Друг мой Витька

     Судьба героя повести похожа на судьбы миллионов его сверстников, детей войны, с рождения познавших ее ужасы и лишения послевоенного времени, которые, вопреки всему, радовались жизни,  гордились своей страной, были ее патриотами и добивались успехов.





                I


                МИШКА

     Мы сидели на террасе небольшого уютного домика на одной из окраин современного большого города под огромной густой елью, пушистые с молодыми зелеными шишками лапы которой слегка шевелились  от  легкого теплого ветра, то внезапно набегавшего на  этот почти сказочный уголок сада, то также незаметно убегавшего к соседним в саду молодым деревьям. Теплый вечер становился нежнее под сенью этой лесной красавицы, ее пахнущие  смолой ветви были похожи на царственные опахала, которые одаривали нас желанным освежающим бархатом своих  едва заметных  дуновений. А где-то вверху, в самой гуще колючих веток, щебетали ее многочисленные обитатели, готовясь ко сну с приближающимися вечерними сумерками. Мы оба молчали, каждый размышлял о чем-то своем, не пытаясь разрушить это благословенное спокойствие с умолкающим чириканьем укладывающихся на ночлег птиц.
  – Боже мой, какой великолепный вечер, какой покой. Все же, как хорошо жить,- задумчиво, наконец, проронил приятель, добавив: – на этом свете.
Он замолчал, слегка откинувшись на спинку кресла, устремив отрешенный от всего земного взгляд к вершине дерева.
   – Да, слава богу, что нас  обходят пока всякие негоразды, - поддержал я. – Мы уже в таком возрасте, что нам они совершенно не нужны.
   И снова наступила тишина.
     Мой  давний и добрый друг приехал ко мне в провинциальный город погостить из столицы, насладиться тишиной и красотой южной природы. Нас связывала  долгая еще со школы дружба, где в старших классах мы особенно сблизились, активно занимаясь  общественной деятельностью: я был председателем ученического комитета, а он секретарем комсомольской организации школы. Как вы могли уже догадаться, мы были отличниками и на хорошем счету у  учителей, которые были к нам также добры, как и строги.  Но судьбы нас развели по разным и далеким друг от друга уголкам нашей необъятной страны, поэтому наши встречи были редкими, но всегда желанными: нас связывала почти вся наша жизнь.
     Солнце зримо катилось к горизонту. Мы продолжали сидеть  за небольшим круглым садовым столиком друг против друга, на котором стояли две баночки чешского темного пива и блюдце с солеными орешками. Мы были почти  одного возраста,  нам перевалило уже за семьдесят, но выглядели еще крепкими  достаточно стройными  и без болячек симпатичными для наших лет стариками, на головах которых лишь едва намечались контуры будущей лысины.
  – Ты, что, в нирване?- пошутил я, делая глоток прохладного напитка. Он как-то встрепенулся, выпрямился за столом и поспешно ответил:
  - Да… почти. Вспомнилось как-то… некстати. Даже не знаю, почему.
  - Что, бурная твоя молодость? – продолжал я, шутя.
  – Знаешь, - серьезно и задумчиво сказал он, - не молодость, а детство.
  – Ну, ты даешь, старина! Ты еще помнишь свое детство? – продолжал я в таком же шутливом тоне.
  – Да, что-то помню, - все также серьезно и задумчиво ответил он.
    Я отбросил свои шутовские нотки, которые становились  уже неприличными, и несмело уточнил:
  - А с каких лет ты помнишь себя? – спросил я его, отодвигая от себя пиво и внимательно смотря ему в глаза. И он  начал свой рассказ, который захватил полностью мое внимание, потому что он никогда мне ничего подобного не рассказывал, хотя у нас с ним было много общих секретов и тайн.
   - Иногда перед моими глазами всплывают, как живые, очертания высокого колючего забора, у которого я стою  с протянутой сквозь проволоку рукой к каким-то людям, которые мне что-то дают, -   с отрешенным взглядом, устремленным куда-то ввысь, тихим голосом произнес он, голосом, полным  такой горечи и невообразимой грусти, который заставляет затаить дыхание и сгорать от нетерпения  узнать то сокровенное, что тебе  решается, наконец,  доверить собеседник. Он замолчал. Я сидел, не шевелясь, устремив взгляд на его лицо, которое вдруг из моложавого превратилось в лицо классического старика с многочисленными складками и морщинами, которые я не замечал раньше.
  - Какая колючая проволока? Какие люди? И сколько лет тебе тогда было? – недоуменно и нерешительно спросил я. -  Я никогда не поверил, если бы мне сказали, что совершенно маленький ребенок может что-то помнить из своего раннего детства, - продолжал я, глядя ему в глаза.
   -  Мы же с тобой почти одногодки, - ответил он. – Это было в далеком сорок пятом… в Германии. Мне было не больше четырех, может быть даже меньше. Я родился в сорок первом в погребе, где вся семья укрывалась от немецких бомб. Нас было семеро. Тебя это удивляет?
   -  Да, нет… . Хотя…- пытался возразить я, но он меня перебил:
   -  Не забывай, тогда фашисты уже были под столицей, на наши отступающие войска они сбрасывали сотни бомб. Как мне потом рассказывала моя покойная мать, немцы быстро захватили наш поселок, появились предатели. А наш край был партизанский. Днем фашисты и полицаи, а ночью захаживали партизаны. Кто-то донес, что у нас в доме – это было в морозы – ночевали партизаны. Утром пришли полицаи и немцы, поставили всех к стене на расстрел. А один фашист приставил ко мне в люльке автомат. Мать едва не упала в обморок, моля о пощаде, повторяя, что никаких партизан в доме не было. А затем… затем вошел чех, который очень симпатизировал моей сестре, работавшей у немцев на кухне уборщицей, что-то сказал на немецком, и немцы опустили автоматы. Он спас нас. Но вскоре всю семью вывезли в открытом товарном вагоне в Германию в концентрационный лагерь, родителей и старшую сестру (ей было тогда семнадцать) гоняли на тяжелые работы, а я с меньшими сестрами был за колючей проволокой.
   - И ты помнишь лагерь? Серьезно? – засомневался я.
  -  Нет, - горько усмехнулся он. -  Лагерь я не помню. Не помню ничего, кроме этой картинки, что кто-то дает мне в руку что-то поесть. Скорее всего, это была брюква…с червями. Нас ею кормили, как скот. Может быть, что-то еще…. Нет, точно не помню, - заключил он, вздыхая. – Понимаешь, это что-то мгновенного слепка, который запечатлела моя память. Я иногда сомневаюсь, не ошибаюсь ли, не приснилось ли мне все это. Но это видение  уже не раз посещало меня, внезапно всплывая откуда-то из неопределенного, туманного, и я вдруг вижу себя именно с протянутой рукой через колючую проволоку.
     Некоторое время мы сидели молча. Сквозь листву деревьев огненный большой шар зримо скатывался за горизонт, менялись вечерние сполохи от багряного цвета до светло-розового, а потом почти бесцветного. Наступили летние сумерки. Было еще достаточно светло, чтобы не включать садовый фонарь. Но птицы уже легли спать. Тишина, нарушаемая где-то в глубине сада стрекотанием сверчка и кваканьем лягушки.
   - А мы были эвакуированы в Среднюю Азию, - прервал я тишину. – Там, как говорили родители, нам было сносно жить, но главное – не было фашистов, не было войны. И,  немного помолчав, спросил его:
   - А что было дальше? Ты ничего больше не помнишь? – неуверенно произнес я.
   - Ну, почему же, помню. Помню еще себя в какой-то яме неизвестно чем прикрытой, проливной дождь, отца и большую сумку коричневого …
Тут он остановился и, как мне показалось,  с некоторым любопытством  обратился ко мне:
  -  Угадай, что это было? – И тут же добавил: - нет, ты никогда не догадаешься, что это было. Это была сумка, или даже мешок, коричневого печенья! Представь себе, я даже помню, как я его брал рукой и ел. Вкус его помню. Не веришь? – с волнением в голосе спросил он меня. Я смутился, но тихо и с большими паузами ответил:
   - Почему же … верю… очень верю… даже очень… .
Снова воцарилась тишина, никто больше не проронил ни слова. Изредка и почти одновременно   оба делали глоток пива, медленно отправляли очередной орешек в рот, смакуя приятную смесь горьковатого напитка и соленого ореха. А на смену багряному закату тут же  стала на стражу луна. Ее огромный в эту пору лик окутал весь дом, сад, нашу террасу, делая фантастических размеров стоящие на столике пивные банки.
   - Да, немногим в городе приходится наслаждаться такой идиллией летними вечерами, а по утрам просыпаться  от громкого чириканья  поселившегося на ели пернатых соседей, - проронил, наконец, приятель. – Тебе повезло найти в таком огромном городе этот райский уголок.
  -  Уже поздно, - напомнил я. – Завтра рано вставать на рыбалку. Зять обещал заехать с рассветом. Ну, как ты? Пойдем уже спать?
  - Да, уж. Ты прав. Идем отдыхать, - ответил он, поднимаясь медленно и со скрипом с кресла. Встал и я. Он выпрямился, отбросив свою гигантскую тень на деревья в глубине сада. Даже слегка зевнул. Он приехал вчера и, естественно, еще хорошо не отдохнул. Спустившись по ступеням с террасы вслед за мной, он тронул меня за плечо и, словно продолжая свои мысли, предложил:
   - Давай немного погуляем, а то, ведь, засиделись, запъянствовались мы с тобой, - уже пошутил он, беря меня под руку. И мы, как  почтенные седовласые старцы,  похожие на двух  чопорных англичан, только в безрукавках и коротких шортах, направились в глубину сада под пробивающейся через ветки деревьев яркой луной. Придя в себя от охватившего его раннее волнения, он спросил меня:
   -   Ну, как тебе моя история? А ты себя помнишь таким маленьким?
Я не нашелся сразу, что ему ответить, и промямлил нерешительно:
   -   Да…нет… кажется нет. Во всяком случае, со мной ничего подобного не было. Наверное, ничего тогда со мной особенного и не случалось, что не зафиксировалось в памяти, - подытожил я.
    - Ну, что же. Это, наверное, и хорошо. Хорошо, что у тебя не было таких больших потрясений. Иначе помнил бы. Да, помнил бы, -  медленно повторил он.                -   -А знаешь, почему я привез в подарок твоей правнучке плюшевого ярко желтого медведя? Не бурого, а именно желтого? –  неожиданно,  остановившись, спросил он. И не ожидая моего ответа, добавил, подняв голову на луну:
   - Куда бы я не ехал или не шел в гости, если там есть дети, я всегда дарю им желтого плюшевого медвежонка. Забавно, да? 
Я молчал, не зная, как реагировать на его слова.
   - Хорошо, - отвечая на свой вопрос, сказал он, - я тебе скажу, почему. Расскажу, и пойдем спать – добавил он быстро, обнимая меня за плечо.
   - В сорок пятом нас из концлагеря освободили  союзные войска. Так рассказывала мне старшая сестра, потому что родители почти никогда не говорили о Германии не только в первые послевоенные годы, но и спустя три десятка лет позже:  время было такое, всех, кто был в оккупации или угнан в Германию, годами регулярно вызывали в отделы КГБ на допросы. Многих судили, и они отбывали большие сроки в лагерях «как пособники» или «предатели». Моего отца, скорее всего, пожалел сотрудник КГБ: полуграмотный чернорабочий, мать совсем неграмотная, еще маленькие дети, нужда, граничащая с голодом… Его поэтому и «не взяли». Но это было потом, когда нас привезли в родной почти полностью разрушенный и сожженный немцами при отступлении поселок. А в Германии я помню большую брусчатую улицу, много народа, помню именно солнечный день, вижу отца, толкающего впереди себя высокую тележку с каким-то скарбом, помню себя, одетым в короткие чистые и красивые штанишки и такую же красивую в красную клеточку рубашонку, за руку меня держит сестра, а я несу большого желтого красивого-красивого плюшевого медведя!  Ты представляешь?! – оживился приятель. – Медвежонок, который урчал! Он приехал со мной домой, в родной поселок. А у моей средней сестры была красивая-красивая  пластмассовая (не тряпочная!) кукла!  Я хорошо помню! Хорошо помню! Это единственные ценные вещи – я это говорю совершенно серьезно, и ты сейчас поймешь, почему – которые мы привезли из Германии. У меня никогда не было подобных игрушек, - остановившись, сказал он и добавил: -  да и вообще игрушек. Это не то, что сейчас. Тогда мы, дети, игрушки делали из тряпок, картона, старой бумаги. После войны ничего вообще не было.
   - Ну, и долго у тебя был твой любимец? Случайно, ты его не возишь с собой? Или ты с ним, как в детстве, укладываешься в кровать спать?! – пошутил я. – Кстати, в свое время я подарил своей двухлетней дочери симпатичного плюшевого козлика, без которого она  не могла уснуть. Знаешь, это смешно, но она его брала к себе в кровать до самого замужества! Не поверишь?!  Привычка, - заключил я.
  -  Нет, дружище. Не беру с собой, не сплю с ним. Его в тот же год не стало.
Он поднял голову к ясному лунному звездному небу и произнес:
   - Он спас всем нам жизнь: мать обменяла его на ведро картошки, потому что мы уже стали опухать с голоду: стояла суровая зима сорок шестого года.
Он помолчал и добавил:
  -  Та же участь постигла затем и любимую куклу сестры.
Не проронив больше ни слова, мы молча вошли в дом и легли спать.

                ГОПИКИ

   - Посмотри вот там, ближе к краю, - говорит ему сестра, перевернув несколько раз лопатой  едва оттаявшую черную землю. – Видишь, вон белое большое пятно в земле.
     Витька посмотрел внимательно на ровный от лопаты земельный срез полумерзлой  земли и, действительно, увидел раздавленную наполовину гнилую мерзлую картофелину. Синими от холода руками он быстро очистил ее от грязи и протянул сестре. Она осторожно, чтобы не превратить ее окончательно в кашу, опустила в ведерко. Передохнув несколько минут, выпрямившись, опираясь на лопату, она снова начала перекапывать землю. И снова через какое-то время они с радостью замечают следы раздавленной гнилой картошки, и Витька пытается отыскать ее остатки в этой холодящей руки  земле. Им обоим холодно. Колхозное поле находилось за поселком на косогоре, с которого открывался вид на оставшиеся руины и десяток уцелевших хат от войны, и хорошо продувалось ветром. Одетые в какую-то невообразимую одежду, почти в лохмотья, они каждый день шли на это поле в надежде откопать как можно больше этого гнилья, чтобы вечером  вся семья могла положить его в рот.

     Гопики…  Такое слово вы не найдете ни в одном даже очень толстом словаре. Разве что в специальном. Но так все в поселке называли  гнилую мерзлую картошку, из которой мать Витьки на горячей буржуйке пекла что-то вроде драников бело-синего в разломе цвета со специфическим  запахом и привкусом  не то земли, не то перегнившего крахмала  во рту.
 
     Это было  голодное после победное время, когда Витькина большая семья в том же сорок пятом вернулась из Германии к себе домой в родной поселок. Дом, в котором они жили до войны, сожгли немцы, и на его месте до морозов отец с матерью и старшей сестрой сумели выкопать землянку  приблизительно два метра на три, укрепив стены выложенными на глине попавшими под руку различными камнями, по которым в холод стекала вода. Как в концлагере, спали все вместе на деревянном настиле в глубине землянки, прижавшись друг к другу, чтобы было теплее, под каким-то неопределенным тряпьем.  Витькина мать старалась изо всех сил раздобыть где-нибудь еды, чтобы не умереть с голоду. Поселок был еще мертв, и единственное деревообрабатывающее  предприятие, известное всем жителям как лесопилка, еще не начало работу. Поэтому отец Витьки ходил на разовые работы и чаще всего на железнодорожную станцию, на разгрузку непонятных ему пульманов. Он приносил кое-какие деньги, на которые мать пыталась у кого-то что-нибудь купить из еды. Чаще всего ей удавалось приносить картофельные очистки, которые вместе с гопиками составляли основное меню Витькиной семьи. И еще ей каким-то чудом иногда удавалось раздобыть кусок мыла и вымыть всем головы, чтобы не смазывать их регулярно керосином от вездесущих вшей и блох.

     Постоянный голод вскоре дал о себе знать. Совершенно истощенный Витька на беду родителей заболел золотухой. Эта болезнь уже давно исчезла, но в послевоенные голодные годы она была не редкость. Всю голову сковала гнойная корка, причиняя несносную боль, от которой Витька слабо стонал. Его бедная мать не знала, что делать, разные народные травяные примочки не помогали, Витьке становилось все хуже и хуже, он просто сгорал от жара. Решено было везти его на  рабочем поезде (небольшой поезд, который собирал рабочих с полустанков и отвозил их в ближайший город на работу, а потом доставлял их на место обратно)  за сорок километров в больницу. С  полубессознательным  Витькой на руках  отец добрался в городе до больницы, где ему дали какую-то мазь, с которой к вечеру он вернулся домой. Витька постоянно стонал, терял сознание, бредил, и мать уже молила бога не дать ему умереть.
Витька выдержал, не умер: спасла его мазь: пропадала постепенно сыпь на теле, отходила кусками гнойная корка на голове, приводя в смятение мать оттого, что он останется лысым на всю жизнь. Слава богу, это несчастье обошло Витьку стороной, у него вскоре отрасли волосы на всей голове, только на макушке остались на всю жизнь пара глубоких шрамов. Но они были не заметны под густыми Витькиными волосами.
 
     Первая после победная зима со своими тридцатиградусными морозами и сугробами по пояс снега была  тяжелая,  голодная и холодная. С наступлением настоящей весны жизнь становилась лучше, и Витькина задача (ему скоро исполнится пять лет) была теперь отправляться каждое утро за лебедой, из которой мать, примешивая горсть  ржаной муки, варила что-то наподобие борща или супа под одним названием - «похлебка». Начал появляться в семье и хлеб. Каждому доставалось по маленькому почти прозрачному кусочку, который приносил неописуемую радость Витьке и его  сестричкам. Однажды мать принесла сахар и дала каждому по кусочку. Сейчас это не тот сахар, он обычный. А тот отливался синевой, колотый, твердый, как кусок жмыха, и сказочно сладкий. Его хватало на несколько дней только пососать. Витька прятал этот кусочек каждый раз под подушку, чтобы его хватило положить в рот  на следующий и последующие дни.
Но у Витьки с наступлением тепла были и свои радости. Целыми днями он бегал босяком с  соседними мальчишками на улице, играл с ними в войну, в которой обыкновенные палки служили грозным оружием, мастерил с ними самокаты, гонял по песчаной дороге железный от грузовой машины обруч. Гонять обруч с помощью изогнутой железной проволоки было почти единственным развлечением мальчишек  военного времени. Да и в наше время в бедных странах можно видеть еще малышей за таким занятием.

     Тем временем  заработала лесопилка, отец Витьки устроился там  рабочим на пилораму, загружал под нее огромные бревна и снимал после распиловки тяжелые сырые доски. Жизнь становилась сытнее, если так можно сказать. Скорее, менее голодной. Благодаря матери, которая начала торговать солью на базаре – она ездила за ней куда-то далеко на Украину – у Витьки всегда уже был хлеб. В землянке  появлялась картошка, со вкусом которой ему был сначала трудно свыкнуться:  ему было еще невозможно забыть вкус гопиков, который у него сохранится на всю жизнь.
 
     С наступлением лета приходила  настоящая свобода. С утра до позднего вечера он гонял босяком по улице со своими сверстниками, не забывая в то же время и о своих прямых обязанностях – ходить на луг к речке за щавелем. Бросив что-либо утром в рот, он натягивал свои короткие на лямках штанишки, брал матерчатую небольшую сумку и отправлялся за добычей. А какой был вкусный из щавеля пустой суп!  Намного вкуснее, чем из лебеды, его можно было есть хоть три раза в день! Витька считал себя уже взрослым: как ни как, а ему скоро пойдет шестой год и скоро-скоро в школу. А пока в его обязанности входило помогать матери и снабжать семью щавелем.

     Под жарким солнцем дорога к речке казалась бесконечной, хотя поселок был небольшой: всего  три-четыре главные длинные улицы с сохранившимися кое-где от войны деревянными домами, скорее хатами. Он всегда шел по середине дороги, где в желтом глубоком песке пролегала единственная колея от грузовых машин, лесовозов с прицепами, едва движущихся под грузом свежеспиленного леса. Песок был настолько сыпучий, что на этой дороге не раз буксовали легкие полуторки. Витька с трудом преодолевал эти сыпучие пески и попадал, наконец, в тень большой сосновой рощи. Тропинка приводила его прямо на луг с бьющим ключом, вода в котором даже летом была ледяная. Он окунал в воду уставшие от ходьбы и жары ноги и, немного передохнув, принимался  рвать щавель, прятавшийся среди высоких луговых цветов, которые ему были по пояс, а голубые колокольчики даже выше его! В этом разноцветном ковре пахнущего дурманом разнотравья Витька не чувствовал усталости, то и дело наклоняясь за щавелем. Попадалась часто и земляника. Тогда он присаживался на корточки, осторожно собирал в ладошку пахучую  красную ягоду и отправлял ее всю сразу в рот, медленно наслаждаясь ее вкусом. Когда сумка была полна щавеля, он выбирал ровное место и ложился на спину в густые полевые цветы и смотрел на голубое яркое небо, где иногда пробегала небольшая тучка. Он просто отдыхал. Он инстинктивно и неосознанно сливался с  окружающими его цветами, голубым небом, с запахами девственного луга, с  всем-всем, что его в тот момент окружало. Его пьянили запахи полевых цветов, волшебные трели птиц, стрекотание кузнечика в траве, но он не отдавал себе еще в этом отчета: он был слишком мал. Это он поймет намного позже, когда будет приходить сюда уже юношей, и не за щавелем, а просто прогуляться и отдохнуть, помечтать в одиночестве. А сейчас, передохнув, он в перепрыжку  радостно побежит домой, прижимая к себе наполненную щавелем сумку, за который мать его похвалит и погладит по голове.

     Шло время. К новой зиме родители припасли кое-какие продукты, основными из которых были мешок ржаной муки, немного картошки, соль. Сахара не было, но отец Витьки привез откуда-то бидон патоки, темно коричневой тягучей сладкой жидкости, что была отходом при производстве сахара и очень похожа на мед. Но это Витька понял, когда стал совсем большим, понял, что этот продукт был вреден для здоровья и мог вызвать слепоту. А тогда она была лакомством для него и его сестер, которые до конца своих дней не забудут ее вкус, как и вкус лепешек из мерзлой гнилой картошки. Но главным для Витьки было то, что мать где-то купила двух игривых козлят, козочку и козлика, которых нельзя было не полюбить. Они были такие мягкие, красивые, прыгали по землянке и доставляли ему и сестренкам радость, а матери, известно, хлопоты своими повсюду рассыпанными горошинами и лужами. Но все жили надеждой, что козочка через зиму станет давать молоко, вкус которого Витька еще не знал, а козлика потом съедят. Для них, когда вырастут за зиму, отец построил осенью небольшую из горбылей закутку (сарайчик) у входа в землянку, чтобы после холодов их туда переместить. И Витька жил этой мечтой, вечерами укрываясь  потеплей на настиле в холодной землянке, а у подобия стола под светом  лучины сидели его родители и о чем-то разговаривали.

                ХЛЕБ

     Как и предыдущая, эта зима сорок седьмого была морозной и снежной. Но, несмотря на мороз, Витька  со своим другом-сверстником с утра до вечера катался на санках с большой в то время казавшейся ему горки. Санки хорошо скользили по утоптанной машинами до блеска колее с вершины пригорка до самого колодца внизу  улицы. Мороз под тридцать ребятам был нипочем, и они с раскрасневшимися щеками и с инеем на шапчонках бодро тащили санки вверх, чтобы потом, хорошо разогнавшись, катиться до самого колодца, вокруг которого образовывалась большая наледь от расплескавшейся  с ведер воды. Взрослые сюда ходили за водой, привязывая каждый раз ведро его намотанной на деревянный кругляк цепью. К счастью, он был не очень глубокий, но вода в нем была чистая, родниковая, холодная даже в жару. И очень вкусная. Отец каждый раз причмокивал и хвалил ее, она ему возвращала силы после тяжелого рабочего дня. На лесопилку устроилась работать и старшая сестра. Вместе с другими рабочими она сортировала тяжелые доски, относила их к сушильной камере, а затем складывала  под навес. Ей было уже за двадцать, она была  сильная и работала наравне с мужчинами.

     Для Витьки и его сестер день получки отца был настоящим праздником. Он приходил с работы, звал мать и детей. Все усаживались на лавку вокруг сбитого с не тесаных досок стола, и отец вынимал из кармана деньги. Витька на всю жизнь запомнит красно-розовые тридцатки и серо-голубую пятерку с изображением головы летчика в шлеме. В первую очередь он давал по рублю детям вопреки наигранной ворчливости матери, которая экономила каждую копейку.  Остальные он поочередно торжественно вручал матери в руки, смазывая слюной палец каждый раз, когда  брал очередную купюру. Витька на свой рубль потом покупал подушечки (леденцы) или мороженое, которое продавали в  магазине возле железнодорожной станции.

     Нужно сказать, что жизнь в поселке за два года после войны быстро входила в свое нормальное русло. Открылся разоренный в войну и небольшой пищевой комбинат, на котором начали делать картофельный крахмал. Остававшийся жом недорого продавали жителям для скота. От лесопилки провели в землянку свет, что было неописуемой радостью для всех, особенно для Витьки: теперь в сильный мороз можно было оставаться дома и что-нибудь мастерить из лучины.
Как правило, укладывались спать с вечера. Отцу с сестрой нужно было вставать рано, и они выходили заранее, чтобы не опоздать на работу. Но до заводского гудка им нужно было успеть купить хлеба в ларьке на проходной. Хлеб привозили из пекарни рано, его не хватало всем в очереди, поэтому давали по половину небольшой буханки в одни руки: такая тогда была норма его отпуска в поселке. Обязанностью Витьки было занять очередь для взрослых. Набегавшись целый день на свежем воздухе, он падал, как убитый, на матрас и  спал очень крепко, без задних ног. Часа в три ночи мать теребила его за плечи:
   - Сынок, вставай, просыпайся, нужно идти.- И ласково целовало его в голову.
     Витька почти машинально одевался, мать натягивала на него старую большую для него фуфайку, помогала засунуть его в портянках ноги в ветхие ватные бурки.
   - Будет холодно, приходи греться – повторяла она, затягивая  ему  на поясе обрывком веревки фуфайку. – Только очередь не потеряй, запоминай, за кем занял. – Она целовала его в замотанные до ушей щеки и с богом отсылала к ларьку.

     Морозные ночи всегда лунные, хоть иголки собирай или читай книжку. Витька приходил к ларьку чаще всего, когда там  уже была очередь в несколько человек. Детей, кроме него, никогда не было, поэтому взрослые относились к нему с сожалением  и определенной заботой, предлагая время от времени сбегать погреться домой, что он и делал, когда совсем уже у него коченели руки и ноги.  К приходу хлебной будки подходили отец и сестра, очередь уже заранее выстраивалась в строгом порядке, и Витька занимал свое место между ними. Когда открывался ларек, очередь рушилась на глазах, каждый хотел добраться до заветного окошка и получить свою норму хлеба, которого на всех не хватало. И здесь начиналась настоящая давка: кто посильнее из мужиков, тот лез по головам, женщины ругались на таких матом и не отставали от них. В этой давке, сестра, как могла, упиралась руками в спину отца, чтобы Витьку не задавили под ногами. А добравшись до заветного окошка, она старалась приподнять его, чтобы продавщица  его увидела и дала на него тоже его порцию желанного теплого хлеба. И так было почти каждый раз, потому что  купленного хлеба хватало на всех только на день.

     Как-то незаметно для Витьки пришла весна с ее оттепелями днем и еще морозными вечерами и особенно ночами. На  замершей воде на дороге можно было устраивать хорошие длинные ледяные дорожки и кататься на ногах, не обращая внимания на падения. Когда хотелось уже есть, раскрасневшийся и уставший он возвращался в землянку, где мать ему давала в жестяной миске что-то поесть, и снова на улицу. Витька не обращал внимания на замершие ноги в промокшей обувке, которая за ночь успевала подсушиться  возле железной печки. А когда снег уже совсем таял, и солнце становилось ярче и теплее, в образовавшихся больших лужах воды, которая не смогла уйти через промерзшую на большую глубину землю, Витька пускал кораблики, которые делал из коры обрезков – так называли у них в поселке отходы при обработке доски при распиловке бревен. Сухие, они горели, как порох, и отец покупал их машинами на заводе для топки печки.

     Однажды, нагулявшись на свежем воздухе до самого позднего вечера, Витька не увидел дома отца, который должен был уже возвратиться с работы. Мать плакала, причитая. И здесь впервые Витька услышал незнакомое слово «капэзэ». Успокоившись, мать  погладила Витьку по голове, прижала его к себе:
   - Батьку посадили в капэзэ на две недели, его долго, сынок, не будет. Ну, ничего, выдюжим  это время и без него. – Она вытерла слезы и принялась стирать, как она говорила всегда  на белье, тряпки.

     Лишь немного повзрослев, он поймет, что отца осудили на пятнадцать суток и посадили в милицию за то, что  на  пять или десять минут опоздал на работу. В те годы за опоздание на работу  строго наказывали: судили и помещали в камеру предварительного заключения при милиции – это было самое демократичное  и легкое наказание для  трудящихся послевоенного времени. За большие проступки грозила уже тюрьма.

     Все настойчивее наступала весна, проходили ночные заморозки, появлялась зеленая трава на высохших под солнцем прогалинах. Чтобы не сушить у печки мокрые старые ботинки, Витька предпочитал уже бегать босиком, хотя земля была не достаточно прогрета, а вода в лужах холодная. Жизнь для Витьки становилась интереснее, он уже не ходил рвать лебеду для похлебки с картофельными очистками: мать каким-то образом приспособилась торговать хлебом, который она доставала неизвестно где, резала на кусочки и продавала на  станции. Здесь останавливались проходящие в оба конца пассажирские и товарные поезда, так как поселок был хотя и небольшой, но узловой станцией, откуда  они расходились  на запад и на восток страны. В землянке стал появляться чаще сахар и горячая в мундирах картошка. Настоящим праздником была  покрывшаяся,  как  ржавчиной, соленая селедка. Ее продавали в огромных бочках в кооперативном магазине, куда Витька бегал за подушечками. Там в огромной бочке продавалась еще какая-то чернятина, которую он никогда не пробовал, а лишь спустя много-много  лет узнает, что это была черная икра.

     Когда наступало лето, Витька целыми днями стал пропадать на улице. Вместе со своим приятелем Колькой они уходили к болотам на краю поселка, где лакомились черными вкусными ягодами крушины, от которых во рту долго сохранялся ее приторный особенный вкус и долго не отмывались руки и губы. А вечером он в кругу таких же девчонок и мальчишек играл в испорченный телефон, в прятки  или в разгадки на огромных сваленных у лесопилки бревнах. Ближе к сумеркам он бежал к хлебному ларьку, потому что с наступлением тепла очередь за хлебом стали уже занимать с вечера. Он уже был не один: его некоторые товарищи занимали очередь тоже для своих родителей, поэтому они не замечали, как быстро наступал рассвет, а с ним  приближение открытия ларька. Все повторялось сначала, как обычно: большая давка, несусветная ругань, желанный теплый кусок  пахнущего черного хлеба. Его запах Витька пронесет через всю свою последующую жизнь.

                ХАТА

     Жизнь в поселке набирала обороты. Сгоревшие дома отстраивались, а уцелевшие продолжали ремонтироваться, проводилось электричество, копали огороды, высаживали картошку и самые нужные овощи – бурак, морковку, капусту, лук. Витькины родители не захотели возвращаться на старое место, а попросили поселковое начальство выделить им  другой участок. Земли вокруг было много, поэтому десять положенных соток отец получил чуть немного дальше от землянки в тихом переулке, где уже строились другие люди.

     Для Витьки было огромным счастьем бегать на новый участок и смотреть, как отец после работы строил новое жилье. Наконец-то они выйдут из-под земли на божий свет, как любила повторять Витькина мать, перейдут из землянки с ее крутыми каменными ступенями, с единственным крошечным вверху окошком и запотевшими зимой холодными стенами в нормальное жилье! Конечно, это будет не такой большой дом, как у соседа напротив, где быстро вырастал добротный бревенчатый сруб в углы. У родителей не было для этого денег, поэтому строили хату в столбы. По мере возможности отец покупал на  заводе необходимые пиломатериалы. В основном это были отходы производства, которые стоили недорого. Но при загрузке  очередной машины он давал лишнюю пятерку рабочим, и они загружали в нее или больше положенного объема, или прятали под дешевым  оплаченным материалом то, что завод не продавал  или стоило очень дорого – широкую пластину для подоконников, брус для луток двери, некондицию  тонкого кругляка и т. д.  Бригадир закрывал на это глаза, и тогда отец был несказанно рад,  что ему удавалось достать нужный для продолжения строительства лес. Ему, как всегда, помогала старшая сестра. Они вместе вкапывали в землю обтесанные отцом  большие столбы с выдолбленными по бокам пазами, в которые затем закладывалась разнообразной породы  и формы тонкая древесина: потом все будет обито дранкой и залеплено глиной.
 
     Сестра у Витьки была высокая, красивая и сильная. Она часто говорила ему подойти перед обедом к боковому забору лесопилки, через который она, озираясь по сторонам, перебрасывала или пластину, или струганную хорошую  обрезную доску, чтобы никто их не подобрал. И Витька сторожил, а с гудком сестра выходила из проходной на обед, бежала  быстро к забору  и  торопливо несла украденное на участок. Ей везло: ее ни  разу не поймало начальство, иначе могли не только отобрать доску, но и посадить в тюрьму. Но нужно было строить хату и выходить из землянки.

     Свежий запах  пахнущей древесины очень нравился Витьке, поэтому он все время прибегал днем попрыгать по лежащим на земле привезенным столбам или обрезкам, посмотреть, как растет очередной пролет стены будущей хаты, и это вызывало у него большую радость. Он не мог дождаться того дня, когда все они переедут в нее жить, и этот день будет самым счастливым в его мальчишеской жизни.

     Между тем строительство затягивалось: отец и сестра могли работать только после рабочего дня и в единственное воскресенье. К тому же их зарплаты не всегда хватало купить нужный строительный материал. Но все же постепенно заложены были стены, единственный в поселке столяр дядя Саша сделал четыре небольшие рамы для окон, и они были уже выставлены, строение приобретало зримые контуры хаты. К зиме удалось покрыть крышу дором,  в метр длинной неширокими  тонкими полосками древесины, которые накладывались в три слоя  частично друг на друга. Крыша тогда не пропускала ни дождь, ни ветер, хорошо сохраняла тепло зимой и прохладу летом. А о железе не приходилось даже мечтать, о  шифере тогда просто не слыхали.

     Переехать в новую хату до того, как Витька пойдет в школу, семья  явно не успевала: нужно еще было собрать деньги на жженый красный кирпич и заплатить печнику, чтобы он выложил грубку (так в поселке называли русскую печь), обить дранкой стены и потолок и замазать все глиной. Эти работы были отложены до весны

      За это время  маленькая козочка превратилась в молоденькую козу, которую Витька гонял на край поселка пастись. Он ее привязывал на длинной веревке за вбитый в землю небольшой железный штырь, а сам бегал время от времени домой попить воды или что-то запихнуть в рот. Однажды, когда он гнал козочку домой, с пастбища  возвращалось небольшое стадо коров. Хотя Витька гнал козу не по дороге, а на достаточном отдалении от проходящего стада, одна из коров ринулась к нему. Витька не успел даже ничего сообразить, как корова сбила его с ног и начала бодать. Он, как мячик, катался под ее крутыми острыми рогами, которые пытались его подбросить вверх. На его счастье по дороге проезжал   грузовик с колхозниками, которые возвращались с поля.  Они увидели, как шальная скотина бодает ребенка, остановили машину, и один мужик лопатой ее отогнал. Мать Витьки благодарила бога за то, что он остался цел и невредим, потому что были случаи, когда ошалевший бык или корова  наносили в таких случаях большие увечья не только детям, но и взрослым, от которых даже умирали. С тех пор  Витька  всю жизнь стал бояться коров и, завидев их, обходить далеко стороной.
 
     На околице поселка в это время образовалась небольшая МТС. Витька, как и взрослые, при необходимости говорил тоже «эмтэес», не понимая значение данного слова. Лишь в школе он узнает, что это – машинотракторная станция: на ее территории без всякого забора  находилось несколько тракторов и грузовых машин, там работали только мужики. Вместе с дружками Витька бегал туда по воскресеньям посмотреть на трактора и при случае залезть в кабину, потрогать  прочие мудреные приспособления к ним. Когда их замечал сторож, они быстро, как  воробьи, разбегались во все стороны, но потом снова возвращались: их притягивала эта техника, которую они видели впервые в своей жизни. Однажды, убегая от сторожа, Витька глубоко порезал себе пятку об осколок бутылки. Было много крови, и когда он прибежал домой, мать сильно отругала его, повторяя, что нужно хорошо смотреть под ноги и не бегать где попало. Но у Витьки и его сверстников, которые с ранней весны до самой глубокой осени бегали босяком,  и не было больше другого занятия в этот период года, как резвиться: лазать по деревьям, играть допоздна в прятки или разгадки, бегать с дружками на речку, которая протекала недалеко за поселком, а потом ближе к ночи занимать у ларька очередь за хлебом.

     На речку лучше всего было ходить купаться через железнодорожную станцию по путям  к мосту. Именно в этом месте она была самая широкая, и идти к ней казалось короче и быстрее, потому что Витька шел по шпалам, а не по вьющейся вдоль колеи тропинке,  заросшей  травою. На нее Витька переходил, уступая место грохочущему составу, когда подавал гудки паровоз, приближаясь  к мосту. Летом идти под палящим солнцем по железнодорожной насыпи было жарко, но зато короче, чем через луг с другой стороны поселка. У моста он спускался к реке, пробегал по колючей стерне к песчаному пяточку пляжа и с наслаждением окунался в прохладную живительную воду. За лето его черные пятки огрубевали до такой степени, что он почти не чувствовал ее колючести. Накупавшись до посинения и дрожащий от холода, он выскакивал из воды в горячий серый песок на берегу, чтобы согреться, а потом снова броситься в воду. И так целый день. Иногда он бегал домой похлебать пустого щавелевого супу с кусочком хлеба и показаться матери, что с ним ничего не случилось. А она при этом всегда приговаривала: - «Вот утонишь, домой не приходи! Я тебе тогда задам!». Витька обещал не утонуть и убегал снова с друзьями на речку.

     Витька быстро научился плавать по-собачьи, но переплывать в этом месте речку он боялся: течение здесь было достаточно быстрое, были даже водовороты и  случалось, что тут тонули не только дети, но и взрослые. К вечеру он возвращался с речки и бежал к работавшему на хате отцу посмотреть, что он там делает.

     Участок, который выделили отцу, представлял собой песчаный сбегающий к дороге откос с небольшой лощиной, где и строилась хата. Вообще, везде в поселке был бело-желтый глубокий песок, и чтобы получить хоть какой-либо урожай, нужно было каждый год удобрять его навозом. Отец покупал несколько  лошадиных подвод коровяка, разносил его вилами или на носилках по всему огороду, а затем вместе с сестрой перекапывал этот сыпучий желтый песок.. Но все равно урожая не хватало до следующего лета, и поэтому докупали пудов сто еще: картошка была основным продуктом питания вместе с квашеной капустой и засоленными в бочках огурцами.

     Весной, когда интенсивно начинал таять снег, вода собиралась в лощине и подступала почти к самому порогу. Тогда отец прокладывал доски, чтобы пройти в хату, продолжая ее доводить, как говорится, до ума. А оставалось не  много не мало – обмазать хату глиной снаружи и внутри, включая потолок. Для этого нужно было очень много глины, привозить ее было не за что, поэтому прямо в этой лощине отец выкопал  большую-большую яму. Она была очень глубокая, так как глина находилась под толстым слоем песка. Песок осыпался, и Витька  боялся даже подходить к ней близко, чтобы в нее не упасть. Туда по лестнице спускался отец, наполнял глиной ведро, которое за веревку вытягивала сестра и опрокидывала его  для замеса  в стоящее рядом большое корыто. Месили глину с рубленой соломой, чтобы, высыхая, она не очень трескалась. Работа была тяжелая, штукатурка продвигалась медленно, потому что наносили толстый слой, чтобы хата была теплой. Витька бегал вокруг и радовался, а помочь  не мог ничем. Но ему нравилось брать в руки эту мягкую жирную серо-голубую глину и лепить из нее разные фигурки. К работе подключалась и средняя сестра, она ходила с двумя ведерками в колодец за водой, выливала их в корыто, добавляла в глину солому и месила ее вместе со старшей сестрой ногами. Витька тоже старался влезть в корыто, но старшие прогоняли его прочь, чтобы не мешал. Когда замес был готов, отец наполнял им старые ржавые ведра и нес в хату, где старшая сестра ее лепила, т. е. бросала большой  пригоршней на стенку с такой силой, чтобы она проходила за дранкой во все щели. Брызги разлетались по сторонам, но на это не обращали внимание. Затем, смочив руку в стоящем рядом ведре воды, она пыталась ее разгладить, но все равно штукатурка получалась неровной.
 
     Приближалась осень, первое сентября, и Витька должен был пойти в школу, о которой он просто не мечтал: надо, так надо, а что такое школа и что там делают, его мало заботило: у него было и так много своих мальчишеских дел и домашних обязанностей. А за зиму отец заработает деньги на грубку, и когда  она будет готова, они переедут. В основном хата была готова, оставалось только ее выбелить известью и вставить стекла. Входную дверь из толстых дубовых досок отец, уходя, уже закрывал на небольшой замок, который при необходимости можно было открыть гвоздем.

                В ПЕРВЫЙ    КЛАСС

     Перед  школой мать сшила Витьке у   крестной тети Фроси  (у нее одной в поселке была швейная машинка) штаны,  новую рубашку  и холщевую сумку  на широкой лямке, чтобы  носить ее через плечо. Сумка была удлиненная и доставала ему почти до колена. В школе должны были дать «Букварь», «Арифметику», «Родную речь» и одну тетрадку в косую в три полоски линейку, а деревянные палочки Витька  состругал сам из лучинки для уроков арифметики. Мать купила ему на базаре длинный химический карандаш, который нужно было хорошо прикладывать к языку, чтобы он писал. Когда он приходил со школы домой, то кончик языка у него был фиолетовый:  так усердно он выводил палочки в косой тетради, стараясь не залезть за  линейку, делая их ровными. Но больше всего его поразил в разноцветных рисунках букварь, по которому все хором читали «ма-ма, ра-ма» и потом более трудные слова. Вскоре начали писать в тетради чернилами, и у Витьки, как и у других первоклашек, руки всегда были в синих пятнах: как аккуратно он не старался писать, но кляксы нередко получались и в тетради, потому что ему было еще трудно рассчитывать количество чернил на пере  круглой деревянной  ручки. Чернила давали в классе, а позже, когда появились стеклянные чернильницы-«непроливайки»,  он носил свою чернильницу в специально сшитом для нее мешочке с  затягивающейся бечевкой. Но это не спасало Витьку, все равно чернила проливались, и мешочек пачкал ему руки. Зимой чернильницы оставляли в специальном для них ящичке в классе, так как по дороге в школу они успевали замерзать, а потом нужно было ждать, пока оттают.

     Одним из интересных уроков был урок чистописания. В разлинованной едва заметными  голубыми полосами  тетрадке  в три полоски для первого и второго класса,  в две полоски для третьего класса  нужно было научиться правильно писать буквы. Каждая буква имела свои особенности для нажима пера с чернилами, за чем строго следила учительница. Например, у прописной буквы а  нажим должен быть на ее округленной стороне, чтобы она выходила из-под пера более широкая, чем вертикальная ее палочка и изгибы. У буквы ш все три палочки должны быть с нажимом пера, а закругления – тонкими. Выход за пределы размеченных  в тетради линеек не допускался и считался ошибкой. Витька, высунув от усердия  даже  кончик языка и низко наклонив над тетрадкой голову, старался писать так, как показывала на доске учительница. А школьная доска была тоже разлинована на косые полоски. И только в четвертом классе Витька будет  писать уже в тетрадке в одну линейку, но приобретенный за предыдущие годы опыт правильного написания букв у него сохранится на всю жизнь, делая красивым весь его почерк.

     Уроки проходили в небольшом уцелевшем от фашистов маленьком деревянном доме не очень далеко от Витькиной землянки. В классе было человек двадцать, может быть больше: Витька не обращал на это внимание, потому что все его усилия в классе были направлены на то, чтобы правильно писать буквы, читать по слогам и хорошо решать примеры, считая на палочках. Учительница, Антонина Алексеевна, была  не молодая, среднего роста и немного сутулая. На уроках не шумели, всегда было тихо, и учительница никогда не повышала на них голос. Если домашнее задание было плохо или неправильно выполнено, то учительница оставляла после уроков, чтобы сделать все чисто и правильно. Если было что-то непонятно, Антонина Алексеевна объясняла снова и до тех пор, пока не станет ясно. Правда, Витьке это было не нужно, потому что учился он с интересом и хорошо, схватывая все на лету.

     Когда Витька перешел во второй класс, то уроки начали проходить в другой хате и на другой дальней улице. Витька быстро выучился читать и теперь, когда отец по традиции в день зарплаты давал ему рубль, он бежал в магазин и покупал на него сказки с красочными картинками. Книжечки стоили 3, 7, а то 15 и 20 копеек. Витька мог купить сразу несколько сказок, которые он с упоением читал вечерами при свете керосиновой десятилинейной лампы: она давала больше света, чем семилинейка, а так как семья только что переехала в хату, электричества  еще не было,  и его не будет еще год или два, потому что нужно было поставить несколько столбов для его проводки. Зато провели радио. Когда появился на  стене круглый из черной плотной бумаги с железным ободком динамик, радости у всех не было предела: отец всегда слушал новости и погоду, Витька передачи для детей и особенно литературные передачи, когда читали интересные рассказы или повести, а в старших классах он будет заслушиваться  песнями и музыкой. Именно радио познакомило его и заставило полюбить на всю жизнь оперу и особенно оперетту. Единственное, что доставляло ему неприятность, так это утренняя зарядка, которая начиналась в шесть часов утра, а Витьке хотелось еще спать. Но отцу надо было в это время вставать на работу и, чтобы не проспать, он ставил динамик на самую большую громкость.
Учились в три смены, но младшие классы ходили во вторую. Зимой в морозы они сидели одетые, так как единственная голландка (так называли печь только для обогрева в отличие от грубки, в которой можно было варить еду и на которой можно было лежать), что  сторож до начала  уроков топил дровами, хорошо не обогревала класс,  будучи даже раскаленной.
 
     А с наступлением весны, когда снег таял, и бежали уже ручьи, все приходили в класс с промокшими  валенками или ботинками и холодными до посинения ногами. Перед уроками все разувались и выстраивали в ряд вокруг печки свою обувку, чтобы она к концу уроков хотя бы немного просохла и чтобы голыми ноги согрелись. Но какой радостью для  мальчишек было бежать встречать свою учительницу, брать у нее сумку с их тетрадками и возвращаться за парту! Антонина Алексеевна всегда их журила, потому что встречали они ее босиком по талой воде со снегом. Но Витьке было не почем, он с друзьями не простуживался, а разлетавшиеся во все стороны от их ног тяжелые снежные брызги доставляли им только удовольствие. И старательно выводя в тетрадке очередную дату октября 1951 года, он мечтал о том, чтобы скорее наступил 1971 год, когда он станет взрослым, когда его поселок станет большим и красивым, когда он окончит институт и будет работать. И жить они, конечно, будут лучше. А пока он, как и все, жил в ожидании первого марта, когда произойдет очередное снижение цен, которое становилось настоящим  радостным праздником для  Виткиных родителей и для него тоже. Как-то в очередное первое марта мать послала Витьку в магазин за покупками, и когда он вернулся и не принес сдачу, мать удивилась: ведь цены должны были снизиться. Витька ей не признался, что на сдачу от снижения он купил маленький перочинный ножик со вставляющимся лезвием, о котором он так давно мечтал. Он на всю жизнь запомнил этот свой неблагородный поступок, что обманул мать и не сказал ей правду. Конечно же, мать его за это и не ругала бы – ведь, это были копейки, - но ее очень огорчил сам факт отсутствия снижения цен, которое все ждали, как установленный неотвратимый праздник.
 
     Мать у Витьки была добрая, но после перенесенного ею сыпного тифа часто уставала от повседневных хлопот: ведь на ней лежал весь быт семьи, огород, небольшое домашнее хозяйство. Присев частенько на табурет отдохнуть, она все время вспоминала Антоника – так она называла ласково Витькиного брата Антона, которого он ни разу не видел. В начале оккупации немцами поселка – как раз тогда, когда Витька родился в погребе, - Антонику было четырнадцать лет, и его угнали немцы в Германию. В течение всей войны от него не было никаких вестей, но мать не хотела даже и думать, что его больше нет в живых. Витька, конечно же, не помнит, когда родители получили первую весточку о нем. Это был солдатский треугольник, который мать бережно хранила в узелочке в фанерном чемодане вместе с другими документами. Родители не знали, куда его посадить, как накормить, куда уложить – так они были рады его приезду. А он вырос, возмужал, был статен собой и очень красивый. По этому случаю пошли в фотографию всей семьей сфотографироваться на память.
 
     Витька хорошо помнит, как брат заболел воспалением легких и  едва не умер: ведь лекарств то время еще не было для лечения такой болезни, мать лечила его всевозможными народными средствами, день и ночь просила бога о помощи, и ей удалось его спасти.

     Как потом рассказал брат, он дважды убегал по дороге в Германию, но его ловили, били, сажали в поезд  и отправляли дальше. На конечном пункте его вместе с другими подростками  привели в какой-то лагерь, куда понаехало много бауэров. Они отбирали себе ребят, как скот, для работы в своих хозяйствах. Антону не повезло: его хозяин заставлял работать от зори до позднего вечера. Ему нужно было чистить свинарник, конюшню, хлев, готовить и разносить корм скотине чуть ли не по минутам. А при малейшей задержке немец хлестал его плетью, кормил объедками и закрывал на ночь на замок в сарае, где он спал на грязном тюфяке. Антон все же дважды убегал от своего хозяина, но каждый раз, полуизбитого, его ему возвращали. И лишь с приближением наших войск, немец к нему стал относиться менее жестоко. И Антон снова бежал, прятался по лесам, обходил стороной немецкие хутора, шел навстречу канонаде, пока не оказался у своих. С тех пор он служил в армии, ему оставалось еще несколько лет службы, чтобы демобилизоваться. Витька увидел брата, когда перешел во второй класс.
Когда Витька перешел в четвертый класс, в поселке построили двухэтажную каменную школу. Она была свежо выбеленной в желтый и белый цвет красавицей, ею восхищался весь поселок, ею гордились все: жители, учителя и особенно ученики. Уроки проходили в светлом большом классе, хорошо натопленном уборщицей до начала занятий. На втором этаже был большой широкий коридор, который служил и актовым залом, где проходили зимой линейки, уроки физкультуры, школьные вечера. Во дворе школы появился большой каменный туалет отдельно для  девочек и мальчиков, что тоже внесло радостные перемены в школьную жизнь.

     Именно в четвертом классе Витька влюбился в тоненькую девчонку с белыми косичками, с которой он намеренно старался встретиться в коридоре и дернуть за косичку. Но она в своем белоснежном фартучке на него не обращала даже внимания, но Витьке она все равно нравилась. А когда умер Сталин, то Витька вместе со всеми учениками искренне плакал. Плакали и учителя, даже мужчины вытирали платком выступившие на глазах слезы. Конечно, Витька еще не осознавал значимость этого события в целом, особенно для себя, но плакал со всеми вместе.

     Витька был старательным учеником и по окончании учебного года всегда приносил домой благодарность за отличную учебу и примерное поведение. Родители никогда не интересовались его уроками, никогда его не контролировали и никогда не ходили на родительские собрания. Да и чего было ходить в школу, если учителя на Витьку не жаловались. Им было не до школы: отец очень уставал на тяжелой работе, а у матери было и так дел  в невпроворот:  топить грубку, готовить еду, накормить козу, постирать белье, принести из колодца воды, управляться с огородом и еще куча дел. Витька ей, конечно, всегда помогал, но мать, будучи сама неграмотная, не мешала ему, когда видела его за книжкой: пусть, мол, хотя бы он выучится. А учились только он и его младшая сестра, так как средняя вместо школы тоже пошла работать на завод: ей, как и старшей, было не до учебы.

     Жили уже не впроголодь, Витька больше не вставал рано, чтобы занять очередь за хлебом: с ним  стало лучше. В доме появился  уже обрат, ведро которого на молокозаводе стоило три рубля. Иногда удавалось купить ведро пахты, она была вкусная, аппетитная и кисловатая,  лучше обрата. Кружки с хлебом хватало, чтобы утолить жажду и голод, особенно летом, когда Витька целыми днями пропадал на речке.

     Самым желанным праздником для Витьки было Первое Мая. На парад, который проходил торжественно, Витька шел всегда в новой рубашке. Именно к майским праздникам тетя Фрося шила ему новую рубашку, а к октябрьским  новые штаны из материи, которую матери удавалось купить на сэкономленные за год деньги. Первомай чаще всего был прохладный, появлялись прогалины, но снега лежало много, днем он таял, и бежали уже ручьи, а ночью продолжались еще небольшие морозы. Но это не омрачало ни в коем случае праздничное настроение. С утра в поселке из динамиков звучала музыка, знакомые марши и песни, которые создавали атмосферу радости и веселья. Повсюду развешаны красные флаги, портреты Ленина и Сталина, плакаты и лозунги. У Витьки с мальчишками в этот день был еще и свой праздник: у них была привычка первого мая бежать через полузатопленный талой водой луг окунуться нагишом в реке. И хотя вода в ней была очень холодная, но посиневшие и дрожащие от холода они никогда не болели, даже не кашляли. Кое-как быстро натянув на себя штаны и рубашки, они в перепрыжку возвращались через луг снова в парк, где проходил митинг и работали разные выездные ларьки с конфетами, лимонадом и булочками, обувались и продолжали бегать и веселиться. По праздникам отец давал Витьке уже два рубля, и он мог даже купить на развес конфет и печенья.

     Когда наступали школьные каникулы, Витька прибегал домой только для того, чтобы  что-нибудь поесть, а так все время проводил с ребятами на речке, не забывая всегда нарвать домой щавель. Лето была самая благодатная пора года, когда можно было бегать допоздна босяком, играть в разные игры с другими, как он, девчонками и мальчишками, залезать к кому-нибудь в поселке ночью в сад за яблоками. Мечтой всех мальчишек было оборвать яблоки у председателя поселкового комитета: у него был добротный дом и хороший молодой сад. Правда, была также злая большая овчарка. Сквозь высокий в решетку деревянный забор видны были крупные красивые яблоки, которые сводили с ума мальчишек. И вот однажды ночью, когда разразилась большая гроза, непрерывно сверкали молнии и шел сильный ливень, им удалось перелезть через высокий забор и набить яблоками полные пазухи. Промокший до нитки Витька прибежал к себе на чердак, где он летом всегда спал. Вообще, чердак служил ему домом с ранней весны до поздней осени. Там была его постель, книжки, там было тепло и мягко лежать на пахнущих  деревом опилках, которые покрывали весь потолок: они не пропускали холод зимой, а летом жару. Отец заготавливал даже немного льда, который под ними хорошо сохранялся  в теплую пору года. Кроме того, чердак давал ему полную свободу, потому что родители никогда не знали, спит ли он уже или нет. Ну, а разве летом рано уснешь, когда только с наступлением темноты начиналась настоящая мальчишеская жизнь, «наступления» на сады в ближайшей округе и «охота» за клубникой на огородах.  На другой день после набега на сад председателя, Витька слышал, как мать рассказывала отцу, что прошлой ночью кто-то полностью «очистил» сад самого председателя, несмотря на злую овчарку. Витька, конечно, ничего на этот счет не сказал, иначе мать отругала бы его  по первое число.

     У Витьки был еще сосед Сашка, старше его на два года. Он жил напротив в добротном деревянном доме, отец его был бухгалтером в коопторге, и жили они лучше, конечно, чем Витька. Нередко тетя Катя, Сашкина мать, приносила Витькиной матери немного какой-либо крупы или еще что-нибудь из продуктов в виде угощения. Она видела, что Витька  жил бедновато и относилась к Витькиной матери доброжелательно, но  снисходительно. С Сашкой  он практически не дружил (он же был старше его и у него были свои друзья-ровесники), это был просто сосед. Но однажды он предложил Витьке покататься на поезде. Дело, по Сашке, было простым и интересным: они садятся на подножки рабочего поезда и едут несколько пролетов, а потом сходят и возвращаются  также домой на том же поезде, который проходит  десять-пятнадцать минут спустя. Было заманчиво на ходу поезда через соединяющий вагоны буфер по железным скобам залезть на крышу вагона и бегать по всему составу, перепрыгивая с вагона на вагон. Какой вид открывался сверху на лес и луга, через которые проходил путь!  Витьке в голову тогда не приходило, что узнай мать о таких играх, она бы задала ему как следует. Но такие поездки были еще интереснее и потому, что они за тот короткий промежуток времени между поездами, успевали сбегать в лес и набрать пороховых длинных палочек, которые они затем поджигали вечерами и которые горели, как фейерверк. Судьба хранила двух приятелей, так как нередко в поселке хоронили кого-нибудь из взрослых или детей, подорвавшихся на мине. После жестоких боев лес был напичкан неразорвавшимися снарядами и минами, партизанскими окопами и землянками. Особенно напугала Витьку и его соседа смерть Леньки, жившего недалеко от них. Он подорвался в лесу на мине. Мать категорически запретила Витьке ходить в лес, когда увидела, что он палит порох.

     Но у Витьки и его сверстников было еще и другое развлечение – мастерить из дерева самопалы. Из толстой доски вырезался «пистолет» и сверху прикреплялась медная трубочка с небольшим отверстием, в которое можно было соскоблить серу из трех-четырех десятков спичек, а потом поджечь. Получался громкий хлопок, как настоящий выстрел. Игра с самопалами была тоже не безопасна: можно было опалить руку или, что еще хуже, лицо, если заложить в трубочку много серы. Но ребятам, игравшим в разведчиков, пока все сходило с рук.

    С окончанием лета  уходили летние забавы и порою небезопасные детские Витькины игры. Приходила осень и желанная пора школьных уроков, встреча с подросшими за лето одноклассниками. Возвращалась снова  разнообразная интересная школьная жизнь.

                ЯГОДЫ

     Сегодня  Витька с Костей вышли в лес по ягоды еще до зари. Они быстро дошли до околицы поселка, откуда уже начинался редкий и невысокий сосняк. По мере углубления в лес сосны становились все выше, тропинка совсем исчезла,  и от мокрой  росы на высокой  траве ногам было холодно. Оба поеживались от утренней прохлады, ускоряя шаг, чтобы до полного восхода солнца успеть пройти пять-шесть километров по лесу до небольших полян, где обычно росла земляника. Костя хорошо ориентировался в лесу, и Витька никак не мог понять, как это ему удавалось. Один он никогда не осмелился бы пойти в лес за ягодами, потому что наверняка заблудился: леса вокруг поселка были если не дремучие, то точно очень густые и тянулись на много-много километров во все стороны. Во время войны там укрывались партизаны, и немцы боялись туда даже приблизиться.
У каждого в руке был двухлитровый жестяной бидончик, в котором они несли по бутылке воды да по куску хлеба: они вернутся домой глубоко после обеда, потому что набрать целый бидончик мелкой земляники было не легким делом. Тем временем солнце становилось все выше, его теплые лучи пробивали высокие ветки сосен, роса постепенно исчезала, ногам становилось тепло. Стали попадаться первые полянки с ягодами, и ребята ловко срывали прячущиеся в траве ярко красную землянику, не забывая полакомиться ею время от времени.

     С каждым часом солнце припекало все жарче, в лесу становилось душно, мальчишки все чаще прикладывались к бутылке с водой, останавливаясь на мгновение, чтобы успеть разогнуть спину и на минуту выпрямиться. Хорошо, если попадалась полянка, где еще никто не успел побывать. Тогда они радостно присаживались на корточки и тщательно срывали спелые ягоды, бросая их одна за другой в бидончик, не забывая посмотреть, много ли еще  нужно собрать до верху. Когда бидончик наполнялся до половины, они останавливались, бросались на траву в тени первого попавшегося  большого кустарника и отдыхали. От постоянного наклона ныла спина, затекали коленки, но нужно было наполнить бидончик до верху,  прошагав по лесу не один километр. Они всегда возвращались домой уже в послеполуденный зной, но с полными ягод бидонами, устало шагая по желтому  горячему песку дороги, в котором утопали их босые и огрубевшие до нельзя ноги.

     Собранные Витькой ягоды предназначались для продажи, а не для еды, но всем  доставалось их чуть-чуть попробовать. На следующий день Витька делал из листов старой газеты небольшие кулечки, наполнял их  ягодами, куда их входило не более полстакана, аккуратно выкладывая кулечки  в небольшой железной миске, и бежал на станцию к проходящим поездам. Пассажирские поезда делали здесь остановку, чтобы залить воду из стоящих рядом, как цапли, водонапорных стояков, потому что паровозы работали на паровых котлах, в топки которых кочегар бросал заготовленные дрова или уголь. Этого времени было достаточно, чтобы Витька успел обежать все вагоны и предложить вышедшим покурить пассажирам  землянику. А пассажиры с удовольствием у него покупали один или два кулечка по рублю за каждый, видя симпатичного бойкого мальчонку,  звонким голосом кричащего: «Земляника! Кому земляники, сладкая земляника!! Покупайте землянику!». В этом деле Витьке везло больше, чем другим продавцам, включая взрослых женщин и девочек: ему удавалось всегда распродать все ягоды.

    Счастливый, с вырученными деньгами в кармане он возвращался домой и отдавал их матери. Он видел, какой радостью светились ее глаза, она ласково обнимала его, целовала в голову, приговаривая: - «Помощничек ты мой, помощничек. На октябрьские сошьем тебе новые штаны, а то эти уже давно прохудились. И на рубашку новую тебе соберем, тетя Фрося тебе сошьет».
Весь ягодный сезон Витька не вылезал из лесу, собирая то землянику, то появившуюся вслед за ней чернику. Но за черникой нужно было ехать на поезде одну большую остановку, километров десять от станции, а потом успеть возвратиться к поезду назад. Там Колька знал места, где она водилась. Собирать чернику было не легче, прыгая по влажным кочкам болотистых низин, где обычно она и росла. Но она росла обильно, поэтому бидончик наполнялся быстрее, чем земляникой. Руки и рот от нее были синие, но как вкусно есть ее с черным хлебом! Поэтому Витька не был голодным, куска хлеба в лесу ему хватало на целый день, так как питался он в основном ягодами. Особенно вкусная была черника с козлиным молоком, когда он возвращался домой, и мать ему давала стакан молока. За чернику Витька зарабатывал немного больше, чем за землянику.
 
     Все заработанные Витькой деньги шли ему на обновку к каждому новому учебному году. Кроме того, мать давала ему всегда  десять копеек в кино или на мороженое, когда Витька у нее просил. В построенном недавно в поселке небольшом клубе киномеханик каждую неделю привозил новую картину, которую он крутил все дни до следующей недели. Первый фильм, который Витька запомнил на всю жизнь, был «Тарзан». Все мальчишки бегали его смотреть много раз, они играли в Тарзана, подражали его крику. Лучше всего это удавалось Мареку, у него получалось, как у настоящего Тарзана!  Витька старался не пропускать ни одного фильма, рассказывал матери их содержание, когда она иногда интересовалась. В кино она никогда не ходила, была занята с утра до вечера домашними делами и огородом. Но однажды ее побороло любопытство и с Витькой пошла в клуб. Клуб был небольшой, они сидели на первом ряду почти перед самым экраном. Матери все было интересно; удивленная, она уставилась на экран, видя, как говорят и ходят люди на белом полотне. И когда показали движущийся прямо на зрителей паровоз, мать со страху нагнулась и потянула Витьку прочь из клуба: - «Очень, уж, страшно, сынок. И задавить сможет», - сказала она Витьке, уводя его за руку домой. Это было первое и последнее посещение кино Витькиной матерью. Потом все в семье смеялись, как она рассказывала, что ее чуть не задавил поезд.

     Витькина младшая сестра была на несколько лет старше его, у нее была своя компания подружек, с которыми она тоже ходила в лес за ягодами, но Витьке больше везло: он успевал первый продать у поездов свои кулечки, а потом еще помогал и сестре. Она училась в седьмом классе,  и за учебу в старших классах нужно было платить. Правда, платили недолго, вскоре отменили оплату вообще. Но ей также нужны были то платье, то кофточка, то чулки, а денег у матери на все не хватало.

     Когда не было ягод, то сестра, как и ее подружки, приспособилась покупать у проводников проходящих поездов из Украины и Молдавии вишни, которые она потом перепродавала в кулечках пассажирам  московских и ленинградских поездов, направляющихся на юг. Особенно хорошо шла продажа у проходящих поездов из северных городов – Мурманска, Архангельска. Пассажиры раскупали подчистую первые для них ягоды, особенно вишни. Витька с удовольствием помогал сестре их продавать и, как всегда, ему это удавалось лучше всех. А вот вишнями он наслаждался во всю: купленное ведро ягод сестра обычно прятала на огороде в картошке, но Витьке удавалось их быстро обнаруживать и наесться вволю. Сестра, конечно, ругала Витьку, но вынуждена была смириться, потому что он ей приносил хорошую «выручку». По окончании десятилетки она пошла работать истопницей в райбольницу. Вставала  рано, потому что до начала рабочего дня ей нужно было наколоть дров и растопить несколько печей. Поначалу она даже плакала, так как сырые дрова растапливались плохо, а печи за ночь остывали, и в больнице было холодно. Но потом она научилась хорошо управляться с ними, и зав. больницей ею был очень доволен. Сюда же перешла работать санитаркой и старшая Витькина сестра.
 
     В период «межягодья» Витька не сидел, сложа руки: читал книжки, бегал на речку, собирал щавель, ходил в колодец за водой, что-либо мастерил. В то время не было никаких игрушек, Витька не видел ни настоящего велосипеда, никакой даже маленькой детской машинки. В основном,  он гонял по улице железный обод от колеса полуторки и  катался на самодельном самокате. Самокат представлял собой две сбитые под прямым углом неширокие дощечки. На одной из них был прикреплен «руль» - горизонтальная небольшая круглая палочка, а на нижней дощечке для ноги по краям два колесика от железнодорожного семафора.  После войны семафоры управлялись дежурным по станции механически: к нему по таким колесикам на небольших железных столбиках была протянута проволока и ее натяжение вперед или назад открывало или закрывало семафор. Поэтому такие колесики было не трудно найти на железнодорожном полотне. Правда, кататься на таком самокате было не легко, колесики застревали в песке, но при желании можно было найти и хорошо утоптанную стежку.

     В это время в продаже появились фильмоскопы и первые диафильмы к ним. Это были в основном сказки, но как было интересно иметь свое кино дома на стене!  Витька стал одним из первых  мальчишек, который купил себе фильмоскоп за  заработанные им на ягодах деньги. Чтобы показывать кино и другим ребятам, в том числе и малышам, которые не ходили еще в школу, Витька со своим приятелем построил из фанеры и каких-то палок «кинозал», который набивался малышней, и при помощи фонарика «крутил» им фильмы. Для всех это была радость, граничащая с удивлением, смотреть интересные сказки на стене «зала»!
Когда наступала осень с ее дождями и ветрами,  Витька после уроков обычно сидел дома за чтением сказок и различных детских рассказов про войну, которая все еще давала о себе знать в поселке: то там, то здесь проходил слух, что кто-то опять подорвался в лесу на мине.

     С наступлением зимы приходили и сильные морозы. После школы, сделав быстро и без особого труда уроки, Витька подвязывал на валенки коньки и отправлялся на улицу. У него они были самые простые с закругленными  вверх носками и с широкими полозьями. Прямые остроконечные «дутыши» стали продаваться в поселке позже, но у Витьки они появились лишь в старшем классе. Во время  зимних каникул вместе со своими сверстниками он целыми днями катался на коньках на замершей реке, где лед был гладкий и достаточно толстый.  Иногда по замершим на окраине поселка озерам мальчишки углублялись далеко в лес с его фантастически громадными  деревьями под шапками искрящегося на солнце снега. После такого катания Витька, весь вспотевший, возвращался домой  уставший и с румянами от мороза щеками.

     А под Новый год он вместе с Колькой  ехал на лыжах в лес за елкой. За околицей поселка их было много. Ребята выбирали всегда небольшие пушистые елочки, которые привносили в дом свежий запах ели и долго не осыпали свои зеленые иголки. Игрушки на елку Витька готовил заранее: из старой газеты или тетрадки он делал надувные хлопушки,  вырезал из картона разных зверушек и звезды, которые раскрашивал красным карандашом. Большой удачей была сделать что-то из блестящей фольги от шоколада, подобранной случайно на улице. Самого шоколада, кроме карамели в сахаре, Витька еще и не пробовал. Вся елка была окутана бумажными разноцветными цепями,  они также свисали от красной звезды на ее макушке к потолку по всей хате.
 
     Год от года Витька взрослел, сменялись его увлечения, становилось серьезнее отношение к себе и к окружающим.

                ШКОЛА

     Начиная с четвертого класса каждый год Витька сдавал переходные экзамены, и сдавал их всегда хорошо. Вообще, в средних классах он стал учиться только на «отлично», очень редко получая четверки. Ему одинаково легки были все дисциплины, но особенно он любил литературу. К ним в школу из Ленинграда приехала молодая красивая учительница русского языка и литературы, которая  умела так рассказывать материал, что все слушали ее, затаив дыхание. И если на уроках астрономии все ходили в классе на головах, абсолютно игнорируя бедного учителя, который пытался утихомирить уже здоровых парней, то у нее стояла абсолютная тишина. Она не только красиво и доходчиво излагала материал, но цитировала наизусть большие отрывки из Пушкина, Лермонтова, Тютчева, Толстого. Даже самые отъявленные хулиганы – а в каждом классе всегда кто-то находился такой -  вели себя тихо и не смели  ее перебивать. Именно она организовала кружок художественной самодеятельности, в котором Витька принимал самое активное участие. У него был приятный чистый и звонкий голос, поэтому на школьной сцене он всегда вел концерт. Вместе с учительницей  они ставили на сцене  отрывки из самых разных произведений. Витька, в частности, играл барона в пьесе Горького «На дне», Чичикова в «Мертвых душах» Гоголя, генерала  в «Декабристах» и многих других персонажей. Иногда они выступали даже на сцене районного клуба и имели большой успех. Он также с удовольствием читал со сцены «Буревестник» Горького, «Стихи о советском паспорте» Маяковского, за что на районном смотре художественной самодеятельности получил первую премию – двухтомник «Тегеран-43».

     Чтение художественных книг было любимым Витькиным занятием. В девятом классе он перечитал всю классическую французскую, английскую и немецкую литературу в школьной и районной библиотеке. Девятитомное сочинение Мопассана он проглотил за неделю, зачитываясь им до ночи. Такое увлечение не могло не сказаться на глазах: в девятом классе ему пришлось надеть очки в три с половиной диоптрии, потому что с задней парты он уже плохо видел на доске.
Его фотография вместе с другими отличниками украшала  коридор школы. На школьном собрании его избрали председателем ученического комитета школы, основной задачей которого вместе с комсомольской организацией было организовывать соревнования между классами за лучшую успеваемость, за большую общественную активность, помогать учительскому коллективу «подтягивать» в учебе отстающих, «прорабатывать» закоренелых хулиганов и т.д. Писались планы работы, проводились регулярные отчеты, и во всем этом главная инициатива была всегда у учеников, а прикрепленный учитель исполнял роль куратора  и оставался на заднем плане.

     Одним из важнейших школьных мероприятий в это время в школе был сбор золы. Все классы включились в соревнование. Витька вместе с секретарем комсомольской организации вычистил всю золу из котельной лесозавода, где продолжал работать его отец, набивая ею огромные мешки. Перепачканные золой, они везли их на санках в школу, где  зола взвешивалась: класс, сдавший  больше всего  удобрения,  выходил победителем, ему вручалась почетная грамота райкома комсомола и подарок (как правило, это были книги).

     По окончании учебного года все школьники проходили практику. Под руководством учителя ботаники младшие классы работали в небольшой теплице при школе и на пришкольном огороде, где были высажены плодовые деревья, ягодные кустарники, что-то из овощных культур и даже клубника. Старшеклассники вместе с учителями  проводили текущий ремонт  классов и коридоров: красили полы, парты, окна, белили известью стены, потолки. Работали всегда весело, активно, с задором, никто не уклонялся от этой работы. Все старались делать сами вместе с учителями, никакие рабочие со стороны для этих работ школой не нанимались, родители не привлекались, деньги вообще никогда на эти цели не собирались. А с какой радостью потом приходили первого сентября в свежевыбеленные и  заново выкрашенные  классы!

     Повзрослев, Витька уже не делал ночные «набеги» вместе  со своими товарищами на самые привлекательные сады поселка. Зато очень часто, особенно в дождливую погоду, он любил бродить по родной улице, тихонько напевая ставшую модной песню из появившегося нового фильма «Весна на Заречной улице». Она как нельзя лучше способствовала выражению его внутреннего мира, любви к родному дому в моменты его романтического настроения, рано появившегося у него от чтения классической литературы. Он мог бродить часами, напевая «когда весна придет, не знаю… а ты мне, улица родная, и в непогоду дорога».
По субботам  на школьных вечерах после торжественной части по тому или иному поводу или после концерта художественной самодеятельности всегда были танцы под радиолу. По этому случаю Витька начищал мелом до бела свои прорезиновые тапочки, что было в то пору наивысшим шиком среди мальчишек и девчонок, надевал черные шаровары и вельветовую темно коричневую футболку с двумя небольшими карманами с замочками на груди: это была его  единственная  парадная одежда. У него, как и у многих мальчишек, была уже и своя «симпатия», правда на класс старше. Но это была его тайна, и никто из его друзей ничего об этом не знал. Большой радостью для него было кружиться с ней в вихре «Школьного вальса» или танцевать  польку и па-де-де: в школе их учили разным  классическим танцам, которые входили обязательно в танцевальную программу каждого вечера. Чопорный па-де-де сменялся затем лихим фокстротом, после которого следовало всегда  медленное танго. После танцев Витьке иногда удавалось провожать «свою» девчонку домой, потому что  она старалась убегать со своими подружками раньше. И даже когда они шли рядом одни, они говорили о литературе, об учителях, и Витька  никогда не осмеливался взять ее даже под руку, а о чем-то большем он вообще никогда и не мечтал, хотя и очень хотелось ее обнять и поцеловать, как это он читал в романах.

     С приближением  Нового года  все готовились к карнавалу не без влияния всеми горячо любимого фильма «Карнавальная ночь». Из папье-маше Витька, как и его друзья,  делал чудаковатую маску,  ярко ее раскрашивал, и она служила пропуском на карнавал. Особенно шумным и веселым был карнавал в районном клубе, куда приходили и взрослые, но тоже в масках. В клубе вокруг огромной елки танцевали уже под сильный динамик среди многочисленных конфетти и разноцветных бумажных хлопушек. Хитом карнавала были последние  музыкальные новинки - «Мой Вася, ты будешь первым на луне…», «Как у нас в садочке, как у нас в садочке розы расцвели…», «Ландыши» и, конечно же, знаменитый «Мишка».
Витька, как и его сверстники, никогда не задумывался ни о каких проблемах бытового характера, хотя жизнь была не очень сытная: в основном картошка во всех ее видах, квашеная капуста, соленые огурцы, появившиеся на столе уже сало и молоко: родители купили корову и кормили поросенка, которого резали под Новый год. Мясо быстро расходилось, оставалось в основном соленое сало в ящике из-под спичек, которое к лету желтело и становилось прогорклым. А о холодильнике ни у кого тогда не было и понятия.

     Шел 1958 год. Торжественный вечер на втором этаже. Собралась вся школа: десятиклассники-выпускники один за другим поднимались на трибуну и торжественно обещали не уронить честь школы, когда после выпускных экзаменов  всем классом поедут поднимать целину. Всех охватил невообразимый шквал чувств, эмоции лились через край. Это был, действительно, искренний комсомольский порыв души парней и девчонок, всех манили к себе романтика, далекие неизведанные края и осознание необходимости их помощи для страны. Витька в этот вечер очень сожалел, что был только в девятом классе. Но для себя твердо решил, что на следующий год после школы он тоже поедет на целину.
Между тем  сданы экзамены за девятый класс, наступило лето. Кто-то из товарищей предложил поработать за поселком:  в поле начинали строить ферму, и нужны были люди для земляных работ. Не задумываясь ни на минуту, Витька с радостью согласился. У него была мечта заработать себе на ручные часы «Победа», которые были уже у некоторых его сверстников, и стоили они немало – аж двести сорок рублей!  Зарплата отца в то время доходила до 600-700 рублей в месяц, и Витька не смел мечтать даже о том, чтобы ему их купили.

     Первые дни Витька вставал без особого труда в пять утра, чтобы к шести часам быть на работе. Дорого занимала минут тридцать, и он, захватив «тормозок» с хлебом и кусочком сала с бутылкой воды, с лопатой на плече спешил к месту работы. Вместе с другими разнорабочими он рыл траншею для фундамента глубиной около метра.  Нужно было выкопать определенное количество метров в длину, чтобы получить обещанную за это плату. Норму удавалось выполнить только к концу рабочего дня. Лето в тот год было очень жаркое, каким обычно оно бывает в этих краях. После нескольких дней  такой работы у Витьки появились кровавые мозоли на руках, ныла спина, а утром он с трудом просыпался, чтобы вновь отправиться рыть котлован. Но желание получить через две недели вожделенную сумму заставляло его преодолевать все эти невзгоды и продолжать остервенело выполнять норму. В конце месяца он окончательно выбился из сил и попросил бригадира его рассчитать. Крепко зажав в руке свою получку, он побежал домой и радостно объявил матери, что купит себе часы. Мать знала эту его мечту и только похвалила Витьку, поцеловав в голову: -«Молодец, сынок, что заработал. Батька будет тоже очень доволен. Если бы он зарабатывал побольше, мы тебе и так их купили, ты бы так не мучился, и руки у тебя не болели». Но Витька не думал больше ни о мозолях, ни о ноющей от боли спине, а о том, как он появится первого сентября в классе с новенькой «Победой» на руке.

     За лето весь класс сильно повзрослел: мальчишки стали похожи на настоящих парней, у многих были уже заметны усики и пушок на подбородке, а девчонки стали женственнее и еще симпатичнее. Школьные вечера становились намного интереснее. Танцы все больше служили укреплению дружеских отношений с девчонками, которых ходили провожать домой уже без всякого стеснения. Все знали все обо всех: кто с кем дружит, кто в кого уже влюблен, кто из девчонок  на кого из мальчишек бросает украдкой взгляд и всегда приглашает на «белый» танец. Настала незабываемая счастливая юношеская пора, когда учителя стали подводить итоги своего многолетнего труда, радуясь за своих воспитанников. Они вместе с ними переживали их неудачи и искренне радовались за их успехи. Это была единая школьная семья, в которой относились друг к другу с пониманием, уважением, стремлением всегда придти на помощь.

     Витьке одинаково легко давались все предметы, он был круглый отличник и шел на медаль. Бывали случаи, когда домашнее задание по тригонометрии или физике было трудное, не совсем понятное, и весь класс не мог его выполнить. Тогда учитель спрашивал Витьку, а выполнил ли он его или нет. Если уже и Витька не справлялся, тогда все объяснялось заново. Но чаще всего ему удавалось решать и трудные задачи, в таких случаях учитель его вызывал к доске объяснить ее решение всему классу. А сочинения по литературе у Витьки были настолько грамотно написаны, а темы так глубоко раскрыты, что учительница всегда их зачитывала всему классу. Хотя Витька был очкариком, но его никогда им не дразнили. Он пользовался уважением даже самых отъявленных  школьных хулиганов. Ему никогда не приходилось драться ни в каких мальчишеских компаниях, где заводилами были ребята-драчуны: сверстники знали, что драться Витька не может, что он отличник, что он никогда не отказывал никому «списать» задачу или проверить сочинение, если кто попросит.
Среди своих одноклассников Витька чувствовал себя, как рыба в воде. Но более тесная дружба у него была только с некоторыми из них. Это были тоже отличники и большие активисты. К ним присоединились еще две девчонки, и таким образом их компания состояла из пяти человек. Они вместе собирались по праздникам или просто так без всякого повода у кого-нибудь из них дома, играли в «дурака» или в «девятку», много шутили, дурачились.  Это были только дружеские отношения без каких-либо ухаживаний или влюбленности: всех их объединяли общие симпатии, хорошая учеба и активная общественная школьная деятельность. Никто из родителей не догадывался, что, собираясь летом на речку, они всегда покупали вино или даже водку, организуя очередной пикник с шутками и анекдотами. Но при всем этом никто никогда не переступал грань дружеских отношений, а спиртное покупалось просто так, для веселья и от холода при долгом купании в реке.

     Особая дружба у Витьки сложилась с Володькой. Он приехал в их школу в девятом классе из другого города. Они быстро подружились, у них были общие любимые писатели и поэты, они могли долго бродить по улицам поселка, делясь своими мыслями и впечатлениями о школьных предметах, учителях, одноклассниках. Володька писал даже стихи, был очень остроумен и мог цитировать целые отрывки из  Ильфа и Петрова, читать наизусть Маяковского, Есенина. Он тоже был отличником и большим активистом. В десятом классе его избрали секретарем комсомольской организации школы.
 
     Отличная учеба и общественная деятельность не мешала им совершать отнюдь не отличные поступки. Им нравилось летом перелезать через высокую ограду танцплощадки, не покупая входные билеты. Для храбрости они брали в киоске бутылку «Особой московской», наливали по большому граненому  стакану, выпивали ее за один прием и, сунув в рот конфету, смело брали штурмом высокий забор со стороны духового оркестра, игравшем на удаленном от контролера участке танцплощадки. Танцующих всегда было много, особенно с наступлением темноты, поэтому эта операция им удавалась без особого труда и заминок. Иногда после танцев они шли провожать домой какую-нибудь понравившуюся им девчонку, рассказывая ей невероятные истории, в которые она верила, что веселило друзей.

     К выпускным экзаменам Витька готовился серьезно. Он, как всегда с наступлением тепла, перебирался под крышу, так как спать со всеми вместе на  длинном деревянном настиле ему за зиму надоедало: отдельных кроватей не было: старшая сестра купит одну для себя намного позже, когда сумеет на нее заработать. В хате не было никаких перегородок, было единое пространство с железной печкой у входной двери, которая  в сильные морозы топилась с утра, так как грубка было сложена печником неудачно: сгорало много дров, а тепла отдавала мало. Однажды вся семья едва не отравилась угарным газом: отец вечером не заметил в печи тлевшую головешку и рано  перекрыл трубу, заботясь сохранить как можно дольше тепло. Утром у всех была рвота, трещала от боли голова, но, слава богу, все остались живы. А на чердаке Витьке никто не мешал учить билеты для экзаменов по всем дисциплинам, которые  он знал почти все наизусть благодаря своей отличной памяти.

     Витьке очень нравилась физика, и после школы он хотел поступить в Ленинградский университет на радиотехнический факультет. В это время он увлекся детекторным приемником, детали которого продавались в раймаге. Он провел на чердак электричество и вечерами крутил стрелку аппарата, который с невероятным хрипом и шумом ловил одну или две станции. Но неожиданный случай изменил не только его намерение, но в дальнейшем и всю его судьбу. Этому способствовали два обстоятельства. Дело в том, что в десятом классе целую четверть не было уроков французского языка, так как очень старенькая учительница, приезжавшая в школу из другого города, не могла уже больше работать, а нового учителя так и не прислали. Все были обеспокоены, потому что иностранный язык нужно было сдавать как выпускной в школе и как обязательный вступительный в любой вуз. Витькин класс написал письмо в «Комсомольскую правду» с просьбой прислать в школу учителя, так как под угрозой их поступление в институт. И какими же были их удивление и  радость, когда очень скоро к ним приехала совсем молоденькая учительница французского языка, которая только что окончила университет. Витька просто влюбился в свою учительницу, он стал более усердно относиться к языку, хотя и так знал его лучше всех в классе. И когда учителя заводили разговоры, кто куда пойдет учиться, то Витька уже решил, что пойдет на иняз. Классная руководительница поддержала его идею, сказав, что ему будет легче работать: все будет при нем в голове, не нужно много писанины, проверяющих не нужно будет бояться, так как никто не знает иностранных языков и т. д. Она была уверена, что Витька обязательно станет учителем иностранного языка. А отец Витькиного товарища по дому напротив сказал: - «Поезжай-ка ты, Витька, поступать в Одессу, где в военном училище учится  мой Сашка. Вам вдвоем будет веселее в чужом городе. Да там не нужно будет и теплой одежды, все же это юг». Этот аргумент был немаловажен:  Витька и в десятом классе носил матерчатые шаровары, а зимой ватную фуфайку. Первое  осеннее драповое пальто у него появится  только на первом курсе университета, но к выпускному вечеру родителям удастся сэкономить и купить ему темно синий в широкую едва заметную белую полоску двубортный костюм и галстук.

     Выпускные экзамены Витька сдал на «отлично». Впервые за всю историю школы он был первым учеником, награжденным золотой медалью, а его друзья  получили серебряные. На аттестате зрелости большими заглавными золотыми буквами были вытеснены  слова «Аттестат зрелости» и большой государственный герб страны. Выпускники вместе с учителями стали готовиться к выпускному вечеру, подключились и некоторые родители. Закупали сладости, различные напитки, в том числе и крепкие, так как на вечер приглашались и родители. Правда, Витькиных родителей не было: они, будучи простыми почти неграмотными людьми, почему-то стеснялись оказаться среди грамотных и образованных  родителей других учеников. Они ему ничего, конечно, этого не говорили, но Витька об этом просто догадывался: ведь, у них не было даже приличной одежды для такого случая.

     Столы были накрыты в одном из классов  на первом этаже, а на втором проходило торжественное собрание. Вручались аттестаты и грамоты, вокруг царила радость, веселье часто сменялось грустью, а то и слезами: многим ребятам было больно  расставаться со школой, с любимыми учителями, которые также с грустью прощались со ставшими уже взрослыми  своими мальчиками и девочками. Вспоминали многие интересные моменты и истории из жизни класса и школы в целом, неисправимые проказники просили прощения у учителей, которым они не раз досаждали и даже срывали иногда уроки. Учителя улыбались и радовались, глядя на рослых красивых парней и ставших красавицами девчонок, многих из которых уже связывала крепкая дружба, а некоторых  даже настоящая первая любовь.
 
     После сладкого стола все поднялись на второй этаж, где уже были убраны стулья и начинался школьный бал – бал выпускников. Нарядные мальчишки в костюмах и галстуках, девчонки в элегантных по тем временам ситцевых платьях  кружились в вихре «Школьного вальса», подпевая гремящему динамику «здесь десять классов пройдено и здесь мы слово «родина» впервые прочитали по слогам…». На этот раз не было никаких ограничений во времени, бал продолжался до глубокой ночи, а с рассветом все с песнями  направились веселиться в парк, в котором уже группами, а кто и парами, разбрелись по его дорожкам и тропинкам, что все без исключения вели через луг к реке. Именно в то утро на одной из таких тропинок Витька впервые поцеловал девчонку из соседнего класса, которая ему давно нравилась и которая  к нему тоже была неравнодушна. Этот первый неуклюжий поцелуй  долго еще будет будоражить его пылкое романтическое воображение. Обняв друг друга за талию, они долго еще ходили по парку, прежде чем разойтись по домам.
 
     Подходил к концу срок подачи документов для поступления в университет, а Витька еще не мог получить аттестат с медалью, которые должны были прислать из центра. Наконец, за несколько дней до окончания срока приема документов Витьке сообщили, чтобы он с паспортом пришел в отделение госбанка за получением медали: наверное, она действительно была золотая. Он быстро собрал необходимый пакет документов и выслал его в Одесский институт иностранных языков, а сам стал готовиться к вступительным экзаменам. Ему в тот год не повезло, так как накануне отменили все льготы для медалистов, и он вынужден был сдавать вступительные экзамены, как и все прочие абитуриенты.

                В  ДОРОГУ

     Когда пришел вызов приемной комиссии, Витька собрался в дорогу. Отец вручил ему четыреста рублей, что составляло половину его зарплаты, а мать Сашки, работавшая на станции кассиром, в день отъезда выдала ему без очереди у кассы билет. Витька жил недалеко от границы с Украиной, но ему никогда не приходилось никуда выезжать так далеко. Все его поездки ограничивались посещением областного центра, куда он иногда с матерью ездил на рынок. Дорога туда была дальняя, так как от городского вокзала нужно было идти километров  шесть в одну сторону пешком: ни троллейбусов, ни маршрутных автобусов в ту пору не было. Но ходить было Витьке не привыкать, поэтому путь был не очень утомительный. А сейчас он сидел в общем вагоне пассажирского поезда, направляющегося к городу у Черного моря – Одессу. За окном медленно проплывали величавые  стройные сосны, чередуясь с раскинувшимися  почти до самого полотна  разнообразными кустарниками, заболоченные и поросшие высоким камышом  низины, буйствующие яркой зеленой травой заливные луга. Поезд часто останавливался  на небольших станциях, на которых спешили выйти пассажиры с чемоданами и мешками, на их место приходили новые с таким же багажом. Ехавшие живо интересовались у  них, куда они ехали и по каким делам.

    В вагоне было душно, несмотря на приоткрытые окна: стояла  июльская жара. Сидевший рядом мужчина, как это всегда водится в поездах, спросил Витьку, для чего он едет в Одессу. Услышав, что он хочет поступать в институт иностранных языков, собеседник сказал: - «Іноземні  мови це дуже хорошо». Это были первые украинские слова, которые он услышал и от которых ему стало немного смешно:  для него само слово «иноземщина»   тесно ассоциировалось с петровской эпохой, было связано с историей, с боярщиной, с Великим Петром, Петербургом, ставшим легендарным Ленинградом. Он тогда не мог даже себе представить, что вся его жизнь потом будет связана с этим регионом страны.

     После нескольких часов езды пейзаж за окном стал меняться: все меньше попадалось островков большого леса, березовых рощ, а все чаще стали мелькать акации, высокие дикие груши и низкорослый кустарник. Поезд покидал лесную российскую зону и катился по лесостепной полосе, чтобы вскоре углубиться  в широкие украинские степи с их высокими остроконечными тополями, растущими по обе стороны  пыльных сельских дорог. Можно было полюбоваться  белизной больших домов и малых хатенок с ярко выкрашенными в голубой цвет ставнями, утопающих в зелени садов и акаций. Для Витьки все это было ново и интересно, так как у него в поселке дома были деревянные, не сверкающие белой известью и без  ярко зеленых или голубых ставен.

     По приезде он быстро нашел адрес приемной комиссии, сдал документы и поселился в общежитии. Студенты были на каникулах, а все его четыре этажа  занимали абитуриенты. Вместе с тремя другими товарищами по комнате он усердно просматривал материал к экзаменам, которые следовали каждые три дня. В  студенческую столовую, расположенную во дворе общежития, который был общим для двух еще общежитий строительного института и института водного транспорта, Витька ходил обедать. За 35-40 копеек можно было поесть первое, котлету с гарниром  и выпить стакан компота. В их распоряжении была также кухня в общежитии, там были общественные чайники и утром можно было выпить чай с хлебом и маслом. Этаж был смешанный: в одном крыле были мальчики, в другом конце коридора  было несколько комнат девчат. Однажды на кухне он столкнулся с яркой чернявой девчонкой, волосы которой были завязаны в длинную косу. Она его что-то спросила, но Витька сразу не понял, переспросил, а потом догадался, что она говорила. Он засмущался, а она весело рассмеялась: - «Ти що, не розуміїшь українську мову?» - и убежала. Он потом долго удивлялся тому, что такая красивая девчонка, а говорит по-украински! Как такое вообще может быть?! Хотя в основном почти все говорили по-русски, так как было много приезжих из России, Молдавии, а одна девчонка приехала даже с Дальнего Востока.
 
     Между экзаменами Витька выбирал немного времени, чтобы познакомиться поближе с городом. В воскресные дни в небольшом сквере на Дерибассовской, почти у перекрестка с улицей Красной Армии,  всегда играл духовой оркестр. На лавочках почтенные одесситы наслаждались знакомыми мелодиями или читали газеты, молодежь фланировала с мороженым вокруг беседки с оркестром, у автоматов с газированной водой толпились мамы с ребятишками и  у расположенных  тут же киосках молодые люди пили квас, а кто постарше -  разливное жигулевское пиво. По окончании очередного сеанса в кинотеатре Маяковского, который находился почти рядом, народу становилось больше, а небольшая площадь наряднее и шумнее.

    Когда переставал играть оркестр, Витька спускался к оперному театру, а за ним на бульвар, откуда открывался вид на бухту со стоящими у причала кораблями. Он впервые видел такой красивый город, поразивший его воображение театр, потемкинскую лестницу со стоящим у нее дюком. Конечно, он хорошо был знаком с городом благодаря Бабелю, Паустовскому, Катаеву, Ильфу и Петрову, но увидеть его своими глазами было совсем иное дело. В душе он не жалел, что приехал сюда поступать в институт и  надеялся, что его мечта осуществится.
Самые волнительные дни наступили после экзаменов: нужно было ждать, когда будут вывешены списки зачисленных. И этот день наступил. Через большую толпу абитуриентов было трудно пробиться к доске объявлений, вокруг которой или громко радовались, или горько плакали. Витька был на седьмом небе, когда увидел свою фамилию в приказе. Он поступил! Можно было ехать домой и ждать вызов на занятия. Сообщить родителям о том, что его приняли в институт, он не мог: чтобы связаться по телефону, нужно было идти на центральный переговорный пункт, разговор заказывать минимум за день, чтобы почта могла телеграммой на  домашний адрес сообщить день и час переговоров,  а телеграмму должен принести специальный почтальон. Да и к чему это было? Родители Витьки даже не знали, куда он поступает, кем он будет, какую специальность получит: им это было не нужно:  они верили Витьке, который сам знал, что ему делать.  Да и  не до этого им было: отец тяжело работал с утра до вечера на пилораме, мать со своим слабым здоровьем возилась по хозяйству и в огороде. После возвращения из концлагеря она, тяжело переболев сыпным тифом, страдала повышенным давлением, от которого пила все время какие-то настойки из аптеки. Никаких таблеток и тонометров тогда не было и догадаться, что у нее давление зашкаливало за двести, можно было по тому, как она ложилась передохнуть на кровать, что было для нее совсем не свойственно.

    Перед отъездом домой Витька решил еще раз побродить по городу, его тесным центральным переулкам со старинными зданиями, чудом уцелевшими после войны. До этого никогда не видевший трамвая, он решил проехать на одном из них до  конечной остановки. Летний жаркий ветерок ворошил его белокурые волосы через открытые во всю ширь окна вагона. Упершись локтем на основание окошка, он с интересом смотрел на  проплывающие рядом дома, убогие хаты с их покосившимися заборами, за которыми виднелись  редкие плодовые деревья и вьющийся среди них виноград. Конечная остановка трамвая была почти у самого моря. Несколько пассажиров  направились к недалеко расположенным строениям, похожим скорее на сараи, чем на жилые помещения, а Витька с неизвестно откуда охватившем его волнением поспешил к морю. Вот оно какое, безбрежное сине-голубое, сливающееся вдали у горизонта со светло голубым небом! Легкий морской ветерок прибивал к берегу небольшие волны с белыми гребешками, которые ударялись ритмично о прибрежные валуны и  превращались в сверкающие на солнце «алмазные» водяные капли.

     Витька запрокинул голову, раскинул руки  и всей грудью вдохнул свежий солоноватый морской воздух. Вдали почти у самого горизонта можно было заметить несколько плывущих кораблей, из труб которых поднимался густой черный дым, недалеко на шлюпке вытаскивали сеть рыбаки, а совсем близко от берега скользил довольно уверенно по небольшой волне белый треугольный парус. И как тут было не вспомнить Катаева, Петьку, его друзей…

     Витька оглянулся вокруг. Среди больших валунов он заметил небольшую полоску песка, и ему захотелось искупаться в море. День был в разгаре, постройки укрывали вдали приусадебные фруктовые насаждения со стоящими по краям огородов стройными тополями, ни там, ни здесь никого не было видно. Он спустился к воде, разделся догола, как это он делал в детстве, осторожно вошел в воду и поплыл. Все тело охватила желанная свежесть. Через прозрачную голубую воду на дне хорошо просматривались крупная галька и островки песка, мелькающие, как стрелы, небольшие рыбки. Витька погружался с головой в набегавшие на него синие волны, выныривал и громко выпускал изо рта скопившийся воздух, поднимая веер сверкающих на солнце капелек морской воды. Перевернувшись на спину, он заворожено смотрел на бездонную синеву неба, легко покачиваясь на воде. Это было его первое знакомство с морем, первое ощущение вкуса морской воды. Осторожно выбравшись на берег, он немного постоял, чтобы обсохнуть, повернувшись лицом к солнцу, закрыв руками глаза. Со стороны можно было разглядеть высокого  стройного обнаженного юношу, стоящего неподвижно на громадном камне, полностью отдавшего свое тело ласкам морского  бриза. Из забытья его вывил громкий крик пролетавшей рядом чайки. Витька встрепенулся, тревожно оглянулся, боясь, что его кто-то заметит обнаженным, но вокруг не было ни души. Он быстро оделся и поспешил назад к трамвайной остановке. Завтра утром он  возвращался к себе домой. Ему не терпелось обрадовать родителей и своих друзей успешной сдачей вступительных экзаменов. Теперь  ему нужно было готовиться к новой самостоятельной студенческой жизни вдали от родного дома.

                II

                СТУДЕНТ

- Где Ваше зеркало? – спросила Витьку преподаватель французского языка на практическом занятии по фонетике. Витька встрепенулся от неожиданного к нему обращения, так как в это время он полностью на какое-то мгновение отвлекся от всего того нудного, что происходило на занятии, и  смотрел на цветущие за окном ветки старого каштана, которые закрывали почти полностью многочисленные стеклянные клетки большого окна учебной аудитории. Витька ничего не ответил и продолжал смотреть куда-то вдаль, потому что у него не было никакого зеркала. Да он и  не собирался гримасничать, как обезьяна, вытягивая или округляя губы для правильного произношения французских звуков. Ему, мечтавшему о студенческой романтике, шестнадцать часов занятий в неделю французским языком  под неусыпным вниманием преподавателя, требующим неукоснительно четкого произношения несвойственных для русского языка открытых или закрытых гласных, носовых и прочих  его премудростей, окончательно, как он считал, не повезло. Привыкший легко преодолевать все школьные препятствия, решая на лету даже самые трудные задачи по тригонометрии, он не мог знать, что только упорный и такой кропотливый труд может привести к желанному знанию иностранного языка. Он возненавидел этот проклятый французский язык, его преподавательницу, которая, как Цербер, стояла на страже правильной имитации французского произношения, заставляя студента десятки раз произносить тот или иной звук до его полного усвоения. Спрашивается, это романтика? И зачем он только выбрал этот институт? Сейчас учился бы на радиофизическом в Ленинграде, как это он планировал с самого начала. И надо же было влюбиться в приехавшую к ним в школу молоденькую учительницу французского языка!  Пожалуй, он впервые в своей юношеской жизни познал настоящее разочарование, заклавшее у него мысль бросить этот институт, забыть это зеркальце у губ, которое шло очень девчонкам, но не парням. Тем более, что в двух группах по двенадцать человек было только двое мальчишек: он да Гришка-молдованин. Витька никогда не думал, что будет один среди девчонок, которые могут еще и поиздеваться, корча ему не дававшиеся «французские» гримасы. К счастью, никаких издевок с их  стороны не было. Но, тем не менее, отторжение к языку только усиливалось и закончилось Витькиным упорным  молчаливым отказом отвечать на занятиях в течение целого семестра. Крайне встревоженный таким его поведением преподаватель не  знал, что с ним делать. И если он не усвоит положенный материал, ему грозит двойка и отчисление из института. Но внутренне Витька это тоже  понимал и поэтому упрямо выполнял все задания, продолжая молчать на занятиях. По вечерам на кухне общежития, когда там уже никого не было, он ходил взад и вперед мимо плит и моек, заучивая наизусть заданную басню, стих или прозу. На первых порах ему было трудно подготовить пересказ заданного текста. А они были по две-три страницы и совсем не похожи на школьные. Пересказ должен был быть подробным со всеми деталями. Поэтому приходилось просто их почти заучивать. Лишь после первого курса Витьке станет легче, у него разовьются хорошо все виды памяти, особенно зрительная, что в дальнейшем ему стоило лишь пробежать глазами незнакомый текст, чтобы его успешно пересказать. И каково же было изумление «француженки», когда на семестровом экзамене он успешно справился со всеми заданиями, что она вынуждена была ему поставить «отлично».
 
После первого года пребывания в студентах Витька поостыл: его радикальные взгляды на «девичий» институт пошатнулись ввиду его преобразования в следующем году в факультет иностранных языков университета.  Этому поспособствовали и летние каникулы, которые окунули его в привычную дружескую атмосферы его сотоварищей, съехавшихся в родной поселок тоже на каникулы. Сколько было рассказов, откровений и теплых встреч на берегу родной реки, извивающейся среди вековых дубрав, оставляющих лишь небольшие песчаные пяточки для  купания в прохладной лениво текущей воде с грациозно покачивающимися на ней белыми и желтыми лилиями!  Они встречались все той же школьной «пятеркой», не забыв расстелить  импровизированную скатерть с армянским коньком за 4 рубля 20 копеек средь цветущего пахнувшего каким-то особым дурманом разнотравья.  Это были счастливые дни для  всей их компании, еще цепко держащейся за  школьную дружбу, которая затем  незаметно таяла с годами, превратившись, в конечном счете, лишь в приятное   грустное  воспоминание.

Новый учебный 1960/61  год преподнес новые сюрпризы. Преподаватели вдруг начали читать лекции на украинском языке, в специальных терминах которых они сами путались до смешного. А о студентах и нечего было говорить! Постоянно им приходилось спрашивать, что означает то или иное украинское слово, все время просили преподавателя повторять сказанное, чтобы можно было понять и записать на родном языке. А Витька никак не мог уразуметь, почему преподаватель ему говорит «будь ласка, до дошки» (пожалуйста, к доске), а не «будь ласков»? Ведь он мужской род, а не женский. И почему на вывеске магазина тканей вдруг появилось лишнее «ни» - «Тканини»?  На письменном экзамене по украинскому языку преподаватель ходила между партами, не переставая повторять «Ні, це не так, треба «и» с крапкой» (точкой) или «робота», а не «работа». И почему слово «любовь» нужно было писать без мягкого знака? Одним словом, благодаря совместным усилиям  с преподавателем, Витьке, как и всем его товарищам, удалось сдать весьма положительно этот семестровый экзамен и получить стипендию.  Правда, увлечение украинским языком  закончилось также внезапно, как и началось: руководителя Украины,  первого секретаря ЦК КПСС Украины Шелеста П.Е., обвинили в насильственной украинизации республики и сняли с занимаемого высокого государственного поста.
Но особенно Витьке никогда не забыть тот теплый солнечный апрельский день, когда  после лекций он направлялся в общежитие.  На прилегающих к Соборной  площади улицах и на самой площади  гремела музыка, кругом сияющие лица многочисленных прохожих, группы людей, которые возбужденно что-то обсуждали между собой, прислушиваясь к  передаваемым динамиками сообщениям. Он впервые услышал  не только слово «космонавт», но и фамилию этого чудо-человека! Гагарин! Гагарин! Как красиво это имя звучит!  «Га-га-рин!» скандировали вокруг.  У уличных стендов газет со свежо вставленными «Правдой» и «Известиями»  толпился и мал, и стар, чтобы увидеть на фотографии лицо улыбающегося в скафандре космонавта.  Это был, действительно, радостный незабываемый для Витьки день, день, который остался навсегда в его памяти, как и в памяти всех советских людей, которые стали свидетелями этого знаменательного для всего человечества события.
 
Переполненный чувством радости, вызванным    фантастическим почти сказочным   событием, и в то же время гордостью за свою страну, Витька  весело зашагал по тенистой улице к своему общежитию, что находилось в конце троллейбусного второго маршрута не далеко от площади Льва Толстого,  примыкавшей к  Комсомольской улице. Ему нравилось шагать под кронами тенистых каштанов по вымытому ранним утром и дышащему еще свежестью тротуару, разглядывая фасады дореволюционных строений, на первых этажах которых располагались уютные небольшие гастрономы, молочные магазины, булочные и аптеки. После своего небольшого деревянного поселка этот каменный город для него казался настоящим красавцем, который жил еще во многом старой жизнью, известной Витьке по романам его знаменитых писателей.

                ОБЩЕЖИТИЕ

Небольшое четырехэтажное Витькино общежитие, где проживали преимущественно студенты иняза, было очень уютным по сравнению с соседствующими огромными общежитиями  строительного института и института водного транспорта, или, как привыкли все его называть, мореходки. По праздничным дням  у его дверей можно было наблюдать толпы парней, приходивших на свидание к «иностранкам», которые по общему признанию мужского студенческого населения города по праву  считались его самыми красивыми девушками.
Витька жил в небольшой стандартной комнате на пять человек, окна которой выходили на грохочущий с раннего утра до позднего вечера трамвай. По началу было очень трудно смириться со стуком его колес, но юношеская усталость вскоре взяла верх, и он, как и его товарищи, уже на это не обращал внимания. Комната была на пять человек. Три кровати выстроились в ряд через две прикроватные тумбочки со стороны окна, выходящего на трамвайный путь, а за ними следовал второй ряд в две кровати у боковых стен, а третья позицию занимал стол с двумя стульями. В углу у двери стоял небольшой старый платяной шкаф с плохо закрывающейся дверцей и лежал видавший виды старенький коврик.  Дисциплина была не жесткая, но требовательная: кровати застилались пикейными голубыми покрывалами, поверх которых углом вверх выстраивались, как на параде, взбитые подушки, а на стенах висели небольшие цветастые коврики. В обязанности дежурного по комнате входило следить за порядком и чистотой, натирать мастикой старенький, но блестящий паркет, протирать пыль, выносить мусорную корзину. Но когда комната была дежурной по этажу, то все пятеро не ходили на занятия, вытряхивали на улице запылившиеся за сутки  ковровые дорожки, натирали паркет довольно длинного коридора и вестибюля, убирали кухню, держали в чистоте плиты и  раковины для мытья посуды. Одним словом, все должно было быть чистым и убранным, потому что санитарный студенческий контроль не дремал, проверял все, ставил оценки за чистоту. Постоянные прегрешения могли потом  обернуться отказом в поселении в общежитии в новом учебном году. Витька настолько быстро привык к такой студенческой жизни, что не мыслил себе жить где-то на «уголке» в частной квартире.

А жизнь в общежитии действительно была интересной. Он считал не без оснований, что настоящим студентом можно быть только вдали от дома, и только живя в общежитии, в котором свои писаные и неписаные правила. Вторые устанавливались с полного согласия всех проживающих в комнате, а их нарушение были заранее обусловлено определенным наказанием, в основном шуточным. Так, дверь комнаты закрывалась на ключ в одиннадцать вечера, как и  входная дверь в общежитие. Опоздавший мог  рассчитывать или на милость дежурного вахтера, или на окно своей или соседней комнаты. Но в любом случае он должен был пропеть гимн страны, чтобы попасть к себе в комнату. Не зажигая свет, он быстро должен раздеться и лечь в кровать, не беспокоя остальных как бы уже спящих товарищей, где под одеялом его ждал наполненный водой детский шарик. Когда провинившийся вскакивал, как ошпаренный, с кровати, могильная тишина взрывалась гомерическим хохотом, включался свет и начинался  «допрос»  с пристрастием, особенно если это было свидание. В таких случаях еще долго раздавался смех, а иногда хохот до слез, доводивший часто провинившегося до явного раздражения. Тогда все затихали, утыкались носами в подушку и быстро засыпали.

Комната была «интернациональная»: Витька с Гришей-молдованином и Сашкой, поступившим с третьей попытки и старшим их года на три, - «французы», а остальные два – «немцы». Все приехали с разных регионов необъятного Союза, быстро между собой перезнакомились и жили дружной семьей с шутками и прибаутками перед отходом ко сну. Все, кроме Сашки, у которого родители были инженеры,  являлись представителями рабочего класса и крестьянства со скромным материальным положением, поэтому проблемы, радости и огорчения  были общими.

Как-то в очередной раз, устраиваясь на кровати ко сну, Витька почувствовал какой-то неприятный запах, напоминающий «благовоние» немытых потных ног. Никто не знал, как он появился и откуда исходит. Утром  он чувствовался сильнее, и ребята начали искать причину его появления. Оказалось, что он исходил от пары Сашкиных носков, уютно пристроившихся дыбом  под его кроватью. Выяснилось, что бедный Сашка, будучи единственным маменькиным сыночком, не знал, что нужно их  стирать, а  не только менять.  Безусловно, больше такого казуса с ним никогда не случалось.

Этот 1961 год запомнился Витьке еще и потому, что произошел обмен денег, то есть  была денежная реформа 10 к 1.  Его стипендия теперь составляла 22 рубля, из которых  1 рубль 50 копеек высчитывали за общежитие. Новые маленькие по размеру  рубли, трехрублевки, пятерки, десятки и двадцатипятирублевки  были в целом желанно приняты всем народом, так как цены ни на что не изменились, а только в десять раз сократились. Правда, всё, что стоило только копейки (например, коробок спичек – 1 копейка, проезд в трамвае – 3 копейки и т. д.), продолжало столько же и стоить. Но никто не обращал внимания на эти мелочи, хотя уже и в десять раз дороже!

Хрущевское время запомнилось Витьке не только гордостью за свою страну и восхищением  выступлением  Никиты Сергеевича в ООН, сопровождавшимся   стуком  снятого им ботинка  по трибуне и «кузькиной матерью», но и бесплатным хлебом во всех заведениях общественного питания. Представляете, можно зайти в столовую и есть сколько угодно хлеба с горчицей, а на сэкономленные 30 копеек сходить в кино!

Несколько дней до стипендии были трудноватыми: деньги, как правило, у всех заканчивались. Не помогали и двадцать дополнительных рублей, которые отец присылал Витьке ежемесячно. Но Витька с товарищами нашел выход: в эти дни они пропускали первые ленты на факультете, не ходили завтракать в столовую, расположенную тут же во дворе общежития, а оставались в кровати до обеда. Затем, быстро за 30 копеек пообедав (1/2 тарелки супу, котлета с гарниром и стакан компота, хлеб – бесплатно, сколько хочешь!), они бежали на занятия. На старших курсах, когда Витька начал подрабатывать, можно было сходить пообедать и в кафе за 1 рубль, а то и в Дом ученых, на нижнем этаже которого располагалась уютная столовая с накрытыми белой скатертью столами. Там готовили вкусно, по-домашнему, блюда подавали официантки, кругом царили  тишина и прохлада. На ужин, как правило, были кефир или молоко, купленные по дороге из университета в общежитие за 26 или 28 копеек. Особенно ему нравился кефир, который он впервые здесь попробовал. Витька до этого никогда не видел, чтобы все это продавалось в стеклянных особенных бутылках с закрытыми из разноцветной фольги крышечками, которые легко продавливались пальцем: в их поселке такого еще не было, а молоко и сметана  продавались на розлив или на развес. А эти бутылки стоили 15 копеек, так что при покупке следующего молока или кефира нужно было заплатить лишь 13 копеек.

По воскресным дням или на праздники в общем для трех общежитий дворе устраивались танцы. Накануне нужно было выстирать и высушить единственную выходную китайскую голубую рубашку и выгладить тоже единственные на все случаи брюки. На втором курсе Витьке удалось на отцовские деньги все же купить светло серый  костюм за 30 рублей и сделаться модным, превратив классический покрой брюк в экстрамодные, суживающие до предела от колен. Через некоторое время верх возьмет противоположная тенденция мужской моды и станет стильно носить брюки уже расклешенные до нельзя  от всё тех же колен.

Но настоящим криком моды стало носить нейлоновые разноцветные носки, которые можно было купить только на «толкучке», куда они попадали от моряков, ходивших в загранку. Это был настоящий шик выставить вперед ногу с такими носками на зависть окружающим. Гришка-молдованин, крутясь возле гостиницы с иностранными туристами, каким-то образом достал такие носки себе и Витьке, но стоили они аж 5 рублей – четверть его стипендии!

                ПЕРВАЯ  ЛЮБОВЬ

Сегодня после лекций, пообедав в университетской столовой, Витька  пошел в кабинет марксизма-ленинизма  готовиться к семинарскому занятию по истории КПСС: нужно было законспектировать материалы по последнему Пленуму ЦК и несколько статей Ленина.  В просторном уютном кабинете, где царила тишина, прерывавшаяся только шелестом страниц книг или газет несколькими его посетителями, он удобно устроился у большого светлого окна за спиной сидевшей блондинки в ярко красной кофточке. Она  была, как и он, в роговых очках, которые придавали ей ученый вид, явно контрастирующий со всем ее видом и особенно улыбкой, которая, как он заметил, устраиваясь за стол, не сходила с ее лица. Был момент, когда Витька подумал, что ее насмешливость предназначалась ему, так как она, по-видимому,  что-то  нашла в нем смешное. Он сделал серьезный вид и окунулся с головой в конспектирование, поправляя время от времени сползающие на край носа очки. Через некоторое время она подошла к библиотекарю, что-то у нее спросила и вернулась назад. Витька успел заметить ее стройную миниатюрную фигуру, упрятанную в расклешенную веселого цвета юбчонку, гармонирующую с ее заштопанной на локтях вязаной красной кофточкой. Садясь на своё место, она неожиданно повернулась к нему и все с той же открытой милой улыбкой спросила, скоро ли он освободит томик Ленина. В ответ Витька тоже улыбнулся: - Я уже заканчиваю и могу тебе дать.-  Перебросившись несколькими фразами, они узнали, что оба учатся на инязе и что она на втором курсе французского отделения. « Вот это да!» - подумал про себя Витька и удивился, что он до сих пор ее не встречал. Может быть, и встречал, но не обратил на нее внимания: ему было не до девчонок, которые были повсюду и которых было очень много и очень разных. Тем более, в своей скромной одежде и в очках у него не было даже мысли  познакомиться с одной из них: для него они были не досягаемы, потому что, во-первых, они не считали своих мальчиков настоящими парнями, а  мечтали о ребятах из  мореходки, а, во-вторых, кому нужен  «свой» парень в скромной одежде да еще очкарик?!

Но получилось как бы само собой, что они довольно быстро справились с конспектированием и вместе вышли из кабинета. Она тоже направлялась в общежитие, но по дороге хотела зайти в центральный гастроном на углу Дерибассовской и Советской Армии купить что-нибудь рыбное. Естественно, Витька  пошел вместе с ней, не переставая  весело разговаривать и смеяться. Тогда он впервые узнал, что в гастрономе можно купить кефаль в любом виде, которая в ту пору продавалась во всех магазинах. Но Витька не знал даже вкус такой рыбы, так как дома он ловил на удочку в речке в основном только плотву да небольших ершей.

Они не заметили, как дошли до общежития, оживленно разговаривая и  обмениваясь мнениями о своих преподавателях, общежитии и университете в целом. Витьке очень понравилась эта симпатичная веселая девушка, что перед расставанием он несмело предложил погулять вечером по городу. А город в эту пору года утопал в зелени и задыхался  от дурманящего запаха цветущих раскидистых акаций, привносящих отличное настроение его обитателям, особенно молодежи. Такое хорошее настроение было и у них, поэтому  они быстро договорились вечером пойти в летний кинотеатр, где с наступлением сумерек начинался  сеанс, который заканчивался к полуночи. Но это не обескуражило Витьку, так как он заверил, что  ребята в это время еще не спят и их впустят через окно.

Витьке никогда не забыть  свое первое свидание, возвращение после сеанса в общежитие, держа  ее под руку, совместное желание еще немного постоять в сени цветущих акаций и … первый неловкий поцелуй, привносящий им легкую дрожь и некую стыдливость.

С этого дня Витька жил ожиданием новых встреч, регулярных прогулок по окрестным улицам и скверам, ласковых  взаимных объятий и страстных поцелуев,  которые  доводили их до полного изнеможения. Какое это было чудесное время! Они уже не стеснялись ходить вдвоем под руку и не обращали внимания на вездесущих ее подруг, дразнивших их женихом и невестой.

Встреча с этой веселой девчонкой с заштопанными локтями на ее ярко красной кофточке перевернула всю Витькину жизнь. Он, несмотря на  приличное знание литературы, многих оперных и драматических произведений, которые он запоем слушал еще школьником по радио, был в восторге от посещений театров и музеев, в которых никогда не был. Ему не забыть первое посещение театра оперы и балета, который его ошеломил своим богатым интерьером. А с каким упоением он слушал оперу, смотрел балет! На многие годы он запомнил зажигательный танец с саблями из только что созданного Хачатуряном балета «Спартак», который ему посчастливилось увидеть первым, а «Лебединое озеро»  стало его любимым балетом. Дальше был «освоен» весь балетный и оперный репертуар театра, в котором преобладали произведения Чайковского, Верди, Пуччини. Он мог без устали слушать «Евгения Онегина», «Пиковую даму», «Риголетто»… Нет, всё даже не перечислить! Как всегда, они устраивались на последнем ярусе галерки, купив самые дешевые билеты, или на откидных  тоже не дорогих стульчиках партера. Благодаря  этой веселой смешливой девчонке он воочию увидел оперетту, как и другие, восхищался ставшим уже звездой Михаилом Водяным и его партнершами, заслуженными артистками страны. Богатые красочные костюмы и декорации уносили Витьку с головой в мир грез, а обворожительная музыка Штрауса, Легара, Кальмана  несла радость и необыкновенную легкость его юношеской открытой всему миру душе. На всю жизнь он запомнил «живого» М. Водяного в «Свадьбе в Малиновке», в  знаменитом  «Севастопольском  вальсе»…  Одним словом,  за время дружбы с этой девчонкой не было ни одной театральной постановки или кинопремьеры, на которой Витька не побывал!

Мысль о том, чтобы бросить университет, была уже давно забыта навсегда. Уезжая на очередные каникулы, Витька с грустью расставался  со своей любимой девушкой, которая, как он догадывался, была тоже к нему не равнодушна. Не было и дня, чтобы он не писал ей и не получал также регулярно от нее письма, в которых они признавались друг другу в самых сокровенных своих мыслях. Попытка ее матери как-то прочитать его письмо закончилась полным фиаско: она долго его рассматривала, а затем безнадежно махнула рукой: письмо-то было написано на французском языке.

Одним за другим летели сессии, зачеты, экзамены, которые летом приходилось нередко сдавать, возвращаясь с пляжа. Они любили ездить из морского вокзала на катере на пляж в Лузановку, где был песчаный берег в отличие от других городских пляжей из крупной гальки или даже валунов. Это была окраина города, куда не доходил маршрут  единственного трамвая, а другого способа туда добраться тогда не было.  Хотя Витька умудрялся получать даже повышенную стипендию в 35  рублей, но это было обычно зимой, потому что в летнюю сессию с ее поздними свиданиями и пляжами сдать все экзамены на пятерки было весьма проблематично. А  вспыхнувшая первая пламенная любовь с каждым днем разгоралась все сильнее и сильнее. И когда его девчонку после четвертого курса послали в далекое закарпатское село на целый семестр на практику, то Витька  умудрился  приехать к ней почти на целую неделю. И в сельском скромном домике, где она снимала комнату у бывшей школьной учительницы, им было тепло в ту снежную морозную зиму, прячась под теплым одеялом,   согревая друг друга. Именно тогда они решили пожениться и отпраздновать студенческую свадьбу в родном общежитии перед получением ею диплома. А Витьке оставалось еще год учиться и так же, как и ей, второе полугодие отработать учителем в деревне: в связи с нехваткой учителей иностранных языков в сельских школах вузы направляли  студентов  четвертых курсов преподавать в этих школах. Правда, его послали в село недалеко от Азовского моря, в хорошую десятилетку с чудесным коллективом, что,  покидая своих учеников, он даже прослезился: уж очень он к ним привык, несмотря на отдельных несносных мальчишек-хулиганов, которые его тоже любили, но по-своему.

Первого июля 1962 года в городе стояла жара. Но свадьба в красном уголке удалась на славу. Витькина избранница была неотразима в нейлоновом расклешенном платье в мелкий светло зеленый горошек, очень модном по тем временам. Витька красовался в новой белоснежной рубашке и также модно зауженных брюках, под многочисленные «горько» они смущенно, но с толком целовались, несмотря на то, что оба были «очкариками»: у них за плечами был уже почти четырехгодичный опыт свиданий, объятий и поцелуев. На свадьбе много шутили, пели, дурачились до глубокой ночи, пока всем не захотелось спать. С шутками и прибаутками гости проводили молодых уже в специально выделенную студсоветом комнату на втором этаже, в которой они прожили еще несколько дней до отъезда к Витькиным родителям, которые даже не знали о его женитьбе: он, как всегда, любил делать все неожиданно, не осознавая, что его приезд с женой оглушит всю родню и особенно шокирует  мать, которая, увидев его, расплачится   и тихо произнесет ставшие потом пророческими слова: - «Ой, сынок, будешь ты с ней несчастный». Но это будет потом, а сейчас Витька был по уши влюблен в свою избранницу.

                СТРАДА  ДЕРЕВЕНСКАЯ

Ярко светила луна, было светло, как это всегда бывает в полнолуние, что можно читать книгу. Бездонное небо было усеяно мириадами сверкающих звезд, среди которых хорошо выделялись Большая и Малая Медведицы. В кристально прозрачном чистом деревенском воздухе были лишь слышны песни цикад та стрекотание кузнечиков. Они сидели молча, обнявшись, не проронив ни слова. Время от времени их губы сливались надолго в жарком и томном поцелуе, а руки ласково и призывно обнимали друг друга. Уже третий год, как они дружат, и с каждым днем их томление усиливалось, росло, но не преступало черты дружеских любовных отношений.  Так на глиняном тыне  у деревенского домика, накрытым камышом или соломой, под увядающими уже листьями вишен  у Витьки проходили свидания. Здесь, в степях, прерывающимися иногда глубокими оврагами с возвышающимися по их сторонам холмами, далеко от городской суеты чувства были также естественны и чисты, как и сама природа, светлы,   как яркий Млечный путь и бездонны, как  расстилающееся над их головой небо. Вечерняя прохлада переходила быстро в ночной холодок, который заставлял поёживаться и сильнее обниматься на старой деревянной лавчонке, пристроившейся у самой стены как всегда в деревне свежо выбеленной известью крестьянской хаты, входная дверь которой  иногда поскрипывала, выпуская и впуская  спешно спешащего «до ветра» ее обитателя. На битом глиняном полу на соломе  в такой хатенке поселяли три-четыре студента, снабдив их ватными матрасами и хозяйскими видавшими виды простынями. Отход ко сну вповалку проходил всегда весело,  с шутками и  рассказами смешных историй из своей студенческой жизни. Никто не сетовал на такую деревенскую жизнь, на умывание утром холодной водой из принесенного еще вечером из колодца ведра, на бегание «за клуню» в почти просматриваемый и продуваемый со всех сторон кукурузный туалет, на дневную усталость, вызванную ненормированным рабочим днем. В кузове тракторного прицепа или машины, а часто просто на  видавшей виды арбе с высокими боковыми деревянными стойками, уставшие, они возвращались всегда с песнями по извилистой пыльной деревенской дороге в усадьбу в предвкушении сытного вкусного ужина.

Работать Витьке было не привыкать. С детства он вместе с сестрами помогал  родителям вскапывать огород, высаживать и убирать картошку, а когда стал студентом и приезжал на летние каникулы, то вместе с матерью собирал посаженную  на большей части подросшего с годами высаженного отцом сада клубнику, которую мать продавала на стакан на небольшом пристанционном базаре, чтобы вырученные от ее продажи деньги собрать ему на учебу. Семья стала жить намного лучше, так как все работали, цены на продукты никогда уже после Сталина не менялись, не менялись также и зарплаты. Отец, выйдя на пенсию, продолжал подрабатывать, в хозяйстве стали появляться свиньи, которых всегда кололи к Витькиному приезду на зимние каникулы. Поэтому отлавливать овец, тащить и держать их на столе во время стрижки было для него и не таким уже тяжелым делом. Унаследовав крестьянскую смекалку от своей неграмотной, но по-житейски умной матери, он  научился с детства  управляться со всем, даже делать вместе с сестрой домашнюю колбасу по вычитанным в книгах рецептам. Да и учась в университете, Витька, как и некоторые его товарищи, старались подрабатывать, хотя это было не так принято, как  затем в последующие годы. Он полгода работал ночным сторожем в санатории для пограничников на берегу моря, чтобы оплатить учебу на курсах по изучению испанского языка, который стал очень популярен после событий на Кубе. Преподавали там политический эмигрант из Испании и репатриант из Аргентины. Язык оказался для Витьки таким легким, он им так увлекся, что стал его знать лучше своего французского и английского, которые были основными языками на факультете. Руководство курсов это заметило и в связи с большим ростом его популярности в городе,  Витьке предложили уже преподавать, не дав ему окончить последний третий год учебы. И Витька стал преподавать, уступив место сторожа одному из своих товарищей по комнате. Поэтому работу в поле Витька переносил не трудно, помогал всегда отстающим от нормы товарищам, особенно своей девушке-горожанке, тянувшейся позади всех за своим рядком, оканчивающимся у горизонта. Чтобы сильно не отставать, он становился у рядка уже рядом с ней, и они вместе, и иногда и втроем с помощью преподавателя, выходили даже в «передовики».
 
А студенческие годы тех лет были немыслимы без поездок на месяц в колхоз помогать убирать урожай. Ездили с первого курса до пятого выпускного все студенты, и только лишь медицинская справка могла  освободить от колхоза. Но таких желающих было мало, поэтому к поездкам готовились, вооружаясь соответствующей одеждой и обувью. И этих поездок ждали, потому что в колхозе была совершенно другая жизнь, там зарождалась студенческая дружба, а работа на поле хорошо показывала, кто на что горазд. Колхозная эпопея Витькиной любви претерпевала все испытания: холодные утренники, дневную жару, удобства «за клуней»  в туалете из ботвы кукурузы, работа с утра  до захода солнца. Но все это вознаграждалось вечерними свиданиями под луной, жаркими поцелуями и объятиями. За годы студенчества пришлось тянуть километровые рядки кукурузы, которая на  богатой земле Одесщины  росла выше Витькиного роста, убирать виноград и давить его голыми ногами в больших емкостях для вина, стричь овец, запах от которых пропитывал всю одежду и еще долго держался по возвращении в общежитие, убирать за трактором картошку, выдергивать бурак и бросать его на арбу…   Несмотря на довольно тяжелый для горожан труд, всегда были слышны шутки, анекдоты и студенческие озорные песни, которые приходили не известно откуда и сочиненные не известно кем. Но их распевали обычно в кузове машины, увозивших их с поля в колхозную усадьбу, где столы уже накрыты и горками высился пышный домашний хлеб. Колхоз всегда хорошо кормил студентов: кухарка вместе с изъявившей желание работать на кухне студенткой разливали горячий с мясом  вкусный борщ, разносили в стаканах сметану, домашнее масло и мед утром на завтрак, пекли вкусные пирожки… Одним словом, свежий воздух,  труд и здоровая пища «от пуза»  давали о себе знать: все были загорелые, румяные, поздоровевшие, некоторые набравшие даже вес.
 
Как правило, бригадир устраивал прощальный обед от колхоза, привозил бочонок вина, благодарил за помощь. Деньги тогда студентам никогда не  платили, не было особенно никаких поощрений за  работу с утра  до вечера, но возвращение в общежитие в кузове грузовой машины  с песнями после празднования окончания работы в колхозе с бочонком вина осталось у Витьки приятным и незабываемым воспоминанием  на все последующие годы. Бывали случаи, когда еще несколько дней после такого празднования болела голова, а упоминание о вине вызывало очень болезненную реакцию.
Работа в колхозе сближала многих девчонок, особенно первокурсников, которые по возвращении становились близкими подругами, а также тех немногочисленных ребят, которые уже не боялись девчат и становились их «подружками».

                В  ДОРОГУ!

После медового месяца у себя в родном поселке, пристроив затем молодую жену на работу в вечерней школе для рабочей молодежи в одном из пригородных поселков в сорока минутах езды на электричке от ее дома, Витька вернулся в Одессу заканчивать последний пятый курс. Затем, как и его молодая жена, он должен был получить направление на работу, которую должны были ему предложить по месту работы жены. Если бы его жена не работала или была без высшего образования, то Витьку могли направить в любую точку Украины, и жена должна была следовать за ним. И здесь не  имело значения, едет ли жена за мужем или муж за женой: все решало высшее образование, обязательная в течение трех лет работа по направлению в селе, где остро чувствовалась нехватка учителей иностранных языков. И Витька это хорошо знал и готовился преподавать в школе бок о бок со своей любимой половиной.

Перед зимней сессией шел последний семинар по научному коммунизму. Витька как раз делал доклад, как дверь внезапно открылась, и вошел работник деканата, который взволнованным голосом назвал Витькину фамилию и фамилии еще двух девчонок-отличниц, которых срочно вызывают в ректорат. Прямо с семинара, упрятав все конспекты в портфель, они быстро отправились к декану, который был также немного взволнован. – «Звонили из Москвы. Вам троим срочно нужно выехать туда, чтобы послезавтра там быть. Вас будут встречать на вокзале. Слушайте внимательно объявления по радио» - коротко объявил им декан.
 
Этот вызов Витька ждал давно, так как еще два года назад он вместе с другими отличниками был рекомендован  для работы переводчиком заграницей. Но все-таки такая неожиданность приятно его разволновала: увидеть вдруг собственными глазами чужую страну, ее жителей, говорить с ними, работать переводчиком – что может быть еще более интересного и захватывающего для  студента? В ту пору Советский Союз помогал многим странам строить социализм и посылал туда многих специалистов, которые, как правило, не знали никакого иностранного языка. Поэтому  с ними всегда ездили переводчики, оформленные соответствующими заинтересованными министерствами.

Сборы были короткими. Несмотря на то, что выехать нужно было в тот же день вечером, девчонки, которые были местные, обзавелись увесистыми сумками и торбами с разнообразной провизией, словно им предстояло жить в Москве целую неделю. А Витька сложил в свой желтый кожаный портфель все, что имел – трусы и майку на смену, рубашку, полотенце да зубную щетку с коробочкой мятного зубного порошка.

Поездка была не утомительной, хотя  в дороге они находились немного больше суток. На Киевский вокзал поезд прибыл в одиннадцать часов вечера. Действительно, по громкой связи они услышали, что их ждут на выходе с правой стороны вокзала. Не успели они выйти за его порог, как тут же были встречены солидным пожилым человеком, пригласивших их в недалеко стоящую черную «Волгу»: нужно было срочно явиться на Старую площадь в ЦК КПСС на инструктаж  специальным работником аппарата.

Витька был удивлен четкой и слаженной работой высшего партийного органа, внушающего уже само по себе невиданный пиетет, уважение, непоколебимую веру и беспрекословное  повиновение. Представьте себе на минуточку: оказаться в ЦК партии, пройти по тихому таинственному коридору вдоль высоких дверей кабинетов, где так поздно вечером еще шла работа, где ненавязчиво звонили телефоны и почти бесшумно деловито перемещались работники всех рангов!

Суть получасового инструктажа сводился коротко к следующему: быть бдительными, вести себя как подобает советскому человеку – строителю коммунизма, никаких знакомств с  иностранцами, обо всем докладывать своему руководителю и т. д. в том же духе. Затем они подписали рабочий контракт с Министерством здравоохранения, согласно которому двадцать процентов от суммы заработной платы в валюте будут идти на именную сберегательную книжку в рублях. То, что он будет получать девятьсот динар,  ему еще ни о чем не говорило, но подсознательно он понимал, что это будет хорошая сумма, осознание которой придет позже. А в тот момент все делалось и подписывалось быстро, без вопросов и пояснений, понимая, что так надо. После инструктажа их  деловито усадили опять в черную «Волгу» и повезли в аэропорт: самолет улетал в три часа ночи. Витькин путь лежал в незнакомый далекий Алжир, где произошла революция, приведшая к провозглашению независимости в 1962 году.   А Витька вместе с сокурсницами улетал  в декабрь 1963 года с большой группой советских врачей, направляемых на помощь освободившемуся от французского колониализма Алжиру, который покинули практически все специалисты.

Витьке никогда до этого не приходилось летать на самолете, и Внуковский аэропорт его просто поразил всем своим видом, большим холлом с регистрационными стойками, но не столь многочисленными пассажирами: в то время летали заграницу в основном правительственные делегации да редкие группы туристов – функционеров и партийных работников различных рангов. Беспартийные в их составе были редким исключением. Еще до посадки они освободились от всего лишнего, отдав продукты работавшей в холле уборщице,  себе оставили лишь немного колбасы на всякий случай перекусить в самолете, если проголодаются. Они не знали, что в самолете, который их увезет в жаркие солнечные края, их будут несколько раз кормить. Именно на борту ИЛ-18, в то время главном судне Аэрофлота на международных линиях, Витька впервые узнал вкус черной икры.  Той самой «чернятины» в бочке, которую в детстве он видел в магазине своего родного поселка в первые после военные годы,  и благородной красной рыбы, название которой он даже еще не слышал, совсем не похожей на покрытую ржавчиной соленую селедку в бочке.

Но это будет в полете, а сейчас их пригласили в автобус, который направился непосредственно к трапу самолета, прогревавшего свои моторы. Стоял декабрьский тридцатиградусный мороз, дул сильный ветер, что Витька почти замерз, медленно поднимаясь по ступеням к двери кабины, где стоял пограничник и проверял паспорта. Полет проходил с промежуточной посадкой в Белграде, хотя в основном в Африку летали через Париж. Витьке все было ново, интересно и не было никакой тревожной мысли, что он не справится с переводом. Учась в одном из сильнейших вузов страны по подготовке специалистов по иностранным языкам, он был отличником, хорошо говорил на языке Мопассана, Флобера, Стендаля, Бальзака и Сент-Экзюпери. И хотя ему ни разу не приходилось встречаться с «живым» французом и с ним поговорить,  он был готов сразу вступить «в бой» при необходимости. Но эта необходимость испарилась, как туман: когда самолет пошел на посадку, у него совершенно пропал голос, и хорошо, что он был не единственный переводчик.

Можно представить, какое  было Витькино изумление, когда в зимнем пальто и теплых ботинках он, как и все остальные, спустился с борта самолета в автобус среди одетых по-летнему служащих  аэропорта и цветущих повсюду роз, мимозы, магнолий, стоящих вокруг, как часовые, вечнозеленых раскидистых пальм: на табло было 24 градуса тепла! Такая быстрая перемена ландшафта и климата поразила Витькино воображение, даже не предполагавшего, что за каких-нибудь  несколько часов можно оказаться в совершенно новой загадочной стране!

                ЗАГРАНИЦА

Отель, в котором поселили всю советскую делегацию (сто врачей и четыре переводчика), находился в центре столицы и поразил Витьку  не только интерьером, но и подземным гаражом: он видел, как машины заезжали в открытую дверь на первом этаже гостиницы и затем проваливались под землю! Витьке это казалось настоящим чудом и, когда потом будет не раз приезжать в столицу и останавливаться в этом отеле вместе со своим шефом, он увидит бесшумный лифт и просторное  со многими машинами подземное пространство, где будет оставлять машину и их шофер. Здесь Витька впервые познакомился и с биде и его функцией, которое проживающий вместе с ним врач из-под Полтавы  использовал не по своему назначению, что Витька, краснея, вынужден был по этому вопросу обратиться к служащему отеля.

После инструктажа в Посольстве и выдаче на руки аванса в алжирских динарах, все ринулись в магазины, чтобы приобрести себе соответствующую летнюю обувь и одежду, так как все одеты были по-зимнему, это во-первых, и, во-вторых, нужно было приобрести что-то иностранное, так как своя одежда выглядела несколько экзотично в этой стране. Все сразу же купили себе нейлоновые плащи, которые дома тогда были редкостью и считались шиком. Витьке попался больше по размеру, но он был счастлив. Правда, такие плащи в Алжире носили только простые люди, но это на первых порах никого не смущало. А сколько было обуви!  Просто глаза разбегались от  невиданного количества моделей женской и мужской обуви на витринах магазинов. Представьте себе по обеим сторонам двери большого магазина  во всю стену витрины, одна из которой с женской, а другая мужской обувью! В это время дома можно было купить серийную однообразную пару обувки, как правило, единственную, красующуюся  на универсальной небольшой витрине местного универмага. А какое было обращение продавцов с покупателями! Вас усаживали в кресло, снимали с ваших ног вашу обувку и примеряли ту, которую вас заинтересовала. Если она вам по какой-то причине не подходила, вам выносили другие пары обуви, снимали и одевали на ваши ноги до тех пор, пока вам она не понравится. А нравилось по большому счету все! Да и как могла не нравиться модная во всем мире французская обувь человеку, впервые ее увидевшую не только на картинке журнала, но и на своей собственной ноге?!  После такого обслуживания не купить было невозможно, поэтому Витька обзавелся сразу несколькими элегантными туфлями и сандалиями, постепенно превращаясь в обыкновенного европейца, которого можно было еще встретить среди местного арабского населения. Правда, со временем, по мере строительства социализма такое обслуживание  постепенно превратилось в анахронизм, и клиент должен был сам себя обслуживать, ожидая, когда продавец соизволит принести  ему следующую модель для примерки.

После знакомства с представителями Посольства и получения аванса большая Витькина делегация разъехалась по разным городам и весям этой незнакомой африканской страны. Он и еще одна опытная переводчица из Москвы  остались при руководителе, солидного вида враче из Одессы, при котором состоял в качестве заместителя представитель КГБ, довольно общительный и неплохой человек «кавказкой» внешности. В составе делегации были специалисты из разных республик, но для любого иностранца все мы были русские: ему было сложно понять, что мы советские, но не русские.

Город, в котором осталась работать в крупном больничном комплексе наибольшая группа врачей вместе с шефом, его заместителем, Витькой и главной переводчицей, был расположен на Средиземном море. Всех поселили в многоэтажках, в квартирах уехавших французов, почти у самого моря, под шум волн которого  все засыпали и просыпались. В соседних подъездах жили бедуины, которых после революции стали переселять в освободившиеся от французов квартиры, в которых ванные комнаты они нередко использовали для мелкого рогатого скота. Повезло и еще одной группе врачей, обосновавшихся в небольшом городке тоже на море с самым длинным песчаным пляжем, служившим до революции курортом для французов из метрополии. Сюда на праздники (а их было много, так как праздновали и советские, и арабские!)  съезжались наши специалисты из других мест, чтобы отдохнуть у моря, повидаться друг с другом и обсудить свои профессиональные дела.

Витькина делегация специалистов была одной из первых, приехавшая на помощь алжирскому народу. Вскоре он узнал, что кроме них здесь начали работать и кубинские врачи, не так давно приехали несколько врачей из Федеративной Германии, с которыми отношения были всегда настороженными, но не натянутыми, работали несколько болгарских специалистов.
 
Встреча нашей делегации представителями ФЛН (Фронт Национального Освобождения), пришедшего к власти после революции и получения страною независимости, была  горячей и бурной. Они искренне благодарили Советский Союз за помощь и старались делать все возможное, чтобы нас хорошо разместить, накормить, устроить. В самом престижном в городе кинотеатре состоялась бурная встреча наших специалистов алжирскими властями. Зал был переполнен до отказа, так как впервые приехали русские, о которых по большому счету мало кто знал в это колониальной стране. После вступительной речи ответственного представителя местных властей, бурными  аплодисментами было встречено  выступление  руководителя нашей миссии, речь которого переводил Витька, так как главная переводчица уехала по делам в столицу. Это был его первый публичный перевод, который он запомнил на всю жизнь. Он стоял на громадной сцене  забитого до отказа  алжирцами зала  с трясущимися от страха коленками и старался  донести до собравшихся  слова советского представителя. Его речь была не долгой и по этому случаю не слишком трудной для перевода. Когда он закончил, зал разразился бурной овацией. Находившаяся в зале француженка, оставшаяся работать в  медицинском центре  старшей медсестрой, похвалила Витьку за хороший перевод, обратив внимание на одну ошибку, которую он больше никогда в дальнейшей своей работе уже не совершит.

Первое время Витьке было трудно привыкнуть к  индивидуальным особенностям речи алжирских собеседников в силу  их различного владения французским языком, в  котором употреблялось много арабских слов, что ему приходилось нередко переспрашивать. Но по истечении трех-четырех месяцев работы, разговаривая с тем или иным алжирцем, особенно с обслуживающим персоналом, он мог понять, что хотят, даже не выслушав до конца собеседника. Все это к Витьке пришло очень быстро, так на работе он постоянно общался со своими алжирскими сверстниками, которые его быстро научили различным языковым местным премудростям, включая, естественно, мат: ты должен понимать, говорили они, ругают тебя или нет. Они давали ему читать бульварные и полицейские романы, в которых таких «премудростей» было хоть пруд пруди. Он не всегда их понимал, но его друзья не скупились на пояснения, хохоча до упаду над его произношением соответствующих арабских аналогов.
 
На первых порах ему, как и другим переводчикам, приходилось работать вместе с врачами на приеме больных или с дежурным врачом ночью, стоять у операционного стола, а не только заниматься административными делами и переводить встречи с руководителями города, полиции и т. д. Он видел операцию на сердце, удаление аппендикса, но пользы от его перевода ни было никакой: от всего увиденного он был в ступоре, а ассистирующие врачу опытные медбратья  справлялись и без перевода. Очень быстро наши врачи стали пользоваться необходимыми французским словами, а алжирский персонал  русскими, и необходимость в присутствии переводчика отпала сама по себе. Но однажды Витьку и дежурившего вместе с ним врача поразил один случай, который у нас в Союзе посчитали бы бесчеловечным, диким: привезли тяжело больного, почти умирающего мужчину, которого нужно было срочно оперировать, но приемный покой его не принимал из-за того, что при нем не было страховки. Служащий пояснил, что без денег ему не могут оказать помощь, несмотря на горячий протест нашего врача. Для нас, советских людей, это было не понятно, но мы ничего не могли сделать: таковы правила оказания медицинской помощи в стране, которые мы прочувствуем сполна позже на себя после развала  нашей великой страны.

Первое время в Алжире после революции было неспокойно. То здесь, то там по ночам были слышны в окрестностях выстрелы, с включенными сиренами приезжала за врачами скорая помощь для оказания экстренной помощи поступившим в госпиталь раненным. Особенно неспокойно было в горах Кабилии, примыкавшей к столичному региону, где оасовцы (от  фр. ОАS – Organisation des Agents secrets- праворадикальная военная организация, которая боролась в Алжире и во Франции против предоставления независимости  алжирскому народу) не гнушались нападать и расстреливать санитарные машины, включая  совсем маленькие ситроенчики deux chevaux католических сестер милосердия. Но советскую миссию бог миловал, никто не был убит и даже ранен.

Главная переводчица работала с шефом миссии очень мало. Ее быстро перевели в другой город, так как на этом настояла жена шефа: переводчица была статной  красивой москвичкой лет под сорок и разъезды с мужем могли привести к непредвиденным обстоятельствам, это, во-первых. И, во-вторых,   арабская сторона высказала весьма корректно пожелание в пользу переводчика мужской стати, так как положение женщины в алжирском обществе того времени определялось устоявшимися хорошо известными цивилизованному миру вековыми мусульманскими обычаями.

Когда Витька стал работать с шефом всей медицинской советской миссии, штаб квартира которой находилась в г. Бон (вскоре в процессе арабизации ставшим Аннаба), в котором вскоре открылось советское консульство на вилле сбежавшего владельца-ювелира, расположенной на самом берегу моря  с большим внутренним двором, он побывал во всех уголках этой страны, где работали наши специалисты, улаживая с шефом разнообразнейшие возникающие по ходу проблемы как с местной администрацией, так и внутри коллективов наших врачей. Бывало, за неделю они проделывали по 10-15 тысяч километров на машине, небольшой R-4, предоставленной им алжирской стороной вместе с шофером. Витьке очень нравилось колесить по всей стране, особенно выезжать рано утром, когда из-за гор вставало во всем величии огромное солнце, предвестниками которого являлись косые гигантские блики играющих красок почти всех цветов радуги, превращающихся затем прямо на глазах в бесцветные яркие утренние лучи.

Однажды, возвращаясь с очередной поездки к себе в город, он увидел у дороги, огороженной колючей проволокой, группку детей что-то ищущих в тот вечерний час в траве. Ответ шофера на его вопрос, что они тут делают, привел Витьку и его шефа в смятение: - «Они ужинают» - беспристрастным голосом сказал он и добавил: -«ищут дикий чеснок». – « А почему колючая проволока?» - «А там мины. Итальянцы ими засадили целые поля».- «А ведь дети могут подорваться» - «Случается» - коротко ответил шофер. Потом все долго молчали, пока не заметили показавшийся у горизонта пункт нашего назначения. А эти минные поля будут разминировать немного позже наши саперы, колеся по ним специально для этого приспособленными танками.

Поэтому Витьку как переводчика руководителя советских врачей знали во всех департаментах страны, во всех комиссариатах полиции, мэриях, префектурах, министерствах, так как на прием к нашим врачам обращались все их  руководители, их семьи, знакомые. И все это делалось через Витьку, поэтому в любых инстанциях ему был обеспечен беспрепятственный доступ к начальству, если нужно было решить какую-нибудь проблему. Но Витькина работа этим не ограничивалась: в его обязанности входило также регулярное посещение с врачом тюрьмы, двух домов терпимости (французского и арабского), еще не закрытых новой властью. Этим врачом и переводчиком должен был быть обязательно мужчина. Даже на первых порах, когда Витьке приходилось работать с узкими специалистами на приеме, больные обращались к Витьке, особенно, если врачом была женщина.

Конечно, Витька очень скучал по своей любимой жене, медовый месяц с которой не раз будоражил его воображение. Письма доходили через посольство и не часто, за ними раз в месяц кто-то ездил или привозили с оказией. Иногда он мог дозвониться через Париж по телефону, где в родной город заранее приходила телеграмма с сообщением даты и часа разговора, который на переговорном пункте можно было ожидать часами, пока свяжутся между собой телефонистки и дадут линию. В целом он, как и все одинокие специалисты, жил в ожидании положенного ему через год отпуска, чтобы увидеться с родными и забрать к себе уже жену. А целый год у моря, на пляже, дома нужно было быть по сути одному со своими чаяниями, желаниями, потребностями. Малейшее отклонение становилось известно, все почему-то знал заместитель шефа по общественной и партийной работе. Витьке как-то очень понравилась белокурая немка, с которой он познакомился на пляже. В ней его привлек удивительно особый французский акцент и открытая улыбка. Поболтав с ней о том  о сем, он договорился с ней встретиться опять на пляже в другой раз, не преследуя никакой иной цели, кроме как провести вместе выходной. Но этому плану не суждено было сбыться: вечером его пригласил к себе «товарищ» и не советовал это делать. Витька, конечно, больше и не делал попытки встретиться с приятной девушкой, так как мог быть выслан в Союз по «моральным» мотивам, что могло потом ему очень тяжело аукнуться в его еще не сложившейся трудовой жизни. Тем более, что прецеденты уже были. В коллективе, где каждый на виду, заметили и любовную связь другой московской переводчицы с нашим врачом, и еще одной переводчицы из другого городка с его мэром, у которого она была согласна стать даже третьей женой, но которую вскоре под предлогом удалось вызвать в посольство и тут же отправить в Союз. Одним словом, все одинокие специалисты должны были быть аскетами и завидовать приехавшим супружеским парам. Мужчинам было намного легче, чем женщинам, так как арабки в своей массе не красивые, но среди них попадались, хотя очень редко, и настоящие красавицы. А  наши женщины не могли оставаться равнодушными при взгляде на них красивых стройных арабов, которые были без ума от европеек, особенно блондинок.
 
Витьке показалась совсем непонятной и рекомендация «товарища» возвращаться вместе со всеми на автобусе домой, а не садиться в машину к иностранцам. Дело в том, что Витьку в силу его профессии хорошо знали некоторые иностранные врачи, которые работали бок о бок с нашими специалистами, но на разных этажах и разных отделениях большого больничного комплекса. Хочешь, не хочешь, а нашим специалистам приходилось решать с ними некоторые профессиональные вопросы и без Витьки тут не обходилось. После рабочего дня все наши собирались у выхода и ожидали приписанный  к ним автобус. В это время мимо проскакивала на машине то уже знакомая врач итальянка, то медсестра француженка, то немец врач. И завидев стоящего Витьку в ожидании автобуса, они притормаживали, открывали дверцу и приглашали Витьку в машину, чтобы подвезти его в центр города или  почти к дому, где он жил, потому что все иностранцы проживали в одном, собственно, районе города в апартаментах  высотных зданий или виллах на берегу моря. И Витька с удовольствием к ним садился, по пути весело болтая с ними по-французски, но  затем он стал избегать и подобных приглашений.


                МСЬЕ, РАЗВЕ ВЫ НЕ ФРАНЦУЗ?

Этот вопрос, который ему задала седовласая француженка, хозяйка большого книжного магазина, услышав, как Витька спросил негромко у сопровождавшего его врача, нравится  ли книжка, которую он выбрал, чтобы купить, он запомнил навсегда. Естественно, он спросил по-русски. При входе же в магазин он по-французски поздоровался, спросил разрешения посмотреть книги, перекинулся еще двумя-тремя с ней фразами. Это была большая хорошо иллюстрированная  книга о ночном Париже с его знаменитыми кабаре, известными комиками, артистами, завсегдатаями, уличным арго. Ничего подобного до сих пор Витька не видел, и ему захотелось ее купить, хорошо понимая, что на таможне ее отберут. А может быть удастся провести, чем черт не шутит.  И когда хозяйка услышала иностранную речь, то была изумлена и задала ему этот вопрос, смысл которого Витьку окрылял многие последующие годы. – «Нет, мадам, я не француз» - «Тогда Вы англичанин» - «Что Вы, конечно, нет» - рассмеялся Витька. – «Вы немец?» - продолжала допытываться милая старушка, разглядывая элегантного молодого человека  с затемненными стеклами очков в черной оправе. – Витькин ответ «Я – русский, из Советского Союза» поверг француженку в изумление: до этого она не встречала русских в ее городке, а тем более прекрасно говорящих на французском языке!

В последующие годы он не раз будет удивлять встречающихся на его пути французов знанием их языка, литературы, искусства. Тут ничего не поделаешь: этому  Витьку хорошо учили в свое время в университете. Кроме того, у него была способность быстро усваивать интонацию и произношение той местности, в которой ему приходилось бывать. Например, в Одессе у него была одесская интонация, и он ей специально не учился: просто так вокруг говорили, и он мог сойти за настоящего одессита. Позже в Москве, куда он поступит в аспирантуру, он с легкостью будет говорить по-московски, а вернувшись к жене на Украину он заговорит уже с украинским местным акцентом. Все это получалось у Витьки как бы само собой.

С шефом приходилось работать много: сто врачей были разбросаны почти по всей стране, и нужно было всех посещать, со всеми властями договариваться, что-то просто выбивать, решать проблемы поставки медицинского оборудования на департаментском и министерском уровнях и т.д. Ну, что и говорить, иногда, вернувшись к себе в квартиру, Витька падал от усталости, а в голове прокручивались на французском языке все разговоры, споры, дискуссии дневных встреч с  алжирскими товарищами. Не обходилось иногда и без казусов, когда дипломатично нужно было спасать ту или иную сторону от лишней эмоциональной реакции по обсуждаемому важному вопросу. Как-то директор департамента здравоохранения д-р Бада не очень соглашался на долевую поставку необходимого медицинского оборудования, что Витькин шеф не сдержался и выразился чисто по-русски,  покачивая при этом   раздраженно головой. Алжирец с ожиданием позитивного ответа от шефа вопросительно смотрел на Витьку, который, естественно, не решился перевести красочное русское изречение в его адрес, хотя прекрасно мог был это сделать. Ему пришлось тут же выкручиваться с переводом, что в итоге оба собеседника одинаково стали покачивать головой, но каждый со своим смыслом.

Такая интенсивная переводческая работа, постоянно звучащий на французской волне элегантный красно-белый транзисторный радиоприемник (в Союзе тогда только появилась не очень уж красивая «Спидола»), одиночные побеги в кинотеатры без посторонних, чтобы не переводить, а слушать без помехи французскую речь, продолжительная болтовня в свободное от работы с шефом время с приятелями, хорошо говорящими на французском языке -  все это привело к тому, что Витьке стали сниться сны на французском языке. Проснувшись, он мог пересказать все, что говорилось во сне. И в последующие многие годы, работая в вузе, он будет видеть их только «по-французски». Витька настолько освоился с французским языком, что без труда читал различные рецепты, справки, документы, написанные врачами иностранцами (в том числе и французами) от руки. На минуточку можно только представить, какой врачебный почерк вообще, а тем более француза или араба! Но Витька с этим справлялся неплохо, приобретя за время работы с врачами большой опыт, что некоторые из них шутили, говоря, что он уже стал настоящим фельдшером, что ему осталось только сдать экзамены и  получить диплом. А если без шуток, полученные от общения с врачами знания ему очень помогли в дальнейшей его жизни,  в  том числе и в воспитании детей. Что не говори – ты переводишь, узнаешь новое, берешь все полезное, постоянно совершенствуются твои знания, которые ой как  нужны в повседневной жизни, особенно когда приходится сталкиваться по необходимости с современными врачами.

Безусловно, Витьке нравилось работать переводчиком, он познавал новый мир, новый народ, его культуру, традиции, которые были совсем не такие, совершенно отличные от  культуры его народа, от русских традиций. Витька, как и другие наши специалисты, особенно шеф, не могли долго привыкнуть к тому, что те или иные достигнутые в результате переговоров решения, алжирские товарищи просто забывали или совсем не торопились выполнять, держать свое слово, как это принято в нашей культуре. Но со временем пришлось смириться с этой свойственной арабскому миру чертой, решения многих проблем достигалось другими методами, что ставило часто наших алжирских друзей в затруднительное положение.

Освободившийся от французского колониализма Алжир продолжал еще жить по устоявшимся законам и правилам метрополии. Поэтому  руководство и местные жители относились к иностранцам, в том числе и к русским, с укоренившимся у них с рождения особенным пиететом. Не все французы уехали во Францию, остались, безусловно, прежде всего, те, кто являлся потомками первых колонистов, родившихся и выросших уже в Алжире. Как правило, это были хозяева отелей, всевозможных магазинов, больших транспортных компаний, гаражей и прочее. Местные «бизнесмены» держали небольшие лавчонки, где можно было купить различную мелочь по дешевке, свежие овощи, фрукты, простую недорогую одежду с национальным колоритом. Но везде отношение к клиенту было доброжелательное и в высочайшей степени внимательное. Вам никогда не продадут товар с дефектом или не свежее мясо, например. На первых порах все это поражало, так как  дома нужно было смотреть в оба, чтобы мясник не подсунул под кусок мясо большую кость. А здесь вырезались малейшие жилочки, на другой день мясо продавалось уже по сниженной цене. А с каким недоумением смотрел продавец на  жену нашего специалиста, которая хотела купить кость голяшки, чтобы приготовить холодное! Костей вообще не было видно, они выбрасывались или, если вы их случайно заметите, дадут совершенно бесплатно.

Витька ходил по магазинам, как в музеи: все было ново, интересно, красиво. Он не стирал ни рубашки, ни брюки, а покупал всегда все новое, элегантное и модное. На питание у него уходило не более 150 динар при зарплате в 900  долларов (1динар равнялся тогда  1 доллару), на остальные готовил подарки жене и всем своим родным и откладывал на покупку машины. Представляете? Машины!  Он  купил «Москвич» за четыре месяца, а черную «Волгу» можно было купить за шесть-семь месяцев своей зарплаты. Но Витька выбрал только что поставленный на конвейер новый белоснежный «Москвич 408», который станет единственным в городе, когда он начнет на нем ездить. А  покупать «Волгу» он  постыдился: ведь на ней  дома ездили только партийные руководители.

Особая страсть была у Витьки к французской эстраде. Он купил портативный  магнитофон, на который ему хозяин записал всех современных известных звезд французской эстрады  (Далида, Холлидей, Сильвия Вартан, Шейла, Азнавур, Адамо и многие другие, которые спустя уже полвека не сходят со сцены и остаются его любимцами), затем  четырехдорожечный «Филипс» - модели, о которых у него дома даже не имели понятия, а таких отечественных не было еще и в помине. У себя дома он бесконечно слушал эти записи и знал наизусть почти все песни.

Но самыми интересными были приемы по случаю знаменательных дат, национальных алжирских и советских праздников, например, 1 Мая, Дня Победы, 7 ноября и других. Приемы устраивались или в консульстве, или на вилле наших специалистов, приглашались руководители местной власти, шефы кубинской, болгарской, немецкой и итальянской  медицинских миссий, которые оказывали также помощь Алжиру. Витька всегда сидел рядом с шефом, который ему нередко говорил, чтобы он не пил, когда произносили тосты. Но как было не попробовать французские элитные шампанское, коньяк и другие напитки, которыми в избытке были уставлены столы? Конечно же, Витька все пробовал, не забывая переводить речи. Он был даже глубоко уверен в том – он в этом убедился уже даже на практике - что, когда выпьет, то перевод льется сам собой. Действительно, все тосты, выступления не представляли Витьке никакой трудности для перевода, так как выступающие, как правило, говорили с пониманием  присутствия переводчика. На одном из таких приемов  подвыпивший  болгарин произнес большую речь, не удосуживаясь делать паузы. Когда он закончил говорить, Витька, который только в общих чертах уловил смысл, так как не владел болгарским языком, всю его речь перевел одной фразой, за что получил бурные аплодисменты присутствующих.
 
На приемах, которые устраивали алжирские товарищи по случаю своих национальных праздников, было всегда весело, шумно. Столы были уставлены многочисленными национальными блюдами, особенно сладостями, а кульминацией приема служил всегда зажаренный на вертеле барашек. Никакого спиртного на столах, естественно, не было, зато стол ломился от бутылок различных лимонадов и колы. То же самое Витька наблюдал и на свадьбе, куда его пригласили вместе с шефом родственники жениха и невесты. Празднество происходило на двух разных половинах дома, мужчины на одной, а женщины на другой. Лишь к концу праздника удалось увидеть невесту, и то только в общих контурах ее фигуру, так как по местным обычаям у нее были открыты только глаза. Вообще, в обычной жизни так одевались только зрелые женщины и молодые замужние, если так хотел муж, а молодежь уже была приобщена французами к цивилизованной  европейской одежде.  Для Витьки они были все одинаковы и на его вопрос к знакомому алжирцу, как он узнает свою жену, тот со смехом ответил, что он ее узнает из сотни так одетых  женщин и не спутает ни с кем, что крайне удивило Витьку.

Работая с шефом или по его заданию с каким-либо из наших специалистов, Витька по большому счету  имел достаточно свободного времени, если был не в отъезде.  Он с удовольствием убегал в кино или на пляж, приглашал к себе домой своих ровесников-алжирцев, с которыми  ему приходилось общаться и даже работать, угощал их борщом и котлетами, так как сам занимался кухней (пригодился опыт студенческой жизни в общежитии!), сидел с ними на летних террасах уличных кафе, попивая кофе или колу. Общение с друзьями служило достаточно быстрому усвоению специфики французского языка в этой стране, что он сам то и дело вставлял арабские слова в свою речь: просто так было принято говорить, и не более. Но он никогда  (да этого от него и не требовалось) не был ни у кого (конечно, кроме шефа)  «на посылках»: все старались обходиться сами, общаясь французскими инфинитивами или просто набором слов, которые алжирцы (особенно торговцы) хорошо понимали. Даже секретарь парторганизации, статный плотный мужчина лет под пятьдесят, врач-офтальмолог, задумав подстричься, только попросил Витьку  сказать ему на французском языке фразу «не очень коротко» (па тро кур), которую он  запомнил, повторив ее несколько раз. Но какой злой он был на следующий день! Он с возмущением атаковал Витьку, упрекая его в том, что тот его обманул: он был пострижен почти под машинку!  Выяснилось, когда Витька у него уточнил, что он говорил парикмахеру, и оказалось, что доктор забыл первое слово «не»!  Усаживаясь в кресло, он сказал «очень коротко», что и делал мастер. Видя, что тот у него убирает очень много прически, он настойчиво повторил несколько раз свою просьбу, на которую мастер с пониманием реагировал. И для него было совершенно непонятно, почему клиент ушел от него почти в бешенстве: ведь он делал то, что тот просил!

Вообще, забавных происшествий с нашими специалистами было не счесть и, когда они о них рассказывали, все  веселились до коликов в животе, не забывая по случаю вставить свое слово, рассказать анекдот или тоже не мене забавную историю.

Но произошло одно совсем не смешное, а трагическое событие, от которого, правда, никто из специалистов не пострадал. Однажды ночью в городе прогремел сильный взрыв, что зазвенели стекла  у наших живущих на окраине города у моря специалистов, затем  стали раздаваться взрывы потише, которые не смолкали всю ночь и до полудня.. Через считанные минуты завыли сирены скорой помощи у подъездов дома, приехавшей за врачами. Витька с шефом  срочно выехал на машине к порту навстречу не умолкающим разрывам снарядов, где совершенно близко жила другая группа наших специалистов. Под падающими осколками удалось пробраться к их дому, который, к счастью, не пострадал, и убедиться, что все были живы и не ранены. Днем выяснилось, что водолазы взорвали большой корабль «Звезда Александрии», направляющийся с оружием в одну из ближневосточных стран, где шли боевые действия. Пробираясь вместе с шефом к дому врачей под подающими со всех сторон осколками снарядов, Витька не отдавал себе отчет в том, что мог быть убитым: об этом некогда было даже подумать. К отъезду домой он будет награжден Почетной грамотой посольства СССР в Алжире за  большую помощь алжирскому народу.

Довольно разнообразный и нередко интенсивный стиль жизни не оставлял Витьке много времени для  скуки. А в трехчасовой обеденный перерыв (с 12 до 15 часов) он плавал в море, загорал на пляже, который был в нескольких сотнях метров от дома, и просто отдыхал. Но очень хотелось домой, к своей жене, которую он мог забрать к себе только через год работы, когда ему дадут отпуск. Он скучал по своей стране, своим родным, свой русской природе. Здесь, за границей,  ему было хорошо, комфортно, интересно. Но в выходные дни он уходил бродить по тесным улочкам этого прибрежного района, где он жил, восхищаясь уютными, как сказочными, небольшими виллами, утопающими в ярких цветах магнолий и мимозы, в которых раньше жили французы. Эти прогулки ему несли душевный покой, позволяли оставаться наедине со своими мыслями и мечтами, не мешали грустить по дому, по родному краю.

                ОТПУСК

Витька отмечал карандашом дни на календаре, остававшиеся до желанного отпуска. Он давно уже приготовил чемодан подарков, зачехлил транзистор и портативный кассетный магнитофон на батарейках, которые поразят воображение соотечественников свой элегантностью и красотой. Да он весь сам превратился в настоящего денди во всем французском, включая  надвинутую набекрень кожаную шляпу а ля Джонни Холлидэй. Он был молодой (только 21 год с половиной) стройный и весьма симпатичный парень, на которого обращали внимание девчонки еще в общежитии. Ну, а сейчас… А сейчас он об этом даже не думал, он почувствует их внимание на себя позже, когда вернется насовсем домой и начнет работать в университете.
 
С невообразимой радостью скорого возвращения в родные края, к родным и близким людям, к своей жене он выехал, наконец, в столицу, где в посольстве ему должны были выдать билет на самолет и отвезти в аэропорт. Перед отъездом в аэропорт он побродил по магазинам и так как у него оставались динары, он решил купить в одном из богатых магазинов готовой одежды понравившийся костюм из тонкой шерсти  светло серого цвета, который сидел на нем, как на модели. Единственное, что брюки были немного широковаты в поясе, а рукава длинноваты. Он с сожалением объяснил хозяину, что по этой причине он не может его купить. И каково было его удивление, когда тут же на месте его всего молниеносно измерили, и через полчаса  костюм  сидел на нем совершенно безупречно.

Радости от встречи с женой и родными у него не было предела. А какие подарки!  Посмотреть на них  сбегались все соседи. Женщины восхищались шубками, кофточками и свитерками  для жены, а мужчины причмокивали языком, разглядывая транзистор и  магнитофон, на который можно было даже записывать, а затем просушивать их разговоры! Все получали от Витьки в подарок  пластмассовую с пастой ручку Bic, а трехцветные ручки он приберег для самых близких своих знакомых.  В Союзе еще такого не было. Кроме того, Витьке пришлось привыкать с трудом к кукурузному хлебу и булочкам, которые после посещения Н.С.Хрущевым Америки и его восхищением там кукурузой, вытеснили привычные мучные изделия. Натуральные крупы или макароны можно было купить только по норме по месту работы. Это был как раз тот период, когда население начало чувствовать недостаток продовольственных продуктов в стране.

Жене стоило больших усилий на работе, чтобы ее отпустили с ним уехать: никак не хотели давать характеристику, без которой невозможно было оформить документы и которую пришлось в прямом смысле слова вырывать у директора школы. Естественно, не потому, что она была не заменима, а по каким-то другим, видимо, причинам.

Отпуск промелькнул быстро, как один день, и Витька уже с женой снова возвратился в Алжир. Ему, как и всем семейным парам, предоставили тотчас трехкомнатную квартиру со всей необходимой мебелью на четвертом этаже, лоджия из холла которой выходила прямо на море. Жена, проводив его на работу, занималась кухней, консультируясь у других неработающих жен, живущих рядом. Выйдя за Витьку замуж, она не умела даже сварить манную кашу, а здесь она научилась готовить многие очень вкусные блюда. И как было не готовить, если кругом обилие прекрасных свежих продуктов, овощей, фруктов! Достаточно было спустить с этажа на веревке корзинку с деньгами, и проезжающие не раз мимо дома продавцы с нагруженными всякой всячиной тележками загружали ее всем, что ты захочешь. И всегда только отборным продуктом. Не было случая, чтобы кто-то из них продал вчерашние, например, мандарины с подвядшими немного листиками: всегда только свежие, а  вчерашние продавались уже по сниженной цене. А в лавке возле дома можно было купить продукты и без денег, если Витька с женой возвращался с прогулки без кошелька, или вообще расплатиться через неделю или через месяц. Правда, Витька  к этому  не прибегал, так как он в деньгах не нуждался, а машину, холодильник и большой телевизор он уже оплатил и получил на них квитанции. По возвращении домой все это он получит в специальных магазинах, носивших красочное название «Березка», в которых отоваривались приехавшие из-за рубежа специалисты по так называемым бонам. Именно в этих магазинах продавали разнообразные импортные товары, которые стоили очень дешево (на чеки, разумеется).

В выходные дни Витька с женой прогуливались по городу, ходили в кино, покупали различные вещи для себя и для родных. Как в лавке Мохаммеда у дома, в любом магазинчике города можно было купить и без денег, а потом их принести, договорившись с хозяином. Все это удивляло наших специалистов, но когда Витька спросил у одного француза, державшего большой магазин элитной одежды, не боится ли он, что ему не вернут деньги, он, рассмеявшись, ответил: - «Конечно же, не боится. Ведь Вы русские, и Вас все в городе знают». Безусловно, никто ни разу не злоупотребил доверием  местных продавцов, которые с уважением  относились к советским специалистам: ведь русские давали им неплохой доход, скупая самые дорогие (для местного населения и довольно дешевые для нас) костюмы, пальто, шубы, обувь и т.д. Работавшие вдвоем муж и жена увозили их потом в десятке  огромных чемоданов в Союз, где в это время хорошую вещь или обувь можно было купить только в Москве, выстояв в  ГУМе  полдня, и то, если повезет.  Витька, приехавший сюда с одним портфелем, уедет только с двумя такими огромными фибровыми чемоданами, в которых не мало места займут детские вещи: к концу второго года его пребывания у него родится  дочь.
Рождение ребенка не изменило, а только немного усложнило жизнь Витьке с женой, которые все старались делать «по научному»: глажка одних пеленок с двух сторон забирало много времени и сил, а о памперсах тогда вообще не слышали.  Но какое было удовольствие гулять на набережной с дочерью в коляске, дышать свежим морским  воздухом, покупать для нее одежки с расчетом на вырост и готовиться к отъезду на Родину!

У Витьки была невообразимая тяга вернуться поскорее домой. Срок его пребывания в стране закончился, уже давно упакованы два огромных чемодана, но врач говорил, что раньше, чем  не исполнится два, а потом три месяца ребенку, ехать нельзя из-за резкой смены климата, которая может отразиться на здоровье младенца. Витька с женой уже дошли до такого состояния, что готовы были бросить все ради возвращения  в Союз, понимая хорошо, что там их ждут многие житейские проблемы. Но как хотелось увидеть своих людей, свои дома, природу, услышать родной мат и грубость, встречающиеся на каждом шагу! Да мало еще что! Но это все было ро-дно-е, свое, по которому Витька соскучился за два с лишним года, проработав в чужой стране. Ему, как и его жене, было не понять, как можно покинуть свою страну, свой народ, свою природу и остаться, как это делают некоторые, жить в неродной стороне среди мимоз, олеандров, кактусов и людей с совершенно другой, чуждой культурой, языком, обычаями. Нет! Только домой, домой и домой!

Шел март 1966 года. Как и чем обернется ему и семье его возвращение, Витька не знал, так как был далеко оттого, что происходило конкретно в стране, от политики. Собственно,  какой политики? Он никогда особо  ею не интересовался, был воспитан советской школой в истинно советском духе, никогда не слышал чужих «голосов», идейно предан своей Родине с ее проблемами в те годы. Даже такое судьбоносное для всего народа событие, как  отставка Н.С.Хрущева, взволновавшая старших товарищей, с которыми он работал, не произвела на него никакого впечатления: подумаешь, не он, так другой руководитель будет, ничего для него не изменится, все казалось для него стабильным, постоянным, вечным до смерти. А как было иначе ему, молодому парню, тогда думать?  Да весь простой народ тоже так думал: там, наверху, знают, что делают, хуже не будет.

                НА  РОДИНУ!

Витька был в эйфории от скорого возвращения на Родину, в родной дом, к родным и знакомым. Жена также не чаяла вернуться как можно скорее к маме. Наконец, этот желанный день наступил. Они простились с коллективом, со своими соседями обменялись адресами, чтобы в Союзе можно было переписываться или ездить в гости. Загрузив чемоданы в багажник, они сели в машину, специально выделенную им для отъезда. Жена вместе с дочерью  в снятой с колес люльке от коляски устроилась на заднем сиденье, а Витька рядом с шофером, милым симпатичным арабом лет сорока. Но радость вернуться, наконец, домой где-то подспудно омрачалась проснувшейся жалостью покидать эту удивительную страну, алжирских друзей, с которыми он очень сдружился,  этот уютный городок на берегу такого голубого и теплого Средиземного моря, где Витька практически купался целый год. Особенно активно наши начинали купаться с марта месяца, тогда как местные открывали купальный сезон только в июне. Поэтому смешно было наблюдать картину, когда останавливались машины с пассажирами, которые удивленно наблюдали за купающимися в этой еще холодной для местных жителей воде. Нередко, когда Витька гулял с женой по набережной, останавливались машины и предлагали подвезти в центр или куда-то еще: ведь: Витьку хорошо знали во всех государственных учреждениях города, да и просто многие местные жители, имевшие дело с нашими врачами.

В Алжире работало много советских специалистов, помогавших восстанавливать  промышленность, сельское хозяйство. В лицеях и университетах преподавали наши учителя и профессора, наши строили металлургический завод, занимались ирригацией земель и т. д. Большую помощь оказывали советские минеры, освобождая от сотен тысяч мин, оставленных итальянцами в свое время, и так скудные алжирские земли. На слуху у Витьки всегда была песня в исполнении Марка Бернеса, услышанная им на случайно пойманной московской волне в воскресной передаче «С добрым утром!» 21.02.1965 года. Эта песня была посвящена именно военным минерам, она ему, впитавшему интернационализм с раннего возраста, близка и сейчас, спустя десятки лет, когда он вспоминает о своей первой поездке заграницу и первой своей работе в качестве переводчика. Он там тоже оставил  свой, пусть и небольшой, след. Она так и называется «Воспоминание об Алжире»:

В саперной части я служил
Там, где березы и метель.
Читал в газетах про Алжир,
Он был за тридевять земель.
И вдруг Алжир меня зовет
Освободить страну от мин.
«Кто доброволец – шаг вперед!».
Шагнули все – не я один.

Припев: Так всю жизнь готов шагать
По миру я,
Верные товарищи со мной.
Я до основания разминирую
Наш многострадальный шар земной.

Не брал оружие с собой,
В далекий путь я только взял в тот первый бой
Миноискатели и трал.
Прошел я с ними весь Алжир,
Мне было выше всех наград,
Что будет здесь цвести инжир,
Светиться будет виноград.

Припев.

Был ранен взрывом командир,
Душил нас гром, душил нас зной,
Но стала мне страна Алжир
Нежданно близкой и родной.
Я про Алжир люблю прочесть
Все строки утренних газет,
Читаю и горжусь, что есть
На той земле мой добрый след.

Припев.

  Поездка была не утомительной, под  колесами не громко шуршал асфальт безукоризненного дорожного полотна, что не мешало ехать с большой скоростью по широкому плато, переходящему ближе к столице в горный серпантин. За окном мелькали привычные для востока  деревеньки с разноцветными от рекламы местными магазинчиками и совершенно бедными лавчонками, попадались местные жители на семенящих на коротких ножках осликах, которые умудрялись везти на себя не только хозяина, но и груженую большую тележку. Скромный дорожный  равнинный пейзаж затем уступил место красивой горной дороге с ее богатой растительностью и возвышающимися по склонам гор лесами. Это была Кабилия – пожалуй, самый красивый регион Алжирской республики, куда приезжали охотиться на диких кабанов иностранцы, преимущественно итальянцы.

Не менее удивительным и очень красивым был город Константина в центре страны, построенный римским императором Константином на  двух скалах, соединяющихся между собой несколькими мостами. К нему вела узкая извилистая  горная дорога с несколькими туннелями ближе к вершине, т.е. к городу. Витька не раз там бывал с шефом, так как именно здесь находился департаментский центр Министерства  здравоохранения, где приходилось решать многие задачи и возникающие с работой наших врачей проблемы. Именно через Константину они совершили поездку в Сахару на майские праздники, в преддверии которой хорошо сохранился раскопанный археологами римский город с его улицами, вымощенными громадными каменными плитами, с абсолютно целым амфитеатром, на сцене которого происходили бои гладиаторов. Расположенный у самых песков современный небольшой городок утопал в рощах финиковых пальм, с которых плетями свисали финики, в том числе и в городском парке. Но конечной целью экскурсии  был удаленный оазис среди сахарских песков, к которому вела хорошая асфальтовая дорога, построенная французами с учетом движений «розы ветров», так что ее почти никогда не засыпало даже во время сильных песчаных бурь.
Путешествие было несколько утомительным, потому что, несмотря на весну, погода была жаркой. Иногда автобус останавливался, чтобы можно было размять ноги и сделать фотографии. В этот период года преддверие пустыни представляло собой бескрайний ковер ярких цветов, среди которых выделялись красные маки. По мере углубления в пустыню все чаще попадались островки барханов, переходящих быстро в безбрежный океан ярко желтых песчаных холмов, из глубины которых, как в сказке, вдруг появлялся небольшой караван верблюдов с разноцветными небольшими шатрами: это кочует семья бедуина. Увидев европейцев, он приближался к автобусу и давал себя фотографировать за  небольшие гроши. Витька осмелился за динар даже сесть на верблюда, чтобы сфотографироваться. Чтобы животное встало на ноги, нужно было рукой взяться за  его холку за седлом, что Витька и сделал. Но он едва не упал носом в песок, так как верблюд сначала вставал на задние ноги. Представьте на минуточку такой кульбит седока: резко всем телом вниз, а потом вверх! С непривычки можно и упасть!

По дороге то и дело возникали миражи голубой воды, а вокруг – необъятный океан ярко желтого песка под  ослепительными лучами жаркого солнца. И вдруг возникает островок пальм, за которыми видны  городские старинные стены из песчаника, сливающиеся с окружающей городок пустыней. Этот оазис, Ель-Уед, был конечной целью  путешествия, где вся группа расположилась в небольшом отеле на ночлег, попросив у хозяина теплые одеяла, так как ночью было неожиданно для всех холодно, хотя днем стояла жара. Нужно было рано утром встать и выехать за черту города, чтобы  увидеть необыкновенный по своей красоте восход солнца в пустыне, который каждый мечтал сфотографировать. Представьте себе, как из-за совершенно темного горизонта начинают появляться только солнечные лучи, играя всей палитрой красок радуги, превращаясь за считанные секунды прямо на глазах в совсем  бесцветное  огромное палящее светило!  И эти считанные секунды нужно было уловить на фотоаппарат.

После встречи восхода солнца все направились к недалеко расположенному  небольшому селению туарегов, обнесенному высокой каменной стеной с единственными воротами, закрывающимися на ночь. Этот смелый и воинственный народ ведет в основном кочевой образ жизни, его мужчины традиционно закрывают лицо, как большинство мусульманских женщин.   Туристам туда вход запрещен, но с их бытом и обычаями Витька познакомился в краеведческом музее Ель-Уед.

Никаких трудностей с отправкой в Союз не было, все было  организовано Посольством. В самолете Витьку с семьей усадили на первые места, стюардессы были очень внимательные, дочка перенесла полет нормально. И вот, наконец, родная Москва! Они быстро прошли таможенный контроль, их  не заставили полностью выкладывать вещи из чемоданов, как это происходило с другими прибывшими из-за границы. Не смотрели и сумку с пеленками, в которых был упрятан «Ночной Париж» с его кабаре и ночными клубами, купленный тогда у француженки. Конечно, все это благодаря ребенку на руках жены, да и небольшому имеющемуся у них багажу.

Такси их отвезло в гостиницу аэрофлота на Ленинском проспекте. Витька поехал тут же на Курский вокзал за билетами, чтобы на следующий день уехать в Днепропетровск, где их ждала уже теща. Он с ней познакомился еще до отъезда за границу: ей он дал сразу же телеграмму на вокзале, как только купил билет. К сожалению, удалось купить только плацкарт и то верхние полки, купейных мест или СВ не было. Но на это Витька даже и не отреагировал, потому что главное – домой, скорее домой! И когда в душном вагоне  жена вместе с люлькой вынуждена на второй полке ухаживать за грудным ребенком и давать ему грудь, так как нижнюю полку ей никто не захотел уступить, несмотря на все усилия проводницы, Витьке было до слез обидно столкнуться с таким невежеством: за время пребывания в Алжире он привык к культуре и вниманию, соучастию и помощи, если было необходимо. А здесь вот так его встретила  родная сторона, ради которой он был готов бросить все, чтобы вернуться домой. Его окатили ушатом холодной воды, вернули в русскую действительность, которая еще так богата на бездушных эгоистов и никчемных  мелких людишек.

На перроне поезда встречавшая их у вагона теща с букетом цветов  едва не упала в обморок, видя свою хрупкую дочь с появившимся ребенком  на руках: для нее они сделали такой сюрприз, так не хотели ей писать, что ждали ребенка, чтобы ее не волновать. И это у Витьки с женой почти получилось. Теща быстро пришла в себя, и с её охами и ахами с помощью носильщика все семейство отправилось к стоянке такси.

Все соседи собрались посмотреть на приехавших из-за границы молодых. Не смолкали шутки, смех, удивлялись при виде высокой элегантной детской коляски  с  отстегивающейся с ручками люлькой, которую можно было переносить вместе с ребенком, восхищались разнообразием и красотой детской одежды, различными кофточками жены, ее элегантными шубками. Буквально все вызывало восхищение и удивление, потому что в то время в Союзе товары широкого потребления были очень бедны, однолики и не красивы. Но народ не видел ничего другого и, естественно, довольствовался тем, что производили массово швейные и обувные фабрики. Не меньшее удивление вызвал холодильник «ЗИЛ», который теща привезла со склада «Березки», купленного Витькой в Алжире за валюту. Тогда ни у кого в округе не было никаких холодильников, продукты хранили в погребах. Теща так старалась довезти его в целости и сохранности, что потребовала у грузчиков, несмотря на их возражения,  транспортировать его лежа, чтобы тот не упал. В результате на все время осталась на дверце вмятая ручка, а история его доставки не раз служила поводом для веселья гостей.

Отдохнув несколько дней дома и придя в себя после утомительной поездки в поезде, Витька  вынужден был  уехать в Одессу: нужно было заканчивать учебу в университете, сдавать экзамены и зачеты за зимнюю сессию, а приближалась уже и летняя.

                ПУТЕВКА  В  ЖИЗНЬ

Появление Витьки на факультете было довольно заметным событием. Прежде всего, тем, что у студентов значительно вырос интерес к языку и, соответственно, укрепилась мечта в один прекрасный день тоже поехать работать за границу, так же, как и Витька, быть модно одетым на зависть всем  тогдашним модникам. А на Витьку действительно  все оглядывались на Дерибассовской, когда он проходил в «заплатанной» рубашке, в белых узких блестящих брюках и «римских» кожаных сандалиях на двух тонких ремешках. За своей спиной он то и дело слышал удивленные возгласы «Ты посмотри, идет в заплатках! Ужас, весь в заплатках!» и т.д., стремясь подойти к нему поближе и даже потрогать рубашку. Нередко так и было, но тогда раздавались уже возгласы удивления «Смотри, как настоящие! Вот это да! Класс!».

Оканчивать университет Витьке пришлось с другим курсом, но он поселился снова в  своем родном общежитии, где по вечерам часто до глубокой ночи играли в «кинг» на деньги. Витьке доставляло большое удовольствие проигрывать, потому что он превратился в «богача», и два-три рубля для него уже было мелочью. Он стал чаще ходить обедать не в студенческую столовую, а в Дом ученых или в кафе на Пушкинской.

Сессионные задолженности он сдавал без особого труда на «отлично»: его добротный французский покорял преподавателей кафедры, а преподавателей общественных дисциплин, в том числе и научного  коммунизма, который, кстати, был одним из трех госэкзаменов, интересовало прежде всего все, что связано было с Алжиром, с Витькиной там работой, а не знание программного материала. Подоспевшие за этим государственные экзамены по французскому языку и научному коммунизму он сдал на «отлично», а вот на третьем экзамене по методике преподавания  иностранного языка  он получил тройку, хотя ответил на все вопросы, как он сам считал, хорошо. Но дело все было в том, что накануне на семинарах он по недомыслию исправлял французский преподавателя, в котором тот был не силен. А вынесший этим  преподавателем  Витьке приговор, что из него никогда не получится хорошего учителя, был опровергнут всей его успешной будущей преподавательской работой в университете.

Когда подошло распределение на работу в школу, Витьке дали направление по месту работы жены, а не послали куда-то в другую область в сельскую школу: туда в первую очередь получили назначение  круглые отличники с красным дипломом. Витькина куратор группы, милейшая женщина, но требовательная и справедливая по отношению к студентам, которые ее любили, написала на всякий случай письмо своей приятельнице, которая заведовала кафедрой французского языка в то время в Днепропетровском университете, посодействовать при возможности Витькиному устройству на работу. Когда Витька пришел на кафедру по поводу работы, то она ему ответила, что вакантных мест с французским языком на кафедре нет. Но когда Витька ей протянул письмо, и она узнала, что он работал за границей переводчиком, она сменила отказ на милость: в это время им не хватало преподавателя испанского языка. Услышав, что у Витьки есть даже свидетельство об окончании  Одесских государственных курсов иностранных языков, где он уже преподавал испанский язык, заведующая  согласилась его оформить к себе на кафедру. –«Но, молодой человек, - сказала она, - а французских часов нет. Будете преподавать испанский». Витькиной радости не было предела, было написано тут же письмо в ректорат в Одессу с просьбой направить его на работу на кафедру французского языка в Днепропетровский госуниверситет. Все это произошло до летних отпусков,  и у Витьку  впереди еще было время, чтобы, наконец, поехать к своим родителям и сестрам, встречи с которыми он уже давно ждал.

Его построенная сразу же после войны хата с ее маленькими окнами и постаревшей крышей, пропускавшей во время больших дождей воду, выглядела уже очень убогой рядом с выстроенными пятистенками. Отец пристроил к ней небольшой коридорчик из горбылей, чтобы дверь не открывалась сразу на улицу. Старенький палисадник еще крепился, не косился и не падал: отец  его постоянно ремонтировал. Во дворе лаял злой Шарик и ходили куры с петухом, который нападал на всякого проходящего мимо, стараясь его клюнуть в ногу. Витька снова с невообразимой радостью окунулся в свою родную атмосферу, в свой скромный быт и незатейливую домашнюю пищу.

Посмотреть на Витьку собрались соседи,  родители устроили им застолье, которое он записал незаметно на магнитофон. А сколько было удивления, смеха, радости, недоумения, когда присутствующие услышали себя на записи! Ведь ничего подобного до этого никто не видел. Все ахали и причмокивали языками, разглядывая Витькины подарки родителям и родным. Но самое главное, что решил Витька, это сделать родителям ремонт. На сберкнижке в Союзе у него накопилась фантастическая по тем временам сумма – аж три с половиной тысячи рублей! Его стипендия на старших курсах была тридцать пять рублей, а пенсия отца где-то пятьдесят. К тому же отец никогда не сидел без дела и всюду, где было можно, подрабатывал. На питание им хватало, так как буханка хлеба стоила 18-20 копеек, пол-литра молока 25-27 копеек, килограмм сметаны полтора рубля, колбаса 2,20, мясо 1,80 за килограмм, сливочное масло 2,50. Но вот что-то капитально отремонтировать…- это нужно было собирать, как говорили родители, деньги. И Витька  развернул бурную деятельность, заставив отца найти печника, чтобы переложить стоящую посредине хаты неудачно сложенную после войны громадную печь, которая пожирала много дров, но мало давала тепла. Мать не могла нарадоваться новой хорошо сложенной теплой «голландке» со встроенной плитой, где она готовила еду, а в печи пекла  хлеб или топило молоко. Каменщик поставил хату на кирпичный фундамент, а дядя Саша  расширил оконные проемы и сделал рамы для больших уже новых окон, вместо старых совершенно маленьких окошечек. Он же собрался делать приличную стеклянную веранду вместо маленького коридорчика из горбыля. Витьке удалось «пробить» разрешение на подключение к  водопроводу с артезианской водой, единственная труба которого, к счастью, была проложена  рядом с хатой. Теперь зимой родители уже не будут ходить к обросшему льдом колодцу за водой и умываться с кружки: Витька сделал умывальник и сливную яму. –«Теперь только жить, - радовалась мать, открывая кран. И добавляла: - только не было бы войны».

Витькина хата стала уже больше похожа на довольно приличный домик после обивки ее тарной дощечкой,  выкрашенной в голубой цвет, и замены протекавшей уже крыши из дора (осиновые тонкие дощечки приблизительно длинной в метр и шириной 8-10 сантиметров, которые накладывались частично друг на друга) щепой (теми же, но уже небольшими дощечками, размерами, похожими  на паркет).  Кроме того, что это был тогда в поселке «крик моды», дом под щепой становился очень теплым. Кстати, щепу после консультации со специалистом укладывал Витька вместе со средней сестрой, на нее пошло очень много гвоздей и времени. Но хорошо, что стояла хорошая погода без дождей, поэтому работу закончили  за неделю: стучали, как дятлы, с раннего утра до позднего вечера.  Уезжал Витька из дому в хорошем настроении, оставив родителям такой бесценный для них подарок. А у него еще и осталась целая тысяча рублей, которая ему в дальнейшем пригодится самому. А на следующее лето, когда он в очередной раз приедет к родителям, в выстроенной дядей Сашей веранде он установит газовую плиту с баллоном, что считалось в ту пору верхом благополучия, и приобретет по случаю небольшой бывший уже в употреблении компрессорный холодильник «Саратов». Родители стали жить, по выражению матери, как баре (от барин).

Вернувшись к жене, Витька полностью окунулся в воспитание дочери, стирку, пеленки и в ожидание прибытия из Москвы на его имя новенького Москвича-408. Для этого он пошел на шоферские курсы в ДОСААФ. А буквально несколько дней спустя он выйдет на работу в университет, где пройдет «крым, рым и медные трубы», столкнувшись с лицемерием партийного руководства, подлостью и завистью коллег,  предательством друзей, т.е. со всем известным арсеналом вечных университетских интриг, который в своей массе присущ, увы, почти любой «интеллигентной» вузовской среде.

                III

                НА  РАБОТУ!

    - Сегодня я хочу вам представить нашего нового преподавателя испанского языка. Это – Виктор Иванович, он к нам по направлению, будет помогать Николаю Федоровичу, нашему испанисту – объявила с милой улыбкой на заседании кафедры ее руководитель, старший преподаватель Вера Александровна. Она, старый член партии, стала недавно во главе кафедры, сменив на этом посту бывшую у ее истоков другую пожилую преподавательницу, которая была беспартийная. Витька встал, и все увидели симпатичного молодого человека в изысканном костюме и модных туфлях, в белоснежной нейлоновой рубашке и красивым галстуком. Вопросов к нему никаких не было адресовано, кроме любопытных взглядов всего женского коллектива. Витька заметил, что в основном это были средних лет молодые женщины да  три-четыре дамы за пятьдесят или даже шестьдесят: он еще слабо ориентировался  в возрастных женских категориях.
 
     На заседании решалась масса производственных вопросов, о которых Витька еще даже не догадывался. Утверждали учебную нагрузку преподавателей и его часы в том числе. Работать он будет на вечернем испанском отделении и с заочниками, когда они будут приезжать на сессии. А так как до ставки ему  часов не хватало, то догрузили французскими часами на межфаке: кафедра готовила не только специалистов (учителей) французского языка и литературы, но и обслуживала все факультеты университета, где были в основном небольшие группы студентов, изучавших французский и испанский язык до поступления в своих школах. Был также решен и другой основной производственный вопрос, кто должен ехать в колхоз со студентами. У каждого находились какие-то причины: у кого-то ребенок шел в первый класс, кто-то в этот период всегда страдает аллергией, у кого-то маленький ребенок и т.д. И здесь с той же милой улыбкой зав. кафедрой смотрит на Витьку и говорит: - «Хотя Вы у нас и новичок, Виктор Иванович, но поедете Вы. Выручайте» - вежливо-решительным тоном подвела черту под обсуждением этого вопроса Вера Александровна. Разумеется, Витька не возражал, потому что в его ситуации все козыри были на руках у Веры Александровны: молодой, мужчина, ничем не страдает, с его малым ребенком жена, к тому же у него есть машина. Эти аргументы были всегда с Витькой, поэтому на протяжении всей своей работы в университете он будет всегда ездить со студентами в колхоз.

     Но свою первую поездку он помнит до сих пор. Как позже выяснилось, его послали с проблематичным в плане поведения четвертым курсом русского отделения, где студенты были старше Витьки, и поехать с ними не соглашался ни один преподаватель русского языка.  А Витьку они полюбили за его простоту, культурное с ними обращение, за то, что он не был «надзирателем», а вместе со всеми работал, помогал девчонкам, грузил ящики с овощами на машину и т.д. А по вечерам после рабочего дня они приглашали его в посадку на костер, где пели песни, пекли картошку, травили анекдоты, а парни в селе находили самогон и украдкой выпивали. Конечно, это Витька старался не замечать, но все же предупредил их о большой опасности такого поведения. В колхозе эти взрослые уже люди выпускали стенную газету (это  требовалось делать обязательно), боевые листки и вообще вели себя очень хорошо. В один из таких вечеров у костра они Витьке признались, что если бы он хоть один раз повысил на них голос и бесцеремонно ими закомандовал, то все было бы иначе, и он с ними никогда как руководитель не справился. – «А так Вы – наш учитель, - сказал, подкладывая ветки в костер, Виталик с косой саженью в плечах и выше Витьки ростом. – Это мы Вас так прозвали, не обижайтесь». А Витька только улыбнулся в ответ, так как в таком обращении не было ничего презрительного или уничижительного, кроме небольшой доли, возможно, иронии (с намеком на его возраст) с благожелательным оттенком.

    Первое колхозное «крещение» у Витьки было успешным, и в дальнейшем у него никогда не изменится такое к студентам отношение ни в колхозе, ни в аудитории. Его всегда будут уважать и даже любить за его простоту и вежливое к ним обращение, за объективную оценку их труда, за понимание и бескорыстную помощь (впрочем, этот эпитет лишний: в то время  помощь студенту могла быть только такой и никак иной).

     После заседания  все забросали Витьку вопросами. Он с удовольствием на них отвечал, переходя часто на французский. Выяснилось, что две преподавательницы закончили тоже Одесский университет, прошли еще двухгодичную подготовку  в Киеве и были направлены работать на кафедру, а до этого им пришлось учительствовать где-то в сельской школе. Другие же после расформирования института иностранных языков в городе остались работать здесь, не поехав в Горловку или в Одессу: у них здесь были уже семьи, квартиры и им сложно было что-то менять. Витькин французский их ставил в тупик, в ответ они только улыбались или отвечали на русском. Как потом Витька понял, их знание французского языка желало лучшего: только с одной Верой Ивановной, выпускницей его же факультета в Одессе, он мог общаться и шутить на французском языке. Но это не помешало статной во всех отношениях молодой яркой с заметными формами даме, жене городского прокурора и по слухам любовнице декана, как-то поправить Витьку: видите ли, он неправильно произносит по-французски «садитесь», не смягчая  звук «с», что Витьку рассмешило до слез: такой безграмотности он еще не встречал! И это он, конечно же, высказал красавице тоже при всех, что впоследствии Витьке аукнется.

     А между тем он мотался  по различным университетским корпусам, выполняя, как молодой и как новичок, сорокачасовую недельную нагрузку с «окнами» между  парами занятий. Нередко одним студентам он начинал говорить и объяснять материал на испанском, когда это были «французы», и, наоборот, на французском студентам испанской группы. Часто он возвращался домой очень поздно, ужинал, падал от усталости на кровать и засыпал: в такие моменты ему было ни до ребенка и ни до жены.
 
     Витькин оклад как молодого преподавателя  составлял 105 рублей в месяц, из которых «чистыми» он получал приблизительно 93-94 рубля после уплаты подоходного налога  и членских профсоюзных и комсомольских взносов. Половину эти денег у него в основном уходило на себя, включая машину. На оставшиеся прожить было бы трудно без помощи тещи, так как Витькина жена еще не работала, а была с маленьким ребенком дома. Кстати, теща у Витьки была превосходная, она часто осаживала свою дочь, когда у нее с Витькой возникали недоразумения. А когда Витька иногда на нее обижался, она, садясь обедать или ужинать, ему говорила: - «Ну, хватит, Витька, дуться. Садись, выпьем по рюмке и всё»: после рабочего дня, особенно зимой, когда в своем аптечном ларьке промерзала основательно в морозные зимы, она  любила пропустить рюмку самогона («казенку» не признавала) и хорошо покушать. А блюда теща готовила отличные, на столе всегда был сытный украинский борщ, котлеты, отбивные, свежая жареная рыба, а хек или минтай (которые сейчас не каждый может себе позволить даже купить!) покупала для кошки и собаки.  Часто ей приносили  «по блату» из обкомовского буфета черную икру или банку селедки иваси, которые были в дефиците. А когда соседка  ей однажды  сказала, что зять у нее тощий ( Витька весил в то время где-то 63 кг. при росте  179 см.), она, во-первых, наняла старичка, чтобы  воздвигнуть от окон соседкиного дома, выходивших на их огород, защитную высокую «стену» из рубероида (чтобы соседка не видела Витьку в трусах во дворе),  и, во-вторых, заставила его пить каждое утро большую кружку молока с большим куском растопленного сливочного масла, отчего Витьку на первых порах даже слегка мутило. Когда это не помогло, она стала покупать в магазине (тоже «по блату») ящики жигулевского пива, чтобы у него был аппетит. Но все равно, как говорится, корм был не в коня, и Витька по-прежнему сохранял свой вес, что купленные в Алжире костюмы, брюки, рубашки, обувь, свитера он носил еще многие годы после возвращения на родину. Кроме того, раз в неделю приходила тетя Ира и делала  генеральную уборку, стирала мелкое бельё, а постельное Витька на машине отвозил в прачечную по 30 копеек за килограмм, где его еще и ароматизировали.

     У тещи был небольшой построенный сразу после войны из горелого кирпича домик с глиняной «доливкой», т. е. хорошо утрамбованными полами из глины. Но к приезду молодых ей удалось сделать деревянный пол сначала в кухне, а потом уже при Витьке и в трех остальных маленьких комнатушках. Но еще до полов она сумела приобрести (тоже по знакомству) первый появившийся тогда в Союзе телевизор «Рекорд» с маленьким экраном и большой к нему в придачу линзой. Все это Витьке, привыкшему к более аскетическому образу жизни, казалось верхом благополучия, даже отапливаемая углем небольшая плита в кухне. А когда он привезет из одесской «Березки» большущий «Рубин», да еще на ножках, то удивлению соседей не будет предела. Даже дядька жены, работавший инженером на радиозаводе, был удивлен, рассматривая его, как специалист, со всех сторон.
Разумеется, все удобства были  на улице в конце огорода, с весны до глубокой осени пользовались летним душем, куда заливали ведро кипятка, чтобы искупаться. А зимой купались в большом корыте у горящей плиты, а позже Витька приспособится ездить всей семьей на машине в баню, где можно было мыться под душем или в ванной: Витька предпочитал только душ, а жена с ребенком, конечно же,  ванную. Но на все это никто не обращал внимания, утешало то, что стали жить лучше после войны, а  мысли о том, чтобы жить еще лучше, не было даже и в голове. Правда, теща иногда чертыхалась, просеивая вынутую из плиты жужелку, чтобы отсортировать еще недостаточно выгоревший уголь, который нужно было покупать на рынке: на сезон его уходило тонны три, так как зимы в ту пору были довольно суровые, морозы под 30 градусов стояли по две-три недели, а то и целый месяц. От раскаленной до красна плиты, которая иногда не затухала  ни днем, ни ночью, было жарко в кухне, а в комнатках, куда выходили ее стены, весьма прохладно, что подключались везде электрообогреватели. Но все равно углы чернели от грибка и пахло плесенью.
 
     Работать со студентами Витьке нравилось. Ему нравилось учить их живому французскому языку, рассказывая по ходу о своей работе переводчиком, о стране, ее жителях и их обычаях. Его всегда слушали с большим интересом, на переменах задавали разные вопросы, на которые Витька отвечал с удовольствием. Студенческие группы были небольшие, ребята учили язык прилежно, всегда выполняли задания и получали соответствующие оценки. Прошло два месяца, как Витька приступил к работе, мечась от одного корпуса к другому. Неожиданно среди семестра  зав. кафедрой ему поменяла нагрузку и поставила на выпускной курс вести практику французского языка: оказалось, что ожидали приезд  какой-то министерской комиссии с проверкой. Витька не удивился такой перемене, так как он понимал, что работавший там преподаватель мог подвести кафедру, а Витька без проблем мог выдержать посещение занятий членами этой комиссии, так как никто, как он, не владел хорошо французским языком. Это был переломный момент в Витькиной преподавательской деятельности,  он стал отныне работать на старших курсах с «французами» и продолжать еще бегать по корпусам, но только с испанским языком: группы с французским перешли к другому преподавателю. Безусловно, здесь Витька был на своем месте. Без пяти минут как учителя, пятикурсники, которые были старше его, относились к нему с пиететом, ценили его знания и удивлялись тому, что он мог пояснить любое выражение, перевести любое слово, научить действительно правильному произношению и французской интонации, всегда рассказать какую-либо интересную историю  или анекдот по ходу занятия на французском языке, пояснить что-то непонятное им, никогда их не унижая и не высмеивая. Ему хватало терпения сложные вещи объяснять по несколько раз, добиваясь их  усвоения и понимания. А они по началу его стеснялись, будучи старше его. Тогда политика министерства образования была направлена на привлечение в вузы рабочей и сельской молодежи, имеющей стаж работы на заводе или в колхозе. А для школьников выделялось только двадцать процентов от количества мест, поэтому «зеленой» молодежи было совсем мало. Позже такой принцип набора студентов в вузы, особенно на факультеты иностранных языков, был признан ущербным: ведь, чем раньше начнешь учить чужой язык, тем быстрее и лучше ты им овладеешь, доказали психологи.

     А Витька никогда не готовился к занятиям. Ему достаточно было пролистать необходимый материал, чтобы знать, что делать в аудитории. И как тут было не вспомнить суждение учительницы французского языка в школе, когда она советовала Витьке идти учиться на учителя, что у  «иностранцев» всё всегда в голове, их не докучают проверяющие из районо и прочие многочисленные инспекции, проводимые в школах. У Витьки, действительно, в голове был обширнейший багаж знаний французского языка и ему были не страшны любые проверяющие. Эти знания ему окажут затем неоценимую услугу, когда вокруг него образуется круг завистников с елейными фальшивыми улыбками на лице.

                МАШИНА

     Витька хорошо понимал, что ему тайно, а иногда и открыто завидовали: молодой франт-французик, отлично владеет языком, студенты его любят и просят начальство, чтобы он и никто другой  у них преподавал, никого не боится, высказывает всегда свое суждение, при том  имеет еще машину! Один из профессоров его однажды спросил, не папа ли ему ее купил. В ответ Витька искренне рассмеялся: - «Что Вы! Нет, конечно. Мой отец – неграмотный рабочий, окончил один класс церковно-приходской школы. Любит политические новости, читает газету вслух по слогам. А мать вообще неграмотная. Это я купил ее за границей, работал переводчиком в Алжире». Профессор с пониманием улыбнулся, садясь к Витьке в машину: они оба ехали в одном направлении: он в партком, а Витька на занятие. Кстати, Витька всегда подвозил коллег, если они ехали по пути, что и он. Правда, его как-то пригласил секретарь партбюро факультета и попросил не подвозить студентов: он откуда-то узнал, что накануне, возвращаясь с  последнего вечернего занятия, заканчивающегося в десять пятнадцать вечера, он пригласил двух своих студенток в машину, узнав, что они живут в том же частном секторе, что и он: на автобусе, который нужно было хорошо еще подождать, они приехали бы домой за полночь. Витька искренне удивился: - «Но это моя машина, я не беру денег, и мне не жаль кого-то подвезти по дороге». – «Все равно не нужно» - настойчиво-вежливо сказал он. – «Извините, но я кого хочу, того и подвожу» - вспылил Витька, вежливо откланиваясь из его кабинета. Конечно же, он продолжал это делать, но уже более осмотрительно.

    То есть, полнейшее как бы благополучие, которого некоторым не хватало. Но одновременно его и побаивались: при обязательных посещениях  занятий коллег он мог отметить кучу ошибок, допущенных преподавателем, что было крайне нежелательно, так как било по его устоявшемуся уже на кафедре авторитету. А Витька мог запросто сказать, показать и, в конце концов, объяснить, что правильно и что не правильно. После случая с дамой с прекрасными формами, все поняли, что Витьку лучше не трогать. Поэтому все с ним были внешне любезны, доброжелательны, но иногда не выдерживали и делали проколы, на которые он не обращал по началу внимания. И несмотря на желание отдельных приближенных к начальству преподавателей отдалить Витьку, «сослать» его полностью на межфак, чтобы с ним не сталкиваться, он все больше завоевывал позиции на французском отделении:   стал уже преподавать и на третьем, и четвертом курсах, а его занятия на других факультетах свелись совсем к минимуму, что  не могло не вызывать недовольства  у коллег, которые отправлялись его туда заменять. Но по-прежнему, как у  самого молодого, у него  была большая недельная нагрузка и не уходили «окна» между занятиями: хорошее расписание всегда делалось для «своих» и «ветеранов» кафедры. Поэтому Витька по-прежнему основательно уставал, пребывая в стенах университета почти всегда с утра до вечера. Его и выручала машина, которую ему прислали из Москвы  непосредственно на его имя.
Получать ее на склад, который находился на окраине города, Витька поехал со своим знакомым  товарищем, с которым он познакомился  совсем недавно и который работал шофером.  Это был четыреста восьмой белоснежный сверкающий блеском «Москвич», формами напоминающий, как казалось Витьке, чуть ли не «Мерседес», который он видел в журналах. Для него был уже выстроен из шлакоблока просторный гараж с неглубокой ямой за деньги сданного в комиссионный магазин портативного магнитофона, который тут же был продан за 250 рублей.

     Витьке навсегда запомнился первый самостоятельный выезд на работу на своей машине. До нее он учился водить на «ЗИЛ»е, на нем же он и сдавал экзамен по вождению: тогда учебных легковых машин в ДОСААФ не было. «ЗИЛ» он водил неплохо, экзамен сдал хорошо, как и вся группа, которая  отметила его сдачу коньяком, преподнесенному гаишнику-экзаменатору в знак благодарности. Теперь представьте себе  его, впервые севшего за руль легковой машины! Конечно же, у него тряслись руки и ноги, но поехал! Нужно же было все равно садиться и рулить. И Витька порулил через весь город в университет через  недавно построенный новый мост через Днепр. Все прошло благополучно, машин тогда было мало, движение абсолютно не интенсивное,  мост широкий, ехать было безопасно. Первая его парковка во дворе университета была не совсем удачной: сделал глубокую царапину на одном  крыле, что очень расстроило Витьку, но пришлось смириться. Он тогда очень устал, проехав путь в более, чем двадцать километров, от частного сектора, где он жил, до работы. Но доехал! Сам! На своей красавице-машине, на которую все вокруг смотрели, как на диковинку:  так она выделялась среди горбатых «Запорожцев»,  серых 403-их «Москвичей» и неуклюжих громоздких  «Волг»!  На обратном пути домой при переключении  передачи на вторую скорость она глохла, потому что почему-то не тянула. Витька, весь в поту, испугался: как он может доехать до дома в такой ситуации, он не понимал, что случилось с машиной. На него обращают внимание, но он это не замечает. С горем пополам он перебрался через мост, где его остановил мужчина, размахивающий рукой, чтобы он стал. И когда Витька остановился и открыл дверцу, то увидел едкий дым, который валил из колес. И только тут он заметил, что всю дорогу ехал на ручном тормозе, который и глушил машину при переключении скорости. Сняв ручник, Витька уже нормально катил по дороге. Но после этого случая он целую неделю не мог сесть за руль из-за полученного сильного стресса  от первой своей поездки. Правда, позже он быстро научится управляться со своим красавцем, станет уверенно садиться за руль, объедет с товарищем  (и что скрывать и с подругами тоже!) все моря и попутешествует по Прибалтике, Крыму, Кавказу. Но это будет позже, а пока  после недельного перерыва он продолжал отправляться на работу на машине, и такое с ним больше никогда не повторилось.

     Второй казус с ним случится немного позже, когда, отъехав от  заправки, он услышит стук заднего колеса, который становился все громче и громче. Остановившись, он понял, что у него едва не отвалилось колесо, а диск он уже подобрал в нескольких метрах от машины. Вообще, он абсолютно не разбирался в машине и ездил до тех пор, пока что-то с ней не случится. Тогда он приглашал шофера, жившего по соседству, и тот устранял неисправность, а Витька ему ассистировал, подавая нужный инструмент. И он учился таким образом, чтобы  впоследствии  устранять такие неполадки самому.

     В это время на весь город  насчитывалось три или четыре  заправки, расположенных на окраинах. Еще одна находилась недалеко от вокзала, где всегда была большая очередь. Но Витька покупал бензин у соседа, работавшего на грузовой машине: двадцатилитровая канистра стоила один рубль, и сосед ему охотно продавал, чтобы не сливать оставшийся от расходной дневной нормы остатки: ему платили не только от пробега машины, но и от израсходованного объема горючего. Поэтому чтобы заработать и чтобы их не ругали, шоферы нередко сливали излишки просто в канаву!  Такому разбазариванию богатства можно только удивляться. Но это действительно было! Витька начал ездить на машине, когда  бензин стоил  еще 4,5 копейки литр, поэтому за 1 рубль шоферы и продавали двадцатилитровую канистру. Немного позже цена поднимется до 7,5 копеек и канистру придется  уже покупать за 2 рубля.

     Машина попалась Витьке действительно хорошая, в экспортном исполнении, поэтому собрана была на совесть, ее не нужно было перебирать, как это часто у нас случалось с отечественными любыми машинами. Она выдерживала стойко его безобразное к ней отношение, так как многие годы он мог только рулить до отказа какой-нибудь детали или узла. Он мог свободно оставлять ее на улице не закрытой, зная, что только он может ее завести. И она заводилась при свечах, которые он за двадцать лет никогда не менял!  Когда Союз развалился и стали большие проблемы с бензином, Витька ее продал за ненадобностью: он получил квартиру, а она гнила в гараже на своем бывшем подворье. Купивший ее парень был не столько удивлен, сколько шокирован: зазоры в свечах были в десять раз больше нормы! Но она заводилась и ездила! Вот что значит советское качество! Ни одна другая иномарка подобного не вытерпела бы!
 
    Витька ездил на машине не только на работу. Она помогала ему делать много важных дел, в том числе и домашних, для которых нужно было бы потратить много часов, а то и дней. Больницы, баня, продукты, музыкальная школа,  и т.д. и т. д. – всё это было на Витьке с его машиной. Дошло до того, чтобы купить недалеко в булочной хлеб, Витька садился за руль, на что теща ему язвительно замечала: - «Да пешком быстрее будет, чем пока ты из гаража выедешь! Скоро в уборную в огород будешь ездить на машине!». Но Витька не обижался: это была правда, машина стала в его повседневной жизни незаменимым помощником  во всем и везде.
 
     Каждый, кто работал или работает в вузе, знает, что нужно обязательно заниматься еще и научной работой. Если ты это не делаешь, то тебя до поры до времени вежливо журят на кафедре, «пробирают» на проф- и партбюро факультета и в итоге, если ты еще чем-то не нравишься начальству, тебя не проводят по конкурсу. То есть, ты остаешься без работы и идешь преподавать в школу или в ПТУ: перспектива не из лучших. Поэтому все на кафедре что-то планировали, кто-то старался написать учебное пособие для студентов, кто-то ездил в Москву или Ленинград консультироваться к профессорам на счет темы кандидатской диссертации и т. д. Этого настойчиво требовал ректорат, так как на всех кафедрах иняза не было ни одного кандидата наук. Их вообще было не так уж много тогда в Союзе, судя по регулярно объявляемым в  «Учительской газете» конкурсам на всю страну на замещение вакантных мест на заведование кафедрами с предоставлением  квартиры. Витьке, как молодому и перспективному, настойчиво стали предлагать поступать в аспирантуру. Но для этого желательно было сдать кандидатские экзамены – иностранный язык и философию можно было сдавать у себя в университете, но экзамен по специальности только через учебу уже в аспирантуре. Зато эти два экзамена  давали некоторое преимущество при поступлении. Ну, а главное было – иметь направление университета и утвержденную парткомом хорошую характеристику, без которой нигде и никуда ты не мог поступить или устроиться на работу.
 
     Итак, Витька целый год ходил на семинары по философии, конспектировал труды классиков марксизма-ленинизма, Гегеля, Фейербаха и многих других известных философов, активно выступал на семинарах и в итоге сдал экзамен на «отлично». По поводу иностранного языка он не беспокоился, так как решил сдавать испанский в Киевском институте иностранных языков, поближе от дома. В связи с этим со своим  товарищем решил поехать в Киев на машине. Это была поздняя осень, конец ноября, стояла уже холодная погода, но в машине было тепло. По дороге они остановились на ночь в г. Смела у родственников жены, которые были рады познакомиться с Витькой. Естественно, что по этому поводу был накрыт хороший стол, где Витькин товарищ немного перебрал. Рано утром они отправились в дорогу по только что выпавшему небольшому снежку. Приятель был за рулем, Витька сидел рядом, играла музыка, и вдруг Витька видит, как они едут прямо навстречу  грузовику. При обоюдном торможении избежать столкновения левой частью не удалось. Вдребезги разбилось и лобовое стекло, искорежен бампер, но стойка не была задета, дверь открывалась, радиатор помят, но цел  и мотор не поврежден. В перчатках и не спеша, со встречным холодным ветром в лицо они доехали до Киева и сдали машину в ремонт. Витька особенно и не расстроился по одной простой причине: на машину он целую жизнь не копил, ни у кого не занимал на нее деньги в долг, а отремонтировать… ну, подумаешь, отремонтируют за деньги.

     Это так просто казалось Витьке, который еще ни  разу не сталкивался в Союзе  с такой ситуацией. Оказалось, что это было не так уж и просто, несмотря на деньги. Крыло и бампер заменили, передок отрихтовали, а со стеклом было худо: ни в мастерской, ни в магазине его не было: тогда все запчасти, в принципе, были в дефиците. Что делать? В магазине не купить, оставаться в Киеве больше невозможно. Но внутри магазина, Витька это хорошо заметил, слонялись некоторые личности, предлагая к подходившим к ним мужчинам  что-то у них купить. И, конечно же, втридорога.  Витька это быстро сообразил и подошел к похожему с виду на «доцента» - персонажа Леонова в «Джельнтменах удачи»- среднего роста мужчине в потёртой фуфайке и с многодневной щетиной на лице. Тот хриплым голосом спросил, что Витьке нужно, и, получив ответ в таком же тоне, он подозвал другого барыгу: « Это свой мужик. Сразу видно. Проводи его». И Витька в модном джерсовом французском пальто до колен, в кожаной шляпе а ля Джонни Холлидэй последовал за этим типом, который его перепоручил приличному молодому мужчине, сидевшему в «403»-ем. Витька успел только предупредить своего товарища, чтобы запомнил на всякий случай номер машины:  куда  его завезут и что будет с ним, он не знал. Вечер был снежный, улицы заметены снегом, машина долго кружила, пыхтела и, наконец, остановилась. Шофер сказал Витьке не покидать машину, вышел и через некоторое время вернулся с лобовым  стеклом, которое он Витьке вручил на колени на заднем сиденье. Витька отдал ему деньги, очень обрадовался, что ремонт будет закончен, и благополучно на обратном пути был высажен на некотором расстоянии от магазина.

     А экзамен Витька сдал без проблем: увидев, что он свободно разговаривает на испанском языке, комиссия его почти и не спрашивала, поставила пятёрку. В отремонтированном, наконец,  у  вечно пьяных горе-слесарей своем «Москвиче», Витька  с товарищем отправился в обратный путь. Дорога была трудной и завалена снегом, мела метель, видимость была плохая, ослепляли фары встречных машин, но они медленно продвигались вперед: им в машине было тепло. Подъезжая  к одному из перекрёстков, Витька вышел, чтобы прочесть засыпанный снегом дорожный указатель, и, поскользнувшись, очень ударился левой стороной таза о дорогу. Два месяца ему было больно нормально ходить, и болезненные ощущения у него будут сохраняться  на протяжении еще многих-многих лет.
 

                АСПИРАНТУРА

     В 1968 году он сдал вступительные  экзамены в аспирантуру при самом знаменитом в Союзе  в деле подготовки кадров высшей квалификации по иностранным языкам Московском институте иностранных языков им. М. Тореза. Поселился Витька в институтском общежитии   в Петроверигском переулке по улице Богдана Хмельницкого недалеко от Политехнического музея, т.е. почти в самом сердце Москвы. Это было четырехэтажное старое здание с высокими потолками. Комната была на двоих, в ней были видавшие виды кровати с панцирными и прогнувшими почти до пола сетками, старый платяной шкаф, большой стол, покрытый изношенным дерматином. В этом считавшимся элитным общежитии жили все иностранные студенты и аспиранты, в основном африканцы и латиноамериканцы, а также отдельные «бесквартирные» работники института и некоторые пенсионеры.  Поэтому нравы здесь были более свободные, демократичнее, дежурные привыкли к приходившим туда посетителям, отдельных из них они хорошо знали, знали также, для чего они туда идут и как надолго, особенно по вечерам.

     А по вечерам из-за дверей комнат доносилась музыка, громкие разговоры, смех. Кухни пустели, у этажного телефона-автомата образовывались уже небольшие очереди, беспрерывно хлопали двери комнат, впуская и выпуская своих  визитеров, которые оставались нередко до утра. Другими словами, жизнь в общежитии била ключом, скучать было некогда. К Витькиному товарищу нередко тоже приходила девушка, и тогда он шел погулять по городу или принимал активное участие в коридорных дискуссиях  аспирантов, обсуждавших различные лингвистические проблемы часто до полуночи. Все аспирантское общежитейское сообщество интенсивно с утра до вечера работало в «Иностранке» или в «Ленинке», готовясь к очередному семинару, которые проводили известные профессора. Их  спрашивали, как учеников в школе, но, конечно,  строже и обширнее. Поэтому им, вчерашним вузовским преподавателям, было стыдно придти на семинар не подготовленными. И причем спрашивали не по желанию, а по списку! Вот так, уже не схитришь! Впоследствии Витька будет не раз вспоминать эти семинары, коридорные дискуссии, знаменитые библиотеки, давшие ему большой арсенал знаний и позволившие написать и защитить кандидатскую диссертацию.
После первого года учебы в аспирантуре, сдав на отлично экзамен по специальности, когда уже не нужно было ходить в институт, как в школу, Витька получил большую свободу и мог приезжать к жене не только на каникулы, но и по праздникам. Накануне он бегал по ГУМу и Детскому Миру в поисках хорошего платьица для дочки или сапожек. Но в основном он покупал апельсины, бананы, мандарины, которые продавались только в Москве. А теща любила сельдь иваси, которую он покупал в пятикилограммовой банке в «Океане» на Ленинградском проспекте. А в гастрономе высотки на Яузкой набережной покупал «Рокфор» за 4,50 килограмм. Этот сыр он полюбил случайно и навсегда, приучил к нему в дальнейшем и своих дочерей, а купить его можно было только там или в знаменитом Елисеевском магазине на ул. Горького. И еще, он очень был рад, когда удавалось купить пачку туалетной бумаги из десятка рулонов.

     Дома всегда ждали с нетерпением его приезд, так как Витька оказывал уже помощь и по дому, и жене с ребенком, который часто болел простудой из-за недостаточно хороших условий, особенно зимой, в холода, когда по углам комнат постоянно горели обогреватели. С женой у него были нормальные отношения, хотя она часто без причин (как тогда казалось Витьке) с ним ссорилась, настаивая на своём, хотя и несправедливо. И не было почти ни одного Витькиного отъезда, чтобы он уезжал из дому спокойным и без скандала. Но Витька был не злопамятлив, все быстро проходило и никогда не возникало у него мысли «пойти налево». Даже когда одна из студенток вечерней группы пригласила его как-то вечером после занятий к себе в квартиру на чай и когда он понял явно для чего, то он ей сказал, что не может изменить жене, что ее очень удивило и крайне разочаровало. Но это было так. Он не мог изменить жене и позже в Москве, когда в очередной раз, вернувшись из дому со скандалом, он был крайне расстроен, даже угнетен, а в общежитие пришла к его товарищу по комнате его девушка со своей очень красивой подружкой отметить именины. Погуляли неплохо, выпили много шампанского, но… не получилось. Не мог в первый раз…но потом… потом - это будет другая история, пробудившая в нем настоящую любовь и неудержимую жажду с ней встреч на несколько лет вперед. Это будет первая  Витькина измена жене. А после очередного его приезда домой через год, в 1970 году, у него родилась вторая девочка, которую он назвал в честь своей новой пассии.

     Жена, безусловно, не могла не догадываться о таком Витькином поведении, так как их отношения очень охладели. Но тёща с её женской мудростью ее успокаивала: мол, не мыло – не сотрется, всё пройдет. Но скандалы становились несноснее, и Витька объявил, что разводится. Безусловно, это был шок и для него, и для жены, особенно тёщи.  Но как он мог оставить жену с двумя детьми, с только что родившейся слабой девочкой? И он остался в уже так называемой семье, отказавшись от мысли жениться на своей московской подруге, которая прекрасно понимала его положение и не настаивала ни на чем: им и так обоим было хорошо, они продолжали встречаться  и не чаять души друг в друге. А в очередной раз, приехав, в основном, к детям и по большому счету не к жене, с которой он не мог по своему долгу не быть, Витька узнает, что у него родится еще и третий ребенок: жена очень хотела мальчика, но, увы, родится опять девчонка, которую Витька отказывался целый месяц регистрировать: тоже ждал мальчика. Но эта последняя девчонка по характеру будет как мальчик и станет самой любимой дочерью, которая  ему будет помогать во всем и везде и с которой будет ездить к родственникам  в Россию и на  отдых в Крым.

     В аспирантуре дела у  Витьки шли неплохо, сокурсники очень удивились, что ему удалось обсудить диссертацию на кафедре и быть рекомендованным к защите, в то время как они были далеки от своего завершения: они привыкли видеть его все время со своей девушкой, которая к нему приходила в общежитие и которую он поздно провожал домой. От нее он возвращался за полночь через всю Москву на такси, обходившемуся ему 3 рубля!  Деньги у Витьки стали свободнее, он вел уже почасовку на вечернем отделении факультета, которую ему предложили, заметив его отличное владение французским языком. Кроме того, у него появился ученик, молодой служащий госбанка, который платил ему 3 рубля за урок и который его угостил однажды блоком «Марльборо»: в то время такие сигареты можно было купить только в «Березке». Хотя Витька не курил, но при встречах со своей девушкой за шампанским он с удовольствием смаковал аромат этих сигарет.

     Когда Витьке исполнилось 28 лет, то он, по сложившейся в комсомоле традиции, должен был выйти из его рядов. Как правило, комсомольская организация при желании самого комсомольца  дает ему рекомендацию для вступления в кандидаты в члены КПСС. В то время это был естественный путь для молодых людей, любящих свою Родину и желающих своей активностью ей служить. Правда, без всякой высокопарности – служить, активно заниматься общественной работой, продвигаться по службе и т. д. Да, были и такие, которые преследовали чисто меркантильные цели, становились ярыми партийцами, борцами за правду, а после развала Союза станут первыми, отказавшимися также публично от КПСС.
 
     Витька и в институте был общественником: дежурил вместе с другими аспирантами в народной дружине, участвовал (и это в свои 28 лет!) в художественной самодеятельности на факультете, выпускал стенгазету, выполнял другие поручения кафедры. Ко всему  этому ему было не привыкать, он не мог сидеть спокойно да ему и не давали сидеть: молодой, активный, общительный, обаятельный. Ну, что еще было нужно? Пусть работает, помогает факультету. И он не отказывался. Поэтому ему и предложили в комсомольской организации института вступить в кандидаты в члены партии, и он, естественно, согласился. Ему дали рекомендации еще две преподавательницы кафедры, которые его хорошо знали. Теперь представьте себе недоумение собрания, секретаря партийной организации и самого Витьки, когда после рассказа о себе (из какой семьи, кто родители, как учился, когда вступил в комсомол и т.д.), вдруг встает его коллега по университету, поступившая годом ранее тоже сюда в аспирантуру, и говорит, что ему, т.е. Витьке,  нельзя верить, что он не порядочный: ведь, он сам сказал, что прибавил себе год в школе, чтобы вступить в комсомол, да его и на работе не все характеризуют положительно. – «Пусть, - говорит, - он поступает в партию в Днепропетровске». Витька просто остолбенел от неожиданности, наступило замешательство и дело решили отложить.

     Его коллега, выступившая на собрании, известна была как «громкий» и активный партиец, участвовала во всем и везде, выступала с громкими патриотическими речами на собраниях, говорила о моральном облике преподавателя, клеймила позором отстающих студентов и т. д., хотя она сама была далеко не образец партийца. То есть, она себя считала прирожденным руководителем и хотела им очень стать после защиты диссертации: руководство университета, среди которого у нее тоже были покровители, ее, естественно, поставят во главе кафедры на место такого же члена партии, но без ученой степени. Только потом Витька поймет, почему она так выступила на собрании: он был ее конкурент: прежде всего мужчина, молодой, знающий и будет со степенью. А этого она не могла себе допустить, поэтому в родном университете она уже распустила «ужасную» новость: его не приняли в партию, он не достоин и т. д. и даже пыталась помешать его защите (все с той мотивировкой «его не приняли в партию»). Но ректорат института все же дал Витьке защититься. И когда Витька, поступивший годом позже ее в аспирантуру и защитивший на год раньше ее свою диссертацию, вернется на родную кафедру, то ощутит сразу же на себе «восторженный» прием ее подруг и почитателей. А она уже там, в Москве, не стеснялась приглашать на работу «к себе на кафедру» своих подруг по аспирантуре. Вот это была очень удивительная новость для работающей зав. кафедрой!

    А Витьке просто повезло в защите. Дело в том, что Ученый совет института принял решение ставить в качестве поощрения на защиту аспирантов, которые досрочно или в срок подготовили работу, вне очереди: в ту пору очередь на защиту растягивалась аж на три года, потому что аспирантов было много, набирали по направлениям вузов со всего Советского Союза. Только один Витькин набор насчитывал 100 аспирантов!  Таким образом, Витька защитил  на год раньше ее свою диссертацию и вышел даже на месяц раньше положенного срока на работу! Конечно же, ректорат сразу принял его на должность старшего преподавателя: отныне он будет получать 250 рублей, и это уже что-то значило для семьи.

     Перед защитой типография печатала  только два десятка экземпляров автореферата, которые Витька, как и все защищающиеся, должен развезти  на такси (чтобы быстрее!) по заинтересованным ведомствам, собирая на контрольном экземпляре их подписи, начиная с Гослита, ЦК КПСС на Старой площади, Совета Министров и т.д. И только лишь после этого типография могла выпускать тираж, а соискатель делать рассылку в центральные библиотеки Москвы и союзных республик, основные институты и университеты Союза, где готовили специалистов по иностранным языкам. Все это делалось, безусловно, за деньги  института, а не соискателя. Кроме того, за месяц до защиты в газете  «Вечерняя Москва» должно быть напечатано объявление, в котором указывалась ФИО и тема диссертации соискателя, чтобы все желающие могли присутствовать на заседании.
Витькина защита состоялась 18.10.1971 года вскоре после провала аспирантки его руководителя, что само по себе уже большое ЧП в вузе и для Ученого совета, который состоял из хорошо известных в стране и за рубежом ученых: О.С. Ахмановой, И.Р.Гальперина, Э.Г. Ризель, О.И. Москальской, Л.И. Илия, Г.В. Колшанского и других. Первым оппонентом у Витьки был Г.В.Степанов, профессор Ленинградского университета, немного позже ставший академиком и директором Института языкознания АН СССР. Это был обаятельный и культурнейший человек, прошедший гражданскую войну в Испании. Витька встретил его поздно вечером на вокзале и отвез в гостиницу «Россия», где он по знакомству забронировал для него номер. Витька купил заранее ему что-то перекусить, а он выложил из сумки зажаренную его женой курочку, и они вместе поужинали. Витька никогда не забудет простоту и великодушие этого обаятельного человека, никогда и никому не отказывавшего в помощи или добром совете.

     На трибуне у Витьки, когда докладывал Ученому совету о своей работе, тряслись коленки, его товарищи, наполнившие зал и которым предстояло тоже пережить этот волнительный момент в их жизни, настороженно следили за ходом защиты. Как никогда, Витьке задали десяток вопросов, а обычно все обходилось двумя-тремя да одним-двумя выступлениями членов совета. А тут целых десять! Волновалась также и его руководитель, профессор Н.П. Потоцкая, добрейший и интеллигентнейший человек, доверявшая во всем Витьке и никогда его не беспокоившая. Витька был ей за это особенно благодарен и не подвел её: он успешно защитился, проголосовали единогласно.

     После защиты аспиранты обычно устраивали банкет, на который приглашались и друзья. Витькин товарищ из Молдавии помогал ему во всем, Витька  в свою очередь помогал организовывать его банкет,  ездить на такси за приглашенными  профессорами. «Досрочников» собралась целая группа, поэтому Витька хорошо погулял в таких известных ресторанах Москвы, как «Прага», «Будапешт», «Славянский базар», «Интурист», «Арбат» и др. Витька же устроил банкет  в «Арагви». Стол накрыли на 10 человек в отдельном кабинете с массивной полукруглой деревянной дверью. Теща прислала ему 100 рублей заранее, а жена приехала накануне банкета: она не могла оторваться от малышек, которые в то время, как всегда, чем-то болели. После банкета, который обошелся в 161 рубль 8 копеек (140,08 – блюда + 15% - обслуживание), осталось еще много вкусных вещей, которыми Витька с женой и с товарищами наслаждался еще несколько дней. В меню  была икра паюсная (5,06 руб. порция), икра красная (3,71 р/порция), стейк осетра (2,64 р/порция), мясо ассорти (1,67 р/порция), колбаса (1,17 р/порция), сыр (0,18 р/порция), суп (1,63 р/порция), бифштекс свиной (1,63 р/порция), жюльен (1,07 р/порция), водка обошлась в 25,40 руб., пепси (0,66 коп/шт), минеральная вода (0,66 коп/шт) и хлеб 0,60 копеек. То есть, Витькиной стипендии 100 рублей и 100 рублей тещиных с лихвой хватило на такое торжественное церемониальное мероприятие! Собственно, обошлось по 16 рублей на человека – по тем временам дороговато, потому что посидеть «по-простому»  и не в таком престижном ресторане было намного дешевле. На работе Витька с некоторыми коллегами частенько  после занятий забегал по близости в ресторанчик, сложившись по 2-3 рубля с человека, не более. И не было никогда почти случая, чтобы он там не встретил  кого-нибудь из своих студентов.

                ТЕРНИИ

     Безусловно, на кафедре Витьку поздравили с успешной защитой диссертации, кто искренне, а кто нет, но он как-то на это не обращал внимания. Он стал первым кандидатом наук по романским языкам, на кафедре английской филологии защитилась тоже его коллега, которая была в аспирантуре вместе с ним:  она была член КПСС, и ректорат вместе с парткомом ходатайствовал  о ее более «ускоренной» защите, как бы вне очереди. И получилось: ведь как отказать парткому такого вуза!
 
     Чтобы заполучить кандидатов наук и стимулировать других, ректорат ей предоставил трехкомнатную квартиру. В это время из Свердловска и Узбекистана были приглашены два доцента на заведование кафедрой немецкого и английского языка: им тоже предоставили  большие квартиры в престижном районе города. Витька, который ждал третьего ребенка, очень надеялся, что и ему, как и другим кандидатам наук, тоже дадут жилье. Однако   комиссия, которая приехала обследовать условия проживания его семьи, пришла к заключению, что он не может быть поставлен на учет, так жилая площадь в расчете на человека отвечает норме, хотя, правда, и минимальной - 6 квадратных метров. Но то, что это не Витькино, а тещино жилье, и что оно сырое с плесенью на стенах и мокрыми углами, вообще не было принято во внимание. Конечно, после хождений по инстанциям, Витьке пришлось доказать свое право стать в университете на очередь на получение квартиры. Такая ситуация сложилась, как потом он узнал, «благодаря» своей коллеге, у которой председатель профкома был «свой» человек.

     Витька приступил к работе сразу же после защиты, почти с самого начала учебного года. В учебную нагрузку ему включили только практические часы, так как все теоретические курсы были закреплены за ветеранами кафедрами, членами КПСС, которых по традиции оберегали. Но учебная часть вернула расписание штатов кафедры назад, заметив, что кандидат наук должен обязательно читать прежде всего теоркурсы. Опытная помощница зав. кафедрой, составляющая нагрузку, предложила Витьке читать спецкурс по основной дисциплине, по тематике которого он, кстати, написал диссертацию. Но Витька уже понимал, что, уступив в этом, потом начнутся более серьезные притеснения. – «Извините, - твердым и решительным тоном сказал он заведующей, - читать спецкурс по теоркурсу, который я не читаю,  не буду. Мне ничего тогда не надо». Но это было лукавство с Витькиной стороны: он знал, что ректорат заставит деканат (а деканом была в то время лучшая подруга его коллеги, и Витька это знал) все равно  запланировать ему  чтение теоркурса. И, конечно, он согласился читать курс уважаемого старого члена КПСС, заместителя зав. кафедрой и к тому же партгруппорга  кафедры: он приобрел еще одного довольно авторитетного на факультете «благодетеля».

     Но к Витьке не мог никто предъявить никаких претензий: он лучше всех владел языком, студенты его боготворили, в вопросах теории языка ему не было равных. Что оставалось делать его «благожелателям»? – Ничего, кроме как постоянно при случае говорить о нем плохо, делать за спиной пока мелкие пакости. А к этому прислушивались в профбюро, партбюро и т.д.! Не будет же он каждый раз ходить туда оправдываться: в конце концов все равно увидят и поймут, что он за человек, хороший или плохой и т. д. Дошло до того, что ему «по-дружески» посоветовали уехать куда-нибудь на заведование кафедрой, там, мол, и квартиру дадут и т. д. и т. п.  Но Витька  с улыбкой за  этот совет ответил: - «Зачем мне уезжать? Мне и здесь хорошо», чем и разочаровал подругу своей коллеги. А она, между прочим, продолжала работать на кафедре старшим преподавателем и стоять в очереди на защиту. Правда, благодаря также письмам парткома, она защитилась не через три года, а только через два: когда Витька уже отработает год защищенным.
 
     Старшие коллеги, работавшие на кафедре со дня ее основания, члены КПСС, проработавшие с Витькиной  «конкуренткой» уже не один год, хорошо понимали ее устремления стать во главе кафедры и ими командовать, что им очень не хотелось. Не хотелось и заведующей  ей уступать свое место, поэтому она  лихорадочно форсировала подготовку диссертации заочно, которую она успела защитить к новому сроку   своего переизбрания на эту должность. Поэтому мечты Витькиной коллеги не осуществились: остепененная  заведующая, яркая высокая красивая брюнетка с характером дипломата, пользовалась большим авторитетом на факультете и в ректорате. Правда, это ей не мешало участвовать в преподавательских интрижках, но что было поделать – ведь, женщина!

    Тем временем Витька лихо ездил на своей машине на работу, оставляя ее на виду под окном кафедры, по-прежнему выглядел стильно во всем французском, на него еще больше стали поглядывать молодые преподавательницы и студентки. Но он опасался отвечать взаимностью, а предпочитал заводить знакомство вне стен своего университета. Иногда было трудно сопротивляться обаянию и настойчивости особы прекрасного пола, и тогда он терпел полное фиаско. Он по-прежнему с удовольствием ездил со студентами в колхоз, но уже на своей машине. По возвращении он привозил домой машину различных овощей, картофель и даже мешки грецких орехов. А один раз они убирали сливы в элитном колхозом саду, и он привез целую машину таких слив, что даже теща подобных никогда не видела!

    Но на факультете по-прежнему требовали планировать научную работу, писать научные статьи, составлять методические разработки и пособия для студентов – обычные в любом вузе требования к преподавателям. А если ты не будешь заниматься научно-методической работой да еще не член партии, то ты или не пройдешь конкурс, или будешь безответной «побегушкой», т.е., как говорят, главным, куда пошлют. Конечно же, такой удел был не для Витьки с его независимым характером, и он вынужден был думать о подготовке докторской диссертации. Работать впустую с написанием статеек и методической литературы он не хотел, а решил, что если и писать статьи, то с упором на то, что они потом послужат ему для диссертации. Он поехал в Москву на консультацию в ИЯ АН СССР к своему бывшему оппоненту проф. Г.В. Степанову, который подсказал ему заняться разработкой актуальной и почти совсем не разработанной проблемой в романистике. Окрыленный, Витька вернулся домой и начал усердно работать с литературой. В местных библиотеках ничего нельзя было найти, он выписывал необходимые книги по межбиблиотечному абонементу, т.е. идешь в свою библиотеку, и она заказывает из Москвы или Ленинграда нужную тебе литературу, которой можно пользоваться   целый месяц. Кроме того, все зимние каникулы и летние отпуска  он проводил в библиотеке им. В.И. Ленина и в библиотеке иностранной литературы, конспектирую массу нужных ему  научных трудов на французском, испанском, английском, румынском  языках. Поэтому вскоре он будет плавать, как рыба в воде, в изучаемой проблематике, а после обсуждения названия темы диссертации с московскими профессорами, решит ее официально утвердить на Ученом совете факультета: так тогда было обязательно.

     Декан зачитал тему будущей докторской Витькиной диссертации и предложил членам Совета факультета высказать по ней свое мнение. В один голос профессора, доктора наук, зав. кафедрами русского языка, языкознания, русской и зарубежной литературы  высказали свое полнейшее неприятие ее формулировки, так как «это смешно, такого не может быть, не научно, полнейшая глупость и т.д.», другие же члены совета их молча поддержали, поэтому тему не утвердили: «еще нужно поработать,  куда спешить  и т.д.».

     Безусловно, Витьку это не только задело, но и разозлило! Да и кто такое говорит?! Люди, ставшие благодаря своей инвалидности, получившей в Великой Отечественной войне, и членству в КППС докторами наук при ходатайстве парткомов и ректоратов? Те, которые на итоговых научных конференциях несут иногда такую научную чушь, что просто смешно? Однажды  Витька не выдержал и разложил «по косточкам» доклад одного из них. И что вы думаете? Заметили, зауважали и в дальнейшем не раз приходили к нему, доценту, консультироваться  или просить   «взглянуть» на написанную ими статейку.

     Конечно же, Витька поехал в Москву, побеседовал с известным в стране профессором в области интересующей его научной проблематики, обсудил с ним перспективы исследовании. Профессор не только одобрил Витькино название темы  докторской диссертации, но и написал отзыв, в котором подчеркнул ее новизну и актуальность. Окрыленный таким успехом, дома он подготовил цитаты из работ отечественных и зарубежных ученых, которые прямо указывали на актуальность, научную новизну и необходимость исследования предлагаемой в Витькиной диссертации проблемы, и попросил декана вновь поставить на Совете его тему для утверждения. Декан согласился, хотя он ему ничего больше не сказал.
И вот опять в повестке дня заседания Совета значится Витькин вопрос. Когда декан дошел до него, то послышался шумок «зачем тратить напрасно время, и так  долго заседаем, все и так ясно…». Но декан, весьма лояльный к Витьке и в целом неплохой человек, предоставил Витьке слово. Витька вышел к столу: - «Прошу уважаемых членов Совета утвердить тему моей докторской диссертации. У меня на руках отзыв профессора…, - Витька его зачитывает и добавляет, показывая в руке несколько листов бумаги: - Я могу  процитировать также по  этому поводу мнения отечественных ученых на русском языке для находящихся здесь славистов,  перевести на русский язык цитаты известных зарубежных ученых для романистов на французском, испанском, румынском и португальском языках и для германистов на английском и немецком языках». – «Зачем, - громко сказал один из партийных профессоров.- Конечно, надо утвердить, никто и не возражает». На том и порешили.

     Витька с энтузиазмом  принялся за работу, когда приходили какие-то идеи, то оставался работать в аудитории допоздна, потому что дома  с маленькими детьми было не до работы. И чем больше ему коллеги ставили подножек, стараясь вывести его из себя, тем задорнее и интенсивнее он работал, публиковал статьи, за которые, кстати, нужно было всегда платить. На это шли деньги, которые Витька дополнительно зарабатывал на вечерних курсах иностранных языков и иногда подготовкой соискателей к  сдаче кандидатского экзамена по французскому языку. Репетиторство  тогда  запрещалось, если узнавали, то преподавателей наказывали, хотя тайком подрабатывали. Витьку еще больше разозлил  отказ партбюро дать ему характеристику, чтобы поехать снова на работу в Алжир. Будучи студентом, он тогда не мог больше там оставаться, как другие переводчики, но в Москве ему обещали снова отправить работать туда с врачами, так как он хорошо себя зарекомендовал. И вот когда Москва была готова его туда снова отправить, он обратился за характеристикой. Кафедра и профбюро ее подписали, а на партбюро, в состав которого входил и его кум, дописали фразу, что в настоящее время не могут его рекомендовать, потому что необходим для факультета! Как говорится, приехали: хороший, замечательный, знающий, активный и т.д., но не заменим на факультете!
 
     Витькиным кумом  первой дочери был как раз тот самый испанист, первый доцент на кафедре, выпускник Ленинградского университета, к которому Витьку взяли при поступлении в помощь. Он был старше Витьки лет на семь, но оказался земляком. Не так давно женился, жил с женой и ребенком в общежитии, жена не работала, семья очень нуждалась, так он был не способен нигде подработать. Зная такое его положение, Витька часто приглашал его с женой к себе на праздники («пусть хотя бы у нас хорошо поедят» говорила в таких случаях Витькина теща), на дни рождения или «просто так угостить». Когда у него родился ребенок, Витька отдал им детскую одежду, модную коляску, которую он получит обратно, когда у Витьки родится третья девочка. Одним словом, старались им помочь, как могли. И вот этот кум, который пил и ел, как говорится, в Витькином доме,  вдруг встает и говорит, что он  против, потому что Витька  стремится заграницу из-за корыстных целей, движим наживой и т.д. Можно только представить, какой это был удар для Витьки! Не потому, что он не поедет, а предательство близкого человека, земляка!  Но он и это переживет и получит новый градус злости, подталкивающий его интенсивнее писать диссертацию.

     Между тем скоропостижно умирает теща, Витька с женой остается с  тремя детьми, последней  дочери еще не исполнилось и три года. Жена, с трудом устроившаяся на половину ставки на кафедру преподавать тоже французский язык на межфаке, когда он поступил в аспирантуру, работает вечером. Ее до последнего месяца беременности оставляли работать по вечерам, вынуждая  уволиться. Витька метался на машине в университет и днем, и вечером, ехал за женой, оставляя маленьких детей одних. Обычно он их одевал в пальтишки, теплые кофточки, усаживал за кухонный стол играть, рисовать или лепить из пластилина игрушки, а сам спешил  через весь город к университету. Возвращались около одиннадцати вечера, в хате (язык здесь не поворачивается сказать «в доме») было холодно, Витька спешил растопить плиту, а жена накормить детей и уложить их спать, включив везде обогреватели. Без тещи им стало совсем трудно, иногда приходила помогать тетя Ира, но все реже и реже: платить им было уже нечем. От мысли найти старушку, которая жила бы с ними, они отказались: нужно было тоже платить, да и где ее поселить?  В тещину комнатушку, в которой умещались только железная кровать и маленький столик со стулом, Витька перешел спать, чтобы он мог как-то выспаться и работать с бумагами. Днем жена просеивала жужелку, когда не уходила к «вечерникам», топила плиту, на которой готовила пищу. А еще как на грех прорвало водопровод: железные трубы долго не служили в соленой подпочвенной воде, и  весь Витькин аванс  ушел на его ремонт. Витька принял решение перевестись в старшие научные сотрудники, т.е. пойти в докторантуру, поскольку ректорат всегда поощрял таких сотрудников, это раз, а, во-вторых, он будет дома с детьми, ездить в Москву в библиотеки и на консультации будет редко. К тому же к этому времени он написал процентов сорок текста и за два года он обязательно справится и напишет диссертацию.

     На кафедре возражений не было, так как Витька доложил, что написал, что уже опубликовал и т.д. Деканат тоже был не против. Когда дело дошло до партбюро, то что-то застопорилось. Витька не мог сначала понять, в чем было дело. Он, конечно, догадывался, что «поработала» его коллега, но все же было не совсем ясно: зав. кафедрой никогда не вынесла бы Витькин вопрос на кафедру, не согласовав все его аспекты с деканатом, профбюро и партбюро. Правда, секретарь партбюро был человеком боязливым, не принципиальным, мог пообещать, а потом отказаться от своих слов и т.д. Это Витька хорошо знал, проработав не один год на факультете. Но чтобы идти в разрез тенденции ректората… Нет, он никогда на это не пошел бы… Зав. кафедрой была членом даже партийного комитета университета, начальство ее уважало… Что же могло случиться? Опять «его не приняли в партию, он не заслуживает»?  Витька терялся в догадках и когда снова  пришел в партбюро и попросил ему объяснить, в чем дело, ему ничего так и не сказали, но и ничего не решили. Но Витька был настроен по-боевому, у него была рекомендация кафедры, он сделал необходимый процент работы, у него уже достаточно много публикаций, есть  методические пособия…Тогда что? В чем дело?  Он готов был пойти на прием к ректору, очень справедливому и всеми уважаемому руководителю, который  всегда поддерживал любого, если тот был прав. Но поскольку все  сейчас упиралось в партийный орган, который и ректор не мог обойти, так как в стране все решала партия, Витька пошел к секретарю партийного комитета университета. Выслушав Витьку, он сказал: - «Видите ли, в докторантуру хочет еще идти  Ваша коллега, а два человека отправить одновременно …» - он на некоторое время задумался, а потом добавил: - хорошо, идите вдвоем. Я думаю, что кафедра справится, я поговорю с заведующей».

Теперь Витька хорошо понимал, что его заведующая пыталась не пустить его в докторантуру, «притормозить», видя Витькин прогресс в написании докторской диссертации, а вместо его отправить  Витькину коллегу, у которой не было даже для этого никаких оснований (темы, статей и т.д.), но она могла  выиграть две вещи: избежать конкурента в ее лице на заведование, так как приближался новый конкурс, а Витькина коллега со своими связями в парткоме, райкоме и обкоме (о которых она кричала на каждом углу) могла ее подвинуть. Во-вторых, основательно придержать Витьку, потому что после защиты докторской его обязательно поставят на заведование. Именно она не навязчиво и весьма искусно проводила в жизнь эту идею, понимая, что такой активной коммунистке, как Витькина коллега, не откажут, всегда поддержат, ну а беспартийный Витька подождет. Но секретарь парткома решил по-другому, принял «соломоново» решение, видя по Витькиному настрою, что тот пойдет тогда к ректору. Ну, а ректор – это все же ректор…

Итак, Витьку перевели в старшие научные сотрудники с зарплатой в 250 рублей, меньше, чем ставка доцента 320. Но другого выхода у Витьки не было, поэтому ему не раз придется поджаривать картошку на воде, а не на масле. А между тем дети продолжали часто болеть, Витька ходил не раз в профком с просьбой дать ему жилье: как многодетная семья он стоял в льготной очереди. Но шло время, получали другие квартиры, а Витька все еще оставался далеко не первым в общей очереди по университету. Он стал обращаться в областные, центральные органы власти, но получал всегда те же отписки. Конечно, ему было обидно: когда защитился, ему не дали жилье, как давали другим кандидатам наук. А когда он пошел к ректору медакадемии, где ему предложили заведовать кафедрой и квартиру, то ректор университета его не отпустил. – «Понимаете, мы два вуза и не можем ссориться. Мы с удовольствием Вас взяли, Вы очень скоро получили бы квартиру, ведь, у нас большие для этого есть возможности, но Ваш ректор, которого я очень уважаю, не хочет Вас отпускать»- заключила мило ректор с некоторым сожалением.
 
Между тем заканчивался первый год пребывания Витьки в докторантуре. Ему было чем отчитываться перед Ученым советом университета, чтобы ему продлили срок пребывания на должности старшего научного сотрудника. Но и здесь его ждал новый удар: так как он настойчиво добивался справедливости в жилищном вопросе,  законности, то его сделали склочником, жалобщиком и очень плохим человеком, который не заслуживает оставаться в докторантуре. Все это прозвучало в выступлении одного из членов Ученого совета, профессора, зав. кафедрой истории КПСС, покровителя и друга Витькиной коллеги. Поднялась дискуссия, но ректор сказал, что жилищный вопрос очень сложный, в этом нужно разобраться, а продолжить подготовку диссертации Витька должен. Так как слово ректора было для всех закон, то проголосовали все «за», кроме одного этого профессора.

А Витька продолжал с остервенением работать над диссертацией. Как «жаворонок», он вставал очень рано, садился за бумаги, его любимая кошка,  мурлыча, тут же устраивалась  ему на колени, и он с головой погружался в работу. Дети с женой  просыпались поздно, и пока их  жена оденет, покормит, он к этому времени уже уставал, голова больше «не варила». Поиграв с детьми, он выходил в огород, где уже полностью отдавался своему любимому делу – уходу за грядками помидоров, клубники, цветами. Занимался всем этим только он, грядки у него были всегда в идеальном порядке, как клумбы английского сада. Работая, у него в голове рождались новые мысли, порою очень дерзкие, по содержанию диссертации, но которые затем становились ее основной «фишкой».

Требования к защите докторских диссертаций постепенно усложнялись: нужно было обязательно опубликовать   две-три статьи в центральных специализированных изданиях, минимум на уровне республиканских,  напечатать там же монографию и учебное пособие с грифом МО СССР. А это было делом очень трудным, так как  все планы по публикациям  утверждала Москва,  а в Министерстве на этот счет были свои соображения. Кроме того, для таких публикаций необходимо было также разрешение Облита, проверявшего рукописи и требовавшего, чтобы обязательно цитировались  работы  классиков марксизма-ленинизма и чтобы, не дай боже, нигде не было не только «крамольного» слова или мысли, но даже малейшего намека на нее. Кроме того, как ни странно, но именно Облит регулировал и листаж монографий и учебных пособий – не более пяти печатных листов. Однако, благодаря внезапно появившимся  у Витьки знакомым, он получил разрешение не только на печать, но и на больший листаж, что очень потом удивило проректора по научной работе: даже ему это не удалось «пробить»! А молдавский Витькин друг по аспирантуре (именно он по утрам после прошедшего накануне бурного вечера с шампанским стягивал его с кровати и тянул в библиотеку!) помог  напечатать несколько небольших монографий в соавторстве в республиканском издании «Наука»: республика располагали большими возможностями в этом деле, так как продукцию «на гора» выдавали только  АН МССР да Кишиневский университет. Кстати, он не раз помогал в этом деле и москвичам.

Монографии у Витьки появились, но нужно еще статьи в центральных научных специализированных изданиях. Витька пишет большую статью и направляет ее Москву в солидные «Филологические науки». И она проходит рецензирование московских ученых и рекомендуется к печати. Ура! Это был, несомненно, большой успех, так как этот журнал являлся вторым после «Вопросов языкознания»  авторитетным всесоюзным  изданием. В это же время он пишет статью, которую специалист кафедры украинского языка, его товарищ, доцент, переводит с русского,  в солидный украинский журнал. Но вскоре получает ответ редакции, который говорит, что статья интересная, но «мова недбала», т.е. написана как бы не по-украински, и предлагалось ее отредактировать. Но Витька разозлился: ведь, специалист украинского языка ее переводил, что он не знает свой родной язык?!  И Витька тут же решил написать уже статью на французском языке и послать в очень авторитетный  академический журнал в Румынию, который издавал статьи на разных иностранных языках. Писал он ее сразу по-французски, а его попытки перевести кое-какие фрагменты с русского получались неудачными, текст  становился очень корявыми, и он понял, что перевод, кто бы его не делал, всегда будет «недбалым» по отношению к тексту, который пишешь сразу на нужном языке. Вскоре он получил письмо из Румынии, в котором сообщалось, что статья будет напечатана,  указывался также номер и год журнала, который будет Витьке прислан на домашний адрес. И радости не было предела: в его статье был заменен только один глагол, а весь текст совершенно не тронут! Значит его «мова» оказалась «дбала»!

Но здесь Витька допустил тоже «прокол». Отчитываясь в очередной раз на кафедре по диссертации, он упомянул, что у него вышла статья на французском  языке, и показал всем солидный большой румынский журнал. Зав. кафедрой после заседания встревожено его спросила, каким образом, минуя кафедру (а тогда все статьи, пособия и т.д. всегда рассматривались прежде всего на кафедре и давалась выписка из протокола заседания с рекомендацией к публикации), он послал статью за границу: нужно было еще получить, кроме этого, разрешение Москвы, куда второй (специальный) отдел университета ее отсылал уже от имени университета. – «Да я и не знал всего этого, - пожав плечами, ответил Витька. – Пошел на почтамт и отправил». Было еще более удивительно, что почтамт не завернул пакет со статьей назад: тогда за этим строго следил КГБ.

А тут подоспели еще новые изменения в требованиях подготовки докторских диссертаций: если Витька уже «сделал» первый вариант на 650 страниц, то теперь диссертация не должна была превышать 350 страниц основного текста. Вот тебе и на, как говорится, приехали!  Нужно было снова перерабатывать, сокращать, синтезировать и т.д. И все это на печатной машинке, где  при ошибках или вносимых поправках нужно было перепечатывать  если не одну страницу, то сразу несколько, чтобы «втиснуться» в следующие страницы! Это была адская кропотливая работа с высчитыванием дополнительных или сокращенных букв, слов или предложений, а еще более серьезные  трудности привносил текст (слово) на иностранных языках: нужно было высчитывать количество букв, пробелов, слов и т.д.!  Кроме того, все это исправлялось в нескольких экземплярах через копирку! А сколько шло бумаги, которую тоже нужно было доставать, а не свободно покупать в магазине!  Нет, кто с этим не был связан, тому трудно понять и даже представить себе такой титанический труд соискателя в те времена.

В 1979 году Витька вышел из двухгодичной докторантуры и приступил к работе на кафедре, продолжая доводить «до ума»  текст диссертации и «клепать» статьи: их требовалось иметь достаточно солидное число (а не 2-3 как для защиты кандидатской диссертации), за которые все время нужно было платить. В следующем году у него в течение полугода уходят из жизни отец и мать, он лишается их скромной поддержки. Ему приходится подрабатывать везде, где только может: на курсах, брать переводы статей и даже книг, инструкций, патентов, справок и т. д. И все заработанные дополнительно деньги уходили на поездки в Москву,  на консультации, небольшие презенты для профессоров (французские духи, французский коньяк, которые доставались по знакомству, цветы): как-то с пустыми руками Витьке было стыдно им надоедать своими консультациями.

                ПОРАЖЕНИЕ  И  ПОБЕДА

Ближайшее опытное и нужно сказать умное окружение зав. кафедрой понимало, что Витька в одно прекрасное время может стать их начальником. Поэтому их отношение к нему и к жене стало постепенно меняться в лучшую сторону, особенно после того, как он, не выдержав давления на жену (самого Витьку уже не задевали), открыто сказал зав. кафедрой, что он ни на что не претендует, пусть она не беспокоится,  и чтобы ее ярые приверженцы оставили жену в покое: она никому ничего плохого не делает, перешла работать из-за детей на половину ставки, никуда не вмешивается и т. д.  Действительно, это не только подействовало, но Витька в их лице приобрел даже поддержку. Двое из них ему предложили вступить уже в партию, предлагая свои рекомендации. Витька согласился. Но когда дело дошло до партбюро, то секретарь, приятель Витькиной коллеги, на все это наложил крест: сработало давняя десятилетняя ее «услуга»: в Москве же его не приняли, значит, было, за что. Поэтому не заслуживает. После этого он уже никогда не будет даже и думать о партии, сказав себе, что он и так не даст себя в обиду. А последующие в стране события подтвердят правоту его окончательного решения по отношению к членству в КПСС: главное – диссертация.

А то, что его хотели сделать партийцем, имело совсем и другую подоплеку: коллеги очень не хотели, чтобы место заведующей заняла Витькина «подруга», при случае или без всякого поводя раздувающая свои связи в высших партийных органах, в министерстве и т.д. Боялись ее напористого преследования в случае своей «не угодности» (все это они видели на примере Витьки), потому что противостоять ей они не могли. А Витька был очень удобный для них вариант, потому что они видели и понимали, что он абсолютно «нормальный» человек, что с ним они будут нормально защищены во всех отношениях: они давно убедились в том, что он независим, может противостоять их не совсем порядочной коллеге. А она уже совершенно определенно метила на место зав. кафедрой, и у нее, ведь, были для этого основания: популярна  в партийных органах, активна (особенно в плане партийной демагогии), закончила докторантуру и подготовила (по ее словам) диссертацию, имеет много публикаций (которые, как выяснится позже, в природе не существовали!), знает неплохо французский язык, еще молодая и т.д. То есть, это были серьезные козыри, чтобы пройти очередной объявленный конкурс на заведование. Тем более, что два положенных по закону срока пребывания на этой должности у зав. кафедрой скоро подходили к концу. Витька мог в случае вступления в партию легко занять этот пост. Но все изменили не зависящие ни от кого обстоятельства: человек предполагает, а бог располагает, как говорится.

Неожиданно заболела  зав. кафедрой. Ее тяжелый недуг скоро свел ее в могилу: ей было немножко за пятьдесят. У руля до объявления конкурса на вакантную должность стала ее заместитель, простой старший преподаватель, «дама, приятная во всех отношениях», не отличающаяся особо ни практическим знанием языка, ни знанием теории. Но умела бесконфликтно вести дела, устраивала декана и партбюро. Почти год руководство думало, кому предложить кафедру. А Витька между тем подал диссертацию в Совет, собрал пакет документов, прошел все партийные и профсоюзные инстанции при утверждении характеристики: здесь уже никто ему помешать не смог, так как ректор следил за докторантами, всегда помогал, и идти вразрез его политики никто не решился. Но за всем этим процессам следила вездесущая его коллега и некоторые его другие «доброжелатели» из сколоченного ею узкого круга преподавателей, которые при  «необходимости» могли встать, выступить и в критический момент не проголосовать. При этом на полном серьезе заявить: «я не читала его статью (работу и т.д.), не знаю, но я против».

Через некоторое время после отправки документов в Москву в Ученый совет, Витьку приглашают в партийный комитет: написанная кем-то  клеветническая анонимка на Витьку вернулась в университет для разбора и выяснения  изложенных в ней «фактов». Пока разбирались, начиная опять с факультета  по всем  профсоюзным и партийным инстанциям, время шло. Университет опровергал изложенные в анонимке «факты», обновлялись документы и снова отсылались в Москву, снова писали на Витьку анонимки, снова все разбирались, опровергали и т.д. В итоге прошел год, Витька не мог даже обсудить свою диссертацию в специально созданном для этого при Ученом совете объединении ученых, лишь после которого идет дальнейшее ее продвижение к защите.

Между тем на заведование кафедры претендовали профессор из Харькова и даже один профессор из Москвы. Но им отказывали: здесь очень хорошо срабатывала его коллега, уверенная в том, что это место для нее. Однако ректорат не торопился с решением этого вопроса, хотя вроде не «заинтересованные» некоторые члены Ученого совета университета  на заседаниях  каждый раз спрашивали у декана, когда же появится новый заведующий. Декан все обещал, что скоро: ведь, по большому счету решали ректор и партком университета, а не он.

Витька был удивлен, когда в один прекрасный день его пригласил к себе декан: - «Я попросил бы Вас исполнять пока обязанности заведующего, - сказал он Витьке. – «Нет, я не хочу. Пусть это будет делать тот, кто затем станет во главе кафедры, это же логично. А я вообще не люблю эту работу. Мне нравится заниматься наукой, учить студентов. Я ненавижу бумажки, отчеты, заседания, - искренне ответил ему Витька. – К тому же Вы хорошо знаете настроения на кафедре, не хочу  ни в чем участвовать». Но декан был настойчив и вынужден был ему  сказать по секрету, что он и ректор хотят, чтобы Витька  возглавил кафедру, что на следующем заседании Ученого совета университета ректор внесет это предложение для утверждения, поэтому Витька должен там присутствовать. Но ни на следующем, ни на многих других последующих советах его вопрос не рассматривался. Декан, который с этого времени был с Витькой в тесном контакте, ему доверительно говорил, что,  то поступил звонок из горкома партии, то из обкома и даже из министерства  с рекомендацией ректору не избирать Витьку на этот пост, так как он беспартийный, что только член партии должен возглавить кафедру и т.д. Естественно, ректор вынужден был все время откладывать решение этого вопроса, не желая избирать на эту должность так жаждущую ее Витькину коллегу. Ни декан, ни ректор не хотели, чтобы она руководила коллективом, аргументируя тем, что Витька уже представил докторскую диссертацию в Ученый совет, что он ее вот-вот защитит и станет доктором наук. А у другого претендента пока нет диссертации, хотя она тоже два года была в докторантуре, прошло уже еще два, но у нее сдвигов никаких. Видимо, этот аргумент ректората срабатывал, и Витька продолжал быть исполняющим обязанности. Но такая длительная нервотрепка ему основательно надоела, сердила и, наконец, вывела его из себя: он пошел к декану и решительно заявил: - «Все. Ничего не хочу. Не нужна мне эта нервотрепка. Ставьте кого хотите. Хватит!». Но декан его успокоил: - «Прошу Вас, потерпите еще немного, все уладится». И Витьке ничего не оставалось делать, как согласиться: все-таки это декан, ректор тоже за него, да и большинство членов кафедры хотят, чтобы он был заведующим.

После рабочего дня, придя после занятий и  очередного заседания кафедры почти без сил, Витька расслабился на кушетке, закрыв от усталости глаза. Раздался звонок стоявшего у него рядом телефона, он узнал бодрый голос декана:  - «Поздравляю Вас с избранием. На Ученом совете сегодня  утвердили подавляющим числом голосов. Зайдите завтра ко мне, я Вам кое-что расскажу интересное» - заключил он и попрощался. Витька был настолько ошарашен этим звонком, что не поверил: как? без него? даже не предупредили! Но потом он узнает, что ректор с деканом решили Витьку не беспокоить: он и так на нервах в связи с постоянным переносом голосования по его кандидатуре.

Действительно, декан поведал Витьке занимательную историю его назначения. Накануне при составлении повестки дня заседания  Совета ректор пригласил его срочно придти к нему в кабинет и предложил свой план  разрыва затянувшегося узла с  избранием заведующего  набившей уже оскомину кафедры французского языка. – «Как только я  зачитаю повестку дня, встаньте и предложите в нее включить дополнительно вопрос избрания на должность зав. кафедрой  фамилию  Виктора Ивановича, так как кафедра, мол, давно без заведующего. Бюллетени для голосования его кандидатуры будут заготовлены. Возражать мне, я думаю, никто не будет, и Совет проголосует». Что было блестяще затем разыграно  на Совете и проголосовано. Но какое было удивление декана, когда при подсчете  голосов в перерыве он увидел Витькину коллегу, проинформированную, видно, ее другом – профессором кафедры КПСС. Но было уже поздно: тайное голосование состоялось, и протокол будет  утвержден  уже открытым подсчетом голосов членов Совета. Позже коллега рассказывала без стеснения, что, получив звонок, она примчалась на Совет на такси, но  опоздала,  только потратила три рубля напрасно!

Весть об избрании Витьки зав. кафедрой облетела молнией весь факультет. Преподаватели кафедры и коллеги факультета, относившиеся к нему благожелательно, искренне его поздравляли, на кафедре преподнесли букет цветов. Только Витькина коллега в окружении своей «свиты» (два доцента и старший преподаватель – все ее подруги!) ничего не замечали, ходили, словно кость проглотили. Одна из них не выдержала и на вопрос к ней, почему  они так к нему относятся, ответила: - «А почему мне не предложили заведование? Почему не предложили и Вере  Ивановне, а только тебе? (Кстати, она была одна из его первых  выпускников, когда Витька пришел в университет!). – «Откуда я знаю? – удивленно ответил он. – Не я же решал, а ректорат». Но это было только начало. А позже, когда Витька оставит кафедру, уедет в Тунис, и на смену ему придет профессор, но специалист по русской литературе, вся  эта компания  при случае ей будет не подчиняться и говорить: - «Вы не специалист, Вы во французском языке ничего не понимаете», и тогда та же доцент, которая была ярым Витькиным противником, будет не раз ходить к декану и просить вернуть Витьку на кафедру как большого настоящего специалиста!

                ШАПКА  МОНОМАХА

На кафедре Витькина коллега со своими «вассалами» устраивала ему обструкцию по любому вопросу. Заседания проходили напряженно, но на Витькину сторону перешло все «активное» окружение  бывшей заведующей, притеснявшее ранее Витьку и его жену: иначе они не могли поступить, это был их удел, что Витька очень хорошо понимал. Главное, что среди них два уважаемых  ветерана членов партии, которые вместе с Витькиной коллегой составляли идейное и руководящее ядро кафедры – ее партгруппу. Поэтому они умело противостояли всем нападкам на Витьку партийной демагогии его коллеги с ее окружением – окружение то было беспартийным!  Особенно Витьку поддерживала непримиримый и заклятый противник Витькиной коллеги, бывшая зав. кафедрой, которая Витьку принимала на работу, и с которой она была   невозмутимо и интеллигентно «на ножах», что бесило Витькину «активистку».  Она могла ей отомстить только при обсуждении ее теоретических лекций, потому что  была доцентом, прошла Московскую аспирантуру, обладала суммой (но намного скромнее Витьки!)  теоретических, да и практических знаний, а Витькина «сторона» уступала ей по всем параметрам. Но у нее было единственное и огромное преимущество: участница ВОВ, старейший член партии! И с этим ей приходилось мириться. Она также писала диссертацию и спустя несколько лет защитит ее в Ленинградском университете. Но это будет позже, а пока Витька оказывал ее неоценимую (с ее точки зрения) услугу: предварительно правил ее лекции, статьи, а затем всю ее диссертацию, выступал и защищал ее на заседаниях кафедры при их обсуждении и рекомендации  к  печати или защите и т.д.

       Этот мощный «противовес» из двух уважаемых на факультете ветеранов партии защищал Витьку  во  всех партийных инстанциях, когда Витькина «радость»  старалась его демагогично оклеветать, наговорить на него, приписать ему то, чего никогда не было и т. д. Ее демагогия, «борьба» за моральный кодекс преподавателя и студента  иногда переходила  все границы, претила не только Витьке, но и другим преподавателям. Но что можно было сделать?! Она же коммунист, борется за чистоту  морального облика товарищей, студентов! Однажды, когда она в очередной раз распекала студента на тему  морали, Витька не выдержал, вышел из комнаты. В тот же день он скажет ее постоянному «адъютанту», к слову, очень порядочной пожилой преподавательнице, по таинственным и непонятным причинам оказавшейся ближайшей ее подругой: - «Пожалуйста, передайте ей, что если еще раз в моем присутствии она будет говорить о коммунистической морали и отчитывать студента, то  я на кафедре при всех скажу, какая у нее мораль, и напомню, что на глазах всего общежития у нее в «интимных друзьях»  состоял обширный список аспирантов Кавказа и Средней Азии». Конечно, Витька это сказал без обиняков, другими словами, называя вещи своими именами. И знаете? Очень подействовало!

А ходить в партбюро и жаловаться на Витьку  приняло такой масштаб (не так выразился, прошел не поздоровался, студенты недовольны им, дал не те группы и т. д. и т.п.), что руководство задумалось, не освободить ли Витьку от занимаемой должности, чтобы утихла вся эта «французская вакханалия». В один из очередных  призывов «на ковер» в партбюро по какому-то совершенно глупому его обвинению  заместитель парторга, ретивая сторонница Витькиной  «подруги» и не уступающая ей в публичной партийной демагогии, не выдержала и с жалостью воскликнула: - «Да если бы Вы были членом партии, мы Вас уже давно заменили!». Но, увы, в Витькином случае сместить его с заведования мог только Ученый совет университета, который его и выбирал. Но там заседали, конечно же, умные люди, постоянно сталкивающиеся с подобными случаями.

Очередные жалобы на Витьку, массированно организуемые и руководимые Витькиной коллегой, вынудили ректорат создать специальную комиссию для изучения сложившейся ситуации на кафедре. Комиссия парткома, возглавляемая очень порядочным профессором технического факультета, провела расследование, заслушала всех преподавателей и увидела, что абсолютное большинство на стороне Витьки. Это большинство во главе с ветеранами партии направили петицию  ректору и в партком с просьбой оставить Витьку заведующим, указывая на необоснованность выдвигаемых к нему претензий, открыто говорили о нелицеприятных мотивах такого поведения Витькиной коллеги, давно стремящейся любыми путями к заведованию кафедрой. Петицию поддержал декан и новоизбранный секретарь партбюро факультета, заменившая бесхребетного и непорядочного «друга» Витькиной подруги, умная и порядочная женщина, которая всегда будет в дальнейшем помогать Витьке и защищать его от несправедливых нападок. Одним словом, все это было похлещи, чем  сюжет спектакля «Кафедра», который Витька как-то видел на сцене Русского драматического театра им. Горького. И как актуально! Всегда  актуально!

Ситуация на кафедре постепенно после двух лет Витькиного руководства и неустанной с ним «борьбы» его коллег, приходила в нормальное русло. Казалось, что все со всем определились, попытки сместить Витьку оказались безуспешными. А поскольку Витька был не злопамятен   и не мстительный, то заседания стали проходить спокойно,  отмечали дни рождения, юбилеи и праздники, т.е. как положено нормальному рабочему коллективу.

      Противоборствующая сторона смирилась с Витькиным руководством. Правда, если бы не Витькино превосходство над всеми в знании французского и испанского языков, его глубокие теоретические знания общих и частных проблем лингвистики, ему давно бы устроили открытое занятие, нашли ошибки и «сослали» на межфак, как ранее эта «команда» поступила с испанистом, Витькиным кумом. Но… не получилось. Пришлось смириться, но идея стать заведующей не покидала Витькину коллегу.

Между тем в Московском институте произошла череда важных событий. Только что Витька договорился с председателем Ученого совета, который просмотрел все его «досье» и особенно список публикаций, о представлении своей диссертации к защите и наметили даже ее возможный срок, как он умирает от рака. Технический секретарь совета, которая,  как все секретари, была в курсе всех и всего, Витьке сказала, чтобы он не беспокоился, так как его преемник, тоже авторитетный профессор с мировым именем, в курсе Витькиного дела. Но меньше, чем через год, от сердечного приступа уходит и этот председатель. И здесь началась  борьба за совет, которая длилась почти год! Образовалась большая очередь своих аспирантов на защиту, переформирование состава совета заняло  тоже много времени. Была еще масса  тайных пружин в этой борьбе, что оттягивало  начало его работы. Одним словом, время шло, а рассмотрение Витькиной работы откладывалось и откладывалось.
 
Домашние  Витькины дела продолжали катиться под гору, несмотря на то, что он, наконец, получил трехкомнатную квартиру в хорошем районе города. Радости не было предела: в конце концов, они станут жить в нормальных условиях, не мерзнуть холодной зимой, не сеять вечерами жужелку, не дышать гнилью стен!  Дети сразу были оформлены в новую школу, и первого сентября все в коричневой форме и в белых фартучках  пошли каждый в свой класс – первый, третий и шестой.  Витьке с женой повезло с девчонками: они носили одежду и обувь одна за другой, никто из них ничего не просил купить, одевались очень скромно, но были всегда чистенькие и выглаженные. Конечно, уже давно кончились заграничные тряпки и у Витьки с женой: нельзя же на всю жизнь запастись обувью, кофточками и прочим ширпотребом. Поэтому уже давно все брали в кредит. Витька оформлял справку в бухгалтерии о зарплате, садились все в машину и ехали в универмаг одеваться. Прежде всего, покупали верхнюю одежду, сапоги, Витьке несколько костюмов, т.е. крупные необходимые вещи. Купить за наличные себе костюм  за 80-90 рублей Витьке было проблематично, а брать в кредит стыдно с его зарплатой в 380 рублей!

Витька еще долго ездил в свой старенький домик:  зимой он следил за газовым отоплением, которое он сделал уже после смерти тещи, а  в остальное время  высаживал грядки, полол, ухаживал за цветами и плодовыми деревьями. И это было хорошее подспорье семье: многие овощи и фрукты не нужно было покупать на рынке. Однако оставаться там на ночь Витька трусил, хотя и никому дома об этом не говорил  Дело все в том, что когда он перешел спать в комнатенку тещи, чтобы работать над диссертацией, одной прекрасной ночью он проснулся в холодном поту: он ощутил у себе на шее волосатые руки мохнатого человекоподобного существа с копытами на нижних ногах, которые его душили. Витьке удалось двумя руками противостоять его натиску, с трудом разжать его мохнатые руки и …проснуться. С тех пор он не только не ночевал  на той кровати, но и вообще в доме, А если уж и приходилось зимой заночевать, то целую ночь везде горел свет. И это Витьке не приснилось, потому что еще раньше тетя Ира, которая иногда помогала присматривать за детьми и по хозяйству, наотрез отказывалась там ночевать тоже. Правда, она ничего не говорила, а лишь спустя много времени призналась, что ее тоже «душили». Это же произошло и со старшими дочерьми. Лишь самая меньшая девчонка не боялась там спать или оставаться в доме вообще, когда подрастет. Витька, правда, слышал еще от тещи, что ее свекор после смерти своего сына, тещиного мужа, которому было только 39 лет, хотел склонить ее к сожительству, но она отказала. За это он хотел отобрать у тещи с двумя детьми этот домик, который он построил для сына. Но теща с помощью государственных органов не дала ему это сделать, и он проклял ее и этот домик.  Можно верить или не верить этой истории, но все это было с Витькой, с няней и девчонками. После этого случая Витькин атеизм, которым он был пропитан еще со школьной скамьи, сильно пошатнулся.

Незадолго до переезда в новую квартиру Витька потерял своего брата Антона, того самого, которого мать называла Антоником и всегда ждала его приезда. У Витьки он успел побывать в гостях только два раза, собирался каждый год его навещать из своей Пензенской области, где он жил и работал, но трагически погиб. Витька также никогда не забудет тот день, точнее ночь: в доме не было жарко, но среди ночи он проснулся в поту: ему не хватало воздуха, он задыхался, нечем было дышать. На следующий день он получил телеграмму, что брата не стало. На похоронах его жена рассказала, что он вместе со своим другом, возвращаясь ночью по узкой проселочной дороге, петляющей вдоль реки, в гараж, вместе с машиной опрокинулся с небольшого крутого берега в воду. Дно было глубоко илистое, машина провалилась почти до верху, и они не могли выбраться. И это было как раз в тот час, когда Витька проснулся от удушья: в это время в кабине грузовика задыхался его брат. 

                ЗАЩИТА

      В 1984 году Витька  возглавил кафедру, а  два года спустя он выходит на защиту докторской  диссертации. Но не с меньшими проблемами и кляузами! А, наоборот!  Коллега по своим многочисленным каналам, связям, знакомым  следила за каждым новым этапом продвижения ее «подопечного» к защите. Поэтому не  замедлили новые клеветнические анонимки, которые переправлялись по месту его работы для рассмотрения. И, конечно же, основным в них всегда было «его не приняли в партию, поэтому не достоин». Но, несмотря на это, Витька получил «добро», облетел на самолете своих будущих  оппонентов по маршруту Днепропетровск – Москва – Кишинев – Ленинград – Москва – Днепропетровск (в то время стоимость билета на самолет равнялась стоимости билета в купейном вагоне), известных в мире его науки ученых, которые должны были наложить свои визы на публикацию автореферата. Наконец, появилось в журнале ВАК объявление о предстоящей защите. Безусловно, Витька никому  ничего не говорил, но сразу все узнала коллега, и уже весь факультет знал дату его защиты.

     Для профессоров из Кишинева и Ленинграда Витька забронировал два номера в гостинице «Минск». Там же остановился и он, в его номере Витька попросил накрыть  банкетный стол и заказал меню. С гостиницей ему помог его школьный товарищ Володька, который после окончания Саратовского юридического института прошел к этому времени путь от простого опера до зав. отделом ЦК КППС, курирующего все соответствующие службы. В то время придти в любую гостиницу и снять номер было совсем не реально: Вас всегда встречала табличка на стойке у администратора «Мест нет». И если Вы наблюдательный человек, то непременно заметите постояльцев гостиницы, которыми были в своей основной массе «лицами кавказкой национальности» и что такое «лицо», появляющееся у стойки администратора, получало всегда ключ от номера, протянув ему свой паспорт с выглядывающей из него крупной купюрой.  Увы, это была сама жизнь, и это не было никому секретом.

     Защита длилась три с половиной часа, были вопросы и выступления, никто не выступил против, но при голосовании Витька не добрал одного голоса. Это был провал, все его члены быстро, как мыши, покинули зал заседания. Всем стало понятно, что старушки-одуванчики не захотели принять в свой избранный круг сорокалетнего «мальчишку»: было давно негласно принято, что докторскую степень заслуживает уже опытный пожилой соискатель за шестьдесят. Витька испытал определенный шок, его друзья боялись за него, чтобы у него не было никакого срыва. Но Витька стойко пережил этот момент (закалку, ведь, он получил отличную на факультете!). Поддерживающая  Витькину работу очень известный ученый с мировым именем также была удивлена итогами голосования и  сказала ему: - «Я  видела, как профессор из АН СССР тоже член совета обходила столы и говорила « он еще молодой, должен поработать, ему рано быть доктором». И результат ее «работы» не замедлил сказаться.  Не будет удивительным, что следующую защиту докторской диссертации уже  доцентом этого же института и тоже по романским языкам  совет тоже провалит: старушкам-романисткам не хотелось делиться лаврами с будущими докторами наук, это главное, и, во вторых, сыграли также «подводные камни» ее родного факультета. Но чтобы там ни было,  после этих двух инцидентов, когда  никто из членов совета не выступил открыто против, а голосовал тайно против, возмутило ВАК, и он  закрыл  этот Ученый совет. Переформатирование его состава займет время, старушки-одуванчики уже не будут в его составе, но Витька только через год мог снова представить свою работу. А за накрытый банкетный стол в гостинице «Минск»  он пригласил своего молдавского друга, приехавшего на его защиту, да оппонента из Кишинева: не пропадать же продуктам, потому что меню было оплачено Витькой заранее.

     Прошел месяц, у Витьки на родном факультете никто ни о чем не спрашивал: он же никому ничего не говорил. Но это был, конечно, секрет Полишинеля: слухи то уже до него доходили. Неожиданно его к себе приглашает ректор (к этому времени новому ректору при помощи обкома партии  удалось сместить старого, причем весьма  некрасивым способом) и спрашивает, почему он не пришел и не доложил ему о своей защите: прошел уже месяц. На что Витька ответил: - «Если бы я защитился, то пришел бы. А так чего было к Вам приходить?». А какое ликование, которое они открыто демонстрировали, было у Витькиной коллеги и ее подруг!  Просто, ни в сказке сказать, ни пером описать!
 
     Но шло время. На кафедре продолжала оставаться натянутая обстановка, потому что ее старались поддерживать  его  «друзья». Через пять лет Витька должен был переизбираться на новый срок или уйти с поста. Какие достижения у него будут за пять лет, так и судить будут о его работе. Поэтому он постарался помочь защитить кандидатские диссертации двум преподавателям, его же выпускницам. Одна из них, простой преподаватель из рабочей семьи, оказалась у разбитого корыта после трех лет аспирантуры. Руководителем у нее была  зав. кафедрой зарубежной литературы, которая  использовала ее  материалы и сказала продолжать дальше работать уже в другом направлении. Но зато другие ее аспирантки, дети партийных руководителей города, всегда защищались блестяще. Благодаря такому вектору своего научного руководства, она получила шикарную квартиру в самом центре города. А Витька, оскорбленный таким отношением своей коллеги к аспирантке его кафедры, взялся ей помочь: сформулировал ей тему с учетом наработанного ею материала, кардинально подогнал ее проблематику к лингвистике, что требовало изменения и самого языка научного изложения и т.д. И через год она под Витькиным руководством успешно защитилась в Киевском университете. Другую же соискательницу  Витькины «друзья» (а это все же три доцента!) не рекомендовали даже на кафедре, выступали против, мотивируя тем, что работа сырая. А без кафедры, как говорится, «и ни туды, и ни сюды», т.е. дальше никуда, даже если у тебя и блестящая диссертация! Но Витька, понимая хорошо, что такая ситуация будет еще долго продолжаться, решил  пригласить рецензентов с других кафедр, которые дали нормальные отзывы и рекомендовали работу к защите. Возмущению  его доцентов-коллег не было предела, но их голоса «против» при голосовании были в меньшинстве. Вскоре эта преподавательница также успешно защитила свою диссертацию.

     Таким образом, под Витькиным руководством кафедра выросла в научном отношении, а это был важный показатель для отчета. Были опубликованы научные статьи, методические пособия, велась активная воспитательная работа и т.п., что тоже было немаловажно. Кроме того, Витька наладил связи с посольством Франции в Москве, откуда стали получать кассеты с фильмами для студентов, что было тогда ново и здорово: студенты стали слышать настоящую французскую речь, а не только речь своих преподавателей. Ведь, город был закрытый, в нем производились ракеты, поэтому любому иностранцу был запрещен въезд. И когда вскоре поступления Витьки в университет наши ученые-металлурги проводили международный съезд, на который съехались иностранные участники, то мероприятие проводилось не в Днепропетровске, а по соседству в Кривом Роге. Витька там работал переводчиком для франкофонов, спускался с ними и в знаменитую тогда шахту вместе с известным ученым академиком Некрасовым З. И. Но в памяти навсегда остался эпизод, когда он  переводил при переполненном учеными и зале речь нашего специалиста и, как на грех, не знал на французском «бикфордов шнур», и перевел его по-другому. Но из зала раздался возглас одного иностранца «не правильно!»: а  среди них никто не был зарегистрирован со знанием русского языка! Конечно, закрытость города была всем не на пользу. Выехать в турпоездку за рубеж было в связи с этим проблематично, а если ты беспартийный, то абсолютно невозможным! Кстати, из-за этого международный футбольный матч «Днепра», тогдашнего чемпиона СССР, с итальянской командой проходил тоже в Кривом Роге.
 
     Поэтому Витька был известен в городе и как хороший переводчик. Кроме того, он писал отзывы на диссертации, несколько раз сам выступал официальным оппонентам по кандидатским диссертациям, которые защищались в Ученом совете Минского института иностранных языков, куда его также не раз приглашали председателем на госэкзамены. Плюс ко всему у него была давно готова докторская диссертация!  А его «коллега» окончательно опозорилась: когда по требованию научной части университета Витька стал собирать списки реально опубликованных статей  с предоставлением всех выходных данных и их копий, оказалось, что у непревзойденной «активистки» ее многочисленные статьи были только… в рукописном виде! То есть, их вообще не было! Много лет она ими отчитывалась и на кафедре, и на совете факультета, и на партбюро! Не была представлена даже рукопись докторской диссертации, за подготовку которой она получала деньги, находясь в докторантуре! Конечно же, Витька доложил об этом декану, секретарю партбюро, указав, что член партии (!) обманывала все эти годы буквально всех, врала везде! Ей, конечно, ничего не сделали, не наказали (она же член партии!), но после этого она стала себя вести намного тише: что не говори, как не выступай, но «Вы обманывали кафедру, факультет, ректорат» она больше не хотела от Витьки прилюдно слышать, да Витька больше и не прибегал к такому ей напоминанию: и так было всем все уже ясно. Поэтому Витькино переизбрание прошло успешно, она больше не пыталась его оклеветать. Видимо, смирилась.  Но Витьке предстояла еще защита диссертации, и она о себе еще напомнит!

     В это время происходит развал страны, несчастную зарплату в десять долларов не платят месяцами. На предприятиях рабочие и служащие ее получают натурой, то есть той продукцией, которую они производят (кастрюли, ведра, сахар, муку и т.д.), лекарства можно купить только на рынке, повсюду не хватает продуктов. На Украине выпускают купоны, так как еще нет своей денежной единицы. Все в одночасье становятся «миллионерами», так как все стоило миллионы купонов.  Продукты, в том числе  мыло и другие средства гигиены, отпускаются по талонам. Одним словом, нужно было выживать. Лучшие специалисты уходили из университетов и уезжали или заграницу или торговать на рынке. Перед Витькой, у которого были три школьницы, тоже стала проблема выживания. Если, работая, он не мог позволить себе купить костюм за наличные деньги, а брал в кредит, то можно себе представать, как  было жить теперь дальше!

                ЧТО  ДЕЛАТЬ?

     Ни один год, а целых шесть лет Витька будет ждать повторной защиты. Его друг, которому было отказано в защите  в институте все под тем же предлогом «Вы еще молодой, Вам нужно еще поработать», быстро переориентировался на Киев и вскоре защитился. Правда, по другой специальности. Витьке он предложил сделать то же самое, но он сказал: - «Нет, я защищусь все равно в Москве. А  Киев может насторожить мой там провал. Будет не легче». И  «легче» заняло почти шесть лет: поменялся совет, сменились ректор и проректор по научной работе, шли «свои» другие соискатели из республик Кавказа и Средней Азии без очереди, но по каким то не ясным Витьке мотивам… Витька не догадался, что уже нужно было не только ездить и слушать «подождите, обязательно примем Вас к защите», но и как -то «оценить» эти обещания.  Но в последний свой визит к проректору он не выдержал: - «Я езжу к Вам уже шесть лет, сколько можно еще ждать?». После этого у него, наконец, приняли работу …и началось все сначала: новые обсуждения, новые бумаги, новые оппоненты и повторная защита.

     А в это время один новоявленный бизнесмен, которому в самый развал страны и банковской системы в целом удалось взять большой долларовый кредит в банке за «Жигуленок», который он преподнес его руководителю в качестве «благодарности» за услугу, открыл бурную деятельность по набору специалистов по бурению скважин на воду, чтобы поехать в Тунис и создать там совместное предприятие. Этот кредит он погасит затем копеечными деньгами после известной гиперинфляции в стране. Но ему был нужен хороший переводчик, чтобы вести все дела с тунисскими партнерами. Каким-то образом он узнал о Витьке и пришел к нему в кабинет, приглашая к себе на работу с хорошей зарплатой в долларах. Сначала Витька отказался, но он приходил еще несколько раз, обещая  «златые горы  и реки полные вина», что, в конце концов, Витька, взвесив все «за» и «против», согласился. А в это время Москва ставит его на защиту. Что делать? Не защищаться он не мог, поехать в Тунис, когда уже были оформлены загранпаспорта и открыты  визы, он тоже не мог. Между тем ему удается выпустить автореферат диссертации, разослать который он просит своего молодого коллегу, бывшего своего студента. На работе Витька пишет заявление об увольнении, передает его через своего секретаря в приемную ректора и на следующий день уезжает в Москву и далее в Тунис.

     Через месяц он приезжает на защиту, вопреки настойчивому совету его шефа-бизнесмена не ехать: зачем, мол, это Витьке нужно, он ему будет хорошо платить  и т.д. Но Витька все же настаивает на своем и улетает домой. Семье было совсем худо. Он оставляет жене сто долларов, которых хватит надолго до следующей его передачи при удобном случае. Всем в подарок он привез деситикилограммовую пачку  кулинарного шоколада и большую бутылку кока-колы. Такого шоколада дети не видели уже давно, а коку они никогда не пили. В то время если у кого-то появлялась пустая бутылка от коки или пепси, то ее хранили как хрустальную вазу: какая она была удобная в хозяйстве! А молочный шоколад был вкусный, Витька им угостил еще и знакомых!

     За прошедшие время у Витьки пропало уже всякое настроение: предстоящая вторая защита не несла ему уже такой радости, какую он испытал бы при первой попытке. Он знал одно: нужно защищаться, спасать свою честь, свою репутацию. И он добился своего. В 1992 году в самый развал Советского Союза под занавес приема в Москве соискателей из других республик Витька  стоит на трибуне и безучастно, абсолютно спокойно докладывает о своей работе. Как всегда вопросы, выступления. Все говорят положительно, что-то критикуя, как и положено в таких случаях. Никакого банкета Витька уже делал, а просто жена друга накрыла стол на одной из кафедр, которая была ведущей по диссертации. А при обсуждении был все-таки задан одним членом совета вопрос, почему он представляет повторно свою работу, что он изменил в ней. На что Витька ответил: - « Работу я не переделывал, так как мне не было сделано никаких принципиальных замечаний, затрагивающих ее основную теоретическую концепцию». А на последовавший за его ответом  очередной вопрос, почему он цитирует Ленина, он ответил: - «Я цитирую мысль, а не имена ради имен. Ленина я цитирую так же, как Иванова или Сидорова, если  у них я нахожу ценную для  себя идею». Его поддержала  известный профессор, член совета: - «Я присутствовала на первой защите. Тогда никто не выступал против, отзывы оппонентов были положительные. И это мы виноваты, что Виктор Иванович тогда не защитил свою диссертацию с такой актуальной для романистики темой». На этот раз только один голос был против, что абсолютно нормально при любой защите, ну, а докторской тем более.

     Таким образом, он, беспартийный, преследуемый партийными завистниками, анонимщиками, клеветниками, защитил в Москве (!) диссертацию и стал доктором наук! И  этот факт укрепил Витькино положение в дальнейшей его работе в вузе и свел уже на «нет» всякие попытки ему навредить или его дискредитировать А  после трех месяцев отсутствия на работе, он был уволен со своей должности заведующего кафедрой за прогул. Защитившись, Витька снова улетает в Тунис.
Тунисская эпопея продолжалась около трех лет. С первым бизнесменом ничего не получилось, никакого совместного предприятия  не было  открыто: каждая из сторон боялась быть обманутой, поэтому  не доверяла одна другой. Платить обещанную зарплату он Витьке и не собирался, хотя прошло уже  больше полгода. Тогда Витька  по совету одного своего тунисского товарища  написал заявление в полицию, судебный исполнитель не замедлил явиться, и горе-бизнесмен, который транжирил деньги направо и налево, вынужден был выплатить Витьке все, что ему было положено по контракту. Прожив еще некоторое время в Тунисе, Витька возвращается домой. Но его находят другие «фирмачи», которые были, вроде, порядочные. И он снова едет в Тунис, но уже с целой командой бурильщиков и со всем необходимым оборудованием.  На нескольких «Уралах» с прицепами, гружеными разными трубами и прочими «железками», необходимыми для бурения,  специальной лабораторией он отправляется через всю Европу в Тунис.
Была уже глубокая осень. Привалы делали на специальных стоянках, готовили на костре еду, ночевали в машинах. Преодолев Карпаты, конвой из громадных машин и прицепов въехал в Венгрию. Шеф в кабине вместе с Витькой прокладывал маршрут, но не усмотрел указатель направления движения грузового транспорта  через мост. А в Праге для таких машин был только один среди других многочисленных мостов. Перед запретным знаком конвой остановился. Что делать? Пражские старинные улочки узкие. Как развернуться с такими громадными прицепами? Пытались найти полицейского – безуспешно. Спрашивали у прохожих – бесполезно: зная русский язык, они делали вид, что ничего не понимают. Кроме того, вид труб, похожих на стволы орудий, их, по-видимому, пугал. Как раз в это время Советский Союз вывозил свое военное снаряжение из всех  восточных своих «дружественных» стран. И вот, махнув на все рукой, «Уралы» с прицепами разворачиваются по клумбам и газонам Праги в поисках перехода через Дунай. Пражцы лишь молча и с настороженностью наблюдают за маневрами величественных сильных машин. К ночи удалось выйти на нужный мост и продолжить путь.
Витька никогда после Алжира не был за границей. Когда он работал в университете, во Францию посылали по обмену только партийных или по знакомству, а Витька был беспартийный. Венгрия его поразила отличными дорогами, красочными, как игрушки, домами, чистотой. То же он увидел и в Словении, через которую они въезжали в Италию через высокогорный таможенный пост, через него – в Геную по извилистой горной дороге, спускающейся к самому порту, откуда  они должны погрузиться со всем своим «багажом» на громадный паром, отправляющийся в Тунис.  При пересечении итальянской границы в глаза сразу же бросился валяющийся по обеим сторонам дороги мусор: банки, ящики, пластиковые пакеты…  Такой грязи Витька не видел даже на дорогах его родной Украины. При спуске дымили даже тормозные колодки «Уралов» и прицепов, но водители успешно справились с такой дорогой и виртуозно погрузили их в  чрево парома, что итальянские докеры только причмокивали языком,  восхищаясь нашими шоферами.
 
    Путешествие в первом классе громадного парома было незабываемым, особенно ужин в ресторане. Проплывали острова, за паромом летали дельфины, а утром они оказались уже в порту столицы. Встреча с тунисским будущим партнером была теплой, он поселил всю команду на снятой для нее большой вилле в пригороде города. Мужики быстро освоились с местными обычаями и порядками и с нетерпением ждали начало работ. Но…не тут-то было: тунисец, владелец фирмы по бурению скважин на воду и работавший уже не один год в этой сфере, под разными предлогами «не мог» растаможить машины и весь груз, который Витькин новый шеф при отправке из Генуи оформил на него: ему, местному, будет быстрее и легче вытянуть все из их таможни. Прошел месяц, другой, но воз, как говорится, был все там, в таможне. Специалисты стали нервничать, требовать работу или отправку на родину, некоторые даже уехали. А работы нет и нет. Стало понятно, что араб (а арабы, как дипломаты, говорят одно, обещают другое, думают и делают третье)  ничего и не собирался делать. Он просто хотел присвоить все или  же заставить шефа ему продать машины и все оборудование за бесценок.  Но прилетели друзья шефа, они взяли этого товарища почти в прямом смысле за горло и обещали его убить, если он не вернет их машины и материал. Араб был в курсе происходящих в нашей стране событий, разгула бандитизма, убийств и, видя, что «крутым» русским нет проблемы прилететь в его страну и выполнить свою угрозу, сдался. А в это время объявился не менее хитрый покупатель на весь конвой, и шеф вынужден был ему все продать (начать работу в чужой стране без участия местного партнера было просто невозможно) за… 25 тысяч долларов (!), часть из которых еще и не хотел отдавать!  Специалистов он всех рассчитал в соответствии с их контрактами, а Витьку нет: потом. Но это «потом» стало длиться слишком долго, и когда Витька понял, что ему не видать денег, он пошел по апробированному пути – в полицию. В тот же день явился с предписанием судебный исполнитель и за отказ отдать Витьке положенную сумму согласно контракта шефу грозил суд и даже тюрьма.  И Витька второй раз не дал себя обмануть нашими предприимчивыми дельцами от бизнеса. Вскоре он покинул Тунис и с большим сэкенд хендом  прилетел в Москву, где его хотели обобрать до ниточки. В поездах тогда орудовали тоже бандиты, но он благополучно добрался до родного дома. В привезенных им дубленках   (в то время они были модны и дороги), свитерах, кофточках и т. д. потом еще долго щеголяли его девчата.

     Целый год Витька не шел никуда на работу, семья жила на деньги, выбитые им у «бизнесменов»: тридцати долларов в месяц семье хватало без проблем. В это время происходит уход в историю купонов, появляется  своя национальная валюта (гривна), все «миллионеры» превращаются  в бедняков: новые зарплаты были очень низкими, и те не всегда платили вовремя. Нужно было выходить на работу. Витькина попытка уйти из университета и начать новую жизнь вне  сферы высшего образования провалилась с треском. Но Витька не очень расстраивался, потому что всегда придерживался двух известных принципов  в своей жизни – «что бог не дает, всё к лучшему» и «что случилось, то случилось». И они всегда ему помогали выходить из различных жизненных ситуаций без сильных болезненных потрясений для своего здоровья. А может быть, ему просто везло? Когда-то его мать сказала, что он родился в рубашке, поэтому будет счастливым, его будут обходить все неприятности и беды. Возможно, это и так. Во всяком случае, старые люди имели основания так думать. А то, что он у бога «любимчик», ему уже не раз говорили близкие. Да и он сам не так давно в этом еще раз убедился. Однажды, забившись в угол дивана вместе с женой  во время сильной грозы (он с детства ее очень боялся с того дня, когда от удара молнии в доме был убит его школьный товарищ), он увидел длинную электрическую змею, летевшую мимо них на расстоянии менее вытянутой руки. Молния на глазах у Витьки влетела через трехслойное стеклянное окно комнаты,  сквозь толстые каменные стены вылетела на кухне через трубу отопительного котла, вывив из строя электронную плату, и ударила   рядом в огороде. К счастью, никто не пострадал.

                НОВЫЙ  СТАРЫЙ  ПУТЬ

     Витька устроился  на кафедру иностранных языков ближайшего к его дому университета, чтобы не быть связанным с транспортом. А с транспортом творилось что-то невероятное. Сначала в городе отменили вообще оплату за проезд: власти решили взимать определенную сумму с предприятий и учреждений. А затем оплату билетов вернули, но в отсутствие кондукторов пассажиры в основном не платили: расчет на сознательность не сработал, так как люди экономили каждую копейку. В час пик пассажиры брали штурмом каждый троллейбус и трамвай, висели на подножках, в салонах была всегда давка. Появление маршруток первых предпринимателей помогало разгрузить общественный транспорт, но к ним всегда стояла большая очередь. Преимуществом было то, что не было давки и можно было сидеть с комфортом по вполне приемлемой цене.

     Поскольку это был не профильный для Витьки вуз, то он обучал студентов с азов, и поэтому не было никакого напряга  работать. Оклад профессора едва дотягивал до двухсот гривен (40 долларов, для сравнения: сухая колбаса стоила 17 гривен, за годы независимости ее цена поднимется до 200-240). Но Витькиного оклада, безусловно, не хватало на пропитание семьи, и он вернулся к репетиторству, что позволяло как-то сводить концы с концами. Но тут на него выходят сразу два совершенно разных человека: для поездки во Францию нужен переводчик, знающий еще и испанский язык, потому что из Франции делегация направлялась в Испанию. И тут все дороги привели к Витьке. За неделю работы Витьке предложили аж 500 долларов, по тем временам баснословную сумму!  Это был его первый выезд во Францию, о котором он не мог даже мечтать в советское время. Сейчас никто не спрашивал ни характеристик, ни решений парткомов и т. д. , а захотел (если у тебя есть деньги) - и поехал!
 
     Поездка была удивительной. В Испании он побывает в Толедо, городе-музее; в Барселоне с ее величественным  знаменитым собором и музеями; в Мадриде в королевском дворце и знаменитом на весь мир музее Эль Прадо, где будет потрясен двумя громаднейшими на всю стену полотнами Гойи «Маха деснуда» и «Маха вестида»; проведет ночь в мужском секс-клубе, вечером побывает в театре. Витьку, да и всю делегацию, поразил ночной Мадрид, где было светло, как днем, где в три ночи шли люди, не боясь быть ограбленными или побитыми: в то время дома у Витьки город утопал в темноте, с вечера улицы становились безлюдными, процветали грабеж и убийства.

      В последующие годы он совершит более десятка таких поездок с высокопоставленными работниками профсоюзов и с директорами крупнейших металлургических заводов Украины. И на протяжении этого двадцатилетнего периода его гонорар будет составлять всегда 500 долларов (но платили в гривнах по курсу), не считая почти столько же «левых». Жизнь стала легче, несмотря на непредсказуемую инфляцию, Витьке удалось купить крутую СВЧ, не менее крутой кондиционер (летом в квартире задыхались от жары, так как все окна выходили на послеполуденное палящее солнце), итальянскую стиральную машину и еще много чего для дома. С профсоюзными делегациями он объехал всю Францию от Дюнкерка до Марселя, где их угощали в ресторане на берегу моря диковинными морскими деликатесами, в том числе и морским ежом; побывал в Эльзасе и Лотарингии, где в столетних погребках дегустировал вина известных виноделов. На приеме в Люксембурге он ел лягушачьи лапки с черной икрой, посетил все достопримечательности Парижа, включая знаменитое кабаре  Мулэн Руж с его незабываемым искрометным канканом и ужином с шампанским. Не один раз побывал в  Версале и Лувре, посетил русское кладбище  недалеко от Парижа,  совершал прогулки по Сене, ужинал в ресторане Эйфелевой башни, загорал на пляжах Атлантического океана,  любуясь  его  приливами и отливами и т. д. 
     И все это за деньги профсоюза шахтеров и горняков, которые в то время получали небольшие зарплаты, и то с большой задержкой. Зато функционеры всех категорий, руководители шахт и заводов получали день в день свои очень приличные оклады. Витька никогда не забудет пожилую пенсионерку, приехавшую в Центр просить мизерную помощь, которую ей отказали. А эти же люди в это время в Париже покупали себе дорогие костюмы, галстуки по 100 долларов, дорогие французские духи для жен и любовниц. Именно благодаря этому профсоюзу Витька себе сделал операции катаракты на обоих глазах, так он уже стал не узнавать людей на близком расстоянии, и они ему стоили по 400 долларов каждая. А иначе он не смог бы работать и вынужден тогда   уйти на пенсию по инвалидности.

     Одновременно с этой ежегодной переводческой работой (французы делали всегда ответные визиты) Витька подрабатывал чтением лекций в других университетах Украины, где его хорошо знали как специалиста. Ему не забыть одну из своих лекций в Донецком госуниверситете для студентов французского отделения, которую он читал на французском языке, свободно прохаживаясь по аудитории, после которой  студенты встали и ему зааплодировали. В следующий раз, приехав туда снова читать «французам», его попросили дать лекцию для всего факультета иностранных языков, включая преподавателей. Для Витька эта просьба была неожиданной: он же готовился читать на французском и только «французам» и, соответственно он спланировал материал. А тут на тебе, всем и на русском! Естественно, материала должен был быть в несколько раз больше. Но он не растерялся, согласился, так как отказать он не мог, не мог «подмочить» и свою репутацию. И эта лекция у него прошла на ура. Многие годы он будет читать различные теоретические курсы и в Мариупольском государственном университете, выезжая туда иногда по 2-3 раза в год, чтобы заработать деньги.
 
     В стране постепенно все стабилизировалось, зарплаты потихоньку росли, дети выучились и пошли работать, а вскоре вышли замуж и стали жить отдельно. В это время Витька уходит от жены, забрав только свои личные вещи и научную литературу. Разрыв был для обоих болезненный, но продолжать жить вместе становилось уже невозможно. Именно на работе он встретит женщину, с которой  найдет общий язык и с которой ему будет легко. А дети? Дети приняли его уход из семьи в штыки, поэтому отношения у Витьки с ними складывались совсем не радужные – от холодных, периодами удивительно даже  теплых,  до полного их отсутствия. Как заявила ему в один прекрасный день его любимая меньшая дочь, имея уже ребенка, «они ему ничем не обязаны». Ничем!!! Ни своим рождением, ни воспитанием, ни образованием, ни квартирами, которыми Витька их обеспечил! Ни-чем!  Зато он обязан одной из них своей внезапной сединой и заметным старением, когда целую неделю дежурил у дверей реанимационной палаты, умоляя врачей и моля бога спасти его семнадцатилетнюю  дочь от постигшей ее смертельной беды. А потом выхаживал ее и учил ее снова ходить. И «ничем не обязаны…».  Лишь в последние годы только бывшая жена да его старшая внучка  начали Витьку поздравлять с днем рождения или с очередным юбилеем. А для своих дочерей он перестал существовать. Вот так. Но Витька не таит на них зло. Просто временами бывает от этого грустно, видя, как в других семьях даже к своим отцам-выпивохам их дети относятся  с почитанием и заботой.
 
     А жизнь продолжается в приятных заботах и радостях. На здоровье Витька пока не жалуется: несколько лет регулярно плавал в бассейне и избавился от начинающейся тахикардии, уже много лет по утрам  круглогодично делает зарядку и принимает только холодный душ, который зимой ледяной до мурашек. Уже не помнит, когда болел гриппом или какой-то  другой простудой. Продолжает работать в солидном очень уважаемом в городе университете, где к нему относятся с большим уважением не только коллеги по кафедре, но и студенты. Нередко оппонирует по кандидатским и докторским диссертациям в Киевских вузах, где его тоже хорошо знают и уважают, продолжает руководить аспирантами. За границу переводчиком он уже перестал ездить: в его возрасте быть с утра до позднего вечера на ногах, возвращаясь из ресторанов или поздних прогулок по Монмартру ночью, стало для него утомительно, да и в дополнительных деньгах он давно не нуждается, так как его оклад и пенсия позволяют ему с женой безбедно жить и раз в год отдыхать где-нибудь заграницей.

    Сейчас, по прошествии многих лет, оглядываясь на свою уже почти прожитую жизнь и оценивая ее с высоты  своего жизненного опыта, Витька  может сказать: да, он прожил счастливую жизнь. А вся та суматоха и суета не стоит и ломаного гроша: это вызывает лишь снисходительную улыбку, полную глубокого разочарования в его советском, но по большому счету все же добром незабываемом прошлом. Особенно сейчас, во время дикого капитализма с его цветными и прочими революциями,  рейдерскими захватами, откатами, убийствами и грабежами, повальной коррупцией и полным обнищанием народа, культурной деградацией всего общества, особенно молодежи. Может быть, когда-нибудь и в его стране наступит капитализм с «человеческим» лицом?

                РЫБАЛКА

     Утром мы проснулись ни свет, ни заря: старики, как правило, просыпаются с петухами. И не потому, что где-то болит или есть неотложная работа. Нет, просто они высыпаются, а валяться в кровати без толку им не привычно. Хотя мы и легли вчера поздно из-за нахлынувших на нас воспоминаний, но встали бодро и, чтобы не разбудить остальных, бесшумно вышли в сад немного размяться. Солнечные лучи стрелами уже прорезали утреннее небо, веяло приятной прохладой сада, на цветах сверкали капельки утренней росы. Сделав несколько упражнений на террасе и подтянувшись несколько раз на турнике, мы тихо прошли на кухню позавтракать. Я быстро сварил в турке кофе по своему особому рецепту, сделал бутерброды с маслом и сыром, и мы удобно расположились у большого кухонного стола.
   - Я тебе вчера не очень надоел своими воспоминаниями? – спросил меня приятель, смакуя пахучий горячий кофе.
   - Совершенно нет. Ты мне рассказал такое, что заставило меня глубоко призадуматься…
   - И о чем же? – прервал он меня.
   - О жизни, – ответил я. – О нашей с тобой жизни. О твоей жизни, - сказал я, осторожно ставя чашку на блюдце.
   - Ну, о жизни мы поговорим позже, а сейчас нужно быть готовым к рыбалке. Ты берешь с собой удочки?
   - Нет, у меня зять заядлый рыбак, у него целый арсенал разных причиндалов для ловли, поэтому я никогда ни о чем в этом плане не беспокоюсь. У него в машине и небольшой столик, и складные стульчики, и все остальное, что нужно рыбакам. Дочка его всегда хорошо собирает на рыбалку, поэтому нам с тобой ни о чем не нужно беспокоиться.
   - Отлично, но возьми с собой свежие газеты почитать.
В это время раздался негромкий клаксон, мы встрепенулись: машина пришла и звала нас в дорогу.

     До речки нужно было ехать минут тридцать. В этот ранний час дорога была почти пуста, так что мы доехали до поворота в лесную чащу довольно быстро.  Колея, ведшая к берегу реки, была хорошо наезжена и очень скоро нас привела к небольшой опушке, полого спускавшейся к небольшому островку песчаного пляжа. Стояла тишина, изредка нарушавшаяся кваканьем  лягушек или кряканьем дикой утки. Река  была не широкая, она   медленно катила свои темные воды меж заросшими уже во многих местах очеретом берегами. На противоположном берегу можно было уже заметить неподвижно сидевшего с удочками рыбака, приехавшего тоже сюда на утренний клев.

     Зять быстро закинул удочки и замер у кромки воды, отдав полностью в наше распоряжение подготовку бивуака. Место, где мы остановились, было давно насижено такими же любителями рыбалки, как и мы.  Тут  был даже самодельный небольшой столик  с двумя врытыми в землю скамейками из небольшого высохшего кругляка,  а рядом место для разведения костра. Таким образом, при случае можно было сварить уху или зажарить прихваченные из дому шашлыки.
 
     Оборудовав свою стоянку, мы направились к воде, прихватив с собой складные стульчики, чтобы удобно было наблюдать за клевом. За это время зять успел уже поймать несколько довольно приличных окуньков, которые  плескались в опущенной в воду  сетке. Как заколдованный, он не сводил глаз с поверхности воды, где неподвижно замерли яркие красно-белые поплавки.
   - Я больше предпочитаю ловить на резинку, не могу тупо смотреть все время на поплавок, - сказал я приятелю, который из любопытства наблюдал за зятем: он не был любителем рыбалки и поехал со мной скорее для того, чтобы побыть поближе к природе.
   - Как это «на резинку»? – удивленно спросил меня он. Я рассмеялся:
   - Сейчас увидишь. Это не так утомительно и более интересно. Да и улов может оказаться сразу неплохим.
     Я  вернулся к машине и принес скрученную в кольцо эластичную бечевку с  подвешенным к ней добрым десятком крючков и с грузилом на одном из ее концов.
   - Сейчас мы насадим на крючки наживку и забросим ее подальше в речку. Поплавки нам будут сигнализировать о пойманной на них рыбке. Вот и все. Через некоторое время мы ее вытянем.
   - Такая ловля разве не запрещена? -  усомнился приятель.
   - Ну, конечно, нельзя так ловить. Но мы же ловим мелочь, а не промысловую рыбу, - рассмеялся я. – К тому же здесь нет никакой рыбинспекции. Поэтому можно немного и нарушить правило.

     Закинув подальше от зятя наше орудие ловли, мы  удобно уселись на своих стульчиках, продолжая время от времени восхищаться вслух красивой рощей, чудесным свежим воздухом с  запахами хвои и речной воды, всей окружающей нас благодатью.
   - Какая красота! Какой покой! Как хороша жизнь! – задушевно и глубокомысленно восхищался приятель. И повторил: - Особенно сейчас, в наше время. Когда вспоминаешь далекие-далекие годы, то есть с чем сравнить.
   - Да, - поддержал я его. –  Наше время было другим, не таким счастливым, как у сегодняшней молодежи.
   -  Да что ты говоришь? – возмутился приятель. – Нет, наше детство было счастливым. Мы были счастливы даже в те голодные послевоенные годы. Да, да, даже в те годы. Мы были свободны, ничем не связаны, ни к чему не привязаны, как сегодняшняя молодежь, которую не оторвешь от компьютеров и планшетов. Разве они знают, что такое бегать с ранней весны до самых морозов босиком, пропадать целыми днями на речке, проходить километры по лесу, собирая ягоды и орехи? Да они не знают, на чем эти орехи даже растут! А ночами совершать набеги на сады, до зори  целоваться с девчонками, рассказывать друг другу страшные истории про ведьм? Разве им это знакомо?  Конечно, пусть они никогда не узнают чувства настоящего голода и не увидят трепет руки, жадно тянущейся за кусочком сахара, который нужно только немного попробовать, а потом спрятать под подушку, чтобы его хватило пососать еще и на следующий и на следующий день.
   - Нет, - согласился я.- Сегодняшней молодежи это не понять. Да и никто из них и не поверит, что такое могло быть. У них в голове только боевики, компьютерные игры, дискотеки, различные развлечения. От материального пресыщения  ударяются еще и в наркотики. Да, «печально я гляжу на наше поколенье…». Увы, такое бывало и в девятнадцатом и двадцатом веках.
   - Ну, обобщать тут нельзя, конечно, – возразил  приятель. Во все времена была «золотая молодежь» и  настоящая молодежь, вышедшая из простого народа, созидательная, сильная, патриотическая. Таких молодых людей подавляющее большинство. Именно такие творят историю страны, являются ее оплотом и защитой.
     Мы оба умолкли одновременно, видя, как поплавки нашей резинки скрылись под водой. Я быстро приподнялся и потянул ее к себе.
   - Я буду осторожно вытягивать, а ты меня подстрахуй, заводи сразу сачок, чтобы наша уха не сорвалась,-  скомандовал я приятелю.
     Почти на всех крючках трепетала  среднего размера рыбешка, которую приятель ловко отправлял в сачок. В итоге мы вытянули около десятка плотвы с окуньками, среди которых затесался еще приличного размера ершик.

     А солнце уже окончательно выглянуло из-за макушек деревьев и разогнало остатки утренней туманной дымки, добравшись  до реки, воды которой сразу же посветлели. Из очерета совсем близко от нас выплыла  со своим большим семейством  дикая утка, направляясь в плавни  у другого берега реки. Утята плыли клином, не отставая от своей матери, которая покрякивала, поворачивая то и дело голову, следя за своим выводком. Вскоре все семейство благополучно скрылось в роскошных плавнях внизу по течению реки.

     Пора было готовить уху. Зять вытянул из багажника котелок и купленные накануне в магазине дрова. Для него было привычным делом  управляться с пойманной рыбой и костром. Вскоре мы все сидели вокруг огня и вдыхали запах готовившейся ухи с привкусом дыма.
   - Вот вы говорите, что у вас было счастливое детство. И это, когда царила разруха, был почти голод, и жили в землянках? В этом, что ли, было счастье? – подключился к нашему разговору зять, ловко орудуя деревянной поварешкой  в уже хорошо задымленном котелке с рыбой и овощами.
   - Ты сильно упрощаешь, дружок, - ответил приятель. – Конечно не в этом. Счастье было в том, что мы остались живы, что победили фашистов, а все остальное для нас было преодолимо. Счастье было быть свободным, а не за колючей проволокой под дулами автоматов солдат на вышках.
   - Да, вы росли в трудные годы. Не дай бог никому такое больше испытать, ни нам, ни нашим детям, - продолжал зять. – А то, что сегодняшняя молодежь растет в других условиях, пользуется плодами, так сказать, технического прогресса, так в этом я вижу только хорошее.
   - Да, это очень хорошо. Но плохо, что она растет эгоистичной и крайне прагматичной. Все спрятались в свои скорлупки, не видно никакого юношеского задора, юношеской здоровой бесшабашности, - продолжал приятель. – Вот, прости господи, и рожают уже в школе, а на улице на людях как себя ведут? Просто срам да и только, - не унимался он.
   -Ну, пожинаем плоды цивилизации. Куда уж им до вас, чистейшим пуританам, - съязвил зять. - Вы все и всех меряете по своим меркам. А так нельзя. И не вся молодежь такая, какой вы ее рисуете. В основном она любознательна, имеет свою активную позицию…
   - Да, уж активную. Я бы сказал слишком активную – не унимался приятель. – Вон уже гей-парады устраивают. Боже мой, до чего же мы дожились, - продолжал сокрушаться он. -  Книг не читают, в театры, кроме как на дерганье на сцене не то девушек, не то парней, не ходят, не могут отличить оперу от оперетты, истории вообще не знают… Да и что там говорить, - махнул в отчаянье он рукой.               -  И дошли до того, что говорят, что не было никаких концлагерей, ни Дахау, ни Освенцима, ни крематориев, что это были просто трудовые лагеря у фашистов. Вот до чего сегодня докатились, - продолжал возмущаться он.

    Чтобы прервать не в меру затягивающуюся дискуссию, я предложил перейти к ухе, которая получилась отличной и очень вкусной. Зять предложил выпить по этому поводу по чарке водки, которая незаметно погасила весь пыл  молодежных проблем, и беседа вернулась опять к  отдыху, рыбалке и прелестям окружающей нас природы.

    Солнце было уже в зените,  незаметно к нам подобралась жара, и мы с удовольствием бросились в прохладную воду. Купанье было недолгим, но бодрящим. Подставив спины к горячему солнцу, мы быстро обсохли и начали собираться к отъезду. Зять играл основную роль и при сборах. Мы не успели и глазом моргнуть, как все было уложено в багажник, костер погашен, мотор заведен. Зять надавил на газ, и наш  родной жигуленок  с честью одолел песчаный склон и выехал на просеку.

   - А детство-то наше действительно было хорошим. Плохое, ведь, забывается, а в памяти остается больше хорошее, светлое, -  обращаясь как бы к самому  себе, задумчиво произнес приятель. – Если бы можно было вернуть те годы, я ни секунды не колебался бы. Ни секунды. Не говоря уже о славной, тоже не всегда легкой, но все же счастливой юности.
     Мы подъезжали уже к дому.

                ЭПИЛОГ

         Дорогой Виктор Иванович!

Коллектив кафедры сердечно поздравляет Вас с юбилеем!

75-летие - это серьезная веха на жизненном пути. Есть основание оглянуться назад, подвести предварительный итог.
Вы - известнейший ученый - филолог, лингвист, теоретик и практик перевода. По Вашим книгам на протяжении многих лет осваивают лингвистику и стилистику сотни студентов и специалистов. Ваши лекции и выступления являют собой пример великолепного владения материалом, отточенной риторики, уменья четко вычленить главное и неопровержимо доказать выдвинутые положения. Поколения студентов продолжают восхищаться Вашим непревзойденным чувством юмора и широчайшей эрудицией. Легенды слагают про «самого строгого, но справедливого» профессора Иванова.
Для нас, Ваших  коллег, Вы — пример по-настоящему интеллигентного и порядочного человека, с которым всегда приятно и полезно общаться. Вашей энергии и молодому задору можно только позавидовать, а Ваша элегантность и изысканный мужской шарм держат в тонусе все женское население нашей кафедры.
Вы создали свою научно-педагогическую школу, принадлежность к которой сразу определяет высочайший уровень профессионализма — так высока планка, которую Вы ставите перед каждым своим учеником и коллегой. Требовательность к другим сочетается в Вас с требовательностью к себе, поэтому мы берем с Вас пример в работе и в жизни. Ваша принципиальность, динамичность, энергия, умение достичь поставленной цели восхищают.
Вы встречаете свой юбилей в отличной творческой (и физической!) форме, не оставляющей сомнения в дальнейших успехах.
Желаем Вам цепкого здоровья, сохранения на долгие годы присущего Вам оптимизма, чтобы с новыми достижениями подойти к следующему юбилею!

                ........
               
Такие теплые поздравления коллег смутили Витьку, он слушал, опустив голову, и на глазах навернулась слеза, когда заведующая кафедрой ему вручила его большой портрет в позолоченном багете, написанный местным художником маслом. А за большие заслуги перед университетом ректорат наградил его памятной серебряной медалью и …выписал премию, что все вместе тут же и отпраздновали.
Начинался новый учебный год. 
                Днепропетровск
                Украина