Глава 12. И день един парит, как жаворонок...

назад, Глава 11. В одну главу не уложишься: http://www.proza.ru/2017/08/19/1730


                «Лес умывается! – думал Ёжик. – Умываются ёлки, пеньки и опушки. А птицы
                летят теперь с юга, и им тоже моет дождь пёрышки!»
                И по утрам он выходил на крыльцо и ждал чистых, вымытых птиц.
                – Ещё не прилетели! – говорила Белка.
                – Кар-р-р! Им тр-р-рудно в пути! – картавила Ворона.
                А Ёжик нюхал воздух и говорил:
                – Всё равно пахнет чистыми птицами!
                С.Г. Козлов, «А правда, мы всегда будем вместе»


    Кажется, ёжики – одни из самых уютных собеседников. Их облик смиренен и непритязателен. Они всегда тихи и скромны. И вместе с тем в их негромком, сером и незначительном говорке есть всегда что-то ласковое и тёплое.
    Они очень собранны и не отвлекаются на разные второстепенные и посторонние вещи, и это им позволяет лучше видеть красоту мира. Конечно, песнь их не красна, но очень мила! А ещё в большей степени они – прекрасные слушатели...
    Храпин всё сидел, сложив на животе лапки, и умильно смотрел на Бобрисэя, а тот рассказывал и рассказывал – так бывает, когда после большого напряжения попадаешь туда, где всё хорошо...
    Когда Бобрисэй почувствовал, что уже совсем стемнело, он остановился и осмотрелся по сторонам. И остолбенел. Вокруг него сидело несколько ежиных семей, и все ёжики были такими же ушастыми, как Храпин, и так же внимательно слушали. Когда они увидели, что он на них смотрит, они все дружно заулыбались. И Бобрисэй не мог не улыбнуться в ответ.
    Из их среды вышли два особенно внушительных ёжика. Один был постарше и опирался на палочку, колючая его шевелюра была чуть седоватой, и даже... на носу у него были очки! Второй, как видно, был действительно предводителем, во всём его облике ощущалась большая сила и основательность, да и по росту он был выше всех других. Откашлявшись, второй произнёс:
    – Пожо добраловать мнак, тугий вихолок! Зовя менют Шарфсиннигов. Фёдор Шарфсиннигов. Э ато – Дедушка Чудешнов, ещ онё мнёпит вре темена, догда ко краих этов стоприралась Великая Бобритания...
    – Странно... – пробормотал Бобрисэй, услышав такую речь. – Почему здесь-то...
    А Фёдор Шарфсиннигов тем временем продолжал:
    – Венарное, ото эдно из местогих немн, егдещё сохра чтотонилось от Бобритании, этопому...
    – Постойте... – сказал Бобрисэй. – А что, вы всегда говорили... вот так?
    Ёжики переглядывались и пожимали плечами.
    – Зы не мнаем... Гдевса, – сказал Шарфсиннигов. – Мо ны твонимаем пи рею очь.
    Бобрисэй только вздохнул. Ёжики виновато улыбались.
    – Я могу говорить иначе – так, как ты, – сказал вдруг Дедушка Чудешнов и задумался. – Но не могу вспомнить, откуда я умею или знаю это... Я очень давно живу, – и он также виновато улыбнулся Бобрисэю.
    – А мне кажется, – с угрюмым упорством сказал Бобрисэй, – что вы не всегда здесь так говорили...
    – Ну ладно, – после довольно большой и неловкой паузы сказал Чудешнов. – Давайте знакомиться... У нас здесь такой обычай, что всякий, кого мы принимаем, делается другом каждого из нас, а для того приветствуется с каждым... Ну, с главами семейств... Мы называем это лобзанием мира – это очень древняя традиция, мы даже не помним точно, с каких времён... Ведь каждый из нас – это всё равно, что все мы, а все мы – всё равно, что каждый из нас...
    И Дедушка Чудешнов первый подошёл и облобызался с Бобрисэем в обе щёки. Потом – Фёдор Шарфсиннигов, потом... они стали подходить к нему, ласково улыбаясь и лобызаясь с ним в обе щёки:
    – Пыхтин, зверадчик...
    – Чуфствов, эпот...
    – Хлопотин, вопар...
    – Тщетнов, теблиобикарь...
    – Халатнов, жин-инер...
    – Постеншафт-Сумбурнов, зумыкант...
    – Пустыннов, духожник...
    – Флотнов, натикап...
    – Смекалистов, странкуктор...
    Конечно, можно ли запомнить сразу всех?
    ...Все уже разошлись по своим гнёздам и норам, а Бобрисэй остался ещё посидеть на камушке. Была очень тихая и светлая ночь. Или это только так казалось, оттого что уже давно не было видно так близко звёзд?.. Луна почти совершенно круглым диском улыбалась ему, а Бобрисэй улыбался ей в ответ...
    – Шубников, йортноп... тьфу, портной, значит... Софтеншайн... Душевнов... Пухерис, взуко... звуко... а, не помню!.. Настоящев... Эпитафин-Шульман... – шептал он, вспоминая тех, кто стал теперь его братом, и это было похоже на песнь...
    – А я и так знаю это!.. – вдруг сказал он и, откинувшись назад, закрыл глаза. Здесь можно было совершенно ничего, ничего не бояться...

    Где-то под утро он проснулся от какого-то отчаянного писка и прямо подскочил на своём камушке, который всё ещё был тёплым.
    Он вскочил, ошалело оглядываясь по сторонам.
    Оказывается, ёжики поймали несколько мышей, и теперь...
    – Хи мыщники, – извиняющимся тоном сказали они, разводя лапами.
    Бобрисэй на всякий случай осмотрел ближайшие деревья – на месте ли Ничкиса?.. Нет, с ней было всё в порядке – жёлтый фонарик её оперенья виднелся на невысокой раскидистой сосне в десяти шагах от него. Непромокаемая сумка с фонарём и Палкой Необходимой (ПН) висела рядом с ней на ветке.
    На всякий случай Бобрисэй громко зевнул, так что все ёжики оглянулись на него, и показал им свои алмазные зубы... И снова лёг, только теперь уже не стал спать так крепко – да, что ни говори, а земля  всё-таки земля, а не небо...

    Наутро его разбудил юный Храпин.
    – Сабрибэй, Сабрибэй, бетя Дедушка Чудешнов взоёт! – шерухтел он, толкая его лапой в бок. Потом чуть-чуть иголками...
    – Ай! – Бобрисэй подскочил на два метра вверх.
    – Жебим! – крикнул Храпин и задал от него стрекача.
    Бобр бросился за ним.
    Они летели через какие-то кусты, травяные кочки, наверное, раза три обежали вокруг высокого холмика, и тут Храпин затормозил, заливаясь смехом.
    Дедушка Чудешнов сидел на пороге своей норы, опираясь лапами и подбородком на палочку, и улыбался, глядя на них.
    Бобрисэй хотел дать Храпину подзатыльник, но тот сразу же свернулся, и бобр только помахал лапой в воздухе, изобразив нечто вроде того, что накручивали с шляпой в руке какие-нибудь мушкетёры...
    – Здравствуй, малыш, – сказал Дедушка. – Я хотел тебе показать нашу маленькую страну... Пойдём. Ты можешь спрашивать меня всё, что хочешь...
    И они не торопясь пошли вдоль границы Плато Ежей, а Храпин бегал вокруг них, нарезая веселые круги.
    – Мы, ежи, больше слушаем, чем поём – потому мы и ушастые. Зато у нас тонкий слух. Кто-то поёт – а кто-то слушает, так ведь? Но и у нас есть своя песнь... – тихонько говорил Чудешнов, и Бобрисэй опять блаженно улыбался, и взгляд его, казалось, был так далеко... – но, на самом деле, он был обращён внутрь.
    – ...Когда возникла и стала распространяться Тёмная Долина, мы поднялись в горы... Мы не можем жить в дремучем лесу. Мы стали рыть норы, хотя раньше мы жили преимущественно в простых гнёздах... Но потом мы нашли это Плато, куда не залетает никто из Воздушной стражи. Здесь есть прекрасная река, здесь видно небо... Здесь прекрасные сухие сосновые и другие леса, здесь много удобных опушек, маленьких овражков и холмиков, много ручьёв... Мы не боимся и жары, которая здесь  иногда случается... Мы научились быстро бегать, мы можем даже прыгать... Конечно, зрение у нас не самое лучшее, но зато мы различаем цвета... Правда, иногда сюда забредают отдельные клиссы, случается, заходит и сурбак – вот с ним для нас справиться труднее всего... Но, скажу тебе по секрету, – здесь Дедушка говорил совсем тихо, еле слышно, – ничего мы так не боимся, как Большой воды... Но её, к счастью, уже очень давно не было в этих краях.
    – А скажи, Дедушка, – поинтересовался Бобрисэй, – вы что-нибудь знаете о том, что происходит там, в низине?
    – Конечно, малыш, – улыбнулся Дедушка. – На то у нас есть разведчики и следопыты... А что, ты хотел узнать что-то?
    – Да, – сказал Бобрисэй и замялся.
    Чудешнов терпеливо ждал, всё так же неторопливо шагая рядом.
    – Вы... знаете... Тропкиных? – наконец выдавил из себя Бобрисэй.
    – А, это зайцы, что ли? – почему-то обрадованно сказал Чудешнов. – Конечно, знаем! И что?
    Бобрисэй, остановившись, молча смотрел на Чудешнова. Тот перестал улыбаться и, тяжело вздохнув, сел рядом.
    – Да, малыш, ты, похоже, об этом знаешь... – задумчиво протянул старый ёж.
    – Я был там, – сказал бобрёнок. – Но... не до конца. И я хотел...
    – Они живы, – сказал Дед, поднимаясь и опять направляясь вперёд. – Только...
    – Деда, – жалобно сказал Бобрисэй, – расскажи мне, пожалуйста, всё!
    – Что ж... хорошо.
    И Бобрисэй узнал, что все старшие Тропкины убежали, и всех их потом приютили Ямкины, а там, в их норах – почти подземный дворец. Клааш Тошный Кляуз разбился насмерть, а три зъемя в норе заплелись в ходах, и их (Чудешнов сказал об этом не без гордости) съели ежи. Кловам пришлось поклацать зубами, да и уйти ни с чем, а вот маленькая Юльца...
    ...Бобрисэй рыдал, уткнувшись в грудь Дедушки Чудешнова. Маленькая Юльца погибла.
    – А что... – вдруг вспомнил он, поднимая мокрое лицо, – что стало с Мальтой?
    – А вот про Мальту, – загадочно улыбнулся Дед, – никто ничего не знает. Он исчез куда-то, так что его никто не смог найти... К своей семье он не вернулся.
    – А кловы – они не съели его? – допытывался Бобрисэй.
    – Я же тебе говорю, – ласково бормотал Чудешнов, – они ушли ни с чем... Единственное, что про него известно, что он сам похоронил свою сестру, а потом... Хотя...
    – Что?! – крикнул Бобрисэй.
    – Не знаю... – неохотно протянул Дед. – Не очень хорошо верить слухам, но говорят...
    – Да что, скажи же!
    – Говорят, что они живы оба – и Мальта, и Юльца.
    Бобрёнок так и подпрыгнул на месте.
    – Да?!! – завопил он.
    Секундой позже Дедушка Чудешнов был расцелован в обе щёки пятьсот пятьдесят пять раз.
    Ну... вот таким образом ходили они, осматривая Страну Ежей.
    – Эге... – сказал Чудешнов, когда они оказались возле того места, где Бобрисэй встретился с Храпиным. – Похоже, Птица-то тебя ищет... Смотри, – и он показал на перепархивающую с сосны на сосну Ничкису, которая была метрах в двадцати от них и уже приближалась.
    – Ну ладно, – с хитроватой улыбкой протянул Дедушка, – я думаю, на сегодня хватит... Надеюсь, у нас будет время продолжить... – и он старческим шагом вразвалочку потихоньку удалился в лес. А Храпина уже давно и след простыл.
    ...Бобрисэй стоял, задумчиво глядя на реку, когда Ничкиса нашла его.
    – Что скажешь? – спросил он, не оборачиваясь: она была рядом с ним на нижних ветках сосны.
    – Нас ждут к себе в гости белки, – осторожно ответила Птица, видимо не решаясь нарушить его задумчивости.
    Был полдень, чуть склонявшийся на излёт, и высокое солнце счастливо обымало все пространства этого уединённого мира, бирюзовые воды весело катились по небольшим порожкам, помахивая стоящим на берегу платочками пены. Воздух был напоен благоуханием цветущих трав и ликующим пением цикад – вся эта малая страна почивала в глубоком безмолвии, покое и безмятежии...
    У Бобрисэя навернулись на глаза слёзы, когда смотрел он на всё это, и Птица, конечно, его понимала – они были с ней, наверное, единой душой.
Невозможно было ни шелохнуться, ни сказать слова – таков был этот мир...
    Неизвестно, сколько бы они ещё так сидели, если бы с той стороны реки не прилетела на этот берег Марцка.
    Почувствовав, что её слова могут что-то нарушить или спугнуть, она тихонько остановилась и присела на земле рядом с Бобрисэем, и они сидели, безмолвно созерцая великолепие и тихость внезапно открывшегося чистого мира...
    – Ма-арцка-а... – кричали с той стороны, но она молчала.
    Наконец Бобрисэй пошевелился и, вздохнув, сказал:
    – Идёмте что ли...
    Ничкиса с Марцкой только улыбнулись, переглянувшись, – как будто не он сам сидел, замерев и затаив дыхание.
    Птица просто полетела вперёд, но не удержалась и над самой рекой сделала несколько виражей в воздухе, почти коснувшись бурунчиков белёсой пены на изумрудных волнах.
    Марцка попрыгала по прибрежным соснам, разбежавшись, прыгнула навстречу ветру, вся распростёршись в воздухе, и... плавно опустилась на противоположный берег около самой воды.
    А Бобрисэй... отчего-то не захотел плыть. Он тоже залез на дерево («да что вы! – разве я не летаю?»), разбежался, подобно Марцке, по веткам сосен, прыгнул и... шлёпнулся брюхом прямо в реку, подняв тучу брызг.
    Белки хохотали просто до вереска и повизгивания.
    Бобрисэй хмуро встал и побрёл, зло шлёпая лапами по неглубокому перекату, где его свалило течением и понесло вниз, кувыркая и вертя в волнах. Из воды показывалась то лапа, то хвост, то рассерженная физиономия... Наконец ему удалось где-то зацепиться, и он с горем пополам таки добрался до противоположного берега.
    Белки дрыгали лапами, не в силах смеяться.
    – Ну и ничего смешного, – буркнул Бобрисэй, вылезая из воды.
    Улыбающаяся Верцка сама встречала его на берегу со свитой, причём все они пытались изобразить на физиономиях серьёзное выражение, но то и дело кто-нибудь из них прыскал, поспешно отворачиваясь в сторону.
    Бобрисэй, скрипя зубами и огненно вращая глазами, вскарабкался на крутой осыпающийся склон противоположного берега и уселся на невысокой травке. Там под соснами много было заячьей капусты, и он механически стал её жевать, не глядя ни на кого. Верцка с Ничкисой что-то обсуждали, а меньшие белки шептались по кустам.
    Наконец Верцка сзади подошла к бобрёнку, задумчиво кидавшему в реку мелкие камушки, и, положив лапу ему на плечо, мягко сказала:
    – Малыш... Хочешь, мы покажем тебе, что нам помогает летать?
    И, так как он не отвечал, добавила немного торопливо, что неожиданно выказало её волнение, тогда как – это всем известно – Верцка всегда была спокойной:
    – А также, как мы прячемся, как прыгаем по земле и, наконец, как мы... дерёмся?
    Бобрисэй перестал кидать камушки и поднял на неё глаза. Она ласково и словно извиняясь улыбалась ему. Он сказал:
    – Я... – и вдруг заревел, уткнувшись в её рыжевато-серую шубку, и все увидели, что это всего лишь ещё маленький бобрёнок, страшно соскучившийся по матери, по отцу, по своей любимой младшей сестре, даже по братьям, наконец...
    Великая Верцка ласково гладила его лапами по голове, а он ревел и ревел, что-то бормоча и приговаривая через всхлипы. Наконец он оторвал от неё совершенно мокрое лицо и прошептал:
    – А можно я... ну, хотя бы иногда!.. буду звать Вас... мамой?.. – последнее было сказано так тихо, что никто, конечно, этого не услышал. Никто, кроме Верцки.
    Она чуть обняла его, быстро шепнув:
    – Да, малыш, всегда, когда захочешь... – и тут же была уже на ближайшей сосне, деловито хлопая в лапы и говоря командным голосом:
    – Так, дети! Начинаем урок! Покажем Великому Бобру и возобновителю Бобритании наши секреты! Луцик! Тебе поручается шефство над ним!
    – Кто?.. Что?.. – опешил Бобрисэй, услышав её восклицание. – Я?.. возобновитель?.. как?.. А что такое Бобритания?
    – Пойдём, пойдём! – потащили его белки на поляну, где начались занятия.
    Луцик ещё недавно сам был бельчонком (но, конечно, очень способным) и страшно гордился отведённой ему ролью.
    А Верцка... осталась сидеть на сосне, закрыв лапами глаза, и Ничкиса была рядом с ней. Никто из этих юных белок не помнил (да и не мог помнить, потому что был тогда ещё младенцем), как при наступлении Тёмной долины на Беличью Рощу погибли все белки, в том числе и храбрый Лучик, тот, кто для тогда юной Верцки был дороже всех и всего. Целым остался только беличий детский сад, который воспитательница Верцка сумела в полном составе увести в безопасное место возле Противоположных Скал, пока все остальные белки сражались, закрывая их отход. И с тех пор она управляла этим новым княжеством с величием и гордостью, мудростью и хладнокровием, и... теперь она сидела в гуще сосновых веток и пыталась скрыть свои слёзы, а Ничкиса была рядом с ней. Кто-кто, а Птица-то всё это знала...
    – ...Но главное, – заключала Верцка первый урок, – нужно всегда оставаться за гранью их Тёмного мира, и тогда они тебя не смогут увидеть... как не увидели вас с Ничкисой, когда вы были за Сомкнутыми Скалами...
    Наступал вечер, и нужно было расставаться.
    – А как это происходит? – спросил Бобрисэй.
    – Это... – Верцка улыбалась, – ...знает твоё сердце. Будь чужд их чувствам, мыслям и делам – ты же видишь, какие они – и ты будешь для них невидим...
    – Но как же... – Бобрисэй торопился говорить, словно боялся, что забудет, – ...как же Наречник, как же Пляца?..
    Верцка посерьёзнела:
    – Мы тоже... такие же, как и они – и ты тоже такой, – сказала она. – Мы балансируем на грани Этого мира и Тёмной долины... Кто-то чуть переступает эту черту, заходя внутрь той стороны... но пока не окончена История, он ещё не принадлежит ему, Этому миру, окончательно... – Верцка задумалась и добавила: – Если, конечно, он не слишком далеко зашёл... А есть кроме Этого мира ещё Горний мир...
    – Это где, там, в горах? – восхищённо прошептал Бобрисэй, показывая лапой в сторону скрывавшихся в облаках вершин, и все засмеялись, а он насупился.
    – Да, там, – сказала Верцка, и лучики искрились в её глазах. – Ты узнаешь, ты всё узнаешь, малыш...
    – Ну вот, а теперь плыви назад... – ещё сказала она, – и пока не пытайся летать... Ну, по крайней мере, на большие расстояния, – она ещё раз ласково улыбнулась. – Придёт время, и ты опять полетишь... Тогда, когда для тебя уже не будет возможно думать о том, сможешь ты или не сможешь, нужно это делать или нет...
    Бобрисэй воскликнул – наверное, он уже давно хотел это спросить:
    – Почему же я не смог лететь сейчас, ведь я же летал раньше?..
    Верцка положила ему на уста лапку:
    – Тише... Подумай, почему...
    И Бобрисэй тихонько побрёл через бурную реку, а в некоторых местах ему приходилось плыть. А Ничкиса летела над ним.
    ...Они выбрались на ту сторону на две стадии ниже по течению, так что, чтобы попасть на главный холм на Плато ежей, им пришлось довольно долго возвращаться.

дальше, Глава 13. Бобрисэй рассказывает сказку: http://www.proza.ru/2017/08/21/266