Часть І.
В агонии.
І
В едва начавшемся одна тысяча девятьсот восемьдесят пятом году, казалось, ничто не предвещало каких бы- то ни было катаклизмов в природе, как и малейших изменений жизненных устоев огромной страны всецелой, ее глубинок и окраин.
Однообразное унылое течение времени шло своим чередом и в одном из самых обширных краев сибирского нечерноземья. В начале марта по своему извечному обыкновению крепчали морозы. Порывистый ветер гонял серебристые поземки по стеклянной глади глубоко промерзшего снега. И никто еще не подумывал , не загадывал, не тешил себя надеждой на скорую оттепель, ибо весна приходит в эти места очень и очень поздно. Да только, словно гром среди ясного неба, произошло необыкновенное явление пред изумленными глазами очевидцев, вселившее одновременно и восторг, и тревожное предчувствие неминуемой беды пред неясностью, неизвестностью происходящего вокруг. В это потрясшее, взбудоражившее умы и души, необыкновенное утро вместо слабых проблесков молочно- серого цвета, робко мерцавшего сквозь застывшую, непроницаемую пелену холодных облаков, властно всходила, безжалостно растворяя темные очертания горизонта, огненная заря ослепительно яркого летнего солнца. Подул теплый, нежно – бархатный ветер, уверенно, легко разгоняя последние признаки еще вчера казавшегося столь прочного морозостояния. Быстро оседающий снег чернел на глазах, заполняя дороги, улицы, площади безбрежным морем талой воды. Многие районы края, оказавшиеся отрезанными от центра, испытывали все возрастающую нервозность, вот- вот грозившую перерасти в панический страх перед прямой угрозой затопления. Нелегко удавалось хозяину погашать очаги недовольства, возникающие от растерянности и недопонимания этого небывалого здесь катаклизма. Только спокойствие, твердая уверенность в уже ближайшем установлении морозов самого ободряла, вселяла некоторую надежду, что уже, может, завтра все станет на свои места. Ведь это он сказал, по другому быть не может. Так отчего же, если все нормально, в окнах огромного здания крайкома партии допоздна горит свет, в воздухе притихших кабинетов висит напряженное ожидание? Весь технический, управленческий персонал на местах, в полном безделии застыл, прислушивается, когда же, наконец, послышатся громкие, как удары молота о паркет, шаги хозяина, когда можно будет громко кашлять, разговаривать, спокойно разойтись по домам.
Вторые сутки он никого не принимает, не отдает распоряжений. Подобные оцепенения глубоких раздумий волновали и ранее, в минуты тревоги или печали. Но то были всего лишь мгновения: час- другой проходил – забывалось. А тут… И даже не столь критичное положение края, стойко противостоящего капризам природы, столь мучительно долго волнует первого секретаря крайкома, а какая- то еще до конца не осознанная, но явно более значительная угроза. Тусклый пучок света настольной лампы едва освещает середину длинного стола, где аккуратно в два ровных ряда разложены черно- белые фотографии всех членов политбюро ЦК, а над ними портреты недавно умерших генсеков Союза, где явно не хватало одного последнего. Со вчерашнего дня, после услышанного, потом трижды прочтенного некролога, он почти не выпускает его из рук. Подносит ближе к свету. В который раз, затаив дыхание, задается одним и тем же вопросом: « Кто следующий? Кто вместо тебя?...»
Слегка подергивающийся палец медленно скользит от портрета к портрету, на мгновение приостанавливаясь над каждым возможным претендентом. « Нет… Нет… Стар… Слабоволен… Куда там, слишком услужлив… Этому пора уж… Да и этому хода нет. Дрожащими руками власть не берут… О…нет, нет, тем более, нет, куда там… Кто?...»
Умом он давно уже почти определился с ответом, но душой все еще никак не желал его принимать. Было очевидно: после смерти «старика» Брежнева в руководстве политбюро ЦК с явной кандидатурой Генерального полная растерянность. Или все же там что- то затевается. То, о чем он мог только догадываться. Для кого именно готовится благодатная, более прочная почва? Крупные капли пота от мучительных противоречий в который раз густо выступают на широком лбе. Он все еще борется, не хочет соглашаться с собой. И все же он направил свет лампы на крайнюю фотографию, все это время как- бы находящуюся в тени, вне поля зрения. « Он»,- тяжело вздохнул, свалился в кресло, прикрыв обеими руками густощетинистое лицо, словно спасаясь от наседающих, вырвавшихся из потаенных глубин наружу нехороших предчувствий чего- то необратимого, никак не поддающегося логическому строению в стремительно скользящем потоке тревожных мыслей.
«Да. Он. Меченый.» - Рассуждает, мысленно содрогаясь от малейших их прикосновений. – « Он молод, не под стать другим, пронырлив, как куница. Осторожен…Ядовитая змея... Всегда во всем сам себе на уме. Многообещающий теоретик бредовых идей. М – да - а… Он, и только он… Что будет, подумать страшно, если он, бычок ставропольский, не усмирится, не покается... Нет, этот не покается. Горбатого могила исправит. Ему же до нее, как черту до Христа… А, может, зря? Показалось? И все обойдется? Что может он один?... Оттуда может! Мне голову свернет наверняка в первую очередь! Знает, помнит, гаденыш, за что! Ах, если бы, если бы… Н – да – а… Здесь он своего не упустит. Умеет, черт бы его побрал, байками мозги запудривать, умеет убеждать. Это уже безотказное оружие политики, даже если он шут гороховый. Наострил рожки, теперь держись, натворит делов, чудило ставропольское! Куда смотрят, чем слушают?! Может, не знают, или выгоду для себя из этого вычисляют? Как же быть стране? Нам? Мне? Стоп, стоп, Степан Степаныч, страху на себя нагонять! Не тебе решать! Может, оно, наоборот, лучше будет в общем масштабе. Ну, раздавит он тебя по старой дружбе. Хотя, может, и нет… Кто ты для него сейчас? Рыжая овца в стаде буйволов. Таких, как я, по Союзу, может, тысячи. И что? Не то… Не о том… Что будет? Чего следует ожидать в ближайшее время? Как знать? Сразу или постепенно все с ног на голову ставить начнет? А, может, и вовсе не начнет? Как не…? Круто, Степан Степаныч! Как хочешь, так и понимай – принимай, да только тебе, твоему хозяйству не сдобровать…»
Так ясно припомнился, словно это было вчера, один из коротеньких разговоров у себя на пасеке, завязавшийся как – то сам по себе у костра, после утомительной охоты. Кулагин прикуривал от головешки. Горбачев подошел, как всегда, неожиданно, сзади, дружески похлопал по плечу.
- Хорошо живешь, Степан Степаныч! Широко, привольно! Не скрою, завидую немножко. Еще бы! В твое хозяйство моих два войти могут, еще и место останется! Своеобразности, индивидуальности, правда, маловато. Да, вот только, куда глазом ни кину, все у тебя в гостях оказываюсь.
- Вот и гостюй себе на здоровье, Михаил Сергеич! Вон, рябчик совсем остыл… Медку свеженького отведай, коли водочкой брезгуешь.
-Ну, скажем, не совсем брезгую, но сохраняю себя на более продолжительный и плодотворный срок жизни. Только в полном отрезвлении России ее багатство.
-Ладно, ладно, да ты присядь, Михаил Сергеевич. Что стоишь, как на трибуне? Трезвость, говоришь?... Хорошо, да только и в ней меру знать нужно. Ты вон у себя что- то вроде сухого закона ввел, даже вместо праздничных ста граммов проповеди о вреде алкоголизма насаждаешь. Мудро… Да только скажи, теоретик ты наш премудрый. Отчего это народ толпами от тебя ко мне бежит? Целые поселки для них едва успеваю строить! Какой прекрасный край в толпу беженцев превратил! Насколько известно, бегут не одни пьяницы. Твои бредовые идеи, Михаил Сергеевич, до добра не доведут. Вот умеешь красиво говорить, соловьем заливаешь. Да только земле этого не надо! На ней работать надо! А ты что? У нее последние руки отнимаешь!
- Вот только не заводись, Степан Степаныч! Не задирай нос! Время рассудит, у кого лучше, а у кого… так себе. А то, что народу малость поразбежалось, явление временное. Когда поймут, разберутся… Каждому мужику, ведь как: чуть что новое, непонятное – сразу в штыки. Недопонимает, как это: вчера было так, а сегодня – этак. Ему прочувствовать нужно ситуацию, оценить. Для этого, конечно, надо некоторое время. А оно настанет, верю, скоро! И зря ты так категорично за классический метод хозяйствования. Пора менять, скажу тебе по – дружески, в корне менять устаревшие приоритеты в большом и малом. Конечно, моим тут у тебя хорошо! Сущий рай! Разгул! Пей, гуляй! Всего же вдоволь! И полная безнаказанность… Нет, нет, я не то хотел сказать. Ты хозяин, конечно, известный, на всю страну слава! Полный порядок как – будто во всем. Да прогресса никакого нет! Ничего ускорять не хочешь, а если бы и хотел – не смог! Потому с пьянством надо кончать повсеместно!
- Пьяница, в народе говорят, Михаил Сергеич, проспится, да на работу годится. А, вот, дурак… Ну, ты меня понял…
« Думалось: повздорилось – забылось, посмеялись, разошлись. Да вот всплыло. Не зря мне так это припомнилось, к слову, как – будто само по себе. А ему? Не зря… Побагровел заметно, отвернулся и тему быстро переменил. Задело, ой как задело! Такого и я б не простил, хотя многие на той охоте шутили над ним. Но то все в пьяном бреду, а я – то сказал трезвым, прямо в глаза, чуть дураком не назвал. А он, как известно всей северо- да юго- восточной полосе России, не любит этого слова. Хуже любого матерного! Вот и думай теперь: могло ли время стереть в нем эту обиду, или лучше сразу самому подать в отставку? Что же, что он сказал там, в коридоре Дворца Съездов, после последнего пленума? Когда, словно нарочно, а может… и нет, столкнулись лицом к лицу. Вот тогда – то он, наверняка, ничего такого не припоминал. После блестящей речи по планомерному переустройству сельского хозяйства он был уж чересчур в приятном настроении.! Слегка взволнован, все время улыбался! Запросто подошел, первым подал руку… Н-да-а… Ладно, ладно, потом об этом… Надо дело делать немедленно, что – то предпринять…»
После подобных размышлений, разговаривая с самим собой, он всегда находил правильное решение. И хотя этот случай был далеко не каждый. Понял: противоядие надо искать уже сейчас, пока змея спит. Он встал, бодро, словно и не было вот уже второй бессонной ночи, подошел к окну, распахнул тяжелые бархатные шторы. Вверху переливчатыми колокольчиками дружно зазвенели подвески. В стеклах дремала непроглядная темень ночи.
Вернулся к столу, нашел кнопку селектора.
- Петр Петрович, ты еще здесь?
- Да, конечно, Степан Степанович, я сейчас
- Свет включить не забудь!
От яркой вспышки огромной хрустальной люстры у него на секунду потемнело в глазах. Когда прошло, Петрович стоял в двух шагах, выпучив маленькие глазенки сквозь толщу огромных, вечно сползающих очков, и как – то особенно странно кривил рот.
- Что улыбаешься, бездельник?
- Да так, сам про себя.
- Погоди, скоро перестанешь улыбаться. Ладно, садись где –нибудь, раз ты еще здесь.
- Так ведь никто не уходит. Почти все на местах.
- Как на местах?
- Ждут…
- Чего? – насторожился, даже привстал с места хозяин. Ему показалось, все ждут того же, что и он.
- Ну, не знаю, указаний, наверное.
- А- а- а… Не знаешь. Хорошо. Бери бумагу, записывай. Значит, на понедельник отозвать ко мне всех членов бюро, включая ответственных работников, главбухов северных районов. Среда – запад, пятница – восток. Юг – следующий понедельник. Со всей, подчерни, со всей документацией, отчетами. Центр мне нужен уже завтра.
- Да, но завтра – суббота, и…
- Значит, пиши приказ: субботу считать рабочим днем, а так же отменить все отпуска для всего руководящего состава. Никому не покидать территорию края без письменного уведомления и моей подписи лично. Теперь главное: обзвони всех членов политбюро в городе, всех замов, а также генералов. Всех без минуты опоздания к двум часам ко мне на дачу.
- Ночи?...
- Да! Без жен и детей. Время надвигается очень серьезное, Петрович. Поэтому, прошу, нет, приказываю: задействуй весь аппарат связи и тех, кого сам посчитаешь нужным. И еще, можно сказать, личное. Отыщи мою жену, она сейчас вроде как в одном из наших черноморских пансионатов прохлаждается. Пусть немедленно возвращается.
- Случилось что, Степаныч? Мне показалось…
- Случилось!
- Значит, все - таки морозов не будет весной.
- Нет, нет, как раз с этим все нормально.
- Не война ли?
- Хуже, Петрович, хуже! Катастрофа… Всесоюзного масштаба бомба под всеми нами, какой еще свет не видывал! Значит так: прошу не суетиться, и своим скажи – работаем тихо, спокойно, без паники. Да, вот что – то я сам запланировал. В общем, первые пункты вычеркни, в районы вылетаю сам. Предупреди только, чтобы на местах были. Все. Вопросы есть?
- Нет… То есть… Мое личное присутствие на дачном собрании обязательно?
- Нет. Протоколов вести не понадобится. Иди, работай.
- И все - таки, Степан Степанович, хотелось бы знать.
- Мне тоже хотелось бы знать наверняка. Неведение, незнание ситуации сейчас страшнее всего. И если не быть готовым к удару…
- Значит, политика, - вздохнув, разочарованно развел руками Петрович и вышел.
Фотография Горбачева теперь лежала перед ним в полном одиночестве, широко улыбалась, готова вот – вот протянуть руку, дружески похлопать по плечу, как и во время той последней встречи, сказать:
- Пойдешь ко мне в аппарат, Кулагин? Я тебе так скажу: соглашайся. Ты только представь, Степан Степаныч, ты, я… Мы с тобой не только сельское хозяйство, всю страну до небес поднимем! Только представь масштабы, а?
- Зачем? Мне и у себя не тесно.
- Знаю, знаю. твоя империя, как бы это проще сказать, на ладан дышит, одряхлела, в любую минуту рухнуть может. Надо обновлять рычаги системного управления. А перспективы каковы, возможности? Где еще, как не здесь? Что молчишь? Подумай и соглашайся. Сам знаешь, свято место долго пустым не бывает. Учти, другого предложения может и не быть. Потом не обижайся. Политика, видишь ли, как океан, непредсказуемая штука. Сегодня у нас штиль, а завтра… завтра может буря статься в море событий. Удержаться ли на плаву в одиночку, вот в чем вопрос.
« Значит, настало время штормам. Теперь только держись, Степан Степаныч…»
2
Все знали: хозяин только что пришел в себя, и в кабинетах притаилась еще более напряженная тишина. Сотрудники, торопливо допивавшие крепкий чай, искоса следя за коридором сквозь щели приоткрытых дверей, в полголоса переговаривались между собой, потихоньку готовились, в конце концов, разойтись по домам. Только Сонечка, узнав хорошую долгожданную новость, как будто никак не реагировала. Пухлые, слегка порозовевшие щечки только и выдавали сильное волнение, неумело прятавшееся в отрешенном взгляде красивых неподвижных глаз, смотрящих как будто никуда. Сонечка, искренне не верующая в бога, не знающая ни одного слова молитвы, сейчас встревожено, сердечно, неистово молилась сама по себе.
« Боже! Боже! Боже! Пусть он сейчас появится! Пусть не улыбнется, пусть пройдет мимо, не заметив. Не сделав хотя бы какого – нибудь знака участия! Пусть задрожит коридор от его громкого голоса! Пусть треснут стены от этого крика! Пусть! Пусть! Только сделай так, чтобы он, наконец, вышел оттуда! Прошу! Умоляю! Хватит! Не надо так долго мучить меня!»
У кого - то что – то тяжелое выпало из рук, громко ударило об пол. Все замерли. Вздрогнув, Сонечка пришла в себя, оглянулась. Он в дверном проеме, видимо, только что приостановился. От внезапной радости мелкая дрожь приятно прокатилась по спине. Она вся вспыхнула, привстала навстречу, сама себя не ощущая, потянулась. Но он сурово сдвинул брови, предупредительно кашлянул, и Сонечка, сама не своя от счастья, вновь свалилась на свой стул. С ним все хорошо! Она так рада слышать его повелительный, чуть дрожащий, видимо, от всех тех же проклятых переживаний, голос, резко приказывающий немедленно всем разойтись по домам. И чтобы впредь без особого распоряжения подобных посиделок не повторялось. Вокруг шум, шорох, топанье ног… А она не движется, снова уходя глубоко в свои уже ей самой непонятные мысли: толи радоваться дальше, или всплакнуть незаметно. Он ведь опять не сделал условного знака. А, может, и сделал, да она не увидела? И что теперь гадать: придет, не придет? Ах, хочется броситься следом, догнать, обнять! И пусть хоть весь мир лопнет – расцеловать при всех, поплакаться на груди! Может, он сейчас где – нибудь там, на лестнице, ждет ее! А она…
- Да она же спит, девчата. – Прошептал насмешливо быстро удаляющийся голос. Второй, обжигая ухо дыханием, настойчиво полушептал:
- Софья Ивановна! Соня! Просыпайся! Сдурела, что ли?! Вон сам заходит!
- Ой, девчата, сама не знаю, как задремала! Я сейчас, догоняю!
Нисколько не сонное личико сияло ничуть не скрываемым, по – детски шальным счастьем. Как мало нужно для этого упоенному безоглядной любовью девичьему сердцу. Только знать: с ним все хорошо, он здоров, он такой же, как прежде. Пусть прошел мимо, мелькнул перед глазами ясным солнышком, не сделал условного знака! Пусть! Пусть! Она и без того на седьмом небе от счастья! И ни с кем не желая ним делиться, шла одна вдоль темной улицы по свежезаснеженной аллейке в тусклом полумраке обледенелых фонарей. Кружилась до головокружения, наивной беспечной девочкой, нисколько не опасаясь поскользнуться, прыгая на одной ножке и ловя незакрывающимся ртом медленно падающие снежинки. То дико вскрикивала, то вдруг в истомленном шепоте повторяла одни и те же слова: «Он мой, единственный, мой!» едва показался силуэт родного дома, она изо всех ног бросилась ему навстречу, чтобы поскорее ворваться в подаренную ним квартиру, наконец, броситься в мягкое лоно широченной кровати. И пусть его не будет рядом, только его запах, бережно хранимый давно не меняемой постелью, и несколько полуседых жестких волосков на подушке заставят ее томиться одиночеством. Как хочется побыстрее увидеться с ним во сне! Только взволнованное сердечко долго еще не находит покоя. И она, прикладывая щекотливые волосы к губам, погрузилась в воспоминания незабываемых мгновений первых встреч. Особенно тот момент, когда поняла… нет, не поняла, она и сейчас не может понять, как так с ней могло произойти?
«Неужели я и в самом деле такая странная, сумасшедшая, ни с того, ни с сего влюбилась, сама себя потеряла, по собственной воле бросилась в этот манящий омут нежного блаженства и чего – то еще такого, без чего и жизнь – не жизнь, словно яблоня без цвета или лето без дождя? Нет, нет, не надо долго думать, а то можно надумать чего – то нехорошего. Пусть будет все, как есть, само по себе, с начала до… Нет, нет, никакого конца! Разве может быть конец света? Разве высохнет океан? Разве можно разлюбить его? Его?!»
И ей уже чудится тот первый взгляд, первые слова, запах первых цветов нежно щекочет все внутри вместе с первым прикосновением его дыхания на губах. «Видно, и вправду, нет худа без добра. Ой, глупая, нельзя смешивать горькие слезы и слезы от счастья! Как можно подумать такое?! Ах, где моя голова? Где моя девичья честь? Где я сама? Надо же было такому случиться, и в такой день, когда…»
После смерти матери, которую она едва – едва помнила, но не преставала о ней думать и страдать до той страшной минуты, когда сообщили о гибели отчима – единственного родного человека, которого она обожала, искренне почитая своим отцом. Даже не могла поверить, не вкладывалось в голове, не принималось сердцем. Она еще и еще раз слушала подробности от тех людей, кто выжил после взрыва метана, и почти ничего не могла понять. И никто не понимал, как он, начальник всех шахт объединения, сам повел спасателей в еще бушевавший пожар, во чрево самой смерти. Больше она не видела его даже мертвым. Только гроб на кладбище. Длинный ряд гробов, уже укрытых крышками, и люди, плачущие, кричащие, страдающие, темные толпы людей. Ее окружили знакомые, соседки держали под руки, давали нюхать нашатырь, ибо она совсем ослабла, постоянно находилась в предобморочном состоянии. Но уже тогда явно ощущала его присутствие за спиной, какое – то бережное родственное участие единственного, того самого младшего брата, так похожего на отца. Что она порой забывалась и уже почти называла его папой.
Он руководил похоронами. Высокий, властный, с суровой скорбью, казался всесильным, неотразимым, одновременно неестественным, не таким, как все. Призрачно, словно собственная тень, бродил за ней всегда, даже если временно его не было рядом. И вот, когда впервые услышала скорбящий, только к ней обращенный его нежно – бархатный, исходивший, как сразу почудилось, откуда – то свыше, голос, растерялась, совсем, было, оробела, но только на одну минуту, на один миг. Сердечко екнуло, замерло и снова затрепетало непонятным, более неподвластным ей, неодолимым трепетом.
- Вас, кажется, Софьей зовут?
- Да. – Пыталась улыбнуться, не смогла, только быстро – быстро замигала глазами.
- У Вас из родных никого не осталось, я знаю. Иван был Вам вместо отца…
- Да, он мой папа.
- Вот что, Сонечка, мой самолет вылетает завтра в полдень. С десяти до пол – одиннадцатого машина Вас будет ждать у подъезда. О работе не беспокойтесь, все уладится. Я не тороплю с ответом и нисколько не настаиваю. Подумайте. Иван был у меня единственным братом. Подумайте, Сонечка, ладно?
В ответ она рассеянно кивнула головой, а в душе неиствовал кошмар полного себя непонимания.
« Сонечка. Сонечка. Сонечка».
Мягкий, нежный, и в то же время властный, сильный голос все больше обволакивал в истомленных объятиях. Казалось, она погружалась в глубокий, какой – то чарующий сон, где все происходит само по себе, безвольно и бессмысленно. И только краешком недремлющего подсознания она понимает, что все это неправда, не может с ней такого происходить, и все вот – вот закончится. Хочется остаться во сне как можно дольше…
Она очнулась, стала приходить в себя уже в заходящем на посадку самолете. Он держал ее, как маленького ребенка, за руку, легонько пожимал озябшие пальцы. Помнит: вздрогнула, испугалась, и еще больше испугалась собственного испуга. Застенчиво, рассеянно улыбнулась, краешком глаза наблюдая, как он с жадным вниманием смотрит на нее, словно любуясь только что приобретенной картиной. Что – то сказал – обернулась. Их глаза встретились, слились. О, боже! Она не смогла оторваться от щемящего радужного блеска, который впивался в нее понемногу, проникал в тоскующее сердце, отчего оно забилось быстро – быстро.
И уже тогда, глядя в маленькое стеклышко иллюминатора, где все, небо, земля, дома, луга и реки, сливалось одной целостной линией, катилось, спешило, уплывало куда – то назад, вновь возвращалось обратно, становилось более отчетливым, ясным, она стала понимать: он для нее больше, чем отчим, больше, чем отец, больше, чем бог.
«Люблю ли я его?» - Спрашивала Сонечка, оставаясь вот так, одна, прикрывая глаза, пытаясь как можно подольше задержать в себе этот сладостно – ласковый вопрос, заранее зная ответ, играясь в гадалки.
« Если да, как отчима? Нет, нет… Как отца?... О… Конечно, нет! Скорее всего, как мужа? Нет? К сожалению, пока нет… Люблю… Люблю… Люблю, как саму любовь.»
Затем Сонечка умиленно прикрывала глаза, предавалась мечтам, нанося яркие краски на фоне всей их дальнейшей жизни. На первом месте у нее всегда, почему – то, выходило непременно нарожать детей. Потом приостанавливала полет вдруг вспарившей куда – то уж слишком далеко безумной мысли.
« Нет, нет, так нельзя. Не положено ему, вот так сразу. А я подождать могу. Сначала разведется, потом поженимся, потом…»
И снова длинная пауза…
« Сколько же их у нас будет? Двое? Трое? Ах, пусть сам решит. Сколько захочет, столько и будет. Мое дело – рожай да воспитывай. А еще…еще…боже! Когда, ну, когда же, наконец, объявится эта Ольга Николаевна?! Вот же непоседа какая! Едва явится, зараза, снова куда – то исчезнет! Уж лучше бы исчезла себе навсегда! Ой, что это я? Так нельзя! Он тогда и вовсе не сможет от нее отделаться. Известно, для развода нужны двое. Ах, старая, глупая женщина! Нисколечко не любит, не думает, не заботится о нем! Зачем так и жить на свете? Не любить, не чувствовать, не дышать ним? Как можно, в конце концов, не быть рядом?! Интересно, догадывается ли она о нас? Нет, быть не может! Она такая злюка! Чуть что, давно бы… Давно бы меня здесь не было! Боится Степана или…? Скорее всего, ей все равно! У нее своя жизнь, свои любовники. Ой, нехорошо! Выходит, и я – любовница?! Любовница… Ну да! Любовь! Разве не правда? Да, согласна!... Говорят, она с Сергеем Яковлевичем давно путается. От дрянь! Куда Степан смотрит?! Хотя, правильно, зачем она ему нужна? Зачем нужна мне? Господи! Пусть так и будет! Они сами по себе, мы – сами…»
В тишине сладко дремлющей ночи она размышляла долгими часами, ни о чем конкретном не додумываясь. Бодро, весело встречала новый день, каким бы он не был пасмурным. Сонечка улыбалась. Она как бы взлетала, парила выше всяких неурядиц, сплетен, жизненных мелочей. Лишь бы он поскорее пришел, обнял, шепнул на ушко: «Ну, здравствуй, Сонечка, я так соскучился, родная.» Нет, пусть даже не так, пусть что угодно говорит, лишь бы ощутить еще и еще раз на щеках, на губах его теплое, все обжигающее дыхание. Крохотной снежинкой она растает на его горячей груди, и все, больше ничего ей в этой жизни не надо. Потом долго еще не сможет опомниться, отвязаться от этой томительной нежности, когда легонько кружится голова, и все валится с непослушно млеющих рук.
Словно в зачарованном сказочном сне незаметно прошло несколько лет. Странно, но никогда не вспоминалось, не тосковалось по родному дому. В потоке внезапных перемен девичья память слабеет, засыпает, всецело погружаясь в новизну впечатлений, безудержно волнующих чувств, куда – то все дальше и дальше влекущих от себя. Порой что – то иногда начинало вспоминаться, но тут же становилось неинтересным. И Сонечка, не переставая удивляться сама себе, только пожимала плечами. Как можно было жить раньше, ничего такого не зная, не испытывая? Конечно, мечтала о большой, сказочной любви. Но то были детские радужные мечты, с каждым годом блекшие, изменяющиеся до неузнаваемости. Пока вот не наступила настоящая. Она поняла это, как счастливое предзнаменование, еще там, в самолете, когда пробудилась, расцвела в его глазах, созрела, окунулась с пылающей головой и с истомно бьющимся сердцем в чарующий аромат неотвратимых желаний, где есть только он.
Ему сейчас хорошо. Он снова пришел в себя, вернется к ней. И пусть себе думают, что хотят, насмехаются, шепчутся по углам. Странные, несчастные людишки! Она не станет на них озлобляться, наоборот, еще больше, не будет обращать внимания! Пусть все остается, как есть.
3
Несмотря на неожиданное извещение, глубокой ночью, за длинным п-образным столом дачного кабинета первого секретаря крайкома собрались почти все ответственные партработники, заместители разных ведомств, а также малоизвестных теневых структур. Последние, хоть и сидели молча, волновались больше всех. В полном недоумении лишь изредка посматривали друг на друга. Никогда за многие годы не было, чтобы вот так «хозяин» собрал всех вместе, да еще на всеобщее обозрение этих горлопанов партработников, уверявших, что, мол, в срочности этого внеочередного собрания виновна капризная природа, видимо не желающая сохранять казавшееся восстановленным спокойствие, вновь угрожающая паводками. Так ли? Тень сомнения все чаще пробегала по суровеющим лицам. А если не то? Каждый задумывался о своем, и всеобщая тревога нарастала с каждой минутой. Сама ясность должна вот – вот появиться. Наконец, бой огромных швейцарских часов пробил два. В мгновенно наступившей тишине где – то в глубине коридора послышались тяжелые шаги. Он вошел. Все встали с мест, вытянувшись на носках. Глубоко вдумчивое, суровое лицо «хозяина» не предвещало ничего хорошего. Прошел во главу стола, бегло осмотрел присутствующих, махнул рукой, приглашая садиться. Сам, оставаясь стоять, еще раз осмотрелся, насупился, недовольно сдвинул брови.
- Не вижу Сергея Яковлевича.
В ответ еще более съежилась затаенная тишина над поникшими головами собравшихся.
- Кто мне ответит, почему до сих пор здесь нет второго секретаря? Кадры?
- Здесь! – Вскочил с места, словно подфутболенный мяч, рассеянно мигая маленькими глазками, толстощекий зам по кадрам.
- Не надо вставать, всех касается, говорите сидя.
- Разрешите, я постою. Видите ли, Степан Степанович, Беспалько у нас сейчас как – бы в отпуске. Извините, Вы сами подписали ему заявление на две недели.
- Ладно, разберемся. Итак, товарищи, перейдем прямо к существу вопроса. Да! Всем убрать всякую запись! Никто ничего не записывает. Дело архисеръезное – отсюда возникает необходимость в строго секретных рамках. Думаю, ни для кого не в новизну, что с переизбранием Генсека в стране всегда происходят некоторые перемены в политических, экономических вопросах. Если бы так было и в этот раз, все сейчас могли бы спать спокойно, особо не задумываясь о завтрашнем дне. Нет, товарищи, нет, тех обычных незначительных изменений, коих мы привыкли ожидать от перемены руководства, не предвидится. Тот легкий прохладный ветерок нисколько несравнимый с надвигающейся бурей, в разгул которой, возможно, нет, скорее всего, под угрозой сама структура управления государством.
По рядам прокатилась робкая волна недопонимания.
- Правильно, скажи мне кто такое еще вчера, я бы тоже не понял. И только досконально проанализировав сложившуюся ситуацию, интуитивно заглядывая в ближайшее будущее, стало очевидно: огромных, а если прямо сказать, катастрофических проблем не избежать. Может, кто знает или догадывается, почему, прошу высказать свои предположения.
Поднялся всеобщий гул, быстро перерастающий в панический балаган. «Хозяин» выдержал небольшую паузу, предупреждающим жестом вытянул руку вперед.
- Все, все, хватит! Серьезнее, товарищи, по одному.
Опять, уже более длинная пауза в полной тишине. Никто не осмеливался выступить первым, высказаться еще не до конца понятно, о чем. Разговор шел о какой – то надвигающейся катастрофе. Но откуда, какой именно, никаких сообщений не было. Поэтому, кто прямо, кто искоса, выжидающе смотрели на него.
- Хорошо, я поясню, без никаких вступлений, спрашивая всех и каждого. Как считаете, кто из членов Политбюро ЦК уже завтра станет генеральным секретарем нашей партии и государства?
Зал облегченно вздохнул, перевел дыхание. На такой вопрос можно ответить, особо не напрягаясь. Отовсюду наперебой послышались оживленные голоса.
- Ясное дело, Алиев!
- Да, да, я поддерживаю. Он – первый по алфавиту. Хотя, прошу прощения…
- Замятин.
- Возможно, Русаков?
Разбор кандидатов угрожал затянуться до рассвета. «Хозяин» заметно начинал нервничать. Никто не называл того, о ком он и сейчас не переставал думать не без внутреннего напряжения. Похоже, действительно, никто ничего не знает, не догадывается. Одним легким хлопком ладони по крышке стола он сразу прекратил бессмысленные прения.
- Вижу, вам все равно: что Кирилл, что Мефодий. Оно то так. Все достойны, да только никто из них не станет «им». Вот в чем вопрос. И вы бы это хорошо понимали, думая не только о хлебе насущном. Хотя бы краешком своих зажиревших мозгов заглядывали на день вперед! Конечно, вам, как и мне, хотелось бы все оставить, как есть. Да только наших желаний мало. Да и никто на них не станет обращать внимание. Ибо он, благодаря таким, как мы: слепым, глухим, безразличным, уже одной ногой твердо стоит на самой высокой ступеньке власти. Он! О ком вы и подумать не могли, все еще не принимая его всерьез! Он – наш бывший почти сосед, почти земляк!
- Кто, кто? – Все, как по команде, привстали с мест, удивленно переглянулись, все еще не до конца воспринимая услышанное.
- Неужели?...
- Горбачев?!...
- Не может быть!...
- Ставропольский бычок?...Извините…
- Надо же, меченный…
- Чудило!... И что сейчас?... А, Степан Степанович?...
- Да, товарищи, именно, Михаил Сергеевич. Главный координатор, так сказать. Управитель всего сельского хозяйства Союза. Неутомимый борец за трезвость, гениальный идеолог разных перестроечных экспериментов.
Он снова подержал небольшую паузу, наблюдая, как быстро исчезает всякий след иронии с посуровевших лиц подчиненных. Теперь не надо было напоминать о серьезности угрожающей ситуации. Вдумчивые, рассудительные суждения говоривших успокаивали «хозяина». Радовала сплоченность мнений, неразрывное, всеобщее единомыслие.
- М – да –а… Действительно, если оно так…
- Кто бы мог подумать…
- Теперь, выходит, жди чудес!
- Будет лихо, коли так…
- Может, гроза пройдет стороной, все обойдется, а? Степан Степаныч? Не слепые же котята там сидят. Разве не видно птицу по полету?!
- Очень хотел бы на это надеяться, да только, взвешивая все «за» и «против», надо не забывать, что новое всегда блестит, бросается в глаза. А этих новшеств, как нам хорошо известно, ему не занимать. Вспомните недавние беды края Ставропольского. К чему привело баловство, игра в какие – то заумные, демократические преобразования! Сами знаете, каковы были и остаются по сей день последствия. По здоровому смыслу, за такие проделки, в лучшем случае, смещение. А где он оказался? Скажу откровенно, он и мне не раз, не два пытался навязать свои гениальные идеи. Надо отдать должное, умеет убеждать. Даже, казалось бы, в самой видимо явной глупости находит какие – то основы прогресса, именно сейчас жизненно необходимые для всеобщего преобразования края. А теперь, надо полагать, государства. Конечно, не будем терять надежду на мудрость членов Политбюро, но готовиться к худшему надо уже сейчас. Надо понимать, в первую очередь он возьмется за нас. Ведь это мы высмеивали, открыто, едва ли не в лицо. Его методы, оплевывали идеи, шутили злые шутки, а, насколько я знаю, Михаил Сергеевич очень и очень злопамятен. Не зря он называл, как бы в шутку, наш край империей тихого хаоса. Отсюда вывод: нам, как никогда, сейчас надо сгруппироваться, быть готовыми, пусть не к отражению самого удара сверху, но к его смягчению. Обязываю всех. Буду краток. В связи с неминучей генеральной проверкой в крае вводится негласное чрезвычайное положение. Никому из руководящего состава не отлучаться со своих мест. Никаких отпусков, командировок. Болезни также не будут приниматься, как весомая причина самоотстранения от исполнения должностных обязанностей. Приказываю уже сегодня принять все возможные меры по устранению всех негативных течений. Каждому в своей отрасли свести до нуля балансы бухгалтерских отчетов, всякие сколь – нибудь денежные материальные накопления развить, личные счета, особенно в загранбанках, закрыть. Далее, касаемо лично вас, неведомственные представители, и ваших, наших иностранных друзей. Все контракты с ними прервать, как можно вежливее сопроводить за территорию края. Самим же заморозить, убрать следы какой бы – то ни было деятельности. Всем проявлять инициативу в мелочах. Но ни в коем случае не стараться рубить с плеча. Вопросы поважнее согласовывать лично со мной, обращаться без всяких формальностей в любое время дня и ночи. Работаем быстро, но без суеты, слаженно, но без столпотворения. Помните: лично проверю каждого. Итак – за дело! Всего хорошего, товарищи. Все свободны. Товарищи генералы, вас прошу задержаться.
Длинным, недоверчиво пристальным взглядом «хозяин» выпроваживал быстро рассеивающуюся толпу экстренного собрания, задумался: « Все ли сказал? Может, надо более строго, или наоборот, по душам поговорить с каждым отдельно? Нет, на это нет времени. Все таки что – то забыл, не досказал, потому и недопоняли. Нет, показалось, просто они более спокойно воспринимают остроту момента. А я…что, я?...»
- Н – да, военные… Сидите, сидите, генерал. Ваша задача самая обыкновенная6 заниматься чисто своим делом. Снимите посты с промышленных объектов, разблокируйте внутренние границы округа, прекратите даже самое малое участие в хозяйственных работах. Солдат развести по казармам. Вы меня поняли?
- Так точно!
- Вопросы?
- Никак нет!
- Свободны… теперь что касается Вас, прокурор.
- Я… Степан Степанович, разрешите, я поближе…
«Хозяин» одобрительно кивнул головой. Прокурор быстро пересел на место ушедшего военного генерала, торопливо разложил перед собой рабочую папку.
- Уберите!
- Ах, да, конечно.
- Так вот, кабы не пришлось напоминать, слушай внимательно. Немедленно принимайся чистить перышки. Другими словами, вся документация твоего ведомства должна выглядеть идеально. По каждому делу, по каждой, что - либо значащей бумажке, провести тщательную ревизию. Также столь – нибудь компрометирующие или запутанные, вызывающие подозрение, не доверяя, уничтожить собственными руками. Под своим личным контролем навести маломальский порядок в тюрьмах и следственных изоляторах. Провести амнистии, особенно среди политических – этих новоиспеченных крикунов – демократов. Самых злостных спрятать куда подальше.
- Понимаю, Степан Степанович, сделаем.
- Раз так, свободен. И помни: время дорого. Упустишь – шкуру спущу!
Гулкий, особенно отчетливый во вновь восстановившейся тишине бой часов медленно пробил пять. Скоро утро. За столом последний, неподвижный, глубоко задумавшийся, кажущийся уснувшим, с прикрытыми глазами, генерал. «Хозяин», разминая ноги, дважды прошел мимо него, отодвинул стул, намереваясь присесть рядом, передумал.
- О чем грустишь, Иван?
Широкие плечи генерала, блестя золотыми погонами, раздвинулись. Седая, с обширной лысиной, голова, приподнялась.
- Думаю, вот, думаю, да никак в толк не возьму: чего это ты тут наговорил, страху напустил немерянно? Знаю: вкусить надо, да вот жую, жую – не глотается! Чего испугался, людей взбаламутил? Может, еще не так страшен черт…
- Этот страшен. Да не испугался я, еще чего вздумал! Предчувствие, предвидение, как хочешь понимай! Только знаю: не быть покоя вскорости! Помяни мои слова, Иван.
- Да – а – а… Припоминаю вашу с Михал Сергеичем неприязнь, так сказать, внутреннюю политическую несовместимость… Ну и что?... Это когда было!... Он, если то и вправду справдится, о тебе и не вспомнит, масштабы не те, согласись, не до нас будет! Не наломать бы нам дров сгоряча, куманек мой дорогой… Да ты присядь, Степан, не мельтеши за спиной. Сомнения у меня большие на твои опасения. Ясной логики не вижу, мотивы несерьезные. Не создадим ли мы сами себе несуществующих проблем от невесть какого страха перед неизвестно чем? Знаешь, можно так воду замутить, вовек не отмоешься. Слишком много грязи на поверхности всплывет.
- То есть, ты со мной не согласен? Считаешь, горячку порю?
- Нет, нет, я не о том. То есть, почти не о том. Пойми, если закрутится вся эта канитель, много пыли поднимется, кабы не задохнуться нам с тобой. Да и не только нам.
- Да где уж понять! Загадочно говоришь, Иван. Ты по проще, все как есть, выкладывай начистоту.
- Хорошо. Прямо – так прямо. То, что там наверху, не ясно, еще бабка надвое сказала: будет – не будет. Я вот о чем давно хотел с тобой поговорить. Да кое в чем сам сомневался. Да и сейчас не верится, не хотелось бы верить, понимаешь?
- Ты о чем? Опять загадки загадывать?
- Такое так просто в двух словах не объяснишь. Боюсь, чтобы под этот шумок, который ты сам же попытаешься раздуть, нам с тобой в спину ножичка не приставили.
- Ну – ну?!
- Так вот, Степан Степанович, имеются сведения, пусть немножко недопроверенные, о крупном заговоре. Против тебя, в твоем царстве – государстве назревает. Каюсь, немалая моя вина в том. Проглядел, зашился, наверное, бдительность потерял. Все вперед, да вперед, не оглядываясь, а надо бы иной раз и присмотреться, принюхаться, откуда свежачком потянуло.
- У меня заговор?! Ты…
- Не кипятись, не перебивай! Всесильный хозяин тот, которому даже в самом могучем дереве черви видятся. Нет, считаю, в первую очередь надо ожидать удара не оттуда, сверху. Допустим, станется по – твоему. Да Горбачев кто!? Известный демагог, выскочка! Еще неизвестно, по отношению к нам как себя поведет! А вот рядышком свои яму роют наверняка.
- Кто?! Да ты в своем уме?!
- Назвать главарей прямо сейчас не могу. Мало фактов, разберусь до конца недели – доложу. Только бы не опоздать! Ты вот что, Степан, когда вызовут в Москву, а за этим дело не станет, ты ведь, как – никак, кандидат в члены Политбюро, сам не лети, уполномочь второго. Кстати, знаешь, где он сейчас, нет? А я знаю! да ты и сам, поди, догадываешься. Не время в прятки играть. Не обижайся, хватит закрывать глаза на шашни своей женушки – вертихвостки. Ведь это какой козырь против тебя! Бомба над головой!
- Знаю. давно надо бы решить с Ольгой. Все никак не слаживается. Сам знаешь… Так что, советуешь не лететь на Пленум?
- Ни в коем случае! Нельзя в данный момент обезглавить управление края. Они того и ждут! Заболей. Есть основания предполагать, нити нашего заговора тянутся именно оттуда, сверху. Иначе посуди, кто бы осмелился копать снизу, не опасаясь обвала?
- Вот, сам признаешь, оттуда! Свои же… Нет, Иван, не верю… Кто? Как… Нет, не посмеют и пикнуть – раздавлю! Знают: у каждого рыло в пушку! Генерал, сегодня же любого, кого подозреваешь, под арест! Шей дело, не стесняйся! Если что, у меня тоже «там» волосатые руки имеются!
- Не время, Степан, сам знаешь. Комиссии на носу. Им только дай зацепку! Рубить с плеча, ссылаясь на одни подозрения да на необоснованные факты, нельзя! Можно самим порезаться! Здесь точность нужна. Еще и еще раз все аккуратно обдумать, взвесить!
- Знаешь, Иван, никакой госбезопасности не доверяю! Вся надежда на тебя! Любые полномочия, любые санкции! Я лично, письменным приказом утверждаю! Если хоть сотая доля твоих подозрений подтвердится!...
- Ладно, ладно, не горячись, не рви сердце! Давай отдохнем, до утра не так много осталось. У тебя, вон. Уж мешки под глазами.
- А у тебя мозги набекрень! Я- то стараюсь не замечать! Ишь ты, мешки мои ему не нравятся!
Проводив до крыльца последнего из своих членов Политбюро, он сразу почувствовал навалившуюся усталость. Прилег на кушетке в коридоре, прикрыл глаза, пытаясь собраться с мыслями, проанализировать ход собрания, сделать необходимые выводы всего самим же сказанного. В голове путалось, шумело, наползало одно на другое. Сон быстро охватывал приятным всеобщим расслаблением, развеивая всякую твердость мысли.
«Нет… Ты не прав, Иван… Оля! Давно…давно пора… Ничего, ничего, Сонечка… Сонечка… Со…»
Телефонный трескучий звон над головой резко прервал едва всплывавшие видения. Еще с закрытыми глазами он поднял трубку.
- Да…
- Степан Степанович, извините, дежурный диспетчер беспокоит. Срочная радиограмма. Вас немедленно вызывают в Москву. Так и указано дважды, раздельно: не – мед – лен – но.
- Ясно. Кем подписано?
- Секретариат ЦК Верховного Совета. Товарищ Подгорный.
- Вот и началось… - Пробормотал он, медленно вновь опускаясь на прохладную гладь кожаной кушетки.
- Извините, Вы что- то сказали, Степан Степанович?
- Диспетчер! Всем службам! Срочно найти, где бы то ни было, второго секретаря! Хоть из – под земли! Мою машину сюда!
4
О подобном уединении, райском уголке на берегу южного моря, Ольга Николаевна мечтала с прошлого курортного лета, когда, казалось, было все для блаженного отдыха, только не было его, и она скучала, тосковала, злилась на саму себя за такую нелепую оплошность. Ведь она и подумать не могла, что без него и отдых будет не отдых, так, пустое время препровождения. Уже тогда она мечтала о сегодняшнем дне. Вот он, здесь, рядом! Она на седьмом небе! Ощущает трепетный прилив молодости, легкий, обдувающий истомной прохладой в груди, неумолимо предвещающий скорую бурю сладострастия. Теперь ничто не укротит буйство ее тайных желаний! Вот счастье, когда ты можешь ни перед чем себя не сдерживать, не оглядываться по сторонам, постоянно вздрагивая от постороннего шума, и не смотреть на часы, считая минуты, отведенные тебе случаем! Полная раскрепощенность тела и души! Прикосновение неистового блаженства она ощущает, несмотря на его несоответствие ситуации, даже некоторое безразличие. Он притворно улыбается, почти никак не реагируя на ее самые искушенные ласки.
Не выпуская из рук газеты, Сергей Яковлевич был явно не в духе. Всякий раз, перечитывая некролог по Генсеку, его высокий лоб покрывался росистыми капельками холодного пота, по напряженным скулам гладко выбритого лица пробегала нервная дрожь. Сотню раз он уже сожалел о своем столь глупом согласии на очередную авантюру романтической вспышки Ольги Николаевны. Мог, мог бы отказаться, настоять, убедить перенести на более удобное время! Так нет же, смалодушничал! И что теперь?... зная настойчивый характер подруги, он решил не придавать внимания томительным объяснениям. Поздно, бесповоротно все изменить, взяв управление ситуацией под собственный контроль. Отбросив газету в сторону, бодрее громогласно заговорил:
- Оленька! Заинька! Собирайся, дорогая, мы немедленно вылетаем!
- Что? Что, не поняла? Куда, милый?
Удивленный, несколько необычно утонченный голос откуда – то с пустынной глубины комнат звучал, словно торопливый ручеек мелодичной непрерываемой ноткой.
- Обратно, домой.
- Как домой?! Мы же еще… Сереженька, перестань так шутить! Грубый! Ой, как не к месту! Слышишь, до – ро – го – о –й?!
- Я не шучу. Наоборот, серьезен, как никогда. Я же предчувствовал! Ах, Оленька, Оленька, не надо было нам пока так далеко уезжать, сломя голову!
- Как, ты сломал голову?! Стоило только на минутку отлучиться в ванную, как он… Я уже иду!
Она вошла, вся сияя в ярком свете заходящего солнца. Совершенно голая, свежая, прозрачная, с растрепанными влажными волосами, казалась неестественной, намного моложе своих лет. Неслышно, мелкими кошачьими шажками подошла темной полоской тени, словно выплыла из золотого тумана, прикоснулась к нему холодной ладонью.
- Сереженька, милый, ты заболел? Или?... Или, и в правду, о чем – то сожалеешь? Какой – то весь напряженный, неласковый…
- Оля! Оля! Оля! – Он резко вскочил, не обращая внимания на ее распростертые объятия, заметался по комнате с сильно озабоченным лицом человека, ищущего по всем углам чего – то сию минуту необходимого, но пока и самому не знающего чего.
- Сережа?! Ты рассердился из – за этого некролога, да?
- Да! И не только…
- Было бы из – за чего волноваться! Мне настроение портить! Прекрати!... Слышишь, не этого ли мы ожидали, готовились? Сейчас время работает на нас, милый мой Сереженька.
- Да! Только мы бездельничаем! Забрались черт знает куда!
- Ну, Сережа, уверяю: у нас все хорошо. Надо только расслабиться, забыть обо всем на свете. К черту пока оставим все дела! Смотри, какой замечательный диван! Надо только слегка подушечки поправить…
- Оля! Подожди! Оставь это! Подожди! Ты меня не слышишь?! Неужели не ясно?! Нам надо спешить! Я не могу оставаться спокойным, находясь в полном неведении! Вот ты можешь сказать, что там у нас происходит? Как отреагировал Кулагин? Наверное, не дремлет спокойно в своей берлоге! И нам, как никогда, надо быть там! Действовать, упредить, еще больше успеть отвлечь внимание «хозяина»! Оленька! Оленька! Почему я только тебя послушал?!
- Ты послушал веление своего сердца, милый!
- Сердца?! Да какое к черту там сердце! Сейчас головой надо думать, а не…
- Ну, не переживай так, милый, вредно нам волноваться. Все можно испортить… ладно, может быть, ты где – то и прав. Но сегодня уже поздно что – нибудь менять. Завтра, обещаю, решим… Иди ко мне… Никуда Кулагин от нас не денется.
- Не денется?! Он – то, конечно, не денется! Мы можем пропасть, сгинуть на веки вечные! Если упустим момент, да вот так резину тянуть будем, надеясь на завтрашний день! А завтра, Оленька, все может обернуться против нас. У него хватка медвежья, если что пронюхает – порвет! Развеет по ветру, словно пыль, все наши планы, ожидания! Тебе так не кажется?!
- Забудь, Сереженька, выбрось из головы нехорошие мысли, расслабься. Это моя…наша ночь…
- Тебе легко говорить! Ты – его жена! Если что – тебя не тронет.
- Ой, как плохо ты знаешь Кулагина!
- Знаю. Потому и говорю. Он никогда не поставит под удар свою хваленую честь, в каком бы виде она не была. Вот ведь уверен: абсолютно все о нас знает! Только вида не показывает! Нет, неспроста выжидает, вроде как сквозь пальцы смотрит – только зуб на остре!
- Да, знает! Пусть себе зубами щелкает! Ему сейчас не до нас. Как бы самому с дерьма вылезть… Это та…как ее… хорошо зацепила! Крепенько держит!
- Иванова Софья Ивановна. Хорошенькая, нечего сказать. Я вполне понимаю твою ревность. Только ты ее пока не трожь. Она пока непроницаемый занавес. Внештатный сотрудник, так сказать. Оставь пока эмоции. Дело, прежде всего дело.
- Ревновать?... Ну, насмешил, Сереженька! Этого опудала Кулагина?! Ты же знаешь: как мужик он меня давно не интересует. Вот если бы ты так поступил… Ой, я даже не знаю, что могла бы с тобой сделать! Что мне до нее?... Хотя, по правде говоря, иногда руки чешутся. Не в свое корыто рыльце всунула девочка. Да здесь твоя правда. Если разобраться, она мне почти родственница. Или подруга верная. Вон как самоотверженно душой и телом нас прикрывает. Не представляю, как бы мы были, да и были ли бы сей час здесь без нее!
- То – то и оно! С чем черт не шутит! Все к лучшему должно быть. Вот только расслабляться не надо.
- Не, не! Нет, нет! Что ты! Совсем заговорил доверчивую девочку! Все, все, все… Больше ни слова… Я так хочу…
Сергей Яковлевич впервые за весь день притворно улыбнулся. Но, видя, как заблестели навстречу радостной веселкой бесцветные глазки Оленьки, едва не рассмеялся. Он умел вовремя себя сдерживать, придавая мыслям противоположный ход.
« О – о – о, как надоела, старая вешалка...»
Как бы в блаженстве от костлявого тела любовницы, закрывает глаза, содрогается в сладострастной конвульсии от холодного привкуса увядающих губ. Холодный расчетливый ум легко скрывает в душе брезгливо блуждающие тени отвращения.
« Сегодня она еще нужна… Намного больше, чем вчера, или три года, пять лет назад. С помощью ее высокопоставленного отца и всех тех его кремлевских связей он сможет, как обещалось, уже в ближайшее время свергнуть самого Кулагина. Поэтому никак нельзя напустить на себя ни малейших подозрений в неискренности к Оленьке. Иначе, не смотря на всю твердость их деловых взаимоотношений и некую амурную привязанность к нему ее неугомонного любвеобильного сердца, может произойти непоправимое. Она отмахнется, как отмахнулась от него, возненавидит, как возненавидела его – всесильного «хозяина». Кто я, и кто он?! – Думал второй секретарь бессонной ночью, слушая сквозь приоткрытое окно неугомонный шелест бурлящей стихии. – «Ничего, настанет час. Она, именно она сделала Кулагина Кулагиным. Сделает и меня. Не такая она уж и противная, если не присматриваться, не воспринимать всерьез…»
Изнеможенная, уставшая после всепоглощающей истомы, тяжело дыша, Ольга Николаевна раскинулась на подушки, приятно, словно пенистые волны, охлаждавшие пылающее жаром, отражаемое в тусклом свете утопающей в море луны, ее бело – мраморное тело.
- Фу – у – у… Как жарко Сереженька… Ты спишь?
- Нет, думаю.
- Как?! Как ты можешь, негодяй, о чем – то думать, когда я рядом?
- О тебе и думаю, радость моя.
- Интересно, ой, как интересно… Что же?
- Что, что… Вот скажи: зачем ты меня сюда на край света притащила? Разве не то же самое? Я хотел сказать, не тем же самым вполне можно было заниматься дома? Ведь не сезон. Ни моря, ни солнца. Ни связи… Полная самоизоляция… Заметь, я был против с самого начала.
- Эх, Сереженька, тюфяк ты закомплексованный! Жизни не воспринимаешь! Море… Оно же море! Его не обязательно иметь! Его видеть, ощущать на расстоянии надо, как женщину…Или цветы… Или… Ой, да ты все равно не поймешь! Молодость угасла в тебе до срока! Скажешь, нет?! Ну, вот как ты можешь, мужчина в расцвете лет, оставаться таким холодным, таким безразличным, думать о чем – то там еще, когда рядом я… Такая нежная, как майский цветок… Горячая, как июльский песок…
- Не время… То есть, я хочу сказать: всему свое время, дорогая.
- Вот, опять двадцать пять! Я все себя без остатка отдаю, душу наизнанку выворачиваю, а он, бесчувственный пещерный человек – не время!
- Оленька, ты меня совсем не так поняла. Я беспокоюсь о будущем, о завтрашнем дне. Ведь если не принять вовремя элементарных мер безопасности, завтра для нас может и не быть, для меня, во всяком случае! Может, у нас там сейчас идут повальные аресты наших?! Вот ты полностью доверяешь хотя бы одному из них?! Я лично – нет! Еще этот старый мудак в погонах явно что – то подозревает!
- Кто?! Иван?! Не преувеличивай! Полный тюфяк, поверь! Милиция в моих руках! Вспомни, кто мой отец!
- Так – то оно – так… Да только этот, как ты говоришь, тюфяк надутый – первый советник, ближайший друг «хозяина». Здесь, надо полагать, одного твоего влияния маловато будет.
- Ой, Сереженька, какая там серьезная дружба у прогнившей власти, когда на кону не только погоны, но и собственная жизнь?! Нет, не до чужих дыр! Ему кабы свои залатать! Не снят он еще потому, что я не хочу, пока не хочу…
- Твое хочу – не хочу хорошо было еще вчера, а вот завтра… не вернемся ли мы на пепелище?
- И пусть оно горит черным пламенем! Отстроим свое – новое! Я же, как – никак, главный архитектор края! Да не кисни ты так, Сереженька! Завтра будет тебе связь в аэропорту, завтра, а сейчас – только я!
Не желая ни о чем серьезном думать, Ольга Николаевна сама не совсем верила в свое обещание. В душе она улыбалась этой девичьей наивности, гнала от себя мысли о реалиях завтрашнего дня, когда надо будет вновь облачиться в тяжелую шкуру деловой, суровой женщины, и никакие, даже самые интимные воспоминания, не возбудят более этого чудного состояния легкости, томного, постоянно рвущегося с глубины прожитых лет счастливой волной вдруг разыгравшейся молодости. Сбываются, как в сказочном сне, все причудливые, волновавшие мечтания об этом райском уголке, с фонтанами, голубым бассейном, где он постоянно рядом, а она вольна делать с ним что угодно и когда вздумается. Разве можно думать о чем – то другом. Да и вообще думать в этой чудной таинственной тишине, где манящие волны нежно ласкают песчаные берега?! Зовущие далекие крики, доносящиеся в яркой синеве медленно уплывающей ночи, сливаются с его ворчанием, его теплым дыханием и лаской его горячих сильных рук… Его…его…его…
« Оленька, очнись!» - Порой в минуты полного покоя она умоляла себя. Он не любит тебя, ты же чувствуешь, ты знаешь, Оленька! Зачем, Оленька, зачем?... Ну и пусть! Его проблемы. Бесчувственная игрушка изворачивается змеенышем, изображая пылкого любовника, и ладно! Мне хорошо с ним! А там… Жизнь все короче. Надо брать с нее все, что осталось еще. Да, подлинное лицо твоего счастья скрыто под маской лести. Прекрасно, я нужна ему, без меня ему никогда не стать хозяином… Ах, Кулагин, Кулагин, кто бы мог подумать, чтобы из маленькой песчинки так быстро выросла огромная гора – холодная и недоступная глыба… Сама виновата! Надо же было так безрассудно влюбиться! Глупая, безрассудная девка! Не настолько же он был неотразим! Нет, Оленька, не обманывайся! Ведь если бы он, тот Степан, был сейчас здесь с тобой вместе – этого… Тот умер, истлел. В душе остался ненавистный вонючий прах… Папа, папа, ведь это ты своей дальновидностью помог ему сломать мою жизнь! Перспективный, энергичный, многообещающий, выдвигал. Берег, лелеял больше родной дочери! Да все боком вышло! Я отомщу! Скоро поставлю подлеца на место! Он снова будет тем, кем был, и кем должен быть всегда!»
Наседающие мысли недолго мучительно раздирали Ольгу Николаевну надвое. Быстро тая, каменело блаженное томление души. Оборвав последние нити своих заоблачных парений, она явно ощутила босыми ногами твердость каменного пола, обжигающую прохладу едва наступающего рассвета. Она стала сама собой.
- Сережа! Се – ре – жа! – Твердый, возвращенный самой себе, деловой командный голос в клочья разрывал затаившуюся тишину пустынных комнат. – Вставай! Сейчас же поднимайся! Нам пора в аэропорт!
На Крымском побережье в это время уже полноправной хозяйкой ступала весна.
Ольга Николаевна приостановилась на последней ступеньке трапа, оглянулась, чему – то улыбнулась, тяжело вздохнула, подняла над головой руку, как бы собираясь попрощаться или на все махнуть. Передумала, торопясь на тревожный зов Сергея Николаевича.
5
Погода менялась за день по несколько раз. Еще с утра над северными районами всплывала ослепительно яркая холодная заря, предвещавшая крепкие морозы. Но ближе к вечеру, гонимые теплыми ветрами, по небу быстро расползались черные грозовые облака.
Кулагин все чаще смотрел на часы. С каждой минутой негодующее волнение в нам заметно возрастало. В зале собрания полная тишина. Никто не решается громко кашлять или лишний раз пошелестеть бумагой. Говорит только он. Только костяшки его пальцев отбивают назидательно дробь о гулкие доски трибуны.
Командир вертолетчиков неслышно вошел в зал, сдернул с белокурой головы подшлемник, долго мял его в руках, никак не решаясь сойти с места. Но вот раскатистое громовое эхо за спиной, словно приказ свыше, толкает его вперед. Прижимая подшлемник к груди, с прикрытыми от сильного внутреннего волнения глазами, он все же четкими шагами прошел сквозь весь занемевший зал к трибуне.
Кулагин прервался на полуслове, колючий взгляд сквозь грозно сдвинутые брови скользнул по смертельно бледному лицу пилота. Казалось, он вот – вот упадет от изнемогающего страха, не проронив ни слова. Хозяин сам недопонимал: что это – вынужденная смелость или наглая дерзость. И только через личное убеждение в самоотверженности простых парней снял деловую маску с лица, дружелюбно понизил голос:
- Что у тебя?
- Товарищ первый секретарь крайкома, прошу прощения, но если мы сейчас не вылетим…
- Знаю! Знаю, черт! Черт бы ее побрал, эту мерзкую погоду! Успеем…
- Нет… Никак нет, гроза близко.
- Еще пять минут… Да ладно, время дороже – будем заканчивать, товарищи. Считаю, всем все ясно на данный момент. Вопросы потом. Держать постоянную связь лично со мной. Главное – выдержка, спокойствие соблюдать. Спокойно, товарищи, работаем.
Это был последний, посещенный ним за двое суток район. Опасаясь из – за нелетной погоды задержаться здесь на неопределенное время, он торопился, не взирая на все уговоры переждать и угрожающий блеск молний, то и дело озаряющих темные силуэты горизонта. Кулагин ни одной секунды не колебался, не приостанавливал шаг, идя впереди сопровождающей толпы. Все же пришлось, как назло. Звонил его заместитель. Он давно нетерпеливо ждал этого звонка. Потому, расталкивая всех, едва не бегом бросился в телеграфную.
- Але?! Ты?!...
- Степан Степаныч! Я! Я!
- Нашелся таки, бездельник! Сукин ты сын, Сергей Яковлевич! Чем ты думал, оставляя меня в такое время без правой руки?! Ладно, вернусь, разберемся. Слушай сюда: сейчас же вылетай в Москву! Да, вместо меня! Ничего не знаю и слышать не хочу твоих мямлей! Чтобы через полтора часа в окрестностях края и духа твоего не было! Что погода?! Плевал я на погоду! Что значит – не в курсе?! На месте в секретариате объяснят! Но если ты опоздаешь на Пленум, а я вовремя не буду знать всего в подробностях - возвращаться я бы тебе не советовал! Я – болен! Так и объяснишь! В конце концов, ты – мой зам, вот и замещай! Все! Удачи, Сергей Яковлевич!
Он никогда никому не доверял безоглядно. Но в этом случае был уверен, видя в своем заме все насквозь, постоянно слыша в нем звонкую струнку услужливого подхалима, человека ограниченного, второстепенного, с хитромудрой натурой четко выраженного карьериста. Сделает свое благое дело, ибо пик всех проявлений власти находится там, куда его посылает судьба. Поэтому лелеял себя надеждой: Беспалько, не только не взирая ни на какую погоду, вылетит в центр, но и , конечно, постарается всячески проявить себя, блеснуть перед глазами нового Генсека.
« М-да-а… Михаил Сергеевич любит подхалимаж, да в людях разбирается не хуже меня. Сразу смекнет: кто и что. Только бы не навредил этой своей навязчивой услужливостью, не переиграл себя, не подставил край на всеобщее посмешище. Уж Мишка – то не упустит случая посмеяться надо мной! Если бы только посмеялся…» - Тяжело вздыхал Кулагин, слушая стремительно нарастающий свист вертолета. – «Вот ведь, давно собирался заменить, все отлаживал. Теперь думай, что может статься. Возьмет там и взболтнет лишнего. С него станется! Да и она, змея подколодная, нашептать со зла всякое может, да и отправит по назначению. Есть, есть куда отправить! Ах, как надо было, не мешкая, как только Сонечка сказала, да развестись, или еще раньше! Ведь с Ольгой все давно кончилось! Да и начиналось ли оно? По настоящему?... Было, пока дети были рядом. Нет, не было настоящего, не было… Видно, и вправду, без любви дети чужими родятся.»
Ему не хотелось думать о детях. Не сейчас. Как - нибудь потом. Выросли как – то сами по себе, покинули родное гнездо. Какие – то странные сомнения иной раз находят: были они на самом деле или только казалось. Ушли, не стало. Слеза по первых порах, иной раз, сама по себе, как бы невзначай, выкатится, да сердце молчит.
« С Ольгой надо бы покруче, ставить вопрос ребром. И что это за детские шалости? Хочет характер проявить? Подумаешь, гордая стала, неприступная, словно скала ледяная! В самом же деле злорадствует! Ревность заслоняет благоразумие. Ну что ж, посмотрим, Оленька, кто здесь хозяин! Вот Беспалько вернется, сразу за воротник возьму! Всю дурь с него повытрушу! Эх, надо бы раньше! Дойдет до верхов – по головке не погладят! Да и черт бы с ним! Меня касается напрямую, в оборот возьмут. Бордель, мол, сам у себя под носом развел! За собственной женой присмотреть не можешь! Копнут глубже, и тогда…»
- Соня! – Вскрикнул он в то время, когда вертолет сильно встряхнуло.
В яркой вспышке молнии Кулагину показалось, что машина застыла в воздухе, вот – вот сорвется вниз. Но видя, как крепко, уверенно держат штурвал руки пилота, он успокоился, наклонился к нему, приоткрыл ухо подшлемника, зарычал, словно встревоженный медведь, почувствовавший приближение опасности:
- Медленно летим, очень медленно!
- Ветер все время меняется! Крутит, черт бы его побрал! Вон, наши сопровождающие, оба внизу! Один – на взлете, второй – только что! Повезло еще, мягко упали! Передают: кости слегка помяли, а так живы! Может, и нам… Пока не поздно…А, товарищ первый секретарь?!
- Нет, вперед!
- Слушаюсь… Видно, Вы и вправду счастливый, Степан Степанович! Долетим!
- Нельзя не долететь! Слышишь, парень, нельзя!
Вертолет снова и снова, словно легкий грузовик, спешащий по ухабистой дороге, бросает со стороны в сторону, подбрасывает вверх, швыряет вниз, внезапно проваливает в невидимые ямы.
- А ведь может упасть, разбиться! » - Подумал Кулагин с замирающим сердцем. Умело управляя силой воли, легко подавляя малейшие признаки страха, ему удавалось развеивать, уводить в сторону встревожено роящиеся мысли о последствиях своей ежеминутной возможности гибели, насильно думая о настоящем. Он все чаще заглядывал в хранящее суровое спокойствие лицо пилота, хладнокровные действия которого убаюкивали. Так и подмывало встать, крепко пожать его мужественную руку, столь уверенно, умело борющуюся с разгневанными небесами. Пусть они взорвутся, лопнут от этого злорадства над человеком! Он непременно победит!
« А я… Чем я хуже, слабее его?! Я! Кулагин?!!!»
В это время в центре, куда едва доносились отголоски катившейся краем грозы, шел мелкий холодный дождь, смешиваясь с тяжелыми хлопьями мокрого снега, густо налипающего на окна кабинета второго секретаря, в которых только и горел яркий свет в полночь. Именно здесь экстренно собрались все его замы. В ожидании, когда за последним плотно закроется дверь, и настанет полная тишина, Сергей Яковлевич раздумывал, взвешивая все «за» и «против» в нелегкой противоречивой задачке. Вылетать ему сейчас же после собрания, повременить или, все таки, остаться, затаиться, выждать. Желательно и в то же время сомнительно было и одно, и другое. Подкалывали бока последствия невыполнения приказа хозяина, так и подмывало оставить все, немедленно броситься в аэропорт. С другой стороны, соблазняли свежие навязчивые мысли о последствиях куда большего масштаба, открывалась возможность сильно пошатнуть трон всесильного хозяина. Ведь если не окажется на Пленуме ЦК представителя одного из самых крупных регионов страны, не будет ли это расценено, как вызов, протест, если не прямая измена. Тут, если действительно Генсеком станет Горбачев, в чем Ольга нисколько не сомневается, хозяину не сдобровать!
Беспалько ясно понимал одно: без риска не обойтись. Нужно совершить отчаянный поступок, намного превышающий самого себя.
Скрепя сердце, он принял сомнительное решение. В первую очередь, прямо, без никаких вступлений, обратился к собравшимся.
- Как считаете, товарищи, стоит ли мне торопиться с вылетом на Пленум вместо хозяина?
Не долго пришлось ожидать. Почти все высказались за Москву, считая подходящим момент самоутвердиться на высшем уровне, с глазу на глаз донести кое – кому свою готовность к самым решительным действиям. А главное: вдохнуть нынешнюю атмосферу Кремля, узнать, чего можно ожидать от него в ближайшее время.
Понемногу тайное совещание превращалось в балаган. Но вот твердый хлопок толстой увесистой папкой о стол прервал общий гомон. Слово брала до сего молчавшая, казавшаяся отсутствовавшей, равнодушной ко всему происходящему, Ольга Николаевна.
- Нет! Товарищи, никак нельзя Сергею Яковлевичу сейчас оставить край! Вы думаете, Кулагин просто так остается, игнорируя указания ЦК? Он что – то задумал, потому и хочет избавиться от своего зама. Не позволим наглого произвола, ибо без головы мы – бессильны! Я только что, буквально час назад, переговаривала с отцом, главным образом об интересующем нас всех вопросе. Что делать? Там о нас не забывают, готовятся четкие указания. Вот… К тому же, как видите, нелетная погода как нельзя лучше утверждает мои аргументы.
- Так что же нам делать, Ольга Николаевна? О чем там говорят? Конкретно, чего ожидать?
- Ждать! Не дергаться, ожидая великих перемен! Но не сложа руки. Действовать аккуратно, незаметно. Как можно больше сохранить фактов, документов, компрометирующих так называемого хозяина и его сообщников. Раскрывать все каналы, особенно по нелегальному промыслу и производству, извлекать факты, копировать все движения черной бухгалтерии. У меня все. Чем кому заниматься, я думаю, Сергей Яковлевич разъяснит более подробно.
- Да, товарищи, в нашем общем деле каждому будет поставлена своя задача. А сейчас прошу расходиться по одному, не спеша. Полковник, останьтесь. С Вас и начнем. Не так ли, Ольга Николаевна?
Она согласно качнула головой., поторопясь захлопнуть оставшуюся приоткрытой дверь.
- Ну что же, Сан Саныч, как успехи на боевом посту? Да ты сиди, сиди. Нашел Кулагинскую тетрадку?
- Так точно, Сергей Яковлевич!
- Где она?
- У него, в сейфе.
- Взломать не мог?
- Не представлялось возможности. Вот если бы раньше…Генерал всю охрану сменил, систему смен каждый день меняет. Как чувствует, старый мерин! Всех моих людей убрал!
- Ладно, с тобой ясно, не бубни. Покончим с ним – покончим с ней. Иди, ищи подход к сейфу. Хоть на приступ иди, но тетрадь добудь!
- Есть на приступ! Был бы приказ!
- Дверь захлопни!
- А если он не шутит, Сереженька?
- Ты о чем?
- Возьмет – и начнет войну!
- Не начнет, самоуправство ему не к лицу. Не смотри, что придурком кажется. Соображалка у него на месте, работает не хуже генеральской.
- А в остальных ты уверен? Я как – то начинаю тревожиться. Они ведь предают даже его, хозяина!!!
- Уверен – не уверен! Сейчас не стоит об этом. Не беспокойся. Они знают. Есть у меня свой особый метод воздействия. Похлеще Кулагинской черной тетрадки!
- Ого!
- Нет, нет, тебя, Оленька, в нем точно нет! Ты у меня надежно отдельно в самом надежном сейфе спрятана!
- Ой ли?! Не спеши, дорогой. Это я тебя могу спрятать, куда захочу и когда захочу! А теперь, с чего думаешь начинать? Время поджимает, Кулагин вот – вот явится!
- Хорошо бы нейтрализовать генерала. Пусть своим шефом займется вплотную Крижный. Как считаешь?
- Нет, я сама попытаюсь, без лишних жертв, переманить его на свою сторону. Иван ведь и мне кум. Во всяком случае, мы с ним не враждуем. К тому же, он далеко не дурак, должен оценить ситуацию правильно.
- Опасно с этим напрямую подходить к генералу. Тут особая дипломатия нужна. Ну, если что пойдет не так, можно свернуть на неудачную шутку. Мол, на вшивость проверяла… Нет. Не поверит! Этот старый пес, как никто, предан хозяину!
- Да ну его! Оставим все разговоры на потом! Сереженька, мы слишком напряжены, тебе не кажется? Нет? Зря. Ну иди ко мне, мой милый, покажи, как ты умеешь владеть безграничной властью…
- Оленька, ты с ума сошла! Прямо здесь?!
- Здесь, милый, сейчас… Я – хо-чу…
6
По возвращении Кулагин казался слишком уставшим, во многом не похожим на самого себя. Красные от бессонницы глаза все время клонились вниз. Голос охрип. Да и разговаривал он теперь только по мере крайней необходимости. Не было слышно громогласных командных окриков. Только шаги, как удары тяжелого молота об угол дома, однотонно раздаваясь, оповещали о его прибытии. Секретарь спешил навстречу, улыбаясь какой – то странной, но искренней улыбкой, все время пытаясь спрятать и без того едва видимые за толстыми стеклами очков глаза. Кулагин еще при входе ощутил необычно странную, сдавленную атмосферу. Какая – то излишняя напряженность висела в воздухе, мешала свободно дышать. Тревожное предчувствие непонятно чего преследовало его все это время. Отложив вопросы на потом, он велел секретарю никого к нему не пускать. Наглухо заперся в кабинете. В поспешности вылета он забыл о самой главной мере предосторожности, оставленной здесь почти на виду, в маленьком сейфе, спрятанном позади большого.
Облегченно вздохнул: « Фу ты… Надо же было так – то…»
Толстая черная тетрадь, о которой переживал больше всего, плотно прижатая тускло блестевшим золотой рукояткой именным пистолетом, была на месте.
« Все еще не так плохо, как могло бы быть. Видно, удача не совсем оставила меня. Только нельзя, ой, как нельзя, Степан Степаныч, сейчас подобных ошибок допускать.»
Эту тетрадку он придумал давно, заводя досье на каждого члена своего аппарата, а также их замов. Поначалу записи велись тайно, время от времени, походили на какое – то хобби, забаву для самого себя. И только опыт безграничной власти смело раскрывал карты, воздавая каждому по своим шкурным делам или делишкам, под коими ставились его печать и личная подпись их совершившего. Пойманный за руку не разбирался особо на партсобрании, не смещался, не привлекался к суду. Подписывавшийся подписывал пожизненную обязанность ему, как надежную гарантию безграничной преданности.
Так он считал всегда, свято веря в ее магическую силу, и только сейчас не на шутку встревожился. Ведь в ней, как в стеклышке, отображается и его судьба.
« Найдут, здесь непременно найдут… Дома?... Нет… На даче?...Тем более. Если что, там в первую очередь будут искать. Может, у Сонечки? Ой, нет! Нет и нет! Лучше сразу голову на плаху! Может… Может, там?...» - Вспомнилась небольшая квартирка где – то в старой части, оставшаяся пустынной после отъезда детей, до сих пор зачем – то сохраняемая Ольгой. Она ее часто называла «запасной аэродром». Он от такого неожиданного воспоминания он даже слегка вспотел.
- Вот когда она пригодилась! Надо же. Как в воду смотрела, стерва! – Бубнел себе под нос Кулагин, по школьному быстро засовывая тетрадку за пояс, одновременно нажимая кнопку секретаря.
- Петрович! Что там Москва?!
- Молчит, Степан Степанович! Круглосуточно дежурим, тишина!
- Может, связь порвана, а?!
- Связь есть, проверили.
- Молчит, говоришь… Как?! А Безпалько?!
- Ни слуху, ни духу!
- Как это?! Не может быть! Разве до сих пор ни разу не созванивался?! Ни о чем не сообщал?!
- Нет.
- Что ты все заладил: нет да нет?! Черт знает, что такое! Слабинку почувствовали?! Вашу мать! Сейчас же собери всех! Чтобы через пол – часа…
- Невозможно, Степан Степанович, через пол – часа. И за двое суток вряд ли будет возможно. Сергей Яковлевич перед вылетом всех отправил по районам, выполнять Ваши распоряжения.
- Мои?! Ты, часом, в дуб не врезался?! Я же его отменял… Перегрелся на солнце, а?! да не ты, Беспалько! Будь он неладен!... Ладно, давай, кого есть!
- С членов нашего Политбюро на месте только начальник милиции.
- Та – а – к… А прокурор?
- Болен.
- Болен?! Кто позволил?! Мерзавец! Немедленно пиши ходатайство в Генпрокуратуру об его отстранении! Разгильдяй!... Да не ты! Давай генерала!
- Он здесь, в приемной, давно дожидается.
По одному необычно угрюмому виду не очень старого, но успевшего за столь короткое время заметно осунуться, по потемневшему вечно розовому лицу генерала сразу стало ясно: не обошлось, в крае началось то, к чему готовился с таким усердием и чего боялся больше всего. Да и праздничный мундир, обвешанный всеми орденами, не придавал в таких случаях обычной парадности, а еще больше усиливал в нем добела напыщенную траурность. Так хотелось обнять, утешить друга. Но Кулагин боролся с эмоциями, в гневе пытался отогнать плохие мысли.
- Что случилось, дружище? Не узнаю тебя, Иван Трофимович, вырядился, как на парад, а морда белая, будто на похоронах.
Генерал приподнял седую голову. Кулагин вздрогнул, встретив глубоко запавшие, прямые, без движения, как застывшая истина, обреченные глаза.
- Горбачев?...
- Да. Как ты и предполагал. Только что по своим каналам узнал. Избран единогласно. С минуты на минуту сообщат народу радостную весть. Да суть не совсем в этом.
- Ты заболел? Ясно, хочешь, как наш доблестный прокурор, в кустах отсидеться?
- Нет. Здоров. Давно хотел тебе предложить отправить меня на пенсию к чертовой матери, за несоответствие. Не болезнь это, Степа, - старость. Вот оно и выходит боком. Даже этого тихоню прокурора понять можно. Хотя, будь моя воля, сейчас бы арестовал, не задумываясь.
- Он что, в самом деле не болен?
- Нет. Конечно, симулирует, сволочь. Временно самоустанился, не дурак! Нет, далеко не дурак!
- Тоесть? Ну – ну?!
- Мудрит, перестраховывается. Вот скажи: у тебя есть прямые инструкции или свежие указания на данный момент?
- Нет, не поступали, пока тихо. И я знаю, хорошо понимаю, почему.
- Это затишье, надо полагать, перед бурей. Так? Вот полюбуйся, вчера только пришло от моего министра. Совершенно секретно, с пометкой – лично. Мол, никаких действий не предпринимать. В случае возможных политических провокаций, обо всех малейших подозрениях на беспорядки докладывать лично. Сиди. Свернись, мол, в своей норке ежиком, даже если мыши тебе пятки щекотать начнут – не пикни. А я ведь только разобрался. Понял их намерения, разгадал всю систему заговора и уже кое с кем собирался беседовать по душам. Выходит, опоздал… выходит. Опростоволосился. Вот рапорт…
- Убери. Ты с ума сошел, Иван. Меня одного бросить хочешь на растерзание пройдихвостам?! Чем ты лучше их?! Постыдился бы в такое время сдаваться! Лучше объясни – что и как!
- Я, уже было, подробный рапорт о системе предательской паутины подготовил в КГБ. Да, как видишь, вяжут по рукам и ногам! Вяжут, Степан, видимо, крепко засели, коли так! Вот знаю наверняка: мой личный зам – враг! Да и твой тоже! Да, да! Второй секретарь ЦК крайкома главенствует шайкой перевертней, основная цель которых, очевидно, свержение твоей диктатуры, так сказать, и восстановление своей, как они ее называют, демократической власти. Если это произойдет, нам придется или шкуру менять, или головы терять. Такова обстановка, Степан…
- Та – а – ак…Не понял, что это ты тут несешь, пенек старый?! Ум за разум зашел?! Какая такая другая власть?! Ты это брось, Иван, пьяные бредни молоть! Я еще хозяин! Я! И власть здесь моя! Всякой швали горлопастой бояться не намерен, и тебе не позволю! Так что, убери сопли, еще ничего не ясно – подозрения, предположения… Пусть только явится или хотя бы позвонит эта мразь!...
- Не позвонит.
- Что – о – о?! – Все это время лицо Кулагина постоянно менялось, как мигающий светофор – краснело, зеленело, покрывалось пятнами, и, наконец, стало неподвижно, смертельно бледным.
- Не позвонит, Степан. Сядь, успокойся. Не позвонит, потому что его там нет. В этом могу поручиться головой. Теперь понимаешь, что грозит тебе лично при любом раскладе?
- Что ж, вокруг измена?!
- Чистой воды.
- Выходит, нет выхода?! Предлагаешь сдаться?
Генерал молчал. Только еще ниже склонил голову.
- Врешь!!! Я – Кулагин!!! слушай приказ, генерал! К черту Москву! Пока туда – обратно дойдет… Надеюсь, ты со мной? Если нет – не очень – то обижусь.
- О чем речь? Ты же знаешь…
- Раз так, слышишь, Иван Тимофеич, немедля разыщи мне эту сволочь, арестуй всех, кто с ним! Спрячь куда подальше всех, кого посчитаешь нужным! Хоть в тайгу!
- Да, но арестовать второго секретаря крайкома партии без соглашения…
- Знаю! Да некогда рассусоливать, выполняй! Тряхнем стариной, а там…
- Есть выполнять!
Едва их руки сжались в тесном пожатии, в кабинет без доклада вошел чем – то сильно взволнованный секретарь. Некоторое время он силился и не мог внятно сказать:
- Извините, Степан Степанович, с аэродрома передали: только что прибыла многочисленная правительственная делегация. Сергей Яковлевич встречает.
- Как?! – Зло простонал Кулагин, вздрагивая от негодования.
- Вот, Степан, кажется и все… теперь уйти с честью не дадут…
- Не паникуй, генерал, может, провокация?
- Скорее, катастрофа. Для нас, во всяком случае, более чем очевидно. Теперь все, поздно.
- Что ты такое несешь, Иван? Ничего не поздно! Я пока хозяин, и…
- Нет, не остановить падающих с горы камней, если сама гора трясется!
- Это я?!... Я трясусь?!... Да ты на себя посмотри! Нюни распустил! Поздно, невозможно! Никогда не поздно, генерал, выполнять свой долг до конца! Нас с тобой еще никто не смещал, не отстранял от дел! Стало быть, мы в силах раздавить всех червей, повыползавших наружу! Неужели ты и вправду считаешь, что все так просто?! Одним махом можно разрушить все?! Уничтожить Кулагина?! Отвечай!
- Никак не считаю, но…Разрешите выполнять, товарищ первый секретарь крайкома партии?
- Что выполнять?!
- Свой долг!
- Иди, Иван. Сделай все возможное и невозможное! Верю в тебя и надеюсь…
- Не подведу, ты знаешь. Себя береги, Степа… Прошу как друга, не лезь на рожон, что бы там не происходило. Держись.
« Он никогда так не говорил.» - Подумал Кулагин, невольно вслушиваясь в притворно бравые шаги друга. – «Неужели все действительно настолько непоправимо плохо?... Может, он знает больше, чем говорит? Может, действительно, приболел? Не зря такой смертельно бледный, мрачный, да и говорит уж слишком обреченно. Оробел… Признаться, и самому не по себе. Уж слишком круто обернулось, хотя и знал, ждал… Всего ждал, только не измены изнутри. И до чего же хитер, смел, черт возьми, оказался этот мерзавец! Давно готовился, все продумал! Как время подобрал, в самую точку! Вот тебе и Беспалько! Ограниченный, льстивый, паршивый кот! Неужели доведет до конца?! Что же делать тебе, Степан Степаныч? Как пресечь, как остановить взорвавшийся произвол?... Нет, он не посмеет стать поперек! Знает: раздавлю!!!»
Ему все еще никак не хотелось верить в этот уж слишком откровенно наглый подлог, в сомнительно спланированный, подготовленный и уже назревающий переворот в его собственном доме. Больно и стыдно признавать собственную слепоту, тлеющее, ребяческое бессилие перед неизвестно чем. Тем не менее, он хорошо понимал: надо успокоиться, обдумать, принять все, как есть, и действовать в ответ наверняка. Так ему хотелось вновь хоть ненадолго запереться в кабинете. Но взрывной характер уже не мог удержать бушующей ярости. Едва присел в кресло, вскочил, как ужаленный невидимой змеей, представляя ехидно – наглую рожу Беспалько. Тяжелый кулак резко опустился на край стола. Стеклянный графинчик с водой подпрыгнул, упал под ноги и разбился. Бессилие распаляло гнев, толкало в коридор, и уже весь персонал почувствовал присутствие здесь хозяина.
- Сволочи! Почему тишина?! Кого хороним?! Всем работать! Никому не оставлять рабочих мест без моего письменного разрешения! Секретарь! Петрович! Черт бы тебя побрал!
- Я здесь, здесь, Степан Степанович! Какие будут указания?
- Здесь он! Вечно из – под руки! Указания! У нас комиссия, а у тебя бардак! Вот, смотри, пыль кругом! Бездельники! Тунеядцы! Всех по колхозам, коров доить! В леса, на лесоповалы! Засиделись!...
В самый разгар буйства, когда с трепетом распахивались кабинеты, а взрывы криков доходили до хрипоты, вдруг стало тихо. Последний отголосок, оборванный на полуслове, утонул в тишине. Вспыхнувшие навстречу, словно окатившие холодной водой, нежно улыбающиеся, огромные глазки Сонечки моментально охладили казавшийся безудержным, все пожирающим, жар всесильного хозяина. Он потупился, словно напоролся на что – то важное, столь необходимое, но пока недосягаемое. Дружески похлопал Петровича по плечу, как бы извиняясь, незаметно подал условный знак занемевшей в ожидании Сонечке. Она вся вспыхнула, словно свечка затрепетала, потянулась было, сама себя позабыв, навстречу. Прошептала «да» и едва не свалилась без чувств.
7
Незваных гостей хозяин встречал, торопливо сходя с высоких ступенек со всеми оставшимися при нем на это время членами правления. Кортеж роскошных автомобилей его же гаража, всегда бережно хранившихся для особых торжеств, почему – то без его ведома, бесшумно приближался. От такой демонстративной, самоуверенной наглости у Кулагина на миг потемнело в глазах. Ему казалось, он совершенно оглох и вот – вот ослепнет от унижения, явно ощущая себя беспомощно – злорадствующим волком, загнанным в угол плотной толпой мстительных охотников. Машины подъезжали, строились в ровный ряд. Дверки открывались, выстраивалась охрана, вот – вот появятся важные особы. Но он, твердо зная, что надо собраться, сделать вид добродушного хозяина, все еще никак не мог преодолеть странную ребяческую робость.
«Надо, надо, надо…» - Говорил он сам себе, натянуто улыбаясь, пожимая руку очередному представителю. Но вот Кулагин даже вздрогнул, замер от неожиданности. К нему быстро пробирался через толпу «сам»… Волосы приподнялись, зашевелились под шапкой.
«Неужели…нет, не он!...»
Солидный, среднего роста, круглолицый, с широко растянутой, слегка перекошенной, неугасающей улыбкой и блеском огромных очков из – под сдвинутой на лоб шляпы, действительно походил на него, даже походка та же, та же манера протягивать руку. Еще немного и, казалось, вот – вот заговорит его картавым голосом. Кулагин неожиданно для самого себя искренне также в ответ заулыбался такому явному сходству.
- Рад, очень рад, такая честь встречать…
- Обойдемся без церемоний, Степан Степанович. Сразу к делу. Наверное, Вас извещали? Нет?... еще лучше. С сегодняшнего дня, товарищ предкрайкома, в Вашем хозяйстве будет работать государственная комиссия по всем организационным вопросам политики хозяйственной экономики края. Я – ее представитель при секретариате ЦКП Поздняков Геннадий Валентинович.
- Что ж, добро пожаловать, Геннадий Валентинович.
- Я вижу: Вы несколько удивлены. Не волнуйтесь. Всех проверяем. На то есть решение Политбюро, в связи с изменением некоторых политических вопросов. Да вы и сами знаете, какие наступают нынче времена: перестройка, гласность, переход на рыночные отношения. Вы понимаете?
- Да, конечно, но почему?...
- Что почему, Степан Степанович?
- Имею в виду, почему не предупредили? Мы бы встретили, как положено, честь по чести.
- Не стоит лишних беспокойств. Странно, что вы не в курсе. Мы ведь перед самым вылетом… Что же, ничего страшного, Ваш заместитель все прекрасно организовал. Жалко, Вы приболели и не смогли присутствовать на Пленуме. Пойдемте в Ваш кабинет, у меня по этому поводу конфиденциальный разговор.
«Конфиденциальный разговор… Значить, будет склонять к добровольной отставке, без лишнего шума и суеты. Мудро, похоже на него. и если откажусь наотрез – шабаш? Следствие?... нет. Волокита. Рубят с плеча… Сам как бы окажется не при чем, мол, есть решение Политбюро. Если оно состоялось, так быстро не решить. Подготовили заранее? Возможно… тогда… тогда…» - Думал Кулагин, все время оглядываясь назад, как бы ожидая удара в спину. –« Надо будет срочно заменить… Кем?...» - И только сейчас, при входе в здание, он понял, на кого так опасливо оглядывался. Там, внизу, из – за широких спин охранников, выглядывало счастливо улыбающееся лицо Беспалько.
- Сволочь! – Простонал он сквозь сжатые зубы.
- Вы что – то сказали?
- Да. Я говорю: добро пожаловать в мой кабинет. Как говорится, чем богаты…
- Ну – у… Вам ли прибедняться, Степан Степанович! Хоромы вон, под стать Кремлевским! Богатющий край! Можно уверенно сказать: одна из самых надежных опор государства!
«Да. Вот оно: вокруг да около.» - Он молча слушал, сидя в своем кресле в пол – оборота к краснословному собеседнику, потупясь, ждал главного.
Поздняков не торопился. Искося время от времени поглядывая на хозяина, как бы собираясь с мыслями, заложив руки за спину, долго широко прохаживался по кабинету. Наконец, тон голоса его резко изменился.
- Да, так вот, довожу до Вашего сведения решение Политбюро ЦК.
Сердце екнуло, зашевелилось. Кулагин уже второй раз за день почувствовал его неумолимое биение.
- Что с Вами?
- Ничего. Простудился. – Он натурально громко раскашлялся.
- Степан Степанович, Вам, наверное, пора лекарства принимать. Буду с Вами предельно откровенен, по возможности краток. Я всегда Вам симпатизировал и, признаться, давно мечтал познакомиться лично. Вижу, Вы удивлены. Видите ли, работая в комитете по внутренним вопросам, мне приходилось не раз заниматься Вашим краем. Признаюсь: был немало поражен несравненно огромным масштабом, всеми теми выдающимися достижениями…
- Хорошо. Тогда к чему вся эта комиссия, если Вам и так все известно?
- Да, конечно, Вы правы, нельзя рыться в цветущем саду. Между нами говоря, это не совсем комиссия, где рвут и мечут, разыскивая негативы. Просто проверка, конечная цель которой, простите, проанализировать, дать правильную оценку готовности к предстоящим изменениям структуры хозяйствования. Другими словами, сумеете ли вовремя вписаться в перестроечный период. Мы Вам, конечно, доверяем. У меня лично сомнений никаких не возникает. Но, увы, директивы, как сами понимаете, надо выполнять. А они очень и очень строги. Возьмем хотя бы то, что на время нашей работы Вы отстраняетесь от занимаемой должности. Не беспокойтесь, уверяю Вас, мы не на долго.
- Кому сдать дела?...
- Нет, нет, никому. Вы не поняли. Всего лишь на два – три дня, может, неделю, как пойдет. Пока отдыхайте, поправляйте здоровье. Не покидая города, в любую минуту можете понадобиться. Да, и вот еще что, едва не забыл, самое важное. Михаил Сергеевич в личной беседе просил передать, что то его предложение остается в силе. Конечно, не мое дело, но мне показалось, он в Вас очень заинтересован. Ждет Вашего согласия.
- Если не соглашусь – снимет?
- Нет, нет, таких, как Вы, не снимают, а повышают. А бы на Вашем месте не медлил. Вы нужны там, где вертится самая середина круговорота.
- Хотел бы я знать, что происходит в самом деле. Помните: «мы свой, мы новый мир построим» ? Будете ломать старый?
- Скорее обновлять, преобразовывать. Разве Вы?...
Но Кулагин больше не стал слушать. Молча махнул рукой, вышел. Для него еще ничего не прояснилось, а подумать было над чем…
Во время сопровождения московской делегации Сергей Яковлевич уже выдавал себя полноправным хозяином. Несколько оправившись от постоянно гнетущего его щепетильного страха, вел себя подобающим образом, раскованно – учтиво всячески изображая добродушного всезнающего хозяина. Вот только по мере приближения к крыльцу родного управления он помрачнел, совсем перестал улыбаться и, еще издали увидев Кулагина, совсем растерялся, съежился. Возникло неожиданное желание сначала остановить машину, выйти, исчезнуть, потом просто распахнуть дверку и выпрыгнуть на ходу. Все же сдержался, отдаваясь на волю судьбы, а она ему сейчас благотворила. Теперь оставалось только ждать. Сдержится Кулагин в присутствии кремлевских или… Вся кровь вмиг сошла с окаменевшего лица Беспалько. Он вспомнил, как бесцеремонно Кулагин на глазах всех членов ЦК крайкома буквально выгнал собственную жену из членов своего Политбюро. Одним махом королева превратилась в мелочного чиновника всего лишь за небрежное отношение к своим обязанностям. Не побоялся даже ее всесильного отца и всех тех огромных связей. Никто не посмел возразить, даже он сам, ее преданный друг. Кто же сейчас защитит, замолвит слово, сумеет удержать над его головой тяжелую, беспощадную руку хозяина? От этой неотступной навязчивой мысли Сергей Яковлевич содрогался все больше. Беспокойно дергаясь, то и дело цеплялся за холодную руку Ольги Николаевны, как бы хватаясь за последнюю надежду небрежно брошенного судьбой спасательного круга.
Пронесло! Прошла грозная туча стороной! Солнце снова улыбалось ему заманчивой улыбкой. Видимо, хозяин в суете забыл о нем, не увидел, не потребовал к себе. Значить, чаша счастья все еще в его руках, еще немного, и можно, наслаждаясь, испить ее до дна.
По общему согласию решено было дожидаться в машине, пока хозяин не покажется у входа. Трое заговорщиков, укрытые плотной тенью тонированного стекла. Затаив дыхание, с трепетом дожидались необратимых перемен. Молодое солнце в это время едва входило в зенит, ослепительно ярким пламенем обжигая почерневший снег. В салоне становилось жарко. Ольга Николаевна сбросила с плеч полушубок.
- Кошмар, как долго.
- Ну, что там, полковник?
- Нет, это не он. Я скажу, если что, Сергей Яковлевич.
- Смотри внимательно. Как только покажется – заводи. Если хоть шаг сделает сюда – отъезжай.
- Знаю… Может, окно приоткрыть?
- Нет.
Их неодолимое желание переросло в твердую уверенность в неминуемой отставке Кулагина. Ради одного только жалкого вида в последнем полете бескрылого орла они готовы ждать, перенося любые невзгоды и лишения. Больше всех переживал за исход этого дня, или часа, или медленно угасающей последней минуты Сергей Яковлевич. Именно сейчас, когда он, самоотверженно бросив вызов «самому», подставил себя под тяжелый удар истории, рискуя не только карьерой, но и головой, он не допускал малейшей мысли о возможном неблагоприятном обороте. И ежели она, как холодный слизняк, все же проскальзывала сквозь узкие щели сомнения, опять возникало желание все бросить, немедленно уехать, скрыться на время, где – нибудь переждать, пока ситуация совсем не разъяснится сама собой. Вот только куда? И он вновь и вновь задает себе этот томительный вопрос: куда7… Его коробит от спокойного вида подполковника, только и мечтающего, даже сейчас, на пике истории, как бы поскорее перекусить. С него, в лучшем случае, снимут погоны, понизят в должности. Для него, как и для Олечки, это всего лишь опасная игра. У нее влиятельный отец в Москве, дети за границей – большая птица. Если что – вылетит, и поминай, как звали. А вот его… Кулагин, если выберется из этого болота, не пощадит.
- Смотри, смотри, вроде, как он! Во – он, Сергей Яковлевич, выходит! Сам на себя не похож! Мрачный, без шапки!
- Знать бы. Что сейчас у него на уме. А, Ольга Николаевна?
- Вижу, обижен чем – то сильно, злой… Смотрит по сторонам, словно затравленный зверь.
- Заводи, полковник!
- Двигатель работает.
- Трогай потихоньку.
- Да погодите вы паниковать, мужики! Ведь мимо прошел, даже не посмотрел в нашу сторону! Видно, припекло, не до нас! Так тебе и надо, старый пень!
- Один… Совсем один, без охраны… Хороший знак.
- Сергей Яковлевич, я так думаю, что охрана ему теперь ни к нему.- Нарушая всеобщую конспирацию, вольно засмеялся полковник. – Ну, кому он нужен без власти? И шапки?
- Пора! За дело, товарищи!
- Погоди, погоди, Сереженька, пусть за угол зайдет. Вот так… Теперь можно.
Удача шла по пятам. Ольга Николаевна даже как – то совсем по – девичьи вздрогнула, от радости едва не запрыгав на одной ножке, когда ни в коридоре, ни в кабинете никого не оказалось. Даже Петровича! Верный страж всеобщего порядка отсутствовал. Видно, повел гостей вниз, в столовую. Стопки нетронутой документации разбросаны по столу. Главное: оба сейфа не заперты. Видимо, Кулагин был настолько потрясен своей отставкой, что позабыл обо всем на свете.
«Интересно, интересно.» - Подумала Ольга Николаевна, медленно приоткрывая заветную дверку маленького сейфа. – «Вспомнит ли он сейчас о своей шлюшке Сонечке?»
И вдруг торопливая рука отдернулась, застыла в воздухе.
- Как?! Товарищи! Здесь ее нет! Только пистолет…
Первому удачно удалось удивить, и еще более насторожить сотоварищей. Было ясно: Кулагин не так глуп, чтобы не перестраховаться, понадежнее перепрятав смертоносный яд. Однако, выходил он без каких бы то ни было вещей. Значить, кому – то передал.
- Генерал!? – Сдавленно, от внезапной ярости, прохрипел Беспалько, ухватив пятившегося было полковника за воротник.
- Ну, что скажешь?!
- Д –да… Мне докладывали: он был здесь, как раз перед этим…
- Почему я об этом не знал?!
- Так а я почем знал? Он часто ходит сюда! Раз по пять, бывало, на день! Он ведь шеф – не я!
- Вот и пойдем трясти твоего шефа! Обещаю: если вытрясем, уже завтра может быть тебе на его месте генералом! Но если нет!...
- Ладно вам! Нашли время! Оно не ждет, Сережа! Дело надо делать! Только где сейчас куманек мой?
- У себя, Ольга Николаевна. Как суслик, в норе окопался. Скрипит, пыхтит. Все что – то высчитывает.
- Вот и хорошо.
Генерал встал, развел широко плечи, тяжело шагнул навстречу необычному шуму торопливых, как барабанья дробь стучащих, сразу нескольких пар ног. И когда гости ворвались бесцеремонно, ничуть не смущаясь, едва заметно заулыбался краешками поросшего мелкой щетиной рта:
- А… Вот и вы… Ждал! Уж, было, стал сомневаться, не забыли ли старика, товарищи заговорщики?!
- Не забыли, не забыли, Иван Трофимович! Открывай сейф!
- Сейф? А зачем Вам, Сергей Яковлевич?
- Открывай, тебе говорят!
- И рад бы, да не могу!
- Я Вам приказываю, генерал!
- Не имею права. Как видите, все здесь опечатано, кроме меня самого, конечно. Да и от должности на время отстранен.вот ключи, может, сами, товарищ второй секретарь крайкома партии?
Беспалько обернулся к остальным, образуя шепчущийся треугольник.
- Как поступим, Ольга Николаевна? Вскрывать самовольно нельзя.
- Конечно, конечно, надо кое с кем переговорить. Я сейчас, а вы поищите в столах.
Прошло чуть больше четверти часа. Вошел в сопровождении тяжело дышащей от скорой ходьбы Ольги Николаевны московский генерал, молча вскрыл сейф. Того, что ожидали, в нем не оказалось. Скорбная тень легла на непонимающие лица заговорщиков. Ближе всех к хозяину кабинета оказался Сергей Яковлевич.
- Где?! – Зло прошипел он у самого уха.
- Что, собственно, Вас интересует?
- Тетрадь Кулагина?!
- Ах, да, да… Слышал о такой… Только никогда не видел…
- Слушай, ты! Гнилое корыто в погонах! Кого дурить вздумал, знаешь?!
- О, знаю!
- Да я…
- Погоди, Сергей Яковлевич, успокойся. – Вмешалась Ольга Николаевна, легко оттолкнув небрежным движением плеча Беспалько. – Иван, послушай, ты же мне такой же родственник, как и ему. Нет, нет, конечно, не в этом дело. Поверь, мы тебе зла не желаем. Отдай эту чертову тетрадь. Разве не знаешь, не понимаешь, что происходит? Времена меняются! К лучшему, Иван! А ему все равно вот – вот конец!
- Времена, Ольга, меняют люди… Не понимаю, не могу вас понять! Чего не хватает?! Чего добивается?!
- Да что тут непонятного, Иван?! Либо ты с нами, либо…
- Кто вы?!...
- Не узнаешь?! – Вскипел Беспалько. – Забываешься, генерал!
- Не я забываюсь! Не Вы ли, Сергей Яковлевич, нагло предали своего руководителя, считавшего Вас своим товарищем?! Не Вы, Ольга Николаевна, легко предали мужа, отца своих детей?! Ты же, полковник, лицемерно изменил чести офицера?!!! Мне же, как видите, нечего больше предавать! Не осталось!
- Подумай, Иван, что ты говоришь! Опомнись, пока не поздно! Вспомни, как дружили, как я любила когда – то твою Наденьку!
- Когда – то, Ольга, сейчас не вернешь! Не так ли, Сергей Яковлевич?
- Хорошо подумал, умник?! Святошу из себя строишь?! Да если копнуть самую малость, ваших с Кулагиным делишек хватит не только погоны сорвать! Не мне тебе об этом напоминать, Иван Трофимович! У тебя есть еще, быть может, сутки – двое. Потом – пеняй на себя!
- Ух ты, как заговорили! Можно многое понять, но принимать нельзя! Неужели вся Россия, весь Союз вот так, сам себя изводить пожелал?!
8
В этот день с пухлых щек Сонечки не сходил розовый румянец. Сама себе удивляясь, она никак не могла обуздать безудержную сумасшедшую игривость. Когда пыталась остановиться, напуская на себя должную серьезность, плотно сжимая губы, подобно ему, сурово сдвигая тонкие непослушные брови, тут же взрывалась веселым, хихикающим смехом, и долго потом еще не могла успокоиться.
«Нет, нет, пусть будет, как есть!» - Подумала она, наконец ясно безнадежно понимая, что не сможет спрятать себя от себя. Истинного счастья невозможно скрыть, нельзя подавить блаженствующей страсти любви, если тебе чуть больше за двадцать лет. В ожидании его прихода она так долго не могла найти себе места. И вот он рядом: печальный, строгий, неласковый. Совсем не разговаривает. Только задумчиво все смотрит в потолок да тяжело вздыхает. От этого ей становится не по себе. Хочется страдать вместе с ним, вздыхать, как он. Но не может себя заставить, потому что не может понять, отчего он такой далекий, как бы не родной. Тревожная мысль, словно мимолетный звук, коснулась ее сердца. Может, он больше не любит? Чтобы узнать, она прибегала к разным девичьим ухищрениям: осторожно поддергивала, старалась как – то уязвить. Нет, не помогали даже самые нежные ласки. Тогда Сонечка попыталась стать серьезнее, намного серьезнее, чем он сам. Не получилось. Слишком мягко, изнеженно истомой было девичье сердце.
- Степан?!... Степ!... Степка! Ну скажи, о чем ты думаешь, все вздыхаешь нехорошо? Вот и мне плакать хочется за тебя, когда я такая счастливая! Вот ты есть – и будто тебя совсем нет рядом1 только тень. Дай руку! Слышишь, как сердце за тебя стучит, разрывается! Не может оно любить, не понимая, не слыша тебя!
Сначала не расслышала чей – то странный, глухой голос, словно в спальне был еще кто – то.
- Сонечка, тебе нужно уехать…
Обнял, прижал к груди, прошептал на ухо:
- Слышишь, надо, милая, так надо.
Сама не своя, Сонечка вырвалась, вскочила на ноги.
- Как это, уехать?1 степан?1 зачем?1 ты меня больше не любишь?! Я тебе не нужна?! Поэтому ты такой, да?!
Она шептала быстро, трепетной перепуганной птичкой.
- Ох, Степка, милый, не пугай! Так ведь и умереть не долго! Случилось что? Это из – за комиссии?... Ох, Ольга Николаевна?... Да?... Или я… Или ты…
- Погоди, Сонечка, не надо гадать, перестань дрожать! Не волнуйся так, девочка моя! Я не могу всего объяснить… просто нам надо на время расстаться…
- На время?! Расстаться?1 я не понимаю, отчего вдруг?! Ты серьезно, милый?
- Обстоятельства в данный момент сильнее нас. Хотя я всегда был уверен в обратном. Я считал… Я хотел… Нет, я был вполне уверен, что не смотря ни на что, в любой ситуации смогу тебя уберечь, защитить. Да только, оказалось, на деле я безнадежно слаб. Сам себя защитить не могу. Как нашкодивший школьник, пойманный за руку, растерялся, опускаю руки и голову, полагаясь на милость судьбы. Вот только тобой рисковать не могу. Ты у меня – самое дорогое, единственное, что еще осталось непоколебимо святого. Потерять тебя в этой суматохе, не предвещающей ничего хорошего, значить, лишиться больше, чем жизни. Пойми и прости. В любом случае я приеду за тобой.
- Нет, нет, не уговаривай! Я понимаю твою тревогу. Мне даже немножко приятна твоя забота. Но, может, тебе просто что – то нехорошее показалось? Или сон плохой приснился? Все проходит: сегодня – так, а завтра…
- Завтра может не быть… Да, я боюсь…за тебя…за себя… За край свой боюсь! Этот страх не оставляет меня, наоборот, усиливается. Потому, как не понимаю, что нас ждет завтра или уже сегодня! Я не могу ничего предпринять в неведении! Против надвигающейся катастрофы чувствую свое бессилие! Поэтому ты должна уехать отсюда как можно быстрее! Умоляю, не упирайся!
- Не поеду! Только с тобой! Ты меня приручил, влюбил в себя до безумия! Мои глаза только – только и открылись на жизнь, на свет! А теперь гонишь?! Знай, я не знаю, что с собой сделаю! Умру, но не уеду!
Сонечка смутилась, даже притихла, еще больше покраснев от необычно резкого, непримиримого тона собственного голоса. Кулагин также онемел от удивления. Приоткрыв рот, с минуту хлопал глазами, как бы разгоняя перед собой темноту. Ему никак не удавалось сразу сообразить: как, чем ее присмирить? И еще больше настораживало собственное бессилие, переходящее в робость перед этим решительным, пылающим жестоким отчаянием взглядом. Отчего все нутро сжималось жалостью. Сонечка не унималась.
- Что хочешь со мной делай, все равно никуда от тебя не денусь! Ты, может, сошел с ума?! Вот и хорошо! А я давно сумасшедшая, потому как безумно люблю тебя! Куда мне? Зачем?! Ну, может, и снимут тебя! Жизнь от этого не прекратится! Может, еще лучше станет!... Ну вот, хватит, что это я… Накричала на тебя… Прости, милый… Испугалась я, Степка, очень! Больше не буду. Не думай ни о чем таком, ладно? Лучше спи. Усни, хороший мой…
- Может, усну, постараюсь не думать, если ты пообещаешь…
- Нет!!!
- Да, милая!!! Меня могут арестовать, посадить, даже…
- И пусть! В тюрьму, так в тюрьму! На Луну, так на Луну! Только бы вместе, рядышком! И пусть все вокруг горит ярким пламенем! Разве не проживем без твоей должности? Разве нам много надо? Ах, Степка, Степка… Если бы ты любил меня так, как я тебя – не было бы этих странных разговоров… Ну, давай забудем обо всем, как раньше… Я укачаю тебя, ладно?...
Она, нежно прижимая к груди его голову, ласковой кошечкой мурлыкала колыбельную. Кулагин, хотя и притворялся засыпающим младенцем, еще долго не мог уснуть. Будоражили мысли нехорошими предчувствиями.
«Нет. Она не уедет. Оказывается, какая дерзкая девчонка! Совсем ребенок! Не понимает, не хочет понять очевидного: какое опасное, тяжелое бремя нависает над ее маленькой головкой! Да, конечно, она еще ребенок. Живет в каком – то своем воображаемом мире чувств, слепо, безоглядно веря в непреодолимую силу любви… Да, конечно, еще вчера это было прекрасно. А завтра?... Нет, так быстро ей себя не преодолеть, чтобы осмыслить, принять все, как должное, необходимое. Надо время… Поэтому еще и еще раз надо настойчиво пытаться убедить, что такая мера жизненно необходима! Если нет – не взирая ни на что, силой отвезу в аэропорт! Сонечка, насколько проще будет бороться, зная, что ты в безопасности! Сонечка, Сонечка… Как бы я хотел никогда не расставаться с тобой… Как бы желал сейчас не обижать, не ущемлять твое нежное сердечко! Еще чего хорошего решишь, что я трус, отрекаюсь от тебя во имя собственного спасения! Старый, черствый, бесчувственный сухарь! Поиграл, наигрался, насколько позволила возможность, оберегал под покровом власти, и вот теперь, когда едва пошатнулась неприступная скала вседозволенности, бросаешь, гонишь прочь, как лишнюю тяжесть, перед падением в неведомую бездну, все - таки надеясь удержаться на шатком берегу судьбы! Ах, Кулагин, Кулагин! может, все же, зря так насторожился? Ведь пока еще цел, наконец, может, обойдет беда стороной, не коснется этого нежного, чистого, безвинного создания? Да и я буду рядом. Даже если арестуют, поручу Ивану. Его жена, к тому же, больше смерти презирает Ольгу, и даже просила познакомить с Сонечкой. Так что же я дрожу, прибегая к крайностям? Еще неизвестно, перед чем опускаю руки! Вот так просто – напросто готов расстаться с самым дорогим, единственным утешением в этой паскудной жизни! Как же ты унизился перед самим собой! Пал духом! Нет, надо мобилизоваться, взять себя в руки! Не ждать! Лучше проследить за ходом комиссии! Отстранен? Да! Но никто меня еще не снимал! Для этого необходимо постановление ЦК! Если буду стоять без движения – раздавят! Как червя раздавят! Посмотрим!... Надо только успокоиться, посмотреть как бы со стороны, здорово оценить обстановку! Сейчас главное – выспаться! Вот и спи! Спи, Кулагин…»
- Спи, спи, спи… - Шептала Сонечка, сама засыпая, все медленнее шевеля тонкими пальчиками в волосах его высоко вздымаемой тяжелыми вздохами груди.
Кулагин стонал во сне, едва погружаясь в глубокое забытье. Он вздрагивал всем телом. Там, откуда – то из пустоты, вновь и вновь всплывал огромный, все возрастающий шар, так явно похожий на чей – то очень знакомый лысый череп. Едва появившись, он бросал Кулагина в неодолимую дрожь, и вновь исчезал, прячась за тонкой дымкой сознания. Но вот он остановился, окреп, врос в твердое, невидимое основание, как бы питая с него энергию, стал быстро расти, расширяться, заслоняя собой небеса, содрогая землю. Кулагин пытался бежать изо всех ног, но пропасть, все поглощающая волной, со страшным ревом двигалась быстрее, и шар все выше рос над головой. Сил больше нет – он сорвался, падает… В ужасе пытается проснуться, только бы успеть остановиться, прекратить весь этот кошмар – и не может! Только мысль еще живо трепещет:
«Неужели умер? Почему? Во сне? Какая глупость! Я думаю, соображаю. Это усталость сковала, расслабился – и пошло…Нет, нельзя расслабляться, доводить себя до такого непонятного состояния! Пусть все тело ноет, кости ломит, да только дух не испускай!... Еще немножко - часок, другой – все станет на свои места… Я не умер… Я только задумался, потерял контроль… Скоро, совсем скоро наступит утро… Все развеется, исчезнет этот ужасный сон… Нет, нет, рано… Ой, как рано сдаваться, Степан Степанович! Даже Сонечка, эта кроткая, хрупкая девчонка, и та взбунтовалась! Сколько твердости, решительности в голосе! А этот блеск молнии в глазах! Любого заставит содрогнуться! Как она сразу похорошела, как хотелось обнять, приласкать, любить все больше и больше! Значить, она может быть и такой! Хорошо ли, плохо… Потом… Потом… А пока поскорее бы наступил рассвет…»
Наконец, дождавшись слабого мерцания голубовато – серого рассвета по краешку окна, Кулагин вскочил с постели, не обращая внимания на томно стонущий вскрик Сонечки, стал быстро одеваться.
- Ой, Степ, ты проснулся?... Так рано…
- Да… И ты вставай. Собирайся, Соня.
- Да, да, конечно, милый, я скоренько… Поставлю чай.
- Нет, ты едешь домой. Через час пришлю машину. Возьми с собой самое необходимое. Молчи. Не возражай, так надо.
Если бы он видел в полумраке онемевшее, смертельно бледное лицо Сонечки! Слезы горячими струйками обильно просачивались даже сквозь плотно сжатые ресницы! Может, остановился бы, еще раз прижимая к груди, поцеловал, как всегда, на прощанье. Может, она поняла бы его до конца, приняла бы все как есть и жила все той же неугасающей трепетной надеждой. Нет, не обернулся! Только необычно твердые шаги да грубый щелчок дверного замка услышала она в ответ рвущегося из глубины безвинно раненной души тяжелого стона отчаяния.
«Почему? Зачем?!» - Шептала она, задыхаясь слезами. – «Он гонит! Я ему не нужна! Боже… Боже… Боже… Он меня не любит…»
9
Несмотря на мелкие неурядицы, несколько искажающие безупречные планы, Ольгу Николаевну в это безоблачное утро не покидало приподнятое настроение. Наступал момент истины, как она считала, вполне заслуженный долгожданный час расплаты. Все, что нужно было от этой «дрянной девки» - исполнилось. Довольно сдерживать себя, играть, претворяться слепой, глухой, совершенно равнодушной к позору, унижению королевы края. Вспыхнул огонь над пересохшей травой, вольный ветер раздувает пламя, кипит, дрожит щепетильным волнением в груди Ольги Николаевны, и она хорошо знает, где гнездится развратная птичка, это чучело с длинными ногами в короткой юбке и без единой извилины в голове! Никак не могла даже рядом стоять, тем более быть соперницей, хотя и была на время таковой, пока позволяли обстоятельства, пока она сама позволяла забавлять всесильного и столь ничтожного человека. Настал предел даже ее железному терпению.
Вся пылая от нетерпения, стремительным ястребом, чувствующим верную добычу, Ольга Николаевна неслась вверх по еще укрытым полумраком ступенькам между этажами. Вот она, ни секунды не колеблясь, с превеликим удовольствием нажимает кнопку заветной двери. За ней тишина. Еще и еще нажимает. Слышно, как трещит переливчатый звонок. Снова ни звука. Ужасная догадка тревожной колючей волной прокатилась по всему телу.
«А вдруг ее нет? Почувствовала неладное да упорхнула? Или это ничтожество, как ту тетрадку, куда – то ее перепрятал?! Ничего, ничего, из – под земли достану! Змеиное отродье!»
Только ничего такого, хотя таинственные планы уже роились, шумели в голове, предпринимать не пришлось. Капризная удача все еще шла за ней по пятам.
Сначала послышался едва уловимый шорох, потом мелко семенящий топот ног, сопровождаемый по детски плавно – протяжным голоском:
- Сейча – а – ас, сейча – а – ас!
«Значить дома, на месте, стерва! Почему, почему так долго не открывает? Неужели догадалась? Да я же теперь дверь выломаю, если что!»
Щелкнул замок. Облегченно вздохнула Ольга Николаевна, искренне заулыбалась сама себе. И тут же улыбка исчезла, погасла, словно недогоревшая свеча от внезапного потока воздуха. Их глаза встретились, напоролись одни на другие. Суровый каменный взгляд, словно удар тяжелого молота, вмиг погасил всякие движения на быстро белеющем лице перепуганной хозяйки.
- Ольга Николаевна… Вы… Вы…- Простонала она, едва дыша.
- Молчи, дрянь! Не смей, никогда не смей больше произносить этого имени!
- Я… Я… А Степан Степаныча здесь нет…
Нежданная гостья, прикрывая за собой дверь, исказила тонкие губы в самодовольной ухмылке.
- Что дрожишь? Не ждала?
- Что Вам надо?... Не знаю…
- Неужели?! Анну, ступай вперед! Не знает она! Конечно, куда тебе, безмозглой! А я вот зашла! Давно поговорить хотелось, как с близкой подругой! Мы же, как - никак, с тобой почти родственницы по сердечным делам! Так ведь, сучка недоношенная?! Сядь! Сядь, сказала, не то упадешь еще до времени! Так вот… - Она резко подвинула под собой кресло вплотную к Сонечке, сразу подобрев в лице и смягчившись в голосе. – Милочка, ты сейчас отдашь мне то, что Степан, мой муж, твой хахарь, спрятал недавно здесь у тебя.
- Ольга Николаевна, ей богу, никогда ничего такого он…он…не…
- Врешь!
- Нет. Нет! Правда… Ольга Николаевна…
- Врешь, мерзавка! Не хочешь по хорошему?!
Ударив наотмашь обратной стороной ладони по лицу пытающуюся что – то возразить соперницу, Ольга Николаевна почувствовала прилив тихо блаженствующей в себе ярости, наслаждаясь наступившей местью, медленно наматывала на руку роскошные волосы визжащей, пытающейся слабо обороняться Сонечки, острые коготки которой, впиваясь в худую твердо – каменную руку, еще больше разжигали ярость нежданной гостьи. Она рассмеялась прямо в лицо беспомощной жертвы, с неимоверной силой рванула на себя, сбросила на пол. Наслаждаясь стонами и писком, тащила за собой повергнутого, беспомощного врага.
- Что, больно? Ничего! Это еще цветочки! Давай, ползи! Сейчас мы вместе поищем! Что притихла?! Пищи! Визжи! Думай и повторяй! Громко повторяй! Я, Соня, тварь противная! Я – ничтожество! Ну!
Снова от более сильного рывка двумя руками корни волос затрещали. Голову охватил невыносимо жгучий жар. От удара ногой в лицо искры посыпались из глаз. От боли и унижения кроткая изнеженная душа Сонечки сжалась, замерла в бесчувственном повиновении. Ползая на четвереньках, как покорная собачонка, вся дрожа, всхлипывая и заикаясь, повторяла все, что было велено.
- Вот и молодец, какая умничка, кто бы мог подумать! Ну, ну, еще раз… Так… А теперь десять раз повтори: он меня любит, ведь любит, да?! Любит, очень любит! Как сучку, как дрянь, как подстилку дрянную! Так мне и надо! Я того стою! Я дрянь! Я стерва! Я… Ну, и так далее. Нет, нет! Не останавливайся! Ползи, ползи, змея подколодная, если не хочешь подохнуть совсем безволосой!
Ольга Николаевна запыхалась, подустала, ослабла мерьвая хватка, да и ноша обвисла, потяжелела.
- Дрянь…Дрянь… - Тяжело переводя дыхание, пробормотала она. – все равно не понять идиотских твоих визгов. Ползай да слушай теперь меня. Я, и только я, а не он, буду сейчас решать твою судьбу. Ты думала – гадала: Кулагин всесильный, Кулагин – бог?! Когда приперлась сюда, мечтала – он осчастливит тебя, дрянную курицу, сделает принцессой?!
Бедная Сонечка, лихорадочно дрожа, приподняла, было, полуживое лицо, пошевелила губами, но тут же свалилась на пол от сильного, словно обухом, удара по голове. Искры вновь посыпались из глаз, всеобжигающий жар запылал во всем теле.
- Молчи, дрянь! Знаю: думала, еще как хотела, рассчитывала! А то отчего бы было тащиться за стариком невесть куда! Да, да, милочка, он – старик, дряхлое ничтожество, возомнившее себя молодым петухом! Нет, черным орлом! Нет, не долго осталось крылышками махать!
Причитая, она все медленнее таскала за собой полуживое тело Сонечки по комнатам, распахивая шкафы, тумбочки, раскрывая всевозможные потайные места. Все говорила, говорила, не останавливаясь, не припинаясь, даже когда с любопытством рассматривала какое – нибудь украшение или вазу необычной формы, или импортное белье, ранее не попадавшееся ей на глаза.
- Да…да… Подарки, подарки…только это он и может. А как же – игрушка, даже если она самая никудышная, должна приукрашаться, блестеть в глазах хозяина! А знаешь ли ты, подлое существо, кто его сделал таким внимательным да обходительным?! Я!!! Я!!! Водила его на коротком поводке от должности к должности! Да только очень увлеклась облагодетельствовать, не заметила, как паршивый щенок вдруг превратился в льва, стал рычать, почти не замечать свою хозяйку! Почувствовал слабинку, загулял, сучек, вроде тебя, завел!... знаешь, сколько у него их было? Где – то на пасеке целый гарем содержался! Детей забыл, урод, меня замечать перестал! Будто пустое место для него стала! Да и я в долгу не оставалась! Рога оленьи до сих пор таскает! Только мало! Обида горькая горло давит, душу рвет, как тряпку, никому не нужную! Ты знаешь, дрянь ползучая, что значить жить с презренным ничтожеством под одной крышей?! Я долго ждала, долго унижалась, думала, уж никогда не дождусь, таким он казался недосягаемым, неуязвимым, всесильным господом богом! Но нет! Я знала, я хорошо знала, каков он на самом деле! Ничтожный, маленький крестьянин из зачуханой глубинки со слабой, безвольной дрожащей душонкой паршивого щенка! Хитрость, лицемерие, жажда власти возвеличила его с моей легкой руки! Да нет, как подняла, так и сброшу! Назад – в болото, в грязь, на свое место – и это справедливо! Справедливо!!! Ты что, спишь, уснула?! Ах, ты, мразь! Анну, повторяй все сначала! Твоя очередь!...
Сонечка теряла сознание, голова обвисла, словно сломанная грозой ветка, беспомощно поникла к земле, волосы все медленнее тащились по мокрому паркету. Напрягая последние силы, она едва простонала несколько невнятных булькающих слов и свалилась без чувств.
Ольга Николаевна, видя такую неприятность, вздрогнула сама по себе, затем исказила в самодовольной улыбке тонкие, от сильного перенапряжения покрытые белыми пятнами губы.
- Неужели сдохла?... И черт с тобой… Хотя, жалко, ой, как жалко, тварь безмозглая, как хорошо бы могли проводить время… Вот так, длинными вечерами, подруга ты моя сердешная, кошка облезлая, мразь несусветная… Да, видно, не судьба… И потом, спасибо, что была ты у меня такая…
Она еще раз все тщательно вокруг пересмотрела, перевернула, так ничего не найдя, поторопилась к выходу, последний раз перешагнув распластавшееся на полу юное бездыханное тело несчастной Сонечки.
10
Мрачно, холодно встречало родное здание своего хозяина. Все же, Кулагин, напуская на себя непроницаемое спокойствие, все еще верил в собственные несокрушимые твердыни силы воли. Всегда вовремя сдерживая самые яркие буйства, а они сейчас вскипали с каждым шагом и становились горячей, он твердил себе: «Надо, как никогда, надо держаться.» не обращая внимания на душевную пустоту, столь чувствительно воспринимающую гнетущую тишину вокруг, манящую взорваться, ударить кулаком о стены, взреветь, подобно раненому медведю. «Спокойно, спокойно, Степан Степаныч, ничего еще не кончено, им тебя не одолеть!» - Думал он, себя утешая. Уже, было, коснулся ручки родного кабинета, резко обернулся. Глаза налились кровью, щеки вздулись. Кабинет опечатан! Казалось, вот он – предел. Но в ту же минуту хозяин облегченно вздохнул. Опечатан – значить, никем не занят. Мгновение, еще одно, и вот он спокойно оборачивается, улыбается какой – то наивной, почти счастливой улыбкой на сильно побледневшем лице.
- Петрович, я пока здесь у тебя обоснуюсь. Вишь, как замуровали…
- Конечно, конечно, я рад… То есть, здравствуйте, Степан Степанович.
- Здорово, Петрович. Слушай, почему у нас опять так тихо? Что, всех опечатали?
- Нет, нет, только…
- Понятно. Вот что, разыщи мне как можно быстрее нашего генерала.
- Как? Генерала?... – Дрожащим голосом пролепетал секретарь, медленно приседая. - Как генерала? Помилуйте, Степан Степаныч…
- Да что с тобой? Да что здесь происходит, в конце концов?!
- Разве Вы?... Вы…
- Что?! Что я?!
- Разве не знаете? Иван Тимофеич…
- Знаю, Иван Тимофеич, что?
- Он ведь…он же застрелился…
- Что?!... Что ты несешь, идиот?!
- Вчера вечером… Я думал, Вы знаете…
- Как?! Он… Нет! Нет! Быть не может!!!
Черные молнии сверкнули в выпученных, застывших в недоумении глазах Кулагина. Казалось, вот – вот вся его столь мучительно долго сдерживаемая звериная ярость взорвется, выплеснет наружу горячей лавой неукротимого огня. Не будет пощады любому и каждому, кто попадет под дрожащий от напряжения огромный кулак, уже взметнувшийся над головой.
Секретарь, молча смиряясь с судьбой, обреченно потупился, пошатываясь на подкашивающихся ногах, держась за спинку стула в двух шагах от беды. Прошла минута, другая, он облегченно вздохнул, выпрямился, все еще не веря своим глазам, быстро протер очки. Буря прошла стороной, гневный отблеск молний укрыли дрожащие веки. Кулак медленно опустился на крышку стола. Некоторое время хозяин, подобно древней статуе, стоял, неподвижно склонив голову на грудь. Его терзала не только гнетущая боль утраты, а что – то еще более страшное, неизбежно нависшее не только над головой. Все, что угодно мог ожидать в этой зловещей суматохе: смещение, арест, тюрьму, но такого резкого поворота предположить не мог. Не вкладывалось в голове, не принималось сердцем. Не мог так, от испуга, твердый, рассудительный, видавший и не такие виды генерал убить самого себя. Сердце все сильнее сжималось и вздрагивало, словно та пуля, убившая единственного надежного человека рикошетом сейчас входила в него. Все же, как не пытался думать о нем, все взвесить, понять, почему, иная тревога со все возрастающей свежей силой наполняла его сознание, все выше приподнимала совсем уже было поникшую голову.
- Петрович… - Глухо простонал, словно сквозь сон. – Подойди. Нет. Закрой сначала дверь.
- Да, да, Степан Степанович, я здесь. Слушаю, что записывать?
- Нет, никаких записей. Времени нет. Вот значить, о чем я хотел тебя попросить. Отправляй шофера обратно. Пускай Софию Ивановну, если придется, то и силой, немедленно отвезет в аэропорт. Скажи, я очень просил. Нет, лучше сам. Слышишь, лично проследи за посадкой, вплоть до вылета. Не спускай с нее глаз. Вернешься – доложишь.
- Сделаем. Не беспокойтесь, Степан Степанович. Понимаю, как не понять. Что еще?
- Еще… Еще… Что же еще?... Черт! Да езжай уже, езжай!
Тяжело, протяжным стоном, дышит грудь Кулагина. Гнев и тоска раздирают ее надвое. Он предчувствует неодолимое приближение конца, скорое падение своей империи. Умом понимает: надо принять, повиноваться велению времени, но душа не желает менять шкуру, укрываться неведомой новой оболочкой.
«Нельзя, нельзя». - Повторяет она ежеминутно тяжелым набатным словом. – «Нельзя расслабляться, останавливаться, паниковать. Пусть все рушится вокруг! Ты! Не теряй себя, Кулагин! Пусть гибель лучшего единственного друга содрогнула тебя страшной силы ударом, но не сломала».
Качаясь по кушетке, Кулагин стонал и думал: что еще можно предпринять, как спасти край от разорения?
«Надо, надо во что бы то ни стало восстановить дыхание, успокоиться, собраться с мыслями, искать, разобраться спокойно, отчего оно так происходит. Вроде ж нет явного врага, но кто – то же вцепился мертвой хваткой, держит за глотку. Что?... Какая такая всеповелевающая сила заставила спустить курок Ивана? Конечно, не сам! Конечно, довели! Кто!?... За что?!...»
Путаясь в одних и тех же мыслях, он понемногу засыпал. И вновь так ясно, будто наяву, выплывала темная скала, где каждый камень излучал поток разнообразного ужаса. Он один в тени надвигающегося мрака мечется со стороны в сторону, жадно пытаясь увидеть ее вершины, уверенный: где – то там, словно благоухающий цветок надежды, вот – вот наконец увидит жизненно необходимый ответ на какой – то один, убийственно пожирающий таинственностью вопрос. Надо торопиться. Со всех сторон плотной лавой подступает к ногам болотная грязь. Еще немного, и может быть поздно. Но вот на самой верхушке он видит, как что – то промелькнуло, спряталось за маленьким камешком на самом краешке вершины. Он тянется выше, приподнимается на носках. Скала дрожит под напряжением его пытливых, все поглощающих глаз, раскачивается, как будто тая, уходит вниз, глубже, глубже. А он все еще не может рассмотреть. Только пустота, глупость, вздор…
- Вздор! – Крикнул он в то время, когда Петрович едва вошел и тут же замер, вялый, поникший, испуганно хлопая глазами.
- Ничего, ничего, не пугайся. Это я так, вздремнул малость… Кошмар приснился… Ну, что там? Да успокойся, сядь.
- Нет, не могу, Степан Степанович… Не имею права…
- Да не мямли, говори!
- Степан Степанович… Товарищ первый секретарь… Вы мне поручили сопроводить Софью Ивановну в аэропорт…
- Ну-у?...
- Я… Я не смог выполнить Ваше поручение…
- Почему? Говори!
- Софья Ивановна… Мы должны были отвезти ее в аэропорт…
- Посадить в самолет! И что? Что?!
- Мне очень жаль, Степан Степанович… Она умерла…
- Что?... – Только и прошептал Кулагин дрогнувшими губами, в полуобмороке падая на кушетку. Движение разума не могло преодолеть вновь возросшую перед ним стену ужаса. Он онемел на полуслове, едва – едва воспринимая всхлипывавший голос своего секретаря, упавшего перед ним на колени и дружески сжимающего маленькими ручонками огромную холодеющую ладонь начальника.
- Держись, Степан, я сам едва не сошел с ума, когда… когда мы поднялись по лестнице. Дверь была не заперта, но мы позвонили, потом… Потом вошли. Зову, зову, никто не отвечает. Прошли в зал, а там… она… Только не сама она, нет… Убили… Лежит на полу, бледная, ни кровиночки в лице… Страшно, Степан… Что будет с нами, когда вот так безвинную, совсем еще девчоночку… Новые времена… смерти придают… Что с Вами, Степан Степанович?!
Кулагин приоткрыл рот, глухо застонал, снова застыл, выпучив огромные неподвижные глаза в пустоту. На окаменевшем лице явственно всплывали бледные пятна смерти.
Петрович пытался вскочить на ноги, не мог. Только отчаянный визг не своим, и даже каким – то нечеловеческим голосом, потряс пустоту огромного дремавшего здания.
- Врача!!! Помогите!!! Он умирает!!!...
11
Этот громкий душераздирающий крик гулким эхом прокатился по коридорам, гремучей волной потрясая слух и воображение собравшихся в кабинете второго секретаря глав тайного сообщества.
- Что такое?! Что это было? – Первой опомнилась Ольга Николаевна.
- А… Должно быть, кошки забрались или филин…
- Какие кошки – мышки?! Полковник, сейчас пойдешь и проверишь! Нет, сначала ответь: почему он здесь?
- Сергей Яковлевич, так я и сам не знаю. скучно, наверное, дома. Не сидится, ностальгия, знаете ли…
- Прекратите шутить, не время! Дело принимает очень серьезный оборот, и далеко не совсем так, как надо бы. Кулагин отстранен, но он здесь, как ком в горле. Комиссия почему – то до сих пор ничем серьезным не располагает. Так, Ольга Николаевна?
- Да, да. Видимо, пока у них ничего нет. Я бы знала подробности, чего так нет, ни одной зацепки.
- Выходит – все зря? Кулагин здесь. Где гарантии, что уже сегодня все не станет по – прежнему?
- Если не хуже. Что б его…
- Вы опять?!
- Нет, нет, Сергей Яковлевич, я не шучу. Простите, Сергей Яковлевич, докладываю. Хозяин злой, до бешенства. И хотя сейчас находится у себя под дверью, как пес бездомный, у меня мурашки по телу пробегают. Если он снова туда войдет… Говорят, узнав о смерти генерала, якобы сник, в тоску упал, что ли, да только я не верю… чтобы он…
- Говорят, говорят, сейчас же пойди сам все выясни!
Полковник поспешно вышел. Нервно пожимая руки, Ольга Николаевна раз – другой прошлась вдоль всего кабинета.
- Сережа… Сережа, Сережа, почему ничего не происходит? Все глухо, непонятно.
- Не мельтеши, Оленька. Мне самому не по себе. Все оттого, что вот сидим и ничего не делаем. Ведь раненого медведя добивать надо, иначе… Если он встанет – мы ляжем.
- Что же делать, Сереженька?
- Еще не знаю. Надо во что бы то ни стало вернуть ситуацию под контроль. Сойтись лбами. Нам отступать некуда. Или – или…
- Я и сама знаю. Процесс пошел. Нельзя остановить время. Только бы направить в нашу сторону. Как?...
И тут в кабинет ворвался взбудораженный, задыхающийся от прилива радостного волнения полковника. Он с минуту не мог говорить, только мямлил губами, жестикулируя, все время указывая куда – то на дверь.
- Тов… Товарищи… все хорошо… Он… Он, бесово отродье, сейчас почти мертвый… Лежит там… Не двинется… Вообще, Петрович говорит, как бы удар, скорую вызвали. Да их все еще нет. Нет и нет. Вот удача – то, вот!
- Тихо, тихо! Замрите! Видно, и вправду есть высшая справедливость! Вот он – наш шанс, товарищи! Надо действовать решительно, но быстро, наверняка! Слушай сюда, полковник! Нет, генерал! Его пистолет все еще при тебе?
- Так точно, Сергей Яковлевич! Не успел сдать. Суматоха, видите ли…
- Вот и хорошо, что суматоха. Вот и действуй, генерал! В голову, одним выстрелом, потом пистолет в руку вложи. Да не мне тебя учить! Давай, давай, время не ждет!
- Как же, как?! Я, конечно, согласен, но сейчас никак невозможно! Товарищи мои дорогие! Этот полудурок Петрович ни на шаг от него не отходит!
- Тоже мне проблема- Петрович! Вызову к себе. Вы, Ольга Николаевна, на лестницу, задержите врачей. Не трусь, генерал! Всего лишь банальное самоубийство, вот и все! Вперед, товарищи, по местам! Что с Вами, Ольга Николаевна, Вы побледнели?
- Нет, нет, ничего, Сереженька… Сергей Яковлевич. Просто я не думала, не ожидала, что оно вот так – сразу. Ну, да ладно, бог ему судья…
Время выпало, действительно, подходящее. Глубокая, гробовая тишина предвещала удачу. Еще совсем немножечко, может, каких – то две, пять, семь минут – и все. Закончится страх, пройдет, исчезнет ощущение этого томительного ожидания. Ольга Николаевна, как никогда в жизни, взволнована до нервного трепета ресниц. Она впервые услышала неукротимое, словно у гончей лошади, биение сердца, отчего на некоторое время забылась, переставая контролировать себя, мечась по лестнице вниз и вверх, оборачиваясь, тихонечко вскрикивая на каждый малейший шорох. Вот, наконец, в конце коридора промелькнула маленькая фигурка Петровича, и где – то там, в глубине, мелькнула и тут же исчезла огромная тень полковника. Ольга Николаевна остановилась, вслушалась, сжалась в нервный комок напряженного ожидания. О, если бы знала хоть какие – нибудь заклинания, или даже молитву, она бы сейчас, не смотря на все убеждения, произносила бы их, не задумываясь, и поверила бы всей душой в бога, в черта! Но только бы это произошло!
« Боже. Боже. Боже.» - Все сильнее сжималась в себе Ольга Николаевна. Вдруг вздрогнула, вся встрепенулась. Что – то тяжелое, металлическое, походящее на выстрел, ударило где – то там. Она уже готова была броситься туда изо всех ног, убедиться самой, что это было, или вовсе не было ничего, показалось. Только громкий шум, возня, шаги внизу заставили обернуться, вернуть обратно, навстречу уже шагнувшему на первые ступеньки лестницы неизвестному, но столь опасному врагу.
У полковника, словно у малолетнего вора, непонятной тревогой бешено заколотилось сердце, когда он насилу приоткрыл показавшуюся необыкновенно тяжелой дверь приемной. В первые мгновения она вовсе не поддавалась, словно чья – то более сильная рука держала изнутри. Огромные капли пота выступили на широком лбу, холодными струйками катились по спине от внезапной мысли, содрогнувшей все тело предчувствием опасности.
«А вдруг там еще кто – то есть? Или сам очнулся? И что? Что тогда?...»
Он тяжело перевел дыхание, хотел перекреститься, но не знал, как. Только взмахнул рукой вокруг головы, решительно шагнул вперед, ибо цена минуты была слишком велика. Да и внутренний голос трезво, настойчиво приказывал: «Иди вперед, товарищ генерал! Каждая секунда дорога. Или сейчас, или никогда!» о, как бы он хотел, крепко, горячо обнять себя, расцеловать, бесконечно благодаря свою лучшую половину, столь трезво, умно оценивающую обстановку, ведущую буквально за руку к уже явной, зримой победе.
Перед ним лежал труп заклятого врага… Все в той же, траурно – неподвижной позе, с закрытыми глазами, протянутыми вдоль неподвижного тела смертельно белыми руками, точно также, как он и видел в тот радостный миг, когда входил сюда на «разведку».
«Может, и не надо уже ничего делать? Может, уладилось, кончилось само собой? О, нет… Нет, а вдруг? А если?...»
Цепкими, кошачьими когтями дерло, скребло внутри сомнение. Медленно достал из кармана кителя пистолет, прицелился, передумал.
«Может, сразу вложить в руку, его пальцем нажать курок? Да, да, так будет надежнее…И никаких сомнений, никаких подозрений.»
Он подошел, уже поднял холодную тяжелую руку к виску трупа. Но тут она странно, преодолевая сопротивление, снова медленно опустилась на прежнее место. Глаза мертвеца открылись, удивленно, внимательно уставились прямо в бледное, искаженное ужасом лицо полковника. Он окаменел, внутри все замерло, застыло в холодном оцепенении. И только громкий удар о паркет вывалившегося из рук пистолета разорвал железные оковы страха. На слабеющих, непослушных ногах он все же сумел вынести себя прочь от смертоносной опасности, навстречу уже торопливо спешащей сюда толпе в белых халатах во главе с Ольгой Николаевной, пытающейся как-то удержать, в чем-то убедить, взмахивая и расставляя руки по сторонам. Полковник насторожился, вздрогнул.
«Пистолет!»- Едва не вскрикнул он, бросаясь обратно, подавляя в себе всякий признак страха, недавно терзающего его, все возрастающим новым ужасом. «Успел!» ибо свято верил в свою восходящую звезду, сильную, прочную, несгораемояркую. И никто, ни призрачная тень самого хозяина, ни этот топот приближающейся толпы не смогут ее затмить!
Не смотря ни на что, он был доволен собой, почти счастлив, почти весел, смело встречая тех, кто мог ему повредить, каким-то чудодейственным образом перечеркнуть, приостановить ход истории. Нет, он твердо убежден: этого никак не может произойти - он не позволит! Еще немного притвориться, напустить беспокойства на лицо, изобразить верного стража и спасителя своего хозяина!
-Сюда! Сюда, товарищи! Что же вы так задержались?! Ему плохо! Ему очень плохо! Может, уже… А вы?!... Клянусь честью: кому-то придется за это ответить! Ольга Николаевна! Будьте уверены, я сейчас же лично займусь расследованием!
Ольга Николаевна, также, как никто, умела перевоплотиться из кровожадного сокола в невинную голубку. Кто бы сейчас не поверил в ее тревожную, почти отчаянную взволнованность. Она то и дело ломала дрожащие пальчики! А эти перепуганные, играющие недопониманием, но уже полные слез глаза!
-Что?! Что с ним?!- Воскликнула она дрожащим голосом, вцепившись в рукав полковника.- Говорите! Мне сообщили…я только что узнала…Ему плохо?! Почему?! Отчего?! Как?!..
Она была уверена: все кончено, его больше нет! И никакие профессора, светила медицинской элиты, которые плотным кольцом окружили труп, не смогут его оживить. Но почему?! Почему никто ничего не говорит, почему ей до сих пор не сообщают?! Нет, вот кто-то что-то сказал!
-Живой?...
-Живой.- Повторил второй.
- М-да… Сильный шок.
-В коме. Но будет жить. Сердце крепкое. Определенно, будет жить. Надо торопиться, товарищи! Надо немедленно…
Она узнала голос главврача края, председателя консилиума, прозвучавший убедительно четко, но дальнейшее не смогла расслышать. Ноги подкосились, в глазах потемнело, все пошатнулось, поплыло, голоса смешались, отдаляясь все дальше и дальше. И только все еще всесильная надежда удерживала ее от обморочного падения.
12
Томительно медленно тянулось время. Ольга Николаевна, насилу преодолевавшая дремоту, все еще не хотела осознавать, принять как должное все услышанное. Не повиновались оцепеневшие руки, не открывались плотно сжатые глаза. На удивление самой несчастной, с них почему-то выкатывалась холодная слеза. Неужели действительно в ней просыпалась украдкой жалость к нему?! Кто-то подошел, тихонько коснулся плеча. И она поняла: в эти минуты ждала именно его, от слов которого будет зависеть дальнейшее ее душевное состояние.
-Ольга Николаевна, с Вами все в порядке?
-Да, да…То есть… Впрочем, какое это имеет значение? Скажите правду, профессор, что с моим мужем? Слышите, правду, какой бы она ни была.
-Конечно, конечно, мы для этого и собрались. Так вот, жизни пока ничего серьезного не угрожает. Надо сказать, не смотря на возраст, сердце довольно стойко перенесло удар. Кстати, Вы не знаете, что могло его вызвать?
-Нет…
-Жаль. Хотя, не важно. Важнее вот что. Не хотелось бы Вас еще более расстраивать, только его надо спасать. Немедленно доставить к нам в клинику. Нет, лучше всего- прямо в Москву, в институт, на чем я лично особо настаиваю. Нельзя, мы не имеем права рисковать жизнью Степана Степановича.
-Да… Но Вы же только что сказали, сердце… в порядке…
-Да. Такому сердцу любой позавидует. Вот только мозг…в плачевном состоянии. Понимаете, он как бы уснул, приостановился, перестал выполнять многие жизненно важные функции. Мы, конечно, можем вывести из комы, пробудить сознание, но опять таки…
-Говорите!
-Есть опасение некоторых осложнений. Не исключена возможность…
-Ну-ну?...
-Перевода Степана Степановича в отделение психотерапии. Вы должны понять меня правильно. Такую ответственность брать на себя не имею права. Нам не простят ни партия, ни народ, ни совесть. Поэтому я категорически настаиваю на Москве. Сейчас же, не теряя ни минуты, необходимо по прямому правительственному проводу связаться с главной клиникой государства. Пока ждем с минуты на минуту нашего главного психиатра. Он даст свое заключение, хотя и без того результат очевиден. М-да…что же его все еще нет, а?...пойду, позвоню еще раз. А Вы, Ольга Николаевна, в Москву. Или, может, мы сами…
-Нет, нет. Я сейчас же иду к Сергею Яковлевичу.
-Правильно, ему сподручнее. Все будет хорошо. Поверьте, Ольга Николаевна, уверяю Вас.
«Все будет хорошо! Чего хорошего?!»- Она снова прикрыла глаза, пошатнулась, не смогла сразу сойти с места. Надо что-то обдумать, а в голове одна тревога.
«Все! Все! Все! Неужели все напрасно?! Его, конечно, отправят в Москву. Там быстро поставят на ноги. Он вернется, такой же, как всегда, или еще хуже, и тогда… Нет, нет! Этого не должно произойти! Ему никак нельзя выжить! Что?! Что же делать?! Опоздали… Ничего нельзя изменить…Или…Или?!»-Ясная мысль, как молния, промелькнула среди темного неба, осенила ее теплой отрезвляющей волной.
-Сережа! Сережа!- Прошептали еле уловимо тонкие губы. Она встрепенулась, ожила, на ходу смахивая как будто застывшую слезу, быстро, с каждым все ускоряющимся шагом, приходила в себя. В кабинет второго она ворвалась с прежней, и даже несколько более суровой решительностью.
Сергей Яковлевич с распростертыми руками шагнул к ней навстречу.
-Ну, наконец-то, Оленька!
-Погоди, Сережа! Не время для церемоний!
-Да. Все верно. Я все знаю. надо бежать! Он жив! Вот! Вот! Это подлое мурло, - обеими руками он указал на поникшего, красного полковника, похожего на только что вынутого из кипятка надутого рака,- он ничего не сделал! У него пистолет дал осечку! А потом, видите ли, было поздно! Подлец! Надо же, какой подлец!
-Погоди, успокойся, Сережа! Об этом потом. Время, время уходит!
-А разве оно уже не ушло?
-Нет. Есть возможность.
-Так, так… Прости, я забыл спросить, что там, как? Есть у нас хоть какой-то шанс?
-Подробно потом. Сейчас надо задержать врача-психиатра. Он, может быть, уже поднимается по лестнице.
-Та-а-ак… Полковник, встать! Мигом в коридор! Слышишь?! И не дай бог тебе оплошать! Лично сорву погоны! Вместе с головой! Так что говоришь, Оленька, у него?
-Сама не понимаю. Что-то насчет остановки мозга. Разве так бывает?
-Бывает! Еще как бывает, Оленька! Вот, значит, зачем им псих понадобился…Хорошо, хорошо! Это здорово!
-Потом его срочно отправят в центр.
-В Москву? Ах, да! На кону жизнь государственного деятеля! Значит, в какой-то мере, самого государства… И если вмешается комиссия, нам больше до него не добраться. Выходит, надо всех опередить. Кому звонить? В Секретариат? В ЦК? Или… Самому?... Куда, Оленька?
-Никуда. В пустоту, Сереженька! На тот свет.
-Но… Может, ты и номер знаешь?
- Ты ведь, как-никак, все еще его зам! Разведи широкие плечи, тряхни буйной головушкой!
- Не ко времени шуточка! Ты же знаешь: пока он дышит, я…
С треском распахнулась дверь, и в просторный кабинет, споткнувшись на скользком паркете, вскочил, сопровождаемый за столь короткое время повеселевшим полковником, высокий, полнолицый, с недоумевающим, полурастерянным видом врач.
- Вот он! Здесь! Наш главный псих, товарищи! У входа гулял!
-Нет, это не совсем так, извините. Я торопился, не знал, как войти! С какой стороны! Мне сообщили…
Блестя стеклами очков, он осмотрелся по сторонам, но никого, кроме троих внимательно наблюдавших за ним одних из самых значительных и влиятельных товарищей, в кабинете не было. Он изменился в лице, выпрямился. Несколько затянувшееся всеобщее молчание действовало на него отрезвляюще. Врач прокашлялся, ровным, несколько низковатым голосом спокойно произнес, ни на кого не глядя:
-Все же, товарищи, я бы хотел знать, почему меня так срочно вызвали и чем объяснить эту непонятную грубость?
-За грубость полковник ответит, само собой. А вы проходите, присаживайтесь, профессор.
-Прошу прощения, товарищ второй секретарь, я всего лишь доктор. Доктор психиатрии. Заведую Центральным психо-неврологическим диспансером. Довгань Игнатий Петрович. Прошу меня еще раз извинить. Где больной?
-Не торопитесь, Игнатий Петрович. Вот Ольга Николаевна сейчас введет Вас в курс дела.
-Да, да, я понимаю…Конечно, конечно…
Ольга Николаевна пристально всматривалась в не моргающие глаза доктора, словно раздумывала, можно ли доверять этому ничтожно И видимо решила, делать нечего, можно. Раздельно, припинаясь чуть ли ни на каждой фразе, медленно начала:
-Так вот, уважаемый профессор… Ситуация очень и очень сложная… И от Вас сейчас зависит многое, очень многое… Здоровье Степана Степановича внезапно очень резко подорвалось. И хотя кризис вроде бы как миновал, но мозг сильно поражен, и…
-Я понимаю: могут возникнуть побочные осложнения… Как раз мой профиль… Так я…
-Не торопитесь. Вы должны понимать: здесь не только врачебный… Главный политический вопрос. Как только это с ним произошло, мы послали запрос в ЦК, а также в институт… Вы знаете, какой…
-Да, да, Ольга Николаевна, конечно, надо немедленно…
-Мы также полагали, но пришел ответ… Нельзя в подобном состоянии транспортировать на столь огромное расстояние. Категорически запрещено.
-Как?!... Да, да… Возможно…
-Вот именно поэтому его нужно определить в Вашей клинике.
-Как?!... К нам?!... Помилуйте, Ольга Николаевна, куда?!... У нас не приспособлено! У меня ничего нет! Ни надлежащего оборудования, ни препаратов, ничего!
-Но чем-то же Вы лечите своих больных?!
-Так то ж… А тут…
-Не беспокойтесь. Все необходимое Вам доставят. В Москве уже грузят самолет.
-А… Ну, разве что… А что скажет коллегия? Каковы заключения консилиума?
-Вот как раз такое заключение они от Вас сейчас и ждут. Теперь поторопитесь. Мы все на Вас надеемся. И помните, какая ответственная и почетная миссия на Вас возлагается. Сергей Яковлевич, я провожу товарища профессора и сама за всем прослежу.
После этих слов и молчаливого согласия самого второго секретаря доктор вздохнул свободнее.
-Да, конечно, Вы, Ольга Николаевна, Ваше присутствие… Все будет хорошо, я уверен. Выделим самую лучшую палату или в ординаторской… Нет, нет! Лучше в мой кабинет! Там просторно, солнечно! Правда, кое-что повыносить придется, а так…
Ольга Николаевна так увлеклась, что даже не взглянула, не обернулась, не удостоила сотоварищей давно не видной у нее улыбки, сияющей с этой минуты, как новогодняя лампочка.
-Ох, и умеет убеждать наша Ольга! Прямо- Роза Люксембург или Клара Цеткин!- Проговорил полковник, самодовольно разминая плечи.
-Да! Чего, чего, а этого таланта ей не занимать! Можно считать, дело сделано.
-И быть по сему!
Неизбежность
© Copyright: Валерий Маслак, 2017
Свидетельство о публикации №217081600741
Свидетельство о публикации №217081600741
Рецензии