Часть I. Глава 1. Полёт

предыдущее: http://proza.ru/2017/08/15/943


    Часть I-я
    Начало пути.
    Падение

    Глава 1.
    Полёт.

                (Цитата с изменением):
                Рассвет весенний золотой сияет так светло,
                В неловких маленьких руках упрямится весло,
                И нас теченьем далеко от дома унесло...
                Льюис Кэррол, «Алиса в стране чудес»


    Бобрисэй летел прямо, никуда не сворачивая. Он летел вдоль воды. Точнее, он летел вместе с водой.
    Среди стай разлетающихся и взметаемых звуков вначале, казалось, можно было различить ещё какую-то дальнюю, так странно и тонко влекущую к себе мелодию... Но потом всё стало подобным туману. Стоял такой страшный грохот, что казалось, что в мире не существует звуков.
    Всё было исполнено воды, волн, всплесков, потоков и увенчивалось сияющим радужным туманом микроскопических росинок. Великолепие стоявшего перед глазами блистания красок и их переливов, калейдоскопически возникавших в разнообразнейших переплетениях струй и брызг, было столь ослепительным и захватывающим, что казалось, что в мире более не существует цвета.
    Вода, как в самые первозданные времена, вода поглощала всё. Трудно сказать, что чувствовал теперь Бобрисэй. Был ли он маленьким подражателем голубя, некогда выпущенного из ковчега, или являл собой какой-то начаток тверди, – вероятно, и сам он того не ведал. Впрочем, и время было слишком коротко.
    Итак, как было сказано, Бобрисэй летел прямо. Собственно, даже если бы он и захотел куда-либо свернуть, у него бы это не получилось, поскольку таковы были условия. Почему уже это так, смысла нет рассказывать, но вообще-то закон земного притяжения препятствует всему, что летит в направлении земной поверхности, куда-либо сворачивать.
    – Привет, Бобрисэй, – сказала Ничкиса.
    Ничкиса – это была такая птица. Не могу сказать, откуда она знала Бобрисэя или где они познакомились, но она к нему обратилась с обычной весенней радостью, сложив крылышки и паря рядом с ним в свободном полёте.
    – Привет, – ответил Бобрисэй примерно в том же духе и неожиданно обнаружил, что, несмотря на грохот, он не только хорошо слышит обращающихся к нему попутчиков, но и самому ему совсем не требуется вопить, чтобы его услышали. Что ж, это было приятно, хотя и не понятно.
    Но Ничкисы уже не было – всё-таки трудно поспевать за таким большим Бобрисэем – ведь ему было уже два года – можно сказать, взрослый! Но она нашла выход – подхватив где-то камень и держа его в сомкнутых лапках, да ещё время от времени добавляя скорости крыльями, она могла держаться вровень с ним.
    – Кхе-кхе, – прочистила горло весёленькая птичка, заявляя вновь о своём присутствии и, видимо, подумывая, что бы такое ещё сказать. Некоторое время они меланхолически продолжали лететь рядом вдоль воды.
    – И куда же ты летишь? – наконец спросила она.
    – Я не вижу, – медленно и как будто задумчиво ответил Бобрисэй. Конечно, может быть, это прозвучало несколько ворчливо, но его можно понять – разве не видно, что совершенно ничего не видно?
    Подумав ещё чуть-чуть, Ничкиса произнесла, причём с такой интонацией, как будто это было гениальное открытие:
    – Слушай, а может быть, нам вернуться и оттуда посмотреть, куда мы летим, чтобы знать, а потом снова будем лететь?
    Бобрисэй немного помолчал, собираясь с мыслями, и ответил, явно щадя свою собеседницу (ведь он, вообще говоря, всё-таки отличался тактичностью):
    – Видишь ли, какое дело... Понимаешь, птица, я в настоящее время могу лететь только вперёд. Но ты, если хочешь, можешь вернуться и посмотреть.
    – Ага, – чирикнула птица и исчезла.
    Появилась она довольно быстро, но вид у неё был совсем озадаченный.
    – Послушай, Бобрисэй! – жалобно продекламировала Ничкиса (что ж, жаль её, хотя она и птица, но романтики полёта, видимо, нет у неё).– Ведь мы летим в Тёмную долину!
    – Да? – оживился Бобрисэй. – Это в которой... – Но окончание фразы прозвучало почему-то несколько растерянно. – Я там не был никогда... – Впрочем, дальше всё же появились другие, более характерные для него интонации. – Говорят, где-то там, в Тёмной долине... Точнее, немного дальше за ней живёт Бамбара Грэй... Но я не знаю, кто это. Понимаешь ли, мой друг Бобрис Бобруллин – он шахматист, и таких мелочей он не помнит... Ему рассказывал об этом его дедушка.
    – Ну что ж, – пискнула Ничкиса, явно увлечённая ходом речи Бобрисэя и совершенно забывшая обо всём. – Тогда давай пойдём и посмотрим!
    Но вдруг она вспомнила...
    – Ой, стоп-стоп-стоп, – помотала она своей точёной востроклювой головкой, – о чём это я вообще? Ведь мы же...
    – Это будет Путь... – мечтательно сказал Бобрисэй, видимо, созерцая пришедшую ему в голову прекрасную, феерическую идею и совершенно не слушая слов своей наличной собеседницы. Но всё-таки пояснил: – Ну, как обычно бывает, кто-нибудь что-нибудь теряет или сам теряется, что, в принципе, одно и то же, потом ищет и находит, ну или, как в другом случае, возвращается. В общем, как обычно.
    Он был непоколебимо оптимистичен, как будто вообще ничего не происходило. Но на то он и бобр, в конце концов.
    – Ну хорошо, Путь, – иронически пискнула Ничкиса. – И что же дальше? Ведь мы летим, кажется, и, знаешь ли, как?
    Последнее было сказано с такой интонацией, с какой могла быть произнесена фраза наподобие этой: «Это ты вчера съел все мои осиновые котлеты! И не вздумай отпираться! Трындырын всё видел!» Но Бобрисэй не обратил на это внимания.
    – Да! – вдохновенно сказал он. – И кто бы мог подумать, что бобры будут летать! – и деликатно поправился: – Точнее, бобр.
    А, ну вот, прекрасно, теперь вы с ним почти и познакомились – можно сказать, он вам представился: он бобр, и ему уже целых два года от роду. Но от себя-то я могу добавить, что не бобр ещё, а всего-то лишь бобрёнок-переросток, вот и всё – и что может быть этого хуже?
    – В твоём случае это могло случиться с кем угодно, даже со слоном! – заверещала Ничкиса. – Ведь надо же – додуматься! – взял и...
    – Ну, слоны в наших краях не водятся, поэтому и говорить об этом нечего, – отрезал Бобрисэй.
    Ничкиса удивлённо замолчала, и несколько секунд они опять летели молча.
    – Скажи, Бобрисэй, – наконец произнесла она с видимым сочувствием, – а как же ты сюда попал-то вообще?
    Бобрисэй молчал.
    Пусть это нечестно, но я скажу вам. В это утро солнце восходило совершенно необычно. Оно играло. Ну, по крайней мере, так говорят об этом, когда оно так восходит. И... Ну ведь вы поймите, Бобрисэй был ещё совсем юный бобришка, можно сказать, мальчишка, и он никогда-никогдашеньки раньше не видел, чтобы солнце всходило так. Ведь это бывает-то, говорят, только один раз в год, в самый главный из дней, да и то, как повезёт, а то и даже в этот один-единственный раз можешь этого и не увидеть.
    Так вот, в тот момент, когда он это увидел, он на своей лодочке-каноечке кормил рыбок. И совсем не для того, чтобы их съесть – ведь бобры-то они ведь постники... И он был так потрясён, что, оставив всё, поплыл навстречу солнцу. И кто же знал, что река имеет край! Оказывается, небо с ней не соединяется...
    Но Бобрисэй никогда не унывал. Ведь даже если тебя лишают весенней осиновой коры, или липовых почек, или ещё какого-нибудь самого что ни на есть лакомого лакомства и, того хуже, ещё ко всему ставят в угол, когда ты уже совсем-таки взрослый – что толку унывать-то? Ведь даже в это самое время можно созерцать, даже несмотря на издевательства старшего (подумаешь, старший – всего-то на семь минут и старше) братца Боброломея. Тот обычно подходил, точнее, прискакивал – он был весь такой спортивно-футбольный – к «дозорному» углу (в котором то есть обычно стояли) и начинал говорить: «А, я слышал, ты до сих пор не знаешь, кто такое угловой?.. Сказать тебе?..»
    Но, конечно, Бобрисэй не поддавался на провокации и молчал – ведь и так было ясно, что он скажет, что угловой – это он, Бобрисэй, потому что его постоянно ставят в угол. И Бобрисэй продолжал созерцать. Правда, что означает созерцать (а тем более в углу, где ничего нет, кроме него самого), Бобрисэй не знал. Пока не знал. Друг Бобруллин не удосужился ему открыть это... Но сдаётся мне, что и тот тоже не знал этого. Не иначе, как и это рассказывал ему дед. А дед его был моряк...
    Так вот и теперь, летя вдоль воды, Бобрисэй тоже созерцал. И солнце играло в речной воде!
    – Пойми! – наконец не выдержала Ничкиса. – Ты падаешь с водопада!
    – Ну и что? – удивился Бобрисэй. – Что ж в этом неправильного? Ведь он же водопад? Так или не так?
    Конечно, против такого логичного ответа возразить невозможно, и птица, потрясённо всплеснув крыльями, осталась позади. Бобрисэй продолжал путь один. Ну, по крайней мере, некоторое время. Но мы воспользуемся этим некоторым временем для того, чтобы вставить в разговор ещё одно «своё словечко».
    Поэтому здесь мы и устроим... как это называется... рекогносцировку! Ну как было раньше, например, плывёт-плывёт подводная лодка, но надо же ей узнать, куда наконец все приплыли, вот и приходится подниматься к поверхности и, выставив наружу перископ, проводить... вот это самое, что я назвал. Ну вот...
    А для этого нам необходимо несколько расширить кадр и сказать хотя бы какие-то слова о местности сюжета. Этот водопад назывался Ничевойским. Дело в том, что, как говорит предание (и, надо сказать, весьма древнее), когда сюда пришёл первый бобр, он, увидев это гигантское сооружение, потрясённо произнёс: «Ого-о... Высотища-то какая... ну ничего себе!» Так с тех пор и стали его называть.
    Этот водопад, как вы уже слышали, падал вниз, в Тёмную долину... Но я пока не буду говорить, что это за местность, потому что, как говорится, лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать... Хотя, конечно, некоторые вещи лучше и не видеть, и не знать, и даже и не слышать о них... Но здесь – что делать – никак не отвертишься – придётся узнать, что такое Тёмная долина, если уж ты захотел прилететь к солнцу...


следующая глава: http://proza.ru/2017/08/16/276