Судьба-злодейка

Мы все живем или плохо или хорошо. И когда живем плохо, мы виним судьбу, которая нам досталась. И никто никогда не винит себя в том, что с ним происходит или произошло.
История, которую я хочу рассказать, берет свое начало в далеком детстве, а закончилась только сейчас, по прошествии многих лет. Так же неожиданно плохо как для меня самого, так и для моей няни, которой и посвящается мой рассказ.
Было нам лет очень мало. В семье нас было трое. Две сестры – старшая и младшая, - и я. Детьми, как помню, мы были шумными и, наверное, еще и вредными. Но всех вреднее был я. Придумать какую-нибудь злую шутку – это было в моем духе.
Однажды наш дед  по материнской линии вошел как-то раз в комнату, где собрались по какому-то юбилейному случаю, дети всей родни, то бишь его внуки (было нас там братьев и сестер эдак детей десять, а может и больше), и пристально оглядел присутствующих. Затем дед, по имени Тимур, тыча по очереди в каждого пальцем, стал приговаривать: “этого люблю”. Но когда очередь дошла до меня, последнего в списке, дед ткнул пальцем в моем направлении и ненавидящим голосом просипел: “А этого не люблю!”.
Меня это нисколько не обидело. Только напугал взгляд деда и его непонятная злость, с которой он признался в своей искренней нелюбви ко мне. Впрочем, надо признаться, я ему отплатил взаимным уважением. В тот же день, когда он выходил из туалета, я выскочил из-за угла и заорал так, что у самого глаза не полопались от перенапряжения. Разумеется, дедуся нисколько не ожидал подобного рандеву, устроенного “любимым” внучком. Наказание последовало незамедлительно: я был пойман и беспощадно отодран за уши. Досталось и филейным частям моего тела.
Зализав раны от побоев и утерев слезы, я, как и все дети моего возраста, позабыл все обиды. Однако пытливый ум мой пришел к выводу, что орать до хрипоты и посинения вовсе не следует. Для более поразительного и оглушающего эффекта на слух неприятеля необходимо пользоваться не естественным, а искусственным инструментом, коим, на беду окружающих, оказалась крышка от кастрюли. Точнее, две крышки. Ударяя ими, друг о друга, я извлекал такой великолепный металлический звон, что у самого закладывало уши.
Первой, кто испытал на себе эффект пугательной чудо техники, стала моя сестра. Успех был ошеломляющим. Используемые до сих пор всякого рода звуковые приемы, извлекаемые исключительно моими устами (крики, визги, писки), при выходе объекта пуганья из какого-либо помещения, не шли ни в какое сравнение с техническим прогрессом и казались детскими забавами пещерных людей. Моя сестра, не ожидавшая ничего подобного, свой испуг начала переживать, молча, запершись в туалете. Последствия ее глубоких раздумий вылились в грандиозную драку на кухонных ножах. Пугающие крышки теперь уже переквалифицировались в щиты гладиаторов, коих мы представляли. До сих пор вспоминаем эту драку с содроганием. Мы с сестрой удивляемся, как нам не удалось пораниться, несмотря на жестокую схватку. И ни она, ни я совершенно не помним, кто (или что) и по какой причине остановил бой, и чем все это закончилось. Для нас это осталось неразгаданной тайной.
Но всё-же жизнь продолжается, солнце светит, мама с папой лелеют и холят своих детей, а посему наши головы, тем более моя, были забиты сплошными пакостями. Говорят, и на солнце есть пятна. И этим пятном в нашей жизни был приезд нашей няни.
Няню мы откровенно недолюбливали, поскольку она оставалась с нами, когда родители уходили на работу. Это автоматически означало, что шалить, орать, а тем более драться мы уже не будем. Свет сладкой свободы мерк.
Когда в очередной раз в нашу комнату заходила наша мама и торжественно объявляла, что завтра приезжает Миньямал-апа, то грусть и зеленая тоска наваливались на нас всей своей тяжестью. Ее слова срезали нас, словно коса скашивает молодую траву.
И на следующий день, когда мы, надеясь на чудо, надеялись, что поезд обязательно перевернется или произойдет любое другое (для нас не было никакой разницы какое именно) происшествие, которое отменит ее появление. Нет, няня непременно приезжала всегда в срок, ни разу не обманув ожиданий наших родителей, разумеется,  повергая нас в шок и ступор. Все надежды рушились, когда мы видели Миньямалку (за глаза мы ее звали именно так). Высокая пожилая женщина с колючим взором, которым она пригвождала меня к месту, с бледным лицом, концы губ ее смотрели вниз, не предвещая ничего хорошего. Все это убивало меня.
Но сдаваться я не собирался. Беспощадная война, объявленная ей  всеми братьями и сестрами, шла, идет и будет идти всегда. А потому,  шашки наголо и с криками “Ура!” – вперед на вражеские редуты.
Первый же поход в туалет для нашей драгоценной няни закончился легким обмороком. Крышки сделали свое черное дело. И даже некоторая глухота, которая до этого всегда приводила меня в бешенство, в этот раз показалась наслаждением, поскольку вид поверженного противника доставлял большое удовольствие. И все же главной наградой мне послужили полное одобрение и оглушительные аплодисменты моих сестер. Я был на коне. Но до вечера. Вообще-то родители наши телесными наказаниями не пользовались. Все обходилось воспитательными беседами и непродолжительным заключением в чулане. И именно там мне и пришла в голову идея проведения ночной операции, которая должна была окончательно добить деморализованного противника.
Когда весь дом мирно спал, маленькое “чудо” (образованное скорее от слова “чудовище”) бесшумно, местами передвигаясь по-пластунски, пробралось к няниной кровати и неожиданно, в первую очередь для самой жертвы, очутилось перед испуганным лицом няни и разразилось истошным воплем.
Что произошло после этой диверсии, передать словами сложно. Ужас бедной женщины; необычайной силы эмоциональные переживания, во время которых, казалось, в ее глазах за мгновение пронеслась вся жизнь; я, с сияющими глазами и довольной улыбкой на фоне лунного света.
Естественно, все проснулись и принялись меня ругать за совершенный поступок. Причем ругали так яростно, что впоследствии родители и сама Минъямал-апа принялись жалеть ребенка.
Но, тем не менее, после пережитого, няня засыпала лишь после того, как я усну. При этом непременно не забывала проверить, точно ли я сплю или только притворяюсь.
Минъямал-апа была родной сестрой моего деда Тимура. Она жила у родственников, по очереди навещая их. И соответственно, становясь на время пребывания няней над детьми. Вот почему ее не любили дети, ибо ее присутствие непременно означало некую планку дозволенности, через которую нельзя преступить.
Уже позднее, по прошествии многих лет, я часто встречался с ней. Она неизменно приглашала меня к себе в гости, но я не ходил и даже как-то не задумывался о том, какую боль причинял этим. Жила она одиноко в однокомнатной квартире.
Сейчас, вспоминая происшедшее, совесть съедает меня за то, что я совершил в детстве. Хотя нужно сказать, что тогда я ничего не понимал в жизни, поэтому издевался над пожилой женщиной. Но ведь у меня были родители, которые могли рассказать мне историю жизни этого человека. Историю я узнал лишь став взрослым, и которую поведала мне моя родная тетя.
У няни был муж, погибший на войне. Единственной отрадой у нее остался сын, которого она растила, лелеяла, холила, не чаяла в нем души. Переживала за него, впрочем, как любая мать.
Он вырос и ушел в армию. Отслужив свой срок службы, он прислал телеграмму с вестью, что уходит в запас, то есть демобилизуется, и что через пару дней будет уже дома. Но на следующий день пришла из части новая телеграмма (уже казенная, официальная), возвещающая о том, что ее сын зарезан в казарме. Миньямал-апа не смогла даже похоронить своего сына, поскольку у нее на некоторое время отнялись ноги.
Умерла она в одиночестве, ибо некому было даже повернуть ее на кровати и поменять под ней горшок.
Милая, дорогая няня, Минъямал-апа, прости меня за всю боль, что я тебе причинил по глупости или незнанию.




24 ноября 2004 г.