Фолиант моей жизни отрывки

Итак, в прошедшем жизнь – остались «мемуары»
Как тара для эмоций, колыхавших дни,
И, к счастью, это не пустая тара:
Да, я – старa, но молоды они –
Эмоции, и горькие, и сладкие:
Перечитаю – и смахну слезу украдкою.
                (16.08.17.)


*
В течение десяти лет я училась в четырёх разных школах, адаптировалась к разным коллективам как учеников, так и учителей.
В первый класс меня определили во Львовскую среднюю женскую школу № 47, на улице Сталина (потом – улица Мира, потом – Бандеры). У меня до сих пор хранится открытка, которую получила от кого-то из старшеклассников на первой в моей жизни торжественной линейке в большом школьном дворе.
А ещё я через всю сознательную жизнь пронесла имя одноклассницы Наташи Аполосовой, которую ненавидела с тех самых пор, как уехала в Германию. Хотя я человек достаточно мирный, но Наташу Аполосову я ненавидела от всей души. Она, конечно, об этом не догадывалась и никогда уже не узнает. А повод у меня был самый что ни на есть серьёзный: бабуся имела привычку ставить мне Наташу в пример. Ре-гу-ляр-но! (Родители! Вот вам образец, чего не стоит делать  по отношению к ребёнку, потому что эффект может быть абсолютно противоположным!)
Через год моей школьной науки вышло постановление о смешанных школах, и в классе появились мальчики, а школа поменяла номер на 55. В одном крыле здания было русскоязычное обучение, а в другом школьные науки преподавали на украинском.
Мои интересы не ограничивались школьной программой. В те времена был свободный доступ во всякие кружки и секции. Моя школьная подруга занималась большим тенисом, её родители и брат ездили по соревнованиям, а я лишь прикоснулась к этому виду спорта. Я до сих пор помню, как надо держать ракетку и как мяч отскакивает от стены – дальше этого я не продвинулась.
Потом мама решила отдать меня на художественную гимнастику: я демонстрировала подругам в подъезде нашего дома мостик (причём в зимнем пальто), научилась крутить в руках булавы и обруч – и всё. С большим облегчением рассталась с художественной гимнастикой, которая меня только раздражала.
Не помню, каким образом меня занесло в секцию плавания, которую я посещала несколько месяцев, хотя плавать я так и не научилась до сих пор. Но лежать на воде животом кверху умудрялась… 
Стараниями взрослых я с ранних лет приобщалась к искусству. Поскольку, пока жила в селе, набеги на Львов всё-таки периодически случались, то одно из самых ярких воспоминаний (точно знаю, что мне было пять лет, потому что именно в этом возрасте меня наряжали в матроску, ощущение которой на себе в тот значимый момент сохранила моя память) – поход с мамой в филармонию. Концерт какой-то пианистки – чёрненькой, с гладкой причёской, в тёмно-зелёном платье и с блестящим золотым значком какого-то лауреатства… Наши места были на балконе слева, и мне безумно хотелось спать. По этому поводу напрашивается аналогия из недавно прочитанного юмора:
 Концерт виолончельной классики. Внучка бабушке:
-Ба, а когда дядя наконец перепилит эту коробку, мы пойдём домой?..
С первого класса ко мне домой какое-то время приходил преподаватель музыки – Борис Иванович Курашов. Он, как я слышала из разговоров, преподавал в музучилище. По-моему, педагогом он был никудышным. Я всю жизнь нуждалась в мотивации любых требований ко мне, он же не объяснял ничего. Меня просто прессовали необходимостью писать три строчки скрипичных ключей, играть пьесы с дурацкими непонятными названиями типа «Жига» или «Хорал»… Ну почему было не объяснить ребёнку, что хорал – не безобразный грызун?! И жига – не что-то жидкое и противное, а название старинного танца английских моряков?!.
Бабуся – ну и «штучка»! – при звонке в двери Бориса Ивановича слюнила пальцы и «причёсывала брови», голос её становился на регистр выше, глаза блестели, а в движениях сквозила грация. Меня такое почтение к противному учителю раздражало, и я пыталась саботировать занятия, а, ещё лучше, свинтить из дома во двор или к подружке в гости. Естественно, наука игры на фортепиано не дала блестящих результатов, и я не прошла по конкурсу в школу Крушельницкой, куда мама пыталась меня впихнуть. Смешно, ведь потом  я  не один год работала преподавателем в этой школе. Как, впрочем, и в филармонию довелось вернуться аж на 20 лет…
Ещё бабуся регулярно водила меня на балеты в оперный театр – это уже было интересно. Мне просто повезло, потому что наш сосед по балкону – Михаил Анисимович, муж бабусиной подружки Антонины Иосифовны – служил в оперном театре завпостом. Кстати, в оперном я тоже работала в определённый период своей жизни…
Когда мамин брат Юрик женился, к культурной программе добавился ТЮЗ, кассиром в котором служила его жена Нина. Походы туда мне тоже очень нравились, а к детским забавам добавился домашний театр, который мы устраивали с подружками, придумывая сценические сюжеты и закутывая себя в «сценические костюмы» из подручных средств. Сейчас же сценическими костюмами именно в этом театре занимается моя дочь Виолина– зав.пошивочным цехом и художник по костюмам.
Уже в ту пору у меня сложились какие-то интересные отношения с пением.
На кухне над обеденным столом висел репродуктор-брехунец, по которому дедуся исправно каждый час слушал новости или упивался выступлением сестёр Байко, за что бабуся на него круто наезжала. (Много лет позже я вместе с Байками вошла в состав делегации деятелей культуры для проведения Декады украинской культуры в Азербайджане…) Однажды, когда дедуся после нелицеприятной критики, хочется сказать – поджав  хвост, удалился в комнату, а бабуся пошла его допиливать, по радио объявили «песни для детей» в исполнении какой-то заслуженой артистки, и я, как представитель категории детей, навострила уши. Исполнение повергло меня в шок. Вместо радостной детской музыки типа два притопа-три прихлопа я услышала резкое подвывание, напомнившее мне сохранившиеся в памяти звуки ночных волчьих песен в лесу за селом. После пения раздались бурные аплодисменты, которые вызвали у меня подозрение, что именно так и надо петь, с подвыванием. В течение нескольких дней меня отовсюду гнали, потому что я ходила и выла несусветную тарабарщину, представляя, что пою на иностранном языке, а поскольку со слухом у меня были проблемы, то я сочувствую противникам моего приобщения к вокалу.   
А ещё бабуся учила меня рисовать. По крайней мере, стимулировала к этому занятию: две жирные точки – это глазки. Над ними две дуги – бровки. Две маленькие точки – носик, под ним – жирная точка, перечёркнутая горизонтальной линией – ротик, вокруг – каляки-маляки – причёска: вот такая у нас получилась девочка… У меня до сих пор лежит альбом с моими подростковыми рисунками, подаренный на день рождения бабусе с надписью: «Помни – я твоя ученица».
Позже я пыталась ходить в какие-то изостудии, но на рисовании кубов и шаров моё терпение лопалось.
После 5-го класса я перекочевала в Германию к маме, с которой до этого практически не жила.
Детство я провела в сёлах Львовской области, где дедуся служил фельдшером. А потом мы перебрались во Львов, прихватив из села девушку в качестве домработницы, которая долгое время водила меня в школу и обратно, а я отчаянно пыталась сбежать из-под её опеки, чтобы показать, что я уже взрослая. Маму помню, когда на её руке появилась красная повязка с чёрной окантовкой: мама плакала – умер Сталин. И ещё она плакала, когда  разводилась с отцом – я была в первом классе.

*

Литературные экзерсисы я начала ещё в Вюнсдорфе. В обожаемых мною сочинениях на свободную тему я намеревалась уходить от навязываемых стереотипов, в чём меня с энтузиазмом поддерживала Маргарита Васильевна – учительница по литературе. Сочинение на тему «Любимый герой» она даже зачитала на родительском собрании, чем обрадовала мою маму, так как грозилась отправить этот опус самому Аркадию Райкину. Сподвиг её на восторги мой выбор героя и глубокий анализ его позитивных качеств: свободомыслие, коммуникативность, любовь к музыке, преданность идеалам и героическая смерть… Речь шла о Колобке.
Степень доверия между мной и учительницей была настолько велика, что она дала затянуть себя в афёру, план которой я тщательно выносила. Моё воображение вдохновил новичок, который влился в коллектив в восьмом классе. Хотя нет, «влился в коллектив» - сильно сказано. Это не о нём. Он , наоборот, сторонился коллектива и скорее ассоциировался с «лишними людьми» 19 века – Печориным, Базаровым. Короче, мне захотелось познакомиться с ним поближе, и я решила, что для этого мы должны сидеть за одной партой. Вопрос могла решить только Маргарита Васильевна – классный руководитель.
-Ну как я могу ни с того, ни с сего вдруг начать пересаживать учеников, ведь у каждого уже есть своё место?! – недоумевала Маргарита Васильевна.
-А я буду во время урока разговаривать с Лянгузовой (моя подруга сидела на парте передо мной), а Вы меня обругаете и перес;дите, - предложила я.
Договорились, на каком уроке провести тайную операцию, но я вдруг сдрейфила и образцово молчала, вызывая недоумённые взгляды Маргариты. Потом я решила признаться в своём штрейкбрехерстве Татьяне (Лянгузовой),  по поводу чего написала ей записку, которую бдящая Маргарита немедленно перехватила:
-Борискина! (Борискина – моя девичья фамилия.) Как ты себя ведёшь?! То разговоры с Лянгузовой во время урока, то вот записочки! Я вынуждена тебя пересадить дальше (я сидела за второй партой). Так, перебирайся к Новикову (четвёртая парта) и впредь будешь сидеть там!..
Случилось так, что на свободное место рядом с Вовкой самоуправно уселась ещё одна моя подруга, не посвящённая в мои коварные замыслы.
-А я?! – возмущённо подскочила Люська.
-А ты, Андреева, сядешь на своё место! – распорядилась Маргарита, и рокировка состоялась.
Мне такая закулисная игра очень понравилась, и я интерпретировала её уже в 10-м классе, в другой школе. А с Вовкой мы подружились. После восьмого он уехал в Ригу, мы долго переписывались, и когда мне, солистке филармонии, в конце 80-х предложили на Шевченковские дни поехать с концертами в Ригу, по приглашению Латвийского Шевченковского общества, я с удовольствием согласилась. Вовку мне увидеть не удалось – он был в командировке. Но я с интересом познакомилась с его женой и детьми, с которыми легко нашёлся общий язык, перешедший в активную переписку.  Новикова же после Германии так ни разу и не видела. К сожалению.
Не удивляйся, сосед мой по парте:
Твой город ищу в подвернувшейся карте,
И манят меня в моё детство мосты,
Где пруд, и петух, и дорога, и ты…
В Германии я впервые попробовала стрелять. Мама дала мне большую и тяжёлую целевую малокалиберную винтовку (не примитивный ТОЗик, из которого мне потом приходилось защищать честь института) – из неё она стреляла сама, уложила меня на подстилку (без всяких упоров, практикуемых в те времена любителями), объяснила задачу и выдала десять патронов. Мой результат – 85 очков – поверг её в шок: мама побежала по стрельбищу всем вокруг хвастаться моей мишенью, а я впоследствии дострелялась до 1-го взрослого разряда, а, главное, во время получения высшего образования была освобождена от физподготовки, так как выбрала стрелковую альтернативу. В конечном итоге на склоне лет к значительной стопке моих документов добавилось удостоверение «Ветеран спорта».

*

Мама после окончания спортивной карьеры стала тренером по стрельбе и подогнала сестрице мужа – тоже мастера спорта, маминого ученика. И замечательно! – живут прекрасно до сегодняшнего дня.
Мамин спорт позволил мне… музицировать в Германии! Каким образом? Там были очень солидные призы. В те времена возникло моё увлечение фотографией, потому что мне достался фотоаппарат «Beltika», конструктивно схожий с «Москва-5», но не широкоплёночный и громоздкий, а очень мобильный. Слава Богу, теперь имеются фотопортреты и бабуси, и дедуси, и мамы. – Я всегда любила искусство портрета, как в живописи, так и в фотографии. И рисовать портреты тоже любила…
Среди маминых призов оказался аккордеон «Weltmeister» на 80 басов. Я «наложила на него лапу» – судьба львовской комиссионки его обминула – и подбирала на слух правой рукой мелодии популярных песенок: до тех пор, пока сержант Женя Сухопаров, мамин коллега по стрельбе, не показал мне несколько аккордов для левой руки. – Удивляюсь до сих пор своей наглости: уже студенткой политеха я пела на сцене под собственный аккомпанемент на акордеоне! (Причём, на польском языке, которого тогда ещё не знала…)
И не могу не вспомнить сольные концерты, которые я давала в междучасье приездов в Союз, присаживаясь на порог дверей между кухней и балконом и наполняя зычной песней двор-колодец. Но соседи как-то не жаловались, видимо, были привычны, потому что концерты во дворе периодически случались ранее и без меня: в послевоенные годы по дворам ходили бродячие музыканты, пели, играли на скрипке или устраивали другие представления. Люди с балконов бросали им монетки… Мне монеток никто не бросал, но «сцену» я оставляла с чувством исполненного долга.
Традиция балконных выступлений оказалась заразительной. Её продолжила подросшая сестрица. Она надевала красивый закрытый купальник, громко включала музыку и вытанцовывала па вдоль всего немалого протяжения балкона, грациозно выписывая пируэты своими длинными ногами.
Я, надо сказать, тоже изображала на этом балконе балерину, ещё во времена дошкольных походов на балет. В отличие от сестрицы я пируэты не выписывала, а по-балетному, на пальчиках (потом впечатлённый Михаил Анисимович принёс мне списанные пуанты) дифилировала через весь вагон нашей квартиры, длинный балкон и квартиру соседей.
Лина тоже выступала на балконе, но в другом жанре. Громким народным голосом она пела «Я на горку шла…»
Только теперь, почти полвека спустя, я начинаю понимать, почему Лина пела именно народным голосом, почему мне так трудно добиться от детей академического звучания, почему для меня не составляло труда петь арии, когда никто меня этому не учил. Просто им не врезалось в память «пение с воем» заслуженой артистки – не имели они такого яркого опыта.
Впрочем, в те времена, когда я училась в школе, мои пристрастия к вокалу только намечались. В хоре-то я пела с младших классов, но пение моей первой учительницы Галины Ивановны Лебедевой потрясало меня своей тембральной чистотой и мелодичностью. А к голосам одноклассниц Гали Семёновой и Нины Лунёвой, когда Галина Ивановна поручала им во время урока что-то спеть, я прислушивалась с лёгким замиранием сердца (вот бы удивились, если бы это сейчас прочитали!). Ученица же 7-го класса школы в Германии (по-моему, Лена Ананьина), которая пела «Соловья» Алябьева, была для меня просто небожительницей!
Я впервые рискнула выступить с сольным пением тоже в 7-ом классе:
Не трогай рукой, гвоздика такой цветок-
Искринка росы как будто слезы намёк…
Аккомпанировала мне на аккордеоне девочка из параллельного класса – настоящий маэстро!
До этого, сколько себя помню, была участницей всех концертов самодеятельности – но только как чтица… Как-то так произошло, что петь и вязать я начала практически одновременно. Ну петь, понятно, после мутации, это нормально. А вязать? Ну да, а вязать потому, что появился доступ к ниткам!
В Союзе с нитками был напряг. Иногда мама привозила пряжу с соревнований в Риге, потом, по-моему, из Тбилиси. Шикарные нитки привезла она – вместе с золотой медалью Чемпиона Европы – из Белграда. Мама потом связала из этих ниток бабусе кофту. Бабуся тоже вязала регулярно, но мелкие изделия: шарфы, носки, варежки… Для носков бабуся распускала старые фабричные чулки и носки, а салфеточки и школьные воротнички для моей формы вязала крючком из «Кроше» и «Ириса» - эти нитки можно было купить в галантерейных магазинах. Сами понимаете, что в таком родственном сообществе мне на роду было написано постигнуть науку вязания.
Ласкают руку нитки,
Что с прыткостью улитки
Скользят по тёплым спицам
И строят полотно.

И потому не спится -
Так хочется трудиться!
Пока ещё сидится,
Пока ещё лежится
И светится окно…       11.10.
Ещё бабуся научила меня вышивать. Я освоила примитивные швы – стебелёк, тамбур, козлик, петельный, а чуть позже – художественную гладь и ришелье. Ограничивалась, в основном, салфеточками или отделкой одежды. Потом меня переплюнула Лина, которая себе к свадьбе вышила потрясающий  рушник. Зато потом я переплюнула Лину, когда на закате лет вдруг увлеклась вышиванием икон – крестиком, бисером, а одну даже  вышила гладью.
Нет, про икону гладью должна рассказать (потом могу забыть)!
Это был не наилучший период моей жизни. Огромные проблемы с младшей дочкой, которая тогда жила с мужем и детьми в селе километрах в сорока от Львова. И вдруг мне снится сон: я держу в руке кусок полотна для вышивки, на нём – контур карандашом. В другой руке – иголка с ниткой, и я понимаю, что я должна вышивать икону гладью (вышивание крестиком я к тому времени уже освоила). Но как же я гладью буду вышивать лицо?!. В этот момент я отчётливо слышу мужской голос: «Крехівська» – и просыпаюсь.
Когда же мне удалось выяснить, что Креховский монастырь – ближайшее святое место к селу, где живёт моя проблемная дочь, и что в этом монастыре есть чудотворная икона Креховской Божьей Матери,  осознала, что не свершить сей труд не имею права… Теперь законным владельцем вышитой гладью иконы является мой внук Данчик, который и дальше живёт в этом селе.
Вышила я крестиком три иконы достаточно большого формата. Одну – Матки Божей Ченстоховской – для старшей внучки Ани, одну подарила церкви своего детства – теперь на неё молятся прихожане, а ещё одну – Мати Божої Неустанної помочі – оставила себе.
Про вышивку бисером тоже показательно. Перед Днём учителя педагоги нашей школы отправились на пикник. В процессе разговоров преподавательница гитары поделилась мечтой о вышитой бисером иконе, сокрушаясь, что не умеет вышивать бисером. 
  -А вы, такая рукодельница, наверное, умеете вышивать бисером? – поинтересовалась стоящая рядом со мной теоретичка.
-Не пробовала, но, думаю, что умею, - согласилась я, свято уверенная, что сумею делать то, что захочу суметь. Потом пришлось доказывать себе и коллегам этот тезис – весьма успешно.
Ага, следует ещё попутно добавить, что работала с бисером я и прежде.
Когда училась в университете и была солисткой фольклорного ансамбля «Черемош», режиссёр Львовского телевидения инициировал программу «Лемковские мелодии», в которой наряду со мной солировали такие корифеи вокального искусства как Народный артист СССР Павло Кармалюк и народные артистки УССР сёстры Байко. Для записи программы на телевидении, а впоследствии и для поездки на УТ (только там можно было сделать запись в цвете) арендовали автентичные лемковские костюмы в Музее этнографии.
 Меня потрясло роскошное бисерное ожерелье (криза) с народным орнаментом, и я активно заинтересовалась, где можно такое приобрести. Оказалось, что подобные красоты продавались в специализированном магазине от Союза художников и стоили, по моим возможностям, заоблачно. Я разозлилась – не святые горшки обжигают, у меня тоже руки есть! – и занялась накопительством бисера (сейчас его выбор безмерный). А потом собралась с духом и сотворила не одну кризу, гердан и с;лянку, научила этому рукоделию сестру, и даже во время Декады украинской культуры в Азербайджане подарила один жёлто-голубой гердан народной артистке Украины Диане Петриненко – матери популярного сейчас Тараса Петриненко. Тогда мне довелось самой разрабатывать технологию бисероплетения, а несколько лет назад не удержалась и купила себе специальный станок для удобства при создании так называемого тканого гердана (я-то использовала для этого стирательную резинку, расчёску и тяжёлый бабусин чугунный утюг, для глажения которым его следовало нагревать на плите). До плетения на станке руки пока что не дошли – постоянно находятся какие-то более срочные занятия: вот, пожалуйста, ввязалась в мемуары!..
И, опять же, написала слово «тканый», и вспомнила, что и в этой деятельности имею эпизодичный опыт. Не удалось проигнорировать детский ткацкий станок, попавшийся в магазине. Соткала пару небольших гобеленчиков – один из них и до сих пор имеется в качестве центральной части декоративной наволочки для диванной подушки.
Ага, ну и о цветочках из ленточек – их меня научила выкладывать и пришивать к полотну бабуся. Очень интересно из таких цветочков и фетровых листиков, нарезаных со старых шляп, выкладывать разные коллажи. До сих пор горжусь жилеткой, купленой в секонде, но расшитой по чёрному фону такими ленточно-цветочными композициями. Горжусь, потому что подарила этот цветник замечательной художнице-иллюстратору Виктории Ковальчук и по её фото в интернете убедилась, что подарок пришёлся ей по вкусу.
Ну да,забыла про ещё одни цветочки! Когда я училась в начальной школе, моя мама решила плотно освоить технику «выбуливания» цветочков из жёстко накрохмаленных или нажелатиненных тканей, выкроенных по шаблону и подкрашенных ацетатными красками. Для этого были заказаны специальные «бульки» – инструменты в виде разного диаметра металлических шариков на стержне с деревянной ручкой. Были такие приспособления и других конфирураций, необходимых в работе. Цветы с объёмными благодаря продавленным нагретыми бульками лепестками (не буду описывать полную технологию) получались очень убедительными и возбуждали полёт фантазии. Сейчас,  конечно, такое искусство полностью вытеснено широким ассортиментом искусственных цветов любого размера, цвета и качества, заполнивших полки магазинов и прилавки базаров…
К рукоделию, как и ко всему остальному, я всегда относилась творчески. Ещё в детстве не преминула разработать собственные модели салфеток ришелье и руководить бабусей (яйца – курицей!) при их воплощении. Так же, как, впрочем, и усовершенствовала отдельные технологии всяких рукодельных цветочков, чем вдохновляла маму на постижение моего креатива.

*

В Германии я научилась ходить в брюках, оценила удобство курток, которые там назывались анораком, впервые сшила себе юбку на уроке труда и научилась строчить на маминой швейной машинке.
Там же я испытала ужас концлагеря Заксенхаузен, куда нас возили на экскурсию, и гордость за Победу – в Трептов-перке в Берлине; побывала на месте Потсдамской конференции, где встречались Сталин, Рузвельт, Трумен и Черчиль – поудивлялась на висевшую на стене картину с аллеей, с любого ракурса обозрения создающей иллюзию присутствия;  насладилась красотами дворца Сан-Суси; воспарила в романтической эйфории на фиалковой  поляне во время похода с классом на природу; съездила на Международную ярмарку в Лейпциг в приятном обществе соседа по парте на машине его отца; познала вкус представительской власти в Первом международном детском лагере под эгидой ВФДМ под Эберсвальде, где была удостоена функций председателя дружины советской делегации. Незабываемыми стали огни пышного фейерверка при октрытии и закрытии лагеря. Большую воспитательную роль в моей жизни сыграл один лагерный принцип, который стоит описать. 
В столовую ходили строем. Длинные деревянные без скатерти столы были рассчитаны на десять человек. Блюда находились на столе в больших супниках, и каждый едок заполнял свою тарелку в соответствии с аппетитом. После трапезы тарелки должны были остаться пустыми. Если кто-то пожадничал и наложил себе порцию, превысив собственные поглотительные возможности, все обязаны были сидеть и ждать, пока он не опорожнит тарелку. Очень поучительный опыт! Однажды я имела крупную проблему – яркое воспоминание! Я увидела на столе любимую «шпирогівку» (спаржевая фасоль – очень популярная в западной Украине отвареная и сдобреная маслом и яйцами). Конечно, я не постеснялась наложить себе побольше, ведь в Германии такого есть не приходилось. Но крутой облом! – вкус у фасоли оказался совсем иным, и я едва не выплюнула первую же пробу. С тех пор мне страшно даже думать о маринованой фасоли. 
По возвращении в Союз я долго скучала за велосипедом. Тоска эта прошла у меня только много лет спустя, когда мне удалось уболтать мужа купить два подержаных велосипеда, и мы отправились с ним в загородную прогулку в окрестности Львова. Держалась-то я «в седле» вполне уверенно, но Львов вам – не Вюнсдорф с его велосипедными дорожками: даже тогда движение было весьма интенсивным (хотя, конечно, не сравнить с теперешним – самую мелкую уличку не перейти без проблем!). Со Львова как-то выбрались и катили по кольцевой дороге: март, весна, одуванчики, солнышко, птички поют – благодать! На спуске отпустила педали, и мой велосипед, почувствовав свободу, начал обгонять велосипед супруга. Я не рассчитала дистанцию при обгоне (замедленная реакция – мой пожизненный бич) и зацепилась ногой за педаль соседнего транспортного средства, потеряла равновесие и… Вот тут – ощутимая картина до сих пор: я – физическое тело в свободном полёте, приземляюсь на бетон кольцевой дороги как мешок с… нет, с чем-то более вязким, чем песок, пусть – с мокрой глиной, в полёте успеваю зацепить подбородком (это выяснилось позже) рычаг ручного тормоза – шрам остался до сейчас, шуршу животом по асфальту ещё метров пять-шесть (куртка из кожзама была протёрта до дыр), пытаюсь улыбнуться мужу типа «Ничего, сейчас полежу и встану…» Он: «Едет машина!» Я пытаюсь отползти к обочине. Машина останавливается. Я откуда-то издали слышу голоса «Лариса… Вася…». Думаю «Надо же, в этой машине тоже есть Лариса и Вася…»…
Как потом оказалось, в машине ехали наши соседи – родители моей школьной подруги, которые посадили меня в свою машину и довезли домой, а супругу пришлось возвращаться на велосипеде,  второй рукой управляя моим.

*

доводилось мне по жизни встречаться с очень интересными людьми.
А, кстати, кого можно назвать интересным человеком? Я думаю, что это вовсе не обязательно должна быть знаменитость. Знаменитостью человека делают обстоятельства, а интересная личность строит себя сама.
Вот, например, славный украинский дирижёр – Юрий Луцив – исключительно интересный человек!  У него дома (знаю, потому что его жена –моя подруга) лежат в разных местах несколько книг с закладками: одна – в кухне, одна –на прикроватной тумбочке, и даже одна – в туалете, которые он читает одновременно! (У меня во всех этих точках лежат кроссворды – читать особо некогда.) Причём, книги могут быть на разных языках, которыми он свободно владеет. Но зато у него энциклопедические знания. Сейчас эти знания пополняются и за счёт компьютера, который он освоил в своём восьмидесятилетнем возрасте.
Должна заметить, что соприкосновения с такими неординарными личностями часто влекут за собой ощутимый шлейф. Так, компетентность Луцива в бесконечном множестве жизненных моментов не раз была для меня определённой страховкой в проблемных ситуациях: он меня консультировал по вопросам польского произношения, когда мне предстояло выступить перед поляками в роли ведущей; он комментировал формы и содержание научных трактатов, когда я искала соответствующую оболочку для своей исследовательской работы по теории вокала; он… - впрочем, далее о нём ещё будет. А вот мемуаров он, по-моему, не пишет – к сожалению. Хотя и письменными материалами для утверждения звания профессара он не очень озабочивался: нужные документы сгребала в кучу его жена, а я исполняла роль секретарши, перепечатывая на машинке его научные статьи.
Зато мемуары пишут моники левински и едва блеснувшие звёздочки – безусловно, миру интересно знать, кто с кем и как спал… 
Увы, в наше время приходится констатировать, что человек, который  отвечает на заданный вопрос адекватно – вразумительно и по теме – это не норма, а скорее исключение из правила!
Ой, как в моих высказываниях сквозит собственный возраст: разбухтелась, старая вешалка!.. Окунусь-ка снова в детство.
Детство присутствует рядом со мной на работе – в виде учеников. Ах, какие интересные личности тут встречаются! Некоторые педагоги воспринимают детский коллектив обезличенно. Возможно, это специфика групповых занятий. Но у меня-то занятия индивидуальные.
Пришли ко мне в класс в этом году две первоклассницы – замечательные дети!
Одна, с большими умными глазами, прагматик, профессор – дитя своей мамы-доцента, кандидата наук. Рассудительная, вникающая в суть. В общеобразовательной школе она, правда, уже во втором классе.
Вторая, самая младшая (уже в процессе занятий ей исполнилось семь лет) – яркая, эмоциональная, ранимая: после первого занятия мама, присутствовавшая на уроке, сделала ей замечание, упрекнув в недостойно расслабленной позе во время урока. Ребёнок расплакался, и следующий урок проходил уже без маминого присутствия – меня-то расслабленная поза вполне устраивала; более того, эта раскованность была мне нужна, потому что напряжённое пение напрягает слушателей. Ну что за ребёнок! Память – блестящая! Выразительность – зашкаливает! Музыкальная интонация – безукоризненная! Голос? – народный. И что мне, педагогу по академическому вокалу, делать с этим народным голосом? Надо ли трансформировать его в академический? Не потеряет ли он свою индивидуальность? Где её смогут качественно научить петь в соответствии с незаурядными даными?..
Пока что решаю эти вопросы и наслаждаюсь работой с интересным человеком, ведь и в свои семь лет она уже – интересный человек!

*


Рецензии