Фермер-15. предпоследний

 Петь Егору нравилось с детства, пели и про тачанку-ростовчанку, и про лётчиков, которые город спасли, а сами погибли. Они с друзьями, когда пели эту песню, рыдали почти, представляя себя на месте лётчиков. Увлекла его пением  первая  учительница Мария Петровна. Они так радостно пели на её уроках пения:
                «Кто был добрым и веселым?
                Кто детей всегда любил?
                Кто открыл повсюду школы?
                Кто сады для нас открыл?»
А Егорка всё думал: «Зачем сады открывать? Они же сами растут?» В деревне его ни садов, ни ясель детских не было, но Мария Петровна, забыв  это объяснить, уже пела дальше:
                Это Ле-нин да-ра-гой!
                Это Ле -нин наш рад-ной!
 Она так  увлечённо и усердно долбила ребром ладони по своему столу, справа налево и наоборот, разделяя припев на слоги, что Егорка подпрыгивал на парте при каждом ударе, боясь за её бедную руку. Больно же!


Пели в этот вечер ещё о многом: просили, теперь уже для внуков, чтобы детство не спешило уходить, про то, что хлеб всему голова, про казака, под которым удалой конь разыгрался, а  царевну персидскую Стенька Разин в этот вечер раза три за борт выкидывал. При этом Витёк так высоко и решительно поднимал свой баян, так азартно замахивался им, показывая как далеко он его сейчас выкинет, прямо как Стенька царевну, что сидевшие за столом пригибались. Но мелодия не прерывалась, ни на секунду, а Витёк, довольный произведённым эффектом (во как! А вы думали, я вас на бабу променял, а она вона где теперь), садился резко на стул, глаза его блестели, как у атамана казачьего на струге, и  …. Хлоп рюмашку водки! Всё, «развязался» теперь. Хорошо пели, душевно. Николай Петрович даже кастрюлю алюминиевую под ударную установку приспособил, вместе с ложками деревянными, когда песню про ротного старшину пели.


      Засыпал Егор Николаевич почти счастливый: уборку закончил, «братия» его пьющая не подвела, зябь почти вспахана, семена засыпаны, лежат как у Христа за пазухой, другу отца чем мог – помог, достойного человека в последний путь проводил, тётю Шуру. Семнадцать человек с юбилеем поздравили – помнят! Деньги наличные скоро появятся от зерна проданного – магазинчики можно будет поддержать, они как палочка – выручалочка, хотя и там отбиваться приходиться: от налоговой, от санэпидемстанции, от милиции, ой, да много ещё от кого.  Обычный день закончился для Егора Николаевича. Если бы не юбилей - совсем обычный. Будут ли ещё такие дни, итоговые – которые год кормят, в жизни его, он не знает. Но уже твёрдо решил он, что сыновьям его надо уходить: с такими доходами ни дома построить, ни семью содержать они не смогут. А ждать? Чего? Пока законы правильные напишут, пока работать начнут законы эти, пока кредиты доступными станут, пока зерно и мясо своё нужными родимому государству станет…. Всё пока, пока….. А жизнь у них одна, и жить так, на краю бедности – не дело.

 А уходить сыновья не хотят. Старший, Алексей, прирождённый земледелец – всё у него получается, всё он делает на совесть.  И живёт, и прямо житья не даёт, в душе Ермакова чувство обиды какой-то, чувство несправедливости происходящего  - не должно так быть!  Но висят над  мужиками, как заклинание, слова великого писателя и гражданина России Бунина Ивана Алексеевича: « Мужики суходольские ничего не рассказывали. Да что им и рассказывать было! У них даже и преданий не существовало. Их могилы безымянны. А жизни так похожи друг на друга, так скудны и бесполезны. Ибо плодами трудов и забот их был лишь хлеб, самый настоящий хлеб, что съедается».


 Восстаёт в Егоре Николаевиче что-то против слов этих бунинских.(или не увидел чего-то великий писатель, или мужик тогда другим был). Написал книгу писатель, построил дворец архитектор, сочинил музыку композитор, наконец, гол забил футболист-хоккеист -  чудо сотворили все, жизнь другую обогатили, интересной сделали. Извечный спор, но книгу писателя прочитают не все, красивый дворец тоже не все увидят, а жить в нём будут вообще единицы, музыку тоже не каждый услышит, да и спортом не все интересуются.

 Но все: и писатели с композиторами, и архитекторы, и спортсмены, и другие, для кого они пишут, строят, голы забивают, ВСЕ ЕДЯТ ХЛЕБ, мужиками выращенный, едят каждый день и не по одному разу. И где справедливость? Да труд творческий сложен, да и крестьянский не прост. Но почему тогда писатели – однодневки, труды которых помнишь только, когда читаешь, живут в достатке и славе,  и один футболист-хоккеист получает больше, чем мужики целой области? Не думает Ермаков, что у творческих людей надо отбирать что-то. Упаси Господи! Проходили уже, хватит!

 Вечное есть вечное,  и время всё расставит по своим местам, но пока всё это произойдёт, мужиков ценить надо научиться, и в прямом, и в переносном смысле: денег больше платить за хлеб, и уважать его есть за что. Крестьянин, сам работающий на своей земле – и агроном, и инженер, он же бухгалтер, экономист, а в душе ещё и петь под гитару любит и жаворонка весной слушать. Да ещё и юристом должен быть, земельное законодательство надо знать, от «мытарей» отбиваться тоже надо, а это уже другие законы. И воля тут должна быть железной, и чувствами своими управлять надо уметь. Нам, мужикам, прежде всего, самим себя уважать надо учиться, к родословной, к корням своим тянутся, чтобы опору чувствовать в жизни. Уважающий себя мужик не согнётся не перед какой несправедливой властью, элитой ли, и не позволит не считаться со своим мнением.