Рубцовка 20-22

                НЕМНОГО О СЕМЬЕ, С КОТОРОЙ ПОРОДНИЛСЯ ДЕД ФЕДОТ
                (Воспоминания Деляры Прошуниной, снохи Федота Кондратьевича.
                Написаны в конце 90-х годов.)

                (20/22) Рубцовка (1)

     Когда мы начали работать, то стали посылать папашке, как называли деда Федота дети, деньги. Он писал, что денег ему не надо, у них все есть. Картошка своя, огурцов, капусты, помидоров насолили, у соседа сала купили. А на хлеб пенсии хватает. Деньги наши он откладывает и нам пришлет, когда понадобятся. Федосья Осиповна как колхозница получала символическую пенсию (ее хватало, наверно, на пять белых батонов), а дедова пенсия была раза в три побольше. (В те годы ходил такой анекдот: «У нас в колхозе на трудодень теперь дают в 25 раз больше». – «Да-а?! А сколько раньше давали?» - «Одну копейку». Так и с дедовой пенсией.)
     Когда мы вернулись в Москву, я стала посылать в Рубцовск посылки: чай, селедку, конфеты, хорошую рыбу, если удавалось купить. В те годы продукты ведь были только в Москве. Больше всего дед радовался чаю. «Молодец Деля,- писал он,- чай прислала, как мамушка моя пила. Я думал такого больше и не делают».
     Однажды дед приехал к нам, когда его внук, а наш сын, тоже Николай, начал учиться в музыкальной школе. Пианино мы взяли напрокат. Решили так: если сын будет учиться, со временем купим. Между прочим, пианино тоже были дефицитом, потому что входили в джентльменский набор тех лет: холодильник, ковер, пианино.
     Федот Кондратьевич пришел в ужас, узнав, сколько мы платим за прокатный инструмент и через месяц прислал из Рубцовска пианино. Он с гордостью сообщил, что часть денег это те, которые мы посылали ему, а часть он одолжил. Пришлось и нам срочно одалживать и посылать папашке. Если бы задержались, он бы подумал, что у нас нет денег, и очень бы огорчился.
     Но когда старший Николай поступил в аспирантуру, дед все же настоял на своем: подарил сыну 150 рублей, оговорив, что обидится, если вернем.
     По отношению к себе Федот Кондратьевич был очень экономным. Когда мы работали на целине в Уральске, дед приехал к нам и привез неподъемный деревянный чемодан сухарей. На обратную дорогу. Чтобы не тратить на себя ни копейки. Но для детей ему было ничего не жаль. Он помог построить дом Даше, Шурочке, свой дом оставил Павлику.
     Когда Павлик умер, Федот Кондратьевич решил дом продать. Но дом этот стоял под одной крышей с домом Шурочки, которая к тому времени уже умерла. А ее вдовый муж, успевший жениться второй раз, потребовал, чтобы Федот Кондратьевич продал дом ему. Деньги он предлагал символические. Там разыгрывались жуткие сцены, бывший зять выживал старика. Мы все боялись, что вдовый домовладелец убьет папашку, а потом откупится от суда. Коля писал, чтобы Федот Кондратьевич соглашался на все и, пока цел, приезжал к нам.
     (Не знаю, насколько справедливо, но у Коли и у меня создалось страшное впечатление о Рубцовске. Папашка писал обстоятельные письма, упоминая всех родных и знакомых. И в каждом письме - кого-то убили в пьяной драке, кто-то пьяный свалился и сломал ногу, другой купил у бабки самогон и попал в больницу. Мы боялись за Федота Кондратьевича.)
     А ему было очень обидно уступать дом почти что задаром. Он и так корил себя, что Пелагея Ивановна умерла от непосильной работы, когда их семья строила три дома одновременно. «И ни к кому в этих домах не пришло счастье»,- говорил он. Даша продала дом и купила кооперативную квартиру с удобствами (…и с соседями по подъезду. У одного из них взорвался самогонный аппарат, и стена среди ночи рухнула на Дашину кровать. Чудо, что она в этот момент вышла в кухню попить воды.) Шурочка умерла. Павлик умер на руках у отца в страшных мучениях, у него был рак желудка. А дома стоят и по сей день. Живут в них чужие люди. Это очень огорчало деда Федота.
     Дом он все же уступил за бесценок, а деньги привез нам. Он считал, что обидел младшего сына. Ничего для него не сделал. Переубедить его было невозможно. Все же Коля уговорил его оставить деньги себе, покупать коньяк, который так ему понравился. Он вроде бы согласился, но все равно сделал по-своему. На часть денег купил облигации трехпроцентного займа (была такая форма обмана граждан) и подарил их маленьким правнучкам, дочкам нашего сына. Последние годы он жил в центре разросшегося Рубцовска в хорошей, большой квартире с удобствами и даже с телефоном. Помог ему получить эту квартиру его младший сын Николай.
     До девяноста лет дед Федот работал на огороде. В письме об этом писал так: «Весну встретили хорошо, картофеля посадили, помидор, огурцов. Огород за Алеем. Возле своей квартиры сядем на троллейбус до моста. Там по лугу пятнадцать минут пешком. Близко вода. Рядом озеро. Вырастет, все свое будет». В последние годы он стал плохо видеть, но продолжал покупать журналы со статьями сына и читать их.
     В каких-то воспоминаниях я прочла слова Эйнштейна: старость страшна тем, что не с кем вспомнить молодость. Мне кажется, в последние годы Федот Кондратьевич особенно тосковал по своей Поле и чувствовал себя одиноким. Даша и Паша жили в Рубцовске, но далеко, девять остановок на троллейбусе и от остановки пешком идти далеко. Старику такое путешествие было уже не по силам. А дочери к нему ходили редко, как и нам всем, им было некогда.
     Умер дед Федот в одиночестве, никого рядом не оказалось. Когда Даша пришла, он лежал на полу. А когда умер - неизвестно. Сколько мы ни звали его к себе, он не приезжал, потому что не мог оставить Федосью Осиповну, а она уже несколько лет не вставала.

(1)Так у нас в семье называли город Рубцовск.