Чайная церемония, перевод с испанского

ЧАЙНАЯ ЦЕРЕМОНИЯ   (Виктор Толедо, перевод с испанского)

Это рассказ о чае, навеянный мне Книгой о чае – Чу-Кинг.
Лист аромата чая помнит следы сапогов татарских всадников, которые подожгли берега Москвы-реки.
В своем полном кипении чай раскрывает три момента:
свою пузырящуюся  пену, похожую на  плавающие бездонные глаза ночных рыб; перекатывающиеся перламутровые жемчуга,  и крик петухов янтарного напитка.

Это преподнесение смеси из кусочков эмали голубого неба и вершин гор, где безбрежная даль распахивает свои объятия, и золотая влага наполняется мерцающим зелёным ароматом света.
Кипение возвышается выше Жар-птицы Стравинского, и эта дорога становится подножием горы нефрита, схваченно-несхваченной беседы-приобщения.

Человек, заходящий в Чайную, наполняет помещение какой-то невыносимой пустотой, суровой и зачаточной адской зимы, далью и тоской по Родине, проникающей через матовые туманы окон, с улицы, внутрь помещения, где принимает гостей хозяйка - Ольга Седакова. Она молча держит в своих руках свернувшуюся кошку с зелеными и коварными глазами.

Красноватые герани обнимают подоконник, опоясывая талию другого времени года, более сладкого и более светящегося.
«Считается уважительным в эти моменты не совершать никаких торопливых действий»; - произнесла красивая взрослая девочка, некое смешанное воплощение Алисы и кота.
И горы слов, без тумана и без облаков, были как весна без цветов и без аромата трав, на которые хотелось прилечь.  Но вода была живой, и звенящая шевелюра Млечного Пути, выбрасывла водопад образов великолепия, в то время как какой-то мудрец восторженно обнимал потерянную радугу пара.
При чаепитии, мгновенно проистекает чудодейтвенная алхимия в киноваре нёба - пчелы разлетаются с кровяным медом вечности. Миг - это взмах крыла прозрачных светящихся капель, долетающих до цветка на вершине горы.
Море аромата напитывает в своем сладком чреве  подводное течение восхитительной Змеи, где все рыбы вкушают весь мир. Присутствие Богов, не обязательно должно быть в образах молебных лозунгов эфира, но Бог есть зародыш всех образов.
Лазурит этого повествования, опуская Ольгу и Флоренского, явился прообразом для того, кто достиг своей цели.

Золотые листья чайной беседы – это как одержимое татаро-монгольское нашествие, которое в одно мгновенье искореняет сверкающие купола зимы, а далее, расширяет на тысячи миль свои неторопливые корни, на водах Духа мутации. Так, в чашке дымящегося чая видится провидение, являющее пейзаж, покрытый эфирным туманом, смазывающим скромное жилище. Беззвучные слова безличного Создателя образуют некое ощущение падения и, своим звучанием, создают удовлетворение от наслаждения бесконечного созерцания.

Жажда и ожидание чая из чайника окрасили иконы яйцами Пасхи предстоящей суеты.
Небесный исполнитель – это исполнитель бездействия, а золото было Светом, который касался священных врат голубого дерева, замаранного дымом свечей.
Пар раздваивается и сгущается в некоем одном, отдельном янтарном Существе, а в другом - формируется во мне, и дымящиеся чаши диктуют направление великой реки собеседования, бросаясь с ночного водопада своего органа.
В золотой тишине своего голоса воспеваются небеса и шлейф Хвоста Кобылы.