Глава 2. Бобрисэй. Знакомство

назад, Глава 1. Полёт: http://www.proza.ru/2017/08/15/964


                – Их зовут Гунилла и Кристер, – объяснил Малыш.
                – Да, просто трудно поверить, до чего иногда не везёт людям.
                Но теперь уж ничего не попишешь. А кроме того, не могут же
                всех звать Карлсонами!..
                Астрид Линдгрен, «Три повести о Малыше и Карлсоне»


    Коль скоро мы выяснили, что Бобрисэй летит с водопада, и притом гигантского, нам следует использовать это время для знакомства, поскольку он – личность тонкая и даже трудноуловимая, и в других обстоятельствах, хотя лично я и не видел бобра добрее его, он мог бы и не пойти на это вдруг-знакомство. Почему? Ну, я попробовал бы вам объяснить... Может быть, у меня получится.
    Итак, кто же такой Бобрисэй? Я сначала думал, что он бобр. Но сам он, судя по всему, думал иначе, и, как покажет повествование, он действительно оказался недалёк от истины. Дело всё в том, что с некоторых пор все бобры необходимо причислялись к одной и той же породе: Бобр речной, или Обыкновенный, Castor Fiber, с вашего позволения. Бобрисэй же наш доказал (хотя, как я думаю, он к тому не стремился или, точнее, стремился не прямо к этому), что есть и существует совершенно иная порода: Бобр Особенный, так что даже это уже не совсем и бобр-то. Но что самое удивительное – если вы вдруг решите спросить у такого вот Особенного Бобра, кто он, то он ответит (и вы не считайте это неискренностью, поверьте, он скажет это вам совершенно честно), что он – совершенно обыкновенный бобр. Их ведь особенность не в том, что они думают или даже знают, что они особенные, а в том, что они умеют летать.
    Не бросайте в меня, пожалуйста, камнями, я знаю, что это невозможно.
    И, тем не менее, это есть. Именно так: это невозможно, но это есть. И когда бобр вдруг (и я думаю, негаданно и для себя самого) полетит и будет взят на воздух, он уже после того всегда думает, что и все остальные бобры тоже могут летать. Потому-то они и говорят всегда, что они... ну, в общем, то, что я только что сказал. Только такой бобр может ещё сказать иногда – если только у вас получится расположить к себе его доверие, – что он не просто обычный бобр, но бобр, которого спасли. И, может быть, даже расскажет, как именно это случилось. Но это уже бывает, я совсем не знаю, какими судьбами. Только один признак знаю, который их располагает к откровенности, – это если и вас самих когда-то приходилось спасать и если вы притом о том не забыли. А остальное – не могу сказать, не знаю как...
    Итак, Бобрисэй. Откуда же он взялся-то такой?
    Слушайте, я вам расскажу.
    На одной великой восточной реке, которая называлась тогда Бобривер, жило семейство бобров. Точнее, жили они всё больше на её притоках, потому что река-то сама была слишком широкой. Семейство это было очень большим и влиятельным, и фамилия их была очень известной – они звались Бобриани. Родословная их была поразительной, ведь они были в родстве со многими знатнейшими фамилиями, например, такими, как бароны Бобреберты, князья Боборыкины, и даже сам старый граф Боберман-Пинкерт не гнушался их родством. И вот однажды нашёлся в таком-то семействе какой-то, извините за выражение, романтик, и звали его Бобремар. Ну, можно сказать, так тебе и надо, по имени твоему и житие твое. Ведь дело было в том, что в жёны он взял какую-то – и откуда откопал-то такую – Нутриани-Полоскунцеву. Я, конечно, думаю, что это только такая фамилия была, хотя, как говорится, нет дыма без огня, ведь откуда-то она да взялась, эта фамилия. Но у неё хотя бы имя-то было чуть получше – её звали Бобрислава.
    Если уж это обстоятельство со странной женитьбой его родители и сродники хоть как-то смогли перенести, то, когда у них родились бобрята с белой на спине полоской (но это и понятно – она же была не просто Нутриани, но ещё и Полоскунцева), весь род Бобриани заявил, что таким в их почтенном обществе не место. Нашлись даже такие, которые учинили настоящую травлю, начав повсюду именовать новоявленное семейство Полускунсовыми (хотя правды ради надо сказать, что скунсы здесь совершенно ни при чём – её фамилия составилась при сокращении двух – Нутриани и Енотская-Полоскунцева, и уже не знаю я, как это полоскунам удалось затесаться в родство к бобрам).
    Ну и что оставалось делать бедным Бобремару с Бобриславой с новорождёнными детишками? Пошли они искать иного места для жительства. Точнее, поплыли – соорудили плот из осиновых брёвен, так что тебе тут и корабль, и продуктовая лавка – и поплыли, куда глаза глядят и куда река несёт. Заплыли они в такие места, куда нормальные бобры путешествовать опасались, – почти к самому Великому водопаду. Никто, конечно, сам-то его не видел, но всякий старался их отговорить туда направляться. Но – я же говорю вам, романтик этот Бобремар, а его Бобрислава и того хлеще, она вообще стихи писала – они всё равно туда поплыли.
    Впрочем, как оказалось, жить там всё-таки было можно, хотя, как говорится, и осторожно. Река Бобривер за несколько стадий до Великого водопада натыкалась на каменистый кряж каких-то таких несокрушимых пород, что ей ничего не оставалось, как мягко обойти их, создав тем самым в возникшем рукаве великолепный затон. Здесь-то и поселилось новоявленное семейство. Но родственники запретили им именоваться прежней фамилией, лишив её благородного, по их мнению, окончания, и теперь они были – Бобремар Бобриан и Бобрислава Бобриана. Первых детей их звали Бобримир, Бобрыня, Бобрисмел, Бобрава (почему-то её все и всегда звали ласкательно – Бобравушка) и Боброника. Потом у них родились Бобредикт, Бобрерт, Боброния и Бобремина с Бобреппиной, потом ещё – Бобриил, Бобриамин, Бобрифина и Бобриэтта с Боберитой. Ну, а дальше, как говорится, дело пошло.
    И вот стали Бобрианы столь же (а может быть, и больше) знаменитыми, славными и могущественными, как и их не очень приветливые родственники.
    Они строили хатки высотой в пять метров от основания. Они изобрели способ рыть норы даже в каменистых берегах Великого затона. Они приобрели навык находиться под водой более пятнадцати минут. Они научились прыгать по земле почти как белки, в родстве с которыми они также состояли. Не было бобриных бойцов выносливее их. Они победили Лонгобобров и Бобриборов. Их плотины и прочие фортификационные сооружения были нерушимы. Их плоты с первосортной осиной и прочими самонужнейшими и деликатесными продуктами перегонялись (против течения!) к самому граду Боброцку, где пользовались неизменным спросом. И, наконец, они писали лучшие стихи. Такова была слава этого прекрасного рода!
    И вот в этой-то семье и родился (наконец-то мы дошли и до него) наш Бобрисэй. Родителей его звали Бобреус и Бобрия. Папа всегда звал маму ласково – Бобруся, а мама папу – Бобреушка или Бобреня. Родился Бобрисэй вместе с братьями Боброломеем и Бобруальдом и сёстрами Бобрарой и Бобровией, причём был среди них предпоследним, а именно перед сестрёнкой Бобровией, которую он любил больше всех (кроме, конечно, мамы с папой). Папа у него был военным инженером и поэтому часто бывал в командировках, а мама – домохозяйкой, но на досуге (когда таковой обретался) она писала стихи.
    Больше всего неприятностей доставлял Бобрисэю старший братец Боброломей. Он был до чрезвычайности спортивным и потому постоянно требовал, чтобы Бобрисэй создавал ему условия для тренировки, то есть был бы то футбольным вратарём, то боксёрской грушей, а то и гимнастическими козлом и брусьями. Конечно, Бобрисэй всё время отказывался, но иногда... Что же делать, говорил он тогда – брат ведь всё-таки.
    На втором месте по неприятностям стояла воспиталка в бобрином саду, Бобрилла Бобриаминовна. И здесь дело было в том, что Бобрисэй способностями пошёл в мамину породу – созерцателей (так говорил ему двоюродный братец Бобрис Бобруллин) и стихотворцев. А поэтому он иногда поступал так, как воспитательнице казалось недопустимым – например, вместо спокойного отдыха во время тихого часа мог неподвижно стоять на Игольно-ушном мысе и смотреть на воздушную живопись стрекоз. Или, когда приходила пора забирать детей из детсада, его никак не могли найти, и в конце концов оказывалось, что он – о, ужас! – сидел на дереве и смотрел на то, какой прекрасный сегодня закат. И тому подобное. Поэтому любой его поступок великая Бобрилла истолковывала в этом именно смысле – как из ряда вон выходящий, даже если он был самым что ни на есть обычным. Тогда (то есть, всегда) она жаловалась Бобрисэевым родителям, и его, конечно, ставили в угол.
    По этому поводу его братец Боброломей придумал такую присказку. Собственно, я уже немного сказал о ней, но здесь ход повествования, кажется, требует сказать об этом пошире.
    Так вот. Выбрав момент, когда вблизи никого не было, он, как уже выше было упомянуто, припрыгивал к стоящему в углу Бобрисэю (конечно, не каждый раз, а только в особо ярких случаях, когда сама «торжественность» события того требовала) и начинал загадывать ему загадки, ответы на которые Бобрисэй уже давным-давно знал (выучил – за столько-то раз!), но всё равно отвечал, потому что... В общем, вы, я думаю, знаете почему.
    Начинал Боброломей обычно вкрадчиво-вежливым тоном:
    – Гм-гм... Господин Бобрисэй... Простите, что отвлекаю Вас... Я вижу, что Вы заняты сейчас размышлением... Но не позволите ли Вы задать Вам несколько очень важных для меня вопросов...
    Первым вопросом этой анкеты был следующий: кто такой полузащитник? Ответ должен быть таким: это штаны, когда тебе насыпают берёзовой каши по первое число, потому что защищают только наполовину. Ну и далее по порядку. Кто такой вратарь? – Бобрилла Бобриаминовна, воспиталка в бобрином саду. Кто такой защитник? – Это папа, когда у него хорошее настроение, или мама, но это тоже смотря по обстоятельствам. Кто такой нападающий? – Это толстый старший брат Бобруальд, который спит на верхней кровати, да возьмёт ночью (или в тихий час) и провалится на тебя сверху. Что такое гол? – Это когда отвешивают лозы, так сказать, прямо на голой местности, без всяких полузащитников. Что такое (точнее, кто такой) угловой? – Это, конечно (как вы уже знаете), сам Бобрисэй, потому что он чаще всех там находился. Кстати говоря, вот этот момент «анкеты» принял даже папа, то есть, конечно, не в отношении Бобрисэя, а вообще. Когда он возвращался с работы в хорошем настроении и хотел пошутить, он обычно, входя в дом, говорил: «Ну, дети, кто у нас сегодня угловой?» Это значило, что все, кто бы то ни был, прощены.
    Ну и дальше продолжалось в том же духе: судья – ремень, или розги, или что другое, что под руку попадётся. Штрафная площадь – мягкое место, по которому бьют. Вратарская площадь – затылок Бобрисэя, потому что воспиталки в бобрином саду детей не наказывали, а только могли иногда дать подзатыльник. Ворота – бобриный сад. Удар от ворот – это доклад воспиталки о поведении Бобрисэя с последующим (конечно, временным – до следующего утра) изгнанием его из сада. Аут – состояние родителей после очередного «чудачества Бобрисэя». Офсайд – это то, как ведёт себя Бобрисэй. Одиннадцатиметровый удар – это когда тебе сделают голевое крапивное прижигание в штрафной площади и ты мчишься одиннадцать метров, не замечая земли (конечно, точности здесь всегда не хватало). Некоторые говорят, что с этого-то и началось умение Бобрисэя... Но обо всём по порядку.
    А заканчивалась Боброломеева анкета всегда одним и тем же вопросом:
    – А знаете ли Вы, что такое штрафной удар? – вкрадчиво и страшно произносил старший брат, и Бобрисэй в этот момент всегда силился проснуться и всегда убеждался, что это, к сожалению, не сон... Ладно уж, стоим в углу и делаем вид, что ничего не слышим и не чувствуем... Ой!.. Это уж, как говорится, от бобра бобра не ищут.
    Вот так, в общем, и протекала жизнь Бобрисэя – в созерцаниях (в том, чего он знал только название, но не успел узнать значения) и нравственных упражнениях. И, надо сказать, он понимал, что старшие в чём-то по-своему правы – это было видно хотя бы из того, как он вздыхал, когда мама в очередной раз плакала, после того как его сняли со Смотровой скалы, на которую и взрослым-то бобрам не всем восходить разрешается, а он ведь просто хотел посмотреть чаек, как они летают и о чём говорят...
    Конечно, и родители его не были так уж недальновидны, чтобы не различить некоторой несправедливости «особого» отношения к Бобрисэю. Особенно папа, всегда отличавшийся такой же (а может, и большей) любознательностью и странной отвагой, благодаря которым и стал он военным инженером. И особенно мама, всегда отличавшаяся такой же (а может, и большей) поэтической чувствительностью и способностью погружаться в такие высокие состояния, название которым Бобрисэй знал, а смысла не мог уловить...
    Это же ясно – ведь Бобрисэй сразу был каким-то особенным, и им сказал ещё Добрибобр, чтобы они с особым вниманием его воспитывали, и даже пояснил, что именно он имеет в виду под «особым вниманием». Это было примерно то, что описывает известное изречение: «Если ты увидишь новоначального восходящим на небо, то схвати его за ногу и стащи вниз».
    Добрибобр хотя и был старейшиной всего их большого Бобрианского бобронаселения, то есть главой их рода, однако упорно бытийствовало мнение, что он был не совсем Бобриан и одна из ветвей его предков происходила из какого-то местного рода, очень древнего, и только одна из семей Бобрианов породнилась с ними. Впрочем, никто не знал ничего точно. Может быть, потому и были у него и у его братьев несколько странные имена... Братьев его звали Бранебобр и Ветробобр, они были немного младше Добрибобра, но их все тоже очень уважали, а лучше сказать – любили. Но ни их, ни тем более самого Добрибобра о том спросить как-то не решались.
    Добрибобр, как говорили, прожил уже три половины жизни, но что это означало – «три половины», опять-таки никто толком объяснить не мог. В общем, семья его была окружена как бы некоей тайной, хотя и дом его был для всех открыт, ну то есть как проходной двор, так что ничто, в принципе, ни от кого не могло утаиться.

дальше, Глава 3. Из воды - да в воду: http://www.proza.ru/2017/08/16/811