Семейные летописи. Детство-Юность1942-1957

Семейные летописи.Детство-Юность 1942-1957
Дневник воспоминаний, начатый 21.08.2013 в городке Градо(Сев.Италия), продолженный в Баден-Бадене (Германия) Мёдлинге(Вена, Австрия)

21.08.2013, Градо
   Часто снится прошлое. Лето, 1941 год. Эвакуация. Отец был уже на фронте, а мы, мама, сестрёнка и я, выехали железнодорожным эшелоном вместе с рабочими ткацкой фабрики из города Высоковска Московской области в Ивановскую область, в тыл. Немцы были уже недалеко от Москвы, наши войска отступали. Шла война(Великая Отечественная,как нам потом говорили учителя в школе).В пути запомнилась бомбёжка нашего эшелона немецкими самолётами, где-то под городом Ярославль. Солнечный день. Из окна вагона – городские постройки и разрывы фашистских бомб. Нам повезло:эшелон не разбомбили, и поезд пошел дальше, к месту назначения. Им оказался город Середа Ивановской области. Оттуда- уже не помню как-добрались до посёлка Дуляпино, где находилась ткацкая фабрика «Красный Дуляпинец», куда и привезли высоковских ткачей.
   Прожили мы в Дуляпно всю войну. Мама работала на фабрике, я ходил в школу, а сестрёнка Рита сидела дома, ей было всего 4 года и в школу было ещё рано.Поселили нас,эвакуированных, в деревянном двухэтажном доме, Все его почему-то называли «ковчег».Тогда я ещё не знал, что это слово значит, ковчег и ковчег. В ковчеге было четыре подъезда. В каждом подъезде три комнаты, одна внизу с общей кухней, две наверху, куда вела тёмная деревянная лестница.Прямо на крыльце, справа,-уборная.Низенький чуланчик с одним «очком».Воды в доме не было. Мы ходили по воду с вёдрами на колодец, стоявшем на отшибе довольно далеко от ковчега. Ковчег стоял на берегу пруда перед забором, за которым находилась ткацкя фабрика.За забором на фабричном дворе росли яблони. Мы, мальчишки, лазили туда , когда поспевали яблоки,китайки. Вкусные  были китайки, маленькие, но наливные, красные.
   Поселили нашу семью на втором этаже первого подъезда.Одна комната. Окно и балконная дверь выходили на фабричный пруд,за забором. Перед забором росли тополя. Зимой туда прилетали снегири, красногрудые, красивые. Прилетали, наверное, кормиться Но мы им ничего не давали, даже хлебных крошек не было, всё съедали сами. В войну продукты выдавали по продовольственным карточка  На хлебные карточки детям и иждивенцам полагалось по 250 граммов хлеба, работающие получали по 400-500 грамм. Так что снегири кормились, чем бог послал.                Кухня, на первом этаже, была общей, на три семьи.В кухне – русская печь, топилась дровами,перед печью – стол, в углу – умывальник и помойное ведро. Ведро выносили во двор и выливали на помойку, куда слетались местные вороны и галки.Стряпала мама редко, когда отоваривались продовольственные карточки, и мы получали крупу, селёдку, подсолнечное масло, сахар, Рабочим на фабрике выдавали обеды, и мама приносила нам с сестрой в котелке суп.На кухне хозяйничали нижние соседи, муж и жена.Они были местные, дуляпинцы. Он служил в пожарной охране на фабрике, был заядлым грибником,Но ходил на тихую охоту вегда один, знал грибные места и никого в лес с со-бою не брал. Жена его работала ткачихой на фабрике. Оба они были уже пожилыми.
    
22.08.2013
   Обстановка в нашей комнате была скудной:стол, три стула,настенный шкаф, у двери – вешалка для одежды,  две железные кровати.На одной кровати спала мама, на второй –мы с сестрой под лоскутным одеялом; зимой для тепла на одеяло настилали зимнюю одежду. В ковчеге было центральное отопление, тепло подавалось от фабрики, но батареи зимой еле-еле теплились; мы грелись внизу у русской печки, там же сушили одежду, обувку, варежки.Спали мы с сестрой «валетом»», головами в разные стороны, так что мои ноги нередко оказывались под носом у сестрёнки, она была меньше меня ростом.По ночам нас донимали клопы. Как только мы с ними ни сражались: под ножки кроватей ставили банки с водой, щели в стенах замазывали газетной бумагой, летом выносили кровати на улицу, поливали керосином клопиные убежища и выжигали, но клопы всё равно выживали! И пикировали на кровати с потолка, если не могли добраться до нас через банки с водой! Жили впроголодь.В первую зиму эвакуации (1942 год ) мама вместе с другими женщинами из ковчега по выходным дням ходили в ближайшие деревни «на менки»: меняли домашние вещи на продукты- картошку, хлеб, молоко.Помню, что молоко приносили в четвертях, больших бутылках на три литра, а картошку – в сумках. Но вещей у эвакуированных было мало, что успели захватить с собой в эшелон, и походы в деревню «на менки» скоро закончились.Питались тем, что выдавали на продкарточки. Иногда ходили на местную толкучку, напротив проходной фабрики. Там можно было купить за деньги хлеб, картошку. Буханка чёрного хлеба ((около двух килограммов)стоила тогда 600 рублей, почти столько же, сколько получала  мама на фабрике. Так что мы покупали на толкучке подсолнечные семечки и жмых. Жмых – это то,что оставалось от выжимки масла из семечек, спрессованные куски пополам с шелухой:грызёшь долго и с удовольствием. Маминой запрплаты хватало, чтобы выкупить продукты по карточкам, тут были государственные цены. Мама, как и все рабочие, подписывалась на госзаймы: государство выпускало облигации с обязательством  их погашения и распространяло эти облигации среди подписчиков.Мама подписывалась обычно на зарплату, из которой потом деньги вычитались по-месячно Облигации регулярно разыгрывались: в газетах печатались номера облигаций, на которые выпали выигрыши Деньги от госзаймов шли на военные затраты, на войну.Полное погашение облигаций произошло уже после окончания войны...

23.08.2013
  Начиная с 1946 года,по радио и в газетах мы узнавали о снижении цен на продовольственные и промышленные товары. Газеты вырывали из рук, чтобы поскорее прочитать, что и насколько подешевело. И верили, что с каждым годом жизнь будет лучше. Запомнился один случай, связанный с хлебом. На втором году эвакуации, где-то летом, я ушиб левую ногу, стопу. Сверху образовался нарыв. В местной больнице прописали леченье реванолью; это такая жидкость, вроде примочки зелёного цвета. Других лекарств не было.Каждый день я перебинтовывал ногу, меняя бинты и повязки. Но это не помогало. Сверху стопы образовалась открытая рана, из неё я вытаскивал мелкие косточки (повредилась и стала разрушаться надкостница- остеомиелит, как мне объяснили потом врачи)и опять промывал рану реванолью. Таким образом я самолечился месяца два, три. Пока мама а не отвезла меня в город Середа, где находился тыловой военный госпиталь для тяжелораненых.Мама случайно познакомилась с кем-то из хирургов госпиталя и попросила его «посмотреть сынишку».В госпитале после осмотра ноги сразу назначили операцию. Еще бы немного, так сказал маме хирург,и пришлось бы ампутировать стопу:рана была сильно запущена, нога распухла, загноилась кость стопы.  После операции под общим наркозом очнулся я в палате. На соседней койке обитал пацан примерно моего возраста. Он отморозил ноги, началась гангрена, и ему в госпитали отрезали ноги ниже колен, передвигался он ползком.
На второй день после операции я заглянул в свою тумбочку, там оставалось немного хлеба, который принесла мама. В тумбочке ничего не было: хлеб утащил безногий!И жалко, и обидно,но что поделаешь!Через несколько дней после этого случая я упросил нашу медсестру достать мне костыли и мою одежду, пообещав ей полбуханки хлеба. Она согласилась.Принесла одежду, костыли, я переоделся  и в сопровождении медсестры доковылял до дома, где остановилась перед моей операцией мама. Там же квартировал и хирург, который меня оперировал.

24.08.2013.
Где-то через месяц сняли гипс с оперированной ноги; я настоял. Стопа стала совсем малеькой: большая рана сверху, укороченный вдвое большой палец… Я даже не узнал свою ногу! Рану засыпали вновь белым стрептоцидом, наложили повязку, и я встал на костыли. Ходил на костылях до конца лета. Ребята из ковчега, завидев меня на костылях, дразнили:"Хорошо тому живётся у кого одна нога- сапогов ему не надо и порточина одна!" Рана в конце концов зарубцевалась, но большой палец остался на два сустава короче. Я начал ходить без костылей, вначале с опаской, но всё же... Поврежденная в те далёкие военные годы нога аукнулась спустя много лет, когда я стал поступать в институт; но об этом позже. А тогда я снова стал ходить во второй класс Дуляпинской средней школы.
Учился хорошо.За второй, третий и четвёртый класы получал Похвальные грамоты «За отличные успехи и примерное поведение» с портретами Ленина (слева) и Сталина (справа). В Похвальной грамоте указывались фамилия и имя ученика и предметы обучения с оценками «отлично». Внизу шли подписи директора школы и нашей учительницы начальных классов. Как сейчас помню её фамилию: Морковкина.
В школьные годы я много читал. Книги брал в школьной библиотеке. Попалась как-то книга «Война и мир». Думаю – про войну. Взял. Помню, читал её вслух дружку Генке Кочетову. Он жил по соседству на втором этаже, но во втором подъезде ковчега, Мы с ним перестукивались через  стенку и переговаривались через дырку, по которой проходила труба отопительной батареи.Генка приходил ко мне, и я читал ему роман Толстого «Война  и мир». Иногда целых пол-страницы текст был на французском языке Внизу, в  подстрочнике приводился перевод. Генка всегда удивлялся, как это я понимаю по-французски, не догадываясь, что я читаю подстрочник!... Спустя много лет (я учился уже в институте) неожиданно получил письмо от Геннадия Кочетова. Мой адрес узнал он от матери, Софьи Кочетовой;она дружила в эвакуации с моей мамой и с ней переписывалась, когда мы уже уехали из Дуляпино. Генка  писал, что служит в армии, младший брат Виктор учится в школе, мать по-прежнему работает на фабрике. На его письмо я не ответил, не знаю сам, почему. Может, повзрослел, появились новые друзья и интересы. А может, не захотелось продолжать прошлое… Но осадок на душе остался, как будто я в чём-то оказался виноватым перед старым дружком. Генка больше не писал мне… Что ещё запомнилось  от школы тех военных лет? Учебники носили в матерчатых сумках, их шили нам наши матери, писали деревянными ручками с перьями номер 86 или «рондо», цветные карандаши были редкостью, тетради выдавались учительницей только для классных работ, а домашние задания мы делали на обёрточной бумаге…  Ручки и карандаши держали в пеналах, маленьких деревянных футлярчиках с выдвижной крышкой.Зимой – школа, летом – двор и лес.

26.08.2013
Во дворе ковчега летом играли в городки,в лапту, попа-гоняла и на деньги: в орлянку, в стенку, в стукалку. Опишу некоторые игры. Поп-гоняла. Деревянный городок (брусок дерева высотой около 30 см) или, по-нашему, поп-гоняла, ставился водящим на землю шагов в двадцати от игроков. Игроки в руках держали деревянные биты и по очереди бросали их в попа-гонялу. Сбитый поп-гоняла ставился вновь  водящим на землю. Если все игроки  «мазали», то-есть не сбивали городок, то «волила» хватал попа-гонялу и первым бежал к началу гона, остальные подбирали свои биты и бежали за ним. Последний прибежавший к началу гона становился водилой. Иногда попа-гонялу угоняли за километра полтора-два, а оттуда уже все бежали назад. После госпиталя в эту игру я не играл, не мог бегать так быстро, как другие мальчишки.
Игры в городки и лапту известны до сих пор, их не описываю. Остановлюсь на игре «в орлянку».Играли обычно двое. Один бросал  монету вверх, другой отгадывал: крича «орёл» или «решка», когда монета падала на землю. «Орёл».- это сторона монеты с изображением герба Советского Союза, «решка» - обратная сторона монеты. Если игрок угадывал, он выигрывал, получал условленную ставку, копеек 5 или 10.               
Игра на деньги «в стенку». В "стенку" играли несколько человек.Тоже назначалась ставка. Потом по очереди «стучали», то есть ударяли ребром монеты о стенку дома или сарая, стараясь, чтобы своя монета упала как можно ближе к монете того или иного игрока. Затем «стучавший» игрок ставил большой палец руки на свою монету и старался другим пальцем дотянуться до другой монеты. Если дотягивался до монеты, то выигрывал ставку, если нет, то вступал в игру следующий игрок.
Игра «в стукалку». На земле проводили две черты, шагов десять одна от другой. На первой черте в центре ставился кон, монетки игроков столбиком, одна монета на другую решкой вверх.Все монеты одного достоинства, скажем 5 ил 10 копеек. Со второй черты бросали по очереди битку, круглую сплющенную железку, стараясь попасть биткой в кон.Если битка попадала в кон, игрок забирал все деньги кона, если никто не попадал в кон, то по очереди ударяли биткой в стопку монет, Первым бил по стопке тот, у кого битка падала к кону всего ближе. Если монеты переворачивались на «орла», игрок их забирал и продолжал бить дальше по другим монетам. Если монеты не переворачивались на «орла», начинал бить очередной игрок.
Были и другие игры, например, «в ножички»:По очереди бросали в землю свои перочинные ножи, с руки, с колена, с  груди, с головы и т.д. Если нож падал, а не втыкался в землю, начинал бросать свой нож следующий игрок. Зимой играли обычно в карты, подкидного дурака, а во дворе из снега лепили крепости и воевали одна крепость на другую, закидывая противника снежками. Весной, когда вскрывались пруды, плавали на льдинах, пускали «кораблики»...

11.10.2013 Баден-Баден (Германия)
Прошло больше месяца с последней записи. В начале сентября заболел герпесом. Герпес оказался какой-то необычный, выступил на затылке:зуд, жжение,колючие головные боли. Как будто кто-то сверлит голову. Баден-Баденский врач назначил антибиотики, взяли анализ крови, а через два дня, после того, как улучшение не наступило, выписал направление в кожную клинику в Карлсруе, это где-то  40 км от Баден-Бадена. Вечером я приехал туда на такси. Меня вторично осмотрели, поставили диагноз:опоясывающий герпес, назначили лечение- капельницу, таблетки, мазь. Пробыл в больнице 10 дней.Палата была на шесть коек, кормили хорошо. Выписали меня с улучшением, но боли в голове продолжаются уже более месяца, как мне сообщили, повредились нервные окончания волос на голове… Однако, продолжаю свою "хронику"- воспоминания о военных годах.
 
Наступило лето 1943 года. Во дворе ковчега на столбе висел громкоговоритель, и жители собирались около его, чтобы узнавать новости с фронта. От фронтовиков приходили и письма, бумажные треугольники без почтовой марки с обратным адресом полевой почты.Получали и «похоронки»-извещения о смерти фронтовиков,женщины рыдали,дети ревели, у соседок слезились глаза.
Война продолжалась, продолжались и наши заботы.Летом жильцы ковчега заготавливали на зиму дрова. Мы, дети и подростки, помогали взрослым, ходили сами в лес. Там каждый выбирал себе березку ( берёзовые дрова давали хороший жар), срубал дерево, землей замазывал пенёк, чтобы лесник не заметил порубку, обрубал топором ветки, получалась жердь. Жердь клали на тележку или тащили на плече. Не у всех ребят-заготовителей дров, были тележки. Их мастерили подростки, работавшие на фабрике. Они находили там изношенные шестеренки и железные трубки.Трубки служили осью тележки, а шестерёнки колёсами. У тележки было два колеса сзади и одно спереди. Переднее колесо крепилось на подвижную ось и служило направляющим тележки. Потом устанавливался короб, и тележка была готова.Во дворе ковчега жердь рубили на полена и складывали в поленницу. За лето собиралась приличная поленница высушенных дров.

16.10.2013.
  Весной, когда сходил снег, мальчишки отправлялись на картофельное поле, оно находилось за ковчежными сараями. Недалеко от колодца. Лопатами или просто палками ковыряли оттаявшую земли, искали и находили перезимовавшие картофелины, собирали их и несли домой, матери пекли из них лепёшки. Лепешки были чёрными, жесткими (выпекали их без масла),но вкусными!Это была наша прибавка к пайкам по продкарточкам.По весне ходили также за берёзовым соком, а позже собирали съедобные травы: щавель, дягиль и ещё какие-то, сейчас уж не помню. Молодые побеги дягиля, сладкие и вкусные, сразу поедались, а из жестких стволов мы делали водяные насосы или использовали их для стрельбы жеванными комочками из бумаги.Наступало лето. Поспевали ягоды.Вначале земляника по опушкам леса и просекам, потом малина, ближе к осени – костяника, черника, брусника.Собирали землянику и малину по ягодке, пока наберешь банку, намаешься, а вот чернику или бруснику_ милое дело!Обирали с кустиков горстями.одну горсть в банку, другую- в рот. Больше любили ходить по грибы. Весной первыми из земли вылезали сморчки, к середине лета появлялись уже и настоящие грибы, вначале больше сыроежки, а потом уже и другие грибы.По цвету мы различали сыроежки как синюшки, краснушки, желтушки, зеленушки.Собирали сыроежки, когда настоящих грибов было мало. Это были подберёзовики( мы звали их серяками, наверное, тоже из-за цвета), подосиновики, или боровики.Белых грибов в наших лесах было мало, а может, мы места их грибные не знали. 

20.10.2013
  Бывало наберёшь сыроежек, а потом их выбрасываешь: начинают попадаться настоящие грибы, вот и освобождаешь для них место в корзинке. Если находишь старый серяк или красноголовик (боровик) да еще и червивый, то бросаешь его в дерево, чтобы он разлетелся, и кричишь:»Старый гриб, дай молодого!»Иногда помогало: рядом находишь и молодые грибы.Набирали грибов по полной корзинке и шли домой. Дома мама грибы жарила или отваривала на засолку, а если были белые, оставляла их сушить на зиму. Суп с сушеными белыми грибами был очень вкусным!
По осени ходили и за орехами. Орешника в ту пору было много, и орехов хватало на всех. Потом в разных местах пришлось жить и за орехами в лес ходить, но такого обилия , как в ивановских лесах, больше уже не встречал… Как-то в подмосковной электричке разговорился я с пожилым грибником , в ногах у него стояла корзина с грибами. Грибник оказался из Ивановской области, спросил его о грибах в ивановских местах,грибник ответил, что поблизости грибов почти нет, за грибами теперь не ходят, а ездят на машинах, да и леса стали уже не те: повырубали, захламили…
   Летом и осенью ковчежные мальчишки делали набеги на поселковые огороды, своих огородов у жителей ковчега не было. Фабричным рабочим отводили участки земли недалеко от ковчега, и кроме картошки там ничего не выращивали. А поселковые сеяли и огурцы, и морковь, и репу. Мы воровали всё, что к этому времени поспевало. За капустой, свёклой и турнепсом ходили по ночам на фабричное поле; у фабрики было плдсобное хозяйство на задах фабричных построек, за первым прудом. Ковчег наш стоял на берегу второго, смежного пруда, а третий тоже смежный пруд был ближе к посёлку.Ребята собирались к ночи,, когда в посёлке уже гасли огни. Переходили по земляной дамбе между первым и вторым прудами и, крадучись, подходили к фабричному полю, налетали, рвали, что под руку попадет: капусту, свёклу,турнепс, набивали карманы ватников и потихоньку уходили домой. В карманах ватников у всех были большие дыры, их специально не зашивали, чтобы сорванные овощи могли провалиться в полы ватников,, так больше помещалось… Наши матери знали,конечно, что мы, мальчишки лазили по огородам и на фабричное поле, но молчали, голод – не тётка…
 
23.10.2013
Летом ходили мы и рыбачить, на речку километров зо семь от Дуляпино. Удочки делали сами из орешника, из ниток – леску, а к ней привязывали крючок и грузило, кусочек свинца или железа. Ловили на червя, окунь хорошо  брал на него, реже – на хлеб, на плотву. На речке было у нас заветное местечко у омута около старой мельницы. Мельница была давно заброшена, от неё осталась запруда да полусгнившие балки. На рыбалку ходили с ночёвкой. Шли к вечеру, устраивались на пригорке напротив мельницы, разводили костёр, а на зорьке спускались к омуту удить. Утром окунь хорошо клевал.У костра сидели допоздна, рассказывали страшные истории, курили. Взрослые курили в то время самосад, но у нас, ребят, он не водился. Вместо самосада мы курили  сухие семена подорожника, сворачивали самокрутки, ил «козьи ножки», и дымили.Однажды произошел такой случай.К костру подошёл знакомый пастух, присел, достал кисет, скрутил «козью ножку»,закурил . Предложил и нам подымить, только не понарошку, а в себя
- А как это в себя?- спросил я.
- А вот так,-сказал пастух.Возьмёшь цыгарку в рот и скажешь: И –и- ван! Ну, попробуй!
И пастух протянул мне самокрутку. Я так и сделал… Вдохнуть-то вдохнул, а выдохнуть дым не смог, до того был крепкий самосад, что я чуть не задохнулся. Отполз от костра, еле отдышался. А пастух и ребята хохотали до упаду.
Ранним утром клёв был хороший, но окунь попадался мелкий. Но всё равно к обеду у каждого из нас десятка полтора окуньков свисало на кукане. Кукан – это леска с палочкой на конце. Палочку пропускали через жабры окунька, а леску опускали в воду, чтобы раба не задохлась. Плотва шла на хлебные мякиши. Если удавалось достать борную кислоту(белый порошок), то плотву травили. Борную кислоту замешивали в кусок хлеба и разбрасывали по  речке. Где-то через полчаса всплывали брюхом кверху первые плотвички, окунь хлеб не брал. Оставалось подобрать замлевшую плотву сачком. Но травили плотву редко, и хлеба было мало, да и борную кислоту достать было не легко.Ранним летом ребята ловили на полях майских жуков и сдавали их в аптеку. За майских жуков нам давали лекарство, если оно было, или борную кислоту
Борная кислота шла  на примочки, и в аптеке она обычно водилась.Наловить же целую банку жуков не каждый мог, ловили на вечерней заре, когда шел лёт жука, ловили сачками и кепками, у ког, что было… Так проходило лето.

25.10.2013
Что ещё запнилось из тех военных лет? Узнали мы как-то, что в посёлок, который находился за колодцем, куда мы ходили по воду, вернулся пацан из колонии. Примерно наших лет, может, постарше. Собрались сходить к нему, распросить, что да как.Звали паренька Васькой. Пришли. Васька важничает: как же, в детской колонии сидел, не то, что мы, мелюзга! За что  Васька сидел, не знаю,, забыл. Но что нас ребят поразило и чему мы позавидовали страшно, так это Васькины наколки на руках: птицы, море,парус и надпись: «не забуду мать родную!». Распросили, как наколки делать,он рассказал, и мы тоже загорелись украсить свои руки татуировкой. А делалось это так. Берёшь кусок резины, ну, от старой калоши, отмоешь его от грязи и сожжешь. Пепел сотрёшь в порошек, добавишь  сладкой воды, почему сладкой, мы так и не поняли, но делали  так, как учил Васька. Получалась чёрная жижица- готовое средство для наколки. Потом берешь  несколько иголок, тро-пять, перевязываешь их снизу ниткой, оставляя около милиметра от острия, и орудие для наколки готово. В жижицу макаешь иголки и начинаешь накалывать рмсунок на руке. Больно, конечно, но терпишь. Наши ребята делали наколки сами, я тоже. На левой руке чуть выше кисти до сих пор проступает синими разводами заходящее в море солнце и две буквы : Р.Е., это мои инициалы, Роберт Ефимов. Рядом с солнцем наколол я маленький крестик, сейчас уже не помню, зачем. Наколотые места вспухли, болели, но обошлось. А память о том времени осталась навсю жизнь. Вваська приходил к нам на ковчеежный двор играть на деньги, в орлянку или в стенку. Как-то днём он зашел ко мне домой. Мама в это время работала, но не на фабрике, а в сельпо (сельское потребительское общество). В комнате было несколько коробок с папиросами. Я позже об этом узнал от мамы, когда она вернулась с работы. Коробок уже не было. Их крал мой новый знакомый Васька.А дело было так.
Накануне вечером ребята из ковчега пошли на поселковые огороды, они были на другой стороне второго пруда. Васька был с нами.Я стоял «на шухаре», смотрел по сторонам и должен был подать сигнал остальным, кто уже залез в огород, если появится кто-то другой. Так вот. Пока я стоял «на шухаре», вор проник в нашу комнату и утащил коробки с папиросами. Комната находилась на втором этаже ( я уже говорил об этом),куда вела деревянная лестница. Перед комнатой находился небольшой балкон. Вор забрался по лестнице на балкон, открыл открыл дверь  и вошел в комнату, забрал, что ему было нужно и спустился обратно вниз. Ищи ветра в поле!..Вернувшись с огородов домой, я сразу обнаружил пропажу, коробок на месте на оказалось.  Сообразил я и кто мог украсть их. Кроме Васьки, никто из наших ребят коробок у нас в комнате не видел.Вот уж действительно: вор у вора дубинку украл: пока мы воровали  морковь на огородах, Васька спёр коробки!Я рассказал маме о пропаже, и она, отругав меня,сказала, что в коробках были казённые пачки папирос, для продажи в сельпо… На следующий день я позвал своих дружков Генку и Витьку Кочетовых и Юрку Яичкина из второго подъезда, и мы отправились на поиски пропажи. Вначале обыскали чердак ковчега. Кто-то из ковчежных ребят видел, как Васька по лестнице забирался туда.Мы обшарили все потаённые места чердака и в одном из них, под балкой, нашли две коробки. Ура! Одна из коробок оказалась надорванной, там были пачки папирос «Беломор-канал». Ребята взяли из коробки две пачки «Беломора», остальные я отнёс домой. Васька с той поры в нашем  дворе не показывался. В милицию мама о краже не заявляла, на том дело и закончилось.

2.11.2013
 С поселковыми ребятами мы всё же не враждовали. Они приходили к нам на ковчежный двор играть в «орлянку» или «в стенку». Наши бывали у поселковых реже. Запомнился один случай. Одно время мы мастерили самострельные пистолеты, мы их называли «поджиги». Главное в поджиге была металлическая трубка, обычно медная. Один конец трубки запаивался или перегибался и изнутри забивался кусочками свинца. В трубке, или в стволе, пропиливалось отверстие, «поджиг»,на него насыпался порох или измельчённые головки спичек, а в трубку набивался порох или тоже головки спичек. Оставалось поджечь сверху порох , и пистолет стрелял. Стреляли дробью или кусочками нарубленной проволоки. Трубка крепилась к деревянной рукоятке и  поджиг был готов. И вот из такого поджига застрелился паренёк из посёлка. Случайно, не нарочно. Он сидел на крыльце своего дома и решил подстрелить сидевшую на осине ворону. Прицелился, поджег спичкой порох… Вместо заряда сорвалась из крепления сама трубка и угодила пареньку прямо в лоб: заряд был забит слишком туго, и ствол полетел в обратную сторону. Паренька нашли рядом с крыльцом, мёртвым. Хоронили его все ребята, и поселковые и наши, ковчежные…

9.11.2013
В ненастье сидели у кого-нибудь из ребят дома. Играли в карты в подкидного дурака и)ли в садовника. В садовника играли с девчонками. Усаживались в кружок, выбирали каждый себе название цветка ( роза, фиалка и др.), назначали «садовника», и он начинал «водить»:
- Я садовником родился,Не на шутку рассердился, все цветы мне надоели,кроме(здесь«садовник» делал паузу и продолжал) «Розы»!«Я!»,-откликалась «роза». «Садовник»:»Что с тобой?» «Влюблена!» « В кого?» «В фиалку!»«Фиалка», услышав свое имя, должна была отвечать: «Я!» «Садовник»: «Что с тобой?»»Влюблена!»»В кого?»… «Фиалка» называла имя своего влюблённого (им мог оказаться и сам «садовник»), и игра продолжалась.
Во время игры в «садовника» проявлялись симпатии к другим девчонкам или мальчишкам,-кто кому нравился, больше,конечно, в шутку.Мне тогда нравиласьдевочка из соседнего подъезда Тамара Яичкина, сестрёнка моего дружка Юрки.А в школе мне нравилась другая девочка, забыл её имя. Она всегда ходила с младшим братом, он был глухонемой, водила брата за руку.
   От учёбы в младших классах Дуляпинской средней школы воспоминаний осталось мало: «Похвальные грамоты» за отличные успехи и примерное поведение (за второй, третий и четвёртый классы), чтение взрослых книжек, школьные принадлежности: матерчатая сумка, перья, чернильница-«невыливайка», потрепанные учебники… В советское время было три типа школ: начальная с четырьмя годами обучения, неполная средняя школа, или «семилетка» (первый-седьмой классы) и средняя школа (первый- десятый классыобучения).Позже ввели и одиннадцатый класс (не везде), ео выпускники тоже получали среднее образование и аттестат зрелости.
В начальной школе я проучился все военные годы.В первый класс я поступал дважды, первый раз в Высоковске, второй раз, после эвакуации в Ивановскую область, в 1942 году.В школу мы уходили рано, шли пешком. Фабрика работала круглосуточно, в три смены, по восемь часов каждая смена. Перед началом каждой смены на фабрике давался гудок, и по гудку женщины-ткачихи шли на работу. Были у ковчежцев и свои часы, ходики, настенные часы с подвешенными на цепочках двумя гирями. Под их тяжестью крутились колёсики минутных и часовых стрелок. Время мы сверяли по фабричным гудкам, новости с фронта узнавали из репродукторов.Один большой репродуктор висел на столбе перед ковчегом, к нему жители собирались послушать и обсудить последние известия. Последние известия с фронта читал Левитан, его голос узнавали все: и взрослые, и дети. И важные сообщения передавал он же.
С фронта получали солдатские письма: сложенные в треугольники листки бумаги, без конверта и почтовой марки.Вместо обратного адреса – номер полевой почты и фамилия отправителя-фронтовика. Получали и «похоронки»- официальные извещения о смерти воевавших мужей, сыновей, братьев… Солдатским треугольникам радовались, а от «похоронок» женщины выли, а дети размазывали по щекам слёзы и тихо подвывали…
Мой отец воевал и в финскую и в Великую Отечественную войну.От войны с бело-финнами сохранилась фотокарточка, на которой был сфотографирован отец с товарищами-офицерами. Отец был тогда танкистом. Фотографий с Великой Отечественной войне не было, хотя отец дошёл до Румынии. С фронта отец вернулся после окончания войны, в 1946 году. Пришёл домой без вещей и документов: в поезде по дороге в Дуляпино отца, по его словам, обокрали, взяли все документы и какие-то вещи… Пришёл отец домой в одной офицерской шинели, сапогах и фуражке. Мне запомнился разрезанный внутренний карман отцовского кителя и цепочка от карманных часов. Вот таким явился наш фронтовик капитан домой! Но мы все были рады- отец вернулся живым и здоровым(о ранении и контузии я узнал позже,когда оформлял отцу пенсию как участнику ВОВ (Великой Отечественной войны). Почти целый год после демобилизации и возвращения в Дуляпино, отец не работал, а восстанавливал украденные документы, в том числе и партийный билет, отец был членом ВКП(б) с 1929 года. А отцовскую офицерскую шинель я донашивал до десятого класса, в городе Высоковск, куда семья вернулась в 1950 году…

22.11.2013 
О Победе мы узнали вначале по частым и продолжительным фабричным гудкам, а потом – по радио.Все жители ковчега выбежали на улицу, кричали «Ура!»,
Обнимались, целовались и плакали. День выдался тёплым, майским.Но до этого весеннего дня Победы были долгие и трудные годы войны, не все его дождались…Кто сегодня помнит об этом?И те, кто воевал, и те, кто трудился в тылу,-их почти в живых не осталось, а если и видим кого-то из них- ветеранов войны и ветеранов труда, бывает это редко, раз в году,на День Победы, 9 мая, или когда какое-то несчастье приключилось с ветераном: то у ветерана  военные ордена и медали украдут, то развалиху-квартиру ветерана по телику покажут. Показывают ветеранов и на трибунах Красной площади в праздничный День Победы во время военного парада или за праздничным столом в Большом кремлёвском дворце у президента России…
В советское время ветеранам ВОВ выдавали продовольственные наборы ко дню Победы: крупа, консервы, рыбные или мясные, сахар, чай, печенье…Я сам ходил за отцовским продпайком ; ветераны ворчали- вина или водки в наборе не было.Отец в этот день ходил на митинг, куда приглашались и ветераны,выступал там с речью.Это было его партийное поручение от парторганизации фпбрики. Митинг проходил под открытым небом в небольшом сквере, раньше там находилось церковное кладбище, а в советское время – танцплощадка.Неподалеку высился полуразрушенный храм. В перестроечные годы храм стали восстанавливать, настлали новую кровлю, поправили кипичные стены. Было это в Ильинском Погосте Московской области, куда родители переехали работать в последний раз. Там они и умерли, вначале мама, потом отец… Но продолжу воспоминания.О тех далёких военных годах написал я два стихотворения, спустя почти семьдесят лет!

Что видел я и что узнал
За век свой на подмостках жизни
В краю, где имена Отчизны
Злой рок, как вывески менял?
 
Не по-наслышке , видел сам
Войну: бомбёжки и воронки,
И извещенья-похоронки,
И баб, что выли по ночам.

То было детство трудных лет-
Разруха, голод, а надежда
Носила рваные одежды:
Всё шло для фронта- танки, хлеб.

В тылу играли мы в войну,
Нам было по восьми от силы,
В четырнадцать- уже форсили,
Ведь парни были на счету.

У всех была своя война-
В окопе, у станка и в школе,
Свои победы, свои роли,
Но знали- за спиной – страна!

Пришла Победа.Каждый год
Снижали цены на продукты:
На хлеб, на соль, селёдку, крупы…
И верил Сталину народ..

     *****
День Великой Победы

Я поднял стопку за погибших,
Вторую стопку – за живых,
За уцелевших, победивших,
А третью, кто дождался их.

И не было тех стопок лишних,
Чтоб боль Победы утолить-
Недолюбивших, отлюбивших
И не успевших полюбить…

Хоть память коротка живущих,
Успели многое забыть,,.
Но День Победы и в грядущем
Звездою будет нам светить!

Эти стихи написаны значительно позже тех военных лет, совсем в другое время; но память сохранила картинки прошлого… Продолжу воспоминания.

В 1946 году мы уехали из Дуляпино.Отцу восстановили документы, он съездил в Москву, в главк и получил там назначение на должность главного инженера одной из ткацких фабрик Дороховской группы в посёлке Авсюнено Московской области. Мы упаковали в ящик наши пожитки и отправили их багажом по железной дороге. Багаж прибыл на станцию Куровская, недалеко от Авсюнено, но отец так и не удосужился забрать его оттуда. Наши немудрёные вещички так и пропали безхозным грузом…Авсюнено – это небольшая станция на железнодорожной ветке, к станции прилепился посёлок и текстильная фабрика, где начал работать отец.Квартиру нам дали в фабричном доме, на территории фабрики.Соседями по дому была семья главного механика фабрики Анфиногенова Ивана Николаевича,жена его не работала, а дети – Галина и Лида учились в Титовской семилетке, километров пять от Авсюнино; старший сын Николай работал на фабрике, высокий красивый парень был глухонемым… В Авсюнино вначале уехал отец, затем наша семья.Я поступил в пятый класс Титовской семилетки. Школа размещалась в двухэтажном деревянном здании со всеми «удобствами» в школьном дворе.В Дуляпино остались дружки по ковчегу. С ними я больше не встречался…
В Авсюнино мы прожили три года. Я считал себя уже большим, в седьмом классе мне было уже 14 лет. В школе я вступил в комсомол (коммунистический союз молодежи), в седьмом классе был избран секретарём школьной комсомольской организации. На втором этаже школы, в зале, директор школы, фронтовик,разрешил комсомольцам устроить комсомольскую комнату, там мы проводили заседания комсомольского бюро, выпускали стенгазету. Комсомольцы шефствовали над пионерской организацией школы, назначали пионервожатых, помогала проводить пионерские линейки и принимать школьников младших классов в пионеры. Для комсомольцев и пионеров мы проводили политинформации . Об этом мна напоминает сохранившаеся фотография. Я в стёганных ватных брюках, но в пиджаке с комсомольским значком, стою за столом перед учениками седьмого класса и зачитываю что-то из газеты «Комсомольская правда»: все со вниманием слушают, на заднем плане школьного класса-директор школы. Сохранилась и ещё одна фотография тех лет. На ней заснята редколлегия стенгазеты: Борис Зубарев, Валя  Мастеровая, Нина Фролова и я. Этих ребят- уже взрослых- я встречал, когда приезжал в студенческие годы в Авсюнино к дружку Валерию Ивкину, и позже, когда родителе (( в который раз!) переехали в Митрохино Московской области на новое место работы отца. Митрохино находится недалеко от Авсюнино. От родителей я узнал, что Борис Зубарев и Валя работают на ткацкой фабрике в селе недалеко от Митрохино, они поженились и жили в том же селе. Я был у них дома в гостях. Узнал, что Нина Фролова вышла замуж и живёт по-прежнему в Авсюнино.Борис и Валерий Ивкин как-то поздней осенью пожаловали ко мне в Митрохино. Я был уже в это время студентом.Посидели, выпили, наговорились и разошлись…Кто знает, где и когда рвётся нить с прошлым? Прошлое бередит душу, когда оно остаётся воспоминанием, а когда появляются живые свидетели далёкого прошлого, то что происходит с нами?Наши дущи открываются  на какое-то мгновение, как молюск на дне моря, а потом снова замыкаются в самих себе…И вновь над нашим бытиём- Волнует море волны быта,-Смывая прошлое и то,-Что было раньше сердцу мило…
Итак, снова в прошлое. В Титовской семилетке учиться было интересно: новые предметы, новые учителя (одни женщины, как, впрочем и в наши дни), комсомольская организация. Я уже упоминал, что был секретарем комсомолькой организации. За активную работу Куровской райком комсомола наградил меня билетом на Новогоднюю ёлку в Москве, в Колонном зале Дома союзов, неподалеку от станции метро Охотный ряд, точнее, напротив станции. Это было целое событие! Новогодний пригласительный билет хранится в семейном архиве до сих пор- выдвижная бумажная ёлочка, усыпанная блёстками, надпись: Колонный зал…Запомнился и новогодний праздник в громадном зале, красавица ёлка с игрушками и подарок со сладостями, который я привёз домой. Всё это осталось в памяти.

30.11.2013.
Вспоминается ещё один эпизод тех комсомольских лет.Дело было на Пасху.Под вечер комсомольцы нашей школы отправились к ближайшей церкви. Пришли мы затемно и с революционныими песнями стали ходить вокруг церкви, пугая богомольных старушек. Пасхальная ночь выдалась тёплой и тёмной, ребята – молоды и веселы, смеялись, шутили, горланили песни. В Бога не верили, а верили, что религия _ опиум для народа, и мы, комсомольцы, по-своему боролись с попами…Это сейчас, в двадцатые годы двадцать первого столетия, а главное, после развала Советского Союза, религия стала почти государственной идеологией, а коммунистическая идеология и компартия предана анафеме в России. Великая держава- Союз Советских Социалистических Республик- была предана пособникам Горбачёва и капиталистического Запада, прежде всего Горбачёвым, Генеральным секретарём КПСС и президентом страны, перевёртышем и предателем народа…Мне и жене пришлоь увидеть воочии, когда во время чевствований знаменитых людей, «легенд года», в концертном зале гостиницы «Россия» одна из зрительниц вышла на сцену и отхлестала Горбачёва по физиономии букетом гвоздик, крикнув:»Предатель!» «Легенда года» утёрся и сказал:»Мне не привыкать!..»Это было уже после отречения Горбачёва и от партии, и от Родины…
Вернусь снова в прошлое.В школу привозили кино.Киноаппарат помещался в классе, где показывали кино. Киномеаник раскладывал киноленту по частям, вставлял первый диск, выключал свет и начинал показывать фильм.Чаще всего про войну или Чапаева. После каждой части механик включал свет, заправлял следующую часть, и фильм продолжался.В темноте мы смотрели на экран и втихомолку обнимались с девчонками-семиклассницами…

4.12.2013.
В ту "авсюнинскую" пору был у меня ещё один дружок, Ивахин Витя. Его старший брат торговал возле станции карамельками.Рядом торговали и другие «барышники» (так мы называли мелких торгашей на базаре). Длинная карамелька стоила два рубля, кругленькая без обёртки – один рубль. Витя иногда бывал у меня дома и приносил карамельки. Сладости были в то время редкостью. Наверное,поэтому и запомнились эти карамельки с начинкой из повидлы… С Виктором и другими ребятами из посёлка ездил и и в Москву, за хлебом. Пассажирские поезда проходили через станцию редко и до узловой станции Куровская мы добирались на товарнике (товарном поезде), а от Куровской до Москвы уже на электричке. Обратно добирались таким же образом. Если из Куровской товарник шел мимо Авсюнино без остановки, мы спрыгивали с подножки товарняка и кубарем катились под откос.Этот опыт мне пригодился позже, когда я ездил  в Москву поступать в институт после окончания средней школы.Мечтал я тогда о геологическом институте имени Ордженикидзе. Туда я подал документы, но медицинская комиссия института забраковала меня по состоянию здоровья: ступня левой ноги после операции в те далёкие военные годы была деформирована, большой палец стал короче, а сверху большой шрам от операции. Следующие попытки поступить вначале в Военно-инженерную академию имени Куйбышева, а потом в Институт стали и цветных металлов имени Калинина на шахтное отделение тоже оказались тщетными: браковала медкомиссия. Закончив среднюю школу с золотой медалью, я имел право поступать в любой вуз Советского Союза без сдачи вступительных экзаменов. Но должен был проходить медкомиссию на предмет состояния здоровья с учётом будущей профессии. В Институте стали мне сказали, что шахта - это не Невский проспект и завернули мои документы. Так вот. После каждой неудачной поездки в Москву я возвращался домой  в Высоковск, где я закончил школу. В одну из таких поездок я ехал домой безбилетником на электричке. На одном из перегонов в вагон вошли контролёры. Пришлось бежать вместе с другими безбилетниками в тамбур и прыгать оттуда, с подножки, с электрички. Прыгали мы не по ходу поезда, а в противоположную сторону, чтобы смягчить удар при приземлении. Вот и пригодился опыт поездок в Москву за хлебом… Слава Богу, отделался синяками. До следующей станции добирался уже пешком…
До окончания средней школы в Высоковске было, правда, ещё далеко: три года учёбы в разных школах и разных городах Советского Союза В 1948 году я закончит Титовскую семилетнюю школу, а отец - работу главного инженера ткацкой фабрики в Авсюнино и поехал в Москву за новым назначением в главк.(Отец в свое время учился в текстильном институте вместе с Косыгиным, к этому времени возглавлявшему легкую промышленность страны, и у отца очевидно сохранились хорошие отношения в главке…) На этот раз отец получил назначение в город Клайпеда Литовской ССР. И каждый раз после отцовского увольнения мы жили на мамину зарплату, не густо…
Летом 1948 года мы переехали в Клайпеду, бывший немецкий город Мемель, портовый город на Балтийском море. Литва  для нас была чужой, город тоже. И был город малолюдный с полупустыми домами. Нам говорили, что многие литовцы бежали в конце войны в Германию, вместе с отступавшими фашистскими войсками. Была брошена и ткацкая фабрика, и её пришлось восстанавливать. Фабрика носила название «Гульба», в переводе с литовского, наверное, «Свобода». Поселились мы в доме рядом с фабрикой. Что меня поразило по приезду - нам отвели огромную, по военным да и послевоенным меркам, квартиру из трёх больших комнат на втором этаже. Комнаты отапливались изразцовыми печами, каменным углём. Один раз засыплешь углём, разожжёшь, и печь нагревается и сохраняет тепло целые сутки!Печку топил я. Напротив дома находилось городское кладбище. На кладбище – мраморные надгробные плиты, памятники, даже склепы. И всё хорошо сохранилось, не пострадало от боёв за город и бомбёжек. Да и разрушенных зданий в городе было мало- немцы драпали из города быстро…
После устройства на новом месте, мы с мамой пошли относить мои документы в школу. Школа оказалась гимназией. Это тоже была литовская особенность в то время. Меня оформили в пятый класс гимназии, что соответствовало восьмому классу русской средней школы.В пятом классе гимназии кроме русского языка преподавались еще три немецкий, литовский и латынь. Гимназия была классического типа, с гуманитарным уклоном. В моём классе учились почти одни русские, с литовскими ребятами-учениками я как-то не сошёлся, да и в гимназии пришлось проучиться всего один год, а потом- в 1949 году- опять переезд в Россию, в Саратовскую область. От изучения литовского языка, который оказался труднее и по грамматике, и по произношению, по сравнению с немецким языком, запомнилась одна фраза: Asch nija suprantu (я не понимаю) и одно слово: Uschkandine (парикмахерская). Латинский язык был проще, а изречения типа: veni,vidi, vici!, cogito, ergo sum!, per aspera ad astra – и другие- чеканными и звучными.

9.12.2013.
Итак, Клайпеда. Авсюнино осталось далеко, остались там и дружки-комсомольцы, и новогодняя ёлка в Колонном зале близ Красной площади, и первые юношеские увлечения. Уже будучи студентом первого курса ИМО (Института Международных отношений) я как-то зимой приезжал к дружку Валерию Ивкину в Авсюнино. Вечером мы пошли с ним в клуб на танцы и встретили там Валю Мастеровую, а потом прибежала в клуб и Нина Фролова, мое первое школьное увлечение. Нина повзрослела, изменилась. Встреча получилась какая-то неловкая, натянутая. А в школе Нина мне нравилась! После каких-то пустых разговоров мы расстались, мы с Валеркой ушли к нему домой, танцы не состоялись... После отъезда из Авсюнино  прошло больше трех лет; менялись школы, города, завязывались новые знакомства, возникали новые увлечения. Где-то они сейчас, мои школьные друзья и товарищи, уже не мальчишки и девчонки, а старички и старушки, если остались ещё в живых?!За спиной не только наша прошедшая жизнь, за спиной осталась целая эпоха и держава, которая называлась Советским Союзом…

10.12.2013.
Гимназия находилась в центре города. На центральной площади, недалеко от гимназии мои  новые товарищи по классу показали большое здание с балконом. С этого балкона выступал перед литовцами Адольф Гитлер, город в то время назывался Мемель. О чём говорил тогда Гитлер, ребята не знали. От площади главная улица города шла через канал, за каналом располагался городской рынок. Мы с мамой ходили иногда туда за продуктами. Торговали литовцы с ближайших хуторов. Они приезжали на длинных телегах, на телегах раскладывали караваи хлеба, желтые кругляши сливочного масла, молоко, сметану, мясо… Такого обилия продуктов мне раньше видеть не приходилось, куда там скудным рынкам послевоенной России! Жили литовцы на своих хуторах сытно…Однажды зимой отцу с хутора привезли пол-туши свиньи. Холодильника у нас не было, тушу положили в маленькую комнату, которая не отапливалась, и мы были обеспечены мясом на всю зиму. Досталось и моей овчарке Пальме, первой собаке, которая появилась в нашей семье. Правда, не надолго. Летом следующего года мы уже переезжали на новое место жительства, в город Красноармейск Саратовской области. Пальму пришлось оставить в Клайпеде. Мы с сестрой со слезами расставались с овчаркой, мы привязались к ней, а она к нам. До нового хозяина Пальма оставалась на старой квартире, охраняла её. Отцу позже писали, что Пальма задержала вора, который проник в квартиру, не зная, что там овчарка. Пальма схватила вора за ногу, он заорал от боли, сбежались соседи, и вора задержали.
 
11.12.2013.
Территория фабрики «Гульбе» примыкала к каналу, который проходил через город и впадал в Балтийское море.. На канале я ловил на удочку рыбу.Помню, поставил как-то на ночь две удочки с наживкой, утром пришел проверить. Один поплавок мирно плавал сверху, а второй утонул.Значит, что-то попалось или крючок за что-то зацепился, и течение унесло поплавок вниз.Стал вытаскивать. Леска идёт вверх, но с трудом. Я тяну осторожно, еще, еще… На крючке показалось что-то чёрное, блестящее… Змея? Вначале я испугался, но приглядевшись, увидел, что это был угорь. Мне ребята говорили, что в канале водятся угри, похожие на змей. До этого угрей мне на удочку не попадались, а тут – удача!Пойманного угря я выбросил обратно в канал. Я не знал, что их можно есть,, а копчёный угорь считается даже деликатесом, в ресторанах копченый угорь стоит дорого. Но об этом мне стало известно позже.
Впервые море я увидел в Клайпеде. Летом мы одноклассники-гимназисты ходили купаться на море. Вода в море и в жаркую пору была холодной, мы больше загорали на песке, на дюнах, чем плавали. Окунёшься в море и бежишь на горячий песок греться. Море плещется рядом, не синее или зелёное, а свинцового цвета. Тишина. На берегу обычно никого кроме нашей компании не было, одни сосны да чайки. С нами ходили купаться и две девочки из нашего класса, одну звали Нелли, другую – Рита. Давно это было, а их имена помню. Другой стала память: что было в далёкой юности, запомнилось, а что сейчас случается – стирается быстро.

12.12.2013.
На фабрике «Гульбе» не было штатного художника. И отец попросил меня однажды написать тушью   на больших листах памятки-плакаты. Я согласился. Написал несколько текстов. Строчки получились яркими, писал красной тушью, но некоторые буквы «плясали», сказалось отсутствие навыков и опыта. Работу признали, однако,               удовлетворительной  и даже заплатили. Немного, но всё же для ученика прилично. Это был первый и последний раз, когда отец дал мне возможность подработать…  А вообще-то с отцом у меня не сложились доверительные и тёплые отношения. И вот почему. После очередной получки (зарплаты) отец приходил домой поддатым (пьяным) и начинал скандалить с мамой- «где была?», «куда ходила?»… Наверное, ревновал что-ли. Я вступался за маму, и мы с мамой старались утихомирить пьяного отца, уложить его спать. Протрезвев, отец отмалчивался. Молчал и я, было не до разговоров, в душе же оставалось горькое чувство и обиды, и какой-то вины… Уже будучи офицером, я, приезжая к родителям, видел, что отец по-пьяни, как и прежде, начинал куражиться. Приходилось опять и опять защищать маму… Так зачастую заканчивались наши встречи с отцом, по известной пословице: "Начали за здравие, а кончили за упокой!" У отца была другая поговорка:"Пьяный проспится, дурак – никогда!" (В словаре Даля я нашел такую пословицу применительно к пьяному:"У него в голове гусляк разгулялся!"; Хмель растёт на реке Гуслица Богородского уезда, отсюда и поговорка пошла). Мама терпела всё из-за нас с сестрой… С Клайпедой связано ещё одно воспоминание. Однажды вечером я услышал по радио песню «Одинокая гармонь». Песня эта запала в душу: «Что ты бродишь всю ночь одиноко/ Что ты девушкам спать не даёшь…» И как-то так получилось, что с каждым местом, куда мы переезжали потом, была своя песня-воспоминание. В городе Красноармейске Саратовской области – это была песня «Лучше нету того цвету,\Когда яблоня цветёт…», а также песня «Волжская лирическая», может песня называется по-другому, название забыл, а слова до сих пор помню:»Над Волгой широкой/,На стрелке далёкой/ Гудками кого-то зовёт пароход,/ Под городом Горьким,где ясные зорьки,/В рабочем посёлке подруга живёт…». С Высоковском связана песня «В парке старинном под ветром шумят кусты…» В студенческие годы пели уже другие песни, но и старые, любимые песни не забывали. И сейчас их помню и слушаю с удовольствием, когда их исполняют. Но редко они теперь звучат!.. А песня «Одинокая гармонь» всегда пробуждает воспоминание о Клайпеде, о тех далёких годах. Литовцы относились к русским с опаской, вежливо-отчуждёно. Хотя в городе было спокойно, в лесах ещё «гуляли» фашистские прихвостни- «зелёные братья». А в настоящее время, уже после развала Советского Союза, русских в Литве да и в других бывших союзных республиках, называют оккупантами и захватчиками…
Незаметно промелькнул год учёбы в гимназии, и опять наша семья собралась в путь -дорогу. На этот раз в волжские степи, в город Красноармейск, довольно далеко от Волги. Приехали мы туда жарким летом 1949 года. Поселились вначале на окраине города в каком-то бараке. Кругом – голая степь, кое-где бурьян. Жарко, сухо. А по радио доносится песня "Эх,дороги!..Пыль да туман/Холода, тревоги/Да степной бурьян…". И позже, услышав эту песню, вспоминаю тот барак, знойное лето, ожидание осени. Правда, времени я зря не терял. Я сходил в среднюю школу, отнёс мой табель успеваемости, заявление о приёме в девятый класс.В школе я узнал, что по геометрии и алгебре я отстал по программе обучения в русской средней школе. Я пообещал завучу школы догнать восьмиклассников по этим предметам и стал самостоятельно заниматься. По-прежнему много читал. Книги брал в городской библиотеке. Днём ходил в горсад играть в шахматы. Однажды обыграл даже шахматиста-перворазрядника. В саду собиралась молодёжь, играл духовой оркестр.
Осенью мы перебрались из барака в фабричный дом, где мы и поселились.  Дом был деревянный, одноэтажный. Перед домом – палисадник  и кусты сирени. Квартира состояла из двух жилых комнат, кухни и прихожей, из которой дверь открывалась на веранду и в дом. За водой приходилось ходить на колонку, довольно далеко от дома. Воду я носил двумя вёдрами, без коромысла. Отапливался дом дровами. Напротив нашего дома был ещё один такой же дом, там жила семья директора фабрики,  с его сыном я играл часто в шахматы, больше проигрывал…
Итак, девятый класс. Снова новые учителя, новые товарищи. Запомнились уроки по русской литературе, немецкому языку и экономической географии Советского Союза. Литературу я любил, немецкий язык терпел, а экономическую географию недолюбливал: приходилось много запоминать, где, какие природные ресурсы, промышленные центры и проч. Географию преподавала старая еврейка, немецкий язык- старушка непонятной национальности, зато литературу – симпатичная русачка, девушка с вострым носиком и веснушками на щеках. Я был довольно начитан, и учительница это сразу отметила. Любил я задавать каверзные вопросы отвечающему урок ученику. Вопросы не по школьной программе. Если тот сконфуженно молчал, вызывался сам ответить. В это время я уже читал статьи Белинского и Писарева, наших великих критиков литературы. Отсюда, наверное, и черпал свои познания.
    В школе я подружился с ребятами из посёлка: Володей Псёхаще, (фамилия была необычной и заправилась), Володей Бурдт и детдомовцем Лёней Дукор. После окончания школы, Володя Бурдт поступил в лётное военное училище, успешно закончил его и стал лётчиком истребителя, службу проходил на Дальнем Востоке. Учился я к этому времени уже на третьем курсе института. Однажды на большой перемене меня позвали в проходную института, где меня спрашивал какой-то офицер. Им оказался Володя Бурдт. Он проездом из Красноармейска, где жили его родные, к месту службы на Дальнем Востоке остановился в Москве и зашёл в мой институт повидать меня. Володя знал, что я учусь в ИМО. Разговорились. На прощанье Володя дал мне 500 рублей. Я отказывался, но он настоял на своём. Сумма для меня была огромной, больше, чем моя стипендия, а она тоже была больше, чем в обычных московских вузах, 350 рублей на первом курсе, а потом с каждым следующим курсом прибавляли еще по 50 рублей… В институте жил я на стипендию и вечно ходил в долгах- снимал угол на Зубовском бульваре, рядом с институтом (деньги на жилье давали родители), а стипендия уходила на питание, книги и всё остальное… Обещал Володе вернуть деньги, но мы потом так и не встретились больше. Остался я должником, до сих пор неудобно перед ним. Как-то его судьба сложилась? Переписывался я и с Лёней Дукором, но встретиться не пришлось. Развела нас жизнь в разные стороны, а концы так и не сошлись. Вот так, сходишься на время, а расстаёшься порой навсегда…               
До четвёртого курса института я снимал «угол» - койку в квартире хозяев, обычно в однокомнатной квартире, поэтому и называли  студенты это место «угол». На первом курсе я снимал «угол» на Зубовском бульваре, рядом с институтом, на втором – на том же бульваре у другой хозяйки. На этот раз я поселился там вместе с моим новым другом Борисом Пилицыным, на третьем курсе – на Цветном бульваре, недалеко от цирка. Комната была в коммуналке, сдавала нам «угол» старушка, она жила тоже в этой же комнате. «Угол»» мы делили с однокурсником Виктором Портянниковым. На одной большой кровати за занавеской спали мы, а  хозяйка спала в другом углу комнаты, туалет находился в коридоре, утром надо было занимать очередь. Общежитие я получил только на четвёртом курсе, оно занимало два этажа жилого дома в Новых Черёмушках, тогдашней окраины Москвы. В общежитии для студентов были места для студентов нашего вуза и из других стран Варшавского договора…  До института студенты добирались на трамвае номер сорок восемь. Даже песенку кто-то сочинил: Трамвай наш номер сорок восемь,-Москва- Черёмушки идёт,-Кондуктор лает ,как собака,-Никто билетов не берёт… Наш институт находился в то время у Крымского моста, рядом со станцией метро «Парк культуры имени Горького», в бывшем здании Института Красной Профессуры. Трамвайный путь пролегал по Крымскому мосту и сворачивал налево, а институт был справа, внизу. Чтобы сэкономить время, студенты на ходу спрыгивали с трамвая и бежали вниз, к проходной института. Однажды в дождливую погоду прыгая с трамвая, я поскользнулся и растянулся в луже. Пришлось возвращаться в общагу…
Вернусь, однако, в 1950 год, в город Красноармейск. Там было моё первое увлечение, первая любовь. Девушку звали Рая, она училась в десятом классе той же школы, где учился и я. Рая участвовала в школьной самодеятельности, танцевала украинские танцы. Зимой мы ходили с ней в городской дом культуры, на танцы или в кино. Иногда Рая приглашала меня к себе домой. Жила она в доме с родителями и старшей сестрой. Мы слушали по приёмнику музыкальные передачи. Особенно нравились нам лирические песни в исполнении популярных певцов Бунчикова и Нечаева. Песни о любви, о Волге: «Сормовская лирическая», «Ой ты Волга –река, голубое диво…»,»Над широкой рекой опустился сиреневый вечер…» и др. Наступила весна, и мы с Раей уходили в степь, там и миловались. Как в песне поётся : «Лучше нету того цвету,когда яблоня цветёт,/Лучше нету той минуты,/ Когда милый подойдёт./Мы в глаза друг другу глянем, руки жаркие сплетём, И куда, не зная сами, словно пьяные бредём…» Наши встречи оказались недолгими. После выпускных экзаменов, Рая уехала   в Саратов поступать в университет, а я с родителями в город Высоковск, куда перевели отца на новую работу. Там я до войны начинал свою учёбу. И вот спустя почти десять лет мы вернулись туда же, а я – в ту же школу, но уже в десятый класс. Рае я писал письма в Саратов, она поступила в университет, правда, забыл, на какой факультет. Последняя наша встреча состоялась в Москве. Рая проездом через Москву уезжала с группой художественной самодеятельности в Ленинград и написала мне об этом. Мы с Виктором Ерховым, моим дружком по ИМО, встретили и проводили Раю на Ленинградском вокзале. Больше я с ней не встречался, оборвалась и переписка, Рая перестала отвечать на мои письма… Я уже учился на первом курсе института.
В Высоковске я закончил среднюю школу. По итоговым оценкам за прошлые годы, которые шли в аттестат зрелости, и по выпускным экзаменам – по русскому языку и литературе (сочинение  я писал на свободную тему, о Родине), алгебре и тригонометрии я был отличником и получил золотую медаль с правом поступления в высшее учебное заведение без вступительных экзаменов. Шел 1951 год, второй год после Постановления Совета Министров СССР о введении золотых и серебряных медалей ученикам средних школ за отличные успехи и примерное поведение. Серебряная медаль присуждалась тем ученикам, у которых в аттестате зрелости была одна хорошая оценка, а остальные –отличные. Случайно внук моей сестры Риты, Данила, обнаружил по интернету мою школу в Высоковске и на школьной Доске почёта нашел среди других отличников-медалистов и мою фамилию. Это почти спустя более полвека! В семейном архиве хранится мой аттестат зрелости, а золотая медаль… Но об этом чуть позже.

18.12.2013 г. 
По приезду в Высоковск из Красноармейска мы поселились вначале в одной из больших казарм, построенных для рабочих текстильной фабрики ещё до революции Саввой Морозовым, фабрикантом и меценатом. Савва сочувствовал революционерам и даже материально помогал им… Казармы были добротные, кирпичные, в два этажа. Два входа. Вдоль длинного коридора по обе стороны – жилые комнаты, в центре коридора= вход в большую общую кухню с печками для приготовления пищи. Отопление уже в ту пору было центральное. Были и общие туалеты, в одном крыле коридора – женский, в другом – мужской. Казармы сохранились по сей день – после развала Советского Союза, после дикого периода «прихватизации» народного добра криминалом и партноменклатурой и «дерьмократии» власти), сохранились и … опустели. Фабрику закрыли, и жители,текстильщики, подались кто-куда на заработки, кто в Клин, кто в Москву. Свой город, Высоковск, с каналами и прудами,  местные стали называть «подмосковной Венецией», запустевшей и захиревшей. Это я сам увидел, когда однажды(это был уже в конце девяностых годов прошлого столетия) заехал туда из Клина, чтобы пройтись по местам, где когда-то жил и учился. Стояло лето, время школьных каникул. Школа оказалась закрытой. На школьном дворе – никого. Тишина. Только парк, примыкавший к школе, шумел по-прежнему, словно приветствуя меня, как старого знакомого. Я ходил по парку, вспоминая школьных друзей, учителей. В душе звучала мелодия песни «В парке старинном»: В парке старинном под ветром шумят кусты,-В тёмных аллеях Луна серебрит листы,-Всюду пары, лишь я одинок в этот вечер,-Грущу в ожидании часа свидания…-Где ты, где ты?.. Правда, я уже никого не ждал… Побродив по парку, присел на пенёк перекусить. Достал бутылку коньяка, которую прихватил в поездку. Я думал заехать навестить сослуживца по Берлину, Виктора Минаева. Он после Берлина служил в городе Калинин (ныне Тверь). Мы с ним случайно встретились в Москве, Виктор заочно учился в Академии бронетанковых войск. Виктор дал мне свой адрес в Калинине и пригласил меня навестить его там… В тот день, когда я был в Высоковске, я возвращался из Калинина, куда ездил по делам дачи, но припозднился и к Минаевым не поехал, а бутылка коньяка осталась…Выпив и закусив, я отправился на автобусную остановку. На остановке разговорился с незнакомой женщиной. У нас оказался общий знакомый, мой школьный товарищ Сергей Карелин, сосед этой женщины по даче в городе Пушкино, где жил в это время Сергей. Женщина рассказала мне, что Карелин заведует зоофермой по разведению чернобурых лисиц в городе Пушкино. Сергей после окончания школы поступил в Институт лесного хозяйства и пушного промысла, сейчас живёт в Пушкино. Я попросил передать Сергею мой домашний телефон в Москве, чтобы он мне позвонил.Подошел автобус и мы расстались. Спустя несколько дней  Сергей позвонил мне и попросил позвать к телефону «господина Ефимова». Я сразу узнал его голос, Сергей немного заикался. Разговорились. Сергей рассказал о школьных товарищах по десятому классу. Вместе с ним в Институт лесного хозяйства поступили еще двое наших – Костя и Володя. Костя занимался в школе фотографией, у меня сохранились его снимки. Володя, толстогубый чернявый паренёк, был тоже из нашей компании. И Костя, и Володя институт не закончили, умерли студентами… Умер еще один  наш товарищ, Женя Прохоров… О судьбе одноклассников Сергею ничего неизвестно. Одну только одноклассницу Сергей встречает иногда в Пушкино, Веру, ставшей старой и больной пенсионеркой. В школе мы дразнили Веру «Пипин короткий», за маленький рост… С Сергеем мы договорились встретиться, но не пришлось. Под Новый год я позвонил ему, чтобы поздравить. Ответил женский голос.
- Алло! Слушаю
-Здравствуйте! Позовите,пожалуйста, Сергея.
-А кто его спрашивает?
-Школьный товарищ, Ефимов Роберт.
Пауза
  -Его нет… Серёжа умер…
- Извините, не знал…Примите мои соболезнования…

                ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ