Глава 6. Новая родина. Первые деяния

назад, Глава 5. В лесу: http://www.proza.ru/2017/08/17/409


                ...он поскользнулся, как и Незнайка, и, прокатившись на животе по наклонной
                плоскости, полетел в подлунный колодец. Спустя некоторое время он заметил,
                что выскочил из колодца и летит на страшной высоте с раскрывшимся парашютом
                над каким-то приморским городом. Сильный ветер нёс его в сторону. Постепенно
                снижаясь, Пончик пролетел над приморскими городами Лос-Свиносом и
                Лос-Кабаносом. Уже значительно снизившись, он подлетел к городу
                Лос-Паганосу, но изменивший своё направление ветер понёс его в сторону
                моря...
                Н.Н. Носов, «Незнайка на Луне»


    – Хрусь! – вдруг под ногой Бобрисэя писклявым нахальным голосом заявила о своём существовании какая-то микроскопическая ветка, и он решил, что это, наконец, есть повод остановиться и, упав на спину, смотреть в непроницаемый полог леса, вздыхать и говорить: «фу-ух... у-ух...» и тому подобное.
    Так что можно было подумать, что он самый несчастный в мире человек, ну в смысле, то есть, бобр.
    И я, поскольку сказочникам полагается так же бесцеремонно встревать в мирное течение повествования, расскажу вам ещё немного об этом лесе, о котором вы и так уже довольно много слышали. Правда, я сам пока что почти ничего больше о нём не знаю, но кое-что всё-таки произнести могу.
    Например, можно рассказать о том, что сейчас происходит над сводами леса и чего Бобрисэй, в изнеможении распластавшийся на мягком мху, и Ничкиса, скромно восседающая неподалёку на каком-то невзрачном кустике, видеть не могут.
    Деревья здесь достигали уже огромной, недоступной обычному полусонному взору высоты. Кроны их в полусумрачной головокружительной высоте образовывали собой сплошной, непроницаемый как для солнечных лучей, так и для всякого хотящего взлететь ввысь, покров. Ветви древес там переплетались наподобие шевелюры какого-нибудь ветхо-давнего жителя джунглей, образуя собой невообразимо огромный зелёный валенок. Но эти переплетения отнюдь не были постоянными – этот невообразимый ковёр, так сказать, постоянно менял свой рисунок, находясь в непрестанном колебании и непредсказуемом движении, как морские волны или змеи на голове древней Медузы. Сознаюсь, что, судя по этому описанию, картина как будто вырисовывается не слишком приятная. Но всё же не совсем так было на самом деле. И...
    Впрочем, мне нужно сказать сейчас не об этом.
    Так вот, этот, на первый взгляд, непроницаемый полог имел-таки в себе особые, конечно же, сокрытые пролёты, чтоб иметь возможность проникать изнутри этого леса – наружу, туда, где царило солнце, свежее дыхание ветра и бесконечное ликующее пространство полёта... Однако там, снаружи, вопреки, быть может, вашему ожиданию, совсем нет певчих птиц, ни стрижей или ласточек, которые воспевали бы это чистое, как  рождение, пространство своею песнью или своим полётом. Не жужжали там и шмели или пчёлы, не трепетали в воздухе, как радужное видение, стрекозы, не блистали всеми цветами мира разнообразные жуки, не перескакивала там с ветки на ветку или с лианы на лиану никакая весёлая обезьянка, никакая белка-летяга не очерчивала лесной прогал своим пышным хвостом...
    Нет, не звучала там песня, и иные фигуры царили там. Это были тёмные ловчие птицы, совсем уже не старавшиеся скрыться в облаках, чтобы подстеречь свою жертву, – они парили над единой кроной этого леса, как мрачные вестники завершившегося побоища. Не мог их миновать никакой летучий путник или случайный странник – не было ему ни пролёта, ни пропрыга в Мрачную Страну, не мог туда проникнуть никакой летающий, кроме них. Не могла там раздаваться никакая небесная песнь, кроме их поднебесного клекотанья и скрежета.
    Видно, никто здесь от страха неминуемой смерти не смеет петь и летать... Видно, птицы здесь, если и остались какие, уже бегают по земле, скрываясь между камнями и кочками, как мыши... И всё огромное пространство, которое исчерчивали своими крыльями тёмные контуры, было ровно-пустынным. Только где-то, в необъяснимой горной дали, почти полностью сокрываемой туманом и испарениями этой влажной лесной долины, восходила в воздух какая-то иная крона, но ветви её были пострижены, как в каком-нибудь парке, и только чуть виднелись из-за смутных то ли скал, то ли зубцов какой-то стены...
    А здесь – если замечали эти стражники нечто подозрительное на земле, то тотчас же устремлялись туда в хищном пике через тайные пролёты, раскрывавшиеся пред ними так, как если бы все эти древеса имели бы ум и исполняли бы единое с этими птицами действие. Видимо, это были кроны таких деревьев, в которых не укрываются, не могут укрыться небесные птицы. И что примечательно – не было ни на одном из этих деревьев нижних сучьев, ни хотя бы их остатков, как на соснах в корабельном лесу, – нет, была на них только крона, каменные же стволы их были таковы, что никто не мог с земли подняться к их высотам, среди которых царили эти тёмные тени... Впрочем, я даже не решился бы называть этих летающих птицами. И в этом сумрачном мире имели они свои наименования... Но обо всём – в своё время.
    Ну и достаточно о них – не слишком-то приятно их рассматривать... Давайте лучше вернёмся к нашим друзьям.
    А Бобрисэй... Ох, уж эта молодость!
    Вот послушайте, что с ним дальше произошло.
    Он уже поднялся и снова ступал по тропинке несколько повеселевшим шагом. Несмотря на ветвяно-листвяной щит, простиравшийся высоко над ними, узкая тропинка была хорошо заметна. Сначала они, кажется, даже не подумали – почему, но в один какой-то момент Ничкиса осторожно тронула Бобрисэя крылом.
    – Смотри, – прошептала она. – Какое обслуживание!..
    Бобрисэй понял её иронию и тоже усмехнулся, увидев то, на что она показывала. По сторонам тропинки в некотором отдалении стояли невысокие столбики флуоресцентных гнилушек, испускавших мерный зеленоватый свет... Ну что ж. Кажется, путников здесь встречают.
    Они переглянулись, и бобр тихонько тронулся дальше. Он прошёл уже, кажется, довольно много, и тут...
    – П-пэу-у! – зацепилась ему за макушку и улетела в сторону, как струна, лиана.
    – И откуда она взялась-то? – прошептал Бобрисэй.
    Но видеть во всём обязательно чьи-то козни как-то было нелепо, и он, потерев лапой место встречи с лианой, снова двинулся в путь. Однако не тут-то было.
    – Дш-дш-дш! – ударила Бобрисэя по лицу еловая ветка, снова исчезая в полумраке обочины.
    – Дф! Дф! – тут же ударил его в живот спружинивший куст, так что Бобрисэй сел на землю, устланную мягким влажноватым мхом.
    Тотчас встав и пройдя несколько шагов, он снова остановился, отплёвываясь и очищая физиономию от налипшей лесной паутины. Ничкиса только улыбалась. Конечно, бобру, не привыкшему к лесным путешествиям, всё это было в новинку, но тихое спокойствие птицы служило ему уверением, что всё это пока ещё  сущие пустяки.
    И тут на тропинке стали расти грибы. Не то чтобы они росли прямо на глазах – нет, они вдруг появлялись на пути, пухлые, как мячики, и источающие слабое свечение, так что они были хорошо заметны. Сначала Бобрисэй их старался обходить или перешагивать, но ещё одна внезапно хлестнувшая по лицу ветка так его раздосадовала, что он с раздражением пнул подвернувшийся в тот момент под ноги гриб.
    Тот так обрадованно пискнул, улетая в окрестные лесные сумерки, что Бобрисэй даже покачал головой, усмехнувшись его интонации. И... когда ему попался под ноги следующий гриб, бобр его опять пнул. Нет, он не прыгал к нему, чтобы его достать – гриб был прямо перед ним, так что, в принципе, так тому как будто должно было и быть.
    – Дф! – сказал гриб и, присвистнув, улетел, а через секунду из полутьмы донёслось окончание фразы: – Т-токль!
    Бобрисэй опять усмехнулся. Стоит ли говорить, что он даже обрадованно припрыгнул, когда увидел следующий гриб. На этот раз он хорошенько разбежался, и... нет, гриб не исчез прямо перед ударом – он так же отправился в восторженный полёт, опять издавши интригующие визги и смачный окончательный шлёп.
    – Послушай... – вдруг сказала Ничкиса.
    – Да ладно тебе! – отмахнулся Бобрисэй. Он даже не стал слушать, что она хотела сказать.
    Конечно, его можно понять – ну кажется, что здесь такого? Однако уже совсем невесёлая птица, нахохлившись на плече юного бобришки, не хотела поддержать его веселья. Бобрисэй всё бегал и прыгал, футболил грибы и махал лапами, а она терпеливо сидела на его плече, как в утлой лодочке в шторм... Но ей пришлось-таки его оставить.
    – А-ах! – воскликнул вдруг Бобрисэй, летя куда-то вниз.
    Впрочем, полёт был не слишком долгим. Это была яма, неизвестно откуда взявшаяся на его пути, когда он вприпрыжку двигался к очередному грибу. Бобрисэй поднял голову и посмотрел вверх. Из краёв ямы зловеще торчали беспорядочные лохматые корни. Чуть светили в её просвет гнилушки. Ничкисы не было. Бобрисэй попробовал карабкаться вверх, но земля тут же осыпалась, как только он взялся лапой за какой-то выступ.
    Отряхнувшись, он снова посмотрел вверх. Конечно, допрыгнуть до края тоже было невозможно.
    – Ничкиса, – тихонько позвал он.
    Ответа не было.
    – Ничкиса, милая, ну, пожалуйста... – плачущим голосом стал говорить Бобрисэй чуть громче.
    И вдруг птица... нет, не показалась на краю ямы – она прыгнула прямо к нему, шипя, как кошка:
    – Тише, тише!
    – Что... – хотел спросить её Бобрисэй, но она так резко стукнула ему крылом по носу, что он недоуменно замолчал. И тут же понял, почему она это сделала.
    Над его ямой со страшным беззвучием пронеслись несколько мрачных крылатых теней. Потом в обратную сторону... У Бобрисэя шерсть на загривке стала дыбом. Потом снова как будто бы стало всё спокойно.
    – Кто это? – выждав паузу, шёпотом спросил он.
    – ПсанАсы, – ответила она так же, шёпотом. – Стражи этого края леса.
    – Откуда ты их знаешь? – опять прошептал Бобрисэй.
    – Я же птица, – неопределённо пожала плечами Ничкиса и выскочила к краю ямы. Осмотревшись, она вернулась назад.
    – Так, – всё ещё тихо сказала она. – Я сейчас принесу тебе край лианы, ты за него схватишься... Только не наматывай его на руку, просто хватайся, понял? – и исчезла в зелёном полумраке.
    Вернулась она довольно быстро. Точнее, вместо неё вернулась лиана. Извилистое её щупальце уходило куда-то в необозримую высоту тёмных крон. Бобрисэй взялся за её прохладную, чуть подрагивающую жилу и осторожно подёргал.
    – Лезь быстрее,  а то нас заметят! – услышал он.
    Бобрисэй не стал ни переспрашивать, ни думать, как это – заметят, если он не вылезет, ведь наоборот... И он пошёл, упираясь лапами в край ямы, который отчего-то уже не осыпался, и упруго перебирая лапами по звенящей в его руках лиане.
    – Фу-ух... – протянул он, выбравшись из глубины. Теперь даже этот гнилушечный свет показался приятным.
    Он устало сел немного в сторонке и спросил Ничкису:
    – Я не понял, что ты такое сказала... что если я не быстро вылезу, то нас заметят – это  как? Разве теперь нас не видят?
    Ничкиса покачала головой и ничего не ответила.
    – Ладно, – сказал Бобрисэй, поднимаясь. – Пойдём дальше.
    Когда они отошли уже довольно далеко от этого места (и странно – или не странно, – но грибы больше им не попадались), Ничкиса тихонько сказала:
    – Всё дело в том... – и остановилась.
    – Угу, – сказал Бобрисэй, чтобы показать, что он слушает.
    – ...Что мы здесь пока что чужие, – задумчиво продолжала птица. – И поэтому нас не видят... Нас как бы и нет ещё здесь. Мы всё ещё там, откуда пришли... Но если мы каким-то образом станем в чём-то похожими... на всё это, – она не глядя обвела глазами окружающий лес, – то нас заметят... – и она опять замолчала.
    Бобрисэй терпеливо ждал, продолжая тихонько вышагивать по ровной уже тропке.
    – ...И тогда одно из двух:  или мы должны будем стать подобными этому во всём, то есть просто стать этим лесом, или...
    И бобрёнок уже не переспрашивал птицу, что – «или», потому что всё и так стало ясно. Он вдруг снова и неожиданно быстро устал. Пройдя ещё какое-то расстояние и не видя никаких изменений в окружающей обстановке, он осторожно протянул:
    – Может быть, отдохнём немножко?
    Но, вопреки его ожиданиям, Ничкиса строго и печально сказала:
    – Нет. Если ты хочешь прийти, то мы должны идти, потому что нам нужно успеть сегодня как можно больше.
    Бобрисэй что-то проворчал, но всё же двинулся дальше.
    – Ничкиса, а я есть хочу, – опять сказал Бобрисэй, когда они прошли ещё стадий пять.
    – Какой же ты обжора всё-таки! – укоризненно, но с лёгкой улыбкой сказала Ничкиса.
    – Ну что я сделаю?! – почувствовав её улыбку, легко воскликнул Бобрисэй, показывая ей пустые ладони. – Молодой растущий организм... Тебе-то хорошо... – и он, наверное, чуть не сказал, что вот, ты едешь у меня на плече, но вовремя запнулся и добавил другое: – Ты маленькая, тебе немного и нужно, а я...
    И от испуга, что она всё поймёт, он прошёл ещё стадий семь, усердно работая лапами, как будто действующим кинофильмом, а не маленьким бобрёнком. Но, конечно, она всё поняла. Однако что тут скажешь? Ведь и правда, в этой стране как-то очень быстро лишаешься сил...
    Они ещё немного прошли, и вдруг – конечно, очень часто приходится произносить это слово, но ведь если идёшь по незнакомой стране, то так и бывает – вдруг тропка, приведшая их к какому-то склону, резко пошла вниз. И тут они увидели огни.
    Нет, это не были огни гнилушек – это были жёлтенькие уютные огоньки, мило теплившиеся в окнах каких-то домишек, беспорядочно расположившихся на берегу блиставшей жемчужно-чёрной гладью речки. И над тем местом, где была река, толща сплетшихся древесных крон делалась чуть реже, и оттуда тепло зеленело сквозь тесные листья дальнее-дальнее солнце...
    Бобрисэй с Ничкисой одновременно посмотрели вверх и вздохнули.
    – Не этот ли свет я видел... – задумчиво сказал Бобрисэй сам себе и спросил Ничкису: – Ну что, пойдём туда?
    Птица молчала. И он шагнул вниз.
    Домишки, толпившиеся возле речки, как случайно брошенные камни, были на вид самыми что ни на есть невзрачными. Бобрисэй с Ничкисой тихонько шли по широкому и хлюпающему грязью проулку. Вдруг из одного дома, который они прошли, кто-то вышел – было слышно, как скрипнула дверь и грузно осели доски крыльца... Но никто ничего не сказал, а они всё так же неспешно шли вдоль единственной улицы. Селение было довольно обширно и тянулось вдоль реки, группируясь каким-то отдельными островками.
    Наконец они подошли к двум домам, которые были выше прочих, и в окнах их был самый яркий свет. Из их открытых дверей вкусно пахло и слышался приглушённый говор – это были харчевни.
    На одной была вывеска: «Клаашная харчевня “ШИрнэ-КабурдЮ”, давлЕлец клаАш КадристАн ПотрошОн».
    – Ка... дрис... – стал читать Бобрисэй, – эх, я ещё плохо читаю... А тут что? – обратился он к другому дому. – Си... Нет, здесь вообще ничего не понятно. Ну что, сюда пойдём? – здесь непонятно, значит, здесь мы чужие, и это то, что надо.
    Над дверями этой харчевни тоже была вывеска, на которой значилось: «КлИсная харчевня “ШирнапрЮххи”, давлЕлец СьЫлльа СьЫлльыч, марбЕн – СурбАк, окициАнтфа – БЕкла». Гораздо больше было сказано, чем на первой.
    – Нет, подожди, – сказала птица. – Нужно осмотреться...
    И они тихонько, почти на цыпочках, обошли вокруг этого дома. Одно из окон было открыто, и Бобрисэю пришлось присесть, чтобы не обратить на себя внимание находившихся внутри. Эта харчевня стояла на самом берегу речки. Рядом с этими двумя харчевнями чуть поодаль стояло ещё одно большое здание, в окнах которого света уже не было. На нём тоже была вывеска.
    – «ВабИзи-ВагАгы», – с трудом всё так же шёпотом прочёл Бобрисэй. – Язык сломаешь... Ну что, а это что такое? – спросил он у Ничкисы.
    – Наверное, это местное Правление, – так же шёпотом отвечала та. – Понимаешь, я в этой стране была раньше только на окраине, и не всё здесь знаю...
    – Я тоже так думаю, – продолжал шипеть Бобрисэй, отозвавшись на первую часть её фразы. – Запашок оттуда – уай!.. Ну что, пойдём в харчевню-то?
    – Да, – заключила Ничкиса, и Бобрисэй, поднявшись по скрипучим, но прочным ступенькам крыльца, вступил в освещённый многочисленными лампами зал харчевни.
    – Пойдём к открытому окну, там столик свободный, – почти беззвучно сказала Ничкиса.
    Испуганный маленький бобрёнок, лавируя между самыми разными фигурами, на физиономии которых он боялся внимательно смотреть, достиг столика у окна. Никто не обратил на него внимания – взгляды их скользили по нему, как по пустому пространству.
    Когда они просидели там уже минуты две и Бобрисэй уже начал беспокойно ёрзать на стуле, появилась официантка.
    – Же штолАете? – спросила она Бобрисэя.
    Тот ещё не успел понять, что происходит, как Ничкиса уже деловито отвечала:
    – Же мылАем тяп котлИновых осЕт, прАшку рАпеного чОса и ста двадАна ковЫ.
    Бобрисэй вытаращил глаза.
    – МирЕз нудЕту чУбет, – сказала официантка, записав всё в блокнотик.
    И отошла.
    – Чего это такое за ругательства? – шепнул Ничкисе чуть громче, чем нужно, ошарашенный Бобрисэй.
    – Тише, тише, это местный язык, – объяснила Ничкиса.
    Но несколько посетителей на них всё равно посмотрели.
    Однако, несмотря на сопровождавшие принесение пищи странные на взгляд Бобрисэя высказывания, эти самые котлиновые осеты оказались вполне сносными. Ничкиса заплатила за всё каким-то блестящим камушком, который ловко извлекла из зоба, и они уже поднялись из-за стола, как тут... Какой-то жирный и вонючий тип, остановив худенькую белку-официантку совсем рядом с Бобрисэем, стал её за что-то отчитывать, изредка хлопая ей по щеке лапой. Та отвечала ему, чуть не плача. Наконец тип отошёл, и Бобрисэй решился обратиться к белке. И вы, я думаю, поймёте его, ведь белки бобрам – родственники.
    – Я... не могу ли я вам помочь? – краснея так, что это видно было даже через шёрстку, спросил её Бобрисэй.
    – Же штолАете? – механически спросила она, тут же принимая на себя официальный вид.
    Бобрисэй замялся: «Э-э... М-м...» – Ничкиса дёргала его клювом за ухо, но не мог же он вот так просто уйти – и он ответил белке, жалобно протянув с интонацией школьника-недоучки:
    – Же-е.
    Та удивлённо вытаращила глаза и посмотрела на вышибалу, здоровенного рыжего детину, сидевшего неподалёку за одним  из столиков. И тут Бобрисэй заметил, что на ноге у белки – цепь, по которой она, оказывается, и ходила по залу.
    Клисс-верзила подошёл, удивлённо глядя на него сверху, как будто только что увидел:
    – Кто это тут такой бобрястый?
    Точнее, он сказал как-то не так, какими-то не теми словами, но Бобрисэй отчего-то сразу понял, о чём речь. Он стал видимым.
    – Это клисс, – шептала Ничкиса, – нужно уходить...
    Но Бобрисэй не слушал. Он зачарованно смотрел, как клисс протянул к нему свою лапу, взял его за шкурку на груди и приподнял к самому своему носу. И тут бобр не удержался – ведь он же Бобриан как-никак, хотя и маленький. И тяпнул со всего маха верзилу за его одутловатый нос, вывернулся из его лапы, вмиг перекусил белкину цепь и выпрыгнул в окно, увидев краем глаза, как вслед за ним вылетела Ничкиса и растерянным огоньком выскочила белка.
    В окно больше никто не выпрыгивал, зато на крыльцо стали выскакивать разные персонажи и бежать в сторону Бобрисэя. Было слышно, как в харчевне выл Клисс, которого с тех пор, кстати, прозвали Курносым красавцем. Ну, тут даже дошкольнику стало бы ясно, чем всё это пахнет, и Бобрисэй с размаху нырнул в реку.
    Его преследователи, добежав до берега и увидев, что Бобрисэй прыгнул в воду, отпрянули назад, и по их толпе пронёсся какой-то возглас. Если бы они были не преследователями, а простыми свидетелями, то можно было бы подумать, что это был вздох ужаса и сожаления.
    И я поясню, почему это так.
    Речка эта называлась на местном языке Мелкая КамнетУра и действительно была очень каменистой. Это был приток реки, начинавшей здесь своё течение от водопада и наверху называвшейся БобрИвер. А знаменита эта речка была тем, что в ней в изобилии находили драгоценные камни, которыми в Тёмной долине можно платить за всё. Но на самом-то деле речушка эта – ну, с виду почти ручей – была не такой уж и мелкой. Камни, которые в ней повсюду поднимались из воды, были вершинами скал, резко уходящих вниз, и поэтому нырять здесь было очень опасно, поскольку легко можно было застрять между ними, а там... Но обо всём – по порядку.
    Итак, как вы видели, преследователи, заметив, куда прыгнул Бобрисэй, ахнули и отступили. «Быра Страшная...» – пронёсся над толпой неясный отзвук. Бобрисэй же только пожал под водой плечами. Эх, знал бы он, куда попал! Но юный бобр безмятежно плыл и плыл вперёд по течению, пока шум толпы не остался далеко позади. Несколько раз боковым зрением он видел, как в дальних расщелинах, скупо освещаемых рассеянным зелёным светом, мелькала какая-то длинная тёмная тень, но не придал этому значения. В Великом затоне, где Бобрисэй знал каждый камешек и каждую травинку, у него никогда не было врагов...
    Наконец он остановился и выбрался на противоположный берег. Постоял чуть-чуть, слушая воздух. Не было слышно ни звука.
    – Ничкиса, – позвал он шёпотом, не решаясь говорить громче.
    Ответа не было... Постоял-постоял Бобрисэй на бережку и не нашёл ничего лучшего, как пока скрыться в прибрежных кустах, растущих на каменистых кручах. А что было делать? Но зато за этими кустами лес как будто немного редел, потому что в той стороне было значительно светлее.

дальше, Глава 7. Неожиданные друзья: http://www.proza.ru/2017/08/18/369