Фальшивки по нужде

Только что прочёл интереснейшую статью о коллекции Бернса в Пенн ильвании, Америке, и вспомнил одну из своих биографических историй, связанных с копированием импрессионистов.

Но, начну моё описание с юношества.

Мне было 14, когда мои родители развелись и в суде, когда меня спросили, с кем я предпочитаю быть, с мамой, или папой, я, без долгого раздумья, сказал, что буду с папой. В это время, моему брату Мише, было четыре года. Я считал, что мама поступила неправильно, покинув папу, перейдя к другому человеку, который позже стал её мужем-Борис Львович Флейтман.

После развода две небольшие комнаты в огромной коммуналке на Разъезжей улице 38 в Ленинграде были разменены на две небольшие комнаты, тоже в коммуналках, одна на Суворовском Проспекте, для мамы с Мишей, а другая, на Обводном Канале, дом 83, в квартире номер один, на первом этаже для пары и меня. Папа часто бывал в командировках. Как архитектор, он должен был ездить на авторские надзоры, наблюдать за строительством свих объектов, а я был предоставлен самому себе, но, тем не менее, был занят: ходил в кружки для рисования, пел в хоре во Дворце Пионеров на Фонтанке, активно занимался спортом.

Как я понимаю, финансовое положение у папы было очень тяжелое. Он должен был платить алименты за Мишу.

Премию за город Дубно, который он проектировал, ему не дали. Вместо премии он получил медаль за оборону Ленинграда, а затем, его тут-же уволили с работы, и другую он не сразу нашёл, а тут ещё и развод. Он страшно любил маму, и мне было больно наблюдать, как он переживал  ситуацию.
Я же увлекался рисунком и экспериментировал с масляными красками. Денег, которые мне оставлял папа, хватало только на проезды на трамвае, или автобусы, и на батоны, иногда с маслом.. Дома у нас, в основном, был чай и кефир на утро. Очень часто папа поджаривал на сковородке капусту с луком и я это блюдо очень полюбил. Очевидно, капуста была дешёвая.
Однажды, когда папа уехал надолго, я решил заработать сам. У меня была книжка с репродукциями русских художников. Больше всего мне нравилась картина Поленова "Московский Дворик". Я решил сделать копию её масляными красками. У меня хранился большой лист картона. Я берег его, на случай, когда стану лучше рисовать и писать. И вот, случай представился. Я загрунтовал картон, следуя инструкции великих мастеров: часть столярного клея, титановые белила, небольшая часть растёртого мела, глицерин. У меня был небольшой набор кистей для масла, масляные краски в тюбиках, терпентин, льняное масло и дамарный лак. Примерно через неделю тщательного копирования, мой дворик был готов. Я чувствовал, что моя копия была не хуже работы Поленова. Чтобы картина не повредилась в нашей маленькой комнате, я поместил её в щель, между шкафом и стеной. Там она была в сохранности. Другого такого места в нашей комнатушке, невозможно найти.
В субботу, на большой барахоловке за мостом Обводного канала, около Лиговки, можно будет продать мою картину. Она как раз высохла.
Был только один способ нести её, это свернуть её в большой рулон и обвязать верёвкой, и подмышку. Так я  и сделал.. Чего только там не продавали? Глаза разбегались. Помню только одно: цветной пестроты не было. Это была единая серая масса людей. Ничто не выделялось красками, и это понятно: война была за плечами, но яркая жизнь ещё не наступила.
Я ходил по рынку, не зная, как же мне продавать свою картину? Наверное, меня будут спрашивать, что я такое несу? Тогда я с гордостью разверну свой картон и продемонстрирую своё творение, но никто меня не спросил и я проходил так часа три, а может и больше. Рынок закрывался. я так и ушёл домой. Благо, идти было недалеко.
В какой-то мере, эта неудача отложила в моём сознании след о том, что я не продавец. Это ощущение так и осталось со мной на всю жизнь.

Очевидно обезьянья способность копировать заложена во мне природой. Я постоянно прослеживаю это качество в течение жизни и способность к повтору в разных сферах деятельности, но это не мешает мне также, двигаться своим путём.
По прибытии в Америку, меня поселила спонсирующая организация в полузаброшенный отель Saint George, расположенный в одном из самых престижных районов Манхеттена-Brooklyn Heights, совсем рядом с Вруклинским мостом. Перейдя улицу по диагонали, находился магазин по окантовке картин, владельцем которого был высокий, худощавый приветливый человек, который, кстати, знал достаточно хорошо Русский язык. Как всегда, мне повезло. Он с удовольствием предложил мне работается ним. Для меня это была очень полезная школа. Я приобрёл дополнительную професси,. Съэкономившая мне в дальнейшем  деньТолько что прочёл интереснейшую статью о коллекции Бернса и вспомнил одну из своих биографических историй, связанных с копированием импрессионистов. Но начну моё описание с юношества.
Мне было 14, когда мои родители развелись и в суде, когда меня спросили, степи я предпочитаю быть, с мамой, или папой, я, без долгого раздумья, сказал, что буду с папой. В это время, моему брату Мише, было четыре года. Я считал, что мама поступила неправильно, покину пару, и перейдя к другому человеку, который позже стал её мужем-Борис Львович Флейтман. После развода две небольшие комнаты в огромной коммуналке на Разъезжей улице 38 в Ленинграде были разменены на две небольшие комнаты, тоже в коммуналках, одна на Суворовском Проспекте, для мамы с Мишей, а другая, на Обводном Канале, дом 83, в квартире номер один, на первом этаже. Папа часто бывал в командировках. Как архитектор, он должен был ездить на авторские надзоры, наблюдать за строительством свих объектов, а я был предоставлен себе, го, тем не менее, был занят: ходил в кружки для рисования, пел в хоре во Дворце пионеров на Фонтанке, активно занимался спортом. Как я понимаю, финансовое положение у папы было очень тяжелое. Он должен был платить алименты за Мишу, премию за город Дубно, который он проектировал, ему не дали. Вместо премии он получил медаль за оборону Ленинграда, а затем, его тут-же уволили с работы, и другую он не сразу нашёл, а тут ещё и развод. Он страшно любил маму, и мне было больно наблюдать, как он переживал  ситуацию.
Я увлекался рисунком и экспериментировал с масляными красками. Денег, которые мне оставлял папа, хватало только на проезды на трамвае, или автобусы, и на кино. Дома у нас, в основном, были батоны с маслом, чай и кефир на утро. Очень часто папа поджаривал на сковородке капусту с луком и я это блюдо очень полюбил. Очевидно, капуста была очень дешёвая.
Однажды, когда пара уехал надолго, я решил заработать сам. У меня была книжка с картинами русских художников. Больше всего мне нравилась картина Поленова "Московский Дворик". Я решил сделать копию масляными красками. У меня хранился большой лист картона. Я берег его, на случай, когда я стану лучше рисовать и писать. И вот, случай представился. Я загрунтовал картон, следуя инструкции великих мастеров: часть столярного клея, титановые белила, небольшая часть растертого мела, глицерин. У меня был небольшой набор кистей для масла, тюбики краски, терпентин, льняное масло и даммарный лак. Примерно через неделю тщательного копирования, мой дворик был готов. Я чувствовал, что моя копия была не хуже работы Поленова. Чтобы картина не повредилась в нашей маленькой комнате, я поместил её в дели, между шкафом и стеной. Там она была в сохранности. Другого такого места в нашей комнатушке, невозможно найти.
В субботу на большой барахоловке за мостом Обводного канала, около Лиговки, можно будет продать мою картину. Она как раз высохла.
Был только один способ нести её, это свернуть её в большой рулон и обвязать верёвкой, и подмышку. Так я  и сделал.
Барахоловка была большая. Чего только там не продавали? Глаза разбегались. Помню только: цветной пестроты не было. Это была единая серая масса людей. Ничто не выделялось красками, и это понятно: война была за плечами, но яркая жизнь ещё не наступила.
Я ходил по рынку, не зная, как же мне продавать свою картину? Наверное, меня будут спрашивать, что я такое несу? Тогда с гордостью разверну свой картон и продемонстрирую своё творение, но никто меня не спросил и я проходил так часа три, а может и больше. Рынок закрывался, и я так и ушёл домой. Благо, идти было недалёко.
В какой-то мере, эта неудача отложила в моём сознании след о том, что я не продавец. Это ощущение так и осталось со мной.

Очевидно обезьянья способность копировать заложена во мне природой. Я постоянно прослеживаю это качество в течение жизни и способность к повтору в разных сферах деятельности, но это не мешает мне двигаться своим путём.
По прибытии в Америку, меня поселила спонсирующая организация в полузаброшенный отель Saint George, расположенный в одном из самых престижных районов Манхеттена-Brooklyn Heights, совсем рядом с Вруклинским мостом. Перейдя улицу по диагонали, находился магазин по окантовке картин, владельцем которого был высокий, худощавый приветливый человек, который, кстати, знал достаточно хорошо Русский язык. Как всегда, мне повезло. Он с удовольствием предложил мне работается ним. Для меня это была очень полезная школа. Я приобрёл дополнительную профессию. Съэкономившая мне в дальнейшем  деньги. Рамочный "бизнес" в Америке поставлен на большую высоту.
Поселившись в этой гостинице, я быстро нашёл реставрационную работу в одном из антикварных магазинов на главной улице "Montegu". Там я реставрировал всё, что попало: от резьбы по дереву, утраченные элементы скульптур из слоновой кости (до запрета пользования этого материала), серебро, керамику, го только не картины. Просто никто не приносил, а вот к Стиву, пришёл один человек и принёс живописную работу на доске. Авторской подписи не было, но, судя по доске и характеру жанровой сцены, живопись была написана голландским мастером и, как я предполагал, относилась к 15 -16 му столетию. Изображение было желтовато-коричневым, каким мы часто видели старые работы, предполагая, что они так и должны выглядеть, потому что так и писали старые мастера. Таков был стереотип.
Правду говоря, получив такую работу в свои руки, я несколько волновался, как бы не повредить написанное. Зная очень хорошо материалы, я имею в виде в данном случае не масло, акварель, пастели, и другие, используемые для создания произведений искусства, но и другие химические средства, скажем для растворения покрытий различного рода, я прикинул несколько, которые бы мне могли послужить при этой работе. Посоветоваться мне было не с кем. После пробы, я обнаружил одно средство, которое точно, не испортит картину. Я знал, что реставраторы хранят секреты своего ремесла, потому что есть работы, реставрация которых стоит бешеные деньги, и часто, оценивается в зависимости от стоимости живописного произведения. В то время, я был очень далёк от таких рассуждений.
Обнаружив нужный раствор, я отреставрировал работу за час. По мере реставрации, я был в шоке, увидев ярчайшие цвета красок. Неужели именно так писали старые мастера? Работа в моих руках смяла, как бриллиант. Конечно , не зная цены работы, а так же, как оценить свой т уд, кажется. Я согласился на оплату в 25 долларов. Заказчик был ошеломлён. Он долго рассматривал свою картину, как если бы он видел её впервые. Я внимательно следил за выражением его лица, побаиваясь в душе, что он мог сказать, что работа переписана, что это не оригинал, а подделка. Наконец, он поднял голову. Видно было, что он поражён, удивлён, и страшно рад. У меня отлегло от сердца. Я заметил, что и Стив был рад успеху.
Прошло несколько месяцев. Очевидно, телепатия всё-таки существует. Ещё одна небольшая история о копировании старых мастеров. (Надеюсь меня не посадят, а если "да", то, не так скоро. Буду надеяться, что мой рассказ будет принят, как литературное произведение.
Мне позвонил один человек по рекомендации. Сейчас не могу сказать, кто рекомендовал. Он привёз в рулоне из России картину маслом какого-то художника. Подписи не было. Сама работа была написана в стиле Писарро. На картине был написан уличный вид, слегка сверху, перспектива деревьев. Характер домов напоминал Францию. Даже стиль, манера, напоминали Писарро. Заказчик просил поставить подпись Писарро. Возможно, многие не знают, что если просто сымитировать подпись, то экспертиза легко обнаружит подделку и это может обернуться плохо для "реставратора". Дело в том, что по прошествии времени, химический состав масляных красок меняется. Поэтому, необходимо знать, как сделать краску с одинаковым химическим составом. Я приобрёл нужные материалы, а также специальный прибор, чтобы убедиться что подпись старая, того-же времени, как и масло, которым Писарро писал работу, пошёл в Метрополитен Музей, внимательно изучил подпись, просмотрел в Публичной Библиотеке все книги с работами Писарро, тщательно скопировал подпись, и, вернувшись домой и, приготовив правильную смесь, подписал работу. Получилось идеально. Особым инструментом проверил, если краска соответствует времени Писарро.. По окончании, прокрыл работу дамарным лаком и дал ей высохнуть. Заказчик был доволен. Я тоже. Единственное "но". Он сказал, что заплатит, когда работа будет продана. В сделках я разбирался очень плохо, и даже не взял задатка. Я всегда доверял людям.
Так как я не жил на такого рода работы, я даже забыл об этой реставрации.. Для меня интерес заключался в познании нового, это было и есть наивысший стимул к тому что я делаю.

Через пару лет я шёл из магазина, недалёко от того места, где жил мой заказчик. Кто-то легко хлопнул по моему плечу. Это была молодая женщина.  И
"Извините, кажется, вас зовут Григорий Гуревич?".
"Да, вы правы, это я".
"Я рада, что узнала вас. Когда-то мой папа сделал вам заказ. Я тогда была подростком, но вас запомнила."
"Это просто невероятно".
"Да, неожиданная встреча, а у меня уже дочка растёт. Ей сейчас три годика". "Неужели прошло столько лет? А как ваш папа?"
Мне хотелось подвести разговор к оплате за мою работу. Могло быть так, что он мог продать работу за хорошие деньги какому-нибудь коллекционеру.
"Вы знаете, он же был очень болен, когда вы с ним встретились и, вскоре после этого, он скончался."
"Я очень сочувствую вам."
Я понял, что о картине тему затрагивать не стоит. Если бы эта женщина что-либо знала о моей работе, она-бы и сама подняла эту тему.
"Я был рад с вами встретиться, и я желаю вам всяческих удач". 
"Вам также".
Больше мы никогда не встретились.

Не исключено, что эта работа впоследствии явилась частью знаменитой коллекции Барнума, ведь он запретил делать исследование работ своей коллекции, а ведь не зря.Так появилась на свет ещё одна работа Писарро.

Несколько лет спустя, я с моим сыном Алексом, проводил лето в доме его бабушки Иренки. Она была очень общительная и душевная женщина и у неё было много друзей. Одна из её знакомых работала в  Братиславском Аэропорту. В один день она появилась с вопросом, взялся ли бы я сделать копию двух картин: одна работы итальянского художника Пармиджанино............четырёх фигурная, размером 80-60 сантиметров, а вторая,."Остров Мёртвых" швейцарского художника Арнольда Бёклина. Её начальник-директор Аэропорта в Братиславе, хотел бы заказать копии этих картин. Он со своей женой посетили Музей Уффицы во Флоренции и он влюбился в эти работы.
Я с радостью согласился. Сумма была для меня,  в то время, вполне подходящая, а главное, мне не надо было самому о ней договариваться. Я купил холст и подрамник по размеру подлинника, натянул по-старинке гвоздиками и загрунтовал. Образцом оригинала послужила иллюстративная книга с крупными фотографиями, купленная заказчиком в музее Уффицы.
Как только холст высох, я сделал подмалёвок маслом. Это заняло пару дней. Подмалёвок должен органично перейти в законченную работу и его надо делать, планируя окончательный вариант.
Но самое главное, было не это.
За два года до этого заказа, у меня была персональная выставка в Ситон Нолл Университете, в Нью Джерси. Его создала, глубоко религиозная женщина, по имени Ситон.
Меня заинтересовала её судьба и я буквально "проглотил" её биографию. Как часто в моей жизни случается, и здесь произошло необычное совпадение.
Ситон не была религиозной. Она не ходила в церковь и не молилась богу. Выйдя замуж, у неё появилось, по-моему, двое детей. Она и её муж решили поплыть на корабле в Италию. Уже близко к берегу, ему стало плохо. Врач поставил диагноз-тиф. Ему запретили высаживаться в Италии и на специальной лодке доставили на остров, на котором заканчивали свою жизнь обречённые на смерть больные тифом, и другими неизлечимыми в то время заболеваниями. На корабле оказался священник, который морально смог поддержать, совершенно убитую горем женщину. На остров никого из здоровых людей не пускали, чтобы эта болезнь не распространялась. Под влиянием моральной поддержки бедная женщина смогла перебороть свои переживания и стала глубоко религиозной. Вернувшись в Америку, она создала несколько религиозных школ и спансировала создание Ситон Нолл Университета, в котором я и выставил свои работы. В благодарность за предоставленное мне помещение, я создал цементный небольшой бюст Mother Citon, и подарил его Универстету. В свою очередь, администрация сделала мне предложение, начать работать над групповой, четырёх-фигурной скульптурой для округлого двора Университета. Для меня это было честью сделать такую работу, и я с рвением, даже не договариваясь о деньгах, как я всегда поступаю, вопреки законам дела, сделал эскизы и стал работать над осуществлением скульптурных набросков, но, именно в здании, прилегающим к этому двору, возник пожар, и деньги, предназначенные на скульптуру, пошли на ремонт сгоревшего участка. Тогда устроители моей выставки предложили мне должность профессора, и, осенью начать преподавать в Университете. В этот период я преподавал в двух художественных заведениях: одно, Училище Прикладных и Изящных Искусств в городе Нюварк. Это одна из старейших Художественных школ вблизи от Нью Йорка, а вторая, я был Профессором большого и известного университета Сант Джонс в Квинсе. Работа в СетонтНолл Университете была бы ближе к моему дому, упростила-бы поездку в разные места, а, также, увеличила бы значительно мой финансовый статус, но, судьба опять распорядилась по-своему. Так как я каждый год уезжал путешествовать на четыре месяца, за время моих странствий университет взял на работу другого скульптора. Так я пропустил возможность, но, благодаря своей философии, это меня не огорчило. Так случилось , что этот скульптор через год после этого умер от рака лёгких. Я видел его работы и они мне очень нравились. Одна из его скульптур-бронзовый бюст одного из литературных героев украшает вход в библиотеку в городке Байонне, недалёко от Джерси Сити, где живу я.
Так что, когда я писал "Остров Мёртвых", я представлял себе, что картина была написана именно о Mother Citon. Я полностью вошёл в судьбу этой женщины.

Онажды у меня появилось предложение преподавать уроки живописи в частной квартире одной женщине в годах. В это время я нуждался в дополнительном доходе. Я позвонил и мы договорились о часах и оплате. Названная за час преподавания сумма меня больше, чем устраивала, а так как я преподавал группе студентов в том же городке, у меня занимало ровно десять минут, чтобы подъехать на машине к дому моей новой ученице.
По нашему словесному договору, я должен преподавать раз в неделю по часу сразу, после окончания моих классов с моей группой учеников.
Жила эта женщина на первом этаже, в небольшом многоквартирном кирпичном доме на углу одной из основных улиц этого тихого городка.
На мой звонок дверь открыла поседевшая, но, с очень аккуратной причёской, молодящаяся, но, в годах, прихрамывающая женщина, очень стильно, но, не чересчур, одетая во всём чёрно-белом, туфли, юбка и шёлковая блузка. Видно было, дама следит за собой, не позволяя себе распускаться, невзирая на храмоту, и, как я сразу понял, одиночество. После небольшой, чистой и аккуратно прибранной прихожей, она предложила мне пройти в большую комнату, где в центре уже стоял мальберт, чистый, натянутый на подрамник холст и рядом лежала палитра, уже с выдавленными красками, рядом, на дополнительном небольшом столике, кисти, терпиноид, льняное масло и дамарный лак. Рядом лежал небольшой лоскуток тряпки, для вытирания кистей и рук.
На большом ковре, закрывающим почти весь пол, в углу, слегка отступая от стены, стоял большой рояль фирмы Стайнвей и прямоугольный мягкий, обитый чёрной кожей пуфик для пианиста. Было ясно, что моя ученица играет на фортепиано. В двух углах, симметрично по отношению к большому окну, занимающему больше половины стены, стояли большие китайские вазы с ветками и зеленью. Они стильно дополняли простой, но со вкусом подобранный интерьер. Моя ученица, я назову её Мисс Джейн, предложила мне выбор: фруктовый сок, лимонад, тли простую воду. Я вежливо отказался, зная, что один час пролетит за несколько минут. Тогда она предложила мне сесть на стул, стоящий перед мольбертом, а сама села рядом, чтобы видела, что происходит на холсте,
Я обратил внимание , что на стенах висят работы, как я догадался, написанные ею ранее. Работы не блестели мастерством, но я не собирался заниматься критикой. Это не входило в мои планы, а, кроме того, я научился держать язык-за-зубами, если тебя не спрашивают. Она поймала мой взгляд и коротко прокомментировала," Это я писала до моего инсульта".  Теперь стало понятно, почему она похрамывает.
Моё правило, не встревать со своим мнением, меня порадовало. Я мог бы её сильно обидеть и расстроить. А зачем это делать? Я давно понял, что незатребованный критика к добру не приводит.
Итак, я ещё не совсем понял, в чём заключается мой урок.
Мисс Джейн протянула мне толстую книгу, открыв её на на натюрморте Сезанна. "Я хочу, чтобы. В начали с этой работы".
Не надо было догадываться. Моё преподавание заключалось в том, что я должен копировать работы импрессионистов на холстах, приготовленных Мс Джейн, точно по размеру оригиналов.
Я не возражал. У меня уже был богатый опыт копирования импрессионистов.
ОТСТУПЛЕНИЕ.
Я вспомнил мою эмиграцию, когда я и Гена, бывший студент Академики Художеств в Ленинграде, сняли одну комнату на двоих, за которую платили 26,000 лир, то-есть по 13,000 с одного (тогда один доллар был равен одной тысяче лир), будучи без денег, Гена нашёл для нас халтуру в одной из Римских галлерей, писать по иллюстрациям работы импрессионистов за 15,000 лир за каждую картину.
Мы рьяно взялись за такой заработок. И у. Ноя и у него были свои кисти, мы докупили масляные краски, разбавители, и тут-же приступили к делу. Мальбертами служили стулья. В открытой книге, лежащей между нами, по одной иллюстрации на каждого. Мы так "навострились", что шпарили по одной работе за день. Мы копировали всех, кроме Ренуара и Сёра, не помню, кого было копировать труднее, но мы успевали писать по одной работе за день от восхода до заката, пока. Ветер в комнате позволял. Гена по носил деньги и мы могли позволить себе даже мороженое, дополняя его к вегетарианской по нужде диете. Конец этой халтуре пришёл тогда, когда, в один день, Гена приехал из Рима с выпученными от гнева глазами. У него и без гнева были огромные, округлые глаза, но тут, они просто выходили из орбит. "Представляешь себе? Это. Наглец, владелец галлереи, выставил наши с тобой работы а свою витрину в шикарных позолоченных рамах, и, знаешь сколько они стоят? Угадай! Не угадаешь-3500 000 лир, то-есть, 350,000 долларов!!!!!! Я, когда это увидел, я сказал, что мы больше ни одной копии не будем ему делать".
Так, наш небольшой приработок и закончился. Но опыт быстрого копирования был приобретён.
ПРОДОЛЖЕНИЕ МОИХ "КЛАССОВ".,
Экономя время, вопросов я не задавал, но, умея полностью концентрироваться, я отработал систему, за один час делать композицию и подмалёвок, а на следующем "классе", полностью заканчивал одну работу. Естественно, время на предварительный рисунок углём, тли карандашом, я не тратил, а предвидя следующий цвет, сразу набрасывал композицию нужным цветом, чтобы он был основой окончательного варианта. Вот что значит масло! Это вам не акварель, в которой должна быть чистота и прозрачность!
Одним словом, за десять недель, по часе в неделю, я написал пять работ: Мане, Сезанн, Гоген, Моне, и, кажется ещё раз Сезанна.
Когда я появился на свой последний класс, я заметил, что мисс Джейн подписывает своё имя на работах. Я вежливо заметил; " Дорогая Мисс Джейн, в лучшем случае, вы могли-бы написать:
"Копия ....... работы, написанная рукой Мисс Джейн .......".
"Это не имеет значения. Работы пойдут в подарок моим сыну и дочери в Калифорнию". Я попрощался, и больше мы не виделись.

Григорий Гуревич, копирайт, Август 19, 2917 год, Шопрон, Венгрия.