Баушка

                Б А У Ш К А

          Физическая природа человека, его мозг устроены так, что он не может вечно хранить в себе весь массив информации, получаемой в течение жизни. Проще сказать – человек не может помнить всё! Поэтому естественно, многое из того что было в далеком детстве, осталось в памяти лишь в виде отдельных фрагментов и дискретных точек, порой не связанных между собой ни во времени, ни в пространстве. Но сейчас, когда самому уже хорошо за пятьдесят, возникает желание соединить отрывки этих своих воспоминаний пусть и не в целостную картину, что не возможно в принципе, так как многое уже забыто безвозвратно, тогда хотя бы в какую-то мало-мальски связанную мозаику. А, вообще, зачем это нужно? Думаю, нужно. С возрастом у человека возникает острая потребность прикоснуться к своим корням и истокам, слиться с ними. Наступает глубокое осознание того, что он тоже неотделимая их часть, а через них и часть большой человеческой истории. И эти сохранившиеся воспоминания как раз и становятся теми мозаичными окнами памяти в стене неумолимого забвения, через которые человек видит себя и других в потоке времени, и начинает чувствовать неразрывную связь между собой и огромным миром. Эта энергетическая связь с истоками через сохраненные корни постоянно подпитывает человека, позволяет ему намного дольше держаться на плаву бурлящей жизни, оставаясь при этом многие годы в здравом уме и ясном сознании!
                * * *
        Баушка – так частенько в русских семьях называли мать одного из своих родителей, т.е. бабушку. Вот и в нашей семье и в других семьях её взрослых детей, все называли её просто баушкой. Понимая, что старорусское произношение/написание этого слова может читателю резать слух/глаз, буду называть по-современному – бабушка.
        Наша бабушка почти ровесница прошлого века, 1901 года. Родилась она в лесных, сказочных чащобах самой настоящей Берендеевой Руси – в Нижегородской губернии, в глухой деревушке с жутковатым названием Гибловка. В этой деревне в те стародавние времена почти половина жителей были Карповы, Мошковы, Тугаревы, Балдины. Ушли на фронт и не вернулись домой с Великой Отечественной 125 гибловских мужиков и парней: Тугаревых – 15 человек, Мошковых - 14, Карповых – 14, Балдиных – 10, Чалышевых – 5… Но до сих пор живут в той деревне и по всему миру их дети, внуки и правнуки. Корни, однако – ни кому не вырвать!

          Отступление: Гибловка таки оправдала свое имя – в 2010 году село Верхняя Верея (она же д. Гибловка) была полностью уничтожена лесным верховым пожаром, из 341 дома сгорело 337. В 2010-11 г. деревня выстроена заново под личным контролем В.В. Путина. Восстановление и стройка впервые в стране производились под прицелами камер видеонаблюдения, ход работ освещался ведущими телеканалами России.

            Была наша бабушка Саша простой русской крестьянкой, закончившей двухклассную церковно-приходскую школу, умевшей читать и писать по слогам, что по тем временам, да еще в глухой деревушке, было большим достижением. Работала она, как и многие тогда всю жизнь от рассвета до заката: до революции отрабатывала оброк, ходила на поденную работу, в советское время – в колхозе за трудодни и тоже поденщина. Но за все свои тяжкие труды, за беспросветную работу в колхозе в период коллективизации и во время войны, за рытье бесконечных окопов и траншей в дремучих приокских лесах (оборонительный рубеж на Оке, на случай если бы Гитлер взял Москву), родив восьмерых и подняв на ноги четверых детей, так и не заработала она пенсию – не полагалась колхозникам пенсия! Простая деревенская женщина, была наша бабушка носителем старинного, яркого и живого русского языка, «бойка» была на язык! Дух захватывает от осознания того, что речь её, слова, которые посчастливилось мне слышать от бабушки, уходили корнями в русскую деревенскую  старину! Трудно поверить, но в детстве для нас, ребятни, был абсолютно естественным её сильно «окающий» говор – мы на самом деле думали, что «окает» она потому что родом с реки Оки. Многие слова, которые сейчас надо переводить на современный язык, были нам тогда совершенно понятны. Ну, например: инда – как, даже («инда испужалась!»); диви бает – говорит новость, или вроде бы/будто бы («сусед диви бает урожаю не будет в этом годе-то»);  воля – улица («ступайте бесицца на волю»); изба – самая большая комната в доме, зал; сени – прихожая, предбанник; клеть, клети, или чулан - кладовая; вёдро – хорошая, ясная и сухая погода (только летом, зимой вёдро не бывает); охальник – озорник, хулиган; греховодник – любитель женщин, бабник; болезный – бедненький, жалостливый («иди ко мне, пожалею тебя, болезный!); товарка – подруга, напарница; зыбка - детская кроватка-качалка, люлька; больно – очень, сильно, крепко; корить – упрекать, поучать, приструнить; нужда – бедность, нищета; шишига, аспид – представители нечистой силы… . На нас, разыгравшихся, слишком расшалившихся внуков, бабушка Саша могла прикрикнуть: «Тише, ироды! Разошлись, разбесились как черти перед тучей! Устроили тут Содом и Гоморру! Баю вам, тише, шишиги окаянные!». Если слышала, что я с угрозой начинал что-то требовать от младшего своего брата, бабушка укоряла меня: «Но-но! От горшка – два вершка, а туда же - грозить! Гроза-то не из тучи, а из говенной кучи!». Быть названной «кучей» с дополнительной «стимуляцией к миру» в виде чувствительного шлепка по заднице не хотелось («не вводи меня во грех пороть тебя, окаянный!»), поэтому играть с братом дальше мне приходилось уже на равных. Это именно от своей бабушки в середине 70-х впервые в своей жизни я услышал крамольную, диссидентскую фразу, сказанную ею как бы невзначай, со вздохом: «Всё только Брежневу – ну а нам по-прежнему»! Можно представить в каком шоке от такого народного инакомыслия был я – красный пионер-ленинец! Оказавшись волею судьбы со всей семьей в целинном Казахстане, бабушка никогда не прерывала связи со своей родиной. Через год, а то и каждый год, с большим фибровым чемоданом на поезде Павлодар-Москва, она на месяц-два уезжала туда, в Горьковскую область, в гости к своей «сестрице» (только так, как привили в дореволюционном детстве, обращались сестры друг к другу). И письма! Помню эти пожелтевшие листки писем двух сестер, с выведенными, именно заботливо выведенными большими буквами трогательными словами: «Здравствуй дорогая сестрица! Во первых строках своего письма сообщаю что я жива и не хвораю чего и тебе тоже желаю дорогая сестрица». Именно так, без запятых. Бабушка и сама читала нам, внукам, эти письма вслух, словно хотела поделиться своей радостью от полученного письма от своей далекой «сестрицы»… Даже в 60-70-е годы очень небогато жили люди в деревнях там, в центральной России. Глазунья из пары яиц появлялась тогда на столе намного реже, чем у нас сейчас красная икра – пара/другая курочек на одну деревенскую улицу и всё. Да коров с дюжину на всю деревню. Вся еда только с болотистого огорода и из леса. У нас, на кустанайщине, было в сравнении с ними просто изобилие – целину не обижали, рабкоопы работали, да и поднялась тогда уже целина: в сараях блеяло/мычало/хрюкало/крякало, в огородах и погребах картошки/огурцов/помидор/капусты - аж до нового урожая! Вот и собирала наша бабушка туда, в голодную лесную деревню посылочки с казахстанскими гостинцами: с гречкой и пшеном, с конфетами и индийским чаем, с вязанными шерстяными носками, с топленым жиром, с семенами, а то и просто целый фанерный ящик килограммов на четыре-пять с сахаром-песком. А оттуда, из российской глубинки приходили невиданные в степи дары леса: сушеные грибы, сушеная черника, голубика и рябина, тыквенные семечки, тоже семена, только другие, и даже варенье из тех же лесных брусники и клюквы. В Казахстан бабушка частично перенесла привычный для себя образ жизни и традиции, принятые в русской глубинке. Переехали в наш дом в целинном поселке и, так сказать, некоторые предметы быта и культуры Центральной России. Настырная бабушка, заставила своего мужа, нашего деда, перевезти из Гибловки огромный разборный деревянный ткацкий стан! Был этот старинный станок её приданным ещё с 1919 года. И замелькал челн (большой челнок), потекли из-под ловких рук бабушки новенькие, пестрые половики! Сундуки? У нас их было целых два – один дедушкин, другой бабушкин! Все ценные вещи стариков, типа запасных очков в очешниках, старых, давно и навсегда вставших часов на цепочке «a la Breguet», одежды, церковных книг, писем и желтых фотокарточек хранились только в этих сундуках. Дед еще кроме легальной удушающей махорки, которую курил в «козьих ножках» безбожно много, частенько припрятывал в своем сундуке «несанкционированную» поллитровку и тайком от бабушки «цедил» оттуда…
        Обнаружив в Северном Казахстане овечье раздолье, по требованию бабушки Саши сюда из России была немедленно привезена прялка с веретенами и другими приспособления для вычесывания шерсти и её прядения. А моему отцу, младшему бабушкиному сыну, хочешь-не хочешь, а пришлось заводить овечек. Мы, внуки, тоже не были забыты и тут же привлеклись к совместной работе на некоторых «технологических этапах процесса» бабушкиного производства пряжи из шерсти… Нужно ли говорить, что теплыми шерстяными носками и варежками были постоянно обеспечены не только все в нашем доме, но и семьи близких и далеких родственников? Долгое время не признавала бабушка хлеб из совхозной пекарни, заводила сама тесто и пекла хлеб в формах и на поду (металлический лист, типа плоского противня). Ела только его, и нас заставляла тоже. Из остатков хлеба бабушка, прошедшая все самые страшные, как она говорила «голодовки» России ХХ века, кроме ленинградской блокады (голод в Поволжье 1921-22 годов, голод коллективизации 1933-го, послевоенный массовый голод 1946-47 годов), бережно сушила сухари и подавала их нам на десерт к чаю. Ах, какими вкусными были эти бабушкины подсахаренные сухари! Если мать и отец (про нас, младших, родившихся здесь, и говорить нечего) быстро перешли на чаепитие по-казахски из пиал (кисушек), то бабушка пила чай только с блюдца, а если не очень горячий, то из граненого стакана или из эмалированной кружки! И сахар чтоб был только твердый («инда цЕмент!») рафинад вприкуску, расколотый специальными щипцами – сахарными клещами! Ели бабушка с дедушкой только деревянными ложками, покрытыми черно-золотым хохломским эмалевым узором, берегли их. А уж трогать дедушкину ложку можно было только тому, кого он попросит подать её! Алюминиевые ложки и все вилки для них просто не существовали.
        Всю жизнь, с самого раннего своего детства была наша бабушка глубоко верующим, богобоязненным человеком, истово соблюдающим все православные традиции и обряды, досконально знавшая христианские правила и законы. И здесь, в степном поселке она ни разу не нарушила ни одного поста или праздника, ежедневно совершая утренние и вечерние молитвы. Поэтому образ Пресвятой Девы Богородицы в углу затемненной комнаты, горящая свеча и баба Саша, шепчущая молитву и бьющая поклоны перед иконой, до сих пор стоят перед глазами. Не притрагивалась к еде в посты, накануне великих православных праздников строго стояла она всенощную, а на утро не разрешала невесткам и мужикам работать по дому, поздравляла всех с наступившим праздником и угощала чем-нибудь вкусненьким. Детей, конечно, в первую очередь! Были у нашей бабушки очень старые, передаваемые из поколения в поколение заботливо хранимые книги с молитвами и православными текстами на старославянском языке. Были эти книги по-настоящему ветхими, с потрепанными корешками, с плотными, потемневшими от времени и даже не желтыми, а коричневыми листами. Они пахли древностью… . Каждая новая глава начинались с большой вычурной красной буквы, многие буквы в тексте были незнакомыми, произношение их не понятно, большинство фраз и целые страницы были для непосвященного китайской грамотой. Не было тогда в Казахстане церквей, ни одной. Но, Бог, он в сердце каждого из нас, в непоколебимой вере в Него! И истовая раба Божья Александра каждым мигом своей жизни доказывала это! И дал Бог –  нашла, нашла бабушка Саша единоверца, подругу, товарку, родственную душу здесь, в «басурманском» краю! На противоположном от нас конце улицы, в последнем доме, в семье Нади, моей ровесницы и одноклассницы, жила такая же старушка: маленькая, тихая, добрая, набожная, начитанная, умненькая бабушка Фрося. Ходили наши бабушки друг к другу в гости, пили чай, вместе молились, пели церковные песни, приносили божьи книжки и читали друг другу вслух на церковнославянском отрывки из Ветхого и Нового завета. Поразительно, но как оживленно они обсуждали и сравнивали Евангелие от Иоанна и Евангелие от Луки; что говорил Иисус, разгоняя торговцев из храма в Иерусалиме, и что ответил Он Понтию Пилату на суде. Сейчас я понимаю, что это не были пересуды глупых старушек, это были серьезные теологические беседы двух опытных экспертов с глубоким анализом Священного Писания. Господь, вера в Него для них были неоспоримой, естественной и необходимой реальностью, неотделимой частью их внутреннего мира – Бог был с ними, а они с Богом. Но больше всего я был поражен, когда в одной из старинных «божьих» книг я увидел заголовок: «Послание к римлянам», а потом и услышал его обсуждение нашими бабушками. Конечно, я совершенно не понял суть Послания Св. Апостола Павла, обращенного к христианам Рима почти две тысячи лет назад, подвергшихся в середине I века от Р.Х. жестоким гонениям со стороны императора Клавдия. Но меня поверг в шок тот факт, что малограмотные бабушки живо и серьезно обсуждали то, что мы только недавно проходили в нашей советской средней школе! Только подавалось в школе всё совершенно не так, и не так подробно и глубоко! Для меня история была пусть и любимым, но всё равно немного скучным школьным предметом о каком-то давно прошедшем времени и мертвом мире, а для двух старушек, тихонько, словно пташки Божьи щебечущие в уголке, древняя история было такой же текущей реальностью, как для тогдашнего коммуниста только что завершившийся XXV съезд КПСС! «Послание к римлянам» Святого Апостола Павла для них было большим, сложным, но живым, действующим документом, который они увлеченно изучали, обсуждали, так как будучи истинными христианками, считали себя обязанными досконально понять его и знать, чтобы правильно руководствоваться им и точно исполнять его положения! Передо мной открылся мир настоящей, живой, продолжающейся и сейчас великой истории, а бабушки Саша и Фрося, были не только осязаемым её воплощением, но и хранителями, носителями сквозь тысячелетия тонкой связи далекого прошлого с сегодняшним днем!
        Но бабушке Саше не были чужды и мирские интересы. Она с удовольствием слушала по радио и на пластинках своих любимых исполнительниц, приговаривая: «Окромя Мордасовой и Зыкиной ноне (теперь) никто и не поет по-людски». Знала бабушка и помнила до глубокой старости много стихов Н.А. Некрасова, выученных наизусть еще до революции «девкой в школе». На многие случаи жизни были у неё поговорки, присказки, которых не было в учебниках или книгах. Как и полагается бабушке, рассказывала она нам, внучатам, перед сном сказки: про серого волка, про леших, про гусей-лебедей, про печку с пирожками. И не могла никакая книжка со сказками, передать то очарование, тот трепет и волнение, который испытывали мы, вытаращив глаза и кутаясь до носа в одеяло, от сказки, рассказанной бабушкиной. И знала она эти сказки не из книжек, а от своей бабушки, а та – от своей… Но всё же самым любимым её стихотворением было «Сиротка», которое бабушка частенько читала нам тоже по памяти – крепким было образование «при царе»!

Вечер был; сверкали звёзды;
На дворе мороз трещал;
Шёл по улице малютка,
Посинел и весь дрожал.
"Боже! - говорил малютка, -
Я прозяб и есть хочу;
Кто ж согреет и накормит,
Божей добрый, сироту?"
Шла дорогой той старушка –
Услыхала сироту;
Приютила и согрела
И поесть дала ему;
Положила спать в постельку –
"Как тепло!" - промолвил он.
Запер глазки... улыбнулся...
И заснул... спокойный сон!
Бог и птичку в поле кормит,
И кропит росой цветок,
Бесприютного сиротку
Также не оставит Бог!

К.А. Петерсон 1843 г.

       Знала наша бабушка и заговоры, и народные лечения, только как человек истово верующий прибегала к ним редко и то, если жизнь спасать кому-то надо…
Сквозь полувековую пелену вижу себя – мальчишку, лежащего в предсмертном бреду, когда жить оставалось пару часов после прорвавшегося аппендицита… . Надо мной икона в руках у бабушки, и молитва в голос: «…Господи, врачебную Твою силу с небесе низпосли, прикосниися телеси, угаси огневицу, укроти страсть и всякую немощь таящуюся…».  Выжил, вот пишу … .  А еще, как рассказывали мать с отцом, когда умирал от неизвестной болезни годовалый брат мой Вовка, когда врач опустил руки и помочь уже не мог ни чем, выгнала тогда бабушка всех «на волю», на лавочку, осталась одна с ним в доме… . А через полчаса выносит его на вытянутых руках, а он обвис на них. Обмерли мать с отцом: «Помер?!!!». А бабушка, молча, положила его на землю перед ними «мордой» вниз и… ожил наш Вовка! Зашевелился, пополз и давай из всех своих последних силенок землю в рот тащить и есть её! Ест и тут же вываливает её из себя из противоположного места! Хотели его поднять, а бабушка: «Не тронь!». Наелся братец земли-матушки, как титьку пососал, да так и уснул почти на дороге, напротив дома. Отпускали его «попастись на волю» перед окнами так еще дня два – всё, выздоровел! Лечила бабушка Саша и своего старшего сына, дядю Мишу, фронтовика, вернувшегося с войны хоть и израненным, но на вид крепким. Через годы аукнулась война – отнялись у ветерана ноги. Бабушка весь шиповник у нас в полисаднике выкопала, отца заставила в околки ездить, рыть шиповник – делала лечебные отвары из его корней. Увы, не встал старый солдат, но унялись боли, ожил, повеселел дядя Миша!
 -------------------------------------
     Скоро 40 лет как нет бабушки – простой русской женщины. Незаметно пришла, пожила и ушла. Миллионы, таких как она. Но когда через окна памяти чуть внимательнее, чуть вдумчивее всматриваешься в их жизнь, на первый взгляд ничем не примечательную в масштабах мира, тогда и начинает приходить понимание смысла жизни вообще, и своей точки в системе координат жизни, в частности… .