Полярная трагедия

Диктор аэропорта объявлял посадку на самолёты, следующие во Владивосток, Воркуту, Тулу. Через мгновение этот же голос объявил, что товарища Власова просят подойти к справочному бюро.

 Казьмин, услышав эту фамилию, не помня себя, поспешил к «справочному». Там, около окошечка, стояли двое мужчин. Потом подошёл ещё один и назвался Власовым.
– Не он, –  вслух сказал Казьмин и, растерянно посмотрев по сторонам, поковылял на костылях обратно.

Подойдя к скамейке, где сидел его уже взрослый внук, он положил ему руку на плечо и сел.
– Вот ты меня, Колька, часто спрашивал, где я потерял ногу? А я всё отмахивался. Сейчас у нас есть время, и настроение подходящее. Видел, как я бросился бежать, когда назвали фамилию Власов. Наверное, смеялся надо мной. А дело было так...

Апрель был уже навыданье. Полярная трёхмесячная ночь осталась позади. Наступили обыкновенные сутки: день, ночь. Все у нас на руднике считали Власова лучшим охотником. Каждый раз он возвращался с охоты с полным рюкзаком за спиной. Или глупых полярных куропаток набьёт из жадности больше, чем положено, или шкуры нерп принесёт, а в них завернёт мясо для собак. Он мог обхитрить даже песца. Я и сам считал его хорошим охотником, но теперь...

Сам-то я что. Ружьё держал больше для фарса что ли. В настоящие охотники никогда себя не записывал. Другое дело Власов: у него авторитет среди охотников был большой. Самое меткое ружьё было у него.

Без особого труда он уговорил меня пойти с ним на большую охоту. Вечер нас догнал у норвежских домиков, там мы и расположились на ночлег. Как всегда нас сопровождал Буран, верный пёс. В домике жарко топилась печь, от чего пёс всё время фыркал и часто просился охладиться. Прибегая с улицы, подходил и обнюхивал сначала Власова, затем меня, наверное, просил извинения за отлучку или проверял, не случилось ли чего-либо с нами. Успокоившись, направлялся к порогу. Там было прохладно, и жара не так донимала его. Он клал большую лохматую голову на широкие лапы и закрывал свои умные глаза. Трудно было понять, спал или не спал Буран. Хотя в домике было тихо, он то и дело открывал глаза и медленно закрывал их снова. "Сторожит", – думал я.
Рано утром Буран бесцеремонно стащил с нас овчинные полушубки. Пора, дескать, на охоту. После короткого завтрака мы были готовы двинуться в путь. Пёс от еды отказался: кусок тёплого кровяного мяса – вот чего с нетерпением ждал он.
Подогнав охотничью снасть, мы вышли на воздух. Буран радостно повизгивал, бегал вокруг нас, становился на задние лапы, пытаясь языком лизнуть то лицо Власова, то моё, прижимался к снегу, готовый броситься на воображаемого зверя, кувыркался, рычал. Мы встали на лыжи, и охотничий обряд Бурана закончился.
Отошли километров пять. Я немного отстал от Власова. Он подождал меня и, когда я с ним поравнялся, сказал:
– К Тюленьей горе пойдём напрямик, через перевал.
– А что есть другая дорога? – спросил я.
– Есть. В обход южного склона горы.
– Так поче...
    – В обход, конечно, безопаснее, но путь наезжен, и зверь там не пойдёт. А через перевал может и пойти. А мы тут, как тут... Вон, видишь, тот бугорок, левее тёмного пятна? Очень удобное место для наблюдения "белому королю" за фиордом, когда там появляются нерпы. В прошлом году я заметил в бинокль одного. Смотрю, сидит, прижав лапу к носу, будто зевает или губы красит...  Его шкуру ты видел у меня на полу. А таких точек здесь много. Ну вот, кажется, и передохнули. Будь осторожней, иди за мной. А Буран своё дело знает, стреляй, когда скажу.

Часа три поднимались на сопку. Наконец, осилили. Следов зверя на пути не встретили. Безуспешно прошёл ещё один час...
Подошли к северной стороне сопки, остановились передохнуть. Подбежал Буран и, сев на задние лапы, посмотрел недовольными глазами. Мы поняли его: неудачная охота, и у всех троих – плохое настроение. Пёс лёг и принялся выгрызать набившийся в лапы снег.
В воздухе закружились редкие снежинки – предвестники сильного снега. Дальше на пути появились камни, и мы, сняв лыжи, направились в домики. " На сегодня охота закончилась", – подумал я и посмотрел на Бурана. Тот был явно чем-то обеспокоен. Навострив уши, он втянул воздух, фыркнул подряд два раза и с лаем бросился за ближайшую небольшую скалу. Мы поспешили за ним.

Бурана не было видно, но мы с Власовым отчётливо слышали его  неистовый, надрывный лай, сменяющийся раздражённым рычанием. Мы на мгновение остановились, потом стали отходить назад, как вдруг увидели медведицу, которая шла прямо на нас. Сзади её осаждал Буран, но, получив от неё сильный шлепок, на минуту переметнулся к нам. Власов лихо вскинул двустволку и, почти не целясь, нажал на курок. В тишине послышался лёгкий щелчок, мгновенно – второй...
Сразу стало ясно: ружья были не заряжены. Машинально руки нащупали патронташ... В тот момент, когда я всадил патрон в патронник, мои ноги, потом и  всё тело лишились опоры. Отчаянный крик, лай, шум падающего снега поглотила расщелина...

Сколько пролежали на дне расщелины без памяти – час, пять, день – трудно было определить. Пришли в себя. Власов вывихнул и раздробил левую руку, всё лицо его было в глубоких царапинах, в кровоподтёках. Я долго харкал кровью: внутри пекло и что-то, как мне показалось, лежало не так как надо. Правая нога опухла, появился неприятный зуд. О Буране в тот момент не вспомнили, было не до него.

Снег продолжал сыпать, наверху началась позёмка. У нас было тихо. Осмотрелись. Одна сторона расщелины была каменистой, другая – чистейший лёд. По словам Власова этой расщелины там раньше не было. Видимо, ледник откололся от скалы совсем недавно: из-за оттепели началось оползание...
Власов скрежетнул зубами, выругался негромко и, обращаясь ко мне, сказал:
– Пропали мы, Пашка, глубокой будет наша могила.
– Не скули. Скажи лучше, что у тебя в рюкзаке? Мой, наверное, остался наверху.
– Соль, верёвка.
– И больше ничего? А припасы? Хлеб, консервы? Ты же говорил в домике, что возьмёшь. А нож?
– Нож с собой...
– А соль, значит, для шкуры медведя заготовил... Охотник... Даже зарядить ружья не подал команды. Вот нам и расплата за... Ладно, чёрт с тобой, подползай. Надо что-то делать. Будем ножами долбить в леднике выступы.
К концу дня стало ясно, что этой работы нам хватит на несколько дней.

Буран лежал в самом углу расщелины и до сих пор не издал ни одного звука. К счастью, пёс оказался невредимым, но чем в такой обстановке он мог помочь нам? Если бы несчастье произошло наверху, Буран давно бы привёл людей. Оставалось одно: продолжать долбить ножами выступы в леднике.

После адской, отчаянной работы здорово хотелось есть, но съестных припасов не было. Шло время... лёд долбить становилось всё труднее. В день преодолевали не более одного-двух метров, потом спускались вниз и голодными, усталыми засыпали, иногда теряя сознание. Отлежавшись, снова – наверх, и лёд мелкими крошками вновь сыпался вниз...
Подошёл день, когда мы решили вылезать окончательно. Выступы для подъёма осталось сделать не более чем на трёх метрах. Привязались надёжно верёвкой за пояса друг друга и начали выбираться. Как хотелось жить в эти минуты, часы. Откуда брались силы, воля? В мозгу билась только одна единственная мысль – наверх, там – спасение, там – жизнь...
Через два часа одолели заранее выдолбленные выступы и стали подниматься выше, а Буран бегал по дну расщелины. Верёвка, которую я привязал одним концом за его мощную грудь, другим  – за свой пояс, подёргивалась всё ощутимее и мешала мне выбраться. Я дал побольше слабины, и мы полезли дальше. До верхней кромки льда оставалось совсем немного. Власов не выдержал и радостно сказал:
– Полтина, наверняка, позади. Паша, неужели выдюжим?  Если вылезем, я подарю тебе свои два ружья и шкуру белого великана.
– Полезем, вылезем, тогда и ...
Вдруг я почувствовал резкий и сильный рывок за пояс. Уже там, внизу, я сказал Власову, что забыл дать слабину Бурану, и он нас стащил в этот проклятый ледяной  мешок... Некоторое время лежали в забытьи. Меня подташнивало и от злобы на себя, и от голода. Заснули... Сколько прошло времени, никто из нас сказать не мог. Секундные и часовые стрелки  у нас остановились ещё при первом падении. Я очнулся от глухих ударов, обернувшись, увидел, что Власов колотит изо всех сил одной ногой о другую. "Отморозил", – подумал я.

В минуты отдыха мы часто сидели, прижавшись друг к другу. Втроём теплее... Голод медленно превращал нас в живые трупы. О еде не говорили, только иногда думали. В минуты забытья находила апатия. В голове стоял хаос.  Мысли рождались и исчезали. Я шевелил губами, пытаясь остановиться хоть на одной...

Один день – это мгновение жизни, а сама жизнь – мгновение вечности. И попробуй выделить одно мгновение, нет, не вырвешь из цепи, придётся каждое колечко, каждое звено перебрать. Неужели это колечко последнее, где же остальные, куда они подевались? Кто должен следить, чтобы цепь была бесконечной? Кто? Кто? Кто?..  Вдалеке замерцал огонёк, показался силуэт женщины. В одной руке она держала свечу, в другой – блестящее кольцо, манила к себе, звала...
– На, бери, смелее подходи. Смотри, какое красивое, дотянешься и будешь жить... Вдалеке ещё одно кольцо, дальше ещё, ещё...
Приходилось ли кому-нибудь видеть голодного зверя? Если приходилось, скажет: "Очень опасный, не остановится ни перед чем". Наш Буран тоже был сильно голоден. Он заметно похудел, но ни разу я не видел, чтобы он смотрел на нас пожирающими глазами. В нём, как и в нас, жизнь угасала.
Бурану было уже три года, когда он впервые отличился: спас шестилетнюю девочку, выхватив её в самый последний момент зубами из бурлящего потока. А когда нашёл в снегу замерзающего Димку, слава лучшего пса на руднике прочно закрепилась за ним. Это был обыкновенный с виду пёс: помогал охотникам загонять медведя, отыскивать на льду молодых бельков-детёнышей нерп...

За эти годы он так и не нашёл себе постоянного хозяина. Полярники менялись на острове каждые два года: на два года он и привыкал к охотникам. В собачьей стае на руднике Буран был бесспорным предводителем. Всегда внешне спокоен и властолюбив, он не терпел ласки, уважал сдержанную мужскую дружбу и платил за неё своей верностью. Когда зимой было особенно холодно, или несколько дней подряд дул пронизывающий ветер, Буран приходил к полярникам в общежитие. И обязательно к охотникам. Обходил все углы и, учуяв в одном из них в железном ящике ружье, радостно вилял пушистым хвостом. Потом подходил к столу или тумбочке и, если чуял, что стоит флакон с одеколоном, обязательно валял его лапой. Это означало, что надо убрать ненавистный ему флакон с резко пахнущей жидкостью.
 Но больше всего он не любил кошек. По только ему известным правилам он оставлял их на руднике столько, сколько считал нужным. По общему негласному мнению Буран считался не прописанным 801 полярником. Шесть трудных полярных ночей было на его счету. Он всегда первым подходил к трапу парохода и встречал прибывших полярников. И так же, как люди, был грустным, когда провожал друзей на большую землю...

Я и Буран вздрогнули одновременно от душераздирающего вопля Власова. Он, видимо, из последних сил старался отогнать от себя мысль о голодной смерти. Обращаясь куда-то вверх, к кусочку неба над головой, он каялся в своих грехах, проклинал охоту. Потом схватил ружьё и стал палить вверх. Наконец, успокоившись, забылся. Безвыходность своего положения мы осознавали всё отчётливее.

Идти на новый штурм у нас не было сил. Оставалось одно: ждать пока нас найдут. С мыслью об этом я уже, в который раз, забылся от слабости. Перед глазами встала моя мать. Она открыла в ледяной скале ледяную дверь и, улыбаясь, протягивала мне крынку тёплого парного молока. Я попытался подняться, взять её, прислониться губами и пить, пить, но не мог. Кто-то слегка толкнул меня, потом взял за голову и нагнул её вниз. Я почувствовал, что пью что-то тёплое. С каждым глотком моё сознание становилось отчётливее, я приходил в себя... Открыв глаза, в ужасе лихорадочно замотал головой, не веря увиденному.
 И представил себе разыгравшуюся несколько минут тому назад трагедию: Власов очнулся, огляделся, подполз к Бурану с мыслью, что здесь, в каменном мешке, находятся три голодных и раненых зверя, поджидающие смерти друг друга. Он осторожно протянул руку и слегка погладил Бурана. Заметный "огонёк" радости промелькнул у того в глазах. Власов зажал коленкой пасть Бурана и со звериной яростью перехватил ему ножом горло...
Напившись крови сам, он сонного напоил меня. Не помня себя от ярости, я схватился за рукоять ножа и злобно закричал на Власова:
– Ты – подлец, убийца. Зачем ты убил друга?..

Казьмин, помолчав немного, сказал:
– Вот и вся история, Николай.
– А как же, дедушка, вы выбрались?
– Да нашли нас на следующий день. А затем – долгие дни на больничной койке, потом приехал домой. Да, много с того времени утекло воды...