Глава 3. Из воды - да в воду

назад, Глава 2. Бобрисэй. Знакомство: http://www.proza.ru/2017/08/16/276


                ...Тьма вокруг всё больше и больше сгущалась. Цветы под деревьями светились
                уже не так ярко, а под конец угасли и самые последние из них. Впереди
                тускло мерцала чёрная вода, а воздух стал тяжёлым и холодным.
                – Какой ужас! – сказал маленький зверёк. – Это болото. Туда я боюсь идти.
                – Почему же? – спросила мама Муми-тролля.
                – А потому что там живёт Большой Змей, – очень тихо, боязливо оглядываясь
                по сторонам, ответил маленький зверёк.
                – Чепуха! – усмехнулся Муми-тролль, желая показать, какой он храбрый.
                – Мы так малы, что нас, верно, и не заметят. Как же мы отыщем солнце, если
                побоимся перейти болото? Давай, пошли!
                – Только не очень далеко, – сказал маленький зверёк.
                – И осторожно. Тут действуешь на свой собственный риск, – заметила мама.
                Туве Янссон, «Маленькие тролли и большое наводнение»


    Вот таковы были обстоятельства жизни и родословная Бобрисэя, и мне кажется, что это вещь немаловажная – знать свою родословную, потому что если её не знаешь, то её как бы и нет вовсе, а это, ясное дело, отнюдь не хорошо...
    – Прошу меня великодушно простить, но я ничем не могу здесь помочь, – в очередной раз произнёс в ответ на уговоры Ничкисы монсиньор Жервуаль, грациозно переступая в воздухе длинными лапами и помахивая раскидистыми крыльями, дабы сохранять положение вблизи Бобрисэя.
    Ничкиса заметила его, когда тот сражался (и в который-то раз?) с чудищами из ветряных болот. Она решила, что да, Рыцарь, конечно же, не откажется помочь несчастному (эх, попробовала бы она сказать об этом самому Бобрисэю – увидела бы...) бобрёнку. Жервуаль не отказался, но и помочь не мог. Вот если бы ветряное чудище побеждать, то это он – да...
    Вконец запыхавшаяся и совершенно ошалевшая Ничкиса вертелась вокруг с вытаращенными глазами, отчаянно щебеча и тыкаясь то в Бобрисэя, то в Долгоногого Рыцаря, как будто пытаясь их соединить. Но ничего не получалось. Жервуаль был слишком грациозен, если не сказать – безнадёжно неуклюж, чтобы справиться с ролью парашюта («как? всего лишь парашюта? вот если бы подвиг совершить...»), а всемогущая его шпага здесь была совершенно бесполезна.
    Неожиданно сквозь почти непроницаемую пелену брызг Бобрисэй ясно увидел, что к ним стремительно приближается земля. Вернее, это они приближались к ней – но что было делать?
    Наконец Жервуаль взмахнул веером своих крыльев и, сделав последнее па в воздухе, взмыл вверх. Ничкиса прекратила свои метания и, вцепившись лапками в плечо Бобрисэя, молча смотрела в придвинувшееся почти вплотную лицо земли. Точнее... болота, потому что они падали не на землю и не в Бурлящий затон (он же и – Мёртвый затон, но это там, где кончалось влияние водопада), а в одно из его ответвлений. Бобрисэй тоже молчал, и вид у него уже был совсем не такой, как в начале пути.
    Вдруг мимо них промелькнула какая-то тень. Бобрисэй, уже весь поглощённый одной только мыслью, всё же механически глянул в сторону промелькнувшего, и тут пасмурное лицо его озарилось. Это был Чакай, Небесный Чакай, но для Бобрисэя он был не просто Чакай, а его любимый Растрёпушка. Это странное имя, неожиданно сочетающее в себе ласкательность и ругательность, возникло из строгого «Растрёпа», потому что малыш постоянно куда-нибудь сваливался, залезал, за что-нибудь зацеплялся и оттого был постоянно грязным и растрёпанным. Но зато он всегда был сытым.
    – Киу! – крикнул ему Бобрисэй.
    – Якай! – отозвался малыш. Это был ещё совсем юный Чакай, можно сказать – Чакаишко, но зато он очень любил Бобрисэя.
    Когда-то, но, впрочем, не очень давно, Бобрисэй нашёл его в кустах близ Великой Запруды со сломанным крылом и стал выкармливать его, ловя для него рыбу. Когда же тот выздоровел и смог снова присоединиться к своей стае (и как же долго Бобрисэй смотрел ему вслед, держа в лапках тряпочку, которой до того было перевязано сломанное его крыло...), грустный бобрёнок, лишившийся Важного Дела, стал каждый день кормить рыбок, чтобы хоть как-то отплатить им добром. Вот так он и узнал, что река касается солнца...
    А теперь он летел вдоль неё.
    – Киэнт! – сказал Чакай, в очередной раз пролетая совсем рядом.
    И вдруг Ничкиса...
    – Чакай, хватай его за левую лапу! – крикнула она и, метнувшись, подобно синей молнии, вцепилась Бобрисэю в правую и стала изо всех сил пытаться тормозить.
    Но куда ей было одной справиться – её крылышки складывало, как слабый зонтик, когда ветер вдруг попадёт ему внутрь. Наконец Чакай смог ухватиться за левую и тут же растопырил крылья. Их полёт теперь превратился в ужасное кувыркание, так что Бобрисэй возблагодарил Промысл за то, что он сегодня не завтракал. Во все стороны мелькали крылья, хвосты, перья, лапы...
Вдруг стало темно. Они влетели в зону сумерек, хотя земли, точнее, болота ещё не достигли. Гигантские деревья создавали её. С Мёртвого затона, лежащего под ними, собственно говоря, и начиналась Тёмная долина.
    Тут Бобрисэй изо всех сил тряхнул лапами – не мог же он допустить, чтобы вместе с ним погибли и его спасатели! И, набрав как можно больше воздуха, он, подобно метеору, пробуравил болотную жижу.
    – Шлячмошвяк! – воскликнуло болото.
    Конечно, маленькие спасатели удержать Бобрисэя не смогли, однако они всё же замедлили его падение, так что он довольно-таки мягко упал в гнилую воду.
    – Кай, кай, кай! – несколько раз прощально крикнул Чакай и улетел. Он был слишком юн, и ему в половине десятого надо было быть дома, а иначе родители... Его тонкий и жалобный крик ещё долго стоял в ушах у Бобрисэя.
    После на некоторое время нарушившего мёртвую тишину шума вновь воцарилось обычное гнилое беззвучие... Ничкиса сидела на ветке какого-то бывшего кустика на краю болота и плакала. Бобрисэя всё не было. Прошло минут, наверное, восемь.
    – Калрсрон! – заявил Бобрисэй, наконец выбравшись на поверхность и выплёвывая набившуюся в рот гнилую тину.
    Он огляделся по сторонам, насколько позволяли ему глаза, залепленные тиной. В непроглядной тьме тихим светом сияла Ничкиса. Хорошо ещё было то, что вообще-то бобры повсюду бодрствуют в основном ночью – и хотя в той семье, где вырос Бобрисэй, уже никого не боялись, так что не было причин скрываться, но навык видеть во тьме ещё оставался.
    Бобрисэй тихонько подплыл (или подполз – трудно сказать, как называется скольжение по болотной жиже) к берегу и посмотрел вверх. В том месте, где они протаранили сплетшиеся кроны деревьев, образовался как бы туннель, в далёкой глубине которого пронзительно сияло небо. Синее, наполненное солнечными лучами... Теперь оно было очень далеко.
    – Странно, – тихонько сказал сам себе Бобрисэй. – Откуда взялись деревья? Ведь когда мы падали, их как будто не было... Или мне это только показалось?
    Всё это было как-то непонятно и странно. Бобрисэй выбрался на берег и пошёл на сияние. Ничкиса всё ещё плакала, уткнув голову в перья.
    – Э-э... Мадмуазель Зинзивер... – начал было он, и тут же его физиономия утонула в жёлто-синем всплеске сияющих крыльев.
    Но странным было то, что при всей своей бурной радости Ничкиса не проронила ни звука своей обычной ликующей песни. Здесь птицы не поют...
    – Ты прав, – наконец сказала она. – Фамилия моих ближайших родственников – Зинзивер. Но у меня – нет фамилии.
    – Как это? – сказал Бобрисэй. – Так не бывает. Ведь от кого-то ты да произошла?
    Ничкиса только пожала крыльями:
    – Иногда мне кажется, что я знаю, от кого произошла, но мне бывает страшно об этом сказать, а иногда мне хорошо и просто, но тогда я вижу, что у меня – нет фамилии...
    – Ладно, – махнул лапой Бобрисэй. – В этом так сразу не разберёшься... Потом... когда мы выберемся отсюда – ты расскажешь мне об этом?
    – Да, – сказала Ничкиса, – но мне кажется, что этот рассказ больше подходил бы для этих мест...
    Однако Бобрисэй её уже не слушал. Точнее, слушал, но не только её – похоже, глаза его уже стали осваиваться с местной темнотой.
    Нужно было как-то отсюда выбираться.
    То, что вначале показалось Бобрисэю берегом, было всего лишь небольшим островком. Он обошёл его кругом, везде щупая лапой, насколько плотна жижа. Наконец, найдя какой-то перешеек, он шагнул на него, сразу провалившись почти по пояс. Но дальше было довольно твёрдо. Можно было идти – но куда?
    И вот Бобрисэй стоял по пояс в болотной жиже и напряжённо всматривался в темноту. Наконец в страшно отдалённой дали как будто бы блеснул какой-то... не свет, нет, но – как бы огарок света... Что было там? Ничкиса тоже этого не знала, ей были немного знакомы лишь кроны этих величайших деревьев, возвышавшихся теперь над ними густой и непроглядной массой.
    Бобрисэй пошёл вперёд, и вдруг, когда он продвинулся ещё совсем-таки немного, склон того твёрдого, по которому он шёл, стал плавно идти вверх. Наконец жижи стало только по колено.
    – Наверное, это правильный путь? – прошептал неизвестно кому Бобрисэй, старательно вышагивая в колышущемся желе. Стояла непроницаемая тишина, и только болотный отзвук шагов его с какой-то мрачной иронией звучал в этой огромной пещере.
    – Чав-жуль! Чав-шпик! Чав-чмо! – говорило болото.
    Бобрисэй остановился и последний раз посмотрел вверх. Пробитый ими туннель был уже далеко. Он уже почти совсем исчез, закрытый медленно смыкающимися тёмными кронами, и только несколько лучей искрились подобно связке сияющих спиц в безграничной высоте ветвей каменных деревьев.
    Ничкиса, печально нахохлившись, сидела на его плече.

дальше, Глава 4. Дальше: http://www.proza.ru/2017/08/17/225