А. Манякин. Детские страхи и тепло женских рук

 Всем известна боязнь детей больниц, поликлиник, врачей, уколов и всего прочего, что связано с медициной.
 
Январь  1964 года. Мне 12 лет, и давняя паховая грыжа уже вконец достала.  И меня почти насильно положили в больницу, что располагалась на улице Клубной. На операцию. Не помню, было, или нет, в ней детское отделение, но положили в палату, где находился всего один пациент, пожилой мужчина. Он был весь какой-то желтый, сильно исхудавший, и уже еле-еле поднимался с кровати. Ел из жестяной банки консервированные яблоки, называя их не «яблоки», а «блоки». Мне, почему-то, было страшно находиться с ним рядом, и я старался проводить больше времени в больничных коридорах. Где, надо сказать, было тоже не очень весело. По сравнению с улицей и школой.
 
Ранним утром, на рассвете, меня забрали из палаты, и повели на операцию. Я шёл, как на расстрел, обречённо опустив вниз голову. Шли долго. Сначала по коридору, затем свернули в коридор, что вёл на право к приёмной и, наконец, остановились у двери. Дверь открыли, и мы вошли в предоперационную. Там было чисто, холодно и страшно. Мои худые ноги с торчащими коленками начали мелко подрагивать, а уже начавший туманиться взор периодически выхватывал стоящие вдоль стен стеклянные шкафы, на полках которых лежали ножи, клещи, какие-то острые длинные крючья и ещё множество других непонятных мне инструментов. Они зловеще блестели в свете подвешенной под потолок лампочки, и от каждого из них веяло почти ощущаемой физически болью. Мой взгляд переместился чуть левее, и я увидел ещё один шкаф, стоящий почти у самой двери, в котором стояли различные пузырьки, большие и маленькие. На одном из них была наклеена чистая белая бумажка, с нарисованным черным черепом со скрещенными костями. Я в ужасе резко отшатнулся в сторону двери, но медсестра тут же схватила меня за плечи, и повела через эту «комнату пыток» уже к другой двери, где располагалась сама операционная.

Вошли туда. В ней уже находился какой-то мужчина в белом халате, и в таком же халате женщина. Медсестра подвела меня к стоящему посреди этой огромной пустой комнаты столу, и сказала, чтобы я снимал с себя всю одежду. Делать нечего, пришлось раздеваться. Я стоял перед тремя взрослыми, незнакомыми мне людьми, абсолютно голый, и мне было так стыдно, что из глаз начали вытекать слёзы. После этого меня заставили взобраться на этот стол и лечь. Вытянувшись на довольно прохладном столу по струнке я продолжал тихо плакать, а мои руки и ноги стали намертво привязывать к нему длинными матерчатыми лентами. Всё, рыпаться было уже некуда, и от глубочайшего чувства безысходности сердце моё уже не ощущалось ни в груди, ни в пятках, а оно витало где-то сверху.
 Перед моим лицом поставили какую-то белую высокую занавеску, из-за которой ни чего не было видно, и я оказался в этом жестоком мире абсолютно один, лишь трое «палачей» в белом окружали меня со всех сторон. Тут я почувствовал, что где-то внизу живота начали колоть чем-то острым. Я начал подёргиваться, но мне сказали, чтобы я лежал спокойно, так  как делают уколы, чтобы было не больно. Мне показалось это странным, так как эти уколы были очень больные, и как это – делают больно, чтобы не было больно?
 
И вдруг, мужчина, что делал мне операцию, громко говорит: «А давайте яички ему отрежем!». Я в ужасе что-то громко прокричал матерное, и начал с силой дёргаться на столе. Медсестра строго прикрикнула на него и сказала мне: «Не бойся, ни что у тебя не отрежут, они тебе ещё пригодятся». Вот так, дословно. Я, конечно, не знал, зачем они мне ещё пригодятся, просто я не хотел тогда новой боли. И эти слова, про отрезание, ещё больше усилили мой страх, и я начал громко плакать. И тут медсестра, что привела меня сюда, встала позади меня за головой, и положила свои ладони на мои виски. Это было удивительно! От их тепла, сначала по голове, а затем и по всему телу пошла какая-то необыкновенная, такая же тёплая, успокаивающая волна. Все страхи начали уходить куда-то в сторону, и я уже не ощущал того чувства беспредельного одиночества, что витало во мне. В обрамлении её рук я чувствовал какую-то защищённость, успокоенность, и казалось, что мои тревоги уходят к ней, через её руки. Она тихо говорила со мной, о чём-то спрашивала, я отвечал ей… И вот так, совсем незаметно для меня, без особого чувства боли операция и закончилась.
 
Я не знаю имени той медсестры, как и не знаю ни имя, ни фамилии того «злого» хирурга, что оперировал меня. Но до сих пор храню в душе тепло её рук. Конечно, справедливости ради, надо отметить и мастерство хирурга, так как сделанная им операция не дала ни каких отрицательных последствий, и больше проблема в паху меня не беспокоила. Большое спасибо и ему.
 
Ну, а после выписки, я был героем среди мальчишек. А как же, ни кого из них в больнице не резали, а меня вон как исполосовали! И я храбро терпел тогда, и не плакал даже! Многие просили показать шрам, и я гордо его демонстрировал. И ещё потом долго ходил ссутулившись, придерживаясь рукой за бок и солидно прихрамывая на одну ногу. Но однажды увесистый подзатыльник отца выпрямил меня, и я моментально, и уже окончательно, выздоровел.