Последняя чашка

— Колесо следует починить как можно скорее, — выговаривала Лизетт посеревшему от волнения негру перед ней. — Что значит не успеваю? Мистер Брайда, вам работа нужна или нет? А, вот вы как заговорили... Крайний срок завтра, до двух пополудни. До свидания, мистер Брайда, прикройте за собой дверь.
«Надо было брать на эту должность белого, — думала Лизетт, поднимаясь и шествуя к двери кабинета. — Машина — удовольствие дорогое, этот абориген может её вовсе доломать. Как я покажусь потом на глаза мистеру Форду и скажу, что его замечательное устройство не в порядке?».
— Да, спасибо, дорогая.
С огромным облегчением Лизетт приняла чашку кофе из рук расторопной служанки и остановилась, чтобы выпить его. Она сидела на кофе с шестнадцати лет, с тех пор как решила стать бизнес-вумен и почти совсем перестала спать. В то время как остальные женщины Бостона трудились на заводах или рожали детей одного за другим за спиной у вечно усталых от нищеты мужей или же изнывали от тоски в богатых домах, примеряя платья по последней моде, Лизетт упорно шла к своей цели: идеальной компании по производству лучших вин. Июнь цвёл, и Лизетт вместе с ним.
Допив кофе, она поставила чашечку на низкий столик и вышла, не забыв проверить ключи от её собственного офиса. Шутка ли, женщина-управляющая, в успехе которой не был замешан мужчина.
«Когда уже эти противные скрипучие кареты уберут с улиц? — размышляла с раздражением Лизетт. — Будущее за автомобилями».
Лизетт была прогрессивной женщиной. Она шла по улице ни о чём не мечтая. Ей было некогда заниматься подобными глупостями для бездельников. Дочерняя компания в Луизиане начнёт окупать себя в следующем, дивиденды будут огромны. Главное, чтобы и в этом году виноградники принесли такой же щедрый урожай, как и в прошлом. Можно будет вложиться в какое-нибудь миленькое кабаре.
Лифт распахнул свой зев и вознёс её на пятый этаж. Признаться, поначалу Лизетт его побаивалась, и даже больше, чем автомобиля, но рассудила, что это недостойно такой эмансипированной женщины.
В своём просторном светлом офисе Лизетт была полновластной правительницей. Подчинённые боготворили её, жертвы принося бумагой с цифрами, а за спиной судачили о такой успешной и такой незамужней мисс Лизетт Клодт.
— Спасибо, Джим. — Богиня улыбнулась милостиво и холодно несчастному секретарю, подносящему кофе. — Джим, переговоры с «Кервуд и Ломэн» на завтра откладываются. Мне нужно...
— Да, мисс Клодт, — довольно невежливо перебил её Джим. Лизетт гневно воззрилась на него, но он продолжил: — Они и правда откладываются. Звонили сверху. Мистер Савельевиц желает вас видеть.
У Лизетт пересохло в горле, она поспешно глотнула из чашки. Кофе, обычно вкуснейший, как радуга, был невозможно горьким, а нежные сливки оставили во рту привкус кислого дерьма. Паршивец посмел напоить её дрянным кофе! Знал, что после таких новостей Лизетт не будет до него дела. Той самой Лизетт, жёсткому и беспринципному игроку на финансовой арене, махинации которого заставляли разорённых конкурентов лезть в петлю, той самой мисс Клодт, по распоряжению которой первыми образцами крепкого спиртного угощали бедноту из ветхих жилых домов южного Бруклина. Матери, вышвырнувшей на улицу беременную дочь.
Свободной рукой Лизетт утёрла холодный пот. Она не рассчитывала на встречу так рано. Судорожно вцепившись в кофейную чашку, допила омерзительную бурду. Чашка звякнула о стол так, будто бы он был металлический.


— Савельич, я тебе пациента привёз.
Патологоанатом, весело мурлыкающий себе под нос «Белый снег, серый лёд», добродушно глянул поверх «Комсомольской правды».
— Чего там?
— Красавица, — затянул Док, не в меру бойкий санитар. — Местная знаменитость, говорят. Самогонкой торговала. Предпринимательша, короче. Нашли в снегу, замёрзла насмерть. Без штанов лежала, прикинь, поимели её ещё. Вот в прикол им было о ледышку стукаться?
И загоготал. Савельевич тоже хмыкнул для приличия и сказал сердито:
— Вандализм и неприличие с трупами — пережиток капитализма. Не по-христиански это совсем.
— Какое уж тут христиански! Ты в кишках копаешься каждый день, видишь человека изнутри, всю его вонь и говно, и ещё рассуждаешь о боге...
Савельевич крякнул тяжело и сердито. Тяжело, потому что с Доком в отношениях был хороших и портить не хотел, а сердито потому, что приходилось. Док каждый раз заверял, что бога нет, а если и есть, то ему всё равно и в общем-то плевать на людей и все их говны, как физические, так и ментальные. Савельевич стучал кулаком, ревел возмущённо и с отвращением и бросался в атаку.
А тут Док решил усугубить свои мерзкие богохульные речёвки. Вручил ему стаканчик прямиком из автомата в торговом напротив больницы. Всему моргу известно, как сильно Савельевич ненавидит кофе, особенно приснопамятный сублимированный, грозу всех желудков и вкусовых рецепторов.
— Забери свою... бурду, — проворчал он, до глубины души уязвленный таким отношением товарища по трупам. Но чехвостить было некого: Док предусмотрительно сбежал от праведного гнева наверх.
Савельевич раздражённо выдохнул. Отставил проклятый стакан и стол и вышел. Новенькая лежала на каталке, прикрытая простынёй, смерзшаяся с кожей одежда уже начала подтаивать. Дамочка и правда ещё ничего, несмотря на возраст и образ жизни. Ледышка немного, но то поправимо, вон потекла уж. Порежет, исследует и захоронит, всё чин по чину.
Замурлыкав про растрескавшуюся землю, Савельевич сурово сдвинул седеющие брови и улыбнулся девице:
— Ну что, родненькая, поехали?
Каталка со скрипом двинулась вперёд. Как у живой дрогнули прижатые к груди руки: труп начал оттаивать.
— Определим тебя в уютную кроватку, соседи тихие…
На лестнице раздался грохот, и кто-то заверещал:
— Савельич! Эй, ты здесь? Авария на проспекте! Нужны все руки, выходи принимать.
Мелкорубленный мясной фарш, специй добавишь по вкусу сам.
Следующие полчаса Савельевич сквернословил и охал, пытаясь распределить кровавые куски человеческих тел и раскладывая рядом с ними бирки. Про дымящийся кофе на столе он совсем забыл и трудился наравне с Доком, бок о бок. Принимали, сваливали в кучу, снова принимали.
Выдохнул Савельевич только уже, когда пальцы перестали гнуться. Кое-как вытащил из намокшего кармана сигареты, закурил. Вспомнил о своей особой пациентке и решил проведать. Измельчённая толпа никуда не убежит.
Пыхая сигаретой, Савельич заскочил в дальнюю залу и щёлкнул выключателем. Гулко загудели лампы, подумав, нехотя зажглись.
Савельич подошёл к каталке. Снежная королева оттаяла. Мягкие руки, прежде скрюченные на груди, были раскинуты, глаза, не стянутые льдом, полуоткрыты. Савельич был готов поклясться, что гримасы отвращения на синем лице не было.
Рядом стояла пустая чашка.