Праздник

Он позвонил мне около десяти утра в субботу.

Лениво открыв правый глаз, матернувшись от внезапной боли в ступне (видимо, протез пока ещё не совсем прижился), я снял трубку.

  - Да?
 
  - Братец. Я жду тебя. Приезжай часов в пять.
 
Он задыхался. Судя по всему, парализованный каким-то неведомым мне счастьем. И в сердце моё уперлась тупая игла зависти.

  - Такое бывает раз в сто лет. Потом ещё вспомнишь мои слова. Лети, лети... К пяти.
 
Он закряхтел, и кашель его растворился в долгих, вязких телефонных гудках.

Бездумно уставившись на семейный фотопортрет, я закурил, и, смотря в его детские, но почему-то очень тоскливые глаза, подумал, что, наверное, Саше всё-таки выдали злосчастные бумажки и на днях он улетит из России, и, скорее всего, навсегда.

Мой брат Саша всегда был странным, не таким, как другие дети. Даже на этой фотографии он смотрел как будто в свою внутреннюю бездну, одному ему родную и понятную. И не нужно ему было больше никакого мира.

От этой мысли меня передернуло. Затушив окурок в стеклянной пепельнице, я достал из шкафа костюм "для особых случаев" и принялся его утюжить с торжественным ожиданием какого-то праздника.

Я вспомнил, что сегодня у Саши день рождения.

***

Парадная нашего старого дома в переулке Пирогова встретила меня так же, как десять лет назад и проводила. Не изменилось ничего.

Едва толкнув дверь с давно сломанным кодовым замком почувствовал, как в нос ударила едкая смесь перегара, кошачьей ссанины и ангидрида. Последнее чётко указывало на то, что Сашка остался верен своим идеалам.

Вот и квартира номер три.

Я достаю связку ключей, ибо догадываюсь, в каком состоянии сейчас, скорее всего, пребывает Саша.

А через пару минут я бегу прочь сломя голову. И мне кажется, что я сошёл с ума.

***

"Уйди... Уйди от меня, не трогай. Прошу тебя, не трогай меня..."

Не помню, то ли это был мой истеричный шёпот, то ли поток  мыслей, приправленный призрачной надеждой на то, что всё сейчас каким-то чудом кончится и мне удастся убежать.

Он не отвечает ровным счётом ничего. Только смотрит стеклянными глазами. С пристальным вниманием он наблюдает, как с каждой секундой всё больше немеет моё тело.

Он отшвырнул шприц, и, улыбаясь, натягивает хирургическую перчатку.

Мне совсем не больно. Я не ощущаю своего тела, не ощущаю времени...
Я могу только молча двигать глазами.

На железной посудине - кровавые обрубки. Недавно принадлежавшие мне пальцы.

У меня больше нет пальцев. Нет тела. Нет времени... Сколько прошло? Минута? Десять? Двадцать?

Есть только этот ад и моё место в нём, за праздничным столом. В его главе - огромное блюдо с головой той самой толстой женщины из автобуса.

 - Прости, братец, - улыбается мне Саша подгнившими зубами. - Ты поймёшь, я знаю. Эта курва мальчишке все пальцы отрубила... Мои, гнилые, покойничьи, никак не подойдут. У самого вечно отваливаются. А вот твои... Твои - в самый раз.

Малец по роковому стечению обстоятельств оказался моим племянником.

Вот он с красными пятнами на воротничке сидит напротив, и, за неимением пальцев, тычется, как котёнок, физмономией в тарелку с дешёвым тортом. Измазанный кремом, он украдкой глядит то на мою изуродованную руку, то мне в глаза, и боязливо облизывается.

Чего именно он боится? Что я непременно убью его, как только это кончится?

Сверкает сталь. Сашкины когти схватили мой большой палец.

А может, он боится того, что я не ору от боли?

Щёлк. Треск. Звяканье. Что-то шлепнулось в посудину.

Почему я жду хоть слово от него?

Что это может изменить?

Гнев и ненависть сменились простым желанием умереть. Всё равно как. С болью, без боли. Чтобы меня просто больше никогда не было.

Я получил ещё один укол в предплечье, и на этом Саша с сыном удалились.

У меня не получалось ни плакать, ни кричать. Только хватать пересохшими губами спёртый воздух и медленно-медленно вращать глазами.

С улицы в комнату сочится чей-то смех, мяуканье соседского кота, стук каблуков... Звуки обычной жизни, в которой меня больше нет.

Я чувствую, как меня охватывает усталость, и, сон, сжалившись надо мной, выключил для меня эту жизнь.