Глава5 Крайнее проявление идиотизма!

     А знаете, други, что даже самая размеренная жизнь порой совершенно непредсказуема!
Хорошо это или плохо, не могу утверждать с уверенностью, но всё же склоняюсь ко второму варианту, ведь непредсказуемость подобна наводнению. Это, как если ты спишь, ничего не подозревая, и вдруг тебе на голову хлынет вода вместе со штукатуркой!
           К счастью, наводнения у нас не было, но вот уже два вечера подряд в училищной столовой происходило нечто странное. Вначале мы даже подумали, что Гарковский с Осепяном решили сменить ориентацию... А что ещё может прийти в голову, если вместо того, чтобы, как обычно, подсесть к нам, они вдруг стали довольствоваться кислой компанией Паши Великомученко?!
              – Как пить дать! – сделала вывод Катя, раскачиваясь на стуле. – Сейчас половина мужского населения – нравственные уроды! Тем более, у нас творческая среда и всё такое…
              – Возмутительно! – нахмурилась Дина и в тон ей Ариша округлила глаза:
              – Не верю!
              – Ах, ах! – не сдавалась Морозова. – Не верит она! А что по твоему означают эти душевные посиделки?!
Катька кивнула в сторону мальчишек:
– Нет, ты полюбуйся, полюбуйся, упёртая!
              – Не верю! – твердила Ариша.
Но вдруг замолчала.
Её взгляд был устремлён на Гарковского, который, хихикая, помахивал у лица салфеткой. Я бы даже позволила себе выражение «по бабьи».
        Через минуту и Анжела из-за соседнего столика вытянула шею, наблюдая за происходящим. Ведь, как ни крути, а Гарковский числился у нас в статусе мачо!
"Вот и у Анжелки травма" – мысленно посочувствовала я. – "И у Даши курсом младше..."   
    
      А когда этот бестолковый день закончился, и мы уже натягивали пижамы, в нашу комнату прискакала Катька. Пару часов назад она жаловалась, что еле таскает ноги и вдруг такая прыть! Затопала она к нашему любимому подоконнику, подпрыгнула и уселась на него. Сидит, лицо горит, а челюсти переминают жвачку.
            – Всем привет! – еле сдерживала она свой вечный пыл. – Что я говорила?! Красавчики-то наши в подвал намылились! С гитаркой... Как вам такой расклад?!
             – Фиолетово! – буркнула Ариша, не в состоянии скрыть разочарования. Все знали, что после Нового года она неровно дышала на Осепяна.
   А тут как раз вернулась из душевой Динка с зубной щёткой в зубах:         
             – Давайте уже спать! Нам, вообще, должна быть по барабану эта пастораль! Иль вы уж замуж собралИсь?! Лично я в рабство не тороплюсь! Так, что пусть наши доблестные пастушкИ хоть на голове ходят!
           Видя полное равнодушие коллектива, Морозова остановила свой взгляд на мне.
На ком же ещё!
 Она смотрела обречённо, как теряющая последний шанс. Я уже знала, к чему она клонит и молча потянулась за курткой.

            В сотый раз мы спускались в этот "бермудский треугольник", где каждая выбоина и каждый свисавший над головой паук были вполне узнаваемы. Мы уже сроднились с ними! У нас теперь и ключ свой имелся!
Катька даже не пикнула при виде крысы. Эта морда жила тут постоянно и не считала нужным прятаться при виде нас. И пыльные тенёты над головой мы старались не замечать, а просто проскакивали, пригнувшись.
Странно... Месяц назад мурашки по спине бежали от вида этой ужасной паутины. Неужели привычка?! Говорят, ко всему привыкаешь. А, может, это – мудрость? Мудрость как озарение – не замечать в окружающем плохого, воспринимая истинную сущность, а не мелкие фрагменты нашего грубого мира?! Мудрость, которая не всегда приходит с годами, ведь сколько угодно стариков, не блещущих этим качеством. Поскольку мудрость, как талант: у одних проявляется, у других нет. И доживи иной хоть до ста лет, всё одно – останется недалёким!   
 
Наш путь лежал к Одетте.
Не знаю почему, но мы любили эту вздорную старушенцию. Несмотря на свои физические недостатки и граничащую с хамством экстравагантность, она была невероятно притягательной! В ней была какая-то скрытая сила, и я ощущала её на энергетическом уровне. Мы прощали ей любые причуды, которые она любила намеренно выпячивать, как некую визитную карточку в свой мирок. Ведь в сущности Одетта была вполне разумным и очень ранимым существом, а все эти её "бзыки" были не от хорошей жизни.

          Через несколько минут её мрачная каморка предстала перед нами во всей «красе». Неделю назад мы с девочками презентовали ей целый мешок ещё вполне приличной тёплой одежды из своих шкафов, и поэтому на сей раз старуха приняла нас относительно радушно.
Она готовила ужин.
             – Мальчики? – её узловатые пальцы мелькали над помойным ведром, очищая от кожуры варёную свёклу. – Куда пошли? На работу, разумеется! Сейчас все работают, как волы, а толку?... Никогда бы не стала горбатиться за гроши!
      Слабая лампочка свисала с облупившегося потолка и освещала её кривые пальцы, блиставшие фальшивыми перстнями.
        Кончак прохаживался у наших ног и с надеждой принюхивался. Но, кроме жвачек, в наших карманах ничего не было.
                – А что у них за работа? – попробовала я докопаться до истины, но тут же была раздавлена.
                – Здесь не справочное бюро! – старуха со злостью поставила кастрюльку себе под ноги и бросила в помойное ведро скомканную газету.
– Чёрт знает, что! – говорила она сама с собой, а мы в этот момент для неё были мухами. – Ладно бы цыган изображали, а то – цыганок! Тьфу! Совсем обабились! Вчера платье Марицы порвали...
 Она пробурчала себе под нос что-то ещё. Впрочем, всё уже итак было понятно. Наши худшие догадки подтвердились! Катька многозначительно кивнула в сторону двери, и мы, не прощаясь, воспользовались запасным выходом.
         Мы снова мчались по подземным лабиринтам! В этот раз – к кочегарке.
Найти дорогу по хитросплетениям подвальных тупиков уже не составляло труда. Кто-то из мальчишек даже граффити на стене оставил  – старый погост с Аскольдовой могилы. Сто процентов – Великомученко! Он у нас на декорациях помешен.

      Свет наших телефонных фонариков мелькал по стенам. Но страшно не было. Мы уже знали эту дорогу, как свои пять пальцев!
На повороте я чуть не влипла в неожиданно возникшую перед нами каменную стену... Ф-у-у-у, пронесло!
Но вот, кажется, мы у цели!

    К счастью, дверь в котельную не была заперта. А то бы пришлось бежать назад к Одетте, которая не терпит «превращения своей берлоги в проходной двор».

   Ванька Заборин дрых на своём топчане, разинув рот (видимо, пьяный).
                – Вот почему в общаге такая холодрыга! – возмутилась моя спутница и брезгливо зажала нос, потому что запашок здесь стоял тот ещё!
– Вот скунс! – сморщилась она и потянулась к лопате. – Давай подбросим угля в печь, пока она совсем не прогорела!
         Чугунная дверка затухающей топки была ещё горячей, и я подцепила её старым мешком, валявшимся тут же на полу. Мы насыпали в ненасытное жерло пару тяжёлых лопат и прикрыли дверку.
                – Примитивщина! – бросила Катька лопату, которая так загрохотала, что Ванька тут же очухался.
     Приподняв голову, он пытался понять, что происходит. Он напоминал выходца с того света. Звук его протяжного зевка тоже получился совершенно потусторонним. Он что-то пробормотал и снова бухнулся на подушку.
Впрочем, нас уже след простыл.
         
            Как же легко дышалось на улице! Вот когда оценишь прохладу осенних ночей!
      Вечер был хмурым.  Мы торопились к подземному переходу, не зная наверняка, где искать наших героев.
Городские фонари еле светили. Обычно они горят ярче. Видимо, местные власти экономили, чтобы как-то загладить брешь в разворованном бюджете.
Но это неожиданно обернулось для нас удачей!

    Из подземного перехода разносились гитарные аккорды и обрывки пения...
             – Осепян! – сразу догадалась я.
Вообще-то, Вадька пел классно и на гитаре играл профессионально.
     Но едва мы приблизились к ступенькам, откуда-то вынырнула вездесущая Мария Львовна. Мне показалось, что она выткалась из воздуха, как призрак...  Ведь невозможно так неожиданно появиться на ровном месте!
Я даже отскочить за угол не успела...
    Она пронеслась мимо нас вниз по лестнице, цокая своими подбитыми железом каблуками.
 
             – Уф-ф-ф-ф... Кажется, не заметила! – застыли мы у спуска... И вдруг услышали её возмущённый голос:
             – Великомученко... Гарковский...  – на последнем слове тональность голоса нашего Наполеона в юбке резко подскочила.
        А потом она разразилась вообще чем-то нечленораздельным.  Я даже не буду комментировать обрывки тех фраз, которые доносились оттуда...
       Правда, вскоре все стихло, и мы увидели ещё более странную картину: из подземного перехода лениво вышел цыган с двумя цыганками и ещё какая-то неопрятного вида тётка, похожая на бомжиху.
   Узнать мальчишек не составило труда. Великомученко с Гарковским были переодеты в цыганок, а Осепян изображал кого-то, вроде цыганского барона с гитарой через плечо (кстати, лжецыганки довольно смазливо смотрелись).
            – Помочь? – Катька демонстративно протаранила боком путавшегося в собственном подоле Пашу. – А ты, девушка, ничего! И макияж недурён. Анжелка помогала?

В это время я пыталась их сфотографировать...

            – Э-э-э, убери телефон! – протянула руку к моему смартфону их вульгарная спутница. – Давай иди, куда шла!
    А потом повернулась к Катьке и так двинула её боком, что та едва удержалась, чтобы не сесть на асфальт. При этом хулиганка выкрикнула:
              – Лэ ури вычурдэ!
              – Вычурдэ, вычурдэ... – встал между Катькой и этой нахалкой Осепян. – Это наши девчонки, Гела.
              – Ваши, ваши – гамаши тёти Маши! – скривилась она и уселась прямо на парапет, вытянув на проезжую часть ноги в старых сапогах. Из-под её потёртого полушубка стелилась по асфальту цветастая юбка.
  Теперь мы её разглядели.
Она вообще-то не была тёткой: ну, может, немного старше нас.
Гарковский с Великомученко топтались рядом с ней, а Осепян тоже уселся на парапет и что-то бренькал на гитаре – типа, он здесь ни при чём.
              – Интересно, а чем это вы здесь занимаетесь? – распирало от любопытства Катьку, которая при этом старалась запнуть валявшуюся на тротуаре крышку от пластикой бутылки на цыганкин подол.
А та не замечала и рылась в кармане, считая скомканные сторублёвки и ещё какую-то мелочь.
              – Не густо... – подмигнула она Вадьке. – Давай, ещё на один заход!
    Осепян ударил по струнам.       
               – Цыганкой можно увлекаться,
                Цыганку можно полюбить.
                Но нельзя над ней смеяться,
                Цыганка может отомстить...
     Вот это у неё был голос! Настоящий цыганский: низкий с характерной хрипотцой. Поверишь, что раньше гуляки могли за один вечер прокутить с этим народцем целое состояние.
        Мы невольно стали аплодировать. А тут и Гарковский с Великомученко подхватили:
              – Всюду деньги, деньги, деньги,
                Всюду деньги, господа!
                А без денег жизнь плохая –
                Не годится никуда!

    Честно сказать, у них здорово получалось! 
         Мне стыдно, но мы с Морозовой не выдержали и закружились вместе с ними, вкладывая в этот танец все приобретённые за годы учёбы навыки. Со стороны мы, наверное, смотрелись, как активные зрители из толпы, не более. Ведь на нас не было костюмов... Но публика стала собираться.
       А потом Гарковский ходил по кругу со шляпой. И что интересно, люди у нас, оказывается, щедрые – денег накидали. Тем более, что толпа собралась внушительная. Соскучились люди по настоящему искусству!
   Лишь, когда замаячила на горизонте полиция, мы исчезли в ближайшем сквере.

        У дверей котельной мальчишки поделили с цыганкой гонорар и их невозмутимая партнёрша гордо зашагала к подземному переходу.
               – Зачем вам это?! – допытывались мы всю дорогу.
   Причина оказалась банальной: у Гарковского с Осепяном украли в оперном айфоны. Вот они и решили не просить деньги у родителей, а заработать сами. И подала эту сумасшедшую идею Гела из подземного перехода, с которой Гарковский был знаком. А Паша по доброте душевной (а, может, и по другой причине...)вызвался им помочь.
Они всю неделю бегали на эту "халтурку"! Бедолаги... Хотя, если честно, вся страна сейчас халтурит, чтобы выжить!

     Всё бы ничего, но грозная Мария Львовна целый год при любом удобном случае вспоминала это, как она выражалась, крайнее проявление идиотизма!