Мой командир 2. воспоминание об армии

                Желаю всем уходящим в армию               
                командиров, какие были у меня.
                               
    Временами память возвращает нас в ту или иную часть жизни, в ту или иную часть биографии. Будь то счастливое или не очень, но детство, беззаботные школьные годы, или надежды студенческих лет, наполненные романтикой, годы успехов или не очень, но зрелого возраста. Река времени. То спокойно её течение, то бурно в таком сложном пути. И так от рассвета к рассвету, от года к году. Но вспыхнет искрой память об одной части жизни, об одной части биографии, и раздуется она всепожирающим огнём. Там была молодость, безвозвратная молодость. И вижу оттуда светлый свет. Там я познал и тяготы, и преодоления, и спектр разных характеров, менталитетов, и благодарность. И охватит пожар воспоминаний, и разбередит душу, и наполнит волнением, и обрадует. Это дорого, это бесценно сокровенно. Там я повстречал, там я увидел истинное благородство и высокий дух. Там была армия.
 
                5 

   ...Прошло некоторое время. К нам прислали нового взводного. Истинно строевого офицера. Офицера, который сыграет свою сильнейшую, значительную роль в моей жизни, в моей судьбе.

                6

    Один, такой весёлый, в общем-то, классный парень из Татарстана, бывало, считал национальности в роте, в первой роте. Считал публично. Мы были тогда на железной дороге, на объекте. Казахи, башкиры, грузины, узбеки, русские, татары, молдаване…  Считал он, загибая при этом пальцы.  И тут я попал в его поле зрения. «А у нас даже бурят есть», – восклицал он радостно. Насчитывал он шестнадцать национальностей. И невольно вспоминались панфиловцы на Волоколамском шоссе. Многонациональная дивизия. И многонациональный взвод, как триста спартанцев у Фермопил, насмерть стоявший в сорок первом за Москву, за Родину. И не побеждённый.      
    Вот в такую многонациональную роту, вот в такой многонациональный взвод прибыл новый офицер, новый наш командир взвода. Хотя, такой многонациональностью тогда, да и сейчас в современное время, никого не удивишь. Прибыл он, и стали мы присматриваться к нему. Всё-таки он был строевым офицером после военного училища. Не какая-то там военная кафедра при каком-то институте. Одним словом строевой офицер.

    Конечно же, он был информирован. И началось поначалу кое-какое закручивание гаек, приведение нас к дисциплине. «Смотри-ка, смотри-ка! Ух, ты какой! Пошёл, пошёл! Но, посмотрим!» – возгласы, не лишённые удивления, раздавались из наших уст. Конечно же, он, новичок в нашей роте, явно хотел показать, кто такой строевой офицер, и какая разница между строевым офицером и каким-то выпускником военной кафедры при каком-то институте. Жёсткость, и, прежде всего, жёсткость. Это понимали мы отлично. И всё же. Нам хотелось былой комфортности, но разве вернёшь то, что потеряли по своей, же, вине.   

    Нас, особенно наш первый взвод, частенько перебрасывали из одного конца республики в другой. Так мы в первый раз очутились в посёлке Хелюля, что находится в пятнадцати километрах от советско-финской границы, но теперь-то уже российско-финской границы. Посёлок нам очень понравился. Здесь всё-таки запахло кое-какой цивилизацией. Посёлок Хелюля, посёлок Тельмановка и город Сортавала на западе республики Карелия, недалеко от российско-финской границы находятся совсем близко друг от друга, что и не разберёшь сразу, где проходит административная граница между ними. Да мы и не разбирались.

    Там мы делали одну колею, на высокой, широкой насыпи, недалеко от вокзала. И однажды, когда был перерыв, ребята пошли покурить, хотя можно было покурить и на объекте. Я и ещё один парень, по имени и фамилии Махратбек Кунанбаев из Казахстана, которого мы звали просто Марат, не курили. Но он пошёл вместе с земляками, так за компанию. На объекте остались я и наш новый командир. Я сидел на  рельсах, и как говорится, присматривался к нему. Вот упал на нашу голову. А он же стоял неподвижно, будто памятник и смотрел куда-то в сторону. Откуда же он попал к нам, думал я и решил всё-таки спросить:
  - А Вы к нам, сюда, откуда попали?
  - Из Монголии, – был краткий и сухой ответ.

    А что, он должен, что ли, отчитываться перед солдатом? Какое ему дело, откуда он попал к ним. И я был такого же мнения. Но всё, же, Монголия. Так рядом. Отсюда, из этих краёв таким сокровенно родным кажется и родная Бурятия, и дружественная Монголия. Меня спрашивали ребята разных национальностей:
  - У вас, у бурят, какие родственные народы?
  - Монголы, калмыки, – отвечал я.

    При упоминании монголов лица менялись сразу, случалась резкая метаморфоза. «Батыр, батыр», – возгласы удивления, возгласы восхищения. Так однажды, когда я ещё был на первом году, один парень, пользующийся большим авторитетом в гарнизоне вот здесь в Хелюлях, киргиз по национальности, с четвёртой роты, такой очень крутой старик, дед, уже перед дембелем, так же задал мне такой же вопрос. И так же при упоминании монголов с ним произошла удивительная метаморфоза. Так и сказал: «Потомок Чингисхана». Он крепко пожал мне руку. А спустя несколько дней он через ребят позвал меня, и при большом скоплении ребят и моего призыва, и дедов вручил, подарил мне новенькую, зимнюю солдатскую шапку. «Это я тебе достал», – торжественно приговаривал он при этом. И хотя моя шапка была в хорошем состоянии, всё же не стал отказываться от такого подарка, преподнесённого искренне, от души самим «дедом», и потому так же искренне поблагодарил его. С той поры я с шиком носил две шапки, поочерёдно меняя их.

    И вот сейчас я был также удивлён. Из Монголии?! Да как же близко он был, совсем рядом с моей родной землёй. И я не удержался:
  - А я из Бурятии.
  - Да, да! Я был у вас в Улан-Удэ! Я был у вас в Улан-Удэ!
    И с ним произошло удивительное превращение. Он был возбуждён, даже очень. И мне показалось, и я не ошибся, что радость засветилась в его душе.

                7

    Я не знаю почему, но с той поры, с того дня, с того момента, когда он узнал, что я из Бурятии, такое вот закручивание гаек, почему-то прекратилось. И странное дело, он стал более общителен. Но и мы в свою очередь отбросили всякое бравирование, и стали просто нормально служить, приближая свой дембель. 
    Старший лейтенант Калинин, родом из Ленинграда, из Санкт-Петербурга, коренной ленинградец, коренной питерец. Такого звания был наш новый командир взвода, такая фамилия была у нашего нового командира взвода. Высокий, но сухощавый, жилистый офицер.

    Однажды, а это было в самом начале, когда мы только что приехали в Хелюлю, на советско-финскую границу, он нас удивил, очень сильно удивил.
    Мы работали интенсивно на объекте, а попросту укладывали железную дорогу, ту самую колею на высокой и широкой насыпи. К нам подходил командир части майор Ивин. Подошёл, посмотрел, сделал такое незначительное замечание и собирался уже уходить. И вот тут-то и произошло вот это событие, ввергшее нас в неимоверное удивление. Командир взвода вдруг взорвался. Скорее всего, он отреагировал вот на это замечание, которое нас, в общем-то, ничем и не задело. А кто мы такие-то, чтобы реагировать на замечание. Да хоть пятиэтажным матом обложил бы он нас, мы продолжали бы так же спокойно работать. Мы простые винтики, чтобы ещё, да и реагировать на что-то. Нам сказали, мы делаем. Нам приказали, мы выполняем. А за нас пусть думают, кому положено думать. Но вот что случилось с нашим новым взводным? Он вскипел и высказался громкими словами, чем удивил командира части майора Ивина. Удивлению нашему не было границ. Я же чуть не упал с насыпи от этого удивления. «Что за офицер? Что за командира нам прислали?» – переглядывались мы, лишь только изумлённо пожимая плечами. Перебранки или ещё чего-либо такого не случилось. И в будущем ничего чего-либо плохого с командиром взвода тоже не случилось. Удивлённо покачав головой, командир части ушёл.

    Нужно сказать особо о нашем командире части, майоре Ивине. Не знаю, откуда он был родом, но семья его, жена и дочь, жила в том самом посёлке Мга Тосненского района Ленинградской области, совсем недалеко от нашей головной части, от наших зимних квартир. 
    Он слыл человеком большой энергетики. И я воочию не  раз видел проявление его огромной кипучей энергии. Он мог запросто взять какой-либо инструмент и тут же на ходу показать любому из нас, как нужно проделывать ту или иную работу. Взять ту же кувалду и силой пробить, если надо и показать, как делать это. Был же он невысокого роста, коренастый, но очень крепкий. Но энергетика, энергетика! Все говорили, что он дойдёт до генерала, если окончит академию.

    Однажды, а это было в другом конце Карелии, мы делали тоннель под железной дорогой, чтобы вода протекала через него и не затопляла саму железную дорогу. С нами в тот раз был командир части майор Ивин. Работали мы недалеко от гарнизона. Возле нашего гарнизона поезд Москва – Мурманск делал минутную остановку. Так было и в тот раз. Но вот оттуда соскочили три солдата. Было ясно, что они возвращаются из самоволки, аж из самого Петрозаводска. Не заметить их, нельзя было.
  - Держите их, держите! За мной! – скомандовал майор Ивин, и тут же помчался за ними.

    Что делать?  Мы побежали за ним. Те же трое, помчались вглубь спасительного леса, протиравшегося по обе стороны линии Москва – Мурманск. «А зачем мне это надо? Сегодня они, завтра я», – думал я на бегу, лишь имитируя погоню. При этом я отстал, намного отстал от майора Ивина. Да и остальные были такого же мнения, и особой резвости не проявляли. «Лишь бы они оторвались, лишь бы оторвались», – на бегу, имитирующем погоню, мысли мои лихорадочно неслись в одном только направлении. Он же, майор Ивин, оторвался, далеко оторвался от нас. И не зря. Его резвость, его, всё-таки, отличная физическая подготовка дали свои плоды, увенчались успехом. Среди густо поросших деревьев он догнал, таки, одного из них. Мы видели издалека, как он одним ударом, подобным молнии, свалил этого беднягу и стал допрашивать его. Тот же, перепуганный, в крови, тут же всё и выложил ему. Теперь же тех двоих ему не стоило труда представить перед собой и наказать.

    Тридцать первого декабря 1977 года я направился в санчасть. Там же встретил я Саню Кабдульдина, парня с Казахстана, парня с моего призыва, моего хорошего друга,  служившего в другом взводе. На гражданке он тренировался, занимался боксом. А было это в посёлке Мга. Я на наши зимние квартиры со своим взводом прибыл из Хелюли, с советско-финской границы, он же с Нового посёлка, что в ста двадцати километрах к северу от Петрозаводска по железнодорожной линии Москва-Мурманск, из центральной части Карелии.   

  - Что это с тобой? – спросил он после того, как мы крепко пожали друг другу руки.
  - Да с ногой что-то. А что с тобой случилось?
  - А пьяный был. Подрался с гражданскими. Скулу сломали.
  - Ну, ты даёшь!

    Не первое у него было такое приключение. Сломали, не сломали скулу, а говорил он довольно таки сносно, даже очень хорошо при таком явлении. В санчасти было несколько палат, и мы выбирали, где же нам, как говорится, приземлиться. Палаты были холодными. Нашли таки одну, дальнюю, которая, может быть, была чуть теплее, но не более. «Пойду, поищу. Может, где есть ещё потеплее», – и направился он на поиски. Спустя некоторое время он вернулся со словами: «Там есть одна палата, у самого входа. Мы не заметили её. Очень тёплая палата».

    Палата, такая небольшая, располагалась недалеко от входа и была действительно очень тёплой. Четыре койки. На двух койках, расположенных в углу, у окна, лежали чьи-то вещи, которые мы тут же, без слов, даже не сговариваясь, машинально и одновременно перебросили на другие койки, стоявшие у двери, у входа в палату. Нам не важно, было, чьи это вещи, да хоть ребят с нашего призыва, во всю шагавших по второму году. И ту же разлеглись на кроватях, где только что пребывали эти вещи.
    Они зашли тихо и, заметив свои вещи на новых местах, безропотно и тихо присели на кровати возле двери. Один из них был парень европейской внешности, другой же явно из Средней Азии. Мы же молча, и удивлённо наблюдали за происходящим событием. Но недолго. «Подойдите сюда», таковым было наше приказание. И выяснилось, что одни из них – русский паренёк, отслужил чуть больше полгода, а другой из Узбекистана едва только начал службу. К нему Саня Кабдульдин обратился на казахском, тот ответил на узбекском. Родственные тюркские языки. «Он с Узбекистана. По-русски ни одного слова», – пояснил он. «Видно», – только и отвечал я, потому что и было это видно. Общение, но особенно для меня, не знающего языки тюркских народов, могло быть только с русским пареньком.

  - Я в Карелию попал. Говорят там страшно, – говорил он нам.
  - Там нормально, парень, нормально, – хором говорили мы.
    И тут же принялись мы объяснять ему, рассказывать ему про службу в Карелии. При этом больше старался Кабдульдин.
  - Ты знаешь. Я из Нового посёлка ездил в самоволку в Петрозаводск. По городу гулял, в кинотеатр ходил. Что здесь делать? В Карелии само то. Лучше, чем здесь. Не пожалеешь, – и прихвастнул, и ободрил его одновременно.

    В девятом, десятом часу приходили по очереди в санчасть три майора. Один из них был замполитом части, другой зам. по тылу, третий неизвестно кто. Приходили и давали втык, разгон всем и вся, и личному составу санчасти – санинструкторам, и нам – больным. «Чего это больные ходят по коридору?! Почему не лежат в палате?!» – зычный голос их оглашал всё пространство санчасти. Наконец-то вроде закончилось их хождение, вместе с этим всякие проверки. И после мы, за исключением тех двоих, больных, молодых ещё по своему призыву, сложились и отправили гонца в магазин. Как-никак, а встречали мы Новый год, дембельский год, 1978 год. А он, Новый год, приближался и совсем приблизился, когда мы услышали у входа голос. Голос этот не узнать нельзя было, ибо он принадлежал самому командиру части, майору Ивину. Мы же, больные, зная прежние разгоны от тех трёх майоров, быстро улеглись по своим койкам. И ждали, когда же он уйдёт.
    А он сильно не спешил. И послышались слова поздравления. Он поздравлял личный состав санчасти. Отлегло сразу на душе. Но вот мы услышали: «А где же наши больные?»
  - Они в палате, – последовал ответ.
  - Ну-ка, ну-ка, посмотрим.
  И он зашёл в палату. То, что последовало дальше, осталось в моей памяти, как один из самых прекрасных моментов, мигов в моей жизни, да и, наверное, не только в моей. Он подходил к каждой койке, к каждому из нас, и пожимал руки каждому из нас, узбеку, русскому, казаху, буряту и поздравлял искренне: «Поздравляю тебя с Новым годом, желаю тебе и всем твоим близким, родным всего наилучшего, пусть счастье и радость будет в вашем доме». Слова, каждое слово остались в памяти, вызывая во мне только благодарность к этому истинно хорошему, прекрасному, благородному, сильному человеку.

    Он вышел. Эти двое молодых ещё не понимали, кто их поздравил. «Он самый главный здесь. Он командир нашей части», – объясняли мы русскому пареньку.
    После его ухода мы, встречавшие дембельский год, сразу же собрались в вестибюле. И все были взволнованы.
  - Да он же всех может построить, каждого поставить на место, и этих майоров запросто. А он нас всех поздравил с Новым годом! – взволнованно говорил Саня Кабдульдин, и остальные, также взволнованные говорили в том же духе.
    Мы тут же посмотрели на часы. Было уже без десяти двенадцать.
  - Он-то успеет домой? – забеспокоился я за него, за командира части.   
  - Хоть бы успел, – делили остальные вместе со мной моё беспокойство.
    Прибыл и гонец.
  - Ивина не видел? – спрашивали мы его первым делом.
  - Нет, не видел.
  - Ну и хорошо, что не попался. Он был здесь. Он всех нас поздравил.

    Ровно в двенадцать наполнили мы не бокалы, но стаканы точно. Позвали мы и этих двоих молодых.
  - Выпейте за Новый год, за наш дембельский год. Через год будет ваш дембельский год, – говорили мы.
    После мы отправили их спать, а сами продолжили встречу Нового года. Встали в круг парни из разных краёв, областей, республик великой огромной страны. Разговор шёл в основном о будущей гражданской жизни. Мечтали, строили планы. Это был один лучших Новых годов в моей жизни.
    По прошествии многих, многих лет в памяти моей остаётся командир части и тот миг, когда он подходил к каждой койке и поздравлял всех нас, и, возможно, опоздал немного к семейному праздничному столу. А, может, успел. Я горжусь, что моим командиром был такой человек, в чьём характере преобладало, всё-таки, благородство, сокровенное благородство.   

           8

    Наш взводный ходил вместе с другими офицерами из других частей, других родов войск в пивной бар, который располагался в Хелюлях. Возможно, такое же заведение было в Тельмановке, но в Сортавале точно. Но они ходили именно в тот пивной бар, который находился в Хелюлях, всего в трёхстах метрах от того места, где мы и прокладывали колею. «Здесь от командования подальше», – говорили мы, солдаты, между собой. В том, что в Сортавале всё равно находится какое-либо командование, мы не сомневались. Мы также знали прекрасно, когда взводный собирается в местный пивбар, ибо стягивались уже туда офицеры разных родов войск. И вот тогда он говорил мне:
  - Взвод оставляю на тебя.
  - Конечно, конечно, – всегда был таковым мой ответ.
    Тогда в ту пору службы я был «замком» – заместителем командира взвода: подъём, отбой, всё время взвода после работы на железной дороге, а мы тогда клали новое полотно на станции Хелюля, что в 15 километрах от советско-финской границы.

    Оставшись одни, мы могли поработать некоторое время, что и делали мы, а потом разбрестись по этому уютному посёлку. Обычно мы, а чаще всего я покупал бутылку молока, когда килограмм, а когда полкило пряников, и шли вот так на ужин в свой гарнизон. К этому времени, а мы уже шли по второму году, взводный хорошо знал каждого из нас и был в нас уверен, знал, что мы его никогда не подведём. Так оно и было. Взвод был уже сформировавшимся, крепким коллективом. Итак, взвод был на мне почти сутки. Перед отбоем я делал вечернюю проверку. Так было всегда.

    Пришлось читать мне однажды в одной газете, а точнее в «Советской России» в нынешнее современное время двадцать первого века, а точнее в году 2006 письмо одного старшего офицера – майора в отставке, вышедшего на пенсию, где он сетовал на то, что отбой в современной армии делают теперь не сержанты, а офицеры. Удивление моё было тогда большим, очень большим. Верить, не верить? Потом я спрашивал у ребят, свежих дембелей, отслуживших в нынешнее время, мол, кто у них делал отбой. «Офицеры», – таков был их ответ, что только доказывало достоверность фактов, написанных старшим офицером, майором в отставке в газету «Советская Россия», написанных с болью, с горечью. Удивляло меня в том письме и тот факт, что офицерам, наверное, дежурным офицерам, приходится иногда ночевать в казарме. Не знаю, точно это или нет, но так было написано в письме. Также удивила меня одна небольшая заметка, которую также прочитал в нынешнее современное время в газете, но уже в другой, где писалось о том, что предполагается установление видеокамер в казармах для борьбы с дедовщиной. Не знаю, не знаю, что и сказать. Да и что говорить-то мне.

     Сейчас я, да и многие с моего поколения, уже далеки от армии, от её проблем. А тогда, в те времена, в нашем гарнизоне до отбоя мы запросто могли сходить в самоволку, в кино в Хелюлю, а иногда и в Тельмановку. Но чаще всего смотрели мы телевизор, что находился в палатке пятой роты, автороты. Сами же ребята из пятой роты смотрели телевизор редко. Они шофера, работали в две смены, возили из карьера песок на высокую широкую насыпь, где мы и прокладывали колею. Но не всегда так. Частенько они на машинах своих укатывали в самоволку. Но если было какое-нибудь хорошее кино по телевизору, то надо было загодя занимать место, ибо собирались ребята, чуть ли, не всего гарнизона. Приходил так называемый денщик, солдат, обслуживавший офицерский вагончик. Приходил он всегда с таким большим бидончиком, в котором таскал еду для офицеров, ставили её на пол, перед самым телевизором и усаживался впереди всех.

    Когда же по телевизору шла трансляция футбола или хоккея, то я становился, чуть ли, не единственным зрителем. Вот тогда я звал нашего взводного, нашего старшего лейтенанта Калинина, потому что телевизор у них в офицерском вагончике часто ломался. О-о! Это надо было посмотреть, посмотреть, как говорится, воочию. И смотрели. Вот тогда-то собирался весь взвод. Нет, ребят с нашего взвода, в основном из союзных республик, сам футбол или хоккей как таковые не интересовали. Их внимание занимало совсем другое, а точнее то, как болел, переживал наш взводный. Со стороны, наверное, это выглядело очень занимательно, словно спектакль.

    Обычно я и наш взводный садились рядом и смотрели это спортивное действо. Я-то всегда смотрел и смотрю импульсивно, но это, ни в какое сравнение, ни идёт с тем, как смотрел, как болел наш взводный. При каждом моменте он, то хватал меня за плечо, то бил меня, а иногда и с изрядной долей силы, в то же плечо. Взвод же устраивался позади, как будто тоже пришли смотреть трансляцию, но на самом деле пришли созерцать совсем другое действо. Я знал это, и иногда оглядывался назад, а взвод тем временем беззвучно покатывался со смеху, чуть не падая с табуреток. Что им футбол, хоккей, когда они вживую смотрели такой спектакль.

    Утром, после завтрака шли мы в Хелюлю, на объект. Шли, примерно, километр. Впереди взводный старший лейтенант Калини и я. Разговаривали о разном. Говорил он мне, что жалеет, что стал офицером. На что я ему говорил:
  - Понимаю. Ваша семья в Ленинграде, а Вы в Карелии, с нами, под снегом, под дождём. Это ваш выбор.
  - Да, это мой выбор, – соглашался он со мной.
    Разговаривали о разном, и конечно о спорте, о футболе и хоккее в частности.
  - Зенит так себе. Топчется вечно в серёдке, – подзуживал я его.
  - А ты на себя посмотри, на себя посмотри. Твой Спартак-то в первой лиге, – парировал он мой такой выпад.
  - Ничего, ничего. Вот выйдет в высшую лигу и станет чемпионом Советского Союза.
  - Ну, уж, не заливай-ка.

    Было это тринадцатого ноября 1976 года, перед самым моим уходом, призывом в армию, когда по радио услышал, что «Спартак» Москва вылетел в первую лигу. В тот год команда, за которую болею с детства, играла из рук вон плохо, не показывая какое-либо подобие нормальной игры, достойной высшей лиги. Читал позже, что делались кое-какие попытки, кое-какие поправки, чтобы оставить прославленный клуб в высшей лиге. Не знаю, что и как, но было справедливо, что тогда прославленная команда, ничем не проявившая себя, ушла из высшей лиги. Чемпионат страны по футболу 1977 года в высшей лиге стоит особняком в истории чемпионатов Советского Союза. Изобилие ничьих, превысивших половину всех игр, была, наверное, самым блеклым, тусклым, скучным чемпионатом страны в высшей лиге за всю историю чемпионатов СССР. А в первой лиге была совсем другая картина. И там блистала моя любимая, родная команда. Череда побед, череда выигрышей и только с крупным счётом следовали одна за другой. И всесоюзное телевидение переключилось именно на трансляцию матчей с участием «Спартака». Я смотрел все матчи, и частенько в одиночестве или же вместе с командиром взвода, ибо они транслировались вечером, и я находился тогда в одном часовом поясе с Москвой, в Карелии. Динамовец Константин Иванович Бесков уверенно выводил «Спартак» в высшую лигу. В 1979 году, на втором году, после возвращения в высшую лигу, моя родная команда стала чемпионом Советского Союза. Но это я смотрел уже дома, где разница с Москвой в пять часовых поясов. А команда моего взводного «Зенит» в новом веке, в новом тысячелетии стала одним из лидеров в стране, и значимой командой в Европе, после выигрыша кубка УЕФА. Я также радовался успехам родной команды нашего взводного.

    Иногда я вспоминал и своего первого взводного в своей жизни, командира взвода ещё по учебке. Нет, я не делал какую-либо параллель. Но и он мне так, же, дорог в моих воспоминаниях.

            9

    В учебке взвод наш был недружный. То тут, то там постоянно вспыхивали ссора, перебранка, иногда заканчивавшиеся неким подобием рукоприкладства. Но вот до такой конкретной драки дело как-то не доходило. Была одна драка, очень конкретная, и была она с моим участием.
    О какой-либо дедовщине и речи не могло быть потому, как в учебке дисциплина ставилась на вершину. Да и все к тому же были с одного призыва. Так и было. Вроде бы хорошо это, но имелся всё-таки большой минус в этом. Не было традиций. Да и не могло их быть, так как все только что пришли с гражданки, пришли каждый со своим умонастроением, каждый со своими пристрастиями, каждый со своей ментальностью. Каждому хотелось в этом коллективе, где все с одного призыва, чем-то, да и выделиться. Не всё всех устраивало.

    Выделились такие более ушлые, деловитые, бойкие ребята. Не обладавшие такими качествами отходили в тень, на второй план. По прошествии многих лет, вспоминая вот это, хочется иногда просто плеваться. Это в линейке на вершину ставилось такое понятие «ты мужчина». А здесь нет, не то. Просто было много болтовни языком.

    Он выделился с первых дней. Язык был подвешен, как-никак, а поступал он в МГУ. Не поступил, не прошёл по конкурсу, так же, как и я не поступил, не прошёл по конкурсу в свой улан-удэнский педагогический институт. Он выделился с первых дней. Обладал он большой эрудицией и знаниями. Но является ли это признаком мудрости? Он выделился с первых дней. На гражданке он тренировался силовым видом спорта, а точнее одним из видов единоборства.

    Конфронтация между нами началась так же с первых дней. Вот это противоборство, ставшее заметным во всём взводе, и даже, перераставшее иногда чуть ли не в самое значимое явление, продолжалось четыре месяца. Четыре месяца нетерпимости, четыре месяца ненависти.
    По мере продвижения службы по времени он всё больше и больше проявлял вседозволенность. Многим не нравилось, но они не смели выказывать это, хотя бы внешне, а многие и подружились с ним. Своим новым друзьям по жизни он показывал приёмы, а те, кивая в нашу сторону, говорили: «Вот разучим, будем показывать на них».

    Были у нас несколько ребят с высшим образованием, но их потом, после принятия присяги, перевели куда-то. Остался только один. Валера Сидельников из Красноярска был на гражданке учителем, преподавателем истории, и служить его призвали как человека с высшим образованием на один год по тому времени в Советской Армии. Вот уж у кого-кого, а у него была огромная эрудиция и знания, особенно, конечно, по истории. Но что самое главное, была у него мудрость, как говорится, жизненная мудрость. Рассказчик он был отменный, что мы заслушивались, хотя говорил он про самые обычные вещи.

    Однажды, а было это во время дежурства взвода в столовой, в посудомойке, этот парень, не состоявшийся студент МГУ, занимавшийся единоборством, замахнулся на него тряпкой: «Хлестну тебе по морде». В те секунды я оказался, наверное, единственным свидетелем вот этого, довольно, таки мерзкого проявления. «Как же так? Он же учитель», – была таковой моя первая же мысль. Валера Сидельников и здесь, в армии, продолжал оставаться для меня учителем. Но не остался единственным вот этот эпизод. «Ты учитель, а я ученик на гражданке, а сейчас вместе моем полы», – заявил этот парень уже при многих свидетелях. Сидельников, в общем-то, очень крепкий парень, скорее мужик, так как был он постарше нас, на всё про это молчал, с ним в конфронтацию не вступал. Ну, а наше противоборство нарастало по мере продвижения нашей службы по времени. Знал я, знал он, знали все, что это чем-то закончится. В нарастании такого гнёта, такого накала, был он очень активен, тогда как я такое подвижничество, такое стремление особо рьяно не проявлял, в отличие от него.

    В субботу двадцатого марта 1977 года в Свердловске (ныне Екатеринбург) день выдался очень тёплый и солнечный. Мы переезжали из одной казармы в другую, а вернее переходили. Таскали в основном бельё, матрацы и так далее. А больше у нас ничего и не было. Из одного конца части в другой. Переезжали, переходили в казарму, находящуюся рядом с чайной, и до столовой тоже недалеко. И это нас радовало. К тому же суббота, вечером в кино. Вот в таком настроении мы и построились, чтобы идти в старую казарму за автоматами.

    Всё было хорошо, но случился маленький инцидент с его участием. Да, в нарастании накала он был тогда активен. Мне пришлось заступиться за одного паренька. Я всегда заступался за него потому, что был он не только физически слаб, но и характер его был таковым, что мухи не обидит. Я знал, все знали, что этот небольшой инцидент направлен, прежде всего, против меня.
  - Я вызываю тебя один на один. Ты понял, – говорил он негодующе, будто только что нанесли ему обиду, несмываемое оскорбление.
  - Один на один, так один на один. Давай… – отвечал я спокойно.      

    Должно было всё вот это чем-то закончиться, должно было. Сегодня многое решится, если не всё. Сходили за автоматами в прежнюю казарму, затем пришли, принесли наши АКМ в оружейку новой казармы. В казарме была суета, какая-то праздничная суета, таковая, когда переезжаешь на новую квартиру. Я стоял у окна и увидел его. Он ходил по казарме и явно кого-то искал. «Не меня ли?»  – подумал я тогда. Прошло некоторое время, за которое я, почему-то, успел забыть про это. 
    Подошёл он незаметно, и потому показалось мне это какой-то неожиданностью, хотя, не должно было быть таковой.

  - Я ищу, ищу тебя, а ты здесь стоишь. Забыл? Пойдём, – говорил он со злобой, которую пока сдерживал, но вот-вот обрушит её на меня.
  - Давай, – ответил я опять спокойно, даже удивляясь этому.

    Мы пошли. Впереди шёл он, позади я. Выходило так, что он вёл меня на эту драку. Обогнули за угол казармы. Там несколько ребят из нашего взвода стояли и курили. Оказались именно из нашего взвода. Нет, они не ждали здесь нашего объяснения отношений. Они просто курили. Это была случайность. Но было ясно, что он хочет выяснять отношения здесь, при ребятах. Чтобы видели, чтобы были свидетелями моего бесславного поражения.
  - Я долго тебя терпел. Теперь хватит, – говорил он с тем же присутствием злобы и нетерпения.
  - Ну и что, – отвечал я так же спокойно.

    Удар его был ли неожиданным для меня? Может, в какой-то мере да. Но было другое, совсем другое.
    Я ещё до драки чувствовал, интуицией ли, но я чувствовал, что это дело будет за мной. Может, от этого я был так спокоен. Этот парень занимался в хорошем зале одним из видов единоборства. У него была уверенность, переросшая в самоуверенность. За моими же плечами была улица. Хотя я и родился в маленькой, очень дружной деревне, все каникулы проводил там же, но учился, школу оканчивал в большом посёлке, в районном центре, где и происходило то самое оттачивание навыков. Нет, конечно же, нет, я не был каким-нибудь беспризорником или таким бесшабашным хулиганом, стоящим на учёте в детской комнате милиции. Но на улице в таких делах бывал не раз. Пацаны говорили про меня: «Он как отбойный молоток».

    Удар его пришёлся как раз по лицу. Он не был нокаутирующим, и даже подобие нокдауна не вызвал. Был ли он неожиданным? Осознанно ли, но, скорее всего, движимый каким-то внутренним чутьём, я дал противнику такую возможность. Это должно было придать мне силы, и оно придало. Да, его удар стал для меня как допинг, взорвавший мою ярость.
    Всё, что было во мне, что бурлило во мне, что покоилось в негодовании, выплеснулось через край, выкипая, изрыгая энергию, неимоверную энергию. Она, вот эта энергия, покоилась давно, ждала какого-то часа, терпела, копилась. И вот теперь, в эту минуту, в эту секунду, она нашла, наконец, выход к свободе, к необузданным просторам. Без узды, без ограничений. У меня появился хороший повод, очень хороший. Не я начинал это дело. Процесс пошёл.

    Этот удар его оказался первым и последним. «Отбойный молоток». Я оправдывал во всю такую характеристику, данную в детстве. Мой ответ был отмечен шквалом ударов, множественных ударов. Затем последовал следующий ход моего ответа, ибо у моего противника теперь никакого хода и не было, и не могло быть. Резко прошёл не в ноги, а в пояс, но с подножкой. Падение его, соприкосновение с землёй, в первую очередь,  пришлось на заднюю часть его головы, что встряхнуло и создало проблему, такую большую помеху для дальнейшего продолжения этого дела. Шквал ударов моих продолжился. Он шёл теперь сверху словно дождь, словно град. 
    Меня подняли. Это были ребята с моего взвода. И если это всё было, в начале, каким-то зрелищем, таким бесплатным театром, то сейчас ими двигало одно – сохранить здоровье этого парня. Я не противился этому. Достаточно.
    Быть всё время на вершине и вмиг упасть в пропасть. Не так-то легко смириться с такой мыслью. И он не захотел мириться с этим. Встал в боевую стойку. Опять произошло повторение прежнего действия с проходом не в ноги, но в пояс с мгновенной подножкой во всей своей точности. И такой же шквал ударов, как дождь, как град. И опять подняли меня ребята с нашего взвода. И он поднялся. И опять не хотел мириться со сложившимся положением. Но лицо его…, оно было полностью в крови. Боевая стойка теперь у него не складывалась никак. Всё открыто. Шквал ударов продолжился не только руками, но и ногами. Он отступил, но отступил так, что задней частью тела оказался в проёме забора. Это раздвинулись доски, чьё-то замысловатое изобретение для исполнения некоторых желаний, для выполнения самоволок. Движения его были скованы, но я по инерции всё продолжал свою атаку. Меня опять остановили. В который раз? Но, выйдя из такой неожиданной западни, он ещё не собирался покидать вот эту арену, вот это поле боя. Какие были мысли у него, если были? Могла ли думать что-нибудь эта голова, залитая кровью? Пусть будет так. Не я начинал, не я вызывал, не я наносил первый удар. Продолжение следовало. И вот тут-то он не выдержал. Инстинкт самосохранения возобладал, искоркой мелькнула мысль о спасении в его голове, выдержавшей столько ударов на себе. И он побежал, побежал. Я погнался за ним, нанося удары ногой в заднюю часть его тела. Меня остановили несколько ребят из нашего взвода. Но я в данный момент и не собирался доводить до конца начатое, ибо это уже было окончание. С него хватило, хватило до самого конца учебки. Потом он и взгляд свой сторонил от моего взгляда.

    Пришёл в расположение, в новую казарму. Сел на свою койку. А вести уже бежали впереди меня. Знали все. Вот так и сидел на койке. Но тут прибежал Серёжа Капустин из Читинской области, из посёлка Акша. Я потом, на гражданке, отыскал на карте этот большой посёлок. Он же – этот парень там, на месте произошедшего действия не был, но услышал про это в подробностях.
  - Дай руку, дай руку! Молодец, молодец! Это по-нашему, по-нашему! По-забайкальски, по-забайкальски! – пожимал крепко он мою руку, восклицая громко эти слова.

    Прошло довольно таки много времени, когда появился он в расположении. Лицо было сплошь в синяках, которые огибали вокруг оба его глаза. Друзья, так называемые «друзья», те, которые были на его стороне, которые хотели научиться приёмам единоборства, чтобы затем испробовать на нас, но не присутствовавшие на том поле драки, но теперь не только наслышанные, но увидевшие последствия всего этого, смеялись громко над ним. Была в этом всё-таки мерзость, большая мерзость. Но я сидел спокойно, тихо, как-то равнодушный ко всему этому. И всё же это было событие. Наступили теперь, в один миг, другое время, другая реальность. Начинался совсем другой поворот службы. Это было восхождение. Так до самого конца учебки царило во мне такое спокойствие души, такой комфорт души.

    Вечером пошли в кино. Как, никак, а суббота. Да ещё этот день был днём рождения моего отца. Мы уже садились на свои места, когда один парень, земляк моего недавнего противника, через ряды проходил ко мне. «Не занимайте там место, не занимайте», – приговаривал он при этом. Звали его Володя Соболев. Отличный парень.
  - Дай руку. Я за тебя. Нормально! Всё нормально! – он так же, как забайкальский парень, пожимал мне руку.
    Я не удивлялся этому. Видимо, по складу характера своего, по мировоззрению своему, он был всецело на моей стороне.
    Дня через два после отпуска прибыл в часть наш взводный в учебке лейтенант Филиппов.

    Взвод наш стоял на плацу. Вид взводного был грозный. Его бравые усы так и топорщились. Пока мы не знали, отчего это у него. Обычно был он спокойным. Но вот сегодня, сейчас. Что такого могло случиться? Хотя, кое-какие смутные догадки всё же шевельнулись во мне.      
  - Мне это не нравится, не нравится. Пока я был в отпуске, здесь произошли кое-какие дела. Через мой труп, через мой труп, но я сделаю всё, чтобы отправить этого парня в дисбат. Он будет в дисбате!
    Говорил он, может быть, несколько витиевато, но смысл его слов стал понемногу доходить до взвода, а что, же, касается меня, то дошло это сразу.
  - Почему я узнаю про это в штабе полка. Мне там сказали, что ваш курсант ходит весь в синяках. И это я узнаю там. Я сделаю всё, я сделаю всё! Я буду не я, если этот парень не будет в дисбате. Я всё выверну, но найду этого парня. И я добьюсь своего! Чтобы на этом свете кто-то да тронул моего курсанта?! Такому не бывать никогда!

    Взвод молчал. Теперь-то и самый тугодумный знал значение его слов. Настроение моё, недавно почивавшее на лаврах, безмятежное, спокойное, заволновалось, заметалось. Я стал подсчитывать. Отслужил четыре месяца, плюс два года этого дисбата – дисциплинарного батальона, да ещё плюс оставшиеся двадцать месяцев. Все четыре года вместо двух лет. Ничего утешительного, ничего хорошего.

  «Дело сделал, ну и ладно. Я правильно сделал. Не жалею. Верни назад этот день, всё равно сделал бы», – мысль эта была во мне, всё-таки, непреклонна. Но всё, же, письма домой писать перестал. Чего уж теперь писать. «Не переживай. Он, скорее всего, думает на стариков-сержантов, грешит на них», – как-то успокаивали некоторые ребята. Они не только были близки к истине, но попали точно в точку. Сначала об этом узнал замок, заместитель командира взвода сержант Ваня Перошкин, родом из Мордовии, мордвин. Он же потом рассказал это командиру взвода при ребятах. Потом они рассказывали мне реакцию самого взводного. Узнав истину, он – командир взвода Филлипов даже радостно взмахнул рукой: «Слава богу! Он-то мой курсант!» Да, я ведь тоже был его курсантом, его солдатом. Выходило так, что дело это замялось в своём кругу. Но надо было это как-то преподнести в штаб полка. И выход нашли очень простой. В те времена многое в армии, всё-таки, решали партийные и комсомольские собрания. Молодёжь нынешнего времени, скорее всего, смутно представляет, что это такое. Партийное собрание, означало собрание первичной ячейки коммунистов КПСС (Коммунистическая Партия Советского Союза). Комсомольское собрание – собрание первичной ячейки ВЛКСМ (Всесоюзный Ленинский Коммунистический Союз Молодёжи), такого юного, молодого помощника КПСС. В те годы абсолютное большинство тогдашней молодёжи являлись комсомольцами. Если ты не был членом ВЛКСМ, то дорога в высшее учебное заведение была заказана.

    Комсомольское собрание проходило в учебном корпусе. Были здесь и комсомольцы, и не комсомольцы. Решающее слово взял Валера Сидельников. Он был комсоргом, своего рода партийным работником всей роты. Его образование, его возраст, да и его мудрость, позволяли в полной мере выполнять эти функции. Он-то после учёбы так и остался в учебке, но уже в качестве комсорга всего полка, всей учебки, всей части. В своей решающей речи он превознёс меня на большую, огромную высоту и уронил, утопил, вконец, этого парня, бывшего в недавнем прошлом моим противником. Вот так-то. Допонтовался перед ним в своё время этот парень.

    В штаб полка отправили письмо, в котором сообщалось, что данный инцидент разрешили на комсомольском собрании и дело это полностью улажено. Да, комсомольское собрание в то время тоже многое решало. И это было обычным делом. Мы служили в Советской Армии, в той самой Красной Армии, большевистской армии, победившей в гражданской войне. Позже она выгнала, вымела германский фашизм с нашей территории Родины, и победила  вместе с союзниками во Второй Мировой войне. Поистине Великая Армия!

    После прохождения учебного курса, нас отправили в пригород Свердловска, в места, находящиеся, примерно, в тридцати километрах от города. Строили одну колею. Под жарким солнцем конца весны, начала лета мы загорели и обветрились. Мы знали, что там, в части, на наших койках уже спят ребята весеннего призыва, только что пришедшие с гражданки. Как только они приняли присягу, часть из них отправили нам как бы на подмогу. И однажды, когда мы уже уселись в вагон, чтобы ехать на объект, на работу, подошли они. «А-а-а. Заходи, заходи. Не стесняйся, не стесняйся». – наш громкий возглас был дружен в своём хоре. Они же поджав плечи, озираясь, кто испуганно, а кто-то, может, и нет, стали подниматься в вагон и усаживаться на пол, тогда как мы сидели на деревянных сиденьях, таких скамьях вдоль стен. Были они белые, пребелые по сравнению с нами. Армейский загар ещё не тронул их. Мы тут же стали спрашивать своих земляков. Парней из Бурятии среди них не оказалось.

    Прошло несколько дней. Работа шла вовсю. И тут я услышал издалека свою фамилию. Приподнял голову и увидел. По шпалам шёл взводный, а за ним, как цыплята, гурьбой шли несколько ребят весеннего призыва.
  - Возьми над ними шефство, – говорил, улыбаясь наш взводный лейтенант Филлипов.
  - Есть товарищ лейтенант!
    Неделю, целую неделю, опекал я этих ребят. Звали они меня не иначе, как на Вы. Были среди них ребята по возрасту и постарше. «Ничего, ничего, всё правильно. Обращайтесь ко мне на Вы. Здесь вам не гражданка. Забудьте её. Здесь армия», – говорил я, всё-таки, с большой долей бравирования. Но опекал их нормально, не нанося им никаких обид. Да и ребята с моего призыва не подходили к ним, понимая, что они даны под моё крыло, под моё командование.
    Не знаю, почему взводный выбрал именно меня для опеки этих новобранцев. Не знаю. Он и до сих пор в моей памяти отличный офицер, наделённый добрыми, благородными человеческими качествами, оставивший в душе моей лишь только высокое уважение и благодарность.

         10      

    Продолжение следует...