Выродок 33

После свадьбы моя жизнь в эмоциональном плане не изменилась, оставаясь все тем же безрадостным, серым существованием. Я знаю, что сам виноват в этом, тогда как жена очень старалась, чтобы всем было хорошо и весело.

Однажды мы шли с ней вместе из метро по направлению к нашему дому. У нас там рядом маленькая желтая церковь стоит. Я не знал, что там внутри, бессознательно избегая этого места. Ну, стоит и стоит, - мне-то какое дело? И тут вдруг жена просит меня зайти, говорит, что мы уже несколько лет живём в этой квартире, надо бы её освятить.

- Зачем? - не понимаю я.
- Ну, многие так делают... Говорят, что это приносит в дом мир и благосостояние.
- Мне кажется, мы и так нормально зарабатываем, нет?
 Она улыбается.
- Это другое благосостояние...

Я не хочу идти внутрь, чувствую, как будто десяток каких-то невидимых тварей вцепились в меня своими сухими, жилистыми руками, - и не дают мне ступить и шагу. Я слышу в ушах какой-то шелест, как будто кто-то уговаривает меня: "Не ходи туда! Зачем тебе идти туда?" Я знаю, что я гипервпечатлительный, и пытаюсь отбросить свою тревогу и смущение. В конце концов, это всего лишь дом, дом с жёлтыми стенами, - и я не понимаю, что мешает мне войти внутрь.

- А что ты будешь там делать? - спрашиваю я.
- Попытаюсь найти какого-нибудь священника и договорюсь с ним, чтобы пришёл освятить квартиру.
- А мне что делать?.. Я не люблю всякие такие места...
- Какие места? - жена опять улыбнулась.
- Ну, такие места, - я сделал ударение на слове "такие". - Места отправления культа.

Жена прыснула со смеху.
- Перестань! Это испокон веков вера наша, наших предков, вера православная. А ты поставил её в один ряд с какими-то мелкими однодневными оккультными сектами... Не нервничай! Все будет хорошо!

Меня задевала такая её манера говорить со мной, сейчас - больше, чем обычно. Будто бы она знала все на свете, - в том числе и меня видела насквозь, - а я ничего не знал. Кстати, в подавляющем большинстве случаев она ошибалась насчёт того, что я в действительно думаю и чувствую. Меня это обычно забавляло, а на сей раз прямо взбесило. И я сказал ей, чтобы она шла одна, а я подожду её снаружи.

Но она схватила меня под локоть и буквально заволокла внутрь. Усадила на скамейку у задней стены, а сама отправилась на поиски священника.

Похоже, тут только что что-то закончилось: люди расходились. Какие-то бабушки недовольно сверкнули в мою сторону глазами, и я понял, что это, верно, оттого, что я сижу. Я тут же вскочил на ноги и встал у подсвечника. Он был огромный, доходил мне до пояса и весь золотой, мерцавший таинственным светом в полумраке под тяжёлыми сводами. Позолоты в убранстве вообще было много, отметил я. И тут же понял, что я опять кому-то помешал: ещё одна бабушка в темно-синем техническом халате и косынке на голове подошла к светильнику и сначала ловким движением руки собрала огарки свечей, а потом скребком начала счищать капли застывшего воска с пола. Я переминался с ноги на ногу и переходил с места на место, но она все равно была чем-то недовольна.

И тогда я подумал, что и тут все настроено враждебно ко мне. Как и везде, здесь отлажено функционировал свой механизм, требующий дисциплины и строгости исполнения от всех действующих лиц. Совсем как часовой механизм, в котором исправно и сердито крутились-трудились все золотые шестерёночки, - а я был бедным насекомым, который опрометчиво проник внутрь. И теперь только и делал, что уворачивался от крошечных жерновов, которые норовили раздавить меня и перетереть в пыль.

Я снова почувствовал себя жалким, ничтожным, - и мне больше всего захотелось уйти отсюда.

И в этот самый момент ко мне подошёл какой-то высокий человек в чёрном. Он был выше меня почти на две головы, так, что чёрная ряса даже не покрывала его ноги, заканчиваясь где-то на уровне щиколоток. Такой высокий, что мне пришло на ум, как вообще помещается он под этими сводами? И всю громадину его тела венчала совершенно необыкновенная голова.

Я никогда ещё в своей жизни не встречался с таким светлым лицом... Может быть, все дело в белокурых волосах, волнами обрамлявших тонкий овал лица? А, может быть, в молочном цвете кожи? Нет. Все это не то. Не это заставило меня слегка прищуриться, когда он подошёл ко мне, - так, словно к моему лицу из темноты вдруг поднесли фонарь. И вместе с тем, в нем не было ничего мистического, никакого странного, нездорового света из глаз, никакого напускного выражения лица. В тот момент я увидел физическое воплощение доброты и участия в лице человека. Это так странно. Так ново, непривычно! Я всегда хотел, чтобы, если бы у меня были отец и мать, они бы смотрели на меня такими глазами.

Я все глазел на него, боясь, что мне показалось и что вот-вот наваждение исчезнет, но нет, доброе выражение никуда не девалось с его лица. За эти считанные мгновения я, по своему обыкновению, успел лихорадочно передумать множество разных мыслей: кто он, почему он здесь, неужели его глаза не врут? неужели он здесь по собственной воле? что держит его здесь, что интересует? почему он посвящает своё время тому, что многие, - в том числе и я сам, - считаем пережитком времени?..

Он не был похож на глупца; более того, он выглядел счастливым и довольным человеком, - таких я тоже давно не видывал. Мне встречались большей частью люди чем-то озабоченные, опечаленные или даже злобные, а этот был какой-то весь просветлённый, одухотворенный.

Наконец, я сжался и залез обратно в свою раковину, поняв, что бесцеремонно вот так рассматривать человека. Даже если мой взгляд, казалось, никак его не смущал.

- Вы первый раз у нас в храме? - больше констатировал, нежели спросил он.
- Да.
- Наши бабули вас уже напугали? - улыбнулся он.
- Да нет, я привык...
- Привыкли к чему?
- К тому, что люди не любят друг друга. Думал, что тут, в церкви, как-то по-другому будет, но на деле все то же самое... - я не был уверен, что  сейчас лучший момент говорить то, что думаешь. Из-за спины батюшки жена смотрела на меня страшными глазами. Но я именно это именно сейчас хотел сказать в его доброе, одухотворённое лицо, бросить в него вызов что ли.

Однако, мой вызов отскочил от этого лица, как копейка от бетонной стены.
- Но вы же не думаете, я надеюсь, что вы сюда пришли в гости к этим людям? Знаете, представьте яблоко: внутри у него чёрные, горькие семечки. И они могут лишь догадываться о том, что они - часть большого и сладкого и ароматного яблока. И уж тем более никак их горечь плоду не повредит. Так и тут, в церкви: мы все вместе большой, сочный и сладкий плод. И семена, если им суждено, дадут такой же плод в своё время. Ну а вы сейчас ешьте яблоко и услаждайтесь, - не думайте о семечках...

Его манера говорить завлекла меня, я пытался понять ход его мыслей и, признаться, мне стало интересно. Я вдруг захотел остаться и побольше побеседовать с ним, но стеснялся окружения и своей жены. Я не хотел, чтобы она была свидетельницей этого разговора.

Мы помолчали немного, и вдруг мне показалось, что этот человек знает, о чем я думаю. Что он знает мою боль и ту черноту, ту вечную ночь внутри меня, о которой я никому никогда не рассказывал. А этот чужой человек просто знает это, и ему не нужно ничего объяснять. То есть между мной и им не нужен был тот мучительный для меня момент объяснений, - мучительный, потому что обьяснить я все равно был не способен.

Меня охватил небывалый восторг, такой же небывалый, как и мимолётный, - потому что всю жизнь я подавлял в себе такие нелепые порывы доверия. Я присмотрелся повнимательнее и сказал себе, что нет, я, конечно же, ошибся, - не может чужой человек понимать, что творится у меня на душе.

- Понятно, что я не ради этих людей пришёл сюда. Вам я, положа руку на сердце, тоже не очень-то нужен, - огрызнулся я. - У вас ведь у самого проблем хватает. Ведь хватает же? Зачем вы так усердно изображаете участие?
- Да, проблемы у меня есть. Вернее, не проблемы, а задачи, с которыми я должен справиться. Когда трудность переходит из ранга проблем в ранг задач, справится с ней куда легче. Потому что ты перестаёшь жаловаться и начинаешь искать пути решения. А насчёт участия, то да, иногда приходится его изображать. Я ведь человек, а не ангел. Но это тоже одна из моих задач, научиться сочувствию. Я ведь здесь тоже учусь, это моя школа.

Странно, подумал я, я ведь пытаюсь его в чем-то обличить, а с него как с гуся вода. Не потому ли, что он сам все про себя знает и принимает все мои колкости с великим смирением. Я перестал колоть; этот высокий священник с копной золотистых волос стал мне очень симпатичен, но я, конечно, никогда не признался бы в этом.

- Думайте о том, что вы в храм не к бабушкам приходите, и даже не к священнику. Вы вот к Нему приходите, - сказал мой собеседник на прощание и рукой показал куда-то в глубь. - А Ему вы очень нужны, поверьте!

Я пригляделся и увидел там, куда он показывал, большую икону Иисуса Христа.