Траектория моих научных путей

   
Об авторе: Канд. физ.- мат наук, с.н.с.; сотрудник ФТИНТа НАНУ, 1971-1994 гг.
Профессор Физического Факультета Федерального Университета (UFMG),
Белу Оризонти, Бразилия, valery.kokshenev@gmail.com


              Посвящается памяти моего научного руководителя
              Вадима Григорьевича Манжеля (1933-2013)


                «К живым следует относиться благожелательно,
                об ушедших же нужно говорить только правду.» 
                Вольтер

       В отделе Вадима Григорьевича Манжелия «Тепловые свойства молекулярных кристаллов» автор этих строк проработал  теоретиком более 10 лет – первоначально  «зачислен» в его лабораторию тепловодности как инженер, а через год «утверждён» в должности м.н.с.. После вручения молодёжной республиканской премии по физике за 1980 г., присуждаемой ЦК ЛКСМУ с непосредственным участием АН УCCР, был «назначен» дирекцией ФТИНТа им. Б.И. Веркина НАНУ(далее Института) в должности с.н.с. в один из его теоротделов. 1 мая 1994 года, пребывая в зарубежной командировке, я проявлял международную солидарность с трудящимися Бразилии, однако, был «уволен за прогул без уважительных причин» в нерабочий день. Подписание статьи приказа 51-Л было приурочено к 03.05.94.

За годы становления моей научной карьеры в Институте я испытал наряду с другими коллегами влияние таких качеств Вадима Григорьевича Манжелия (сокращенно ВГ) как:


В еликолепного учёного-экпериментатора,
Г ибкого и прозорливого  администратора;
М удрого анекдота изящного ценителя,
А также неожиданного сценария сочинителя;
Н еустанного молодых талантов искателя,               
Ж елезной воли и дисциплины им на благо желателя;
Е жегодного сотрудников научного остепенителя,
Л енивых исключая и учеников-мучителей;
И скромётного выдумщика и блестящего оратора, та ще
Й якого красномовного оповідача-імпровізатора!
 

А якщо коротше та ще і іноземною прозою, то я неоднократно испытал на себе влияние многогранно талантливого, великодушного и мудрого Человека.


      СУДЬБОНОСНЫЕ ПУТИ

                «Благоразумный внимателен к путям своим,
                а глупый верит каждому слову.» Соломон

      Накануне предстоящего 83-летия со дня рождения ушедшего от нас ВГ вспоминаются многочисленные встречи, беседы и, конечно, отдельные советы, согретые его добротой, сдобренные его мягкой, с лукавинкой, улыбкой. Среди бесед, на первый план в памяти вcплывают те, которые сегодня видятся судьбоносными, поскольку они связаны с особыми моментами,- поворотами на моей жизненной траектории, пролегающей через Институт. Идеальных траекторий не существует, однако при выборе стратегии поворотов в меняющихся ситуациях важнее прислушиваться к советам наставников, которые хорошо знакомы с академическими трассами, чем экпериментировать по своей теории. Сами повороты состоят из набора особых точек, которые могут включать и критические точки, при приближении к которым меня охватывало чувство неуверенности за удачно выбранную траекторию. Было на моей избранной траектории и несколько опасных поворотов, включающих критические невозвратные точки, приближаясь к которым возникало ощущение страха за абсолютную устойчивость моей карьеры. Я благодарен судьбе за то, что в такие нечастые трудные моменты поиска правильных позиций и отправных точек вхождения в поворот, выбора стратегии его прохождения, выбора крутизны поворота для оптимального выхода из него с ускорением, моя извилистая траектория пролегала через кабинет Вадима Григорьевича. Там я нередко получал соломоновы инструкции у моего Наставника. С этими проблемами я значительно реже обращался к двум другим моим наставникам – Григорьевичам: отцу Борису Григорьевичу (1911-1991) и поэту Тарасу Григорьевичу (1814-1861).
       С Тарасом Шевченко я познакомился ещё в третьем классе харьковской украинской школы №109, что располагалась в Шевченковском (а тогда Дзержинском) районе, на улице Кривой, что кривым образом ответвлялась от улицы Косой.  Там же находится двухэтажный дом, построенный в 1948 году пленными немцами, откуда я и прокладывал свои первые «слаломные» трассы на моих жизненных путях. И в этот, ещё недостроенный дом, заселилась моя семья, переехавшая как-бы на время из Москвы, где 9 сентября 1946 года родился автор этих строк. Из этого дома он наезжал в Институт – то в библиотеку, то за зарплатой,  а то и за советами.   
Первая моя особо опасная точка расположилась на повороте, проходящем через особый Первый Административный Отдел (ПАО), а необдуманное его поспешное прохождение могло бы трансформировать особую точку в критическую невозвратную точку, причём уже на третьем году моих успешных научных и околонаучных поисков в Институте. В настоящих воспоминаниях, я воспользуюсь уникальной возможностью смелого приближения и лёгкого прохождения любых точек в этом и других лихих поворотах моей жизненной траектории: перемещаясь по траектории безпрепятственно, и вверх, и вниз, и без прошлой суеты и спешки.


       «Придворный теоретик»

       Как можно бы было дедуцировать из самого определения,  теоретик должен работать только при «дворе», где круглосуточно ведётся сложное экспериментирование под руководством умного начальника. По тому же определению, придворный теоретик исполняет по формулам только те теоретические произведения, которые с самой первой формулы управляются тем же его начальником. Здесь я опираюсь на мой собственный опыт, когда в солнечное утро первого дня первой недели апреля, в первый рабочий день 1971 года я явился в лабораторию №10, отпочкованной по-мичурински от отдела Вадима Григорьевича №9, а после выживания выросшей в отдел №10, где был начальником Игорь Николаевич Крупский.
Без всяких лишних слов он сопроводил меня в малоосвещаемую солнцем библиотеку, усадил за стол с лампой, под которой открыл статью на чуждом мне тогда американском языке и озвучил своё первое научное указание. Управляя руками как дирижёр нотами, Игорь Николаевич патетически мне поведал, что теплопроводность орто-пара раствора, просочившаяся на страницы Phys. Rev. B, не выдерживает его критики, поскольку механизм рассеивания фононов на изолированных квантовых вращательных состояниях в ортомолекулах водорода известен не в Америке, а лишь на Украине, и лишь ему одному. Так я получил срочный заказ изобразить транспарентную квазиклассическую картину, с квантовой механикой на заднем фоне, с чёткой прорисовкой всех деталей нового механизма рассеивания фононов имени Крупского. Через каких-то около 9 месяцев тесного взаимодействия, первый вариант заказа увидел свет из под серой (или голубой, в зависимости от угла падения света лампочки), тонкой картонной обложки институтского сборника «Физика Конденсированного Состояния» (ФКС). При этом биологический отец механизма рассеивания наотрез отказал нашему научному произведению в праве носить двойную фамилию родителей. Это был первый и последний случай в моей практике, когда очевидный производитель идеи отказывался от соавторства, а в том числе и авторства. На протяжении всего долгого последнего времени я замалчивал этот поступок И.Н. Крупского, который, однако, уже тогда свидетельствовал в пользу гипотезы о его недостаточном донаучном образовании и воспитании.
Следует самокритично отметить, что и автор этих строк не отличался примерным поведением при дворе, поскольку позволил себе вольность за спиной своего начальника вступить в соавторство со старшим по двору теоретиком Юрием Фрейманом. Так моя первая внелабораторная работа увидела свет в ФКС раньше лабораторной:  уже на пятом месяце моего испытательного срока инженером.


         «Дефекты Манжелия»

это не те, что некоторые искали у ВГ и его сотрудников, а те, что сам ВГ заподозрил в молекулярных кристаллах. Именно этим подозрением определился тот энтузиазм, с которым ВГ поддержал наши с Юрием Александровичем сверхупрощённые расчёты (аномалий теплоёмкости, обусловленные квазилокальными либрационными возбуждениями). Результаты нашей статьи плавно вливались в русло глобальной идеи ВГ о возможном существовании таких дефектов, о чём вспоминает в деталях Ю.А. Фрейман  в книге «Академик В.Г. Мажелий в Воспоминаниях» (далее в «Воспоминаниях» или воспоминаниях, или вспоминает, или напоминает). Хотя в это же русло также хорошо вливались оптимистические оценки В.А. Слюсарева, со временем, увы, гипотетическая модель ориентационных дефектов уступила место красивой теории самосогласованного учёта ангармонизмов в решетке. В этой теории уже «купалась» целая плеяда молодых и не очень, но физиков и теоретиков, как из Института, так и из «Далёка» (полный список нам напоминает Ю.А. Фрейман), откуда многие её «пловцы и ныряльщики» периодически обращались к истокам, т.е. в отдел «Тепловые свойства молекулярных кристаллов» за удовлетворением своего любопытства по поводу новых аномальных явлений.
       Первая моя совместная работа с группой  В.Г. Манжелия (в соавторстве с И.Н. Крупским и Л.А. Колосковой) выходит в ФКС в 1974 году после предварительного тщательного обсуждения на совместном семинаре отделов №9 и №10 о влиянии моего «интеграла кинетических столкновений…» на теплопроводность молекулярных кристаллов. В том же году я впервые участвую в международном форуме.


        Международная Конференция по Квантовым Кристаллам

проходила в Тбилиси, где мой первый доклад на английском, озаглавленный как «Thermal Conductivity of Solid Hydrogen at Low Ortho-Concentrations», прошёл настолько успешно, что из зала пришла записка хвалебного содержания. В ней американский редактор обращался с деловым предложением опубликовать доклад как отдельную статью в его Journal of Low Temperature Physics (JLTP). Я потерял голову от успеха, а потому, не мог задуматься о последствиях передачи рукописи профессору Джону Даунту. Последний уже у себя дома в США сам написал рецензию и сам отредактировал мой слабый английский, ещё и ослабленный сильным украинским акцентом харьковского диалекта.
        На тот период в отделе ВГ разрабатывался новый оригинальный экспериментально-теоретический подход к исследованию тепловых свойств водородов и метанов, и многие сотрудники с нетерпением ждали встречи с известным пионером в этой области японским ученым Ямомото. Однако в Тбилиси прилетел его немолодой соавтор, если не ошибаюсь, Катаока, который особо заинтересовался нашими неопубликованными и не представленными на Конференции предварительными результатами. Переполненные гордостью за ту часть украинской науки, которая при низких температурах, мы всё свободное от заседаний время демонстрировали японцу наш передовой опыт, при этом Катаока не уставал приставать к Крупскому, а я уставал не отставать от обоих. Иногда, засидевшись по-японски на корточках за низким журнальным столиком на паркете в номере Катаоки, мы пропускали оплаченный ужин. Затем пытались найти свободный столик в ближайшем грузинском ресторане, переполненном теми же грузинами.  Проблему свободного столика Катаока решал быстро: без лишних слов вынимал их заднего кармана очередную американскую сторублёвку, зажимал её между двумя пальцами одной руки и ею же размахивал. Грузинский официант реагировал быстро,  и также быстро и легко освобождался ближайший к нам столик.
          Ужин служил не единственной формой расплаты с украинскими учёными. Хитрый японец имел в арсенале и другие уловки и приёмы. Об этом немного ниже, но теперь я почти не сомневаюсь, что Ямомоту подменили на Катаоку не случайно, а с целью получения более обширных сведений как о водородах, так и о метанах. Причём, имеется основание полагать, что Катаока уже до Конференции был чётко информирован с кем надо, а с кем не надо вступать в контакт. Представьте себе реальную картину, когда после первого же обильного застолья всех участников Конференции… на котором делегация японцев поразила нас ещё и тем, как можно ловко орудовать маленькими, с мизинец, индивидуальными раскладными ножичками, разрезая перед двухэтапным употреблением каждую виноградинку или картошинку на две равные половинки..., уже за дверью ресторана меня с Катаокой догоняет мой старший коллега Михаил Стржемечный и называет правильные буквы его фамилии, -с-т-р-ж-м-,  чтобы Катаока ни с кем его не перепутал. Профессор неспешно достаёт свою записную книжку, надевает очки, находит нужную ему страницу, убеждается, что в том списке нет букв в указанной последовательности, и, не поворачивая головы к собеседнику, обрывает еще не начавшееся знакомство короткой фразой: «It's too dark»... Михаилу Алексеевичу ничего не оставалось, как одному раствориться в сумерках.
Об авторитете и популярности ВГ, какими он пользовался в  Институте, не мне и не здесь рассказывать. Но я стал свидетелем необычайно высокого признания его авторитета, отраженного на лице Катаоки, представляющего учёных из Японии в том же лице. На следующий день, греясь под осенним южным солнцем за столиком на аллейке, мы вновь окунулись в горячие дискуссии о грядущих экспериментах и оптимистических оценках всё более интригующих свойств водородов и метанов. На этот раз профессор Катаока на полном серьёзе оговаривал сроки и детали разрабатываемого плана приезда И.Н. Крупского в японский университет за счёт приглашающей стороны. При этом Катаока предлагал включить в смету дополнительные расходы на первоклассную гейшу, которую он знает и может порекомендовать Крупскому положительно, причём со всех сторон. Проходившая мимо по аллейке с.н.с. А.В. Леонтьева, заинтригованная возбуждёнными мужскими голосами, быстро к нам присоединяется и также быстро выявляет своё нарастающее желание также прибыть с  визитом в Японию. Японского профессора это никак не смущает, а скорее он смущает Антонину Владимировну прямым и бестактным, для находящейся в Грузии дамы, вопросом:  «А кто будет оплачивать вашу поездку?»... В это же время, в перерыве между частыми заседаниями, прогуливался по аллее с редкими пальмами наш общий начальник Вадим Григорьевич Манжелий. Как только Катаока это заметил, он резко повернулся к нам уже не прямой спиной, и раскачивая последнюю в вертикальной плоскости, приступил к сопровождению ВГ своим взглядом и разворотом своей головы вокруг вертикали, не прекращая сопровождение объекта даже тогда, когда тот, вежливо здороваясь, прошёл мимо и удалился. С одной стороны, этот факт засвидетельствовал высокий уровень оценки интернациональных научных заслуг ВГ в Японии, а с другой стороны, указал на недальновидность самого ВГ. Действительно, если бы ВГ не торопился отдыхать от своих сотрудников, а сообразил также быстро, как быстро Леонтьева к нам присоединилась, то он бы наверняка легче договорился с Катаокой о поездке в Японию и оказался бы там быстрее, чем Крупский и Леонтьева вместе взятые.

       
        Моя первая критическая точка

на опасном повороте была обнаружена уже в Харькове, когда я осознал наяву состоявшийся факт переправки моей статьи за границу без предварительного на то разрешения как администрации Института вцелом (далее Администрации), так и её ПАО. Как следствие, надо мною зависла первая угроза моего увольнения из уже полюбившегося мне Института. Только теперь я могу оценить уровень опасности моего необдуманного опасного манёвра: ведь если бы И.Н. Крупский не отказался от заслуженного соавторства, то мы оба могли быть заслуженно уволены из Института. Тогда повезло в том, что основной текст был уже опубликован в ФКС, так что все недостающие разрешения были получены быстро, ещё до выхода статьи в США. Так удачно был пройден первый опасный поворот на моей траектории 1974 года.
В 1997 году, ровно через четверть века, геликоидальная траектория моей судьбы привела меня, предварительно перенеся меня через Атлантический Океан, в подобную, симметричную ситуацию по поводу статьи «High-Temperature Thermoconductivity of Nytrogen-Type Crystals», опубликованной в Braz. J. Phys. в соавторстве с I.N. Krupskii и Yu.G. Kravchenko. Статья вышла с вынужденной задержкой на 11 лет, так что, скорее всего, она уже имела хороший шанс быть незамеченной научным сообществом. Этого нельзя сказать о её представителе, ВГ, который всегда следил за новинками в области молекулярных кристаллов.  Он быстро отреагировал на публикацию, прислав первому автору сообщение о том, что Вам, Валерий Борисович, следовало бы предварительно получить разрешение на публикацию у нашей Администрации... Однако, будучи бессердечно, но справедливо, ею уволенным ещё три года назад, я, поразмыслив над абсурдностью замечания ВГ, решил м;лча, скрепя зубами, с ним согласиться. Теперь-то я понимаю, что вся "мудрость абсурдного совета ВГ” состояла именно в том, что не существовало ни одного шанса им воспользоваться, а значит, и доказать абсурдность этого мудрого совета.


     Время молчать и время говорить (из Ветхого Завета)               
               
     Ситуация «с точностью до наоборот» произошла где-то через год после прохождения моего первого опасного поворота, когда вышеупомянутая моя статья в американском JLTP должна была быть уже замеченной во всей Северной Америке. Я был приглашён в ПАО для прохождения моего второго опасного поворота в дружеской атмосфере частной околонаучной беседы. Этот факт замалчивался мною последние 40 лет, но пришло время говорить.
     Формальным поводом для беседы послужило письмо, поступившее в Институт из Канады, в котором мистер В.Б. Кокшенёв приглашался в Университет Торонто для выполнения программы пи-эйч-ди под руководством известного в водородных кругах профессора Ивана Кранендонка (Jan Van Kranendonk). К моему величайшему изумлению, весь ПАО не возражал против моей первой заграничной командировки, но на непременных условиях тесного с ним сотрудничества: углубления моих знаний в Торонто и расширения связей с ПАО в области закрытой тематики по водородному топливу для космических двигателей. Не долго думая, сославшись на свою некомпетентность по едва приоткрытой теме, я в предельно вежливых выражениях уклонился от предложенного мне доверия. Покинув опасную зону, вместо того, чтобы бежать за советом к ВГ,  я поплёлся к себе в кабинет, во избежание лишних бед.
     С профессором Кранендонком мы вели научную переписку по водороду на протяжении многих лет. В частности он сообщал, что рассчитывал на мою техническую помощь в работе над своей книгой «Solid Hydrogen. Theory of the Properties of Solid H2, HD, and D2». В 1982 году он любезно выслал мне свой авторский экземпляр этой книги, но и на этот раз я огорчил автора сообщением, что книга до меня не дошла.  Где-то через год эта книга была обнаружена в библиотеке Института. Библиотекарь мне любезно сообщила, что книга поступила из фонда частной библиотеки Бориса Иеремиевича. Наконец-то вместе с книгой до меня дошло и то, что я давно уже был бы вхож и в другие библиотеки, если бы не отказался сотрудничать с ПАО1) по водородной тематике.


       ВГ не математик, но харизматик и афоризматик

       Тогда мне не был известен афоризм ВГ «иногда проще согласиться, чем потом иметь кучу неприятностей»,2) о котором напоминает В.М. Локтев, однако, никакие злые силы не помешали его успешному применению в опасной зоне ПАО. Если бы я тогда почаще посещал кабинет ВГ, то мог бы претендовать на его поощрение за рациональное предложение по разработке приказа по отделу №9 следующего содержания: 

«Незнание афоризмов Вадима Григорьевича  не освобождает его сотрудников от обязанности их повседневного тестирования и внедрения.»
_____________________
                1)Любопытно отметить, что «P;O» и «PAU» звучат как «ПАО» или «ПАУ» и переводятся как «хлеб» и «палка», соответственно;  но могут соответствовать одному слову ПАО, поскольку безударное О звучит как U. Пример: Сан Пауло и Сан Паулу – два способа произношения одного и того же города S;o Paulo. Далее, «человек из ПАО» может переводиться как «cara de P;O» и «cara de PAU», что означает «хлебный человек» и «человек с непроницаемым лицом», соответственно. На неформальном лексиконе  «cara de PAU» также может означать и «бесстыжий человек».
               2)Здесь и далее афоризмы выделены наклонным шрифтом; все афоризмы приводятся (читаются и понимаются) в кавычках.


      Известный собиратель и «смакователь» ВГ- афоризмов Вадим Локтев в последних «Воспоминаниях» заложил основы новой теории «Вадим Григорьевич – Советов Гений» (ВГ-СГ). Теория находится в зачаточном состоянии и ожидает своего развития, поскольку на данном этапе не раскрывает источника созидательной психотропной силы афоризмов и анекдотов ВГ.  Вадим Григорьевич обладал искусством завораживать других людей, создавать чувство комфорта в своём кабинете, заставляя при этом внимательно прислушиваться только к своим словам; вдохновлял своих сотрудников не спешить к семьям, а увлекал их заразительной идеей вернуться из кабинета прямо к своим экспериментальным установкам... Всё вместе это и составляет ВГ- харизм.
         В настоящих воспоминаниях предлагается расширенный, харизматический вариант теории Локтева, «Вадим Григорьевич – украинский академик СМГ АНУ», а именно:

            В Стране Советов Редкой, где редко не были в ходу советы матерные,
            Родился редкий харизматик Академик УССР ВГ – Советов Новых Гений!
            Советы- пусть иногда Абсурдные, но Нетривиально Увлекательные,-
            Так восхищали свою жертву, что неизменно приводили её к цели!


       Гигантская Аномалии Манжелия (ГАМ)

       По возвращению из Конференции по Квантовым Кристаллам, я нашёл себя крайне измождённым Катаокой, причём, до такой степени, что потерял интерес к большей части своих раскрытых научных планов. Зато у меня появилось свободное время для новых увлечений, и я впервые зачитался нетривиальными результами экспериментальной группы Манжелия (JLTP, v.14, 1974) о гигантской аномалии теплоёмкости водорода с примесью неона, с избыточной её составляющей до 300%, а иногда и выше, которая по неизвестной причине не была удостоена звания эффекта ГАМ – Гигантской Аномалии Манжелия. Предложенное мною описание эффекта ГАМ, основанное на реалистичных оценках гигантского (на два порядка) увеличения энергии квантовых вращательных состояний водорода, нашло горячую поддержку у ВГ. В июне 1975 г. именно он организовал мою встречу в Харькове с Е.А. Канером, редактором престижного журнала Solid State Communication,  для обсуждения срочной публикации краткого сообщения «Effects of Heavy Impurities on Thermodynamic Properties of Solid Hydrogen». Вскоре выяснилось, что существуют еще два независимых подхода к описанию ГАМ, предложенные двумя ведущими учёными Института, заведующими теоретическими отделами, докторами наук В.И. Пересадой и А.М. Косевичем. Оба маститых учёных развивали свои теории, скажем, ГАМПЕР и ГАМКОС, соответственно. Они проводили часовые дискуссии в кабинете ВГ, где в свободной форме излагали свои идеи и результаты. Подход Витоля Ивановича основывался на очевидной для всех нереалистической гипотезе возмущения связей в классической решетке, что было уже опубликовано (ФКС, т. 33, 1974) в соавторстве с Виктором Толстолужским. Арнольд Маркович развивал дислокационный подход, детали которого мне так и остались неизвестными. ВГ умел выслушивать каждого собеседника, вникать в каждое мнение, но далеко не в каждую теорию. Как он потом мне рассказывал, его поразила не столько суть теоретических подходов к эффекту ГАМ, сколько бурная эмоциональная реакция Пересады и  Косевича на его деликатное предложение, высказанное в конце беседы: «А не хотели ли бы Вы на своих отдельских семинарах ознакомиться с квантовым подходом моего сотрудника Кокшенёва?» 
        Прошел не один месяц, покамест при активной поддержке ВГ и прямого участия Евгения Соломоновича Сыркина удалось организовать совместный семинар теоротделов, на котором одновременно присутствовали и Пересада, и Косевич, – они были то в разъездах, то ссылались на загруженность Администрацией. Внимательно выслушав мой доклад на семинаре, Арнольд Маркович встал с места, громогласно отказался от своей незавершённой теории ГАМКОС, а также похвалил м.н.с. Кокшенёва за разработку оригинального способа квазиклассических перенормировок эффективных силовых связей в водороде: «Это же надо было додуматься до таких перенормировок!»
Витоль Иванович не проронил ни слова, хотя мог бы встать и произнести свою традиционную фразу профессора: «Или я дурак, или я чего-то не понимаю». Какие могли быть возражения или утверждения? Профессору, что он дурак, может сказать только профессор, т.е. он сам себе или другой профессор. Объяснять профессору, что он чего-то еще не понимает – это признать, что ты сам дурак. Этим и объяснялся тот факт, что несмотря на то, что теория ГАМПЕР казалась абсурдной, сотрудники отдела Пересады предпочитали делать вид, что они всё понимают и остаются в дураках, следуя известному афоризму «ты начальник, я дурак», инициированным В. Высоцким. А сотрудники других теоротделов проявляли солидарность с сотрудниками отдела Пересады. Так это было или не совсем так в головах моих коллег, но теория ГАМКОК (Sov. JLTP, v.2, 1976) получила дополнительное право на существование в теоротделах, а её автор добился права на представление текста кандидатской диссертации к обсуждению на общем теорсеминаре. Через 30 лет теория ГАМКОК была успешно апробирована в отделе ВГ на дейтерии.


       Награждены за сохранение золотого фонда Украины

       В это же время в отделе №9 шла напряжённая экспериментальная работа по завершению кандидатских диссертаций В.А. Попова и В.Б. Кокшенёва. Сотрудники ВГ изучали теплоёмкость слабых орто-пара растворов водорода при гелиевых температурах. В основу теоретического подхода к проблеме растворов легли новые уравнения равновесной статической термодинамики, с переформулировкой и устранением ошибок в ранних работах Ямомоты и Хорста Майера. Критическим моментом в исследованиях Володи Попова было невоспроизведение данных по теплоёмкости растворов, предварительно полученных группами из США Джона Даунта и Хорста Майера. Расхождения в данных по теплоёмкости значительно превышали экспериментальные погрешности и харьковская экспериментальная группа явно уступала в скорости проведения измерений. «Порiвнюючи результати американських вчених  з тими, якi одержали у ФТIТНТi, молодий співробiтник Валерiй Кокшеньов та його колеги звернули увагу на здавалось би несуттєву деталь – швидкiсть вимiрювання…А вiд цього – i рiзнi результати. Бо якщо вимiрювати швидко – зникає ефект дифузiї…» («Ленiнська Змiна», 22.07.1980). Действительно, на получение одной экспериментальной точки у американцев тратилось около одной минуты, в то время как у Попова уходило на это десятки минут, а то и часы. Хотя нам и было понятно, что время установления теплового равновесия резко возрастает с ростом концентрации ортоводорода, однако задача состояла в чёткой формулировке критерия установления равновесия в квантовых растворах водородов.
      Объективной причиной различия в скорости измерений было банальное отсутствие в лаборатории низкоомных золотых проволочек для быстрого подвода тепла к образцам, вместо которых в термопарах традиционно использовались медно-константановые проводники. Предварительные теоретические оценки показывали, что время релаксации ортоподсистемы значительно превосходит минуты, а значит, результаты американцев являются тривиально неверными, поскольку они фиксируют данные, ещё далёкие от термодинамического равновесия в растворах. «Кандидати фiзико-математичних наук Игор Миколайович Крупський, Анатолiй Михайлович Толкачов та Володимир Олександрович Попов уважно прислухалися до думки молодого теоретика, ще й ще раз повторювали екперимент, шукаючи пiдтвердження або ж спростування його гіпотези.» («Ленiнська Змiна», 22.07.1980).  Воодушевлённый ходом пробных экспериментов, я написал новую феноменологическую динамическую теорию «термодинамики» растворов водорода и предложил детальную стратегию измерений: учитывались важные детали в процессах приготовления и выдерживания образцов перед измерениями, а также были предложены различные контролируемые режимы измерений. Совместно с Володей Поповым был разработан детальный временной график отслеживания релаксационных процессов при каждой фиксированной концентрации раствора водорода. В результате жёсткого графика, Володя часто не мог отойти от установки, чтобы поесть, расслабиться или просто срелаксировать, покамест не убеждался, что его ортоподсистема завершила свою релаксацию полностью.
       Результаты превзошли все наши ожидания, так как из прямого анализа теплоёмкости равновесных и квазиравновесных растворов были извлечены уникальные данные по концентрационным зависимостям времен релаксации, что составило теоретическую основу для выявления микроскопических механизмов релаксации в водороде, разработанных совместно с Михаилом Стржемечным. Таким образом, банально вынужденное отставание в материальной базе лабораторий АН УССР позволило обеспечить прорыв на участке квантовой диффузии, на то время передового фронта науки в физике твёрдого тела.
 Вследствие возросшего тогда интереса к механизмам квантовой диффузии, в лексикон экспериментаторов стали проникать модные словечки типа «релаксация орто-подсистемы»,  «J=1 - возбуждения», «косвенные межмолекулярные взаимодействия», которые и сейчас можно встретить в «Воспоминаниях» сотрудников ВГ.
Вскоре  Вадим Григорьевич предложил новый калориметрический метод исследования сверхмедленных кинетических процессов и стал автором обнаружения квантовой диффузии в твёрдом дейтерии, а также и Лауреатом Госпремии УССР 1977 года. Автор этих строк был также удостоен звания Лауреата молодёжной премии ЛКСМУ за цикл работ по водороду. «Если глубоко-глубоко задуматься», то обе премии были выданы Институту за неразбазаривание дорогостоящих материалов в период изнурительной гонки за США, а как прямое следствие этой экономии, - за сохранение золотого фонда Украины.


       Вторая критическая точка

на крутом повороте моей карьеры затаилась в самом неожиданном для меня месте - в отделе №10. Как только три первых экземпляра первого варианта моей кандидатской диссертации вышли из-под копирки машинистки отдела, я был оповещён Игорем Николаевичем о моём увольнении. Тогда я усвоил, что «сокращение сотрудников по штатам» работает по принципу перегруженного лифта:

                Ранее зашедшие в лифт в нём останутся,
                Если с зашедшими последними расстанутся.

       С новым чувством лёгкого недомогания безработного семьянина и с диссертацией, ещё пахнущей свежевписанными красивыми формулами ручкой И.А. Бурахович, я неуверенно переступил порог кабинета заместителя директора Института и, вполне допускаю, что тогда я «выглядел, как человек, посланный за водкой3)». Исходя из того, что автор афоризма «ВГ знает много, знает многих и знает о многих» хорошо его помнит, я счёл неуместным начинать разговор с выяснения того, мол, кто-зачем-для-чего подписал дурацкий приказ о моём сокращении. Будучи слушателем филосовской школы ВГ, я закинул свою удочку издалека с вопросом на крючке  о своевременности написания и o возможности защиты-улова моей диссертации хотя бы по некоторым из 11 уже опубликованных статей-уловок. Получив удовлетворительный улов на первый «крючок», я перечислил все 6 наших совместных с ВГ публикаций с докладами и предложил ему вакантное место руководителя. Также быстро был получен и второй положительный улов, и тут же мне было предложено заняться разработкой самого плана диссертации. Я положил на стол ВГ листок-приманку с оглавлением диссертации. После тщательного с ним ознакомления, от ВГ последовало желаемое предложение приступить к написанию текста диссертации со стандартным сроком в полгода. Будучи уже тогда нестандартным сотрудником, я положил на стол «черновик» диссертации. Не скрою, меня тогда смутила сама невозмутимость и отсутствие какого-либо удивления на лице ВГ, которое, загадочно улыбаясь, деловито сообщило, что нам понадобится три месяца для работы с оппонентами и с рефератом диссертации. Поскольку на тот момент ВГ не очень хотелось погружаться в мои формулы, он тут же добавил, что для теоретической диссертации ему понадобится ещё один рыбак-консультант. Так была единогласно утверждена кандидатура Михаила Алексеевича Стржемечного, соавтора двух из семи моих публикаций, вошедших в рыболовно-диссертационные сети. Оппонентами были предложены два кита, известных в научных пучинах как два Борисовича: Толпыго Кирилл Борисович и Шикин Валерий Борисович.
____________________
3)ВГ здесь использовал более соответствующее его натуре  «за выпивкой».

      Расхрабрев, я отложил в сторону уже использованные снасти-удочки, но счёл необходимым проинформировать моего нового руководителя о моём новом статусе безработного. ВГ был искренне удивлён этим фактом, так что я начал сомневаться в авторстве второго афоризма, с которым перешагнул порог его кабинета. Тем не менее, ВГ тут же предложил мне мою же должность м.н.с., но уже в его отделе, при этом, не забыв строго предупредить, что после защиты будет решаться вопрос о моём принудительном переходе в теоротдел. Речь шла об именно принудительном акте, поскольку ВГ всегда знал и понимал лучше всех насколько «...чрезвычайно трудно заставить кого-либо сделать что-либо добровольно.»


        Воспоминания об Учёном Совете

я начну с того, что защита моей диссертации по теме «Термодинамические и Релаксационные Свойства Орто-Пара Растворов Твёрдого Водорода» прошла гарантированно успешно. Воспроизведу лишь один фрагмент из обязательного выступления моего руководителя на Учёном Совете Института 8 февраля 1977 года: «...Вообще-то Валерий Борисович выполнил диссертационную работу самостоятельно,... но когда покупатель приходит в большой магазин и пытается найти необходимый ему товар на нужной ему полке, то тут без специалистов-консультантов ему не обойтись...». 
       Переводя научную речь председателя специализированного совета по защите кандидатских диссертаций Института с эзопова языка на современный и тут же делая обратный перевод, мой руководитель искуссно намекал на то, что Администрация еще не выработала таких правил, по которым можно бы было разыграть защиту соискателя без нападения (оппонентов), равно как и защититься от нападающих без щита (руководителя-администратора). Также, Администрация исходит из требования предполагаемой грамотности соискателя, который не просто знает все до одной буквы алфавита, но и умеет их различать, проявляет научное чутьё уже при прочтении слова ЗА-ЩИТ-А, что означит быть всегда ЗА своим ЩИТом из кого-то из Администрации (смотри образец соискателя со щитом на картине на стене в кабинете ВГ-справа от него на фото).
       «ВГ был чрезвычайно красноречив» в воспоминаниях В.В. Ерёменко, поскольку успешно владел приёмами школы Эзопа, намеренно маскирующей мысли и идеи путём применения целого арсенала «обманных средств»: аллегория, ирония, перифраз, аллюзия и т.п. Если глубоко задуматься, то легко угадываются знакомые персонажи: Большой Магазин- Учёный Совет, покупатель – соискатель, товар – диплом, торговля – защита,  консультант- Стржемечный.
        Если слишком глубоко задуматься и погрузиться в далёкие воспоминания вниз по спирали моей древней траектории, то можно легко проскочить не то что пятилетки и десятилетки, но и столетки, и даже... две тысячилетки; и оказаться на симметричном повороте в аналогичной ситуации, где я уже всё реальней представляю, что жил я ни на какой такой Космической улице Харькова, а на Священной улице Древнего Рима, и что на Учёный Совет я доехал не на троллейбусе, а на попутной колеснице влетел на круглую арену Колизея, где зрелищ всегда хватало и всяких на них учёных ротозеев.               
        На арене Колизея священная Администрация успешно проводила свои работы во всех известных только ей и нужных только ей направлениях:

          Чему на свете не бывать? -«Не быть защите без нападения!»
          Верно. Какие ещё мнения?- «Не одолеть врага без предводителя!»
          Достаточно. Администрация здесь прекращает прения и оглашает:
          Во избежание провала до защиты соискателя и на ней его падения,
          Должён он обладать чутьём, копьём и щит иметь!
                То бишь, – руководителя!
                (Согласно образцу соискателя на картине в кабинете ВГ)

        Мои «теоретические бредни» были замечены раньше поэтических. Причём, когда я ещё не думал куплетами, мои изысканные научные поиски уже были красочно воспеты Н.Н. Жолонко в его «Воспоминаниях» с переживаниями. Будучи уже остепенённым, но далеко не остепенившимся молодым учёным, я занимался исследованиями физики упорядоченных, примесных и разупорядоченных классических и квантовых молекулярных кристаллов, при этом, ВГ никогда жёстко не контролировал ни моих научных, ни околонаучных увлечений. Ограничения у придворного теоретика были, однако, по его же определению. Только вот где во дворе проходили границы этих ограничений?  Без ВГ в этом мне было не разобраться, а границ было предостаточно. Прежде всего, ограничения касались тех направлений исследований, которые уже велись в лабораториях его отдела. В тех нечастых случаях, когда я приходил к начальнику в кабинет, чтобы предложить новую тёпленькую идею для экспериментальной апробации, ВГ мне деликатно замечал что, увы, этими вопросами уже увлечены другие теоретики и далее перечислял фамилии первопроходцев. Я старался забросить или хотя бы отложить наиболее крамольные идеи, с чем, правда, не всегда справлялся успешно. Соблазняя своими «теоретическими бреднями» и заманивая сулящими успех экспериментами то Толика Александровского, то Володю Попова, то Мишу Багацкого, я провоцировал часовые научные дискуссии в кабинете ВГ, которые он находил интересными с теоретической точки зрения, но... несвоевременно преждевременными для экспериментирования.
        Как неоднократный победитель ежегодных конкурсов на лучшие молодёжные работы в Институте, я также отвоёвывал право на участие в Бакурианских Коллоквиумах по квантовым кристаллам и жидкостям, которые проходили в Доме Физика в посёлке  Бакуриани, расположенном в Боржомском ущелье Кавказского горного хребта, в 180 километрах западнее Тбилиси. На семинарах с элитными московскими и ленинградскими физиками я научился многому, но далеко не всему, на что мне после моего доклада в благожелательной форме как-то высказал Юрий Моисеевич Каган. Там же я увлёкся не только лыжами, но и некоторыми вопросами твёрдого гелия, которые имели прямое отношение к водороду. Однако, разрешение на мои отвлечения с гелием я должен был дополнительно получить у Бориса Наумовича Есельсона, руководителя соседнего отдела жидкого и твёрдого гелия. Потом с разрешением Бориса Наумовича на руках я должен был вернуться в кабинет ВГ на ногах, чтобы вновь поставить перпендикулярно вопрос о моих увлечениях. Разумеется, мой интерес  к полулегальным увлечениям при дворе начал быстро угасать, уступая силе «дара убеждения» ВГ, о чём вспоминает Анджей Ежовски. В очередной раз, получив от ВГ «на первый взгляд, абсурдный совет» (по устоявшейся здесь терминологии известного ВГ-веда В.М. Локтева), я избежал трудоёмких изнурительных хождений по кабинетам начальников, а с ними и неизбежно вытекающую «…кучу неприятностей».
Только после ознакомления с откровенными воспоминаниями Коли Жолонко, я тоже припомнил, что «в течение нескольких лет он много и плодотворно сотрудничал с замечательным…» мною, который что-то всё время уточнял и требовал, и требовал, а в том числе и Колиного времени, «вследствие чего нервничали и его (Коли) жена, и (сам) Вадим Григорьевич»; и что потом ВГ перестал нервничать и даже, наоборот, заметил на защите Жолонко, что «теоретическое образование ему (Коле) не помешало». Сейчас и я задаюсь риторическим вопросом  о том, что же помешало Коле встретиться со мною и с ВГ, а может быть и с Колиной женою, чтобы взаимно поделиться нашими переживаниями.  Я бы выступил на этом форуме с идеей включить в диссертацию Жолонко ещё две пухлые наши совместные статьи 1989 года по анализу данных теплопроводности молекулярных кристаллов, ранее полученных в отделе его руководителя ВГ.  А заодно, предложить объявить открытый конкурс на консультанта по теоретической части диссертационной работы Н.Н. Жолонко.
       А возвращаясь назад еще на пару лет, в 1986 году моя траектория уже проходила через аналогичную ситуацию по теме квадрупольных стёкол, с не менее пухлыми двумя публикациями с Сашей Литвиновым, но в этом случае я заставил нервничать уже другого моего начальника – Витоля Ивановича Пересаду. А помогал ему меньше нервничать не жена, а Евгений Соломонович Сыркин.
       Пуговицы Манжелия упоминаются Юрием Фрейманом в его «Воспоминаниях» в связи с гостем из Мюнхена Питером Корпиуном (Piter Korpiun). Это был молодой человек, лет сорока; разведенный; несколько развязный, но остроумный, странно всем живо интересующийся и до чрезвычайности подвижный, чем утомил многих, в том числе и сотрудников ПАО. ВГ обладал «остромётным юмором», в воспоминаниях В.В. Еременко, и я был свидетелем его острого «юморометания» в жёстком состязании с Корпиуном. Питер охарактеризовал своего «юморосоперника», как «человека, застёгнутого на все пуговицы», о чём не забыл вспомнить Ю.А. Фрейман.


              Не очень важно сколько Корпиуну было лет,
              Когда на пуговицы он указал ВГ, которых нет.
              Еще бы посоветовал ему носить «скорпи-жилет».


       Архимедова Спираль Манжелия

       Сначала был выполнен обязательный элемент программы по приёму редких гусей, перелетевших через железный занавес: вождение гуся-гостя по лабиринтам непрерывно разрастающегося отдела №9 по Архимедовой Cпирали Манжелия (АСМ). Во время моего посещения кабинета ВГ в 2006 году папка АСМ лежала у него на столе (см. фото).
       АСМ в приложении к Питеру предполагало перемещение гостя по полярной координате ро(фи), с непрерывным  разворотом его головы с телом на азимутальный угол фи, отслеживаемое всеми службами по единой АСМ формуле: ро(фи)= П фи/2 пи (см. детали фото); при этом, параметр радиального удаления гостя П от отдела №1 («шаг Питера»), определяемого полным круговым оборотом головы Питера, предварительно устанавливается и выдаётся в том же отделе под расписку, по долгу службы.               
       Одновременно, уже под другую долговую расписку, сообщался другой кодовый параметр, обычно лежащий в интервале значений от 2-х до 3-х, на который в частных беседах с гусями следует делить или умножать число научных работников в Институте и размер своей зарплаты, соответственно.
       В 1977 году, в личных вещах участников Конференции по Квантовым Жидкостям и Кристаллам, АСМ впервые покинула Институт и, проследовав по маршруту Москва-Монреаль-Нью Йорк-Боулдер, пересекла границу США, где её встретил и оплатил перелёт Хорст Майер. Целью заграничной командировки в штат Колорадо, выписанной ПАО, было продемонстрировать всем американцам эффективность АСМ в тяжёлых неблагоприятных горных условиях посредством гениальности её изобретателя. Об этом не устаёт живописно вспоминать отважный АСМ-испытатель Леонид Межов-Деглин, обязанный изобретателю всей последующей частью своей жизни:

          «На прогулке в горах Колорадо
          Мы отстали с ВГ»- Было надо.
          «Тишина, вокруг... скалы да сосны»,
          Да ещё комары заедали несносно.

          Я на пропасть взгляну, то на друга,-
          «Предложил мне ходить он по кругу».

          Я ступал ему вслед, другу жизнь доверяя,
          Шёл ВГ впереди, логарифмы в уме размножая,
          Непрерывно наш  угол по звёздам сверяя,
          И при этом  «...степенно круги расширяя».
          Долго шли, а во рту ни росинки...
          Мы «уткнулись в подобье тропинки».
          Лишь подумал про чай и варенье,-
          Привела нас тропа! Тут «шло буйно веселье».

          «Нас и там не искали»,  не ждали и тут,
          Угорев, повторяли: «Эти двое не пропадут»!


       Кофе из чайника

в то время можно было выпить только в УССР, о чём, вероятно, в 1979 году отстучал морзянкой Корпиун своим хозяевам в Мюнхене.   
       Первое международное состязание по «остроюморометанию» проходило в кабинета ВГ, в предварительно созданной им для Питера непринуждённой, если не развязной, обстановке. Приведя с помощью АСМ голову гостя в правильное предстартовое состояние, ВГ по условному сигналу «на чай» созвал в свой кабинет научных руководителей своего экспериментального лабиринта в составе: Анатолия Александровского, Анатолия Толкачева, Михаила Багацкого, не считая меня. Чтобы расположить Питера Корпиуна к откровенно лёгкой светской беседе, к столу подавался шикарный импортный кофе. Вообще, всё было красиво. Длинный общий стол обслуживала наша украинская красавица, совсем ещё тогда молодая сотрудница Елена Кособуцкая, красиво улыбающаяся по-английски. Поскольку достаточно большого кофейника в ходу не было, кофе готовился в большом металлическом чайнике по традиционной системе «сладкий чай» и готовым разливался из его носика в чайные чашки с блюдцами. В резком контрасте с дикими обычаями Северной Америки, в Бразилии и на Украине кофе всегда подаётся только горячим, что и было строго соблюдено при внеочередном обслуживании почётного гостя. Тот самый Корпиун, едва пригубив напиток из чашки, сразу резко её отодвинул от себя. На вызывающе недоумённые учёные взгляды сотрудников, бегло молчавших по-английски, Питер спокойно ответил, что он пьёт кофе только несладким и никогда с сахаром. Другого кофе уже не было, так как он весь остался в чайнике. Так стихийно возникла конфузная международная ситуация. Хозяин кабинета, с присущим ему «остромётным юмором», сопровождаемым вежливой улыбкой, доходчиво разъяснил Западному гостю, что у нас на Востоке кофе пьют не все и далеко не всегда, но если и пьют, то только с сахаром. В этот момент всем показалось, что атмосфера начала разряжаться, но Корпиун её взорвал, сделав две очереди из «остромёта»: «А в нашей стране кофе-пьёт-каждый!!! Причём так-как-он-сам-хочет!!!» Покамест рассудительный ВГ доставал незаметно свой остромёт, быстро перелистывая в уме всю картотеку афоризмов, Питер, не давая никому опомниться, тут же выпустил свой контрольный «пёрл»:  «И мы долго за это боролись!»  В такой принужденной международной атмосфере вынужденно задохнулась наша непринуждённая светская беседа... Нетронутый кофе гостя остывал быстрее, чем наши головы.

                Не важно сколько Питеру сегодня лет,
                И чем сегодня разряжает «перлолет».
                Как он тогда провёз свой «остромёт»?
                Держать ответ грядёт его черёд!

       Новые «препятствия» со стороны Манжелия возникли на моём пути вскоре после защиты, когда я впервые детально обсудил с ВГ вопрос о правилах получения должности с.н.с. в Институте. Тогда я впервые узнал, что в отделах существуют многолетние очереди с учётом возрастных и других черт претендентов. В свете мрачной перспективы моей научной карьеры, я стал отклонять мою научную траекторию в сторону преподавания, приступив к чтению лекций по физике и математике в средних технических заведениях. И я так увлёкся новыми возможностями, что через год был основным претендентом на должность заведующего кафедрой физики ... в одном из техникумов города Харькова. Для утверждения моей кандидатуры, из техникума был сделан контрольный звонок моему непосредственному начальнику, и я был вызван в его кабинет для прояснения ситуации. ВГ выразил своё удивление по поводу моего решения уйти из Института, по-отечески меня пожурил и разубедил меня следовать необдуманным без него решениям. Я вновь ощутил на себе силу вышеупомянутого «дара убеждения» Вадима Григорьевича, одного «… из немногих руководителей, который был озабочен трудоустойством своих ... сотрудников». Как далее вспоминает и уточняет В.А. Константинов, ВГ, «благодаря его обширным связям и влиянию, всегда удавалось подобрать подходящие варианты.»  Я вернулся к обязанностям придворного теоретика, а должность заведующего кафедрой по физике была занята более подходящей кандидатурой. А я остался навсегда благодарен ВГ за то, что он мне не дал уйти из Института в 1978 году. Тогда я ещё не знал, что ситуация качественно повторится уже через четыре года, и на пути моего следующего самоувольнения окажется уже сам директор Института.


       «В нашей жизни не очень просто определить, где найдешь, а где потеряешь»               
                В.С. Черномырдин (также В.С.Ч.)

       По инициативе Вадима Григорьевича, я представил на конкурс цикл работ «Исследования аномалий тепловых свойств твёрдого водорода» на молодежную республиканскую премию по физике 1980 года. На основе моей диссертационной работы в сотню страниц, за две недели цикл был упакован в десять страниц, а уже через месяц он обсуждался в Киеве, на семинаре академика Давыдова Александра Сергеевича.   
       Второй раз в Киев я уже ездил в Центральный Комитет ЛКСМУ за дипломом и медалью, вручаемыми победителям конкурса по физике, химии, математике и биологии. С ответными речами благодарности с высокой трибуны выступали только «правильные» комсомольцы. В том, что я с ними не ассоциировался, я убедился вначале в Киевском ЦК, где мне не предложили трибуны, а затем и в Харьковском Комитете комсомола, где я с порога получил устное замечание по поводу внешнего облика советского комсомольца. Действительно, Лауреат явился в Комитет не в пиджаке и в галстуке, а в свитере и в галстуке, подстриженный, но не достаточно коротко, с бородкой, но не ленинской.
       Большое впечатление на меня произвели не речи лауреатов с киевской трибуны, а их разговоры в кулуарах. Правильные и другие комсомольцы обменивались своим передовым опытом, приобретённым на пути к высоким наградам. Многие, при этом, отмечали одну характерную деталь: премиями они были удостоены за работы, которые, как правило, не поддерживались их местной администрацией или непосредственными начальниками. Авангардные научные исследования многим комсомольцам приходилось делать на свой страх и риск, проникая в институты по выходным дням, о чём их начальники и не подозревали.
       По возвращении из Киева, мне предоставили трибуну Института, но попросили предоставить копию торжественной речи Лауреата Первому Секретарю Комсомола Института. На этом удачном повороте траектории моей судьбы я получил от Секретаря устное приглашение подать заявление в кандидаты в члены КП УССР, а от Вадима Григорьевича - долгожданное сообщение о моём соответствии должности с.н.с.,  причём в обоих случаях мне не нужно было записываться или стоять в соответствующих очередях. От первого предложения я отказался сразу, ссылаясь на мою некомпетентность в политических вопросах. А во втором случае я застрял надолго на моей карьерной траектории в Институте, не стоя ни в каких очередях, которых тогда было предостаточно. 
       На трибуне, однако, я не проявил должной комсомольской закалки. Слишком увлёкся свежими воспоминаниями о Киеве и, отложив свой текст в сторону, начал украшать сухую речь живой, разбавив последнюю неуместными подробностями о трудных путях в науке советских комсомольцев, исключив, на всякий случай, подробности своего тернистого пути в Институте. Деталей речи я сейчас не помню. Но по сути, она мало чем отличалась от выступлений известного афоризматика Виктора Степановича Черномырдина: «Вы думаете, что мне далеко просто. Мне далеко не просто!... Может я не хочу сказать, что самый правильный, но очень понятный и доходчивый. А это нужно сейчас. » Разумеется, я вызвал симпатии некоторых сотрудниц в зале, но ведь тогда «красивых женщин я успевал только заметить. И ничего больше» (В.С.Ч.). Куда более весомым итогом моего выступления оказалась нежелательная реакция как самого Секретаря, так и Администрации вцелом. Вадим Григорьевич также вскоре огорчил меня сообщением о том, что в теоротделах начальники, хотя и готовы меня принять со ставкой с.н.с., однако предпочитают отделить меня от неё и пристроить меня в конце очереди, где  меня заждалась старая знакомая м.н.с.-ставка.
       Представляется любопытным, что через 17 лет моя траектория привела меня к новому удачному повороту, где я попал в аналогичную особую ситуацию: в 1997 году мне удалось выиграть первое место среди 7 конкурентов в открытом конкурсе на должность полного профессора физического факультета Университета (UFMG). Оглядываясь назад, удачный поворот был также пройден около 17 лет назад, при поступлении на физический факультет харьковского государственного университета, когда я также преодолел барьер в 7 претендентов на одно место. Схожесть при прохождении двух первых поворотов была также и в том, что в обоих случаях мне не удалось сразу занять отыгранные позиции в карьерной гонке. В Институте просто не существовало единых правил обгона длинных караванов-очередей, а в Бразилии на тот момент ещё не вступила в силу вторая часть закона о контрактировании иностранцев на государственную службу: они были только допущены к участию в открытых конкурсах, но им ещё не было разрешено занимать государственные должности. Правда, Университет, в отличии от Института, контрактировал меня, в особом порядке, чтобы я не нервничал, на соответствующую новую должность на срок до вступления закона в силу.
       Вместе с поздравлениями, некоторые мои коллеги в Университете высказали тогда своё отношение к моему удачному манёвру при обгоне на повороте моей научной траектории: Вам, уважаемый Professor Valery (в Бразилии фамилию используют только в документах), лучше бы было сначала пройти по конкурсу на доцента, да и постоять с нами в общей очереди, эдак лет 20, а не забирать вне очереди нашу ставку …
       Моим коллегам, которые предпочитают открытым карьерным гонкам одноколейные американские горки, я предлагаю свой ремэйк на четверостишье Э. Севрус:   

                Привёл коллег я в замешательство,
                Внезапно выбиваясь из привычной колеи:
                Им кажутся чужие обстоятельства
                Всегда благоприятней, чем свои.

      
        «Птица, сидящая на голове мудреца, видит дальше мудреца»

– так прозвучал летом 1980 года ответ  Вадима Григорьевича с экранов харьковских телевизоров в беседе за круглым столом о воспитании молодых учёных Института. Этому ответу вначале предшествовала моя благодарность, высказанная в адрес ВГ за его бескорыстную поддержку молодых учёных в Институте, а также утверждение журналиста что ВГ и есть настоящий учёный-мудрец. В очередной раз Вадим Григорьевич подтвердил своё звание «бескорыстный мудрец» известной крылатой фразой, утверждая, что не он мудрец, а “та птица”, которая заняла более высокую и более выгодную позицию в АНУ, с которой ей всегда виднее что, когда, куда и как делать.
       Предвидение новых достижений в статье «Експеримент планує ... теоретик», на страницах газеты «Ленiнська Змiна» от 22 июля 1980, связывалось, в отличие от телевидения, не с птицей мудреца, а с его придворным: «У нашiй справi важко переоцiнити роль теоретика, розповiдає Вадим Григорович Манжелiй. – Сьогоднi це вже не кабiнетний «дивак», знайомий нам з кінофiльмiв  та романiв про науку, а безпосереднiй участник усiх дослiджень, людина яка може пояснити одержаний результат i навiть передбачити його в майбутньому дослiдженнi... » Следует оговорить, что любая хвалебная характеристика теоретика или его теории, данная ВГ, не может идти ни в какое сравнение с экспериментаторами или экспериментом, если следовать его же афоризму: «эксперимент - это золото, а теория… просто хорошая вещь » (точно не помню).  Уже позднее, эта фраза мне показалась созвучной с известным высказыванием П.Л. Капицы: «те¬ория – хорошая вещь, но правильный экспери¬мент остаётся навсегда», которая, в свою очередь, является перефразированием «Лю¬бовь – это хорошая вещь, но золотой браслет остаётся навсегда» -  высказывания одной из героинь романа Луса Аниты «Джентельмены пред¬почитают блон-динок».


       «Не надо умалять свою роль и свою значимость» В.С. Черномырдин               
 
       Далее, в той же статье Вадим Григорьевич отмечал: «Чекає екпериментальної перевiрки цiкаве передбачення Кокшеньова щодо особливостей поведiнки важких домiшок у квантових кристалах за низькими температурами, нижче одного градуса за Кельвiном.» Тільки чекати тієї  експериментальної перевірки цiкавого передбачення довелося більше ніж 30 рокiв. Действительно, группа Михаила Багацкого провела исследования теплоёмкости квантовых растворов водорода и дейтерия с тяжёлыми примесями неона (ФНТ, т. 31, 2005), где полностью подтвердила предсказания теории ГАМКОК (1976) для дейтерия и тем продлила срок действия эффекта Гигантской Аномалии Манжелия-Кокшенёва ещё на следующие 30 лет. В связи с этим знаменательным для отдела достижением моя картина в образе далеко видящего Ильи Муромцева была торжественно размещена в кабине ВГ (смотри картину на стене в кабинете ВГ - слева от него на фото).
               

       Очередная критическая точка

на крутом повороте моей траектории неизбежно прошла через кабинет Бориса Иеремиевича Веркина. Когда ВГ сообщал мне о моём соответствии должности с.н.с., он ссылался на решение, принятое директором Института (далее Директором). Все усилия, инициированные ВГ, оказались безрезультатными: не ограниченные рамками трудового законодательства, начальники теоротделов принимали мою ставку от Администрации, отделяя меня от неё.
       Мои попытки прорваться к Директору для прояснения сложившейся производственной ситуции не увенчались успехом: рядовые сотрудники не имели права входить в кабинет Директора без сопровождения своих начальников.  ВГ всё это время был в курсе событий и советовал мне их не ускорять, поскольку Директор был занят предвыборной компанией по выдвижению ВГ в член-корреспонденты АН УССР. Фактически, исходная точка для идеального вхождения в должность с.н.с. была уже давно позади и ВГ советовал мне осуществить крутой разворот в узком дворе его экспериментального отдела, причём  на минимальной скорости, с минимальным трением и искривлением, по длинной дуге, выходящей к плотно закрытым воротам теоретических усадеб. На реализацию этой стратегии ВГ ушло долгих два c половиной года.
       Приняв окончательное, прямолинейное и безповоротное решение об очередном самоувольнении из Института, я приготовил свою патетическую речь-заявление Директору о невыполнении его обязательств перед своим подчинённым, что привело к сложившейся невыносимой ситуации, неизбежно приводящей к несоответствию одного из нас своей должности. Идя, как и все гладиаторы, навстречу всем ветрам, не исключая со стороны Администрации, я готовился как можно легче отказаться от незанимаемой мною должности с.н.с. и начать новый 1983 год с новых ненаучных поисков. По совету секретаря Директора, я заблаговременно записался на приём к районному депутату Б.И. Веркину, и к полудню 31 декабря 1982 года перешагнул заветный порог кабинета БИ, вооружённый всеми правами рядового жителя Дзержинского района. Борис Иеремиевич, будучи в хорошем приподнятом предновогоднем настроении, прервал меня на полуслове и, подняв трубку, тут же решил положительно вопрос с завкадрами, Героем СССР С.С. Панкратовым о геройском назначении Лауреата ЦК ЛКСМУ в теоротдел В.И. Пересады, причём уже с первого рабочего дня наступающего года.
       Всё произошедшее тогда с Валерием Борисовичем Кокшенёвым не могло не напомнить Борису Иеремиевичу его не совсем давнюю историю с Валерием Борисовичем Шикиным, в результате которой  яркие научные статьи его бывшего с.н.с поменяли адрес прописки с ФТИНТ АНУ на ИФТТ РАН. О том, что воскрешение справедливости в утверждении должности с.н.с. произошло уже в ближайшее воскресение наступающего года, 01.01.1983,  что было засвидетельствовано в моей трудовой книжке Сергеем Степановичем, и что к тому моменту ВГ был уже новоизбранным членкором АН УССР, я узнал значительно позже.


        «Время насаждать и время вырывать посаженное» Из Ветхого Завета
               
       Мой бессменный научный консультант М.А. Стржемечный и после защиты продолжал внимательно следить за моими научными увлечениями. Первоначально, моё имя было включено в список 12 соавторов книги «Криокристаллы» (Наукова Думка, 1983), но когда все мои материалы были подготовлены к печати, ВГ неожиданно попросил передать их М.А. Стржемечному, сообщив о коллегиальном решении сократить список до 10 участников, исключив из него В.А. Слюсарева и меня. В такой компании я был готов без паники расстаться с уплывающей возможностью соавторства в первой моей книжке и увлечься новыми темами. Только после  выхода «полиграфии»  «Криокристаллы» в свет я смог ознакомился с «кособоким» цитированием моих работ и её списком из 11 соавторов, включающих Слюсарева. Так во второй раз на мне сработал принцип перегруженного лифта.
       Тщательно взвешенные, а значит и убедительно-весомые, научно-уместные замечания и комментарии М.А. Стржемечного не могли не оказывать влияния на крутизну поворотов в моей траектории, неизбежно пролегающей через Редакцию журнала ФНТ, где Михаил Алексеевич был многие годы его ответственным секретарём. Примером «заноса на ровной трассе» может служить случай, когда мою «прозрачную» по содержанию (по ориентационному стеклу) и исполнению (отрецензированную и принятую к публикации) статью, было изъято из набора в печать на основании «остромётного» замечания ответственного секретаря редакции, сделанного Главному Редактору Б.И. Веркину: «В этой статье Кокшенёва про стекло не всё так прозрачно, как это видится её автору.» Реакция БИ также была мгновенной. Об этом мне рассказал заместитель редактора Игорь Вадимович Свечкарев, который и порекомендовал  автору «потерпеть года два», отложив публикацию до лучших времён в Редакции. Статья была опубликована в ФНТ где-то через год без каких-либо изменений или поправок.
        «Нет ничего более постоянного, чем временное» – афоризм неизвестного автора о том, что даже временная перемена – это ещё и неизменность в изменяющихся обстоятельствах. ВГ вооружил меня этим афоризмом, наверное, для того, чтобы на протяжении пяти лет после защиты я постоянно прокручивал его в голове на моей «временной» позиции м.н.с. в «неизменной» роли придворного теоретика. Поскольку я не получил дальнейших указаний ВГ по правильному применению этого афоризма вне двора, я никогда этого не делал, ... на ровных участках моей траектории. Однако на очень крутом повороте моей траектории в Институте, осуществляемом в теоротделе В.И. Пересады, меня просто занесло на это философское изречение. Разворот в наших отношениях с новым начальником произошёл уже в самый первый рабочий день первого чёрного понедельника пасмурного всего 1983 года. Исходя из того, что должность с.н.с., назначенная Администрацией, не может рассматриваться как временная, я чётко и внятно произнёс что «нет ничего более...» в ответ Витолю Ивановичу на его едкий конкретный вопрос: «Валерий Борисович, Вы же к нам в отдел пожаловали с визитом лишь временно, не так ли?». После  нервного потрясения, вызванного моим неуместным юмором и усиленного болезненным воспоминанием его теории ГАМПЕР-1974, мой новый начальник надолго потерял ко мне всякий научный интерес.

                Вадим Григорьевич, мудрый наш учитель,
                Источником был афоризмов. Он же был и сток.
                А ваш слуга, его придворный, был потребитель:
                Измаривал идеями ВГ, а афоризмами марал листок.
                Да только не пошли слуге те афоризмы впрок-
                Из них Витоль Иванович извлёк совсем другой урок:
                «Начальник – не слуга!» Затем он впал в прострацию,
                Тем заявив, что и ни слуг не любит, и ни Администрацию!


        Мои научные покровители

        Список моих покровителей безусловно возглавляют доктор Игорь Николаевич Крупский (1940–2010) и академик Вадим Григориевич Манжелий (1933-2013), принимавшие самое непосредственное участие в становлении моей научной карьеры в Институте. Из приведенного выше описания следует, что моё продвижение по научной траектории в Институте не было прямолинейным или равномерно-ускоренным, за исключением отдельных участков моего свободного творческого полёта. Мои научные начинания, вызывавшие естественное для учёной среды сопротивление, проявленное в форме сомнения, удивления, а даже недоверия, иногда подвергались необоснованно жёсткой критике. Со временем развиваемые мною новые направления неожиданно для меня принимались в отделе как ведущие темы по хоздоговорной тематике, в которые, однако, меня уже не приглашали как специалиста. Обстоятельства иногда складывались таким образом, что неизбежно наставало время вытеснения меня почти из каждой первоначально инициируемой мною тематики. Примерами последних являются темы по равновесной термодинамике примесных кристаллов, по стеклу и по теплопроводности молекулярных кристаллов. Так что мне приходилось чаще других моих коллег менять направления своих исследований. К счастью, мои научные метания способствовали развитию моей научной смекалки и расширению моих научных горизонтов, что мне очень пригодилось при поисках новых научных направлений как в  Институте, так и в поисках новых грантов (научных стипендий) за рубежом.
         По самому определению слова «покровитель», основным его предназначением являлось создание блаприятных условий для моей научной деятельности. Комментируя сложившеюся вокруг меня ситуацию в Институте, один из них (акад. Москаленко) мне напомнил, что  «нет пророка в своем отечестве», что уже тогда  навеевало сладкие грёзы о свободом творчестве за границей. Научное сообщество резко меняло свою поляризацию по отношению к моей научной деятельности, после того как мои покровители, появляясь с визитами либо в Институте, либо в Университете (UFMG), ярко проявляли свой живой интерес к моим исследованиям, ссылаясь на известные им мои публикации. В первом случае идёт речь о российском академике Юрие Моисеевиче Каган (1928), внимание которого в Москве к моим работам привлёк американский профессор Хорст Майер (Horst Meyer, 1926–2016) из Университеа Дьюка штата Северной Каролины. Во втором случае, я имею в виду югославскоо академика Роберта Блинка (Robert Blinc, 1933–2011), чьё появление в Университете накануне моего конкурса на должность профессора положительно повлияло на результаты голосования в конкурсной комиссии. Популяризации моего нетрадиционного подхода в квантовых стёклах в российском научном сообществе активно способствовал молдавский академик Всеволод Анатольевич Москаленко (1928). Мои научные проекты по динамике структурных фазовых переходов в молекулярных кристаллах, ферроэлектриках и полимерах нашли активную поддержку у бразильского академика Марии Каролины Немес (Maria Carolina Nemes, 1952-2013). Наконец, английский академик Роберт Макнейл Александер (Robert McNeill Alexander, 1934–2016) оказал мне неоценимую поддержку в области скелето–мышечной механики и динамики движения животных, научными публикациями которого я увлёкался в 2005–2012 годах.


          ЭПИЛОГ
 
          Накануне предстоящего 83–летия со дня рождения ушедшего от нас Вадима Григорьевича, я ещё раз обратился к реальному образу талантливого, великодушного, «яркого, острого на язык человека, любящего и понимающего добрый юмор, который был сам большой любитель пошутить» (по воспоминаниям Леонида Межова-Деглина). В настоящих воспоминаниях были отшлифованы уже известные грани талантов ВГ, такие как «Дефекты Манжелия» и «Гигантская Аномалия Манжелия»; раскрыта путём рассекречивания «Архимедова Спираль Манжелия», а также отполирована новая грань, сверкающая золотым отливом золотого запаса страны. Обнаружен источник талантов Манжелия «ВГ-харизм», на основе которой предложен расширенный вариант теории Локтева «ВГ – СНГ (Советов Новых Гений)». 
        За весёлой шуткой, приуроченной памяти Вадима Григорьевича, и её музыкальной оранжировкой, звучащей на предпочитаемом ВГ мелодичном украинском языке, я обратился к наставнику Тарасу Григорьевичу, от которого и получил исчерпывающие инструкции по изваянию ремэйка «Посланіє до колег і друзів» на его «Хіба самому написать…» из «Кобзаря», приведенное здесь на украинском и русском языках.   

               
           Посланіє до колег і друзів
                ***

Хіба самому написать
Друзям посланіє невтішне,   
Та все дочиста розказать,
Як то було не так потішно.

Мені, здалося, вже пора: 
Либонь, вже двадцять третьє літо,
Як я вже зник із того ФТIНТа,
А їм усім, — неначе б рта зашито!               
Ніхто й не гавкне, не згадає, —
Якби і не було мене. I зараз тут немає?

Ніякої тієй пошани чи запізнілой похвали               
Мені не до потреби.— Вже обійдусь без них.
Але ж з якої-такої лихой хвороби
Позбавив ФТIНТ мене почесной нагороди?

Навіщо різноколірний портрет*) мій хтось стягнув? 
Чому відразу не доповіли мені Лауреату?               
Небіжчик ЛКСМУ, його ЦК та вся cучасная АНУ
Ніколи не пробачать вам такого браку!

Ой, як було мені не по собі, аж серце нило,—
Мій боже милий! Як воно хотіло,
Щоб хто-небудь із колег моїх сказав
Хоч одне добре слово; то я би знав,
Навіщо всупереч Вітолю говорив, писав?
Вдень і вночі статті крапив, — заради чого?
Чому у відділі №1 я хоч би трошки не попрацював?   
               
Залишивши свою ганьбу, чому колег ще полюбляю?
Чи варт вони мого того вогня палкого?..
То мабуть, що раніше я  зостаріюся затого...
Втім, зараз вже і сам знаю—чи себе я ще поважаю?
То мабуть, що й того вже не дізнаю,
Якщо мої колеги, друзі не поможуть мені.
То мабуть, лише із-за цього я досі гарно пропадаю
У цій далекій, нехай не рідній, але бразільскій стороні.               

Нічого, кажу ласкаво я собі - Лауреату, не журися!
У міцну дулевину ти добровільно сам себе закуй.
По перше, рідному відділу №9 ти низько поклонися,
А далі? Та чини як завжди: на Адміністрацію наплюй!


Сьогодні майже не секрет, повинно бути всім відомо:
Адміністрації разом із ФНТ-Редакцією, або окремо,
Без Манжелія щось геніальноє зробить? — Вийде нічого!               


А втім, як знаєш, мій колега-брате, 
Якщо тобі у ФТIНТi ще сьогодні треба працювати.
I потім треба працювати? Щоб до родини не дiйти, до хати?
Сам маєш голову у руки свої брати, мiцно її стиск;ти 
I Міркувати! Міркувати! Міркувати!
               
                ***


          ПОСЛАНИЕ ДРУЗЬЯМ И КОЛЛЕГАМ (перевод)
               
                ***

Неужто самому мне написать               
Друзьям послание на диво
Где саркастично рассказать,
Про всё что было и ... правдиво.

Ведь может не придёт раскаянье,
И правды неоткуда знать,
Лишь от себя я жду признаний,
Ведь больше не от кого ждать.

Мне показалось, что уже пришла пора:
Небось, уж 23-е лето пробежало
Как я исчез из ФТИНТова двора,
И всех моих коллег-друзей как языком слизало. 
               
Никто не вспомнит, и тем более не спросит,
Совсем мой лик затёрся, а с памяти – портрет.
Как будто бы во ФТИНТе меня и не бывало вовсе.
А, может, скажете, что и сейчас меня здесь нет?

Я с Физикой дружил и не искал особого почёта,
Диплом - лежит, медаль - блестит, других похвал не надо.
Но по какой-такой  причине, а точнее, какого чёрта
Администрация вдруг отменила Лауреата и его награды?

Зачем  Администрация, - а может ещё кто-то?-
Мои шикарные портреты - сейчас такой не сыщешь!*)-
Все посрывала и причём со всех досок почёта!

Без всякого постановления? Ну как вот этот ФтИНТ поймёшь!               
Скорей всего, портретик мой вдруг неугоден стал кому...
Но почему коллеги не сообщили мне, Лауреату!?
Ведь небожитель ЛКСМУ, его ЦК, и даже современная АНУ,
Ни в прошлом, ни сейчас вам не простят такой утраты!

Как было мне не по себе, как сердце ныло, -
О, боже мой! А как ему хотелось,
Чтоб кто-нибудь из тех моих коллег унылых
(Лишь слово молвил вслух...пусть из немногих букв...)
Где же была, коллеги, ваша смелость?

Я бы, наверное, скорей опомнился, себя бы осознал:
Зачем Витолю я во всём перечил? А Манжелия - недововнимал?
Зачем статьи научные всем поперёк писал?
А Первому Отделу зачем я помогать не стал?

Я ведь не понимаю, за что коллег я уважаю? Спрошу их острожно:
А стоите ли вы воспламенённой души моей огня нетления?
От этих мыслей окаянных и поседеть досрочно можно...
Либо заплакать от души... заплакать от её преутомленья.

Мне стало очевидно, что Лауреату тут дано не всё понять.
А если вновь мои коллеги отвернутся и не помогут мне?
Себя найти...То расцвету в других местах, где некому руки подать...
Не принято давать её в далёкой живописной бразильской стороне.

Пришла, наверное, пора сказать себе, Лауреату, «Не горюй!
Держи себя в руках, а лучше добровольно ты в цепях себя закуй!»
«Появишься во ФТИНТе, а там финтить не надо, - просто поклонись.
А дальше делай как всегда: на ту Администрацию наплюй!»
                (Затем быстрее удались).

А впрочем, вижу я, коллега, мое Послание тебе ... не очень.
Дай бог ещё тебе во ФТИНТе проработать или... прозябать...
А может, так ещё трудиться, что дома вовсе не бывать...
Сам верно голову свою должён употреблять, держа её в руках.
И ею думать много, а не мечтать. И думать верно! А не со мною рассуждать!
               
                ***
               
*)Уцелевшая копия портрета Лауреата ЛКСМУ и АНУ ССР 1980 года по физике хранится в кабинете ВГ (см. фото). 

               


       Обращаясь с «Посланием» к моим друзьям-коллегам по Институту, автор рассчитывает на их понимание и улыбку:

                Надеюсь, что друзья-коллеги простят мне эту шалость:
                «Посланием» не в силах всех охватить моей фрустрацией;
                Обидеть всех я тоже не могу. Ну разве только малость
                Ту, что никогда и не была обижена родной Администрацией.

             

          РЕДАКТОРСКАЯ (НЕНАУЧНАЯ) ХАРАКТЕРИСТИКА АВТОРА

Сотрудник бывший наш не врун, однако - фантазёр.
Хмелеет слишком быстро, дуреет медленней, - слегка позёр.
Приврать...бывает, но для красного словца. Он изнутри не враль!
Себя и коллектив он любит, но в частях неравных. Себя ему не жаль.
Редакции признался, что не любит: плесень, моль и шваль...

Белу Оризонти
Февраль-апрель 2016 года


        ПОСЛЕСЛОВИЯ

        ЗАКРЫТЫЕ ПИСЬМА В РЕДАКЦИЮ ОТДЕЛА ВГ
(по поводу принятой к пуьликации рукописи «Моему Наставнику и Покровителю»)


Тогда я был уверен, что моя статья-«жена»
Уж в стиле Стржемечного «остри-жена»               
И Константиновым в подвал... уволокна.

Видать не проскочила у Гаврилко моя «говорилка»...
А если вместо мольб, стенаний и упрёков
Примусь-ка всё переписаь!?
Но даст своё добро редактор Сумароков?

...

Со временем казаться стало, что - переволновался.
Иль на работе закрутился, иль просто ... задолбался.

Белу Оризонти
29.03.2016


Сегодня вижу, что не слишком ошибался:
Три месяца как со статьёй-«сестрой» расстался,
А о судьбе её плачевной так я не дознался.
 
Белу Оризонти
10.06.2016
28.12.2017