Дороги и друзья часть 1

               
               
                Первые тропы, первые встречи

    В 1951 году мне исполнилось 14 лет. За два месяца до этой «знаменательной даты» я довольно успешно, без троек, закончил седьмой класс и получил свидетельство о том, что стал человеком с неполным средним образованием. Оно тогда было обязательным и, разумеется, бесплатным. Полное среднее (10 классов) стало обязательным только через три года, но каждому школьнику предоставлялся выбор – продолжать учиться в школе, поступать в техникум, ремесленное училище или приступать к самостоятельной работе, например, в колхозе. В моей семье этот вопрос даже не обсуждался – конечно же, идти в восьмой класс! На каникулы меня отправили в Калининскую область, где в деревнях Кесова Гора, Горка Золотковская и других трудились наши многочисленные родственники по маминой линии.  Пожалуй, с этого момента  я и начал всей душой  ощущать романтику дальних дорог. 
    Вообще-то, некоторый опыт путешествий у меня уже накопился –  военные и первые послевоенные годы не прошли даром. Даже дорога до школы занимала минут 20-25, причем, на углу Кондратьевского проспекта и улицы Жукова (она тогда называлась иначе) приходилось преодолевать баррикаду, оставшуюся со времени обороны Ленинграда. После уроков мы были предоставлены сами себе до тех пор, пока родители не придут с работы, то есть до позднего вечера. Появились приятели, с которыми не только играли в обычные дворовые игры, но и довольно опасными развлечениями занимались – катались на подножках и сцепных устройствах трамваев, подкладывали на рельсы боевые патроны, которые находили в остатках блиндажей. В плохую погоду мы играли в самодельные игры в домашних условиях, в примерно одинаковых коммунальных квартирах. Отличались эти квартиры только количеством комнат в коридоре. Конфликты среди сверстников бывали, но редко. Словом, жили дружно, но настоящей дружбой я это не назвал бы.
     Чувство настоящей дружбы я начал ощущать, когда школьная подруга моей старшей сестры познакомила меня со своим младшим братом, вернувшимся в Ленинград после эвакуации. Звали его Олег, но для всех, и для меня, он много лет оставался Аликом. На вид он был щупленьким, низкорослым. Я с большим удовольствием взял его под опеку, знакомил со сверстниками, с расположением улиц и дворов, с коллективными играми. Часто нам помогала его сестра Неля. Полное её имя Нинель образовано от слова Ленин, если его прочитать справа налево. По сравнению с нами она была очень самостоятельной не только потому, что на пять лет старше, но еще и потому, что в блокаду жила и училась в Ленинграде. Она неплохо рисовала и ходила в кружок рисования в ДПШ - районный дом пионеров и школьников. Он размещался в оригинальном особняке на Лесном проспекте. От нашего Кондратьевского добраться до него  было довольно трудно. Нужно было почти 10 километров ехать на трамваях (с пересадкой) или идти пешком напрямую (около 4 км) по малолюдным улицам, через Польское кладбище и широкую полосу железнодорожных путей, мимо женской тюрьмы.
    Об этих подробностях я упомянул потому, что, когда мы с Аликом пошли во второй класс, Неля записала нас в электроконструкторский кружок ДПШ.  Скорей  всего, она хотела пореже оставлять нас одних и брала с собой, когда ехала на занятия рисованием, а чтобы мы не скучали, записала нас в соседний кружок. И мы, действительно, не скучали – с удовольствием смотрели на то, как старшие ребята делают разные приборы и игрушки, слушали объяснения руководителя кружка, сами пытались сделать действующую модель трамвая. Словом, было так интересно, что, когда Неля по каким-то причинам перестала ездить в ДПШ, мы не бросили свой электротехнический кружок. Самостоятельно добираться до него было страшновато, но очень интересно. Короткую дорогу я случайно узнал от отца.
    Он тогда работал железнодорожным вагонным мастером на заводе Сталина (так мы называли ЛМЗ им. И.В.Сталина). Работа его была связана с поездками по стране в составе паровозной бригады. Их паровоз обычно стоял в депо на участке, где железная дорога разветвлялась на множество путей. Подойти к депо можно было с разных сторон, но от нашего дома самым коротким был путь через Польское кладбище. Им пользовался отец, когда требовалось попасть в депо. Иногда он брал меня с собой. Трудно передать словами то ощущение радости и гордости, которое я тогда испытывал. Ведь далеко не каждому мальчишке удавалось посмотреть, где «ночуют» паровозы и, тем более, залезть в кабину одного из них. Там машинист с кочегаром показали, как они управляют этим чудом техники того времени, когда на наших железных дорогах еще практически не было ни электровозов, ни тепловозов, а профессия кочегара была очень распространенной и уважаемой. До сих пор сохраняется виниловая пластинка с записью песни о кочегаре:
   
Больше всех я знаю песен, лучше всех даю я пар.                Я собою интересен и не стар, и не стар.
Каждой девушке известен кочегар.               

    От паровозного депо было совсем недалеко до ДПШ. Так, благодаря отцу, я узнал путь, по которому на занятия в кружке можно было ходить пешком и при этом затрачивать меньше времени, чем при поездке на трамвае с пересадкой. Не последним фактором была также экономия денег. Проезд на трамвае тогда стоил 15 копеек (через несколько лет он подорожал до 30 копеек), а порядки были строгие. Без билета не имел права ехать никто, кроме детей младше семи лет. У кондукторов был принят оригинальный метод определения права на бесплатный проезд: без билета мог ехать ребёнок ростом меньше высоты загородки, которая отделяла рабочее место кондуктора от пассажиров. Мы с Аликом в «льготную категорию» не попадали и не очень об этом жалели, потому что пешком ходить интереснее.
    Второкласснику, конечно, рановато заниматься электротехникой, но совсем не вредно. Многое из того, что рассказывал и показывал руководитель кружка, удалось запомнить и понять. Мы получили первые навыки ремонта электропроводки и простейших бытовых приборов. Да и для освоения физики в старших классах это было полезно. Регулярное посещение ДПШ принесло нам ещё одну неожиданную пользу. Руководитель закрывал глаза на то, что мы иногда выходили из кабинета и бродили по зданию, заглядывали в другие комнаты, наблюдали, как ребята в других кружках делают модели автомобилей, самолётов, кораблей, как репетируют пьесы в драмкружке. Всё это расширяло кругозор и, думаю, помогло в дальнейшей жизни. Правда, наши с Аликом вкусы и наклонности не всегда совпадали. Он потом увлекся баскетболом, а я перепробовал несколько кружков и спортивных секций и под впечатлением от приключенческих книг всё больше проникался романтикой новых дорог. Поездка в деревню после окончания седьмого класса стала первым моим самостоятельным приключением. 
    С этими местами я уже был немного знаком, потому что провёл здесь почти целое лето после окончания третьего класса – в 1947 году. Подробности той поездки запомнились плохо, если не считать крещения в церкви. Жил я тогда преимущественно в селе Кесова Гора у бабушки Александры, маминой мамы, очень верующей старушки. Она знала, что я некрещеный и захотела заполнить этот «пробел» в моём духовном развитии. В письме отцу она написала: «Надо бы окстить Витьку-то», на что отец ответил: «Окстить так окстить». Тем самым было выполнено церковное правило о том, что ребёнка можно крестить только с согласия родителей. Сложность в общении с церковью существовала только для членов партии. Диалектический материализм – основа коммунистической идеологии – не допускает веры в потусторонние силы. Коммунист обязательно должен быть атеистом. В противном случае он не честен, потому что обманывает либо партию, либо церковь. Я тогда подобными рассуждениями не занимался. Просто, не хотелось огорчать бабушку, хотя школьное идеологическое воспитание уже сформировало из меня убежденного атеиста.
    Бабушка купила мне в церковном ларьке медный нательный крестик за 5 рублей, а когда  я сказал, что на колхозном рынке видел точно такие же по рублю, заволновалась и  начала говорить о святости вещей, которые куплены в церкви. Меня её слова не убедили, но спорить не стал. Самому было интересно посмотреть на действующую церковь и на то, что в ней происходит. Раньше у меня такой возможности никогда не было. Церковь в селе Кесова Гора была старая, но добротная – кирпичная с высокой колокольней. Внутри она выглядела вообще великолепно, не хуже музейных залов, в которых я уже успел побывать. Людей собралось довольно много. К обряду крещения готовились несколько ребят разного возраста – от младенца в пелёнках до почти десятилетнего переростка (меня). Всех, кроме младенца, заставили полностью раздеться. Для одной стеснительной девочки лет шести-семи от роду это оказалось трудным испытанием. Она расплакалась и не давала себя раздеть. Взрослые с трудом её успокоили, и обряд начался. Священники вынули из пеленки младенца, совершили полагающийся ритуал и погрузили в купель. Она и рассчитана на младенцев. Тех, кто в неё не помещался, обливали водой из ковша после завершения других основных действий ритуала. Помню, что меня обходил священник с дымящимся кадилом, выстригал четыре клочка волос, смазывал голову душистым маслом. И всё это сопровождалось молитвой.
     Второй раз я приехал сюда уже в том возрасте (14 лет), когда большинство деревенских парней бросали учёбу и начинали трудовую деятельность в колхозах. Для меня же летние месяцы были просто очередными каникулами, но немного поработать всё же довелось. Жил я теперь в небольшой деревне Горка Золотковская в семье маминой сестры, тёти Матрёши, и её мужа – дяди Пети. Окунувшись в колхозную жизнь, могу сказать, что она была не совсем такой, как в художественных фильмах, и совсем не такой, как о ней пишут злопыхатели-антисоветчики.
    Каждая деревня была отдельным колхозом. В крупных колхозах на базе больших сел размещались школы, больницы, магазины и другие объекты цивилизации. К числу крупных относился, например, колхоз в Кесовой Горе. Это большое село было районным центром и железнодорожной станцией. Люди работали не только на колхозных полях, а еще и на мельнице, маслобойке, молокозаводе. В клубе проводились танцевальные вечера и периодически показывали кино. Подкрепиться можно было в чайной, больше похожей на столовую, а попариться – в общественной бане. Верующие ходили в церковь.
    Горка Золотковская – небольшая деревня примерно в 10 км от Кесовой Горы. Сколько в ней было дворов, не считал, но думаю, что около двух десятков. Единственным «благом цивилизации» была сельская лавочка (магазинчик), где продавали хлеб и самые-самые необходимые в хозяйстве вещи – соль, спички, крупа, свечи. Алкоголь не продавали. Колхоз специализировался на выращивании льна и ржи. Сеяли также овес для лошадей, горох, огурцы. В коллективной собственности было несколько коров и лошадей. Коровы содержались в коровнике, а вот общей конюшни для лошадей не было. Каждую лошадь закрепили за отдельным хозяйством, где она зимовала в крытом дворе (сарае) чаще всего вместе с хозяйской коровой. Собственные коровы были почти у всех, а иметь собственных лошадей не разрешалось. Хозяин, которому доверили уход за лошадью, относился к ней так, как будто она была его собственной. Объяснить это не трудно. Во-первых, он за свою работу получал помощь от колхоза, в том числе в виде дополнительных трудодней. Во-вторых, поскольку лошадь не была постоянно загружена колхозными работами, хозяин имел возможность использовать её в личных целях, тем более, что у него же хранились сбруя и инвентарь.
    За дядей Петей была закреплена лошадь по кличке Венера. С ней я по-настоящему начал ощущать романтику дорог, правда, пока что не очень дальних. Сначала пришлось научиться ездить верхом. У деревенских мальчишек это получалось хорошо. Они лихо запрыгивали на спину своей лошади и могли на ней скакать без седла и стремян. У меня это начало получаться далеко не сразу. Чтобы забраться на лошадь, приходилось искать на земле какое-нибудь возвышение, например, скамейку. Взобравшись, чувствовал себя неуверенно, судорожно цеплялся за гриву, о быстрой езде даже не думал. Постепенно удалось привыкнуть, освоиться и почти сравняться с деревенскими сверстниками. С ними по вечерам мы выполняли полезную и очень приятную работу – отводили лошадей на ночевку в выгон. Выгоном называли огороженную жердями часть леса, в которой лошади могли свободно пастись и удобно ночевать. Дорогу, вернее, тропу к выгону они помнили   хорошо – сами шли по ней к выгону даже тогда, когда наездники пытались их направить в другую сторону. Без понуждения они переходили на рысь, а иногда и на галоп. Чтобы не упасть, приходилось их сдерживать удилами. Доехав до выгона, мы разгораживали вход, заводили лошадей, снимали с них уздечки и выпускали на свободу.
    Возвращаться домой приходилось пешком по той же тропе. Выглядела она живописно и романтично, а от других дорог в деревне и возле неё отличалась только шириной. Ведь по ней не ездили телеги или сани, не говоря уж о машинах. Они заезжали в деревню так редко, что ребятня сбегалась посмотреть на диковинку. В дождливую погоду дороги становились вообще непроезжими для машин. Только лошадка могла протащить по ним телегу с грузом или с пассажирами. Люди, конечно, понимали, насколько это тяжело, и старались не гонять лошадей по бездорожью без крайней необходимости. Если же такая необходимость возникала, то человек шел рядом с подводой и в самых трудных местах толкал её, чтобы помочь лошади. Намного романтичнее выглядела обычная спокойная поездка по сухой дороге. У деревенских жителей она особых эмоций не вызывала, потому что была привычным будничным делом, а для нас, горожан, - настоящим приключением. Дяде Пете довольно часто приходилось запрягать Венеру, чтобы выполнить очередной наряд, поступивший от правления колхоза. Я бывал очень доволен, когда он брал меня с собой в качестве помощника. Вместе с ним мы перевозили с полей солому и сено, возили в Кесову Гору молоко, картошку, овощи, ездили в лес за дровами.
    Однажды ему поручили спилить далеко в лесу большое дерево, очистить его от сучьев и привезти бревно в деревню. Эту тяжелую работу оценили больше чем в два трудодня. В периоды хрущевской «оттепели» и горбачевской «перестройки» антисоветчики называли трудодни «палочками», которые ничего не стоили, но колхозников заставляли за них работать. Это совсем не так. На самом деле, трудодень - простой способ справедливого распределения дохода по принципу «каждому по его труду». Стоимость трудодня легко определить делением полученного коллективного дохода на количество начисленных  трудодней. Чтобы подсчитать доход каждого колхозника, достаточно стоимость трудодня умножить на количество заработанных трудодней. Помню, взрослые называли хорошим заработком примерно 400 трудодней в год. Правда, все жаловались на то, что слишком большую часть продукции колхоза требуется отдать государству в виде госпоставок. Но каждый крестьянский двор имел индивидуальное хозяйство – до 50 соток земли, многие держали корову и другую живность вплоть до пчел. У нас, например, корова давала столько молока, что оно стояло в ведерке вместо питьевой воды, а поросенка поили сывороткой. Критики колхозного строя правы, когда говорят, что в личных подсобных хозяйствах продуктивность была выше, чем в коллективном. Но оба эти вида хозяйств дополняли друг друга, и поэтому люди использовали каждую возможность заработать лишний трудодень.
    Вот и дядя Петя никогда не отлынивал даже от самой тяжелой работы. Вообще-то, в сельском хозяйстве нет легких работ, но некоторые требуют особенно больших усилий, смекалки, опыта. В очередной раз я в этом убедился, когда мы добывали и доставляли в деревню большое бревно. В поисках нужного дерева пришлось углубиться в дремучий лес и даже свернуть с дороги. Очень похоже на романтическую прогулку по живописной дороге и лесному бездорожью. Но мы ведь не гулять приехали. Сначала пришлось поработать пилой с двумя ручками. Той самой, которую после появления бензопилы «Дружба» в шутку назовут «Дружба-2». Раньше мне иногда приходилось пилить дрова, и я считал, что с пилой обращаться умею. Оказалось, что для того, чтобы спилить дерево, этих навыков не достаточно. Намучился со мной дядя Петя, но, в конце концов, научил основным премудростям этого дела, которое со стороны кажется таким простым. Дерево упало именно так, как он и намечал, а у меня рубашка взмокла от пота. Последние силы ушли на обрубание сучьев, загрузку бревна на подводу и пешее преодоление обратной дороги. До дома добрались к вечеру, и я завалился спать на сеновале, даже не заходя в избу. Ночевка на сеновале – не только романтика, но и опыт приспособления к разным ситуациям, которые могут возникнуть в жизни.
    Тяжело приходилось и на других работах, например, на сенокосе или при ворошении скошенной травы. Меня, конечно, никто не заставлял работать. Наоборот, я напрашивался сам, а уж в процессе работы не хотелось выглядеть слабаком перед партнерами. Шаг за шагом я приобщался к деревенской жизни. Довольно быстро научился запрягать лошадь. Оказалось, что это не так уж и трудно, если запомнить некоторые хитрости и соблюдать последовательность действий. И вот, наконец, меня допустили к самостоятельной работе с конными граблями. Она сначала казалась простой и лёгкой – сидишь себе на сидении, в одной руке держишь вожжи для управления лошадью, а другой периодически двигаешь рычаг управления граблями. Рычаг этот выглядит так же, как ручной тормоз грузовика. Мне отвели делянку, за обработку которой полагался один трудодень. Сначала я в самом деле никакой трудности не чувствовал, будто играл в наездника. Постепенно передвигать рычаг становилось всё труднее и труднее, рука занемела и перестала слушаться, спина заболела. Пришлось останавливаться на короткий отдых. Перерывами не злоупотреблял, потому что делянку нужно было обработать до конца дня. С заданием справился, но невероятно устал. Ничего себе, легкий труд!
    Наконец, настал момент, когда мне доверили самостоятельно отвезти огурцы и другие овощи на продажу в Кесову Гору. Радости не было предела, но одновременно возникла смутная тревога – а вдруг в пути что-то сломается в телеге или в сбруе! Почти целый час дорога шла по лесу, и тревогу  сменил непонятный страх, хотя я знал, что волков близко нет, а лешие водятся только в сказках. Всё кончилось благополучно. На обратном пути страхов уже не было, лошадка иногда переходила на рысь, а я прочувствовал романтику поездки по лесной дороге. Родственники говорили, что осенью придется возить картошку на продажу в Калязин. Жаль, но принять в этом участие я не мог, потому что каникулы кончались. О существовании Калязина я до этого не знал, но название запомнилось. Тогда я не знал и того, что скоро у меня появится близкий друг, Марик Кочеров, родословная которого тесно связана с Калязином, как моя с Талдомом по отцу и с Кесовой Горой по матери. Кто знает, может быть, в старые времена жизненные пути наших родственников уже пересекались! Понятно, что эти размышления начались значительно позже, а пока что я, переполненный впечатлениями о деревенской жизни и романтикой лесных дорог, самостоятельно возвращался в Ленинград. С собой вёз небольшой мешок огурцов.

                Физкультура и первый поход

    В Ленинграде меня ждала не очень приятная новость: мой единственный тогда друг Алик поступил в ремесленное училище. Это решение было, конечно, правильным. Оно резко облегчало жизнь его матери, Екатерины Семеновне, которой до этого приходилось содержать двоих детей на зарплату уборщицы и небольшую пенсию за погибшего мужа. Ремесленное училище обеспечивало своих учеников форменной одеждой, питанием и даже небольшим денежным довольствием.  Общее среднее образование тогда еще не было обязательным, но ремесленники имели право учиться в вечерних школах рабочей молодежи. Словом, за Алика можно было только порадоваться. Немного взгрустнулось лишь потому, что теперь мы с ним не будем вместе в школе и после школы. Разошлись, как говорится, наши дороги, но всю жизнь мы оставались друзьями. Мне не нравится словосочетание «лучший друг». Оно ведь допускает, что среди друзей может оказаться и худший, а, на мой взгляд, если худший, то уже не друг. Другое дело, что кто-то из друзей может быть более близким по сравнению с другими, кто-то более старым по времени знакомства. К Алику подходят любые эпитеты. Он был и единственным, и близким, а со временем стал самым старым другом. Улучшение условий жизни быстро сказалось на его внешности. Он вырос, возмужал до такой степени, что язык уже не поворачивался назвать его Аликом. Для меня он стал Олегом, а для многих Олегом Николаевичем. Не малую роль в этом, думаю, его увлечение баскетболом. А меня тогда больше интересовали легкая атлетика и лыжи.
    Физкультурой и спортом в те годы увлекались многие. Возможности для этого были почти неограниченные. Каждое крупное предприятие имело свой стадион с футбольным полем, беговыми дорожками, теннисными кортами. Трибуны для зрителей были самыми скромными, иногда просто несколько рядов деревянных скамеек, потому что стадионы предназначались для спортсменов, а не для зрителей. Зимой на них заливались катки для всех желающих, и был организован прокат коньков с ботинками за символическую плату. В каждой школе, не говоря уж о более крупных учебных заведениях и промышленных предприятиях, были хорошо оснащенные спортивные залы. Наша средняя мужская школа №139 Калининского района г. Ленинграда – не исключение. Спортивный зал размещался в специально построенном отдельном здании. В нем было все необходимое для баскетбола, волейбола, спортивной гимнастики, прикладных видов спорта, а главное – для полноценных уроков физкультуры. Любовь к физкультуре и спорту прививал нам Наруск Оскар Петрович, учитель физкультуры.
    Он, как практически все учителя в те голы, работал не за страх, а за совесть, вкладывал душу в наше воспитание, не ограничиваясь рабочим  временем. Мы, правда, вовсе не задумывались об этом. Считали, что учителя иначе работать не могут. Не знаю, платили им что-нибудь за внеклассную работу. Скорей всего, послевоенная экономика не давала такой возможности. Зарплаты учителей были небольшими, а бытовые условия такими же, как у большинства учеников – комната в коммунальной квартире. Лишь спустя годы мы в какой-то мере оценили их самоотверженную деятельность. Каждый учебный день у нас начинался с физзарядки за 15 минут до звонка на первый урок. Если погода позволяла, то Оскар Петрович проводил её для всех классов одновременно на свежем воздухе. В ненастье зарядку мы делали в коридорах школы с классными руководителями, а Оскар Петрович только контролировал. На его уроках и во внеурочное время мы осваивали не только обязательную программу, но и основы разных видов спорта. Осенью и весной преобладала легкая атлетика. Для бега на 50-60 м, метания гранаты, толкания ядра хватало пришкольного двора, который занимал почти половину территории между улицей Жукова и Полюстровским проспектом. На противоположной стороне проспекта начинались пустыри и поля овощеводческого совхоза «Красный выборжец». Там Оскар Петрович разметил трассы - беговую длиной 1 км и лыжные длиной 5 и 10 км. Некоторые тренировки соревнования мы проводили под его руководством на местном стадионе, до которого было минут 15-20 ходьбы от школы, а вход свободный для всех желающих. На чердаке школы наш учитель оборудовал тир для стрельбы из мелкокалиберной винтовки. Тогда не существовало ограничений по приобретению и хранению этого оружия.
    Для занятий по плаванию и прыжкам с вышки в воду он нашел для нас общедоступный открытый бассейн на реке Охта вблизи станции Ржевка на самой окраине города. Ехать туда приходилось довольно долго на трамвае №30, но можно было и на пригородном поезде с паровозной тягой. Закрытые зимние бассейны были тогда большой редкостью. Я, например, знал только один 25-метровый бассейн на базе банно-прачечного комплекса на Большой Зелениной улице. Самые престижные соревнования проводились тогда на  открытых водных стадионах. Понятно, что мы были рады даже примитивному открытому бассейну с его самой настоящей вышкой для прыжков в воду. Первый инстинктивный страх пришлось преодолевать перед прыжком со стартовых тумб высотой около метра. После заплыва предстояло прыгнуть с вышки с высоты хотя бы 5 м. Со стороны выглядит это просто, но на деле оказалось, что коленки трясутся почти у всех. Сначала пришлось прыгать не с 5-метровой площадки, а с поперечной балки на высоте около 3,5 м. Когда эту высоту освоили, поднялись на 5-метровую. А 7,5 м освоили далеко не все и не сразу. На верхнюю, 10-метровую, площадку многие даже подняться побоялись. Бассейн оттуда кажется таким маленьким, что в него можно и не попасть. Но среди моих одноклассников были и такие отчаянные ребята, которые прыгали и с 10-метровой вышки, и с настоящего лыжного трамплина, и даже с самолёта с парашютом.
    Ржевка – последняя в черте города станция на железной дороге между Финляндским вокзалом и Ладожским  озером. Приезжая сюда, мы даже не задумывались над тем, что находимся на самой важной в нашей жизни дороге с символическим названием Дорога Жизни. Название это мы, конечно, слышали очень часто, но считали, что относится оно только к ледовой переправе между восточным и западным берегами Ладожского озера. О ней говорили по радио, её показывали в кинохронике, в газетах и журналах, но почти ничего не сообщали о дороге от переправы до Ленинграда. . В военное время любые сведения о путях сообщения считались военной тайной, а после Победы установленные порядки изменили не сразу, тем более, что начавшаяся «холодная война» замедлила переход к нормальной мирной жизни.
     В 50-е годы в СССР оставались «закрытыми» многие промышленные и пограничные города, например, Владивосток, Севастополь, Выборг, Кронштадт, Арзамас и другие. Сохранялось много запретных зон, в том числе, в Ленинградской области. Одна из них занимала целый лесной массив на левом берегу реки Охты почти от деревни Мурино до Ржевки. Полная информация о маршруте Дороги Жизни появилась лишь несколько лет спустя, а вдоль железной и автомобильной дорог установлены памятные километровые знаки. Вечным напоминанием о суровых днях блокады Ленинграда останется то, что на пути к Финляндскому вокзалу дорога проходит между двумя большими кладбищами – Пискаревским и Богословским.
     Пискаревское приобрело очень широкую известность после того, как на его основе создали впечатляющий мемориальный комплекс. У его посетителей может сложиться впечатление, что это чуть ли не единственное или, по крайней мере, основное место захоронения сотен тысяч ленинградцев, погибших во время блокады. Но это не совсем верно. Хоронили и на других кладбищах, например, на Богословском. Оно находится неподалеку от Пискаревского – на противоположной стороне железнодорожного пути, немного ближе к вокзалу. В школьные годы я иногда посещал эти печальные места и видел, что братских могил там даже больше, чем на Пискаревском. На каждой из них была табличка с указанием периода захоронения. Я убежден в том, что все посетители Пискаревского мемориала должны побывать и на Богословском кладбище, постоять над братскими могилами погибших ленинградцев. От мемориала можно сюда дойти пешком, затратив меньше часа времени,  а можно и подъехать по Мечниковскому проспекту на личном или общественном транспорте. В 50-е годы мы такой альтернативы не имели. Не было еще почти ни у кого своих машин, а весь общественный транспорт в этих местах был представлен трамваем № 14 на Пискаревском проспекте. Те, кто помнит Ленинград лишь с 1970-х годов, даже представить не могут, что на всей обширной территории в этой части города не было ни одного многоэтажного здания. Вся земля между железной дорогой и станцией Ручьи была занята огородами и полями совхозов «Пискарёвский» и «Ручьи», а чуть дальше, в сторону Гражданского проспекта, довольно большую территорию занимал военный грунтовый аэродром. С другой стороны от железной дороги, в сторону Невы и Большой Охты, местность была такой же пустынной, только поля на ней принадлежали совхозу «Красный Выборжец». Именно там и прокладывал Оскар Петрович лыжню для наших зимних уроков физкультуры.
        В школе всегда были наготове 30-40 пар лыж, чтобы целому классу хватило на всех. Лыжи обычные прогулочные с простейшими мягкими креплениями, для которых не нужны специальные лыжные ботинки. Тайную зависть у нас вызывали собственные лыжи Оскара Петровича. Вернее, не столько лыжи, сколько крепления «ротафеллы». Мы тогда считали это просто названием и понятия не имели о норвежской фирме «Ротафелла», тем более, что и на советских предприятиях изготавливали подобные простые крепления. Они свободно продавались в наших магазинах, но школьникам их покупали редко, потому что использовать их можно было только в комплекте с лыжными ботинками, которые стоили больше, чем лыжи вместе с креплениями. Те, кто серьёзно увлекался лыжами, конечно, уговаривали родителей на такую покупку. Оскар Петрович научил всех нас правильно монтировать любые виды креплений, смолить, хранить и перевозить лыжи. Постепенно определился круг наибольших ценителей этого вида спорта, которые по воскресеньям организованно выезжали в лесопарк на Пороховых (Ржевский лесопарк) или в Кавголово. Эти уголки природы словно специально созданы для тренировок, соревнований и просто активного отдыха. А вскоре некоторым из нас посчастливилось убедиться в том, что таких мест в Ленинградской области много.
    Перед началом зимних каникул Оскар Петрович объявил, что организует двухдневный лыжный поход по Карельскому перешейку. Участвовать в походе могут те, кто способен за два коротких зимних дня пройти на лыжах 50-60 км. Второе обязательное условие -разрешение родителей. Амбиции по поводу длинной дистанции были у всех. Никто не сомневался в своих способностях. А вот получить разрешение родителей удалось не всем. Мне в трудных переговорах помогло то, что я уже ездил сам в деревню, и ничего плохого не произошло. Повлияло и то, что денег требовалось совсем немного – только на проезд и питание. Некоторую трудность вызвал вопрос экипировки. Не было у меня спортивного костюма, теплой куртки, рюкзака, лыж, не говоря уж о лыжных ботинках. Отец сшил мне черные сатиновые шаровары (он в молодости освоил профессию портного), пришил к холщевому мешку (наподобие солдатского «сидора»), а свитер и рабочая куртка у меня были. Своих лыж мне еще не купили, но Оскар Петрович разрешил воспользоваться школьными. Ботинки у меня были только те, которые носил ежедневно всю зиму. Так  же примерно подготовились к походу и остальные его участники – около десяти человек. За день или два до отъезда все мы собрались в школьном дворе. Некоторые принесли свои лыжи, остальные подобрали себе из школьного запаса. Здесь же во дворе их просмолили, нагревая над костром. В день отъезда мы с утра собрались у Оскара Петровича дома. Жил он, как и большинство в то время, в одной комнате в коммунальной квартире. Для сбора она была идеальным местом, потому что находилась  рядом с Финляндским вокзалом, откуда нам предстояло ехать к месту старта первого в нашей жизни лыжного похода.
    Тогда мы вряд ли задумывались над тем, что повторяем значительную часть пути, который проделал В.И.Ленин, скрываясь от жандармов Временного правительства после того, как узнал, что уже выписан ордер на его арест. Первые несколько суток он ночевал на разных квартирах в Петрограде, не задерживаясь в каждой из них больше одного дня. Последняя квартира находилась вблизи железнодорожной станции Ланская.  Отсюда Ленин поехал на поезде до станции Разлив. Наша группа ехала  до той же станции, но не от Ланской, а от Финляндского вокзала. Пригородный поезд, скорей всего, не отличался  от тех, что курсировали в 1917 году, если не считать. что паровозы стали более мощными, быстроходными. Количество вагонов в составе увеличилось, но сами они остались такими же, как в начале 20-го века. Не было автоматически закрывающихся дверей, а в тамбур вели три деревянные ступеньки. Позже я читал, что Ленин с попутчиком вскочили на эти ступеньки, когда поезд тронулся и медленно набирал ход. Информация о том, кто ехал с Лениным, противоречива, но, скорей всего, это был Зиновьев. Достоверно известно то, что, сойдя с поезда, они направились к дому большевика Емельянова в поселке Разлив.
    Мы тоже вышли из вагона на станции Разлив, встали на лыжи и направились к тому же дому. Вообще-то, нас интересовал не столько дом, сколько большой сарай возле него. На его чердаке Ленин провел несколько дней, поэтому при Советской власти он сохранялся как мемориальный музей. Экскурсии продолжительностью всего несколько минут водил кто-то из потомков Емельянова. Смотреть в сарае почти нечего: высокий чердак с окном, стол, два стула, кровать. Поэтому мы не столько смотрели, сколько слушали о том, что это помещение оказалось очень удобным укрытием. Из окна видно не только очень красивое озеро Сестрорецкий Разлив, но и прилегающую территорию. Можно было проследить за приближением подозрительных людей и заранее спрятаться в случае опасности. Вскоре в поселке заметили подозрительную активность полиции и людей в штатском. Опасность явно приближалась. Тогда Емельянов арендовал сенокосный участок на другом берегу озера и переправил туда на лодке Ленина и Зиновьева под видом работников, нанятых для сенокоса. Для ночлега соорудили соломенный шалаш, а еду привозили Емельяновы на лодке. Известные картины на тему «Ленин в Разливе» вряд ли похожи на то, что было в реальности. Не мог работник на сенокосе носить жилетку и галстук. Но искусство в период  укрепления Советской власти в первую очередь решало задачу увековечивания образа вождя и нередко пренебрегало непринципиальными мелочами. Вероятней всего, Ленин у шалаша выглядел, как на фотографии на имя рабочего Сестрорецкого оружейного завода Константина Иванова. Буквально через пару недель эту фотографию использовали при оформлении пропуска для нелегального выезда Ленина в Финляндию. В начале августа  он и его спутник, скорее всего Зиновьев, покинули шалаш, по болотистому лесу дошли до станции Дибуны, а оттуда выехали на паровозе в Финляндию. По одним источникам – напрямую, по другим – через Петроград. Это уже не имеет значения. Достоверно известно лишь то, два месяца, которые оставались до Великой Октябрьской революции, Ленин жил в Финляндии, в том числе, некоторое время в поселке Ялкала.
    Узнав в мемориале часть этих сведений, мы отправились к мемориалу «Шалаш», только не напрямую через озеро, а по берегу. Зимой шалаш не впечатляет. Мы самую малость отдохнули и продолжили свой путь не в Дибуны, а через озеро в сторону Сестрорецка и дальше по берегу Финского залива в поселок Репино. До войны он назывался Куоккала и находился в Финляндии. Поселок знаменит тем, что здесь жил великий русский художник И.Е.Репин в своей усадьбе, которую называл Пенатами. Нам, правда, было не до неё. Уже совсем стемнело, когда мы разместились на ночлег в спортивном зале местной школы. Это был первый походный ночлег первый романтический ужин в компании туристов, хотя и без костра. Спать улеглись на гимнастических матах. Главным пунктом маршрута  на следующий день стал поселок, который раньше назывался Ялкала, но был переименован в Ильичево. Мы осмотрели дом, в котором бывал Ильич, и отправились к конечной точке маршрута – станции Зеленогорск, бывшей Териоки. По дороге встретили группу туристов, такую же, как наша, из 141-й школы. Руководители радостно поздоровались, поговорили. Они были знакомы. Мы тоже обрадовались незапланированному отдыху в пути. А я через несколько лет задумался о том, что это было очередное мистическое совпадение. Ведь в 141-й школе учились Марик Кочеров и Витя Георгиевский, которые скоро станут моими самыми близкими друзьями.

                Мария Алексеевна

      Мы могли бы встретиться еще тогда, на пересечении двух маршрутов школьных лыжных походов. Но, как позже выяснилось, моих будущих друзей в той группе, которая нам встретилась, не было. Не потому, что они не любили похода, а, наоборот, потому, что они уже были настоящими туристами из кружка туристов ДПШ Калининского района. Они выходили на природу по своей программе. Я со второго класса не прерывал связей с ДПШ и разными его кружками, но о кружке туристов почему-то не знал или, может быть, не обращал внимания до тех пор, пока не побывал в первом походе. Однажды в вестибюле я увидел объявление о том, что ДПШ готовит поездку по Великим Стройкам Коммунизма, а записаться можно в кружке туристов. Те, кто не жил в то время, понятия не имеют о том, чем были для нас и всей страны Великие Стройки. Только-только завершилась пятилетка восстановления разрушенного войной хозяйства. Уже на третьем её году была отменена карточная система. В магазинах увеличивались количество и ассортимент товаров, а цены каждый год снижались. Росла покупательная способность всех сдоёв населения. И люди верили в то, что «сегодня лучше, чем вчера, а завтра лучше, чем сегодня». Не вызывали сомнения и опубликованные грандиозные планы преобразования природы, которое, как убеждали средства информации, ускорят процесс построения коммунизма. Из журналов, газет, кинохроники мы узнавали о том, как много самой современной техники работает на строительстве Главного Туркменского канала, гидроэлектростанций на Волге и Днепре, судоходного канала между Волгой и Доном и на других стройках. На фотографиях и в кино мы увидели, как выглядит мощная строительная техника – экскаваторы, бульдозеры, скреперы. Особую гордость вызывали шагающие экскаваторы ЭШ-14/65, то есть с ковшом объёмом 14 кубометров и длиной стрелы 65 метров. Посмотреть на всё это в действии стало мечтой большинства мальчишек.
    Я не был исключением. Наоборот, душой уже примкнул к тем, «кому знакомо щемящее чувство дороги», хотя песни с этой строчкой тогда еще не было. Разыскал кружок туристов и его руководителя Марию Алексеевну Зобову. Она сказала, что включит меня в группу участников поездки, если родители разрешат. Кто-то из них обязательно должен приехать в ДПШ и поговорить с ней, а меня, если хочу, и если в дневнике нет двоек, может записать в кружок туристов. Конечно, хочу! А двойки в дневнике бывают очень-очень редко. Буду стараться, чтобы их больше никогда не было. Мария Алексеевна улыбнулась и назвала дни или один день недели (память подводит), когда нужно приходить на занятия. И еще сказала, что по воскресеньям кружковцы устраивают коллективные лыжные вылазки, но лыжи каждый приносит свои.
    Пришлось уговаривать родителей отпустить меня летом «на Волго-Дон» и просить денег на покупку лыж. На поездку, как отец выразился, «надолго вон», они согласились не сразу, а только после разговора с Марией Алексеевной. Денег на лыжи выделили без особых разговоров. Они понимали, что мне нужно заниматься спортом, а я понимал, что зарплата у них небольшая и просил только на самое необходимое и самое дешевое. Весь город объездил в поисках самых дешевых лыж и креплений. Купил дешевые деревянные лыжи, бамбуковые палки, полужесткие крепления. Целый вечер приводил всё в рабочее состояние, просмолил лыжи над газовой плитой и натер их огарком свечки. Хорошо, что Оскар Петрович научил всё это делать.
    При первой же возможности я пришел на занятия в кружок туристов. Честно говоря, не очень уютно себя чувствовал среди бывалых туристов, которые вспоминали приключения в походах и, особенно, в шлюпочном походе по реке Луге. Я мог бы рассказать о лыжном походе по ленинским местам, но постеснялся показаться слишком шустрым. Вообще, от первого занятия в памяти осталось только то, что в ближайшее воскресенье мы должны приехать с лыжами к Марии Алексеевне домой. Жила она в Озерках. В те годы это был отдаленный район Ленинграда с преимущественно одноэтажной застройкой. Славился он своими прудами или маленькими озёрами с достаточно чистой водой. Летом мы с отцом ездили сюда купаться, когда я еще не умел плавать, но держался на воде с помощью воздушной подушки. В буквальном смысле. Она образуется, если резко ударить краем наволочки по поверхности воды и быстро зажать этот край в кулаке. Образуется пузырь, на который можно положить голову и плыть, если даже не умеешь плавать. Сейчас этот способ, скорей всего, забыт, потому что можно купить разные надежные приспособления для достижения этой цели.
    Зимой покрытые снегом пруды не очень заметны, но всё же остаются ориентирами для тех, кто приехал в Озерки. Мне они тоже помогли не заблудиться в этих кварталах, так не похожих на городские. Мария Алексеевна жила в одноэтажном деревянном доме. Позже я узнал, что её семье принадлежала половина дома, а семья состояла из мужа и двух сыновей. Один сын, Женя, был нашим ровесником, другой, Игорь, старше на несколько лет. Я попал в этот дом впервые и немного стеснялся, а другие ребята из кружка туристов чувствовали себя уверенно. Все вместе мы встали на лыжи и отправились на прогулку. На вид мы были совсем не похожи ни на спортсменов, ни на современных туристов. Мало у кого были тогда спортивные костюмы и лыжные ботинки. Лыжи у большинства – самые дешевые, деревянные. Правда, кое- кто уже катался на более дорогих клееных, которые приобретали популярность, но были раза в три дороже деревянных. Нашу пеструю группу возглавила тогда, по-моему, сама Мария Алексеевна.
    Мой первый маршрут в группе юных туристов ДПШ Калининского района Ленинграда проходил по территории, которая до революции принадлежала влиятельным российским сановникам графам Шуваловым. С Озерками граничит микрорайон Шувалово. В былые времена здесь была деревня, одно из многих графских имений. Деревня приобрела вид посёлка городского типа, а название сохранилось. Не знаю, находились ли Шувалово и соседний посёлок Парголово в черте города, но  городской жизнью здесь и не пахло: все дома деревянные, преимущественно одноэтажные. На улицах не видно ни транспорта, ни людей. Иногда, правда, встречаются лыжники, в том числе наша группа. Из Озерков через Шувалово мы вышли к третьему Шуваловскому озеру, которое официально называется Нижним Суздальским, и по льду направились к Шуваловскому парку в поселке Парголово.  Не все ленинградцы знали о его существовании, несмотря на то, что он старше остальных парков на территории Ленинградской области, а по красоте в своё время конкурировал с Петергофом и Царским Селом. Соревнование с императорскими жемчужинами садово-паркового искусства он, конечно, проиграл, а после революции не был включен в число охраняемых объектов культуры и постепенно одичал.
    Мы шли в парк не столько на экскурсию, сколько для того, чтобы покататься на лыжах с горы «Парнас» высотой больше 60 м. Вообще-то, это не гора, а искусственный холм.  Его насыпали в 18-м веке по указанию одного из графов Шуваловых в честь греческой горы, на которой, как утверждают мифы, обитали Аполлон и музы – сын и дочери Зевса – боги всех искусств и покровители творческих людей. Не знаю, для чего он понадобился графу, а мы его с удовольствием использовали в качестве короткой, но довольно крутой трассы скоростного спуска на лыжах. Получали большое удовольствие. Иногда, правда, случались и огорчения, если, вдруг, теряли равновесие и падали на твёрдый наст. На ушибы-то мы особого внимания не обращали, но очень боялись сломать лыжи. Нельзя сказать, что они были слишком уж дорогие – простые деревянные в пределах 40 рублей пара, клееные до 100 рублей. Это без креплений, палок и ботинок. Для семейного бюджета большинства рабочих и мелких служащих такая нагрузка очень ощутима, если даже требуется заменить только лыжи. Помню, как наш товарищ Витя Георгиевский при спуске с «Парнаса» сломал свои дорогие клееные лыжи, а мы очень за него переживали. Парк мы видели только на пути от его границы до «Парнаса» и обратно и посчитали, что этого достаточно, потому что он тогда был больше похож на лес, чем на культурный парк. Все строения в нем, в том числе и графский дворец, обветшали и выглядели совсем не привлекательно. К тому же, в нем было много запретных зон. Некоторые из них сохранялись по инерции с военных лет, когда здесь размещался один из крупных штабов обороны города. Другие возникли из-за того, что в парке разместился какой-то секретный объект. Нас всё это не интересовало. Мы прекрасно отдохнули и направились в обратный путь. Труднее всех было Георгиевскому со сломанной лыжей.
    А я начал потихоньку «притираться» к коллективу, запоминать лица и имена, но пока еще не преодолел некоторый комплекс неполноценности. Ведь у меня за плечами только один короткий лыжный поход, а остальные – опытные туристы. Когда они обменивались репликами на темы, связанные с туризмом, я отмалчивался, чтобы ненароком не стать посмешищем. Запомнился, например, один эпизод: возник вопрос – в какую сторону по соседней лыжне двигался лыжник. Никто не ответил.  Меня так и подмывало сказать, что, конечно же, он двигался туда, куда направлены следы от зубцов лыжных палок. Гораздо позже я задумался над этим вопросом и понял, что был бы неправ, потому что нужно еще учитывать скорость движения и другие факторы. Уже стемнело, когда мы подъехали к гостеприимному дому Марии Алексеевны, сняли лыжи и зашли отдохнуть, обогреться и с энтузиазмом воспользовались приглашением хозяйки на чаепитие. У меня складывалось ощущение, что нахожусь среди друзей, с которыми знаком давным-давно, хотя всех имен еще не успел запомнить. По домам ехали всем коллективом на одном трамвае. В Озерках тогда был только один трамвайный маршрут (№23), который проходил по Выборгской Стороне до Малой Охты. Нашему коллективу это было удобно, потому что все мы жили на Выборгской стороне, как говорится, в пределах досягаемости трамвая №23, но на разных расстояниях от конечных остановок. Один за другим мои новые коллективные друзья прощались и выходили из вагона. Наконец, нас осталось трое – Витя Георгиевский, Марик  Кочеров и я. Мы тогда еще не подозревали, что уже сформирована тройка самых близких друзей, и дружба эта пройдёт через всю жизнь.
    Вместе мы собрались через два-три дня в ДПШ на ближайшем занятии в нашем кружке. Занятия эти не были похожи на школьные уроки, репетиции творческих коллективов или на какое-нибудь еще принудительное обучение. Проще всего их можно описать словами А.С.Пушкина: «Бойцы вспоминают минувшие дни и битвы, где вместе рубились они». Шло непринужденное обсуждение разных ситуаций, в которые туристы попадали или могли попасть во время походов. Больше всего вспоминали многодневный поход по реке Луга на лодках, которые участники похода называли фофанами. Я раньше даже слова такого не слышал. Часто вспоминали инструктора Миркина – руководителя того похода – и песню с шуточным названием «Миркинская лирическая». Какую песню так называли, не знаю. Скорей всего, на мотив «Глобуса»,который «крутится-вертится, словно шар голубой», пели самодеятельный текст:
 
Нам запомнится нАдолго Приозерский простор,                Ширь Вуоксы и Ладоги, леса тёмный шатёр.                Переходы, биваки, стоянки, чай горячий из консервной банки,
Валуны и дикие граниты в своей памяти всегда храни ты…

    Воспоминания воспоминаниями, но Мария Алексеевна и помогавшие ей инструкторы, которых она приглашала для руководства походами, в ненавязчивой форме обучали нас основам организованного туризма и премудростям походной жизни. Они делились своим опытом и сведениями из книг и брошюр на эту тему, например, из книги В.Добковича «По дорогам и тропам Ленинградской области». Теоретические занятия в теплом кабинете ДПШ не были в тягость, но настоящее удовольствие мы получали только в походах разной сложности. Самыми простыми считаются однодневные «походы выходного дня». Думаю, что далеко не все однодневные походы можно назвать простыми. От многодневных они отличаются только тем, что рюкзаки легче и не нужно ночевать в палатках. Даже на самом коротком отрезке маршрута могут встретиться препятствия, которые трудно, а иногда и невозможно преодолеть. Добавить сложности могут погода и различные случайности.  Например, в лыжном однодневном походе по маршруту Парголово – Юкки – Токсово я на спуске с простенькой горки неожиданно сломал лыжу. Полностью отломался передний (загнутый) конец, без которого лыжа не может нормально скользить по снегу. Несколько раз мы пытались его присоединить, но безуспешно. Пришлось идти на сломанной. Трудно было только сначала. Потом приспособился, но полностью сохранить темп движения не удалось. Руководила походом Сусанна Черноусова – молодой инструктор, старше любого из нас всего лет на пять. Мы её считали полноправным членом коллектива и по-дружески звали Саня. Хорошо, что в плане похода она предусмотрела резерв времени на случай неприятных неожиданностей. На последний поезд от Токсово до Ленинграда успели.
    Весной, летом и осенью, когда нет снега, организуются пешие походы. Они интереснее и разнообразнее лыжных, если даже их маршруты полностью или частично совпадают. В этом я убедился, когда сравнил лыжный и пешие походы по ленинским местам.  Поход по маршруту Разлив – Шалаш Ленина – Тарховка занял целый световой день, а мы успели не только хорошо осмотреть мемориалы, но и устроить привал с костром и горячим чаем на берегу очень красивого озера Сестрорецкий Разлив с прозрачной водой и песчаными пляжами в окружении густого леса. А в Ильичево (Ялкала) мы ходили из Зеленогорска (Териоки). Дом, в котором бывал Ленин, невелик. Для его осмотра достаточно одного раза и совсем немного времени. Этот маршрут мы повторяли ради привала на берегу озера Красавица, Долгого или Щучьего. Вообще-то на слуху тогда были их финские названия. Они уже забылись. Помню только, что Долгое по-фински называлось Питка-ярви. Замена финских названий русскими началась не сразу после окончания войны, а через несколько лет – когда северо-западную часть Карельского перешейка, покинутую финским населением, постепенно освоили русские люди. Дольше всех продержались названия железнодорожных станций. До сих пор помню Мустамяки (Горьковское), Рауту (Сосново), Кивиниеми (Лосево), Райвола (Рощино), Териоки (Зеленогорск).   
     Но не финские названия рек, озер, посёлков были главной достопримечательностью этого уникального края, а сама местность и удивительные дороги. Людей, привыкших к российскому бездорожью и, в лучшем случае, к булыжнику на шоссе, удивляло то, что на бывшей финской территории состояние дорог оставалось идеальным даже спустя много лет после того, как за ними перестали ухаживать. Дело ведь не только в том, что людей и транспорта стало меньше. Финны делали свои дороги из песка, который утрамбовывали так, что он по прочности становился похожим на бетон. Возможно, что при этом какой-то реагент добавляли. Во всяком случае, даже после сильного дождя дороги не размокали, и на них не было крупных луж. Ответвления от магистральных дорог иногда приводили к покинутым хозяйствам с домами, фруктовыми деревьями и заросшими огородами. Дома хорошо сохранились и совсем не были похожи на заброшенные. Этого нельзя сказать о садах и огородах. Они заросли сорняками, плодовые деревья одичали, бывшие огороды превратились в аккуратные полянки, обрамленные густыми кустами. Таких огородов, как в этих краях, раньше нигде видеть не доводилось. Они имели прямоугольную форму, а внешние границы и внутренние межи обозначены кустарником, который, скорее всего, защищал огородные растения от холодного ветра. Несмотря на многолетнее запустение, выглядели они довольно аккуратно.
    Многие достопримечательности Карельского перешейка сохранились также со времен, когда Финляндия была частью Российской империи, а еще раньше – Швеции. Мы с ними знакомились во время многодневных пеших и лыжных походов, в которые нас водили верные помощники Марии Алексеевны – инструкторы. Кроме Сусанны Черноусовой вспоминаются Вилен Захарович Балков и Слава Рыбин. Не совсем обычное имя Вилен – своеобразный символ эпохи, производное от В.И.Ленин. В начале 30-х годов создание «революционных» имен было модным увлечением. В 50-е такое народное творчество уже не было заметным, но энтузиазм строителей коммунизма оставался высоким, особенно – у обладателей «революционных» имен. Между походами инструкторы проводили с нами занятия в помещении ДПШ или на территории летней детской турбазы на берегу Третьего Шуваловского озера, знакомого нам по лыжным прогулкам на гору Парнас. Вилен Захарович на своих занятиях готовил нас также к первой продолжительной поездке, которую сперва пафосно называли походом по Великим Стройкам Коммунизма, а потом – походом на канал Волго-Дон.