Волки

Для подведение итогов работы за первое учебное полугодие был назначен педсовет на шесть вечера в средней школе Центральной усадьбы. Надо было ехать. Председатель выделил старую послушную лошадку, но конюх Кузьмич, невысокий проворный старичок с добрыми карими глазами, помог запрячь молодого жеребца по кличке Конек – моего любимца. Он бросил в санки сена, поверх моей лисьей шубки накинул огромный тулуп.
– Ночью-то до сорока доходит, пригодится, – сказал, подтягивая чересседельник.
Конек резво побежал мимо освещенных окон домов, протянувшихся километра на полтора вдоль болота. Зима выдалась многоснежная, и дорогу только что прочистил грейдер. Слева и справа снег был насыпан так высоко, что поездка напоминала плавание по реке с крутыми каменистыми берегами.
За деревней со всех сторон обступила темнота, небо окутала сплошная мгла. Изредка появлялась луна, но тут же стыдливо пряталась. А снег все сыпал и сыпал. Его крупные хлопья, медленно красиво кружа, укутывали все вокруг. И эта ночь, и Конек, и я в санях, и снег, и небо без единой звездочки – все пребывало в завороженном состоянии, не в реальном бытие, а в сказочном. Впереди на небе загорелись какие-то всполохи, осветив далеко вокруг и дорогу, и лес, и поля. И снова темнота.
Мысли мои повернулись к предстоящему докладу об индивидуальной работе со школьниками разных возрастов в малокомплектных школах – именно такую тему предложили мне осветить на педсовете, исходя из опыта работы учителей моей школы. Я волновалась немного оттого, что боялась вопросов более опытных учителей – вдруг не смогу ответить, тогда грош цена и моему докладу, и работе по этой теме в целом. Но мысли ложились в голове четкие, логически законченные, и я успокоилась.
Конька не надо было подгонять, поэтому вожжи я привязала на передок санок. Конек был норовистым, но понятливым. Вспомнила, как увидела его впервые – уже взрослым жеребенком. Объездить его было некому – парни в армию ушли, а пацанам Кузьмич не доверял. Решил сам его приучить к упряжи и к другим премудростям. Я вызвалась ему помочь, так как лошади не были мне в диковинку. Сколько раз Конек меня не подпускал к себе, сбрасывал, взвившись свечкой, кусал, норовил ударить копытом, но однажды взмокшая и растрепанная я въехала на конюшню, лежа на крупе Конька и мертвой хваткой вцепившись в его роскошную гриву.
Радостный Кузьмич помог мне слезть, но Конька не удержал – гордый и вольный тот, всхрапнув, умчался по лесной тропе.
Это был очень красивый конь: вороной, длинноногий, поджарый, с необыкновенно красивыми гривой и хвостом, горячими влажными глазами, нежными губами. Как он умел внимательно слушать все то, о чем я не могла говорить с людьми, а говорила только с ним. Позднее на Коньке верхом я объехала все окрестности, узнала все тайные тропы, бесконечно восхищаясь природой Южного Урала. И я, и Кузьмич очень любили и берегли Конька. «Конек не был рожден для тяжелого деревенского труда», – думала я.
Так в воспоминаниях добралась до лесопилки – первого светлого пятна на дороге, а от нее минут пятнадцать езды – и школа.
Конька привязала к ограде, укрыла тулупом, бросила сена.
Педсовет был необыкновенно интересным. Учителей моей школы хвалили не только за разнообразную индивидуальную работу, но и за внеклассные мероприятия, ведь учитель в деревне «и чтец, и жнец, и на дуде игрец». Мои молодые учителя работали по принципу «Ну, кто, если не мы, всему научит сельских детей?». И любили они их самозабвенно, так что похвала была заслуженная вполне. В приподнятом настроении я засобиралась домой. Завуч спросила, почему я приехала одна? Я не поняла:
– А с кем надо было?
– С тем, кто умеет управлять лошадью, – засмеялась она, – и здесь волков множество, надо ружье с собой брать.
Вот об этом я не подумала, хотя обращаться с ружьем умела. Меня вызвался проводить до поворота дороги наш комсомольский вожак Орест:
– Давай заедем к парторгу Саранскому за ружьем.
Но от ружья я отказалась.
Орест встал сзади на полозья, обхватил спинку санок, я села за вожжи, и застоявшийся Конек взял с места в карьер. Орест сказал, что в иную зиму тут волки так близко подходят, что уносят собак и овец.
– Знаю, слышала, – сказала я, – ты еще расскажи, как однажды от учительницы, что из другого села шла домой, осталась груда костей да ноги в валенках.
Орест ответил:
– Зря смеешься, так и было, говорят, леса-то здесь глухие.
Помолчали… Орест спросил:
– А ты про Федьку-призрака слышала?
– Нет, – говорю, – я с деревенскими как-то еще не познакомилась, я больше у Кузьмича на конюшне бываю.
– Знаешь бруцеллезную заброшенную ферму около вашего села? – протянув конфету, спросил он.
– Знаю, – кивнула я.
– На той ферме молодая доярка задушилась, не местная, приезжая была. Все звали ее Дашка-москвичка, Она была высокая, белокурая, красиво говорить умела. Наши скотники при ней и ругнуться-то стеснялись. Она их все воспитывала. Говорят, из-за разбитой любви она сюда сбежала из Москвы, – Орест помолчал, – а у вас в деревне жил мужик по прозвищу Федька-призрак. Прозвище такое вот откуда: придумал он, то ли по дури, то ли по пьяни, припозднившихся людей пугать на лесной дороге возле заброшенной фермы. Возьмет палку подлиннее, а сверху ее чуть ниже прикрепит поперек другую – покороче, этак крестом. У арбуза выберет мякоть, да в нем вырежет глаза и рот как бы, да спички-зубы во рту наставит. На конец длинной палки пристроит включенный фонарь и наденет на него арбуз – натуральная голова получается. На короткую палку, как на плечи, нацепит белую простыню, да сам в нее и завернется. Как кого в темноте-то заслышит, так и выходит из-за фермы, высоко держа свое сооружение. Издали, говорили, страшилище, хуже некуда, все назад поворачивали со страху – и пеший, и конный. А он, наверное, хохотал потом до упаду.  И поползли по селу всякие небылицы про старую ферму, дескать, в белом халате там ходит призрак Дашки-доярки. Он же сам, скорее всего, и распускал эти слухи.
Но вот как-то ночью ехал пожилой зоотехник – житель соседней деревни, задремал, вроде. И вдруг его кобылка встала. Глянул вперед и обомлел: что-то высокое белое с горящими глазами тихо надвигается из темноты, точно как призрак. Кобылка ломанулась вправо в редколесье и понесла, не разбирая дороги. Еле он ее повернул к деревне. Остановился на дороге, ферма осталась позади. И слышит в ночной тиши: рычание, лай, нечеловеческие крики. Потом тихо. И снова лай, рычание и крики о помощи. Не раздумывая, зоотехник погнал лошадку к ферме. Оказалось вот что: в телеге у зоотехника была собака редкостной породы – ротвейлер. Пока было светло, бежала она за телегой, а как стемнело, запрыгнула на телегу, свернулась калачиком за возницей, а он про нее и забыл уже. Когда же лошадка, испугавшись, кинулась с дороги к лесу, ротвейлер спрыгнул и прямиком бросился к «призраку».
Подоспевший зоотехник отозвал собаку и спас Федьку, тот отбивался палкой, что ротвейлера еще больше злило. Говорят, Федька даже в больнице лежал от  укусов и шутить больше не пробовал, но прозвище «Призрак» так за ним и осталось. Над Федькой потешались и стар, и мал. Не выдержал мужик, перебрался работать в другое село, да разве шило в мешке утаишь? И там его зовут не иначе, как Федька-призрак.
Мы оба расхохотались.
У поворота Орест сказал:
– Если что, поворачивай назад, переночуешь, а утром уедешь.
Спрыгнул и побежал обратно. Через несколько секунд его уже не было видно, так густо шел снег. Дурачась, я затянула:
– Выхожу одна я на дорогу, – но петь не хотелось. Тогда я стала читать стихи Сергея Чекмарева и вскоре умолкла, несколько раз повторив концовку: «Дом, построенный на песке…»
Выплыла луна, я встала в санках и огляделась. Красота вокруг… неописуемая! Но светило снова скрылось, и красота  померкла. Ни вблизи, ни вдали не было ничего видно. Долгое время ехала, молча, обдумывая до мелочей предстоящий праздник для детворы – Новый Год. «Снежинки» в этом году сшили из марли, выкрасив ее голубыми чернилами в нежно-голубой цвет, красными чернилами – в нежно-розовый, а фиолетовыми – в нежно-сиреневый. Выучили «Танец снежинок» с элементами пирамид – зрелище необыкновенное! Костюмы Снегурочки и Деда Мороза сшила заново мама из родительского комитета. В вестибюле уже стояла красавица-елка. Праздник встречи Нового Года будет проходить в виде сказки – выйдет с большими часами волшебник-сказочник и запоет:
Тили, тили, тили-бом,
Маятник качается.
Тили, тили, тили-дон,
Сказка начинается.
И «действо» как раз на два часа. Репетировали каждый день. Приготовили и подарки, и сюрпризы, и Новогоднюю стенгазету старшеклассники держали в секрете. Все жили ожиданием чуда. Мне самой уже не терпелось осуществить скорее все задуманное. Ах! Лучше Нового Года нет никаких других праздников!
Скоро должна была уже показаться бруцеллезная ферма, где чудил Федька-призрак. И вдруг я явственно услышала приглушенное: «О-о-у-у-у…!» – «Волк, где-то впереди», – подумала. 
Я сбросила тулуп, поднялась в санках, надвинула на нос очки, вглядываясь, но ничего не увидела. Несколько мгновений было тихо, потом впереди опять: «О-о-у-у-у…». От этого «соло без оркестра» у меня мороз пошел по коже. «Зря отказалась от ружья… Что делать?» – мелькали мысли. Вышла луна. Я встала в санках, держась за вожжи. Конек сбавил бег, настороженно водил ушами. Вгляделась в редколесье справа, какие-то тени тихо передвигались к дороге. Оттуда тоже раздался вой, но приличное заснеженное пространство отделяло нас с Коньком от этих теней. Конек остановился. Я стала его разворачивать назад, хотя до деревни сейчас было ближе, чем до Центральной усадьбы. Но впереди-то волки!
– Давай, милый, назад! Конек, назад, назад! Ну, давай! – уговаривала я, но он не слушал ни меня, ни вожжей, а с силой дернулся вперед, потом забрал резко вправо и, круто развернувшись, бросился налево, на насыпанный грейдером высоченный вал из снега. Меня откинуло к спинке санок, и я инстинктивно выпустила вожжи, ухватившись за боковины. Санки встали под прямым углом, а копыта Конька мелькнули надо мной. Единственная мысль пронеслась в моей голове: «Если не перепрыгнет, свалится назад – мне смерть». Но вот санки взлетели на кручу, я еле удержалась в них, и Конек, увязая в снегу по самое брюхо, понесся по целине. Я сообразила, что где-то здесь недалеко расположены силосные ямы. Сейчас ямы открыты, скотники уже привозили силос. «В такой яме, если свалимся, конец обоим, волки нас настигнут быстро», – думала я.
Но Конек оказался умнее меня. Кажется, прошла целая вечность, пока он не выскочил на накатанную дорожку (по ней, видимо, возили силос). Тут только я заметила, как Конек хрипло и натужно дышит. Я была полностью в его власти. Он еще быстрее побежал между ямами, санки мотались туда-сюда, иногда заваливались, скользили боком по краю открытых ям, то отдаляясь от Конька, то подкатываясь ему под самый хвост… Меня как будто сковало что-то: все тело оцепенело, ноги и руки затекли, хотелось отцепиться, но я боялась выпасть  из мотающихся санок.
Вдруг Конек снова резко свернул с дорожки в снег, так же натужно дыша пробирался по целине. «Куда? Зачем?» – туго соображала я, не поняв, влево или вправо он завернул. И вдруг санки встали дыбом, а Конек на бегу куда-то провалился. «Яма!» – испугалась я, но услышала, как копыта  Конька ударились обо что-то твердое, и обрадовалась: «Лед! Умница ты мой!»
Он вывез меня к болоту, а здесь крутые спуски, вот он и провалился, скатившись на лед. Через болото рукой подать и до деревни.
Поздно уже. Ни света, ни собак. Прислушалась, волчьего воя не слышно. Конек заскользил и вдруг упал на колени, захрапев. На негнущихся ногах я встала еле-еле в санках, скинула свою шубу. Держась за оглоблю, чтобы не растянуться, доползла до головы Конька, ослабила хомут и стала поднимать моего спасителя. Конек весь был в мыле, бока его ходили ходуном, с губ капала пена, он шумно дышал. Я прижала его голову к себе, ласково с ним разговаривала, рукавицей гладила его по крупу и бокам. Потом взяла его за гриву, и мы тихонечко, как два смертельно уставших путника, пошли.
Я ни на минуту не переставала разговаривать с Коньком, не убирала рук с его гривы. Залаяли собаки. Мы дошли до огорода чьей-то избы. Я раскрыла задние воротчики, завела Конька во двор. Какие-то ведра, доски ли, дрова ли мешали нам пройти, но, распинывая все, я упрямо вела Конька. Вот, наконец-то, и улица. Остановились. Подняв саночки, я выдернула вожжи, привязала их спереди, погладила Конька по голове и подтолкнула:
– Иди на конюшню.
И он медленно устало пошел. А я свернула к своей пятистенке. Учителя сразу открыли дверь. Я прошла молча в кухню, села на табурет. Ольга Николаевна сказала:
– Ой! Какая она бледная!
Почувствовав себя вне опасности, я тут только осознала, как мне было страшно и за Конька, и за себя. Силы меня покинули, я была в полнейшей прострации. Девчонки увели меня на кровать, их голоса доносились откуда-то издалека, я даже не могла уяснить, о чем они спрашивают, а уж ответить тем более. Сайда Насиповна сидела возле меня, держа руки в своих, и спрашивала:
– А где у нее шуба и сумка?
 Выскочила на крылечко, но вернулась ни с чем. Разговоры смолкли, все смотрели на меня, а я молчала. В это время сильно постучали в окно, Галина Григорьевна выскочила открыть. Быстро вошел Кузьмич, сильно хлопнув дверью. Я вздрогнула и как бы вернулась к реальности. Увидела Кузьмича с моей шубой и сумкой в руках, он обеспокоенно и громко сказал:
– Волки, наверное. Смотрю: Конек один пришел, весь в мыле, а в санках сумка с шубой лежат, испугался – кабы чего плохого не получилось… Ну, слава Богу, жива! Вот дайте ей, да и разотрите ее, – и подал бутылку водки. Я слабо улыбнулась:
– Я еще никогда водку не пила.
Он строго сказал:
– Для дела можно и выпить, – и потрепал меня по плечу.
– Волки, Иван Кузьмич, были у заброшенной фермы, – начала я говорить и не узнала своего голоса, – а он меня через силосные ямы вывез.
Кузьмич заботливо сказал:
– Ну-ну, отдыхай, потом расскажешь. Городская, перепугалась волков-то.
Я попросила его, чтобы поухаживал за Коньком. Кузьмич согласно кивнул:
– А как же… нешто мы не знаем… завтра я его и в работу не дам, пускай отдыхает.
Я благодарно взглянула на конюха.
Пока учителя поили чаем Кузьмича, я задремала от выпитого пунша и сразу как будто провалилась в яркий летний солнечный день, где мы с Коньком опять на этой дороге, только волки мне уже не привиделись.
г. Комсомольск-на-Амуре,  1978 г.