Зонтик

Зонтик один, вероятно – советский: основательный, тёмно-синий, со следами мелкой починки, со спицами, выступающими, как рёбра старой, но крепкой кобылы.
А головы под ним – две. Серебристо-седая, аккуратно и практично остриженная в дешёвой парикмахерской. И русая, затейливо оплетённая сложносочинённой косой по плосковатому затылку.
Очевидные бабушка и внучка. Первой чуть за седьмой десяток, она впалолицая, смуглая, тронутая патиной, как сушёная хурма у ласково-наглых азиатов с городского рынка.
Сиреневый плащик, лаконичный, многолетний, застёгнут под ворот, в ушах потемневшие золотые серьги с красной искрой внутри карих камней. Туфли на практично-устойчивом каблуке, генеральская осанка. Подъезжает "электросарай", сухая рука с вросшим обручальным кольцом крепко-уверенно ловит троллейбусный поручень. Салон пуст, но она, минуя сидения, встаёт у окна.
Внучка тащится следом. Видно, что хотела привычно шмякнуться на красноватый кожзам, но постеснялась. Или при бабушке это чревато. Страдает молча, переминается с ноги на ногу, мнёт огромный смартфон с Губкой Бобом на чехле. Она рослая, белокожая, чуть пухлая, нескладная и рыхловатая, ни тени бабушкиной элегантности.
Ей пятнадцать-шестнадцать, причудливая коса к лопаткам мельчает в крысиный хвостик. Серая кожаная куртка в пояс, чёрные в крупный белый горох леггинсы а-ля пижама, на горе всем двуногим модные в этом сезоне, ярко-розовые кроссовки на крупноватых ступнях.
По высокому вороту куртки скребутся нелепые серьги из двух шариков – писк моды: мелкий с внешней стороны уха, большой – с внутренней. Красота – страшная сила: один синий, другой – розовый, оба усыпаны стразами. Ручонки мягкие, ногти в чём-то ярком, на запястье – ворох фенечек из пёстрых резинок вперебивку с какими-то верёвочными финтифлюшками.
Внучка трещит, как прищепка по колесу велосипеда из советского детства, слова сшибают друг друга:
– А у неё, короче, мама на рынке работает, босоножки уже купили на вот таком каблуке (показывает руками, в голову лезет анекдот про рыбака в наручниках), если они такие же, как у меня, я ей ногу сломаю, а я ему такая говорю, что у меня тоже машина будет, а он – что стиральная, а я такая что дурак что ли, а вчера что-то горело в Соликамске, так воняло, так воняло, но мы всё равно вечером пойдём гулять, не хочет, как хочет, а ещё я в кино ходила, а потом по телевизору показывали, и у него футболка такая короче, а там этот, как его, нарисован, но ты всё равно не знаешь, круто, короче, а я такая говорю, что не надо мне указывать, как мне одеваться, я не маленькая, я сама решаю, форма – это для первоклассников...
– Конечно, большая хорошая форма для первоклассников. – Бабушка смотрит, по-птичьи наклоняя голову к плечу, поддакивает, кажется, совсем не слушает, улыбается краем тонких, тронутых бледной помадой губ.
Остановка, жестяной короб троллейбуса качнуло, девчушка повернулась к выходу. Бабушка ехала дальше.
– Катюша, возьми вот (скомканная купюра из кулачка в руку), только матери не говори. Давай с богом, через дорогу осторожнее, слышишь?
Уже не слышит, мелькают розовые кроссовки по мокрому асфальту, спешит сквозь мелкий дождь к компании, топчущей сухой островок под навесом остановки.
– И зонтик не взяла, не нравится он ей, – вслух кивает бабуля на мокрые синие складки. И смотрит без всякого огорчения, как там, на мельчающей с каждым метром площадке обнимается и хохочет Катюша, по-оленячьи вскидывая заплетённую русую голову.
Троллейбус дребезжит, вписываясь в поворот у Дома Учителя, бабушка крепко держится, привычно ловя равновесие – год за годом один маршрут. Смотрит сквозь заднее стекло-аквариум в дождь и улыбается. И думает, кажется, уже не совсем о внучке.