Встреча

- Вот мы и встретились, дружище. Свела нас судьба то все-таки, несмотря на постоянное отсутствие времени. Да и где свела! Ни за что бы, ни подумал, ведь на одной из причин, мешавшей встретиться раньше, на работе! Бывает же такое.

Разговор не мешает рукам Миши выполнять, доведенные за годы до автоматизма, манипуляции.

Глаза, до сих пор не убедившие мозг в реальности встречи, бегло осматривают друга. Миша продолжает:

- Работа! Ты только вслушайся: РАБ-ота! Рабы, ей Богу, рабы. Нет бы, созвониться, сказать там: «Ну что, по пиву вечерком? Как раньше…» А мы что? Работа, будь она неладна, дом, семья, опять работа. Ну, семья то да, это правильно, это хорошо. И ты вот семейный… И семью, ее ведь кормить надо, то есть работать надо. Сумасшедший круг какой-то получается, сам который замыкаешь, и не выбраться, хоть тресни. Забылись мы, завертелись, но друзьями же ведь остались. Остались ведь?

Миша замолкает. Медленно и тяжело делает выдох.

Неприятным скрежетом давит люминесцентная лампа под потолком.

Миша подходит к окну. Открывает форточку. Закуривает.

После нескольких глубоких затяжек он заговаривает снова, но голос его теперь напряжен.

- Да и разве это работа? Так, слово лишь одно. Хочется думать, что полезное что-то делаешь, а на деле – гонец с плохими вестями. В старину давно бы заслуженный отдых на колу проводил.

Губы Миши растягиваются в едва заметной улыбке.

Злой на себя, он сильно вминает остаток сигареты в блюдце, которое служит ему пепельницей, закрывает форточку и возвращается к другу.

- Какие же мы, люди, разные. И, в то же время, такие одинаковые: своими необратимыми действиями, несостоявшимися поступками, стыдливыми взглядами. Хоть на изнанку выкрутись, ничего не поменяется. Уж поверь мне, знаю, что говорю.

Миша прерывается, слова застревают в горле. Но молчать долго нельзя, надо сказать хоть что-то. Молчание угнетает.

- Черт возьми, я помню этот шрам, - восклицает он, увидев на ноге друга старую уродскую полоску стянутой кожи. – На санках ведь тогда катались. По сколько же лет нам было? Уже и не посчитать. И надо было поломать ногу в первый день зимних каникул! Ты без конца мне рассказывал про то, как на операциях лежал, про наркоз, перевязки… А я внимательно слушал и ушей оторвать не мог. Я тогда и захотел врачом то как раз стать. Правда! Как же давно это было, дружище. А кажется, что еще вчера…

Миша замолкает. Больше он говорить не может.

Слова порождают ворох воспоминаний, и не видно им конца.

Работа почти закончена, дело осталось за малым.

Миша бережно складывает органы друга обратно в грудную клетку и брюшную полость, в точности по местам, где они были до начала вскрытия. Достает нить и иглу. Словно портной, пришивающий молнию к кожаной сумке, Миша аккуратно накладывает шов за швом.

Теперь тоже самое с черепной коробкой.

Последний стежок. На этом все.

Миша снимает перчатки и устало идет к столу, чтобы сделать последнюю запись в биографии друга.

В дверях показывается лицо молодого румяного санитара.

- Михаил Викторович, вы закончили?

- Закончили, - не поднимая глаз, еле слышно произносит Миша. И, пока санитар не успел скрыться с лежачим на каталке телом, добавляет. – Сереж, ты в понедельник к обеду приходи. Мне отлучиться с утра надо будет. Я заведующую предупредил.

- Прекрасно, Михаил Викторович! Как раз собирался на днях…

Но Миша его уже не слышит.



Поздний вечер того же дня. Миша не спеша поднимается со своего стула. Расплачивается и, по пути застегивая пальто, идет к выходу. Бармен и один из официантов провожают его взглядами.

- Походу сумасшедший какой-то, - произносит бармен, как только спина Миши скрывается в дверях. – Заказал две кружки пива, но прикладывался только к одной. С другой же «чокался», бормотал что-то под нос и периодически посмеивался.