Лупырёв, его мамаша и его невеста

            



        Он  верил  только  себе.  Считал  себя  хитрым и  в  чём-то  даже  мудрым.  Зато других,  соседей,  сотрудников  по  работе,  относил  в  большинстве  к  людям  глуповатым,  у  которых,  как  у  слепых  котят,  ещё  не  прорезались  на  жизнь  глаза  и  они  глупо  довольны  тем,  что имеют.
       А  своей  жизнью  Стас  Лупырёв  был  не  доволен.  В  свои  тридцать  шесть  лет  он  выглядел  на  верные  пятьдесят,  ходил  грузно,  с  ленивыми  движениями,  скучно смотрел  серыми,  будто  всё  время  затуманенными  зрачками  и,  если  что-то  ему  не  нравилось,  брюзгливо  отклячивал нижнюю  вялую  губу  и  глубоко  засовывал  руки  в   карманы.
      Жил  Лупырёв  вдвоём с  матерью  в  личном  небольшом  домике  в  районе  старого  города,  который  с  каждым  годом  всё  больше  и  больше  теснился  новостройками.
      Иногда,  сидя  на  давно  не  ремонтируемом  крылечке,  Лупырёв   поглядывал  на  громоздившиеся  по  горизонту  бело-голубые  многоэтажки  и,  враждебно  оттопыривая  губу,  кричал  возившейся  на  кухне  матери:
-  Того  и  гляди,  мамаш,  что  на  следующий  год  и  нас  всунут  в  эти  скворечники!  Будем  мы  на  пару  с  тобой  из  окошек  кукарекать!  Да!
      Его  мать,  тихая  маленькая  женщина,  соглашалась  со  словами  сына,  вспоминая  при  этом  о  дровах,  развалившейся  печке,  и  было  не  совсем  ясно,  как  же  она  относится  к  предстоящему  переселению.
-  Ну  и  что  хорошего…  -  размышлял  Стас  дальше.  -  Ну, будет  у  нас  горячая  вода,  балкон  и  все  удобства.  А  огород,  куры?  Придётся,  значит,  бросить?..  Не-е,  мамаш,  чем  дальше  живёшь,  тем  только  хуже  становится.  Тут  пять  ступенек  -  и  ты  уже  задыхаешься.  А  там,  сломайся  лифт,  будешь  на  седьмой,  восьмой, девятый  этаж  пёхом  топать.  Так-то.  -  Стас  взглядом  проводил  мать,  которая,  позвякивая  ведром,  вышла  из  калитки  и  неровной  припадающей  походкой,  положив  руку  на  поясницу,  направилась  за  водой  к  колонке.
           Лупырёв  поднялся  с  крылечка,  потянулся  до  хруста  в  суставах,  зевнул  широко открытым  ртом,  как  истомившейся  в  клетке  лев.  Прошёлся  туда-сюда  по  двору,  заглянул  через  забор  на  соседний  участок.
           Сегодня  ему  нужно  было  выходить  в  ночную смену.  Ночную  смену  Лупырёв  страшно  не  любил.  Сколько  ни  отсыпался  он  перед  работой,  сколько  ни  хлыстал  на  смене  крепкий  чай,  всё  равно  в  середине  ночи,  стоило  ему  только  прислонить  к  чему-нибудь  голову,  его  мозг  моментально  отключался, как  обесточенный  механизм.
         Утром  с  работы  Стас  возвращался  с  таким  видом,  будто  был  горько  обижен  на  всё  человечество.  Ногой  открывал  калитку,  тяжело  топал  по  крыльцу  и  кулаком  нетерпеливо  стучал  по  дверной  филёнке,  будто спавшая  мать  крала  у  него  секунды  его  личного  сна.
-  Спишь,  мамаш,  -  укоризненно  выговаривал  он  открывшей  дверь  матери.  Та,  кутаясь  в  платок,  накинутый  на  плечи  поверх  сорочки,  с  неприбранными  по-ночному  волосами,  начинала  суетиться  на  кухне,  разогревала  для  Стаса  завтрак.  А  пока тот  ел,  разбирала  ему  постель,  пышно  взбивала  подушку  и  даже  предупредительно  отгибала  уголок  лоскутного  одеяла.  -  Ну  что  это  такое.  Ну  когда  это  кончится,  -  усталым  голосом  брюзжал  Стас  над  тарелкой.  -  У  людей  какая-то  работа  лёгкая,  приспособились  все  как-то…  А  почему  мне такая  невезуха. Ох-хо-хо,  -  продолжая  слабо  постанывать,  с  уже  закрытыми  глазами,  он  добирался  до  кровати,  плюхался  на  неё,  иногда до  конца  не  раздевшись,  и  сразу  засыпал,  присвистывая  носом.  Мать  снимала  с  него  рубашку,  стягивала  брюки,  укрывала  до  самого  подбородка  одеялом.


         В  субботу варили  варенье  из  крыжовника.  Стас  пробирался  по  колючим  кустам  с  трёхлитровой  банкой,  собирал  спелую,  налившуюся  желтизной  ягоду.  Его  мамаша  начищала  медный  таз,  потом  взялась  щепать топором  лучинки.  Огонь  в  стоящей  в  дворе  печи,  сложенной  из  булыжника  ещё  Стасовым  отцом,  никак  не  разгорался.  Мамаша  прыскала  на  щепки  керосином  и  подбирала  дровишки  посуше, но  пламя,  пошумев  две-три  минуты,  опять  затухало. Просто  ночью  был  дождь.
-  А  не  пристроиться  ли  мне  на  какую-нибудь  другую  работёнку?  -  сплюнув  шкурку  крыжовника,  спросил  из  кустов  Лупырёв.
        Этот  или  типа  этого  вопрос  он  задавал  частенько.  И  мать  на  него  ответила  как  всегда:
-  А  на  какую,  Стася?
-  Вот  в  этом-то  и  загвоздка  -  какую.  Где  её  взять, такую  работу,  чтоб  не  жалеть.  Надо  было,  мамаша,  учиться  меня  заставлять.  С  образованием  я,  может  быть,  нашёл  какую-нибудь  такую  работу…  Не  учла  ты,  не  учла  насчёт  моей  судьбы…
         Мамаша  сокрушённо  развела  руками.
-  Да  кто  ж,  сынок,  наперёд  знать  может?  Я  же  не  господь  бог…  Старшенького  нашего,  общими  с  отцом  трудами,  выучили,  на  ноги  поставили.  А  видишь,  как  оно  получилось  -  не  принесло  ему  ученье  счастья.  Водочку,  царствие  небесное  ему,  от  ученья  чрезмерно  полюбил… -  она  прослезилась  от  своих  слов,  стянула  с  головы  платочек,  вытерла  им  уголки  глаз,  высморкалась.
          Зная  историю  жизни  Стасовой  матери,  не  перестаёшь  удивляться  глубине  того  источника,  откуда  проистекают  у  человека  его  жизненные  силы.  Хотя, конечно,  эта маленькая, с  морщинистым  лицом  женщина,  с  прищуренными, точно  от  большого испуга,  глазами,  никогда,  казалось,  уже  не  освободится  от  въевшегося  в  неё  страха  перед  жизнью.  Однако  ж  она  не  утратила  самоотверженности  материнской  любви,  сноровки,  сил  для  каждодневных  хлопот  по  хозяйству,  спокойного,  покорного  достоинства  простого  человека.
         Как  по  наговору  обозлившейся  цыганки  начала  складываться  её  бабья  судьба.  В  мужья  ей,  молодой,  сопливой  ещё  девчонке  достался  уже  матёрый  мужик,  фронтовик,  с  культёй  вместо  левой  руки  и  страдающий,  после  сильной  контузии,  припадками.  В  те  года  женихи,  да  ещё - не  инвалид,  не  контуженный,  в  большой  редкости  были.  В  день  их  свадьбы  померещился  вдруг  новобрачному  за  музыкой из  патефона  рёв  пикирующего  бомбардировщика.  В  конвульсиях  опрокинулся  он  на  пол,  сбил  ногой  праздничный  стол,  напугал  до  смерти  гостей  и  саму  невесту. Тётки и  бабки  уходили  со  свадьбы,  шушукаясь  о  дурном  предзнаменовании,  но  жизнь  пошла  своим  чередом.  Родился  первенец  Серёжа,  потом  -  дочка  Нина, потом  и  Стасик,  младшенький.  Сергей  выучился  на  инженера,  уехал  в  Сибирь  на  большую  стройку,  там  и  замёрз  по  пьяному  делу  прямо  на  улице. Вскоре  скончался  и  муж  от  пережитых  волнений,  фронтовых  ран  и  воспоминаний.  Осталась  она  одна  с  десятилетней  дочкой  и  пятилетним  сынком.  Крепилась  и  жила  дальше.  А  дальше  подстерегала  её  смерть  дочери,  сгоревший  дом  -  и  много  слёз  от  суеверного  страха  перед  завтрашним  днём.   
 -  Жениться  тебе,  сынок,  надо,  -  мамаша  держала  на  коленях  кастрюлю с  ягодой,  накалывала  её  иголкой  и  бросала  в  таз.  -  Уже  года  жениховские  проходят,  а  ты  всё  холостуешь.  А  потом  захочешь -  да  не  найдёшь,  скажут  ущербный  какой-то  видать,  что  долго  не  женился…  Ищи,  сынок,  жену-то.  Такую,  чтобы  скромная  была,  работящая…  -  начала  она  перечислять  наиважнейшие  достоинства  будущей  невестки,  -  а  не  какая-нибудь  теперешняя  намазанная  лежебока  в  штанах.
-  Нет  проблем,  мамаш,  -  уверенно  отозвался  из  кустов  Лупырёв.  -  Только  свистни,  набегут  невесты-то.            
           Это  была  обычная  тема  общения  Стаса  и  его  мамаши. Разногласий  в  том,  что  жениться  Стасу  надо,  не  возникало. На  ком  жениться,  какую  супругу  выбрать  -  в  этом  вопросе  возникали  разногласия.  Лупырёва  в  вопросах  брака  интересовала  исключительно  материальная  сторона: «как  улучшится  его  жизнь  в  этом  аспекте».
Вера  в богатую  невесту  жила  в  нём  также,  как  в  другом  мечтателе  -  надежда  на  выигрыш  по  лотерейному  билету,  находку  клада  или  приобретение  волшебной  палочки.  Поэтому  Лупырём  упорно  верил  в  счастливый  случай. И  ждал  этот  случай.


           Готовое  варенье  остывало  в  тазу.  Лупырёв  листом  лопуха  отгонял  от  него  мух  и  ос.  Из-за  забора  с  соседского  участка  донеслись   звуки  весёлых  голосов.  Стас  заинтересованно  прислушался,  бросил  лопух  и  направился  к  забору.  Подтянувшись  на  руках,  увидел  по  ту  сторону  за  врытым  в  саду  столом  соседа  Стёпу  в  компании  двух  мужчин  в  костюмах,  на  столе  банки  пива  и  нарезанная  селёдка.
-  Здорово,  сосед!  -  весёлым  голосом  окликнул  его  Степан  и  большим  пальцем  пригладил  пышные  усы.  -  Чего  сказать  хочешь?
-  Здорово,  -  ответил  Стас  с  насупленным  видом,  потом  добавил:  -  У  меня  лещи  вяленые  есть.
-  Лещи?  Тащи!  -  по-удалому  махнул  рукой  Степан. -  Тащи  лещей,  садись  с  нами  пиво  пить.
          Через  несколько  минут  голова  Лупырёва  опять  показалась  над  забором.  С  пыхтеньем  он  перелез  на  другую  сторону,  выложил  из  пакета  две  выгнутые  дугой  рыбины.  Степан  налил  из  банки  в  свой  стакан,  пододвинул  стакан  Стасу.  Пиво  Лупырёву  показалось  чересчур  горьким  после  сладкой  пенки  от  варенья.
-  Пиво  уже  выдохлось,  -  покритиковал  он  угощенье.
-  Пиво  что  надо,  -  напористо  возразил  Степан.  -  А  вот  лещи  твои  староваты, староваты…
             Тарабаня  одной  из  рыбин  по  крышке  стола,  Степан  познакомил  Лупырёва  со  своими  гостями.  Один,  с  виду  простой,  улыбчивый,  другой  -   серьёзный,  похожий  на  строгого  бухгалтера,  пожали  Стасу  руку.  У  Степановой  жены  отмечался  день  рождения  и,  пока  не  собрались  все  гости,  мужчины  коротали  время  в  саду  с  пивом.
-  А  чья  это  у  ваших  ворот  машина? -  обратив  внимание  на  синюю   иномарку у  ворот,  поинтересовался  Лупырёв.
-  Двоюродная  сестра  жены  на  своей  прикатила.  Похвастаться,  -  объяснил  Степан.  -  Ух,  баба  дерзкая,  сама  рулит,  гоняет,  как  оглашенная…  Прямо  жалко,  машинёшка -  новьё.
-  Чего  же  она  так?  -  неодобрительно  покрутил  головой  Стас.  -  Машину  жалеть  нужно,  такие  денги.
-  А  у  ней  мужа  нет,  вот  и  бесится  бабёнка…
-  Совсем  нет?
-  Ну,  как  совсем.  Был.  Выгнала  его  Машка  два  года  назад. Алкашня  запойная…  А  Машка  -  баба  фартовая,  умеет  деньгу  делать.  Свою  фирмочку  имеет,  чем-то  там  торгует…  Живёт  сейчас,  как  невеста  на  выданье…  Ну, давай,  допивай  пиво!  -  рявкнул  Степан  на  задумывавшегося  Лупырёва.  -  Вон,  нам  уже  из  окна  машут.
             Лупырёв,  чувствуя  внутренний  зуд  от  неудовлетворённого  любопытства, проводил  глазами  удаляющегося  с  остями  Степана.  Поплёлся к себе,  но  уже  не  через  забор,  а  обойдя  по  улице.  Остановился  около  блестящей  ёлочной  игрушкой  машины.  Посмотрел  на  чёртика  на  лобовом  стекле,  через  окошки  заглянул  внутрь  салона.
-  Эй,  ты  чего  там  крутишься!  -  вздрогнул  Стас  от  громкого  женского  голоса.  -  А  ну,  отойди  от  машины,  ханышьё  проклятое!
             В  окне   Степанова  дома  он  увидел  грозящую ему  кулаком  женщину  лет  сорока  с  лихо  накрученной  на  голове  причёской.  Выпятив  обиженно  нижнюю  губу,  поддёрнув  старые  брючата,  сунув  глубоко  руки  в  кармана,  Лупырёв  пошагал  к  своей  калитке.
-  Ты  где  ж  был,  сынок?  -  спросила  мамаша.  Она  лежала  на  кровати,  свернувшись  клубочком  под  старой  шалью.  -  Ужинать  не  хочешь?
-  Нет,  -  буркнул  Стас,  озабоченно  обводя  глазами  комнату.  -  На  именины  к  Степановой  жене  пригласили.  Где  мой  новый костюм?
-  С  чего-то  я,  Стася,  опять  прихворнула,  -  жалобным,  слабым  голоском  роговорила  мать.  -  Наверное  от  печки  угаром  надышалась…
             Погруженный  в  свои  мысли,  Лупырёв  переоделся,  подошёл  к зеркалу  на  комоде.  Осмотрел  себя  со  всех  сторон,  вертя  головой.
-  Хорош,  гусь,  - сказал  он  сам  себе,  то  ли  в  утвердительном,  то  ли  в  вопросительном  смысле. 
              В  блестяще-парадном  виде  Лупырёв  чинно  вышел  из  дома,  держа  подмышкой  газетный  свёрток.
               Гости  Степана,  закусив  для  начала  холодными  закусками  и  в ожидании  закусок  горячих,  перекуривали  на  веранде.  Лупырёв,  войдя  во  двор,  почувствовал  на  себе  тяжесть  множества  устремлённых  на  него  взглядов  и  затопал  по  бетонной  дорожке,  как  по  ковровому  покрытию  во  дворце  культуры  энергетиков,  где  ему  когда-то  вручали  почётную  грамоту.
-  Во-о,  Упырь  вырядился!  Чистый  манекен  из  магазина!  -  удивился  Степан,  опознавший  Лупырёва  лишь  когда  тот   поднялся  на  веранду.  -  А  то ж  думаю  - кто  такой?  С  финотдела, чи  шо?..  Ты  что  пришлёпал-то?
-  По  соседскому  долгу,  так  сказать,  решил  поздравить  именинницу… -  пышно  выразился  Стас  и,  комкая  газету,  вынул  из  свёртка  древянную  резную  шкатулку,  в  которой  его  мамаша  с  давних  пор  хранила  облигации,  документы  и  разные  ветхие  справки.  -  Старинная  вещь,  брал  в  комиссионке.  Говорят,  ценная  штука.  Можно  хранить  всякие  разные драгоценности.  -  Нахваливая  свой  подарок,  он  подошёл  к  Степановой  родственнице,  стоявшей  тут  же  с  дымящейся  сигаретой    руке,  и  сунул  ей  шкатулку.
-  Эй,  ты  чего?  -  изумился  Степан.  -  Ошибся  адресом, -  он  забрал  подарок  у  недоумевающей  своячницы.  -  Антикварными  вещами  разбрасываться…  Ну-у,  Упырь!
              Стас  незаметно  толкнул  его  в бок,  упрекающее  прошептал:
-  Ты  кончай  меня  упырём  называть.  Неудобно,  знаешь…  И  вообще,  будь  другом,  познакомь  меня  с  ней…
-  С  Машкой,  что  ли?  -  осклабился  Степан.  – Ну,  ты  -  перехватчик,  метко  целишь.  Мне-то  что,  мне  не  жалко.  Станешь  родичем  -  буду  каждый  выходной  к  тебе  в  гости  ходить.  Замётано?
              Когда  гости  вернулись  в  комнату, Степан  притащил  из  кухни   табуретку  и  усадил  Стаса, втиснув  его  между  своячницей  и  какой-то  тётей.  Стас  сидел  с  пресным  видом,  почти  не  угощался  и  всё  посматривал  на  румяное  лицо  соседки  слева.  Та  много  разговаривала,  громко  смеялась  и  никакого  внимания  на  Лупырёва  не  обращала.  Только  иногда  от тесноты  пихала  его  локтём  в  бок  и,  вертясь,  щекотала  его  щёку  выпустившейся  из  причёски  двухцветной  прядью.
            Лупырёв  уже  чувствовал,  что  начинает  обижаться  и  его  нижняя  губа  отвисает  сама  собой.  За  столом  шёл  малопонятный  для  него  разговор  о  кинофильмах.  Больше  всех  разглагольствовал  похожий  на  бухгалтера  мужик.  Стасу  хотелось  вставить  в  беседу  какую-нибудь  капитально  мудрую  мысль,  чтобы  втереть  очки  всем  сразу,  и  этой  горластой  Машке  в  особенности. Но  ничего  подходящего  в  голову  не  приходило.  Потом  он  вспомнил  один  недавно  виденный  по телевизору  фильм  и,  придав  лицу  значительность,  сказал:
-  Красивой  жизни  мало  показывают,  оттого  и  смотреть  не  интересно.  Надо  про  красивую  жизнь  кино  делать.  Надо  воспитывать  зрителя,  приучать  к  культуре. Такое  моё  мнение.
            Серьёзный  мужик  не  согласился,  начал  было  научными  словами  доказывать  обратное.  Но  тут,  точно  в  очередь  за  дефицитом,  влезла  со  своим  мнением  и  Машка.
-  Чего  вот  буровишь!  Чего  вот  лепишь! -  окрысилась  она  на «бухгалтера»,  будто  тот  не пускал  её  к  желанному  прилавку. -  Чего  лепишь  всякую  чушь  непонятную  с умным  видом?  Жизни  не  понимаешь,  поэтому  такое  говоришь.  Я  вот  в  воскресенье  прошлое  фильм  один  французский смотрела,  так  до  сих  пор  очухаться  не  могу. Во,  красотища,  во,  кино!..  А  ты  -  реализм,  низкопробность…  Крыса  канцелярская,  чтоб ты  понимал  в  красивой  жизни…
            После  этого  хозяйка  включила  музыку,  начались танцы.  Лупырёв  молчаливым  жестом  пригласил  Машу  и та,  подав  ему  полную  руку,  с  томным  видом  поднялась  со  стула.  Танцуя,  она  посмотрела, прищурив  левый  глаз,  на  своего  партнёра  и  спросила  кокетливо:
-  Холостой?
-  Угу,  -  с  достоинством  ответил  Лупырёв.  -  В  полном  абсолюте.
-  Чего?
-  Я  говорю,  что  биография  в  этом  смысле  совершенно  чиста.
-  А-а…  Ну,  а  работаешь  кем?
-  Дежурный  слесарь  оперативной  смены  на  городской  ТЭЦ.
-  Это  ничего,  -  немного  помолчав,  сказала  Маша,  -  работу  можно  и  другую  подыскать.
-  Угу, -  согласился  Стас.  -  У  меня  тоже  такое  мнение.
-  На  будущее  учти,  зовут  меня  не  Маша,  а  Мария.
-  Угу.


          Они  просидели  на  лавочке  в  саду,  пока  не  начали  расходиться  гости.  Мария,  плача  и  смеясь,  рассказывала  о  своей  жизни,  то  раскрашивая  её  в  голубые  и  розовые  тона,  то  -  в  сплошь  чёрные.  Лупырёв,  растерявшийся  от  её  откровенности,  угукал  в  ответ,  как  филин  в  ночном  лесу,  и  выражал  лицом  понимающее  сочувствие.
         Проводив  взглядом  отъезжающую иномарку,  Стас  снял  галстук,  расправил  плечи  и,  улыбаясь  каким-то  своим  мыслям,  направился  домой.
-  Пришёл, Стася?  -  слабым  голосом   спросила  из  темноты  мамаша.  -  Долго  ты  что-то…  Я  уж и  ждать  не  стала,  прилегла  вот:  опять,  кажись,  захворала.
-  Ну,  и  спала  бы  себе, чего  меня  ждать,  -  буркнул  Стас.  -  Не  всё  же  время  около  тебя  ошиваться.  Привыкла  к  спокойствию,  а  у  меня  и  свои  дела  есть,  наверное.
          Он  засопел,  укладываясь  на  свою перину.  Ему  захотелось   разобраться  в  нахлынувших  вдруг  планах  на  ближайшую  жизнь.  Под  половицами  шебуршились  и  попискивали  мыши,  а  в  углу  за  старым  шкафом  цвиркал  сверчок.
-  Я  и  таблетки  пила,  и  капли,  что в  прошлый раз  прописали,  и  ничего  не  помогает.  Слышь,  Стася?
-  Слышу,  -  раздражённо  отозвался  Лупырёв.  -  Так  я ведь,  мамаша,  не  врач, что ж  мне  жаловаться.  Иди  завтра  в  поликлинику  -  там  и  жалуйся.
-  Может,  «скорую»  вызовешь,  а?  - робко спросила  мамаша.
           Лупырёв  недовольно  забубнил,  но  поднялся  с  постели,  начал  одеваться.  Шагая  к  телефонной  будке  в  конце  переулка,  он  представлял,  как  на  днях  явиться  в  гости  к Марии,  пригласившей  его  к  себе  домой  починить  элетропроводку,  и  что  изэтого  получится,  и  к  чему  это  приведёт.


            После  похорон  мамаши  Лупырёва  в  течение  нескольких  дней  навещали  старушки,  подружки  покойной.  Они  по  очереди  готовили  Стасу  кое-что  из  еды,  сострадательно  утешали  его  и,  одновременно,  самих  себя,  тренируя  свою  покорность  перед  близкой  смертью.  Стас,  расстроенный  внезапно  изменившимся  порядком  вещей, ходил  нахмуренный,  с  выпяченной  губой,  и  ещё  больше,  чем  прежде,  страдал  от  ночных смен.
            Он  торопил  время,  желая,  чтобы  быстрее  забылись  тягостно-грустные  дни,  и  только  когда  наведывался  на  квартиру  к  Марии,  преображался,  старался  выглядеть  уверенным  в  себе  мужчиной.  Демонстрируя  свою  незаурядность,  по  каждому  поводу  лез  с критическими  высказываниями,  выражая  их,  как  афоризмы  восточного  мудреца.
           В  выходной,  прозрачным  октябрьским  утром,  он отправился  по знакомому  адресу  с  решительным  намерением  «подвести  черту».  В  ожидаемом  положительном  ответе  Лупырёв  нисколько  не  сомневался, вычерчивал  в  голове  красные  стрелы  стратегических  планов  и  чувствовал  себя  человеком,  без  всякой  корысти  отдающий  своё  самое  дорогое - но  с  надеждой,  что  взамен  получит  тоже  «самое  дорогое».  И  начнётся  жизнь,  о  которой  он  и  мечтал  всю  свою  предыдущую  жизнь.  Осталось  подождать  совсем  чуть-чуть.
           Мария,  открыв  на  его  звонок  дверь,  спешащее  замахала  рукой:
-  Быстрей,  быстрей…  Говори,  зачем  пришёл  -  и  уходи.  Мне  некогда.
             Лупырёв,  тем  не  менее,  храня достоинство,  шаркнул  подошвами  о  коврик  у  двери  и  прошёл  в  коридорчик,  как  ему  самому  представлялось,  с  соответствующей  моменту  торжественностью.  Развернул  три  срезанные  в  своём  саду  веточки  розы.
             Мария  -  в  спортивном  костюме,  в  жокейской  кепочке,  уже  упорхнула  на  кухню,  чем-то  там  гремела  и  шуршала.
-  Я  сегодня  к  тебе  по  очень  важному  делу,  -  сказал  Лупырёв,  входя  в  кухню  и  протягивая  цветы.
-  Замуж, что  ли,  будешь  предлагать,  -  хмыкнула  Мария,  набивая  большую  сумку  продуктами.  -  Сияешь,  как  самовар  на  праздник.
-   Да,  в  общем,  в  этом  роде. На,  -  он  попытался  всунуть  ей  в  руку  свой  букетик.
               Но  Мария,  разыскивая  что-то  в  морозилке  холодильника,  отмахнулась  от  цветов,  а  потом  раздражённо  крикнула:
-  Да  убери  ты от  меня  свои  колючки!  Видишь,  некогда  мне.  Не  до  твоих  восторгов.
-  Чо-о  это?  -  Лупырёв  косо, с  явной  обидой  посмотрел  на  свою  невесту.
-  Чо,  чо,  -  передразнила  она  его.  – Собрание  у  нас  сегодня  на  турбазе  проводится. Чтобы  коллективом  не  спеша  решить  кое-какие  вопросы.  За  мной  сейчас  заедут.
-  Как  же,  собрание?..  А  я?
-  А  ты,  если  хочешь,  подожди  на  улице.  Или,  лучше,  завтра  приходи.  Я,  может, поздно  вернусь.  А,  может,  и  на  ночь  там  останусь…
               Длинный,  требовательный  звонок  в  дверь  прервал  упрекающее  бухтенье  Лупырёва.  Мария,  чуть  не  сбив  табуретку,  побежала  в  прихожую.  Вернулась  на  кухню  вместе  с  мужчиной  в  тёмных  очках,  который  без  малейшего  внимания  к  Лупырёву  схватил  смуглыми,  волосатыми  руками  приготовленные  сумки  и  потащил  их  к  выходу.  Мария  подтолкнула  стоявшего  истуканом  Стаса,  торопливо  поправила  перед  зеркалом  двухцветный  локон,  зазвенела  ключами.
-  Короче,  договорились:  приходи  завтра,  -  и  она  помахала  рукой,  быстро  спускаясь  по  ступенькам  лестницы.
                Лупырёв  вышел  из  подъезда.  Синяя  «тойота»  Марии,  за  рулём  которой  сидел  незнакомец  в  тёмных  очках,  рокоча  мотором,  описала  круг  по  двору  и  скрылась  в  переулке.
                «Приходи  завтра…  Как  же,  -  тихо  пробурчал,  оттопырив  губу,  Лупырёв.  Поддёрнув  брюки,  он  присел  на  скамейку  у  детской  площадки  среди  дремлющих  старушек  и  копошившихся  карапузов  с  испачканными  коленками.  Нет  уж  -  я  подожду».


        ============  «» ========   
-