Золотая Гора тоже ковала победу

Канун войны

Неумолим бег времени. Мы рождаемся, учимся, работаем, уходим на пенсию. Но память снова и снова уносит меня в далекие предвоенные годы детства на прииск, затерявшийся в глухой тайге на севере нашей области, с красивым и многообещающим названием – Золотая Гора, где я родился в начале тридцатых годов, и где провел свое детство и юность. До районного центра, города Зеи – около ста километров, до ближайшей железнодорожной станции Тыгда – около двухсот. Придет машина к нам в поселок два – три раза в неделю с продовольствием и почтой – вот и вся связь с внешним миром.
Расположен был поселок на водоразделе рек Хугдер и Обки, в долине, протянувшейся километров на пять с юга на север, и зажатой сопками с запада и востока, основную часть которой составляла так называемая золотоносная Петровская россыпь. Река Хугдер разделяла поселок на два стана: левый, расположенный на восточном склоне золотой горы, и правый, расположенный на западном склоне противоположной сопки. Левый стан считался первым, правый – вторым (тот стан). Так и говорили: я живу на этом стане, или, я живу на том. Если спрашивали: «Ты куда пошел»? Отвечали: «На тот стан».
Схему расположения учреждений и домов знакомых и друзей поселка помню до сих пор: она и сейчас стоит у меня перед глазами. Вот, у подножья склона золотой горы, расположился наш дом. Напротив, через дорогу – спортивная площадка и дом начальника золотопродснаба Морозова. Чуть повыше, на пригорке – школа. А подальше и левее – оба магазина: золотоскупка и простой, и продуктовая база. От магазина идет улочка, на которой живут семьи Летягиных: Семена и Сергея. Сын Сергея Васька был моим другом. Дальше эта улочка делала резкий крюк налево и снова продолжалась. На этой улочки жил Шурка Пичужкин: это его мать известила нас, школьников девятого мая об окончании войны. А в самом конце этой улочки жили Захаровы, у которых было три сына: Мишка, Федька и Колька. Мишка - парень степенный, спокойный. А Федька и Колька были отъявленными хулиганами. Но, не смотря на это, мать их называла только ласково: Мишенька, Феденька, Коленька. А еще на одной улочке, которая шла от школы вправо, были пошивочная и сапожная мастерские. Храбрым портным был Нечай, а веселым сапожником – Морозов. За этими мастерскими шли три добротных двухквартирных дома. В одном из них жил начальник золотопродснаба Самойлов, заменивший Морозова, и главный бухгалтер прииска Чегис. Лиля Самойлова училась классом старше меня, а её брат Борис – классом младше. А Лева и Юра Чегис были оба старше меня. Выше этих домов, на самой окраине поселка, находилась больница: в бараке побольше располагался стационар, а рядом, в небольшом домике – амбулатория. Заведовала больницей Тамара Михайловна Будкина, а амбулаторный прием больных вел фельдшер Данилов.
А на второй улочки, идущей от школы, располагалась почта и двухквартирный дом. В одной из квартир этого дома жила директор школы Мария Ивановна Соловьева, а в другой - продавец золотоскупки Чупина. Её сын, Колька Чупин, был моим одноклассником и другом. На этой улице находился и клуб. А заканчивалась эта улочка двадцать пятым бараком. Почему он так назывался – я не знаю. Это было общежитие с небольшими комнатами, где жил золотогорский пролетариат.
Итак, с первым станом знакомиться закончили. Но, а на втором стане располагалась контора прииска, поссовет, столовая, баня, электростанция. И жили на том стане Ленька Иванов, Толька Таратунин и Колька Поляхов.
Странно: с той поры, как я уехал с Золотой Горы, прошло уже более шестидесяти лет, а поселок до сих пор стоит у меня перед глазами. А происходит, это очевидно, по двум причинам. Первая: детство – очень впечатлительная пора нашей жизни. Вторая – у меня еще нет склероза.
В начале тридцатых годов прошлого веке было создано Золотогорское приисковое управление, и Золотая Гора стала административным центром, в который входило несколько приисков: Комсомольский, Миллионный, Кукушка, Джуваскит. Сюда же входили и маленькие посёлочки – Обка и Дубакит.
На прииске в то время имелись: начальная школа, больница, клуб, два магазина, почта, столовая, баня – иными словами все самое необходимое для нормальной жизни людей. Основным занятием населения, конечно же, была добыча золота. А главная причина долголетия прииска – освоение залежей золота Петровской россыпи.
До войны люди на прииске жили хорошо, дружно, весело. Это было время бурного вторжения в жизнь людей патефонов, велосипедов, радио, кино. В поселковом клубе с большим успехом, всегда при переполненном зале демонстрировались художественные фильмы.
Проживало на прииске в то время порядка тысячи человек. В основном это были спецпереселенцы – раскулаченные зажиточные крестьяне, цвет сельского хозяйства страны, пригнанные сюда со всех уголков нашей необъятной Родины: русские, украинцы, белорусы, татары.… Но и на новом месте они освоились быстро: построили себе жилье, раскорчевали тайгу под огороды, завели живность: коров, свиней, кур и даже лошадей.
Лучшая лошадь была, конечно – же, у Семена Летягина – вороной жеребец по кличке Быстрый. И не было ему равных в поселке и в красоте и в скорости. Семен смастерил незамысловатую кошевку и любил, посадив в него детвору, прокатить её по поселку с ветерком. Была и у нас лошадь – жеребец Гаврюшка. Ни красотой, ни особой скоростью он не отличался, но был хорошей палочкой – выручалочкой в хозяйстве.
Для руководства прииска мужчины, имеющие лошадей, были существенной подмогой в решении поселковых проблем: они возили различные грузы на прииски Комсомольский, Миллионный, и другие. Принимал участие в этих поездках и мой отец. Да, это был замечательный гужевой транспорт. Но во время войны всех лошадей у спецпереселенцев безвозмездно аннулировали.
За поведением спецпереселенцев очень внимательно следило недремлющее око НКВД. На
Золотой Горе это был комендант прииска Анатолий Коробкин: молодой, симпатичный мужчина, одетый всегда в милицейскую форму, и при оружии. Без его разрешения никто из спецпереселенцев не имел права отлучаться из поселка.
Вели себя спецпереселенцы, конечно же, вполне прилично: трудились хорошо, не пьянствовали, не делали прогулов, не дебоширили, не воровали. И на золотодобыче вчерашние труженики села работали также добросовестно, как и в поле. Люди в то время ни днем ни ночью не закрывали на замки двери своих квартир: в лучшем случае их закрывали на крючок, и то – не от воров, а для порядка.
Но, несмотря на примерное поведение переселенцев, в 1937 году семь человек из них признали врагами народа, (очевидно шифровки отправляли в Америку о количестве добытого драгоценного металла), увезли их в неизвестном направлении, и больше о них не было, ни слуху, ни духу. Фамилии помню только двоих: Селиверстов Николай и Антон Бзенко. Оба – милейшие люди, совершенно не похожие ни на шпионов, ни на предателей, а просто попавшие в сталинскую мясорубку, которая молола тогда всех подряд. Дядя Коля Селиверстов, например, мог наизусть прочитать несколько глав «Евгения Онегина».
Жили на прииске и несколько китайцев. Дома в то время в поселке в основном были невзрачные, деревянные, но а их жильё напоминало фанзы. Всем им было уже за семьдесят. По молодости они тоже промышляли золотодобычей, а теперь вот – устарели. Жили китайцы грязно: в их домах всегда была антисанитария – стены, с развешенными на них связками лука и чеснока, всегда были покрыты толстым слоем копоти, полы не мылись, и в домах всегда был запах гари, чеснока, пыли. Но вот что интересно: если в домах у них был полный ералаш, то на огородах – полный порядок. У них у первых всегда всходили картошка, лук, чеснок – и совершенно не было сорняков. На какие средства они жили – не знаю. Но думаю, что запасы золотишка имел каждый из них.
Один из китайце, по имени Алеша, жил на Шахте – так назывался небольшой поселочек, расположенный в двух километров от прииска. Он очень любил маленьких детей. Я частенько бывал в гостях у Алеши в его фанзе, и он всегда угощал меня конфетами. Особенно он любил моего младшего брата – Анатолия. Жила на Шахте и семья немцев по фамилии Шиндлер. Они запомнились мне тем, что однажды я ел у них очень вкусные щи с мясом. Во время войны эта семья исчезла в неизвестном направлении. А на окраине поселка, в землянке жил маленький, худенький старичок – Лукерьянов. Имени его никто не знал, а звали все его – Головушка. Такое имя он приобрел потому, что всем и всегда говорил, что у него болит головушка.

КИНО

Стационарного кино на нашем прииске в ту пору не было, а раза три или четыре в месяц к нам из райцентра приезжала кинопередвижка. Ленинское высказывание о том, что кино является важнейшим из искусств, быстро воплощалось в жизнь. В городах строились кинотеатры, а в поселках и селах кинофильмы демонстрировались в клубах. А в самые отдаленные, захолустные места на машинах и лошадях, на оленях и собачьих упряжках, на лодках и катерах двигалась с кинопередвижками армада неугомонных и самоотверженных киномехаников.
Сообщать о прибытии в наш поселок кинопередвижки не было никакой необходимости: уже через полчаса все в поселке знали, что сегодня в нашем клубе будет демонстрироваться фильм. Кино у людей всегда отождествлялось с праздником, а личность киномеханика – с магом и волшебником.
Кинобудки в нашем клубе не было, поэтому киноаппаратура устанавливалась прямо в зале. Динамо-машина располагалась в летнее время на улице, чтобы в зале было меньше шума, а зимой – рядом с киноаппаратурой. Динамо-машина приводилась в движение с помощью ручки, крутить которую по очереди доверялось нам – ребятишкам: за право бесплатно посмотреть фильм.
Бессменным контролером на входных дверях в клуб была уборщица этого культурного очага по фамилии Сутягина, или как её звали в народе – Сутяжиха. Суровая женщина, верный страж входных дверей. И, тем не менее, во время каждого сеанса кому то из ребятишек все же удавалось проскочить в зрительный зал без билета. Сутяжиха предпринимала попытки поймать «зайца» и с треском выдворить его из клуба. Но где там; «заяц» до начала киносеанса прятался под лавками, в ногах у зрителей, и – ищи ветра в поле.
В клуб народ собирался задолго до начала фильма: занять хорошее место, сыграть в бильярд, шахматы, обменяться последними новостями. Фильмы демонстрировались всегда в переполненном зале, и нам, ребятишкам, не оставалось делать ничего, как усаживаться поудобнее на пол – прямо перед экраном.
Но вот зажигался экран, и начиналось чудодейство. Мы жили вместе с героями фильмов: мчались на быстрых конях с Чапаевым и Буденным, спускались в угольные шахты с героями «Большой жизни», садились на тракторы с Назаром Думой и Климом Ярко. А на следующий день фильм горячо обсуждался. И, конечно же, все мы старались подрожать Чапаеву, Петьке, развеселому Ване Курскому.
В начале тридцатых годов прошлого века преобладали немые фильмы. Вместо звука на экране были титры, воспроизводящие речь киногероев.
Люди старшего поколения хорошо помнят замечательные фильмы «великого немого»: «Броненосец Потемкин», «Мы из Кронштадт», и другие.
К концу тридцатых годов на смену «великому немому» пришло звуковое кино, которое люди восприняли с большим восторгом. Еще бы: ведь герои фильмов заговорили! Первыми звуковыми фильмами, добрыми, веселыми, несколько наивными были: «Большая жизнь», «Трактористы», «Волга – Волга».
…Шло время. А наши режиссеры и киноактеры продолжали удивлять нас новыми фильмами: «Веселые ребята», «Свинарка и пастух», «Цирк», «Богатая невеста», «Кубанские казаки» - и много – много других. Восхищала игра киноактеров: Петра Алейникова, Бориса Андреева, Николая Крючкова, Марины Ладыниной, Любовь Орловой, Бориса Бабочкина, Михаила Жарова, Игоря Ильинского.… И когда смотришь еще и еще раз эти фильмы, то переполняешься чувством гордости за наше киноискусство, за наших актеров и режиссеров. Песни из кинофильмов дружно подхватывал народ, и их пела вся страна. А стихи сочиняли и музыку писали лучшие поэты и композиторы того времени: Исаак Дунаевский, Василий Лебедев-Кумач, Василий Соловьев-Седой, Тихон Хренников, Никита Богословский, Михаил Исаковский, Матвей Блантер, Михаил Матусовский, Борис Мокроусов и многие другие.
Любили наши люди посещать кинотеатры. Они были местом отдыха, местом общения, местом свиданий и встреч. Многие годы кино было неотъемлемой частью нашей жизни.
А потом появились телевизоры, видеомагнитофоны, компьютеры, и кинотеатры потихоньку – помаленьку начали пустеть. И не надо искать в этом виновных, ибо это – веление времени. Эпоха кинотеатров прошла.
Но кино живо! Только оно перекочевало в квартиры.
Не исключено, что кинотеатры еще оживут, возродятся. Не исключено, что появятся и новые, хорошие отечественные фильмы. Но совершенно исключено, что кино еще когда-нибудь будет иметь столь же ошеломляющий успех, какой оно имело почти на протяжении столетия.
Но а если в клубе не демонстрировалось кино, молодежь, свободная от работы, собиралась на спортплощадке: играли в волейбол, городки, лапту.

СПОРТПЛОЩАДКА МОЕГО ДЕТСТВА

Как только речь заходит о физкультуре и спорте, мне снова и снова вспоминается мой родной поселок, и небольшая спортивная площадка, расположенная на одной из его окраин. В центре её были врыты два столба, на которые в летнее время натягивалась волейбольная сетка. А по краям площадки располагались: турник, бревно, место для игры в городки, качели, карусель. Вот и всё-то нехитрое оборудование, чем располагала наша спортивная площадка. В те времена никто и не называл её спортивной: площадка – да и всё. Говорили: «Пойду на площадку». А когда спрашивали:
- Куда идешь? Отвечали: «На площадку».
.Днем на площадке играли дети, а по вечерам она заполнялась молодежью. В центре внимания был волейбол. Играли в него неистово, беззаветно преданно, с большим мастерством и огромным желанием. Жаждущих сыграть в волейбол было всегда очень много. Как правило, играли на вышибон: две команды сражались, а столько же, или даже больше игроков с огромным вниманием следили за игрой и с нетерпением ждали своей очереди. Играли азартно, всегда с необыкновенным подъемом, проявляя необычайную волю к победе, играли с огоньком. А мы, мальчики, гурьбой окружали игроков, считая за большое счастье подобрать мяч, улетевший в аут, и пнуть его игрокам.
Сильный удар! Мяч летит в аут.
–Мальчик, подай пупырь! – небрежно кричал один из игроков нам, младшему поколению, своей смене. А мы и без того наготове, и уже стремглав неслись за мячом, чтобы лихо бросить его игравшим, и стать причастным к этой увлекательной игре.
Как всегда и во всем были свои ассы и среди волейболистов. Особенно мне запомнился высокий, стройный, физически хорошо развитый Кеша Логиновский – душа волейболистов, лидер, приносящий постоянно своей команде львиную долю очков. Он сильно «резал» мячи, которые соперникам очень трудно, почти невозможно было принять. Обычно это делалось так: кто-то из товарищей по команде подавал ему хороший пас, а он, высоко подпрыгнув и сильно ударив мяч правой рукой сверху вниз, войдя в азарт игры, всякий раз не забывал при этом громко выкрикнуть свой победный клич «Аля Саши!»
Что означал этот клич, не знаю до сих пор, но он здорово настраивал игроков его команды на победу, одновременно деморализуя противника. И когда игра в команде Логиновского по каким-то причинам не клеилась, болельщики, стараясь подбодрить игроков этой команды, дружно кричали: «Кеша, Аля Саши!» и это неизменно помогало. Отлично играли и другие ребята: Арбузов Тимофей, Скрипников Митя, Стариков Григорий…
…А в это время невдалеке демонстрировали свое мастерство гимнасты. Вот к снаряду подходит стройный, симпатичный, с отлично развитыми бицепсами Лёвка Чегис. Он легко и свободно крутит на турнике «солнце». Подстать ему и Гурьев Саша, и Поляхов Николай.
Тогда это считалось в порядке вещей. А сейчас, спустя много лет, я отчетливо понимаю, какой опасности подвергали себя ребята, вспоминая их «солнечные полеты» на турнике с содроганием: ведь не было никакой страховки, не было никакого понятия и о матах, которые в случае неудачи, смягчили бы удар.
На другом конце площадки в трудном единоборстве сражаются городошники. И тут были свои мастера.
Не бывали никогда без работы и качели, и карусель. На этой же площадке играли и в лапту. На площадке всегда было весело и шумно.
…Много времени прошло с той поры. Одни поколения людей сменяются другими. Много перемен произошло и в жизни нашей страны, и в жизни каждого из нас. Но когда сегодня я вижу в городах и поселках пустующие стадионы, страдающих от полноты и одышки людей, я вновь и вновь вспоминаю спортплощадку своего далекого детства.
Примечательно, что в те годы никто и никого не агитировал, не уговаривал ходить на спортплощадку, играть в волейбол, городки, лапту: это было жизненной необходимостью, потребностью каждого жителя поселка.
Не было тогда и тренеров: каждый учил других, и каждый учился у других.
Анализируя сейчас прошлое, задумываюсь и над таким фактором: какие – либо соревнования с другими поселками по волейболу, городкам, гимнастике в то время не проводились. Но уверен в одном: наши, золотогорские спортсмены в мастерстве могли бы достойно потягаться со многими командами других поселков района.
Никто не присваивал нам и спортивные разряды. Но думаю, многие из ребят были достойны если не самых высоких спортивных титулов, то, по крайней мере – спортивных разрядов: не говоря уже о той пользе, которую дала спортплощадка здоровью каждого из нас.
…Проходят годы. Меняются времена, традиции и нравы. Но спортивная площадка моего детства останется в моей памяти навсегда.
ВОЙНА

Весть о нападении фашистской Германии на нашу страну жителями Золотой Горы была воспринята подобно грому, разразившемуся на ясном небе. Все были уверены, что война долго не протянется, и через два – три месяца враг будет разбит. Ведь мы учили, что если будет война, то наша страна будет воевать только на чужой территории. Нам говорили, что Красная Армия всех сильней, что «Чужой земли мы не хотим не пяди, но и своей вершка не отдадим». Мы пели:
Знает Сталин – отец,
Знает Родина – мать,
Что советский боец
Не привык отступать.
.Помню теплый, солнечный июньский день 41 –го. Мой дед, Меркулий Силантьевич, сидит на лавочке возле нашего дома. Воскресенье. Третий день войны. Дед одет в белую рубашку, праздничный светло-серый костюм. На голове – любимая коричневая шляпа, которую ему по его просьбе привез из самой Москвы начальник золотопродснаба Морозов. Люди, проходящие мимо нашего дома, приветливо здороваются с дедом и задают ему один и тот же вопрос:
- Ну как, Меркулий Силантьевич, долго война будет длиться?
- Да куда немцу до нас! – отвечал он, - через месяц победим фрица.
К великому сожалению, дед оказался плохим пророком. С фронта стали приходить плохие вести. Знаменитый в то время радиодиктор Юрий Левитан с тревогой и скорбью в голосе ежедневно сообщал: «От Советского Информбюро! Говорит Москва! Сегодня, после упорных боев, наши войска оставили Орёл…Курск…Калугу…»
С первых же дней войны на фронт ушла молодежь: Михаил Стариков, Петр Поляхов, Василий Зелик, Виктор Таратунин и многие другие. Среди них был и Владимир Пермяков, ставший потом Героем Советского Союза. Механик – водитель Т-34. Звание Героя ему было присвоено в конце войны за уничтожение пяти самолетов на немецком аэродроме близ города Любень, куда ведомый им танк ворвался первым. В то время Владимиру Пермякову было 18 лет.
А вслед за ними ушли на фронт и мужчины более старшего возраста. Но люди не дрогнули. Мужчин, ушедших на фронт, заменили женщины. Вот что писала по этому поводу наша районная газета «Коммунистический труд» в статье «Передовые женщины прииска Золотая Гора»:
–Вместе со всеми рабочими, ИТР и служащими женщины прииска выполняют большую и ответственную задачу в организации всех сил на выполнение плана золотодобычи. Заменив мужчин, ушедших в ряды Красной Армии, наши женщины работают не покладая рук и справляются с такими работами, которые раньше считались посильными только мужчинам.
На прииске сейчас работает 125 женщин, все они пришли на производство в дни войны. Упорно работая над собой, многие из них стали высококвалифицированными рабочими.
Так, Мамаева Н., Отцова А., Широкова М., Мурзина А. получили дипломы машинистов стационарного парового двигателя. Боровинская С., Мищенко А., Руденко Э., Золотовская А. стали  машинистами на драгах. Получили профессию мониторщиков гидроустановок Тружко Т., Туркова А., Петуховская, Островская Я. и Шикалова А.
Стали забойщиками на подземных работах Зайцева М., Лукерьянова А., Сачкова В. и многие другие.
Прекрасными образцами производительности труда встретили 8 марта женщины нашего прииска. В ходе социалистического соревнования 9 женщинам и девушкам присвоено звание стахановок военного времени, звание ударников получили 15 человек. За образцовое отношение к порученной работе тт. Мамаевой Н., Отцовой А., Мурзиной А., ученице на слесаря т. Курьевой М., управделами Косицкой З., бухгалтеру Ершовой А., мотористу электростанции Шапран М., забойщицам Лукерьяновой А., Зайцевой М. и Красиковой М. начальник прииска т. Соболев вынес благодарность
Женщины прииска проявляют большую заботу о фронтовиках. Ко дню празднования 25-й годовщины Красной Армии женщины отправили на фронт посылку, в которую вложили 125 кисетов, 175 носовых платков, 180 воротничков и много других вещей».
И. Томский, профорг.
 08.03.43 г.

Да, золотогорцы не дрогнули. Прииск продолжал давать стране драгоценный металл, и даже в большем количестве, чем до войны. Были построены и новые шахты. Условия труда на шахтах были тяжелые. Шахта, на которой работал забойщиком мой отец, находилась примерно в двух километрах от поселка. В забоях было сыро. Вода лилась и сверху. Спецодежда – брезентовые куртка и брюки, резиновые сапоги. Бытовки, где можно было бы погреться, обсушиться, переодеться - не было. Отсутствовал и транспорт, который мог бы доставлять шахтеров на работу и с работы. Летом было еще терпимо. А вот зимой, в сорокоградусные морозы, промокшие до последней нитки шахтеры, шли пешком до дома целых два километра. И когда отец приходил домой, его брезентовая куртка и брюки превращались в сплошной ледяной панцирь, который без нашей ребячьей помощи он стянуть с себя не мог.
А шахты, построенные во - время войны, углублялись, как и прежние, до золотоносного слоя Петровской россыпи, на глубину 15-20 метров. И, как и прежде, их заливало водой. Петровская россыпь – это золотоносный слой, который природа запрятала далеко под землей, и который протянулся  примерно на три километра в длину: между истоками рек Обка и Хугдер, в их водоразделе.
Но все попытки людей в разные годы взять самое богатое золото в центре россыпи не увенчались успехом: шахты, которые были пробиты до золотоносного слоя, отрабатывать до конца так, и не удавалось: они затапливались грунтовыми водами. Техника того времени не в состоянии была справиться с водой и плывунами.
В начале сороковых годов, когда на Западе бушевала война, была сделана ещё одна попытка осушить территорию Петровской россыпи путем подведения к её центру водоотводного штрека от истока реки Обки. Этот штрек подводили именно к той шахте, на которой работал отец, и которую я в летнее время посещал неоднократно.
Осушить россыпь при помощи штрека, конечно - же, не удалось, но на шахте, на которой забойщиком работал отец, потоки воды все – же уменьшились, улучшились и условия труда, что позволило продолжать на этой шахте добывать золото ещё несколько лет.
Вот что писала наша районная газета «Коммунистический труд» в августе 1943 года:
«Коллектив работников прииска Золотая Гора, выполняя указания правительства – дать стране как можно больше золота для оснащения нашей доблестной Красной Армии, не считаясь ни с какими трудностями, приступил к плановой разработке Петровской россыпи путем водоотливного штрека. Первая шахта пробита по этому плану на глубину 16 метров. С 15 июля даем стране первый металл Петровской россыпи!»
Так бодро отрапортовало руководство прииска в августе 1943 года, в самый разгар войны.
Но дорогой ценой доставался этот металл! Кроме того, что значительные средства были потрачены на дорогостоящее отливное сооружение (штрек), приходилось много тратить средств и на его содержание – водоотлив требовал большого количества вспомогательных рабочих. Техника того времени с трудом справлялась с водой и плавунами.
В 1949 году на Золотой горе побывал известный специалист по золотодобыче профессор Ю. А. Билибин, давший консультацию по разработке Петровской россыпи. Но… увы! Это не помогло: Петровская россыпь упорно не хотела расставаться со своим богатством. Для её покорения нужна была другая, более мощная техника. Но россыпь продолжала разведываться глубокими скважинами. Бур, который работал на прииске в годы войны, назывался – «Буркестон».
Во время войны была сделана также попытка найти золото и в самой золотой горе, в честь которой и был назван прииск. Здесь оно, в отличии от россыпного, залегало в горе золотоносными жилами. С этой целью к центру горы, к старой шахте пробили штольню. Но золота тогда не нашли.
А вот летом 1948 года рабочий Антон Шлапак и его подручный Тимофей Арбузов проникли через штольню в старую шахту и обнаружили там богатую золотую жилу. И прииск пережил настоящую золотую лихорадку. Но об этом чуть позже.
Были в те военные годы на прииске и старатели, которые добывали золото мелкими бригадами по 3-4 человека. Техника здесь была самая примитивная: кайло, лопата, бакса, бутара, лоток. Такая бригада била ямы – шурфы глубиной в 2-3 метра – до золотоносного слоя, или как у нас говорили – до почвы. Зимой жгли пожоги. Рядом ставили на козлы баксу под углом в 30-40 градусов – для лучшего стока воды. Вслед за баксой устанавливали бутару, на которую стелили коврик, чаще всего из ерника, которого в окрестностях поселка было много.
Один старатель по лесенке спускался в яму и в бадью (или простое ведро) набирал породу. Бадья или ведро журавлем или просто веревкой поднималось на – гора, где второй старатель высыпал её в баксу. Но а третий поливал эту породу водой из черпака. Порода, протекая по бутаре, оставляла на ней (на коврике) золото. Лучше было тем старателям, водоем от которых находился недалеко. А воды надо было много. Хорошо было и тем старателям, у которых содержание золота в породе было более или менее приличным.
Поработав так часика 3-4 (летом - побольше) делали съемку: убирали породу, оставшуюся в бутаре на коврике – в лоток, и промывали. На дне лотка оставалось шлихтовое (неочищенное) золото. Его «поджаривали» в металлической посудине на костре и относили в золотоприемную кассу. У нас на Золотой в кассе всю войну работал Федя Плоцкий – боевой мужчина лет тридцати, с выраженным чувством юмора. Золото он принимал всегда с шутками и прибаутками, не забывая при этом и про свою выгоду. А поэтому жил Федя припеваючи.
Золото в то время было добывать очень выгодно: золотоскупка манила людей своим изобилием. На прииске тогда было два магазина. Один, где все продавали за деньги и только по хлебным и продуктовым карточкам. Ассортимент продуктов и товаров здесь был очень бедный. В отличие от этого, в другом магазине – золотоскупке можно было купить, что душе угодно, и сколько угодно: хлеб, муку, масло, сахар, крупы, конфеты, …и т. д. Но – за боны. А чтобы иметь боны, надо было намыть золота.
Поэтому люди мыли золото все от мала до велика: где только можно и как только можно. Отрабатывались даже бедные участки россыпного золота. По несколько раз перемывались отвалы от старых выработок. Но для этого, нужна была проточная вода: или воду подводили от какого - либо водоема к старым отвалам. На воду ставились, опять же, бакса с бутарой. В баксу лопатами бросали породу, которую вода продвигала по бутаре. На коврике бутары оседало золото. Иными словами весь процесс золотодобычи повторялся, как и при работе на шурфах, только здесь воду не поливали в баксу черпаком, а она текла сама. И опять же проблемы были с водой: старых отработок и отвалов на Золотой хватало, а вот проточной воды было мало – особенно, если лето было засушливым. А зимой на эти цели растапливали лед и снег.
Этот метод добычи золота мне особенно хорошо знаком. Каждое лето мы: отец, мать, братья (семейный подряд) промывали таким способом не по одному отвалу, что было хорошим подспорьем для нашей многодетной семьи. А две баксы, бутара и лоток у нас имелись свои – не говоря уже о лопатах и кайло. Зимой вся эта «боевая гвардия» отдыхала. А с наступлением тепла мы снова добывали драгоценный металл, перенося весь этот скарб с одного места на другое. Поселок окружали старые, отработанные отвалы, в которых основная масса золота была уже взята предшественниками, но кое-что в них все же еще оставалось. И этого «кое-чего» на хлебушек нам хватало.
Да, трудное было это время. Но выручало золото.
И если старатели в то время намывали по 1 грамму желтого металла в день на каждого члена бригады – это было уже хорошо. Но а если больше – отлично. Везло не всем. И не всегда. Но была в те годы на нашем прииске одна бригада старателей, которой везло всегда - круглогодично. А руководил этим маленьким, дружным коллективом Терентий Стариков. У них всегда на каждого старателя приходилось не меньше одного грамма драгоценного металла за смену. Фарт это был, или умелое руководство бригадой, или ударный труд каждого и всех, вместе взятых – никто не знал. Но злые языки поговаривали, что Терентию когда-то удалось каким-то образом хапнуть золотишко. Сдать его сразу в золотоприёмную кассу он, мол, побоялся (а где взял?). А вот так сдавать, постепенно – вполне безопасно. Быть может эту байку придумали завистники. Кто это знает. Но так или иначе Терентий и его бригада и в трудное военное время жили неплохо. Но ведь и то правда – работали они по - стахановски. И каждый старатель на прииске считал за счастье работать в бригаде Терентия Старикова. И вот еще что интересно: другие золотодобытчики, в том числе и мой отец, выбьют яму рядом с шурфом Терентия, или невдалеке от него: у них – еле душа в теле, а у Терентия, как всегда – не меньше одного грамма на каждого члена бригады в день.
Старательство – дело азартное, и всем всегда, кажется, что следующая пробитая яма даст богатое золото.
Жил в то время в нашем посёлке еще один человек, которому тоже везло на золото – Фрося Зелик. Вершина золотой сопки в мою бытность была покрыта старыми выработками, которые блестели от колчедана – спутника рудного золота. Многие жители прииска, в том числе и я, делали попытки найти в камушках колчедана золото. Но сделать это не удавалось никому – кроме Зелечихи: так у нас называли Фросю Зелик – женщину лет пятидесяти. Жила она на Шахте, а дом её стоял рядом с трактом.
   Так вот эта Зеличиха, после посещения старых выработок, всегда шла в золотоприёмную кассу сдавать драгоценный металл. А своё везение она объясняла тем, что ей помогает Бог. По этому поводу она говорила так:
- Прежде чем начать поиски золота, я прочитаю молитву, несколько раз перекрестюсь и попрошу Бога, чтобы он мне помог.
А надо заметить, что была она человеком набожным, православной христианкой, читала библию, и считалась в нашем посёлке или за святую, или за ворожею. Поговаривали, что незадолго до войны Зеличиха увидела во сне на небе два солнца, после чего сказала, яко бы: «Сон этот означает, что будут воевать два государства. Война будет длиться много лет, и погибнет много народу». За этот сон её, вроде бы, даже допрашивали следователи, приехавшие из Зеи. Но до ареста и тюрьмы дело не дошло.
Искать драгоценный металл в отвалах на вершине золотой горы Зеличиха ходила всегда одна – без свидетелей, и поэтому ни подтвердить, ни отрицать, правда или нет, что она находила золото, никто не мог. Не исключено, что золото поступало к ней какими-то другими путями, – как и к Терентию Старикову. И об этом тоже поговаривали в посёлке – не веря в чудеса.
…Имелась у нас в то время в посёлке и электростанция. Это был небольшой домик, в котором установили дизель. Подавала она свет жителям Золотой Горы обычно с наступлением темноты и до полуночи. Работали на электростанции всего два человека: Владимир Полищук и мой дед – Меркулий Силантьевич. Владимир – за главного, а дед – сторож. Владимир – мужчина невысокого роста, средних лет, угрюмый, малоразговорчивый. И самое главное в его работе было – завести дизель. Я частенько заглядывал к деду на работу, поэтому был свидетелем происходящего.
Обычно Владимир, примерно за час до наступления сумерек, брал рукоятку, вставлял её в соответствующее отверстие трактора и начитал её крутить. Один оборот, два, три, десять – трактор не заводится. Полищук начинал возмущаться. Двадцать, тридцать резких оборотов рукоятки – трактор начинает помаленьку чхать, но по-прежнему, не заводится. Владимир начинал материться, делая по восемь – десять резких оборотов подряд. Но дизель был так стар, что ни на резкие обороты рукоятки, ни на маты не реагировал. И заводился только тогда, когда Владимир, обливаясь потом, отправлял в его адрес несколько сот отборных матов.
…Поощрялось в те годы вольнопредпринимательство, доля золота которого в общей золотодобычи была очень весомой. Но вот уже многие годы вольноприносительство в нашей стране запрещено в связи с боязнью появления вместе с ним и таких негативных явлений, как кража драгоценного металла, увоз его за пределы страны, посягательства на жизнь старателей - одиночек, и т. д.. Но я уверен, что вольнопредпринимательство могло бы давать только в нашем районе порядка 200-300 кг. золота в год. А в масштабе всей страны это были бы тонны драгоценного металла. И по сравнению с этим негативные явления блекнут – тем более, что их могут регулировать и закон, и правоохранительные органы, доводя до минимума.
В годы Великой Отечественной войны, несмотря на добавившиеся трудности, работа на прииске велась ударно. Уже стали обычными социалистические соревнования с организацией работ по стахановски. Проводились рабочие семинары, на которых делался анализ работы лучших стахановцев с целью передачи их опыта другим. Но главным стимулом, конечно же, было осознание важности работы. Все понимали: золото нужно для победы. И на трудности никто не роптал. Все знали: идет война, и стране очень нужен этот драгоценный металл.
А продовольствие и необходимую технику на наш прииск во время войны продолжала доставлять Зейская транспортная контора «Амурзолото». Вот что рассказала мне об этом Елизавета Григорьевна Найдёнова, проработавшая на этом предприятии более тридцати лет:
–Работала нормировщицей, секретарём технического отдела. А в военные годы, когда мужчины ушли на фронт, пришлось совмещать обязанности главного диспетчера и начальника эксплуатации. Трудное это было время, работали без устали, на совесть, обеспечивая всем необходимым бесперебойную работу приисков Золотая Гора, Дамбуки, Кировский, Октябрьский, Ясный. В хозяйстве предприятия в то время насчитывалось более пятидесяти машин и шесть катеров. Работали круглосуточно».
Но а после работы, в летнее время, молодежь, как и в прежнее, довоенного время, собиралась на спортивной площадке поиграть в волейбол, городки, лапту, размяться на турнике.
… Война. Суровое, трудное время для нашей страны. И фильмы теперь в клубе демонстрировались суровые: «Она защищает Родину», «Радуга», Малахов курган»… и им подобные. И каждый из этих фильмов вселял в нас веру в победу. Для кинофильмов тех лет сочиняли стихи и писали музыку лучшие поэты и композиторы того времени: В первые дни войны была написана песня «Священная война» (слова В. Лебедева-Кумача, музыка А. Александрова), которую сразу запела  вся страна и на фронте, и в тылу:
Вставай, страна огромная,
Вставай на смертный бой.
С фашистской силой темною,
С проклятою ордой.
А вслед за ней появилась:
Двадцать второго июня,
Ровно в четыре часа
Киев бомбили, нам объявили,
Что началась война.
Всему миру известна наша знаменитая «Катюша» (слова М. Исаковского, музыка М. Блантера). Даже немцы во время наших передач с передовой просили её исполнить. Но их охватывал ужас, когда другая «Катюша» открывала по ним смертоносный огонь.
Михаил Исаковский, кроме «Катюши», написал также тексты таких известных песен о войне, как: «Враги сожгли родную хату», « В лесу прифронтовом», знаменитый «Огонек».
Плодотворно в те годы работал композитор Анатолий Новиков. Им была написана музыка к замечательным песням военных лет «Эх, дороги», «Смуглянка», «Вася-Василёк».
До сих пор мы поем «На солнечной поляночке», «Синий платочек», «Давай закурим», «В землянке», «Ты одессит, Мишка». И сегодня русские люди не забывают такие задорные, жизнеутверждающие песни, как «Ехал я из Берлина», «Казаки», «Песня фронтового шофера»
Хорошо работала в те годы политическая агитация и пропаганда. С первых же дней войны в поселке появились агитплакаты: «Родина – мать зовет!»,  «А ты записался добровольцем?», и лозунги: «Все для фронта, все для победы!», «Наше дело правое, враг будет разбит!», - и другие.
На фронт отправлялись посылки с теплыми носками, рукавичками, красивыми платочками и кисетами, мылом, махоркой, зубным порошком. Активное участие в этом принимали и мы, школьники. Наши девчонки Надя Зелик, Дора Старикова, Лида Хаткевич создавали настоящие произведения искусств, вышивая на платочках и кисетах красивые узоры, надписи к воинам беспощадно бить врага. И можно с полной уверенностью сказать, что здесь, в глухом далёком тылу, наш посёлок, затерявшейся в тайге, ковал победу над врагом вместе со всей страной.
Да, золото нас в военное лихолетье очень выручало. Но выручал нас и второй хлеб - картошка. Наша многодетная семья имела три больших огорода, которые мы ежегодно старательно удобряли навозом. А поэтому и урожаи картошки были всегда высокие, и картошки хватало на весь год – до нового урожая.
Климат на Золотой Горе суровый, резко континентальный, с большими перепадами суточных температур, особенно летом: дневные температуры могли достигать 300  и выше, а уже вечером можно было смело одевать фуфайку. Золотая Гора – это зона вечной мерзлоты, а поэтому, кроме картошки, почти ничего другого и не выращивали - разве что брюкву и турнепс. Огурцов, помидор и в помине не было. Сейчас, когда золотогорцы научились выращивать овощи в теплицах – лед, конечно, тронулся. А в моё время никакого понятия о теплицах мы не имели. Да и условий для их строительства тогда не было.
И что удивительно: Золотая Гора от Зеи находится всего в восьмидесяти километрах. Но в Зеи растет всё – вплоть до арбузов и дынь. А на Золотой – только картошка. Но надо справедливо отметить – урожаи картошки при соблюдении необходимых условиях могут быть хорошими.
Но, а кроме картошки подспорьем к обеденному столу были и грибы. О них можно писать целые оды. И сразу вспоминается четверостишье Петра Комарова:
Я снова жду дождя грибного,
Я по лесам бродить привык,
Когда на свет пробьется снова
Едва приметный боровик.
Я хорошо знал все грибные места. Подосиновики – на Аляске и Березовом, грузди – на Центральной сопке. Ну а если уж очень хотелось полакомиться опятами, шел на сопку, где было когда-то старое кладбище.
Грибы тогда и жарили, и солили, и сушили, и мариновали. Питались ими все лето, да и на зиму заготавливали в достаточном количестве и каждая семья, и «Золотопродснаб», который на сбор грибов мобилизовывал школьников. Запрягали лошадь в телегу, ставили на нее бочки три-четыре – и в лес, за грибами.
За подводой дружно шагала (а где и бежала) ватага школьников. Обычно рейд совершали на Аляску: сопка была, как бы предназначена для выращивания грибов – березки здесь росли вперемешку с осинками, а землю покрывал толстый слой опавших многолетних листьев.
Подвода с бочками останавливалась на дороге у подножия сопки, и мы, ребятишки, разбегались по лесу. А через полчаса - час возвращались с полными ведрами красноголовиков. Грибы высыпали в бочки, а сами снова бежали в лес. До обеда каждый из нас успевал сделать две-три ходки, после чего с полными бочками лесных даров возвращались домой. Таким образом, каждый школьник имел возможность в летние каникулы заработать немного денег, а ОРС прииска – заготовить на всю зиму грибы для поселковой столовой. Местный стихоплёт даже сочинил в то время такое четверостишье:
Что в столовой?
Суп перловый,
Суп грибной,
Грибы солены.
Особенно интересно было собирать грузди на Центральной сопке. Обычно мы ходили туда втроем: я, младший брат и бабушка Дарьина, которая тоже была заядлым грибником. За плечами – рюкзак с ведром, второе ведро – в руках. До сопки километра два - не меньше. Поднявшись от её подножья по хвойному лесу метров сто, мы садились на корточки и начинали собирать грузди, которые прятались под хвоей: один, рядом – второй, за ним – третий. Вставать не надо было, передвигались потихонечку на корточках вверх по сопке – и всё грузди, грузди, грузди: молоденькие, крепкие, с закругленными внутрь шляпками с махровыми краями. Через час – полтора оба ведра наполнялись. Домой возвращались всегда усталые, но радостные и гордые.
Летом питались дарами природы: грибами, ягодами. Мать варила нам супы с лебедой и крапивой. Грибы в большом количестве заготавливали и на зиму, особенно много солили груздей: две, а то и три больших бочки. А из брусники и голубицы мать варила кисель.
…Большой популярностью в то суровое время пользовалась наша школьная художественная самодеятельность. И хотя школа была начальная – всего четыре класса, но талантливых артистов среди нас, малолеток, было много. Пьесы ставились, конечно же, на военные темы. Особенно отличался своим мастерством Ленька Иванов, который с блеском играл роли немцев, убедительно показывая всё их ничтожество и звериное нутро. Спектакли всегда проходили в переполненном клубном зале. Их ждали. О них знали заранее не только дети, но и взрослые. А выхода Леньки на сцену ждали с особым нетерпением.
И вот он появлялся, фриц-немец. В шинели до пят, в больших кирзовых сапогах или в старых валенках с заплатками, на голове – затрапезная немецкая фуражка. Публика встречала своего кумира бурными аплодисментами. А Ленька, смешивая русскую речь с немецкой, начинал с такой силой разоблачать на поселковой сцене фашизм и доказывать его неминуемую гибель, что наша победа в войне уже ни у кого из сидящих зрителей в зале не вызывала сомнения. В конце спектакля Ленька – фриц всегда имел неприятности: или попадал в какую то глупую, смешную историю, или в плен к партизанам, или его убивали. Играли мы на клубной сцене даже «Молодую гвардию» Фадеева, где я успешно сыграл роль Ивана Туркенича.
Был у нас и школьный хор, аккомпанировал которому на баяне наш же школьник – Колька Чупин. И вот представьте себе: сидит на стуле маленький мальчик, а на коленях у него – огромный баян.
…Новый год – праздник, любимый всеми. Это и подведение итогов за минувший год, и планы на следующий, и надежды на то, что грядущий год для каждого из нас будет лучше, чем уходящий, и принесет много счастья.
За свою жизнь много у меня было встреч с Новым годом. Одни из них совсем забыты, другие вспоминаются с трудом, но есть и такие, которые запомнились навсегда.
Сороковые годы прошлого столетия, военное лихолетье, прииск Золотая Гора. Хлеб и другие скудные продукты – только по хлебным и продуктовым карточкам. Было не до праздников, но Новый год все встречали обязательно.
В то время в нашем посёлке была только начальная школа – четыре класса. Обыкновенный дом, возвышающийся на пригорке, и от других поселковых домов он отличался только размером и красной жестяной крышей, а внутри – длинный коридор и две классные комнаты. Перед празднованием Нового года один класс освобождали от парт и устанавливали там ёлку. И вот в последний день старого года мы, ученики, нарядные и счастливые, заполняли школьный коридор. Дверь в классную комнату была закрыта, а нам очень не терпелось увидеть нарядную ёлку, поэтому некоторые смельчаки нет - нет, да и приоткрывали дверь, чтобы хоть одним глазком взглянуть на новогоднее чудо. А время, как назло, тянулось медленно.
Наконец, директор школы Мария Ивановна Соловьёва открывала дверь и запускала нас по одному. А иначе было нельзя - мы бы всей оравой ринулись в класс. И вот она, красавица – ёлочка, стройная, высокая, до самого потолка увешанная игрушками, предстала перед нами. Она была прекрасна – эта новогодняя ёлка моего детства! Начиналось праздничное торжество. Прежде всего нас приветствовали Дед Мороз и Снегурочка. Роль Деда Мороза традиционно исполняла директор школы, а Снегурочкой была Дора Старикова: симпатичная девочка, учившаяся классом старше меня. А потом мы кружились в хороводах вокруг ёлки и пели новогодние песни: «В лесу родилась ёлочка» и другие, а Коля Чупин, мой одноклассник и друг, аккомпанировал нам на баяне. После этого начинался карнавал. До сих пор удивляюсь, с каким огромным желанием и энтузиазмом готовились мы к конкурсу масок, ведь возможности в то время были минимальные, а ребячьи маски получались отличные. Вспоминаю, какие замечательные были у всех костюмы: у Васи Летягина – костюм волка, а Коля Захаров был медведем. Особо выделялся Славик Катицкий, у него был костюм мушкетера. Не отставали и девочки, наряженные в костюмы снежинок и лебедей, а Нина Поляхова в роли Бабы Яги была неповторима! Я всегда выступал в костюме зайца, который мне сшила мать.
Раздача подарков была кульминационным моментом праздника. Дед Мороз с огромным мешком за плечами, согнувшись в три погибели от тяжести, заходил в класс и под одобрительный и восторженный ребячий гул начинал раздавать подарки в матерчатых мешочках, сшитых нашими мамами. В мешочках были конфеты, несколько мармеладок, три – четыре пряника и немного печенья. Ни о каких фруктах и шоколадках мы тогда и не знали. Радостные и счастливые, как на крыльях, мы летели домой. Хотелось весь подарок съесть за один раз. Но мы старались это удовольствие продлить на четыре дня, а то и на неделю, пряча мешочек с подарком от братьев с одного места в другое.
Вспоминается еще одна ёлка моего детства. Жили в то время на нашем прииске Самойловы. Глава их семейства работал начальником «Золотопродснаба». Конечно, семья не бедствовала. В школе учились их дети Лиля и Борис. Для детей в семье Самойловых каждый год устанавливали дома ёлку. На эту домашнюю ёлку приглашали несколько одноклассников, в том числе и меня. А домой от Самойловых я всегда приходил ещё с одним подарком.
С тех пор прошло много времени…. Где вы сейчас, дети военного лихолетья, мои одноклассники? Как сложилась ваша судьба?
Ну а из тех новогодних праздников, что я встречал уже взрослым, вспоминаются те, которые я провёл в горняцком посёлке Хинганске, где работал главным врачом больницы. Новый год обычно встречали в тесном семейном кругу или в компании друзей, а после собирались в Доме культуры. В зрительном зале устанавливалась лесная красавица, играл духовой оркестр, шумел карнавал, потом начинались танцы. Народ продолжал отмечать праздник до самого утра.
Много было у меня Новогодних ёлок за долгую жизнь, большинство из которых забыты. Но ёлки детства помню до сих пор.
…И даже во время войны руководство прииска совместно со школой организовывали летний отдых детей. Для этого создавались пионерские лагеря, в которых дважды удалось побывать и мне. Первый раз – в поселке Обка, где находилось подсобное хозяйство золотопродснаба. Это – в восемнадцати километрах от прииска. Место очень живописное. Жили в стареньком деревянном бараке. Обка – речка мелкая, для купания совершенно непригодная, но побарахтаться и охладиться в ней в летнюю жару было можно – что мы и делали.
Второй раз отдыхал в лагере на прииске Комсомольском, который тоже находился в восемнадцати километрах от нашего поселка, но в противоположной стороне. Жили в здании школы. Дети и на Обке, и на Комсомольском были не только с Золотой Горы, но также и с других приисков – Миллионного и Кукушки. От Комсомольского мы дважды совершали поход до небольшого посёлка Дубакит, расположенного на реке Гилюй. Купались в Гилюе, любовались его перекатами, ели дикий лук, который рос в изобилии по берегам этой реки. Запомнился мне по Комсомольскому лагерю Володя Гредюшко, который любил в тихий час, во время послеобеденного сна прикинуться лунатиком.
А по окончанию лагерей были пионерские костры с играми и песнями, из которых мне особенно понравилась вот эта:
–Прощай наш лагерь, до новой встречи!
Реке и роще привет от нас!
Опять закинув мешок за плечи,
Прощай наш лагерь – и здравствуй класс!
Окрепнув дружным, большим отрядом,
Опять за парты садимся рядом.
Открыты книжки, звонок зовет –
Мы начинаем учебный год!
Замечательная песенка. С той поры я ни разу не слыхал, чтобы её кто-то где-то пел. Сейчас её не поют. А зря.
Поясню насчёт – мешка. В то время машин на прииске и в помине не было. Поэтому до лагеря и обратно мы добирались пешком. А скарб – в мешок и за плечи: или это называли тогда - котомкой.
…Но вот с фронта стали поступать всё более радостные, обнадеживающие вести. Усаживаясь у радиоприемников – тарелок, мы с большим нетерпением ожидали последние известия о войне. И вот голос Левитана, который сразу узнавали все, сообщает: «Говорит Москва! От Советского информбюро. Сегодня, после упорных боев с немецко-фашистскими захватчиками, наши войска освободили город Орел!» После этого были освобождены Киев, Минск, Варшава…. И вот наши войска штурмуют уже столицу Германии – Берлин.
А долгожданную весть об окончании войны мы, школьники поселка, узнали так. Девятого мая, во время урока, открывается классная дверь, и тетя Маша Пичужкина кричит: «Ребята! Чего вы здесь сидите, война кончилась!» Занятия, конечно же, сразу прекратились. Все мы высыпали на улицу. А там уже полно народу. Всеобщая радость. Всеобщее ликование. Победа!
Гимном окончания войны для нас, современников, стала песня Давида Тухманова «День Победы» - о безграничной всеобщей народной радости «со слезами на глазах» и великой скорби по погибшим защитникам Отечества.
Сейчас, когда фронтовики, склонив свои седые головы у вечного огня или братских могил, слушают волнующие песни той поры, в памяти всплывают картины трудного военного быта, лица боевых друзей, павших в сражениях за свободу Родины. И каждое такое воспоминание по особенному дорого.
Вспомним и тех, кто
командовал ротами,
Кто замерзал на снегу,
Кто в Ленинград
пробирался болотами,
горло ломая врагу.
…Время неумолимо летит вперед. Уходят из жизни герои – победители. Уходят и творцы замечательных песен. Но их творения бессмертны. Они и сегодня вдохновляют нас.

ПОСЛЕВОЕННЫЕ ГОДЫ

Но вот война с Германией кончилась. Началась мирная жизнь. Но, как и прежде, в обычном магазине все было по карточкам, и хлеб, и продукты. И золотодобыча стала сдавать свои позиции. Шахту «Центральную» продолжало заливать водой. Водоотводный штрек, на который возлагали большие надежды, не помог. Вторая шахта, которую пробили почти в самом поселке, тоже не оправдала надежд: золотоносный слой здесь оказался бедным, поэтому она была нерентабельной.
Помалкивала и золотая гора: штольня, которую пробили к её центру – к старой шахте - уклонке, никаких результатов не дала: золота там тогда не нашли. И прииск постепенно, но уверенно начал хиреть.
После окончания четырех классов в родном посёлке, я стал учиться на стороне: пятый и шестой классы закончил на прииске Кировский, а седьмой – на прииске Комсомольском. На Кировском какое - то время жил у родственников – Голонягиных. И, конечно же, я был им обузой. Мои родители долго вели переговоры с родственниками, чтобы удержать меня у них, и даже не пожалели, подарили дяде Карпуне, двоюродному брату отца, симпатичную дедову шляпу. Но и это не помогло, и я был вынужден уйти от родственников и поселиться в интернате.
Жили родственники в небольшом домишке из одной комнаты, маленькой кухоньке и небольшой прихожке. А семья – четыре человека. Сейчас, когда пишу эти строки, понимаю, что им и без меня было тесно жить. А я эту ситуацию усугублял.
Пятый класс закончил с отличием. А вот когда начал учиться в шестом классе, у меня развился жесточайший блефарит: постоянно чесались веки, и зуд этот был невыносимый – особенно после чтения. И я перестал читать. А причиной блефарита были такие: с одной стороны - постоянное недоедание: я был худеньким, маленьким. А с другой стороны – большая любовь к чтению. Ведь ещё учась в начальной школе, я умудрялся прочитать и «Евгения Онегина», и «Бориса Годунова», и Повести Белкина» и «Тараса Бульбу, «Дети капитана Гранта», «Таинственный остров». Читал Финемора Купера, Сервантеса, Марка Твена, и так далее. Читал при керосиновой лампе, при свечах, при отблесках огня от печной дверки. И вот – дочитался. Теперь я почти ничего не читал. Стал хуже учиться: из твердого отличника превратился в слабенького хорошиста. Учителя не могли понять, что со мной происходит. А я никому про своё горе ничего не говорил. Особенно моей метаморфозе удивлялся Алексей Семенович Мошненко – учитель математики и физики. Он даже обижался на меня когда ставил мне не 5, а 4. Но жизнь продолжалась. Продолжал и я учиться, и жить в интернате.
Что можно вспомнить о Кировской семилетней школе? Очень много. Это было небольшое деревянное здание. А невдалеке, на пригорке, расположилось здание интерната. Бессменный директор школы – Задохин Василий Никитович: очень сильный хозяйственник, и очень слабый педагог. Преподавал географию и историю. Обычно не рассказывал, а читал с учебника. А вот Алексей Семенович Мошненко и Вера Ивановна Момот – преподаватель русского языка и литературы, были отличными, эрудированными учителями.
Именно здесь, на Кировском, я впервые начал танцевать. Инициаторами этого мероприятия всегда были девочки. Дора Старикова, Лида Хаткевич, Вера Романовская. Музыка – скрипка, на которой играл дядя Довгаль: другой музыки в посёлке не было.
На каникулах в интернате не отсиживались, шли домой 36 км – пешком, с котомкой за плечами, в телогрейках, на ногах – старые валенки. На ноябрьские и мартовские каникулы - терпимо. А вот в конце декабря, когда шли при сорокоградусных морозах на  новогодние каникулы – было потруднее. На половине пути, на Перевозе – Гилюе, делали кратковременную остановку: отдыхали, отогревались, пили по стакану горячего чая – и снова в путь уже без отдыха до самого дома. Вспоминая то время, думаю: сейчас 36 км. пешком я не пройду и за неделю. А зимой бы в дороге или замерз, или как минимум – обморозился. А тогда всё было нормально: в пути никто и никогда не хныкал, никто не обмораживался и все доходили до дома всегда благополучно, без каких либо происшествий.
После окончания шести классов, учебу пришлось прекратить: родственники от меня отказались, платить за проживание в интернате не было денег. Я долго плакал, хотя и понимал, что другого выхода нет. И началась моя вольная жизнь – жизнь отдыхающего от учёбы поневоле. Несмотря на блефарит, книги продолжал читать. За год отдыха от школы прочитал почти всего Пушкина, Гоголя, Марка Твена, Жуль Верна, Горького, Чехова. Горьким очарован до сих пор.
Чтобы развеяться от чтения, любил бродить по поселку. Заходил в контору прииска. В сотый раз перечитывал вывески на дверях кабинетов. Грелся. Вот на двери красуется вывеска о том, что это кабинет директора прииска. А рядом – кабинет инженера. Дальше – бухгалтерия, маркшейдерская.
Заходил в столовую, магазины.
Но особенно любил посещать сапожника Морозова. Сапожная – небольшой деревянный домик. От печки всегда веяло теплом. Вечно – запах вара, дратвы. А вот и хозяин – солидный мужчина лет под пятьдесят. Весельчак и балагур. Любил петь. Особенно запомнилась его песенка:
А рыжая такая
Сто лет – все молодая,
И где её не тронь,
Везде у ней огонь.

И только её тронешь,
Как сам себя расстроишь,
И только крикнешь: «Ай!
С рыжей бабой рай»!
Портной был, наоборот, мужчина угрюмый, неразговорчивый. Тем не менее, они всегда встречали меня приветливо, и, кажется, всякий раз были рады моему приходу. Оба они любили слушать мои рассказы о прочитанном, я им декламировал стихи, которых знал много.
Зимой я увлёкся ловить зайцев. А надо отметить, что в те годы в наших лесах и зверья было побольше, и охотников поменьше. В окрестностях поселка снег был испещрен заячьими тропами. Вот на этих тропах я и ставил петли из проволоки, и раза два три в неделю ходил проверять: а не попался ли в одну из них косой? Подходишь к одной петле – пусто. К другой – пусто. А подойдя к следующей петле, видишь: снег вокруг неё метра на полтора – два избит, а посреди этой полянке лежит зайчишка. Ёкнет сердечко, а душа поёт от радости и гордости. Ещё бы: ведь домой я возвращусь не с пустыми руками, а принесу мясо. Вынимаешь зайчишку из петли и идешь проверять следующие. Но только однажды я принес домой сразу двух зайцев. А обычно – одного, а иногда домой возвращался и пустым. Заячье мясо – хорошая добавка к обеденному столу – что и говорить.
А однажды заблудился. Заячьи тропы, мои следы – всё перемешалось, перепуталось. Да ещё пошел снег, покрывая землю крупными хлопьями. Я начал кружить по лесу, по распадкам, и до того закружился, что потерял ориентир, и не знал, в какой стороне поселок, и куда идти. И всё же я вышел победителем из этой ситуации, и благополучно возвратился домой.
А вот за рябчиками охотился менее удачно. Было у нас ружьё 32-го калибра, одностволка: вот с ним я и ходил на охоту. Рябчиков в лесу встречал всегда. Вдруг неожиданно, почти из-под ног раздавалось громкое – фы…р..р..р. Это полетел рябчик. Бежишь за ним вдогонку. Подкрадываешься…. Вот он – сидит на ветке дерева. Прицеливаешься…. Нажимаешь на курок…. Эх, опять промахнулся. Так я ни одного рябчика и не убил. А вот двух куропаток всё же подстрелил.
А вот Шурка Пичужкин и Гошка Стариков, по их рассказам, всегда убивали по пять - десять рябчиков. Правда это, или нет – не знаю: их убитых рябчиков я никогда не видел. Но думаю, что доля правды (а может – и вся правда) в их рассказах была.
…Но а чтобы продолжить учебу в седьмом классе, мне надо было всё лето 1948 года работать: у родителей было нас семеро детей, и они не в состоянии были дальше учить меня. Я так и сделал, и с начала июня и до конца августа трудился рабочим водомерного поста. Зарабатал денег на учебу, в 1949-м году окончил семь классов, и поступил учиться в Благовещенское речное училище. Но это уже другая история.