Рука с содранной кожей. Мопассан

С тех прошло около 8 месяцев. Мой друг Луи Р. собрал у себя как-то вечером нескольких одноклассников. Мы пили пунш, курили и беседовали о литературе, о живописи, время от времени рассказывая весёлые истории, как это обычно бывает в кружке молодых людей. Внезапно открылась дверь, и, как ураган, вошёл один из моих хороших друзей детства.
- Угадайте, откуда я приехал! – тут же воскликнул он.
- Держу пари, из Мабилля, - ответил один.
- Нет, ты слишком весел, ты только что занял денег, похоронил дядюшку или заскочил к моей тётушке, - сказал другой.
- Ты напился, - предположил третий, - и, почувствовав запах пунша у Луи, решил присоединиться.
- Никто не угадал. Я приехал из П., нормандского городка, где я провёл неделю и привёз оттуда страшное свидетельство преступления, которое собираюсь сейчас вам предъявить.
С этими словами он вытащил из кармана отрубленную руку с содранной кожей. Она была ужасна: чёрная, сухая, длинная, скрюченная, с выступающими мышцами под шнурками пергаментной кожи, с жёлтыми ногтями на кончиках пальцев, – по всему было видно, что это имело отношение к чему-то злодейскому.
- Представьте себе, - сказал мой друг, - что распродавали старые вещи одного чародея, известного на всю округу. Он каждую субботу летал на шабаш на метле, занимался чёрной и белой магией и давал коровам голубое молоко. Этот старый греховодник был особенно привязан к этой руке, которая, как он утверждал, принадлежала одному преступнику, казнённому в 1736 году после того, как он бросил в колодец жену, что я не считаю ошибочным поступком, а потом повесил на колокольне кюре, который их венчал. После этого двойного преступления он отправился в бега и за свою короткую, но насыщенную карьеру ограбил дюжину путешественников, выкурил двадцатку монахов из мужского монастыря и сделал сераль из женского.
- Но что ты собираешься делать с этим ужасом? – воскликнули мы.
- Чёрт возьми, сделаю из неё кнопку для звонка, чтобы пугать своих кредиторов.
- Друг мой, - сказал Генри Смит, высокий флегматичный англичанин, - я думаю, что эта рука принадлежит какому-нибудь индейцу, и её засушили для предстоящего праздника. Свари из неё бульон.
- Не надо шутить, господа, - хладнокровно сказал один студент-медик, который был уже изрядно пьян, - я посоветую тебе, Пьер, похоронить эти человеческие останки по христианскому обычаю, опасаясь того, как бы её хозяин не вернулся за ней. К тому же, у этой руки могут появиться плохие привычки, если ты вспомнишь пословицу: «Кто убил – убьёт»…
- А кто выпил – выпьет! – подхватил радушный хозяин и налил студенту большой стакан пунша. Тот опустошил его одним глотком и, мертвецки пьяный, свалился под стол. Этот демарш сопровождался чудовищным взрывом хохота, а Пьер поднял свой стакан и произнёс тост:
- Я пью за следующий визит твоего хозяина, рука!
Затем мы заговорили о чём-то другом и скоро разошлись.
На следующий день я проходил мимо его двери и решил зайти. Было около 2 часов дня. Он курил и читал.
- Ну, как поживаешь? – спросил я.
- Очень хорошо, - ответил он.
- А твоя рука?
- Ты должен был видеть её на моём звонке, куда я поместил её вчера вечером, но какой-то идиот пришёл трезвонить среди ночи. Я спросил, кто там, но мне никто не ответил, поэтому я вновь лёг и уснул.
В этот момент в дверь позвонили, и вошёл хозяин дома, грубый и бесцеремонный мужчина.
- Сударь, - сказал он моему другу, - прошу немедленно снять ту падаль, которую вы повесили на верёвку для звонка, иначе мне придётся дать вам расчёт.
- Сударь, - очень серьёзно ответил Пьер, - вы оскорбляете руку, которая этого не заслуживает. Она принадлежала очень образованному человеку.
Хозяин повернулся на пятках и вышел, не прощаясь. Пьер пошёл за ним, снял руку с верёвки и повесил её на верёвку звонка в своём алькове.
- Так-то лучше, - сказал он. – Теперь эта рука, как memento mori, будет внушать мне серьёзные мысли, когда я буду засыпать.
Через час я вышел от него и вернулся домой.
Я плохо спал следующей ночью, я был нервным и возбуждённым. Несколько раз я вскакивал, так как мне казалось, что в мою спальню кто-то вошёл, и я начинал искать в шкафах и под кроватью. Наконец, около 6 часов утра, когда я начал засыпать, меня разбудил сильный стук в дверь: это был слуга моего друга, полуодетый, бледный и дрожащий.
- Ах, сударь! – крикнул он сквозь рыдания. – Моего бедного хозяина убили!
Я поспешно оделся и побежал к Пьеру. Дом был полон народу, люди дискутировали, обсуждали, стоял неумолкающий шум, каждый рассуждал, рассказывал и комментировал произошедшее. Я с большим трудом пробился к спальне, у дверей стоял караул, но я назвал себя, и меня впустили. В центре комнаты стояли 4 полицейских с блокнотами в руках, они тихо говорили между собой и делали записи; двое врачей беседовали у кровати, где лежал Пьер без сознания. Он был жив, но выглядел страшно. Его глаза были широко открыты и, казалось, неотрывно смотрели на что-то пугающее и странное, зрачки были расширены, пальцы скрючены, всё тело, кроме подбородка, было закрыто простынёй. Я снял её: у него на шее были 5 ран от пальцев, глубоких ран, и капли крови упали на рубашку. В этот момент что-то словно толкнуло меня, и я посмотрел на верёвку звонка: руки там не было. Доктора, без сомнения, унесли её, чтобы не поражать входящих в комнату. Я не стал спрашивать о том, что с ней стало.
Потом я вырезал из газеты рассказ об этом преступлении со всеми подробностями, которые смогла обнаружить полиция. Вот что я прочёл:
«Ужасное преступление случилось вчера с молодым человеком по имени Пьер Б., студентом юридического факультета, принадлежащим одной из лучших семей в Нормандии. Этот молодой человек вернулся домой около 6 часов вечера, отпустил своего слугу, некоего Бувена, сказав ему, что устал и ляжет спать. Около полуночи слуга проснулся от звонка, в который яростно звонили. Он испугался, зажёг свет и подождал. Звонок замолчал на минуту, потом продолжил звонить с такой силой, что слуга выскочил из комнаты и побежал за консьержем, который предупредил полицию, и через четверть часа двое полицейских взломали дверь. Их глазам открылось ужасное зрелище: мебель была перевёрнута, всё указывало на то, что между жертвой и злоумышленником происходила ожесточённая борьба. В центре комнаты лежал Пьер Б. с похолодевшими конечностями, с иссиня-бледным лицом и расширенными зрачками. У него на шее были следы от пальцев. Немедленно вызвали доктора Бурдо, который установил, что нападавший должен был обладать недюжинной силой и очень худой и нервной рукой, так как следы, похожие на 5 пулевых ран, очень глубоко проникли в тело. Ничто не указывает на то, кто может быть преступником. Следствие продолжается».
На следующий день в той же газете было написано:
«Г-н Пьер Б., жертва страшного преступления, о котором мы рассказывали вчера, пришёл в сознание после 2 часов заботливого ухода доктора Бурдо. Его жизнь вне опасности, но врач опасается за его разум: он не в себе».
Действительно, мой бедный друг сошёл с ума. На протяжении 7 месяцев я ходил посещать его в лечебнице, куда мы его поместили, но разум к нему не вернулся. В бреду у него вырывались странные слова, и у него, как у всех помешанных, была навязчивая идея: он постоянно боялся, что его преследует призрак. Недавно ко мне прибежали и сказали, что ему стало хуже. Я нашёл его в агонии. На протяжении 2 часов он оставался очень спокойным, затем вдруг встал на кровати, несмотря на то, что мы удерживали его, и закричал, махая руками, словно объятый сильнейшим ужасом: «Забери её! Забери её! Он меня душит, на помощь, на помощь!» Он два раза пробежал по комнате с воем, а потом упал на землю, мёртвый.
Так как он был сиротой, я сопровождал его тело в деревеньку П. в Нормандии, где были похоронены его родители. Именно отсюда он приехал в тот вечер, когда мы пили пунш у Луи Р., и когда он показал нам мёртвую руку. Его тело поместили в цинковый гроб, и через 4 дня я прогуливался по кладбищу со старым кюре, который когда-то давал ему первые уроки. Стояла великолепная погода, небо было светло-голубым, птицы пели в кустах ежевики на склоне, где мы так часто играли детьми. Мне казалось, что я до сих пор вижу, как Пьер бегает вдоль живой изгороди и прячется в столь знакомую мне дыру, где обычно находили приют бедняки, а потом мы возвращались домой с чёрными губами и щеками от сока ягод; и я посмотрел на ежевику. Она была покрыта спелыми ягодами. Машинально я сорвал и съел одну. Кюре открыл требник и бормотал молитву, а я слышал в конце аллеи копачей, которые рыли могилу и стучали лопатами о землю. Внезапно они нас окликнули, кюре закрыл книгу, и мы пошли туда, откуда нас звали. Они нашли гроб. Ударом лопаты они сбили крышку, и мы увидели скелет. Он был чрезвычайно длинным, лежал на спине и, казалось, всё ещё смотрел на нас. Мне стало плохо, я почему-то почти испугался. «Посмотрите! – воскликнул один из копачей. – У него отрублена рука! Вот она!» И он подобрал рядом с телом большую сухую руку.
- Только подумать, - сказал второй со смехом, - кажется, что он смотрит на тебя и вот-вот кинется и схватит тебя за шею, чтобы ты отдал ему его руку.
- Друзья, - сказал кюре, - оставьте мертвецов в покое и закройте гроб. Мы выроем могилу для бедного Пьера в другом месте.
На следующий день всё было закончено, и я отправился в Париж, оставив 50 франков старому кюре, чтобы он отслужил заупокойную мессу по тому, чьи останки мы побеспокоили.

1875
(Переведено 16-17 августа 2017)