Красные глаза

          Красные глаза
      Слегка стилизованное подражание сильно стилизованной пародии
    По венгерской равнине, между Тисой и Дунаем, брели по проселочной дороге два иностранца. Погода была жарковатая для конца сентября, но сухая, безветренная, и нашим героям шагалось легко. Но вот время подошло к обеду, хотелось где-то присесть, отдох-нуть и перекусить. Вскоре вдали показалась какая-то роща, при ближайшем рассмотрении оказавшаяся садом или парком, вглубь которого шла узкая дорожка среди деревьев. Место казалось унылым и заброшенным, но с другой стороны жевать колбасу, запивая краснень-ким, на базарной площади посреди поселка тоже как-то неловко. Ещё оштрафуют нена-роком, или заберут в кутузку. А увидев на дорожке густые тени от старых корявых лип, огромные кусты сирени, спиреи и жасмина, частью, правда уже засохшие, туристы забыли последние сомнения и углубились в парк.
     Давно не чищенная дорожка была как ни странно ровной и удобной, а справа, среди кустов, виднелась какая-то постройка. С трудом продравшись через чащу, наши герои вы-шли к облупленному кирпичному строению. Скорее всего это была часовня, давно уже забытая и заброшенная. Однако внутри сохранились какие-то скамейки, на коих можно было даже прилечь, и каменная тумба, на которой туристы разложили свою снедь. Утолив первую жажду, они с любопытством оглядывали свое пристанище. На стене угадывались остатки фресок, и среди них какой-то святой, среднего роста, что-то державший в руках. Оглядев его со всех сторон, старший путешественник почему-то решил, что это Франциск Ассизский. На эту тему завязался ленивый обеденный спор.
     Младший доказывал, что по обрывкам старинного изображения, да еще католического, непривычному нашему взгляду, угадать персонаж совершенно невозможно. Его напарник, в общем-то соглашаясь с этими доводами, тем не менее считал, что в данном случае он инстинктивно прав. В общем, решили сперва все доесть и отдохнуть, а уж потом продо-лжать дискуссию. Когда после трапезы Андрей, так звали младшего, мыл руки в малень-ком роднике за часовней, его озарила какая-то мысль. Он внимательно огляделся, обошел окрестности, и довольно хмыкнув, поспешил внутрь.
      Слушай Петр, обратился он к напарнику, а тебе не кажется, что твоя догадка — просто ассоциация на похожее место, о котором ты когда-то прочел? Да где, когда, удивился тот. А ты вспомни раннего Чехова, рассказ о бродячих музыкантах... где-то здесь, в венгерской степи. Какая-то победа... утраченная, ненужная... или неполная. Длинный такой рассказ, скорее в толстовском стиле. Петр недовольно задумался, что-то бурча себе под нос, потом замолчал, даже рот приоткрыл. И вдруг гаркнул на весь парк – графиня Гольдаузен! Ну да, Ненужная победа, там еще графиня отца этой девки чем-то огрела. Во-во, оживился Андрей, и часовня, у которой они умывались, тоже была в парке. А там как раз Франциск был на стене, с одним глазом, его дорисовать не успели. Вот ты и вспомнил.
        Так может быть это здесь и случилось? Тогда венгры были в моде, кто-то рассказал об увиденном, перевел рассказ или статейку, а может и сам Чехов слышал и видел. Ну, он за бугром был куда позднее, да и воще… родников в степи мало, а часовни любили у воды ставить, особенно в парках. Так что скорее всего это «типовой проект», так сказать. Да и усадьбы они пока не видели, может ее тут и вовсе нет. А эта аллея куда ведет, явно ведь к барскому дому, возразил Петр, и судя по размерам сада, дом немаленький, как раз барон-ский там или даже графский. И дабы избежать голословного трепа, предложил пройти по дорожке и все проверить на месте.
     Парк оказался большим, более километра туристы шли по узкой тропке, со всех сторон заросшей бурьяном. Правда, дорожка изрядно петляла, так что прямой путь был раза в полтора короче. Кое-где пришлось перелезать через упавшие деревья и сухие сучья, а в одном месте дорожку перерыли какие-то звери, наверное искавшие личинок или жуков в лесной подстилке. Но вот, наконец, впереди через корявые, обросшие ветви стало видно пустое пространство, залитое солнцем. Выбравшись на поляну, наши герои узрели остат-ки парников и теплиц, и старый, почти засохший сад, по краям которого были разбросаны строения. Большинство их были деревянные – какие-то сараи, конюшня, кузница и некое подобие конторы или лавки. Среди них отыскался и барский дом, кирпичный, довольно широкий, но низкий – один этаж с двускатным чердаком. Когда-то он был оштукатурен в белый цвет, но большая часть покрытия уже осыпалась. В общем, типичная усадьба поме-щика средней руки, или чуть побогаче.
      Деревянные постройки частью развалились, и по всему было видно, что усадьба забро-шена уже лет десять, а то и больше. У выхода из аллеи к столбу была прибита табличка, из которой явствовало, что в 1993 году поместье было возвращено бывшим владельцам, дворянскому роду Ксереньи, и теперь это их частная собственность. Но счастливым поме-щикам пока, видно, было не до усадьбы. И никаких Гольдаугенов, не без ехидства заметил Андрей, прочитав немецкий вариант текста. Петр после краткого молчания ответил, что неплохо бы узнать, кто здесь обитал до девяносто третьего, и что они делали в сараях и в господском доме. Ведь ясно же, что дворяне удрали в конце 40-х или в начале 50-х годов, не позже, а в послевоенной Венгрии с жильем было плохо. Да и деревянные постройки за полвека без присмотра развалились бы начисто. А так местами сохранилась даже ограда, сделанная из тонких кривых жердей, переплетенных лыком и мочалом – видно, то были отходы, не годные ни на что иное.
         Сперва туристы хотели вернуться в поселок и там все разузнать. Лазить по чужим владениям казалось опасным. Но потом, оглядев со всех сторон заброшенное поместье, и не обнаружив никаких признаков жизни, они осмелели и решили рискнуть. Тем паче, что немецкоязычная надпись явных запретов не содержала. Тщательный осмотр показал, что в бывшей усадьбе помещалась станция юннатов или что-то похожее, кузница до последнего использовалась по прямому назначению, в сараях хранили сено, дрова, а может быть и съестные припасы. В конюшне обитали какие-то животные, в основном мелкие, судя по размеру клетушек. Скорее всего кролики, но были отсеки и поболе, наверное, для коз или овец. Один сарай оказался навершием большого погреба с ледником, где всё лето можно было хранить кучу жратвы. Сад на половину был сливовым, затем шли груши, яблони, абрикосы и какие-то кусты, напрочь сдохшие. Был и небольшой виноградник, несколько больших лоз ещё взбирались по подпоркам. Две из них были раннего сорта, и наши герои с удовольствием поели сладких, но без приторности, ягод. Поспело и несколько яблок, сочных и кисловатых, с каким-то пряным привкусом. За конюшней, судя по поросли, рос-ли черешни или вишни, но там не осталось ни одного взрослого дерева.
          В общем, перед посетителями лежало вполне приличное ещё недавно хозяйство, и странно было, что новые (точнее очень старые) хозяева забросили его безо всякой выгоды. Может быть, при социализме всё это жило за счет госдотаций? Но венгры никогда, и осо-бенно в восьмидесятые годы, не бросали деньги на ветер, да и сельское хозяйство у них было организовано куда разумней нашего. И в любом случае можно было сохранить пост-ройки, или хотя бы самые свежие из них. Никаких следов пожаров, наводнений или землетрясений не было и в помине, только сильный ветер мог кое-где повредить крышу. Но это же мелочи, любую крышу и так приходится регулярно подновлять. Может быть, новые владельцы перессорились между собой, или судятся с местной властью, или окрест-ными жителями? Но всякая юридическая возня сопровождается проверками, эксперти-зами, оценкой ущерба и иной работой на объекте. А тут за всё лето не набралось и десятка человечьих следов. Побродив ещё полчаса, наши туристы решили вернуться в поселок, авось там удастся что-то выяснить. Но на обратной дороге решили ещё раз заглянуть в часовню и осмотреть её более тщательно.
     Юннаты молельней явно не пользовались, но сохранилась она не хуже барского дома, а то и лучше. Странно это – те же кирпичные стены, фундамент из известняка, дубовая дверь… Кстати, дверь явно чинили, и совсем недавно, да и скамейки внутри тоже. Но по-нять, кто и зачем это сделал было невозможно. Так что вопросов к аборигенам сильно прибавилось, и последнюю версту до поселка туристы почти бежали. К тому же и Солнце уже садилось, и стало прохладно. Ближняя к поместью улица казалась вымершей, народ видно отдыхал и трапезничал после работы. Только на базарной площади было ожив-лённо, горели окна магазинов, кафе и небольшого клуба, занимавшего бывший кинотеатр. С него-то и решили наши герои начать расследование. Увы, ничего путного узнать не удалось – здесь собралась исключительно молодежь, не помнившая и событий десятиле-тней давности. Правда, половина из них хорошо говорила по немецки или по английски, что позволило туристам наметить более перспективные для расспросов места. И в первую
очередь зайти в кафе на соседнем перекрёстке. Там по вечерам постоянно сидят старики из евангелического общества, что организовалось в конце 80-х при местном костеле. Они собирают всё, что как-то связано с религией, в том числе и сведения о церквях и часовнях вокруг посёлка. Говорят даже, что нашли потомков архитектора, что проектировал и стро-ил молельню для местных дворян, ещё в конце 19-го века. Наши герои сразу подумали о знакомой им часовне, и поблагодарив информаторов, двинулись в кафе.
    Там действительно сидела дюжина почтенных граждан, на вид лет так от шестидесяти и 
старше. Они почти сразу же поняли, о чем предстоит разговор, но сперва пытались что-то говорить по мадьярски, причем быстро, с массой жестов и отступлений. Только когда нашёлся толмач – бывший поручик армии Хорти, недавно отпраздновавший 95-и летие, но выглядевший браво и подтянуто – разговор наладился. Королевский офицер хорошо шпрехал по немецки, да и по русски говорил неплохо, отсидев почти девять лет в лагере для военнопленных. Он подтвердил, что хозяева поместья смылись в Австрию ещё в 47 году, а потом там помещалось «детское сельское хозяйство». И всё шло хорошо, но потом, уже недавно, в начале 80-ых, был большой скандал, куча неприятностей, хозяйство даже хотели закрыть. И всё из-за ерунды, невинных в сущности вещей. Ну человек веровал в Бога большее других… ну поремонтировал всякое старье… это ж не повод его гонять. Ну в те годы, и не такое бывало.
       Наши туристы осведомились, не о часовне ли в парке идет речь. Задумавшийся было поручик ожил, и почти час рассказывал, изредка отвлекаясь, дабы промочить глотку. Он и путешественникам предложил, а они и не отказывались, благо вино было проверенное, как раз то, что они употребляли ранее в часовне. Не марочное восьмилетнее токайское, что намедни ухватили в Кишкёрёше, но вполне приличное. Заодно, благо было уже позд-но, закусили бараниной с перцем и картофельными плюшками, вроде кнедликов. Итак, в конце 70-х годов в хозяйстве работал агроном, очень искушённый в своём деле, но моло-дой, лет этак в 35 – 40. Жил один, с женой они разошлись, как он говорил «после пять лет 
сплошного скандала», и детей у них не было. Сперва всё было отлично, детишки его любили, и уважало начальство. Но вот лет через пять у агронома возник роман со студе-нткой Печского университета. Она училась на биофаке и после третьего курса приехала на практику в это хозяйство. И сие было нестрашно, жизнь это жизнь, и не такое бывает. Тем паче, что девице он тоже понравился.
    Но оказалось, что агроном был сильно верующим человеком, и потихоньку восстановил часовню в парке, работая там по вечерам. Ну не восстановил до конца, но привёл в приличный вид, иные гражданки туда украдкой из посёлка ходили молиться. И некоторые юннаты, и особенно юннатки, подпали под его влияние, поверили в Бога, и даже иногда ходили в часовню. Лет через пять никто бы и не заметил, а тогда… Вообще-то и тогда прошло бы, кабы не его любовь. Она, оказывается, была страшно идейной, из старой ком-мунистской семьи, отец в 19 году воевал за Советы. Правда, простым солдатом, но всё равно ему обидно было, что дочь связалась с каким-то ретроградом. А её мать работала в местном комитете ВСРП, ответственной за «коммунистичное воспитание народа», и когда узнала всю подноготную, подняла страшный шум. Местные-то власти хотели дело замять, подумаешь мол, человек какие-то сказки детям рассказывал. Всё же у нас свободу совести никто не отменял, и реставрация часовни это вам не организация подпольной церкви, и тем более монастыря. И сперва казалось, что всё стихнет само собой.
   Но родители студентки, проявив редкостное упорство, энергию и изобретательность, всё же добились своего. И сама она, напрочь забыв прежние чувства, «дэнно и ночно кляла его». В общем, прогнали мужика с работы, хорошо хоть не посадили. Правда, через пол-года он устроился на нормальную работу в госхозе, недалеко от Домбрада. Там, на далёкой окраине, закладывали новые виноградники, отрабатывали методы их обработки в новых условиях, и толковый агроном пришелся ко двору. Потом приезжал в гости неско-лько раз, в конце уже вместе с женой. Симпатичная такая девка, лет на пять моложе его. А потом они уехали в Австралию, там ведь тоже много винограда, а толковых людей не хватает. Первое время тяжко было, а потом ничего, привыкли. И климат там хороший, тепло, как у нас. Теперь у них уже трое детей… планировали, правда, двоих, но на второй раз вышла двойня. Вот такие дела.
    Туристы спросили, а что было потом с идейным семейством, не раскаивались ли они в содеянном, в конце 80-ых. Поручик, уже клевавший носом, опять оживился, даже ввернул в свою речь что-то вроде baszom a elet и vilagot. Ну отец-то её был уж стар, и вскоре тихо скончался, видно эта беготня его доконала. Мамаша благополучно работала до пенсии, потом тихо жила в родном селе, лавку открыла. Да и пенсион у неё был большой. Потом к ней переехали и сыновья с семьями… сейчас их род всей округой верховодит. Ну а сама… студентка? Оооо… это печальная история… бравый офицер даже пустил слезу, и расчув-ствовавшись, хватанул полный стакан винца. Затем продолжил. Сперва она жила неплохо, замуж вышла за какого-то молодёжного активиста. Он впрочем, хоть большой пост имел, был дурак дураком, простые слова по бумажке с трудом читал. А потом власть сменилась, его выгнали с позором, а жена пошла работать в школу, детей ботанике учить. Ну и как-то надо было учеников везти летом на практику, она и явилась сюда, по привычке. Да и место хорошее, и хозяйство всегда на слуху. В тот год, впрочем, поместье уже вернули старым владельцам, но они возвращаться не спешили, мол, пусть натуралисты себе новое место пока подыщут. А те тоже не торопились.
  И всё было бы ничего, да кое-кто в посёлке не мог простить этой девке прошлых грехов. И ладно бы просто ворчали, а иные при встрече норовили… чуть не укусить. Вот, мол, сволочь коммунякская, тогда людям жизнь портила, и теперь детям мозги пудрит. Всё это, конечно, было сильно преувеличено, но от своих старых идей она не отреклась, и учени-ков при случае всячески агитировала за социализм, причём в брежневско – кадаровском варианте, если можно так сказать. А это мало кому нравилось. Первый месяц, однако, прошёл более-менее тихо, и детишки практикой были довольны. А потом наша дама полу-
чила письмо от мужа. Мол, он уехал в Словакию, там есть нормальная работа и подхо-дящая ему по всем параметрам баба. А она (бывшая «студентка») пусть делает, что хочет, ему такие экстремистки не нужны. Как будто сам не кричал на митингах всякую чушь, да ещё по бумажке! К тому же новая избранница оказалась, как почти сразу узнали в посе-лке, не лучше, а то и хуже старой. Маленькая, толстая и сварливая, она имела только одно достоинство – богатого отца. То есть насчёт заработка он не ошибся.
         Наша героиня страшно переживала, ругалась по телефону, постоянно писала письма. Ему, родным, друзьям, сослуживцам… Мамаша её сразу позвала к себе, мол будем рабо-тать вместе, дело и так на мази, не пропадешь и деньги будут. А там и нормального мужа себе найдёшь, местность густонаселённая, женихов хватает. Но та упёрлась, мол, не могу бросить любимую работу, и вообще… нельзя поступаться принципами. А тут ещё кто-то из Ксереньи заехал с напоминанием, что к весне надо бы всё же им переехать, ведь и так целый год живут на дармовщинку. Тем паче, что вещей и грузов у хозяйства было нем-ного, за пару недель перевезли бы запросто. И везти недалеко, им выделили место где-то километров за двадцать отсюда. Тоже бывшее поместье, но выморочное, наследников нет, и никто на него не претендует. Дом там, правда, не очень, и сараи почти развалились, зато земли куда больше, отличный сад и большой виноградник. И местная власть обещала помочь на первых порах.
    Юннаты созвонились с родственниками, и многие обещали пособить с переездом, благо у некоторых были вместительные пикапы. Сразу после жатвы и сбора винограда, в конце сентября, в крайнем случае в октябре. Но наша героиня, оставшаяся в хозяйстве за глав-ного, вдруг упёрлась. Она и раньше не любила недобитых буржуев, а как увидела этого Ксереньи, как с цепи сорвалась. Хотя он себя вёл корректно и мягко, да и сроки были прекрасные, пять раз бы успели всё перетащить. Но увы… Через пару дней она поспешно двинулась в столицу, искать правды. Ничего не добилась, со скандалом вернулась назад, вся худая и бледная. И пошла жаловаться к местному священнику! Ну а тот её давно недолюбливал, хотя и бывших владельцев не шибко жаловал. И ксендз сказал ей, что это, мол, расплата за грехи, её и её семьи, включая и бывшего мужа. Её ведь никто насильно под венец не вёл с таким идиотом. Так что надо терпеть и молиться, и опять терпеть, авось Господь и смилуется.
      А бывшая активистка, конечно, ни в какого Бога не верила, и страшно возмутилась. Ну батюшка её и спрашивает – а зачем тогда пришла? Детям помочь. Ну чтоб помочь надо переселяться скорей, дабы к весне успеть обустроиться. А та в ответ разоралась, что, мол, кусты – деревья, да лопаты с вилами, это не главное, а главное правильное воспитание молодёжи. А что значит правильное?! В духе марксизма – ленинизма, интернационализма и социалистической предприимчивости. Ну тут батюшка не вытерпел, и послал её далеко и надолго. Мол, для нас это фигня, дикая чушь, и любой… ну, почти любой, в округе так же ответит. А ты ежели хочешь, борись за свои вшивые идеалы, хоть до гроба. Ах так, от-вечает она, вот и лягу костьми… на крыльце, и не пущу гадов в дом. А если скинут силой? Привяжу себя к ступенькам. Ну, верёвку развязать нетрудно, лучше цепью приковаться… а ещё лучше, запрись в зале, в центре дома. Попроси Яноша (это наш кузнец, здоровый парень), пусть тебя к столу прикуёт. Ну к парадному, огромному, его и с места не сдви-нешь. И в дверь он не пройдёт, его едва затащили когда ещё южной стены не было, ну там, где крыльцо. Мне отец это в красках рассказывал. Да и не выбросят они фамильный стол, да ещё из красного дерева… даже с такой паскудной добавкой.
       В шутку ли он говорил, или серьёзно, но наша дама аж подпрыгнула. Точно, так будет лучше всего! А начнут цепь пилить… привяжусь к люстре. И повешусь. Ну это большой грех, говорит ей батюшка, на нашем кладбище самоубийцу точно не похоронят. Придется родным домой тело тащить… а им и так несладко будет. А плевать. Я вот тут кручусь од-на, а всем пофигу, пальцем не пошевелят. Им только бы денег нажить, поболе и побыст-рее. Ну и я на них наплюю. Лучше умереть стоя, чем жить на коленях, и т.д, и т.п. Наш ксендз сперва пытался её переубедить, а потом махнул рукой, мол, делай как знаешь. Бог нам всем дал свободу выбора, только потом не обессудь, и не жалуйся. Когда в ад попадёшь. Ну на это она только расхохоталась, да так весело, словно хороший анекдот услыхала. И пошла потихоньку, обратно к себе в хозяйство.
         Тогда многие узнали про тот разговор, но большинство всерьёз его не приняло. Ну почудит девка, и успокоится, да и работы в усадьбе было полно, уборка урожая на носу. Но не тут-то было. Дети рассказали потом, что она обмерила этот стол со всех сторон, и залезла на него пару раз. Принесла стремянку, и что-то под потолком разглядывала. И написала Ксереньи ужасное письмо… очень ругательское и грубое. Мол, вы пили кровь из своих рабов, а теперь хотите вернуть старые времена. И хоть попы, полицаи и богатеи за вас, мы победим, рано или поздно. Ну те прочитали, удивились конечно, и обеспокоились. Решили послать самого старого в роде, кто ещё жил в поместье в войну и немного после. Ну, тогда он был совсем молодой, но жизнь в посёлке помнил, и должен был доказать юной коммунистке, что она неправа. Ну репрессовали иных селян… самых ленивых и пьяниц, да и то редко. А крепостное право было очень давно, и никто его уже не помнит. Да и тогда их предки, мол, старались всех судить по справедливости. Иногда не полу-чалось, однако, и ему теперь жалко, он готов извиниться перед потомками неправильно наказанных. Если кто чего помнит. Он поговорит с людьми, как приедет, и они вместе решат все проблемы и претензии. Так что ждите.
       Недели три всё было спокойно и тихо, все уж решили, что обошлось. Но вот приехал старик – помещик, тихо – мирно остановился у родственника на краю посёлка. Через день пришел к нам, в евангелику, всех обнял, а иных и вспомнил по прошлому. Принесли они с помощником бочонок фурминт, много салями, свежих булок и зелени. Долго мы сидели, всей толпой, вспоминали прошлое, и Ксереньи всё спрашивал, остались ли недовольные им. Вы мол, сами вспомните, и других расспрошайте. Ну потом пару – тройку дней и сам по посёлку ходил, рисовал ситуацию. Но никто его не обвинял, все всё позабывали. И то сказать, были обычные помещики, кого-то миловали, кого-то притесняли. Но после пер-вой войны, честно говоря, дворянины сидели тихо, и особо ругать их было не за что. Так мы ему и сказали в конце недели. Мол, что было, то было, зла никто не помнит, и прош-лое уже всё травой заросло. Он конечно обрадовался, поблагодарил нас, и сказал, что в субботу пойдет в усадьбу, поговорит с наставницей. Коль она не хочет съезжать, и не надо, до весны есть время, авось угомонится, или зимой её родные домой увезут. Мы его методу одобрили, вечером пятницы посидели ещё разок и пошли по домам.
           А училка-то всё это время сидела тихо, никого не трогала, и с детьми была весела. Ходила по усадьбе, песенки напевала, несколько раз пришла в посёлок. Что-то прикупала на рынке и в магазине, болтала с местными, а про марксизм и империализм ни разу не вспомнила. Мы все надеялись, что дурь её прошла, только бы Ксереньи на встрече вел се-бя тихо. Но старики всех успокаивали, что он мужик умный, терпеливый и мягкий, очень понятливый, договорится хоть с чертом, хоть с ангелом. И вот субботним утром пошёл наш помещик в своё поместье. Сперва хотел в церкви отстоять молитву, да его отгово-рили. Мол, юннаты рано встают, после обедни и опоздать можно, все по полям разбреду-тся. К тому же их наставница попов не любит, лучше не рисковать. Старик оказался понятливым, встал с рассветом, церковь обошёл стороной, и не заходя в клуб, двинулся к юннатам. Добрёл до ворот, посмотрел как что растёт и где, похвалил детишек. У них тогда и правда порядок был во всём. А где ваш генерал нынче, что-то её не видно? Да вон она на крыльце сидит, в холодке, что-то считает или пишет. Ксереньи подошёл к крыльцу, пред-ставился очень вежливо, похвалил её хозяйство. А та молчит, не шелохнётся. Он подошёл вплотную и видит – на птичье пугало надеты её шмотки, да так искусно, что и с пяти мет-ров не отличишь. А где же она сама?!
      То ли наш герой вскрикнул громко, то ли руками замахал, но половина юннатов тут же сбежалась к крыльцу. Вошли в дом, и не сговариваясь, бросились в зал. Стол пуст, никто нигде не прикован и не привязан, а на люстре висит наставница. И так высоко, без боль-шой стремянки не достать. Принесли лестницу, залезли, а она уже закоченела вся, хоть и не холодная слегка. Ну кто постарше в полицию побежали, кто-то ревёт навзрыд, самого Ксереньи чуть удар не хватил. Полицеи прибежали быстро, и врача прихватили, он как раз в участок зашел, что-то там узнать. Ну доктор сразу установил смерть от удушения, тут мол всё яснее ясного, и никаких ран и повреждений нет. Только вот странно очень, какие у неё глаза! Все посмотрели и ахнули – красные… как кровь, просто огнём горят. Может, она что-то пила перед смертью, лекарство какое… в общем, так ничего и не поняли. Но глаза эти запомнили на всю жизнь. Я её увидал уже поздно, ближе к вечеру, и чуть со стремянки не упал. И теперь как эти глаза увижу, особенно если во сне, прямо морозит по коже… как будто холодом обольёт.
       Ну вот, написали протокол, составили акт, доктор говорит, можно снимать ее, везти в морг. Но тут главный полицей говорит что нельзя ещё, надо всех свидетелей опросить, и экспертов вызвать. Вдруг она все-таки отравилась, или её кто отравил, такие нехорошие глаза. Ему говорят, что это и в морге можно экспертовать, зачем бедняге висеть, а он упе-рся. Не положено, и всё. Старик помещик его на коленях просил, умолял снять. Ведь это великий грех, когда в доме мертвец, да еще на веревке. Но так она и висела две сутки, пока экспертиза не приехала. Те удивились очень, мол, можно давно снимать и отправ-лять. А полицей говорит, смотрите тут, зачем везти, вот стол удобный. А лучше завтра утром, уже поздно, да и душно тут очень. А утром они проспали, по вечеру гульнули с горя, и только к обеду справились. А тут приехали мать с сыновья, плач, стон, пошли нас спрошать, как случилось и почему. Позвали батюшку, уговорили его отпевальную молит-ву прочитать. Он сперва не хотел, но потом прочёл, всё сделал как надо. Потом мы собра-лись у стола, кто её знал, поплакали, выпили… как это сказать… за покой её грешной души. Братья её тоже с нами были, а мать не могла даже зал видеть, ушла в спальню, просидела там ночь, не спала. Звали её в поселок, не пошла. Не могу говорит, и видеть её не могу, и уйти не могу. И только на другой день они её увезли домой, хоронить наконец. И мы хоть вздохнули свободно.
     Я так решил, что большой полицей нарошно всё так делал. Он не хотел там Ксереньи, и молодое хозяйство не хотел. Он давно всем говорил, что надо это поместье разделить на все жители поселка. Там богатая земля пропадает, а так каждому будет большой сад с виноградом. И ведь почти добился своего, юннаты за неделю собрались и всё увезли, и потом ни разу не возвернулись сюда. Ксереньи сперва хотели усадьбу продать, но норма-льной цены местные не дали, а посторонним этот клочок был совершенно не нужен. А за гроши продавать было жалко. А потом они занялись домом, им в соседнем городе вернули трехэтажный дом, большой, но обшарпанный. Ну они его отремонтировали, сделали отель, не дорогой очень, но хороший. Внизу уютное кафе, и маленький магазин, и почти в центре города. А на усадьбу не было уже не сил, не денег. Теперь вот хотят восста-навливать, да всё некогда. Может быть, года через три соберутся. Вот старик умер, так в родной дом и не жил… но он и не хотел. Не хочу, говорил, видеть этот стол и люстру. А остальные ничего, привыкли. А в прошлом годе здесь был агроном, приезжал из Австра-лии родных проведать. Ну и в наш поселок заехал. Зашёл в поместье, посмотрел родные места, погоревал немного. Потом был у нас, сидели мы долго… почти до утра. Вспоми-нали прошедшее время, палинку пили (это была зима). Обещал ещё приехать через год, с детьми и женой, в отпуск на весь месяц. Не знаю, доживу ли только.
       Наши туристы помолчали немного, переваривая услышанное. Потом осторожно спро-сили, а нельзя ли зайти в дом, увидеть это мрачное место. Да зайдите конечно, там всё открыто, усмехнулся поручик. Юннаты всё свое забрали давно, а от старых хозяев только этот стол с люстрой и остался. Было, правда, уже поздно, и экскурсию отложили на утро. Переночевали в евангелике, там была уютная гостевая комнатка, с чайником, телевизором и запасом печенья. Слегка проспали, но по холодку, да по знакомым местам, дошли быс-тро. Дом и впрямь был пуст, только треснувшая покосившаяся мебель, да обломки старого инвентаря торчали по комнатам. Вот и парадный зал, необъятный стол над облупленным паркетом, и тяжелая даже на вид люстра. Тишина и пыль. Странно всё же – после таких разговоров наши герои шли сюда как на казнь, а теперь стояли спокойно, даже без особых эмоций. А может, это и к лучшему…