Окруженцев не награждать

Кого угодно ожидал  встретить паук в своей паутине, но только не собрата.
– Как чувствуешь себя в чужих пенатах? – спросил хозяин.
– Они мои! Я – в сердце паутины.
– Тебе кто нужен? Я или мой дом?
– По правде – душа твоя. Она же так грешна.
– Так съешь меня, если сам не грешен…
– Товарищ старшина! Борщов!
– Какой я тебе Борщ… – с гневом произнёс Алексей, но тут же осёкся. – Какого ты лешего, брат, так колотишь меня по лицу?
– Я сначала, товарищ старшина, потихоньку по щекам, а вы всё лежите. Вот я и посильнее стукнул.
– Посильнее, – недовольно забурчал Алексей. А потом, улыбаясь, сказал: – Аж в ушах звенит.
– Это у вас, товарищ командир, от разрыва снаряда. Помните? Это лёгкая контузия. Скоро пройдёт.
–Подай воды, Огольцов.
 Вот.  Ещё немного осталось. Надо где-то разжиться. Поднимайтесь.
Старшина Борщов с трудом, но уже самостоятельно, облокотился на край окопа. Посмотрев влево-вправо, сказал:
– Сколько немцев лежат. Кто им так головы рассёк?
– Да вы, товарищ старшина. Что не помните? Вы их, как капусту, рубили.
– А где остальные наши?
     – От роты мы вдвоём остались. Патроны закончились. Вы и сказали мне, давай, мол, пойдём, Стёпа, в гости к немчуре провиант добывать. А сами  так по сапёрной лопатке и гладите рукой, так мягко пятернёй проводите, будто точите её и заговариваете одновременно.
– Так и  было, Стёпа?
– Ей Богу. Точь в точь передал сценку.  Видел своими глазами, товарищ Борщов…
– Да не Борщов я. С этого момента мы побратимы. Я для тебя Алексей, ты для меня –  Степан. Договорились?
– До-го-во-ри-лись! Но вроде не по уставу, – произнёс на всякий случай Огольцов.
– У тебя есть, Стёп, малая пехотная лопата?
– Где-то была.
– Если нет – возьми у немцев. Видишь, у каждого – за поясом. Они им уже не понадобятся. Ещё бы харчи отыскать, да наточить инструменты. Холодным оружием, Стёпа, очень сподручно ночью воевать.
– О-о-о! – воскликнул Огольцов. –  Какой ты смелый и мудрый, Алексей.
 Но вдруг после этих слов замялся: впервые за три года службы он назвал старшину по имени.
 – Я сейчас пойду, огляжу всё вокруг, а потом доложу. Разрешите идти?
Пока старшина приходил в себя, прибежал запыхавшийся Степан и сразу плюхнулся в траншею.
– Товарищ… Алексей...
– Спокойно, Стёпа, говори.
– Там хуторок небольшой за деревьями. Старик сказал, что у него всё есть, что нам  на сей момент надо. Может, к нему?
– Ладно, сходим. Только боекомплект надо пополнить. Иди, набирай немецкого металла. Они пришли за нашим салом, а мы им по мусалам. Так?
Огольцов в ответ тихонько хихикнул.
Седой старик не поскупился. Он досыта накормил проголодавшихся воинов и проводил на крытый сеновал отдыхать до вечера. Сам же пошёл в сарай, где стоял инструмент с большим кругом.  «И зачем им так вострить лопатки, ума не приложу», – подумал старик, нажимая ногой на деревянную педаль привода.
Алексей, удобно устроившись на сеновале, сразу задремал...

… – Я – исполнитель чужой воли, свыше у меня приказ.
– А я-то думал, что жизнь не так уходит.
– Уходит жизнь, а душа остаётся.
– Мысль сия знакома мне. Но почему так скоро? Ведь я с врагами бьюсь…

– Алексей, слышишь, Алексей? Борщов! – затормошил Степан старшину.
– Да не Борщов…  Что ты меня всякий раз за душу тянешь, как я усну?
– Пора. Темнеет, командир. Ты приказал – я разбудил.
– Что-то ты так складно заговорил, Стёпа, будто белыми стихами, вроде, как тот паук. Стёпа, ты кто?
– Голова у тебя, Алексей, побаливает. Надо бы ещё полежать, да времечко поджимает. Смотри, как дед лопатки отделал. Прямо на жало сабли смахивает, – похвалил Огольцов старого умельца.
– И впрямь со знанием дела исполнено. Угол заточки мне знаком…  Где старик?
– Сейчас не знаю, говорил, что пойдёт к племяннику в город. Дал нам с собой воды и еды. Посмотреть?
– Ладно, не надо. Теперь он уж далеко. Пошли. Спасибо ему за хлеб-соль. И за лопатки тоже…
Ночь – родная мать разведчиков. Ночь сродни всем смелым, бесстрашным и дерзким воинам-смельчакам. Таким уже давно стал старшина.
– Слышишь, Степан, говорок?  Немчура в окопах ко сну готовится. А?
– Да, да. Я слышу, старшина. Недолго жить осталось им.
– Степан, ты говорить стал по-другому?
– Обстановка. Я слушаю. Ай, что за прелесть эта темнота, внезапностью она полна, – продолжал Огольцов.
– Ты, друг, загадка для меня. Сейчас перекусим, часок переждём, потом потихоньку в атаку пойдём. Ты - никуда ни шагу. Ты - мой тыл. Следи, чтоб немец мне нож в спину не вонзил. Так, Стёпа, хватит нам ля-ля, оберегай меня.
Немецкий часовой вырос перед старшиной неожиданно. Но в тот же момент он  вложил в правую руку всю огромную силу, которая передалась лопатке. Лёгкое «жиг» – полилась кровь. Придержав первый труп рукой, чтобы не плюхнулся, Борщов передал его Степану.
У блиндажа наглый часовой курил сигарету, прикрывая огонёк ладонью. Если красноватое пятнышко не было видно, то запах табака распространялся на десятки метров. Недопустимая солдатская халатность и погубила немца. Очередной труп  Огольцов  уложил  не на дно, а на край траншеи, чтобы при отходе  не мешал.
Приоткрыв уголок полы блиндажа, Борщов увидел слабый огонёк керосиновой лампы. Приглядевшись, пересчитал спящих офицеров и показал Степану  растопыренные пять пальцев. Дальше в старшине заговорил  разведчик. Тишина выдала: «хрясть», «хрясть»... Снова  бесшумно открылся край палатки, и на полусогнутых ногах показался Алексей. В руке он держал кожаный портфель.
– Уходим, – чуть слышно произнёс старшина.
В ответ Степан кивнул головой, мол, всё ясно, всё понял.
– Хальт (стой)! - Как гром среди ясного неба раздалась немецкая команда.
– Зайн (свой)! – спокойно ответил Борщов, и трижды луна отразилась слабым светом на металле.
 – Забери у них оружие, – показал рукой старшина.
Около часа шли молча и осторожно ночные охотники.  Каждый из них в мыслях прокручивал эпизоды захвата неприятельского штаба. Старшина ещё раз подтвердил своё бесстрашие, а Огольцов был рад пойманному куражу. Закончилось открытое поле, и двое пехотинцев вошли в лес. Густые деревья с кустарником не только скрыли их, но и подарили небольшой ручей.
– Остынем, – коротко скомандовал Борщов.
– Однако, – снимая с себя немецкие автоматы, устало произнёс Огольцов, – кто были трое последних?
– Степан, думать надо. На дозор мы наткнулись. А что не заметили их вовремя, то нам минус.
–-А лихо ты их… Я не успел даже испугаться, а ты уже кивнул мне, мол, пошли.
– Снимай гимнастёрку, охладись водой родниковой. Я – часовой. Потом поменяемся.
Уже сидя на сломанном бурей дереве, Огольцов ощутил всю прелесть исполненной команды: «Охладиться». Молодое тело приятно покалывало. Истраченная ранее сила теперь собиралась в мышцах вновь. Они твердели и придавали уверенность. Помогли и глоток коньяка из офицерской баклажки, и прекрасная закуска из кожаного портфеля.
– Через четверть часа тронемся.
– Понял, старшина. Ты – ведущий мой. Я прикрываю тыл твой.
– Всё. Отключаемся.
Алексей мгновенно погрузился в сон…

…– Ты прежде враг себе. Ты  помнишь убиенного мальчишку?
– Занозой неосторожность эта во мне сидит. Молился о прощении у духовника на исповеди.
– Но чёрное пятно в душе твоей осталось.
– Как вывести его, кто поможет?
– Ты врачеватель сам. Берись за дело.
– До смерти буду о прощении молиться. Грех той войны – искуплю на этой.
– Хорошо. Из паука я превращаюсь, поручик, в ангела...

– Алексей, Алексей. Борщов!
– Да не Борщов я, - просыпаясь, тихо выругался старшина. – Что случилось?
– Смотри. Вон там.
Послышался шум какого-то мотора. Старшина аккуратно отодвинул маскировочные ветки. По колдобинам лесной дороги, переваливаясь с боку на бок, тащился крытый немецкий грузовик. Посмотрев в трофейный бинокль, Борщов определил примерное расстояние до него. Решение созрело моментально.
– Твой тыл, Степа, – крикнул старшина и опрометью бросился навстречу неведомому.
– Есть! – еле успел ответить вслед убегающему командиру Огольцов.
Как только на повороте тяжёлая машина поравнялась с раскидистым дубом, на её тент прыгнул Борщов. Миг, и лопатка старшины раскроила непромокаемый брезент. С двух боков кузова на него смотрели оцепеневшие два немца.  От неожиданности у них  отвисли челюсти. Этой секунды хватило, чтобы Алексей уложил их под лавку.
На этот раз Огольцов сильно удивил своего командира прытью. На другом повороте, выпрыгнув из-за куста, он вскочил на подножку машины, открыл на ходу дверь кабины и выбросил из неё уже мёртвого офицера. Шофёр сам поднял руки вверх. Такая смелость, да ещё дуэтом на Руси называется дерзостью. Риск на грани безумия окупался сполна.
Машина во главе с гауптманом (капитаном) везла продовольствие. Этот груз в любой армии считается стратегическим. Их озадачило то, что ценный провиант везли без должного сопровождения.
– Видимо, где-то сзади  задержались, – высказал предположение Борщов.
Огольцов, в знак согласия, кивнул головой.  Быстро загнав грузовик в лес, бойцы залегли в ожидании. И действительно, через несколько минут на мотоциклах показались самодовольные немцы. Несколько автоматных очередей в лоб решили их судьбу.
Старшина, закусывая немецкой «похлёбкой», взял в руки найденную карту и внимательно посмотрел на её квадраты. Без особого труда определил место своего нахождения.
– Так, Стёпка, мы немного отклонились от линии фронта. Надо поспешать, а то его не догоним. Наши действия, я уверен, уже известны немцам. У нас есть мотоцикл. Надо отрываться от погони.
– А куда ехать-то будем, командир?
– Выберем едва заметную лесную дорогу, чтоб вела на восток, и поедем, насколько хватит топлива и позволят обстоятельства. Закрепи, Степан, за мотоциклом хорошие ветки, пусть наш след маскируют. А я уложу в люльку всё, что нам пригодится в пути.

Обеспечив себя продовольствием, оружием, патронами и другим военным имуществом, маленький смекалистый отряд  двинулся к своим. Старшина Борщов и рядовой Огольцов ещё несколько раз во время своего пути заходили в «гости» в немецкие окопы. Со знанием дела они бесстрашно снимали часовых. В первую очередь бесшумно ликвидировали офицеров. Из уютных блиндажей забирали их награды, секретные карты, документы. Как-то на очередном коротком привале Огольцов спросил командира:

– А зачем нам столько крестов и карт?
– Ты хочешь прийти к нашим? - в свою очередь спросил старшина.
– Конечно, спору нет.
– И как особисты встретят тебя с пустыми руками? Холодно, я думаю. А ещё могут поставить к стенке. А если мы принесём все эти трофеи? Смотри, сколько секретных карт, офицерских крестов, даже знамя мы немецкое пленили. Глядишь, нас и похвалят.
– Прямо погладят по головке, – улыбаясь, сказал Огольцов.
– Ну, лично я об этом только  мечтаю. Будет хорошо, если пожмут руки и просто скажут: «Спасибо!».
 Линию фронта два русских солдата прошли не так благополучно: Огольцова ранило в руку. Борщов о своей ране товарищу не сказал - терпел до последнего. И только, когда их привели на первый допрос, попросил его перевязать. После недолгой беседы их отвели в камеру.
– Ты что, Стёпа, не спишь? Ты так мечтал отоспаться у своих.
– Думаю вот, чем нас наградят.
– Жди. Тебе две пули, мне три. Послушай, Огольцов, а тебе сны снятся?
– Да, и ещё какие! Как остались мы вдвоём после контузии, так всё время во сне превращаюсь  в паука и пытаюсь съесть своего соседа.
– Значит, это ты приходил за моей душой?
– Да ты что, старшина? Я же всегда охранял твой тыл. А почему ты, когда я тебя будил, всегда говорил, что ты не Борщов.
– Это пока, Степан, тайна. Забудь про это…
– Товарищ полковник, разрешите обратиться?
- Обращайтесь.
– Что будем делать с этими двумя окруженцами, что вышли на наши позиции? Их трофеи и дела, о которых они рассказывают, заслуживают награды. Они…
– Капитан, - оборвал грозным голосом старший по званию. – Заруби себе на носу: окруженцев не награждать!