Братья

 Жизнь моих родителей распорядилась так, что не было у меня единокровного брата, а родная сестрёнка умерла совсем маленькой по недосмотру врачей. Отец работал на флоте, мать тоже помогала ему, а я уже в пять месяцев ходил по Енисею на Красноярском рабочем – мощном буксире немецкого производства, которых было всего три в пароходстве и считались они флагманами. А потом я был передан на выращивание и воспитание бабке Анне в старинное село Назимово, и долго жил то там, то в городе с мамой. Если городские годы помнились серостью, то жизнь на берегу Енисея в семье старшего маминого брата всегда в памяти светится переливами радуги. Крёстный дядя Саша и тётя Галя были мне вторыми родителями.

 Сродных братьев было три. Старший, разбитной хулиган и добрейшей души, его любила вся деревня. Был заступником и учителем жизни для меня и младшего брата. Заступником даже и от среднего, более спокойного, но с хитрецой. Ему приходилось как-то вылавливать свою удачу и внимание, так как она доставалась либо старшему, либо младшему. Относилось то не только к подаркам, но и к тумакам и затрещинам, а также воспитанием супонью за различные шалости и проступки.

 Младший Серёга был младше меня всего на три года, но в детстве это разница кажется огромной. Разница между мной и старшими братьями была ещё разительнее, и потому мы держались вдвоём с младшим. Вместе росли, вместе мужали, вместе стирали эту разницу в возрасте. Даже в армию мы пошли в один год, так как я был мобилизован после института, а Серёга сразу после школы. Не зря говорят на Кавказе, что сродный брат – почти родной. Мы, выросшие вместе, так и считали. Мы росли и выравнивались незаметно. Начали ходить на танцы, играть в ремешок у клуба, а потом и за девчонками ухаживать. В то время я ещё гладил ему брюки. Ходили ворочать сено на Мачище, копнили и копны возили по переменке на мерине, и вместе же начали учиться водить мотоцикл. А после пары лет моих в городе, уже Серёга учил меня управляться с лодочным мотором на старой деревянной лодке, а потом и на Казанке.

 День выдался ясным, как и положено в конце лета на Енисейском севере. Бабка Анна отправила нас распилить и стаскать пару баланов, что притащил дядя Саша и бросил напротив дома. Новый Урал гудел весело, точеная цепь легко брала древесину. Вдруг выскочила испуганная бабушка: «Ой, ой, сегодня ж Ильин день. Работать нельзя.» «Вот из-за тебя ж грешим» - посмеялись мы. Бабка выдала нам по свежей светлой рубахе, и мы от нечего делать отправились до посёлка леспромхоза. Тем более надо было лодку пригнать от брата домой. Санька тогда уже был женатым и жил в леспромхозе. Добрались попутками, взяли ключ от амбара на берегу, водрузили мотор на лодку. Как-то погода стала портиться, серые тучки заходили на западе, по реке побежала рябь. Надо торопиться. Плотбище леспромхоза находилось в удобном месте, закрыто было от реки двумя островками, образовавшими как бы затон. Только вышли мы из-за острова Белого, по лодке брызгами хватила верховка. Небо всё уже потемнело, резкими порывами ветер морщил реку, срывал гребешки с волн и бросал нам в лицо. Нам бы вернуться, да нет. Навалился я на нос, Серёга за румпелем Вихря, и лодка понеслась домой, звонко стуча днищем по мелким волнам. Нам было весело, даже пели что-то.

 До села семь километров по дороге, по реке ближе, да ветер в лицо. Верховка, та пострашнее Сивера. Тот холодные волны катит большие да ровно. Енисей при Сивере черный, барашками белыми завивается волна, а тут волны в разнобой, да ещё и навстречу. Лодку бросает по этим волнам, речная вода уже захлёстывает за борта. Я только успевал банкой махать из-плод китайской тушёнки. Серёга бачок свободной рукой покачал и мне в глаза смотрит. Пусто почти. Но вот она родная деревня, да не свернуть к ней, волна сразу в борт бить начинает, заливает, перевернуть грозит. Мы уже мокрые оба, а голос у брата тоненький стал, хоть и говорить нечего, мы и так друг друга с полуслова понимали, да молчать ещё хуже. Так и идёт на скорости, прыгая по волнам, проходя родной угор с баней в огороде. И тут гром с чёрной тучи! Илья проехал, и ливнем хлестануло по реке, прижало волну. «Серёга, ястри тя, в берегу!», «Да, знаю!», лодка щукой метнулась к берегу, матор чихнул и заглох, но уже и рядом мы. Выскочили по пояс в воду, потянули дюральку, заскрежетала по гальке. Дома. Смеёмся, по тропинке на угор под крупными каплями, что спину долбят. Вот тебе и Ильин день, бабушка Анна.

 Ещё много что вспоминали мы, сидя в моей деревянной каморке на Затоне, когда приехал Серьга орден от губернатора получать. Выпили бутылку вина грузинского, долго говорили. Вспоминали много. И как постарше стали, да с девками пара на пару Новый год встречали. Как по октябрьскому снегу ноги мочили в клуб, как на подсочку за брусникой ездили, и на Угольный за груздями. Выросли вместе, повзрослели враз. Сено косили, зароды вершили, воду на санях с постромками с зимнего Енисея возили, а бидончиками с под угора на огород, когда ещё мальцами были. А тот случай и не вспоминали, но помнили. Ведь ещё нас роднее сделал. И не стоило говорить даже, потому что братья мы. Коля ушёл, а Саня откололся как-то. Но остались мы братьями все.

 И удивительно мне то украинское стихотворение с майдана «Никогда мы не будем братьями». Удивительно своей кощунственостью, когда два братских народа, говорящих на почти одном языке, переживших вместе страшную войну и голод, вдруг оказались друг против друга озлоблены. Когда брат брату в родстве отказывает. И единственное правильное объяснение тому в ответе вдруг прозвучавшем – «Никогда мы не будем братьями, потому что ты мне сестра». Только такое разумное объяснение может как-то сгладить эту чудовищную неправду, успокоить и остаться родными. Ведь поссорившись с братом, мы всегда мирились, все споры решали полюбовно, договаривались и уступали друг другу. Может и тут сможем найти всё-таки в жилах родную кровь и не поднять на брата руку.