Книга первая. Глава девятая. Жизнь в чужом доме. М

Смерть матери и последующие годы жизни в чужом доме разрушили радостный мир Терезы. Девочка затаилась, спрятавшись в кокон одиночества и перестав общаться практически со всеми прежними знакомыми. Но  неуемная, злая энергия сильной и страстной натуры била в ней ключом и призывала во что бы то ни стало преодолеть все препятствия.

Тереза была уверена - она добьется успеха в жизни. Правда, не знала, как она это сделает и –главное -  в какой области.
Она любила петь, любила красивые наряды. Красота природы, звуков, очарование вещей притягивала ее.

Окружающие говорили: 
-Какой редкий и сильный голос у этой девушки!

Подобные высказывания были так наивны!
- Ей бы поучиться пению, да не у кого! – сетовали одни.

-Зачем учиться петь? Голос -  это природный дар, он или есть, или его нет, - возражали другие. – Пение не математика, изучению не поддается…

Девушке хотелось вырваться из тисков серой безрадостной жизни, путешествовать, увидеть чужие страны, познакомиться с умными, интересными людьми. Она страдала в кругу сверстников, которые в большинстве своем были людьми ограниченными и грубыми. Они каждый день выпивали, вечерами танцевали на какой-нибудь дискотеке, глупо шутили, дрались. И девушки, и парни выросли на соседних улицах и были похожи друг на друга, как близкие родственники, от них нечему было научиться и нечего перенять. Терезе становилось смертельно скучно с ними. Свой идеал – настоящих мужчин и женщин – она видела только в кино, в американских или французских фильмах.

С тоской пыталась осмыслить настоящее.
Власти всех вогнали в нищету и горе, вся страна утонула в бедности. За хлебом в город нужно ехать, потому что из единоличных хозяйств и коммун уполномоченные агенты выгребали все подчистую, везли в столицу. А платили людям гроши – курам на смех.

Народ роптал, но вслух не возмущался – бесполезно! Секуритате и полиция не дремали, задерживали за неосторожные высказывания, за анекдоты о политиках, даже за то, что человек не вышел на демонстрацию или отказался платить профсоюзные взносы.
-Что делать красивой и сильной женщине в деревне? Пахать, не разгибаясь, ходить за коровами и свиньями, а ночью спать с тупым мужем? И бояться, как бы не залететь по глупости еще раз.

Так думала Тереза, примерно такие же мысли одолевали и других женщин ее возраста.
Правда, ее муж Иону был красив, слишком красив для забытого богом уезда: высокий, длинноногий, с изящным профилем и пепельными волосами.

Терезу все в нем раздражало, особенно эта красивость.
-И в кого он такой уродился? –она досадливо кривила губы.- Отец всегда суров и замкнут, - я боюсь лишний раз рот при нем открыть.

Матери мужа она не боялась.
Мамаша, черная, как головешка, днями пропадала в коммуне, работала на виноградниках или еще где-то – Терезе было безразлично. Свекровь была бригадиршей и гордилась своей работой страшно! 

-Коммунистка… Возвращается ночью, встает ни свет ни заря, даже спать ложится, не приняв душа. Бывало, так и спит немытая. Вот муж и пренебрегает ею.

Рассуждая о свекрови, Тереза испытывала злорадное чувство, потому что та недолюбливала Терезу, а уж Тереза презирала Стефанию изо всех сил неопытной юной души. Конечно, она была несправедлива к матери своего мужа.

 Стефания тоже невзлюбила невестку,  их взаимная неприязнь лишь усиливала напряжение, которое должно было каким-то образом прорваться.

Терезе казалось, Иону растет без материнского присмотра, как сорняк, абсолютно бесполезный для жизни, никакой  радости от него ни себе, ни людям. Жаль, что ее угораздило выйти за него замуж!

- Конечно, на свете немало тупых идиотов, которые не хотят ни учиться, ни работать. В каждой школе их пруд пруди!
 

По мнению Терезы, Иону совсем не разбирался ни в жизни, ни в людях. Просто работал, как каторжный, с отцом, и в будущее не заглядывал. Спал, наверное, вместе с лошадьми в конюшне. Ну не дурак ли?

Да и в школе Иону не учился, а бездельничал: просто бездумно просиживал все уроки или – того хуже - прогуливал. Кажется, даже читал плохо. Она не раз видела, как

Иону перелистывал страницы книг и рассматривал в них картинки.
Вспомнила, как, сильно краснея, он иногда приставал с просьбами:

-Тери, помоги, пожалуйста, задачку решить!
Знал, что она одна в классе понимает по-французски и тоже подъезжал: объясни да объясни грамматику!
-Наверное, в школу ходил, чтоб меня там видеть… Влюбился, дурак,  с первого класса!

Она плохо представляла, чем занимаются отец с сыном на конезаводе, думала:
-Ну, кормят коней, навоз выгребают. Что там делать вообще?

Ее предвзятость и неприязнь к Иону и к Стефании были так сильны, что все, связанное с семьей Беллонеску, казалось ей неприятным, жалким и убогим.

В доме после смерти Амалии стало совсем голодно и тоскливо, хоть волком вой, хоть беги прочь из дому. Отец, не перенеся смерти Амалии, повредился в рассудке, переселился на кладбище и стал там жить в маленькой часовне, дочь уже не узнавал.
У Беллонеску Тереза она хотя бы перестала голодать, правда, дочерью не стала, даже приемной..

В принципе, жизнь в доме Стефании ее устраивала.  Родители Иону сутками пропадали на работе, почти совсем не обращали внимания ни на сына, ни на нее. Сначала такая самостоятельность Терезе понравилась, правда, со временем убедилась: никому она в этом городе не нужна!

Ощущать это оказалось очень больно. Она замкнулась, ожесточилась. Влюбленный Иону со своими нежностями вызывал такое отвращение, что временами она его ненавидела.
Правда, иногда они спали вместе. Первый раз это случилось почти сразу после ее переезда, тогда им было лет четырнадцать. Такая тоска  тогда грызла, хоть вешайся! Вот и случилось все так быстро, что оба еле опомнились. К этим вещам  Иону был очень способный, ласковый и уж такой преданный, что становилось  противно.

В пятнадцать лет Тереза родила дочь, Анну Лизу. Ей разрешили окончить гимназию экстерном, однако надежды на  поступление в какое-нибудь культурно-просветительное училище рухнули: ребенок отнимал все свободное время, каждый день она так уставала, что к вечеру едва хватало сил добраться до кровати и провалиться в короткий сон, который тотчас прерывался, стоило ей услышать едва слышное кряхтение малышки.

Нельзя сказать, что Тереза не любила своего ребенка. Любила, как  любая мать, но она была еще очень юной, чтобы в полной мере почувствовать радость материнства.

Ей хотелось вырваться в столицу, жить самостоятельно, учиться или работать – все равно. Лишь бы  не вспоминать прежнее  безрадостное существование.
Она не знала, как это сделать, но понимала: без денег невозможно ничего изменить! А тут еще ребенок! Вечно плачет, болеет и требует  полного самоотречения. Терезе  было очень трудно одной воспитывать Анну Лизу: Стефания ничем не помогала, а от Иону принимать помощь сама отказалась, раздражало одно его присутствие рядом с ней. 

После окончания школы Иону никуда не поехал поступать учиться. Продолжал работать конюхом вместе с отцом. Многие их одноклассники выучились на трактористов, шоферов или, подучившись на курсах, остались работать на винзаводе, кто в качестве техника, кто – подсобного рабочего.

К сожалению, Иону даже этого не удалось: ведь чтобы сесть на трактор или на другое транспортное средство, ему нужно было сначала стать комсомольцем, выучить устав комсомольской организации, сдать экзамен по истории страны и Советского Союза. А Иону не понимал даже, что такое географическая карта. Он так и не смог выбиться в люди, и коммунистом тоже не стал.

Поначалу Тереза думала: вот пройдет немного времени, Анна Лиза немного подрастет… И она вместе с дочкой уедет в столицу, а там потихоньку найдет возможность перебраться в другую страну… Туда, где можно зарабатывать достойно, жить по-человечески, одеваться, развлекаться, путешествовать, наконец.

Какая за границей яркая, веселая жизнь! Отец рассказывал: ночью города сверкают от яркого света сильнее, чем днем, там даже на вокзалах праздничная иллюминация, и никто не призывает экономить электроэнергию. Там из всех дверей раздается прекрасная музыка, высоко бьют цветные фонтаны, города утопают в цветах, они везде – в скверах, на тротуарах, в окнах, на ступенях, даже на крышах домов!
 
Там женщины в шляпках и в шелковых пальто с красивым мехом так изысканны, а мужчины в элегантных костюмах так респектабельны и недоступны! Разве можно сравнить их с нашим вокзальным людом, предпочитающим поездки в общих вагонах третьего класса, до предела забитых мешочниками!

Она с грустью глядела на себя в зеркало и думала:
-Я бы в мехах, в шикарном платье с глубоким вырезом стала бы настоящей красавицей!

Разбередив душу горькими мыслями, девушка брала на руки Анну Лизу и уходила на окраину, куда-нибудь за дальние виноградники, к четырем тополям, которые когда-то в детстве они с Иону высадили посреди поля.

Это была их общая память о школьных годах.
Сидела там под деревьями, баюкала дочку, раскрывала душу

- Уедем мы с тобой, Анна Лиза, далеко-далеко! В большой белый город на холмах  у самого моря.
- Будем жить на берегу теплого залива, и никогда нам не будет холодно, - уверяла младенца юная мать, прижимаясь к личику ребенка. – Ни за что на свете мы с тобой не будем голодать!  Ради тебя я что угодно сделаю! Тогда у нас будет еда и теплая комната, которую не нужно топить дровами. И через год мы тоже поплывем на какие-нибудь красивые  острова, или в горячие южные страны – в Грецию, в Испанию.
 
Тереза развивала свои фантазии, мечтала с закрытыми глазами:
-Увидим корриду! Оле-оле-оле! Торо, торо! – так кричит испанская публика.- Слышишь, Анна Лиза? Вот-вот, смотри: бык, сильный, опасный, роет землю копытом. Голова опущена книзу, а глаза уже горят кровавым огнем…Какое литое, мощное тело у этого животного!

Девушка представляла пестрые ряды амфитеатра, полный стадион публики, привыкшей к традиционному кровавому зрелищу, ставшему приметой Испании. Всадники с бандерильями гарцуют в ряд, показывая парадные аллюры и танцующие шаги лошадей. Песок арены еще чист – на нем пока не видно крови ни животного, ни человека.

Девушка зажмуривается как бы от пронзительного солнца и бездонного синего неба Каталонии или Валенсии, яркости их буйной природы и красоты человеческих лиц,  нежно улыбается.

- Потом поедем в горы. Там познакомимся с басками. Ах, какой это удивительный народ! Я читала в одном журнале… Представляешь, они до сих пор не успокоились, они воюют против испанцев. Странные люди! Чего им не хватает? А мы с тобой на машине поедем высоко в горы, в настоящий замок...  Мы заплатим немного денег и будем сидеть за столом, пить красное вино  из старых зеленых бокалов с золотыми графскими вензелями. Девушки и парни будут танцевать для нас фламенко…

Посадив дочь на траву, Тереза грациозно вскочила, выправила спинку, ее длинная шея круто изогнулась. Лукаво,  с гордой полуулыбкой она опустила веки, в одной руке, поднятой вверх, вообразила кастаньеты, другую уперла круто в бок.

Закрыла глаза – и вот одна ее длинная нога (в мечтах она видит ее в тонком шелковом чулке) уходит вперед из-под подчеркивающей бедра юбки с воланами, другая резко и звонко стучит каблучком черной туфли.

В ушах Терезы стучат кастаньеты, мелкой дробью бьют каблуки ее туфель, напряженно, на пределе эмоций, звенит гитара, быстрые сильные пальцы музыканта страстно перебирают струны…

Кабальеро – напротив, он в черной шляпе с твердыми полями и в атласном жилете на голом теле. Вкрадчиво и плавно, как неукротимая волна, огибает ее,  не касаясь. Гибкий и скользкий, как барс… Призывно блестят темные глаза, и горячие губы прячут усмешку… 

Стройные ноги девушки в старых стоптанных башмаках без каблуков дробно заходили, плавно изогнулся тонкий стан и плечи, подбородок и глаза за длинными приспущенными веками заиграли страстно, дерзко опустились и вновь вспыхнули. Точеная головка повернулась, руки взмыли вверх …

Она была очень пластична, и ритм напевала сама. Распустив волосы и уйдя в себя, Тереза танцевала перед младенцем зажигательный танец. Она была в ряду испанских девушек, которые бросали вызов своим кавалерам.
Фламенко – замечательный танец красивых и гордых людей. Фламенко – это музыка души!

Ах, как мало музыки стало в ее жизни! Точнее, ее не было вообще.

В этих мечтах мужу не было места.

Как ей опостылела бесконечная домашняя работа!
-Вечно ковыряешься в этом ненавистном огороде, - думала она с ненавистью, - полешь нескончаемые грядки, выкапываешь из грязи, вечной грязи, скользкий картофель и морковь. Как огрубели  руки от этой работы!

Она разглядывала покрасневшую кожу, шершавые ладошки работяжки, не знавшие перчаток.

Выплакавшись, возвращалась в дом Стефании.

У нее не было ни гроша, чтобы уехать куда-нибудь хоть в общем вагоне, у бедной юной Золушки с ребенком!

Муж ее, однако, очень гордился собой: ведь ему удалось жениться на первой красавице города! Тереза с раздражением и жалостью думала о нем:

-Ну почему физически крепкий мужик такой неразвитый и забитый?! Почему не нашел достойного места, интересного занятия? Неужели работа на конюшне – предел мечтаний? Он даже не подозревает, что каждый дурак над ним потешается …

Дни напролет корила себя:
- Не повезло мне! Связалась с таким убожеством? Привык, что все считают  его неудачником и недоучкой, даже силу свою маскирует. Как будто быть сильным парнем – это так стыдно.

Безжалостно вынесла приговор:
-Только полный идиот хочет казаться хуже, чем есть.
Иону был очень силен, в этом Тереза убеждалась не раз.  Когда приходила на конезавод, видела, как он, не касаясь стремени, вскакивал на лошадь и накручивал круги в загоне или мчался по дороге, управляя ею лишь сжатыми коленями и оставляя руки свободными. Прямо как настоящий вольтижировщик в цирке! Иногда развлекался, разбивая ребром ладони красную черепицу или деревяшку какую-нибудь.

-Господи, зачем ему эти дурацкие забавы?! – думала Тереза. – В цирк бы тогда устроился, что ли? Зарабатывал… Так разве он согласится? Глупый человек!
Девушка вдруг вспомнила, как он носил ее на руках. Как-то  из любопытства или из глупого кокетства притворилась такой усталой, ну, совсем сил лишилась… И этот дурак понес ее через весь лес.

Прямо как в сказке про волка и лису: битый небитого несет! Она лишь прижималась пылающим лицом к его литому плечу и от смущения прикрывала глаза. Не знала, как признаться, что пошутила.

Тереза улыбнулась, волна восторга невольно пробежала по коже, прошептала:
- Он даже не потел, негодяй! А уж лицо – и говорить нечего! Гладкое, со всегдашней немой и загадочной улыбкой… Мона Лиза в мужском обличье – и все!
Только почему он стеснялся показать свою силу ребятам? Из робости, что ли? В школе на уроках физкультуры всегда прикидывался тюфяком.

Вспоминая прошлое, выругалась сквозь стиснутые зубы. Она могла и вслух сказать крепкое словцо, и порывалась. Но Амалия раз и навсегда запретила крепкие выражения и была непреклонна в своих требованиях. Все, бывало, твердила:
-Воспитанная девушка  хорошего рода не имеет права быть вульгарной!

Какая мамочка была наивная! При чем здесь происхождение, когда социализм проповедует равенство, а бедность так расплющила все твое достоинство, что дышать трудно?

Мать наставляла:
 -И в речах, и в манерах ты всегда должна быть безукоризненной! Никакие обстоятельства не оправдывают вульгарности и неряшливости. Пусть ты будешь трудиться, как рабыня, но вести себя обязана, как принцесса! И никак иначе!
 
Тереза очень хорошо помнила уроки покойной  матери. Перед глазами встала картина: Амалия  показывает ей, как должна держаться принцесса. Вот мамочка расправила свои узкие плечики, подняла точеный подбородок, чуть привздернутый носик лихо устремился вверх, а  на лице - лучезарная улыбка. Радуйтесь, подданные!
 
Мать уже была больна: сквозь восковую матовость кожи едва заметно пробивался румянец, но улыбка придала ей такой удалой вид, что дочь в восхищении кинулась ее целовать.
 
А потом  обе  разом заплакали. Сидели молча, обнявшись и прижимаясь друг к другу, потому что обостренно чувствовали: совсем скоро придется расстаться навсегда.
 
Печаль свою Амалия умела прятать. В таких случаях она моментально переводила разговор на что-нибудь житейское, практическое. Особенно старалась обратить внимание  Терезы на Иону. Прямо наваждением каким-то стал для нее!

-Преданный, умный мальчик!  Он очень тебя любит. Вы будете прекрасной парой, когда поженитесь!

Мать  повторяла это почти каждый день, особенно в последний год перед кончиной.
Насчет того, что Иону умный, мать, конечно, сильно ошибалась – она же ни разу не видела, как тот вел себя на уроках. Спал двенадцать лет – и больше ничего!

Конечно, Иону был необыкновенно силен и вынослив. Если бы  захотел, мог бы по несчастному школьному канату на одной руке подняться хоть десять раз! А он подтянулся метра на два – и упал на мат. Мальчишки так смеялись над ним! Животы надорвали, балбесы!

Впрочем, потешались над ним только ученики, физкультурник стоял рядом с непроницаемым лицом. Видел, что Иону не выполнил упражнение, но ни слова не сказал, черкнул в классном журнале какую-то закорючку – и все. Понимал, наверно, что бесполезно что-либо втолковывать Иону.

Вспоминая этот эпизод, Тереза прикусила губу от обиды за мужа. А он… ничего, встал, гибкий, с широкими плечами… И смеется. Зато другие показывали перед ним свою удаль – сновали по этому жалкому канату, как жуки по прутику: вверх, вниз.

Да еще кричали:
-Эй, Иону! Гляди сюда! Вот как надо!
А этот дурачок только улыбался да щурился.

Девушка почувствовала вместе с раздражением и теплое расположение к мужу. Вся досада притупилась. Она вспомнила его нежные губы, ласковые руки…И поймала себя на мысли:
-Да  во всем городе нет другого такого парня! Иону вообще ни на кого не похож!

Потом встряхнулась, воскликнула, обращаясь к самой себе:
-Ну почему все, и я тоже, считаем его дурачком? Блаженным, как ботаник?  Хотя  и не ботан он вовсе!.. Просто, очень сдержанный и скрытный. Но в школе-то  умом он совсем не блистал! Разве что по-французски чуть-чуть лопотал...Или нет?

Стала припоминать.
Старая француженка, по фамилии Дуранду, оставшаяся в их городке после Второй мировой войны, преподавала свой родной язык неблагодарной жудецкой молодежи.

Учительница получала в лицее небольшую зарплату.  Кроме того, после нескольких десятков лет честного труда ей выдали крошечную пенсию, как и другим беженцам, что остались в республике Румынии после войны и участвовали в строительстве социализма.

Это была худенькая женщина, с тонкими косточками конечностей и плоской грудью, как у девочки-подростка. Ее старческое личико было обтянуто нежной, желтовато-розовой кожей. На макушке золотом сияли крашеные реденькие волосики, которые дама заботливо прятала под неизменные кружевные шляпки, которые не снимала ни при каких обстоятельствах, даже на уроках.

Чистейшие, прозрачно-голубые глаза учительницы взирали на окружающий мир цепко и иронично. Она была трогательна в своей заботе элегантно выглядеть и достойно нести свою бедную старость.

Но простой народ вовсе не интересовали манеры и внешность старой женщины. Никому не было дела до скромной одинокой иностранки, и некому было поинтересоваться:

-Госпожа учительница, как вы поживаете? Вам не нужна наша помощь?

Учительница не любила школьников за леность, разгильдяйство и отсутствие каких бы то ни было культурных навыков и привычек. Разговаривала интеллигентная старушка со всеми только на своем языке, не утруждаясь сомнениями, что кто-нибудь ее не поймет.

Но ее понимали, особенно хорошо это получалось у булочников и бакалейщиков. Они давали мадам учительнице все, в чем та нуждалась, и никогда не ошибались. Ну не чудо ли?

Поздоровавшись, учительница Дуранду бросала классу короткие вопросительные фразы, которые Тереза, медленно продираясь сквозь дебри фонетики и грамматики, все-таки кое-как понимала.

Как всегда, на вопросы француженки отвечало не более четверти класса, остальные ученики помалкивали.

Обычно под ее журчащий грассирующий прононс большая половина класса просто дремала или занималась своими  актуальными делами: мужская часть – игрой в карты, в шашки или еще во что-нибудь такое же глупое и бесполезное, женская – маникюром, подкрашиванием бровей и ресниц и другими привлекательными, приятными вещами.

А старая учительница, держась с достоинством и обращаясь только к четвертой части класса, рассказывала чудесные истории о жизни Франции, напоминала о великом прошлом своего народа, об искусстве, музыке,  живописи, балете, нимало не беспокоясь из-за отсутствия интереса к уроку  большинства своих учеников.

Конечно, Иону не относился к избранным личностям, поскольку не понимал, бедняга, ничего из речей учительницы, кроме bonjour, madame. На уроках никогда не участвовал в беседах – либо стеснялся своего незнания грамматики, либо по всегдашней своей привычке - отлынивал от выполнения домашних заданий.

Однако уважительный юноша, как бы извиняясь за своих грубых и невоспитанных одноклассников, любил сопровождать мадам Дюран – оказывается, так по-французски звучала ее фамилия – вместе с ее кружевными шляпками и тяжелым портфелем к маленькому особнячку в тихом переулке.

Там, в живописном домике с мансардой, палисадником, тенистым садом, полным мальв, вьюнков и флоксов, она доживала свой век вместе с компаньонкой-домработницей, невесть откуда и когда прибившейся к ней.

Иону Беллонеску провожал учительницу из школы до самого дома и часто входил вместе с нею внутрь, помогая старушке носить разные предметы для урока, как то: грамматику в картинках, которой, конечно же,  не было в библиотеке, редкие книжки сказок с удивительными старинными иллюстрациями, портреты французских классиков, связки античных и средневековых географических карт, красочные альбомы французской живописи или другие милые, но такие важные учебные пособия.

По дороге она, видимо, учила своего бестолкового ученика некоторым фразам.
Идя следом, Тереза однажды  услышала обрывок беседы. Иону на вопрос учительницы «Comment allez-vous? Vous allez bien ?» ответил: 
- Fort bien, je vous remersie, et vous, madame Durand ?

Тереза тогда еще подумала с ехидством:
-Вот, не прошло и пяти лет, как Иону выучился одной французской фразе!

А старушка, как все образованные леди, говорила, кажется,  еще и по-немецки. Во всяком случае, с врачом Франтишеком Киршенбаумом, чешским евреем, она изъяснялась именно так. Иону тоже ей поддакивал:
-Ich bin einverstanden,  meine geehrte Dame, Sie sind recht!

Если принять во внимание, что многие одноклассники щеголяли словечками и фразами типа ciao! ti amo! mein Schatz, mon’ami,  tesoro mio и кроме этих выражений абсолютно ничего не понимали из обширного пространства чужих языков, то неудивительно, что Иону тоже знал выражения wie geht’s? Je t’aime! Halt! и прочую ерунду. Не считать же его и других мальчишек  за это полиглотами!

Тереза объективировала их лингвистическую компетенцию исчерпывающей и единственно верной формулой: «Попугаи несчастные!».

На каком языке старушка беседовала с Иону, когда оставалась с ним наедине, и разговаривала ли вообще, никто не знал. Скорее всего, туповатый услужливый парень просто молча помогал носить тяжелые вещи – и все.

Француженка же, здороваясь с классом, второе приветствие неизменно адресовала персонально ему:
-Bonjour, monsieur Bellonescou!
На что тот хмуро буркал:
-Bonjour, madame!

И отворачивался. А старушка, понимающе усмехнувшись, занималась другими ребятами и уже не обращала на своего неприветливого помощника никакого внимания, резонно рассуждая: не у всех же ребят есть способности к языкам.

Она учила их писать простенькие грамматические упражнения, диктовала небольшие адаптированные отрывки из произведений классиков, обучала диалогической речи, переводу и всякой чепухе, которая никогда не пригодится никому из них в жизни.

-Ну, зачем, - скажите, люди добрые, -  нужен французский язык в сельской местности?! Чтобы при сборе винограда переговариваться с замордованными сборщиками по-французски, рискуя получить в ответ отборные инвективы родной речи? Или чтобы крикнуть  на иностранном языке любовное признание своей девушке или парню? Смешно! А он или она в ответ скажут:

-Если ты такой умный, почему еще не в правительстве?
 И опять-таки пошлют куда подальше…

В краю с железным занавесом чужие языки – излишество и баловство. А чтобы прочесть в оригинале Виктора Гюго или, там, Золя, - так для этого надо еще пять лет корпеть в университете! Да и то, если тебе посчастливится  стать студентом и тебя пошлют потом  на стажировку во Францию как передовика коммунистической молодежи. А таких среди них сроду не бывало! В университет поступали ребята только из столичных школ, либо детки партийных руководителей.

Их местное начальство полагало, абитуриентам из провинции надо учиться на механизаторов, животноводов, виноделов, в конце концов!  То есть получать сельскохозяйственные специальности. Для этого не надо ездить в столицу: в каждом жудеце есть свои технические или пищевые училища. Гуманитарное же образование – это буржуазный предрассудок, или пережиток, и недозволенная роскошь в тяжелое время! Стране нужны крепкие, молодые рабочие руки! Захребетной интеллигенции и так хватает – народу самому есть нечего!

Тереза вспоминала детство. Иону был ужасно покладистым мальчиком. Таскался за ней, как теленок за маткой, смотрел своими преданными синими очами. В классе сидел себе за задней партой,  строгал перочинным ножом какие-то лодки или дремал, отвернувшись к окну. Бывало, после уроков дрался из-за нее, потому что мальчишки обзывали их женихом и невестой.

Одного парнишку, по имени Лазарь Кустадину, Иону вздул однажды, да так сильно, что у того пошла носом кровь – вся школьная форма испачкалась. А уж как этот Кустадину орал! Будто Иону его до смерти прибил. А на самом деле просто двинул Лазарю в нос – и пошел себе.

Правда, пригрозил без всякой злобы:
-Еще раз ляпнешь – уши оборву!

Потом мамаша Кустадиниха прибежала в школу жаловаться на Иону. Того к директору вызвали. Она не помнила точно, но только Иону после этого случая драться перестал. Правда, дразнить их мальчишки тоже прекратили, наверное, все-таки побаивались Иону.

Тереза знала, у ребят-одноклассников  она особым успехом не пользовалась, за ней ухаживали, вернее, пытались приударить, старшеклассники.  Одевалась она изящно и модно, да и держалась всегда недоступно, поэтому ее считали гордячкой и дружить, то есть заводить романтические отношения, с ней не хотели.

Иону был далек от своих одноклассников так же, как и Тереза, хотя оба и не подозревали о своей обособленности, никогда не задумывались они и о том, что их роднило.
 
На уроках с юношей случались иногда такие удивительные прозрения, которые он и сам едва ли  сумел бы объяснить. Бывало, не задумываясь, машинально, отвечал на заданные учителем вопросы. И даже на очень трудные. Скорее всего, случайно попадал в цель.

Один из таких случаев произошел на уроке истории. Учитель нудно рассказывал что-то такое о Французской революции, о наполеоновских войнах. У него была привычка часто потирать ладони, потому что они у него вечно мерзли по причине малокровия и  постоянного недоедания. Учитель не был женат и питался всухомятку.  Господина Тедеску, противного белесого мужчину, дети не любили за мелочные придирки и занудство.

Как водится, все скучали, кто-то, не стесняясь, с подвыванием зевал вслух. Девочки перешептывались, смотрелись в  маленькие зеркальца, укрываясь за плечами впереди сидящих, делали начес друг другу.

Кто-то украдкой слушал музыку из приемника, двое парней на задней парте в среднем ряду резались в карты на мелкие деньги.

В классе стоял привычный деловой гул голосов. Иону всегда на уроках спал. Все школьные годы! Почему он спал – никто не мог понять, наверное, работал по ночам, сено косил или корм для лошадей готовил, что ли…

Большинство учителей считало, тот дремлет по причине гипотонии или сердечной слабости. Сетовали даже матери, следит ли та за здоровьем сына?

Так вот и в тот злополучный день Иону  сидел за последней партой, спрятавшись за спину рослого второгодника Пеппина Кроитору, и придремывал по привычке, согреваясь  под солнечным теплом, льющимся из окна. Половину зимы парень в школу не ходил. По мнению одноклассников, он простудился, купая лошадей в озере, и заболел, а сейчас якобы наверстывал пропущенное, послушно высиживая на уроках.

Тереза нисколько не верила одноклассникам: во-первых, больным его никто не видел; во-вторых, он купался в озере ежедневно круглый год, его не останавливали не только дождь, но и  метель. Разве такой закаленный человек может заболеть?  Она была уверена, тот попросту пропадал в конюшнях, помогал отцу в опытах, либо выполнял срочную тренерскую работу, занимаясь выездкой рысаков, которые шли на продажу за границу. Самого Иону Тереза несколько раз видела верхом на разных лошадях.

Обозленный невниманием всего класса, учитель решил  почему-то отыграться именно на безобидном Иону. Тедеску  разбудил его, как все  полагали, только с одной целью - покуражиться.

Вреднючий историк задал слабому ученику такой дикий вопрос,  какого и в учебнике-то не было. Ученики поняли: назревает спектакль.

- А скажите-ка нам, уважаемый господин Беллонеску, - начал медленно и расстановкой учитель, важно покачиваясь с пяток на носки, - каково было общественное состояние Франции 1799 года?
 
От злости его голос сделался тоненьким, а интонации – въедливыми и мерзкими.

Класс насторожился, понимая неожиданность ситуации. Обычно Иону никто не поднимал – учителя уже привыкли к его сонливости и знали: этого ученика бесполезно о чем-то спрашивать – все равно ничего не ответит. Мальчишка категорически отказывался учиться.

Хорошо, если бы один Беллонеску был неуспевающим, но такие, к сожалению, составляли половину класса. Конечно, учителя ничего не могли поделать – ведь образование только начинается в школе, в семье оно должно продолжаться. Однако многие родители даже не подозревали, что они тоже должны участвовать  в процессе формирования знаний своего ребенка, и по наивности все обязанности взваливали исключительно на школу.
 
Тедеску был в оппозиции ко всем, даже по отношению к самому себе. Поэтому он часто поступал вопреки здравому смыслу. Искренне считал, что история – самый важный предмет среди всех школьных дисциплин. Так же искренне он заблуждался в вопросах этики: историку казалось, что школьники обязаны его уважать просто за то, что он учитель и, следовательно, умнее их.

Естественно, его не только никто не уважал, но и в грош не ставил, а уж умным точно не считали, даже второгодник Кроитору.

Как бы в подтверждение правоты детей, Тедеску теперь прицепился к Иону.  Ну разве умный учитель будет о чем-нибудь спрашивать Беллонеску? Конечно же, не будет: бесполезно!

Народ притих в ожидании потехи. Тедеску был не только глупым, но и очень мстительным человеком, и позлить его считалось делом справедливым.

Иону продолжал дремать, ни о чем не подозревая. Историк заметил, что ученик его не слышит. Он тихо подкрался к парте юноше и заорал, что было мочи:

-Беллонеску! – Иону вскочил растерянный.
-Расскажи о Франции 1799 года!

Парень недоуменно уставился на разошедшегося учителя. Вряд ли он понял его вопрос. Едва слышно пробормотал:

- Франция, 1799-й?  А-а, Республика…

И вдруг быстро, словно во сне, отчеканил:

-О политическом уровне  Республики VIII года можно судить хотя бы по тому, что ее первым государственным лицом стал вечно молчащий старый лис Сиейес, член Конвента, которого Мирабо не раз призывал заговорить, а Робеспьер называл кротом… 

Мальчик вдруг поперхнулся и замолчал. От наступившей внезапно тишины.

Класс замер: так все было неожиданно и удивительно – Иону что-то слишком много наговорил непонятного. Класс не вник даже в суть вопроса учителя.  Одни вопросительно посматривали на Иону: дескать, что это ты, братец, тут молол? 
Другие не сводили любопытных глаз с учителя.

Иону отвернулся к окну, потом с легкой усмешкой взглянул на учителя и обвел глазами ребят. Все они подняли головы, оторвавшись от своих неотложных дел, и уставились на товарища, ожидая развлечения.

Тедеску вытаращил бледно-серые глаза с воспаленными веками, казалось, они вот-вот вылезут у него из орбит, лицо его сильно покраснело. Он схватил ученика за рукав и заорал:

- Что вы говорите? Лис? Крот? Кто старый лис? Робеспьер? Мирабо?.. Вы знаете эти имена?

Ученик молчал. Учитель еще раз дернул парня за рукав.
-Я?- смутился Иону.- Да нет, не знаю я ничего… Я с отцом на охоте был… Мы лиса подстрелили. Большой, рыжий. Вот такой! – и показал руками размер убитого животного.
 
Класс взорвался от смеха. Хохотали все. Дурашливо, визгливо, так, как могут издевательски смеяться дети, чтобы еще больше обозлить нелюбимого учителя.

-Господи, ты Боже мой!- застонал учитель. – Мы с вами говорили о Конвенте и о Республике.

- Как? Вы со мной? – снова переспросил юноша, его щеки слегка порозовели. – Не может быть! Вы ошиблись, господин учитель!  Кажется, император Наполеон был итальянцем?…

-Корсиканцем, - машинально поправил учитель, отходя к доске и  злобно поглядывая на своего ранее не блещущего никакими  знаниями ученика.

- Наверное, бывают в жизни озарения даже у таких людей, как вы, Беллонеску. Я слышал в университете, что людей можно обучать во сне. Под гипнозом.   

Он покрутил головой и в раздумье проговорил:

- Может быть, вы участвовали в эксперименте  и вам во сне внушали исторические сведения? – продолжал издеваться он над непослушным юношей. – Вас ввели в транс, и вы все это запомнили?…

Народ наслаждался. Хохотали и резвились все. Иону лишь улыбнулся:
- Возможно, услышал по радио, господин учитель …Моя мама, например,  никогда не выключает радиоприемника. Даже ночью. Она боится пропустить какое-нибудь важное правительственное сообщение. Она член партии коммунистов. А вы?

Учитель махнул рукой и занялся уроком, периодически бросая злобные взгляды на своего ученика.

-Если не знать, что Беллонеску – самый неразвитый и ленивый юноша,- думал учитель, - можно было бы предположить, что все его ответы отвлекающего характера слишком манипулятивны. Таков же и последний, явно провокационный, вопрос.

Он пожал плечами и грозно сощурился на веселящийся класс.
-Чертовы идиоты! А этот Беллонеску, да и вся их семейка, очень непростые личности, - в раздражении размышлял историк. – Хитрые, лицемерные бестии! Наверное, прикидываются оба – и отец, и сын. Непробиваемые. Как говорится, ларчик с тройным дном. Но я вас выведу на чистую воду! – сам себе пообещал Тедеску.

А класс, очень заинтересованный новым приятным сообщением противного учителя, продолжал шуметь.

Ребята оживились, засмеялись. Возможность учиться под гипнозом всем пришлась по душе. Воодушевился даже переросток Пеппино.

- Ребята! – заорал он. – Вот это да! Вот бы мне так! Я бы летчиком стал! А то эта математика никак в башку не лезет. Все эти задачки нипочем не даются!

- Это потому, что ты думаешь о Миреле, а не о математике! – крикнул кто-то. –  Пусть она тебе помогает задачки решать!

- Ты лучше женись, Пепин! – закричал другой мальчишка, худенький весельчак Радку.- Хватит учиться!

Все засмеялись. А красный, как рак, Пепин вскочил, сжимая кулаки.

- Дам счас кому-то! Забодали, уроды! Бошки поотрываю!

Класс покатывался. Все знали о нежных чувствах своего одноклассника к соседской вдове с ребенком. Об их отношениях, вернее, о попытках их одноклассника ухаживать за молодой женщиной, было известно не понаслышке. В местечке все  и все знали о своих соседях.

Шестнадцатилетний вдовий сын Пеппино и двадцатилетняя  Мирела, тоже недавно ставшая вдовой – ее муж, напившись пьяным, утонул в море -  нежно относились друг к другу. Юноша помогал женщине по хозяйству: колол дрова, кормил птиц и двух ослов, которые откуда-то приблудились на ее просторный, заросший кое-где кукурузой огород, привозил ей на тележке покупки с базара … В общем, старался, как мог, утешить вдову, возился с малышами.


Школьники смеялись над своим рослым одноклассником, не подозревая, что тот был просто добрым малым и помогал женщине из жалости.

Никто из них не знал, что Пеппино  горячо любил детей. У парня сжималось сердце от жалости, когда он смотрел на голодных малышей. Жалел и оберегал, по возможности, сирот, понимая на своем горьком опыте, каково это – жить без отца! 

Радостно прозвенел звонок. Школьники, развеселившись концовкой урока, с шумом отодвигая столы и роняя стулья, ринулись вон, на волю.
Такие истории с Иону повторялись  несколько раз.



Математичка тоже… Задала дурацкий вопрос и ждет, вдруг кто-нибудь ответит:
-Кто научил европейцев считать?…


Школьники сидели на уроке, как всегда, терпеливо ожидая звонка, и, конечно, не подозревали ни о чем таком математическом, тем более что вопрос был слишком абсурдным.

В гул голосов ворвался одинокий альт сообразительного Филиппе:
- Госпожа учительница! А разве европейцев кто-то учил  считать? Они же сами научились!

Понимая это, учительница хотела только облегчить свою совесть и проверить на самом отсталом ученике бесполезность как педагогических усилий, так и невозможность ответить на слишком абстрактно сформулированный вопрос.

Махнув рукой Филиппе, чтоб не мешал, она подняла с места заспанного Иону.

-Опять вы спите, Беллонеску, - сказала математичка без раздражения. – У вас, что? Ночью дома не спят?
 
И уже делая записи в журнале, рассеянно, от нечего делать, произнесла:
-Что вы знаете о Фибоначчи?

Иону пружинисто поднялся и еле слышно пробормотал:

-Леонардо Пизанский… математик… В «Книге абака» в 1202 году отметил последовательность чисел 1, 1, 2, 3, 5, 8, 13…

Выщипанные брови женщины от изумления взлетели на середину лба, а нежные губы  приняли форму овала, как у ребенка, когда тот ждет очередную порцию каши.

- К-к-ак? Что вы сказали? – растерянно спросила, слегка заикаясь.

От неожиданности она выронила ручку, и та, звеня, покатилась под стол. Весь класс с интересом прислушивался, наблюдая за передвижениями предмета.

Вскочив, учительница, как и Тедеску, подбежала к покрасневшему мальчику и заглянула снизу вверх в его глаза, которые тот старательно прятал.
- Вы слышали о Фибоначчи?
 
Пораженная учительница сделала упор на слове «вы». Это было невероятно, что именно Беллонеску что-то слышал о великом итальянском математике. Будто все остальные школьники называли это имя каждый божий день!

-Нет, о нем я ничего не знаю. Я, наверное, спутал, - мальчик с тоской опустил голову и вздохнул. – Я слышал что-то такое о Леонардо.

-Да Винчи?- переспросила сбитая с толку учительница.
Мальчик кивнул, продолжая глядеть в пол. Лицо его покрылось красными пятнами.

-Минуточку! – спохватилась она. – Этот Леонардо тут ни при чем. Ты же только что назвал последовательность чисел Фибоначчи и назвал имя Леонардо Пизанского! Да, ребята? – уже теряясь, обратилась она за поддержкой к школьникам.

Те помалкивали в полном неведении относительно средневекового математика и с интересом ожидали развязки.

Вдобавок Иону вопросительно обвел класс глазами с недоуменным выражением двоечника, ждущего подсказку. Класс засмеялся, Кроитору загоготал басом. Дети крутили головами, пожимали плечами, кривили рожицы.

Никто ничего не понимал, а то, что Иону назвал вразброс какие-то цифры, никого и не удивило.

-Чего не скажешь наобум, братцы! - подвел итог Филиппе.

-Это тебе не Да Винчи! – поддержал друга Радку.

Да, такие развлечения класс очень любил. Забавно было поставить педагога в тупик, заставить того потерять терпение! Что может быть лучше?! Не все же ученикам терпеть унижения от учителей. Ну, не выучил парень вчера ничего, не успел прочитать заданный материал… Подумаешь! Ну, забыл – с кем не бывает! Или взять еще иностранные языки… До смерти осточертело долбить всякие там спряжения и наклонения – так понимать же надо! Кому эта грамматика нужна? Разве что учителям?! Им за это деньги платят.

На перемене ребята радостно хлопали Иону по плечам:
-Молодец, парень! Сразил училку! Так ей и надо! А то пристает: математика, да математика – основа знаний…без математики не обойтись. Еще как обойдемся!
-А что ты там такое буровил? Про числа какие-то? – поинтересовался Радку.

Иону покосился с любопытством на спросившего.

-Да так, наугад что-то брякнул, - засмеялся мальчик и положил тому руку на плечо, наверное, для убедительности.

Ребята успокоились, подхватили его смех, захохотали еще громче и, забросив свои школьные сумки за спину, потянулись из школы. Иону шел в центре мальчишеской ватаги и рассказывал что-то веселое. Мальчишки  прерывали его взрывами нового смеха.

-Наверно, врет что-нибудь про лошадей, - ревниво и строго подумала Терезе и вприпрыжку тоже помчалась домой.
 
Однако не всегда такие попадания в яблочко нерадивого ученика оставались незамеченными. Терезу, например, насторожил случай на уроке литературы. Она запомнила этот эпизод, потому что сама учительница часто заводила о нем разговор, даже Амалию пыталась втравить в разгадку этой «тайны», а  дорогая мамочка все успокаивала подругу:

-Да оставь ты ребенка в покое! Он еще и не на такое способен – вот увидишь! Это особенный мальчик!


И загадочно качала головой, мечтательно улыбаясь всегда, когда речь заходила о семье Беллонеску.

Амалия вежливо выслушивала учительницу и кивала, будто что-то знала наверняка. Такое поведение матери сильно раздражало Терезу.
    
Школьники  проходили тему по зарубежной литературе, что-то связанное с флоберовским романом «Воспитание чувств». Учительница литературы и родного языка, госпожа  Паолина Лотяну, очень нравилась Терезе. Наверное, потому, что часто бывала у них в доме и дружила с матерью, или потому, что была молода и не зловредна, как некоторые старшие ее коллеги по ремеслу.


Обе они, Амалия и Паола, любили обсуждать вопросы моды, часами пили кофе, курили сигареты, болтая о всяких приятных женскому сердцу пустяках: о том, какие духи купить в этом сезоне, какой купальник приготовить к лету, чтобы сразить всех мужчин на побережье, как за сто тысяч лей приготовить роскошный обед и, вообще, накрыть приличный стол, и так далее и тому подобное.

Темы у обеих имелись в изобилии, и они никогда не скучали, оставаясь вдвоем.
Паолина была любознательной и начитанной девушкой, следила за новинками литературы, даже выписывала специальную газету и журнал для учителей. Когда ей приходилось бывать в столице, она всегда покупала новые романы отечественных писателей, ну, а если появлялась возможность, то привозила и зарубежных авторов.

Она хотела вовлечь в сферу своих литературных интересов и дочь подруги, но Терезу секреты литературоведения не привлекали. Бесед о литературе прагматичная ученица избегала.

Паолина недавно прочла в одном серьезном научном журнале статью, которая сильно задела ее профессиональное любопытство. В ней речь шла о сюжетах мировой литературы, которые назывались «бродячими». Автором статьи оказался некий Ж. Полти, который утверждал: якобы, все содержание мировой литературы можно свести к тридцати шести драматическим ситуациям.

Самой работы этого Ж. Полти в библиотеке не оказалось, зато критики о ней было предостаточно.

Интеллигентной госпоже Лотяну было скучно на школьных уроках: отечественную литературу, вкупе с зарубежной, неблагодарные школьники, эти чудовища, не читали и не любили,  диктанты на родном языке писали с кошмарными ошибками. О сочинениях или рефератах нечего и говорить! Что ни автор – то сплошное убожество, косноязычие, полное неумение мыслить! Да что там! Само слово «реферат» не всем было известно.

Тем не менее, даже самый последний ученик был осведомлен о некоем парадоксе: если ничего не знаешь ни о писателе, ни о его романе, перепиши передовицу из центральной газеты о победах великого кондукэтора и в одной фразе упомяни о том, что этот роман он высоко ценит – и хорошая отметка тебе обеспечена. Бывало, такие сочинения совпадали слово в слово у половины класса… 

И бедняжка Лотяну ставила авторам этих «сочинений» предельную отметку. Не разбираться же ей, в самом деле, кто первый эту белиберду написал, а кто потом ее же списал! Легче поставить средний балл – и тебе, как учителю, спокойно, и ученики не в претензии. А отечественная литература… да черт с ней! Паолине и самой она не нравилась, за исключением пары-тройки классиков, вещи которых были свободны от гнета идеологии.

И вот после знакомства со статьей некоего Полти Паолине захотелось блеснуть на уроке хотя бы перед школьниками. Других более интеллектуальных собеседников у нее не было и в помине – женщина была одинока, приличные подруги, кроме Амалии, тоже отсутствовали. 

Вот бедная учительница и искала понимания среди гимназистов.

- Ребята! – обратилась она к половине незанятого своими делами класса. – Кто слышал об открытии Полти?  Вот ты, например, Зоя!

Паолина подняла с места одну несчастную, дурно одетую девочку, которая тут же уткнулась глазами в пол, боясь поднять глаза, чтобы учительница не прочла в них убийственное отвращение к предмету.

-Что ты можешь сказать о сюжетах мировой литературы?

Сформулировав свой вопрос, Паолина и сама смутилась: откуда неразвитая и разговаривающая с чудовищными грамматическими ошибками ученица может знать  что-то о сюжетах? Она и слов таких не слышала никогда… А уж понятие мировой литературы – это вообще за пределами представления девочки!

-Ладно, садись, Зоя, - миролюбиво произнесла учительница, опуская свою руку на плечо обрадованной ученицы. Та с облегчением вздохнула и быстренько села.

Но оставлять эту острую познавательную тему нераскрытой молодому преподавателю показалось непедагогично: следовало спросить хотя бы еще одного ученика, а уж потом, убедившись во всеобщем незнании, рассказать все самой.


Так она и намеревалась поступить, поэтому и обратилась к туповатому, молчащему на всех уроках Иону Беллонеску. Ей, как и Амалии, нравился этот красивый мальчик, вернее, отец его однажды чем-то зацепил внимание неугомонной одинокой учительницы, и она всегда старалась какое-то внимание уделять и сыну.

Льета, болтая с Паолиной  за чашкой кофе, часто бросала загадочные реплики о необычных своих соседях… Учительница  хорошо  знала местную активистку - мать Иону. Та вечно пропадала на всяких собраниях, совещаниях и не могла следить за тем, как ее ребенок готовит дома уроки.

Лотяну в общих чертах было известно, что отец мальчика  обитает вообще черт-те где, где-то на отшибе, даже живет не в городе. Так что бедный юноша был предоставлен самому себе, а уж как мальчики самостоятельно учатся, Паолина знала по своему младшему брату, который, кроме боксерской груши, ничего не хотел знать и авторитета сестры не признавал.

Вот учительница и обратилась к молчаливому Иону, который в этот момент не сводил мечтательного влюбленного взора с дочки Амалии, Терезы.

-Дохлый номер, приятель! – грубовато подумала она, с ехидством наблюдая за парнем. – Такими, как ты, наша Тери не интересуется.

Вслух же произнесла, сформулировав свой вопрос настолько неопределенно, что, пожалуй, будь она сама на месте ученика, ни за что бы не ответила:

-Беллонеску,  вы согласны с теорией повторяющихся литературных  сюжетов?
Мальчик с неохотой оторвал взгляд от Терезы и переспросил Паолину:
- Вы имеете в виду теорию Жоржа Полти о тридцати шести бродячих сюжетах или чью-то другую?

Изумившись, она лишь кивнула. Поразило же ее следующее: во-первых, то, что неизвестного Полти зовут Жорж. Она и сама не знала этого, поскольку во всех статьях имя его обозначалось одной буквой «G», а мальчишка назвал имя полностью; во-вторых, числа 36 она не называла; в-третьих, слишком уж небрежно сделал уточнение о бродячих сюжетах, как будто эта тема была ему давно и хорошо знакома. 

-Откуда двоечнику известно о теории Полти? – подумала растерявшаяся учительница. – Не иначе, как от отца случайно услышал скандальное имя!

Иону в этот момент быстро обвел глазами равнодушный к диалогу класс и, убедившись, что ни одна голова не поднялась, заговорил с ней вполголоса и монотонно. То, что он произнес потом, поразило Паолину до глубины души, и эпизод этот остался у нее в памяти на долгие годы:

-Повторяющиеся содержательные комплексы, составляющие основу любого устного или письменного произведения, госпожа Лотяну, условно называют «бродячими сюжетами». В 1916 г. Жорж Полти выделил тридцать шесть базовых драматических ситуаций. Обычно они заимствуются литературами разных народов, перемещаются в пространстве и во времени, варьируются … Тем не менее, они устойчивы и значительное время остаются без особых изменений. Разумеется, эти сюжетные комплексы исчисляемы и конечны.
Мальчик заметил, что его слова привели учительницу в ступор, и, ехидно прищурив
глаза, хмыкнул, затем помолчал мгновение и вновь оглядел класс, занятый своими делами. Паолине показалось, мальчишка издевается, общаясь к ней, как с несмышленой девочкой.

-  Возьмем, к примеру, рассказы и притчи известных всем сборников «Панчатантры»,  «Тысячи и одной ночи» или басен Эзопа, наконец, - продолжал юнец, нахально улыбаясь в ответ на ее откровенную растерянность. – В течение двух тысячелетий они не утратили смыслового единства,  хотя на пути эволюции приобрели множество территориальных и национальных вариантов, модификации которых зависели от разных причин, начиная от расовой принадлежности этносов, геополитических статусов стран, специфики культурно-конфессиональных сфер и т.д., и кончая, например, особенностями климатических зон.

Произнеся свой монолог, подросток сузил победно заблестевшие глаза, вновь стрельнул ими на класс и улыбнулся учительнице хитрой улыбкой.

-Панча…что? – только и смогла невпопад переспросить его растерянная учительница.

Ее изумило не только то, что бестолковый парень откуда-то узнал имя Эзопа или Панча…как там? – но  и без запинки произнес вслух такой сложный монолог со множеством иностранных слов, который она сама толком не поняла.

Рассердившись на свое непонимание больше, чем на ученика, она остановила его окриком:

- Где ты про это прочитал? Кто это тебе такого наговорил?
Мгновенно устойчивый гул голосов смолк, весь класс оторвался от своих привычных занятий, заинтересованный громким возгласом педагога. Дети насторожились.

Филиппе Лазару толкнул под столом Санду Кузу, с которым играл в самодельные карты:

-Слышь, училка опять пытает Беллонеску… Вот чудила!

-Угу, - согласился парнишка. - Он же, как  всегда, несет околесицу. Я тебе так скажу, Лазару: все женщины – дуры, даже училки!

-Неужели не поняла до сих пор? – Мальчики, отложив на время карты, захихикали и приготовились к потехе. Однако их ждало разочарование.

В этот момент прозвенел звонок с урока, Иону взял со стола какой-то листок бумаги и спокойно протянул его учительнице:

-Я прочел вслух вот отсюда.

И показал пальцем на строчку. Та с облегчением вздохнула:
-А-а, так ты это просто прочитал?

-Ну конечно, госпожа Лотяну!

Ученик согласно кивнул, приготовившись вместе со всеми выйти из класса.
-Ну, что ж, - поджав губы, с иронией произнесла Паолина на прощанье, - вижу: читать ты уже научился. Значит, не зря мы тебя учили девять лет!


Дети рассмеялись в ответ, поняв, что литераторша просто заставила Иону читать вслух, и  побежали домой. И Тереза с ними.

Потом учительница рассказала ее матери, как все произошло.

Паолина тоже собралась уходить. Она сложила в объемистую свою сумку стопку тетрадей на проверку, добавила несколько книжек по литературе и защелкнула золоченый замок. Затем расставила на столе в порядке ручки, фломастеры, карандаши. Схватила листок, который показал ей Иону, и хотела было уже смять и выбросить, не читая, в пластиковую урну для бумаг, но в последний момент что-то ее остановило, и она развернула бумажку.

Там рукой ее ученика было написано следующее:
 
-Лев Толстой в «Анне Карениной» и «Крейцеровой сонате» описывает мощь собственного сексуального влечения, анализирует  проблему гендера, Федор Достоевский в романе «Игрок» показывает эффект игромании на примере личных ощущений. Подобный исследовательский подход можно обнаружить у многих художников, хотя бы, например, у Босха или Марка Шагала. Сюрреалистические полотна Сальвадора Дали –  результат потока сознания в процессе засыпания. Однако возможны и полностью выдуманные сюжеты, к таким относятся, к примеру, «Дон Кихот» Мигеля Сервантеса или «Маленький принц» Антуана Сент-Экзюпери… Впрочем, вся мировая фантастика, мистика или, к примеру,  детективный жанр – тоже авторские измышления. Богатство сюжетов мировой литературы от Платона до Кафки или от Апулея до Ортеги-и-Гассета  свидетельствует о том, что воплощенные в произведениях художественные замыслы являются трансформацией мифопоэтических систем разных народов или оказываются полностью воображаемыми мирами, возникшими в творческих лабораториях писателей. Чем выше талант автора, тем сложнее сюжеты, комплексы мотивов, картина мира, нарратив.


Никакого развернутого рассуждения о бродячих сюжетах, которое парень выдал экспромтом несколько минут назад, не оказалось и в помине! Кроме предпоследней фразы.

Мальчишка ее обманул.

Испугавшись за свой рассудок – уж не показалось ли ей все случившееся? -  Паолина перечла написанное. Оно оказалось еще более заумным, даже странным, чем только что высказанное юношей вслух. Да еще странное имя Ортеги-и-Гассета резануло сознание: если имя  Платона ей все-таки было смутно знакомо, хотя она и не знала, о чем тот писал, то об Ортеге уж точно никогда не слыхала.  О Кафке, кажется, что-то такое слышала, сама, правда, не читала.

Самое интересное в этой истории было то, что, испытав неприятное потрясение, Паолина больше никогда и ни о чем не спрашивала странного парня Иону, следуя опыту своих умудренных коллег.

В классе было больше половины идиотов, ну, не оставлять же их без аттестатов! Педагоги не имели права срезать на экзаменах слишком многих: такой результат ложился  пятном на всю школу, или – того хуже – начальство посчитало бы это  непрофессионализмом, политической недальновидностью, потому что  наша молодежь – самая передовая в мире.

Да, забавно было наблюдать за  учителями, которые думали, будто Иону что-то знает лучше других.

-Вот дураки! – делились впечатлениями школьники. - Ну откуда он там что-то знает?
-Он, наверно, и читать как следует едва умеет, - высказал догадку недоросток Штефан Андруце. Из-за этого недостатка  бедолаге вечно доставалось больше всех тумаков, да и на физкультуре приходилось терпеть издевки. Мальчишке было приятно хотя б на миг почувствовать превосходство.

Пеппино Кроитору тоже принял участие в обсуждении дурацкого поведения Лотяну.
-Его переводят из класса в класс, чтобы не портить отчетность перед жудецким начальством, - по-взрослому веско заключил парень.

-Да, ребята, учителя – тоже люди, и они ошибаются, как ни крути! – выкрикнул Филиппе, и вся ватага ребят, пересмеиваясь, отправилась по домам.

Действительно, разве умный человек  может воспринимать всерьез ответы спросонок, которые выдает помощник конюха? А эти наивные педагоги настораживаются, начинают допытываться, какие еще мысли есть в голове этого мальчика.

А мальчику все это внимание быстро надоедало, и он становился самим собой: терялся, мямлил что-то такое несусветно глупое, что его оставляли в покое.

Учителя понимали: парень просто случайно угодил в точку. А ему это, наверное,  и нужно было. Он снова успокаивался и задремывал.