Шизофреник. Если я его полюблю!

ШИЗОФРЕНИК. ЕСЛИ Я ЕГО ПОЛЮБЛЮ!
Посвящается Эмилии Изабель Евфимии Роуз Кларк (Emilia Isabelle Euphemia Rose Clarke)





Эта история, словно сошедшая со страниц ужасной сказки, имела место в наше время. Она будет рассказана от первого лица без купюр, вымысла и преувеличений.
Жизнь человека до и после его двадцать пятого дня рождения стала листами книги, которую искушённый читатель вряд ли возьмёт в руки. Она проста как легенда и запутана как древнееврейская каббала. Жизнь и смерть, молодость и немощь, богатство и нищета, магия и храм, любовь и ненависть, власть и полное забвение.
Как само собой разумеющееся, все персонажи произведения носят условный характер и не имеют никакого отношения к конкретным лицам.
Автор признателен сестре Татьяне и её супругу Олегу за бескорыстный приют во время войны на Донбассе. Без их столь редкостного в наше время радушия и гостеприимства замысел книг «Шизофреник. Если я его полюблю» и «Тотем» был бы неосуществим. Автор.

ОГЛАВЛЕНИЕ

ВСТУПЛЕНИЕ. ОГЛАВЛЕНИЕ 3
Глава I ПЛОТНИК 4–67
Глава II ОДИННАДЦАТОЕ АВГУСТА 67–332
Глава III ПЕДОФИЛ 332–435
Глава IV ЖЁЛТАЯ ДВЕРЬ 435–558
Глава V ЕСЛИ Я ЕГО ПОЛЮБЛЮ 558–577
Глава VI УГЛИЧ—ТОБОЛЬСК—МАРИУПОЛЬ 577–597

ГЛАВА I
ПЛОТНИК

Оттуда вышел Он и пришел в Свое отечество; за Ним
следовали ученики Его. Когда наступила суббота, Он начал
учить в синагоге; и многие слышавшие с изумлением
говорили: откуда у Него это? что за премудрость дана
Ему, и как такие чудеса совершаются руками Его? Не
плотник ли Он, сын Марии, брат Иакова, Иосии, Иуды и
Симона? Не здесь ли, между нами, Его сестры? И
соблазнялись о Нем. Иисус же сказал им: не бывает пророк
без чести, разве только в отечестве своем и у сродников и
в доме своем. И не мог совершить там никакого чуда,
только на немногих больных возложив руки, исцелил их. И
дивился неверию их; (Мк. 6: 1–6).

Тыва
Моя мать познакомилась с отцом в Туве. Он искал романтики без кавычек и напросился сам в Дзун-Хемчикский район, где работал ветеринаром. Маму никто не спрашивал. Она попала туда по распределению после медучилища. Или Лух или Тува. Лух показался ей страшнее чумы и она выбрала Туву.
Двадцатого сентября 1965 года они расписались в Чадане и первые четыре месяца своей жизни я прожил под сердцем моей родительницы в посёлке Сут-Холь в самом сердце Саян. Беременность протекала ужасно. Жесточайший диатез, отёкшие ноги и потеря веса до сорока килограммов. Впереди замаячила смерть. И тогда мама решила сделать аборт. Она объездила всех гинекологов в округе, но никто не соглашался. Последний врач-акушер сказал ей на прощание:
— Кому угодно сделаю, но только не тебе, Верочка. Терпи и рожай.
И кто бы тогда сказал, что моим кровным земляком станет Сергей Кужугет оглу Шойгу, министр обороны Путина, его правая рука, которая и поставит точку в «тувинской» истории Путина.
Скоро из той глухой горной долины пришлось уезжать вслед за отцом в Украину, где в городе Жданове жили его родители. Он наелся «романтики». А восток или «дзун» на монгольском, остался в моей крови, так что спустя много лет шартомский монах, снимая с меня епитрахиль, изумлённо скажет.
— Как много в тебе востока.
«Надо же, не выветрился», — только и подумал в ответ.
Первые несколько месяцев «молодые специалисты» жили в посёлке Агробаза, что совсем рядом с городом. В отличие от честных и простых как дети тувинцев, жители юга Донбасса были приучены с детства тянуть всё, что плохо лежит. Ближе к вечеру весь посёлок приходил в движение. Его жители разбредались кто куда, чтобы к утру быть с наваром.
Однажды ночью к ферме, где отец числился ветеринаром, подъехал грузовик. Вооружённые люди, папаши нынешних предпринимателей, не найдя никого из начальства, поехали к нам домой. Им нужен был отец как должностное лицо. Действовали по схеме: вытаскивали из постели сонного ветеринара, под обрезом заставляли открыть дверь фермы и самому вывести штук пять упитанных тёлок. Ведь лучше ветеринара колхозное стадо никто не знал.
Это соучастие. Его находили первым и сажали вместо всех. А банда перекочёвывала в другой район.
Как только к дверям дома подъехала машина, мать выглянула в окно и всё поняла. О лихих парнях шли страшные слухи. За нежелание отдать самому колхозное добро убивали на месте. Пощады не было никому. Отца ждала смерть. Он ни за что не отдал бы им скотину.
— Как только дверь заходила ходуном, я от страха заорала так, что Сергей и Юля (сестра отца с мужем) тут же проснулись и выбежали на улицу. Через минуту возле дома собралось человек пять и страшным мужикам с обрезами пришлось уехать. Мне стало так плохо, что думала, будет выкидыш, — рассказывала мне впоследствии мама.
Из-за этого мама с отцом переехали к его родителям на Новосёловку, а советских «предпринимателей» вскоре нашли и расстреляли. Три попытки сделать аборт в Туве, ночной ужас на Агробазе — невидимый мир отчаянно сопротивлялся моему появлению на свет.
Я родился седьмого числа седьмого месяца в семь часов вечера по местному времени года настолько крепким и здоровым, что все диву давались. Год огненной лошади или сатаны по японскому календарю. Ребёнок с белыми как лён волосами ничем не болел. После стольких злоключений это выглядело как чудо. Но оно продлилось ровно одиннадцать месяцев.
Кока (крёстная)
В июне 1967 года к нам ни с того ни с сего приехала крёстная моей матери или кока. Её звали Татьяна Тарасова, русская родня по матери. Была она православной активисткой. Отсидела восемь лет за веру. Входила в список двух церковных двадцаток — церкви Всех Святых на Армянском кладбище и общину кафедрального собора города Кишинёва.  На следующее утро после приезда, задрав гордо нос, заявила во всеуслышание.
— Бог приказал крестить твоего сына! — с этими словами «раба Божья Татьяна» сгребла меня в охапку и потащила в церковь.
— Кока! Ребёнок ничем не болеет, он совершенно здоров! — мама бежала сзади и плача пыталась вырвать меня из рук «крёстной» матери. Неожиданно на неё напал страх и предчувствие чего-то неотвратимого. Через день меня свезли в реанимацию с почти сорокаградусной температурой. Тонзиллит.
Я не был первым, кого кока крестила без согласия родителей. Спустя пару лет под раздачу попадёт моя троюродная сестра, Нанка. Её жизнь будет очень тяжёлой. В конце концов она сопьется и умрёт от цирроза печени в возрасте сорока семи лет. На языке православных такая смерть равносильна самоубийству. Большинство священников, узнав о таком диагнозе, отказываются отпевать. И никому в голову не придёт винить в такой смерти «светоча веры» из города Шуи.
После моего крещения отец стал спиваться катастрофическими темпами и мама отвезла меня в деревню под Шую, где доживали свой век её приёмные родители. Год с небольшим я наслаждался полной свободой и безнаказанностью, пока к нам в Семейкино вновь не приехала крёстная. Одним тёплым апрельским деньком кока задумала постирать. Налила корыто кипятка и ушла к моей бабке в дом.
Через минуту возле него появляюсь я. Место возле летнего крыльца было тесным и скользким из-за стальной плиты возле ступеней. На ней-то я и не смог развернуться. Пришлось садиться задом в кипяток. Когда на мой плач выбежала крёстная, я обварился до костей. Меня вновь свезли в реанимацию. Теперь уже на три недели. А шрамы на ягодицах остались до сих пор.
В том Семейкине со мной произошла пара случаев, которые определили всю мою дальнейшую жизнь.
Домовой
Просыпаясь от скрипа половиц, в ужасе открываю глаза. Скрип не кончился, он только усиливался. Интуитивно своим маленьким телом начинаю пятиться от края вглубь кровати, поближе к бабушке. Лунный свет был так ярок, что все пространство зальной комнаты, где никто не жил, походило на светящийся аквариум.
А в зале точно кто-то ходил, тяжелый, грузный, кряхтел и тяжко стонал, но стон этот был не человеческий. Осмелев, приподнялся на кровати, перегнулся через спинку и поглядел на деда. Тот храпел, лёжа лицом вверх. Бабка тихо, но крепко спала. Казалось, что я, стоя столбиком на кровати, и весь превратившись в слух, остался один на земле.
Застеклённая дверь в зал стала окном в ночной мир, такой волшебный, таинственный и страшный. Зал соединялся ещё одной проходной дверью с кухней, обычно наглухо закрытой тугим крючком. Открыть его мог только дед.
Внезапно в застеклённом дверном проёме появился обнаженный человек. В какое-то мгновение он подошёл близко к стеклу и я увидел могучий торс, покрытый рыжей, очень густой шерстью. Он был ужасен, настолько мерзок, что я готов был взвыть от раздиравшего меня ужаса. Но тот, скрипя половицами и не обращая на меня никакого внимания, направился в кухню. К моему ещё большему ужасу, он вошёл туда не снимая дверного крючка. От такого и вправду можно было рёхнуться. Потрясенный ночным «шоу», прикусил губу и ущипнул себя за руку — но это был не сон…
Утром всё было рассказано бабушке.
— Домовой! — делая сильное ударение на «о», подавленным голосом произнесла она.
Дед принял все намного спокойнее, молча выслушал и, взяв папиросы, ушел курить на завалинку. Прошло много лет, но бурная ночка из далёкого семидесятого не забылась.
Всё началось с блюдца молока, которое поставили по приказу прабабки в подполье. Моя мама лазила под печку с этим «угощением». Звали домового и тот пришёл. И только в девяностых годах я задумался? Почему падший дух не вошёл к нам. Ответа не было, пока я не стал верующим.
Домовому мешала икона. Один-единственный образ висел в спальне у бабушки. Над комодом в углу сиял росписью золотом Иисус Христос с житием. Очень большая икона под стеклом. Думаю, что ярославской иконописной школы. Бабка часто тёрла стекло от пыли одеколоном. Эту икону она отстояла, когда ходили по домам и отбирали «предметы религиозного культа».
Это было зимой, а летом на Троицу я воочию увидел Того, кто был изображён на бабушкиной иконе. Плотника из Назарета.
Плотник
Июль 1970 года. У меня была удивительно добрая подружка, соседская девочка-подросток. Мы частенько играли вдвоём под окнами бабкиного дома. Она была старше меня на шесть-семь лет. Ей было не больше двенадцати. Мать воспитала её верующей. После повторного «крещения кипятком» с меня не спускали глаз. Я был словно на поводке.
Подул сильный ветер. С северо-запада стремительно надвигалась сплошная тёмная стена. Она проглотила солнце, перламутровые тучки. Голубой ковёр неба превратился в мрачную скалу, нависшую над бабушкиным домом.
— Давай загоняй его. Сейчас польёт, — недовольно кричит бабка.
Та за мной, я от неё. Кому охота сидеть взаперти. Наконец, она хватает меня за руку и тянет к дому.
— Загоняй его! Нечего на него глядеть, — сердится бабка.
Девочка крепко-накрепко прижимает меня к себе и шёпотом говорит на ухо.
— Если ты не будешь меня слушаться, я подброшу тебя высоко-высоко и Боженька заберёт тебя к себе.
— Не-ат, нет-нет! — недовольный таким смелым заявлением, начинаю брыкаться и вырываться из её цепких рук.
Мои барахтанья её только рассмешили и она подбросила меня понарошку. Поймала и уже изо всей силы подбросила снова вверх. В это время раздался страшный раскат грома. Блеснувшая молния разорвала чёрный небосвод надвое и в центре образовался ослепительно голубой просвет. Он совсем не был похож на наше небо.
Свет оттуда светился изнутри. Там не было нужды в солнце. В центре просвета я увидел Юношу, возраст которого определить было невозможно, потому что Он его не имел. Недаром же в церкви поют «безлетный Сын явился еси».
Юноша был очень красив, но красота Его была неземной. Волосы темно-каштановые, разделены пробором и одна непокорная прядка волос лежала отдельно на высоком лбу. Из Его глаз исходило нечто, что условно можно назвать властью над всем. Тяжесть этого нечто невозможно описать словами. Для моих четырёх этого хватило, чтобы я заорал так, как не орал никогда в жизни. После такого встреча с домовым стала казаться мне сущим пустяком.
В следующее мгновение вытянутые руки подружки поймали меня и прижали к груди. Начался ливень и меня просто сунули в открытое окно к бабке.
Надмирный лик, тёмно-синяя риза с прямоугольным вырезом, искусно украшенная узенькой полоской вышивки. Так на Земле вышивать не могут. У фресок Нестерова есть отдалённое сходство с тем ликом.
Имя ношу шведское,
Время моё детское.
На Ивана Купала лазурь
Пелёнки свила из бурь.
Шуя без куполов
Растеряла своих ангелов.
Бога не ведая власть
Рвусь нагуляться всласть.
Мне четыре всего — закаляюся,
С агитацией — не соглашаюся,
Небо синее — игнорирую,
Встречу с Господом — не репетирую.
2001
От того года осталось пронзительное ощущение навсегда упорхнувшего счастьица. Зелёное яблоко, высокий стул на кухне, который вот-вот примет маленького мальчика, часы с маятником. Он смотрит на слепящие сугробы за окном, рассматривает чёрный амбар, жуёт зелёное яблоко с магазинной котлетой без хлеба. Когда котлета съедена, в руки берётся пустая коробочка из-под импортных лекарств. Внутри её живёт непередаваемо тонкий аромат горькой ванили. Он лучше любого десерта. Европа! Только она может так пахнуть! Бьют с шипением часы, коробочка прячется в карман рубашки, нюхач слазит со стула и бежит к бабушке. Сказка оборвалась с приездом моей мамы.
1972
К 1972 году мои несчастные родительницы, бабушка и мама, скопили полторы тысячи и отдали первый взнос за кооперативную квартиру. Это могло случиться немного раньше, но мой благоверный папаша украл у матери шестьсот рублей и пропил их без стыда и совести. По желанию бабки мама выбрала первый этаж.
Первое время мы спали на полу. Мебели как таковой в квартире не было. Игрушек маловато. Зато были сны. Весной того года мне приснился кошмар, который я запомнил на всю оставшуюся жизнь. Стена в зале, выходящая на юг, вдруг раздвинулась, что само по себе жуть, и из неё вышла величественная женщина. На вид ей было пятьдесят или около пятидесяти.
Она была высокого роста, откровенно красива и одета не по-нашему. Сине-зелёная плотная ткань одеяния была как из фильмов о древнем Риме. Верх тёмно-тёмно зелёный, низ тёмно-тёмно синий. Без изысков, узоров, золота или украшений. Ног, даже носков, не было видно. На голове был плат, какие носят монахини. Чёрного цвета.
Она опёрлась на постамент, который вдруг появился у её руки и внимательно стала смотреть на меня. Из её глаз исходила неземная власть, точно такая, какую я видел в глазах Юноши на Ивана Купала. Но её было меньше. Намного меньше. От её взгляда стало очень тяжело, он опалял как огонь. Я не выдержал и проснулся.
Смерть крёстной
Она умерла в начале июля 1975 года. Не дожила тринадцать дней до восьмидесяти. Мы успели приехать и попрощаться с ней за несколько дней до её смерти. Помню, как она целовала мою руку.
Умерла она в пять утра, а днём в дверь постучали. Вышла моя мама. На пороге стоит старенькая монашка в монашеском одеянии.
— У вас никто не умер сегодня?
— Умерла кока, — отвечает мама.
— А она не хотела, чтобы по ней вычитали Псалтырь? — продолжает допытываться монашка.
Мама очень удивилась.
— Она просила нас найти кого-нибудь, чтобы по ней читалась Псалтырь, но в деревне таких нет, старики все умерли.
— Хотите, я вычитаю? — с этими словами монахиня достаёт из-под мышки толстую старинную книгу.
— Погодите, я скажу хозяйке, — мама идёт в дом и всё рассказывает бабушке Катерине, сестре покойной.
Та удивляется не меньше маминого и говорит, чтобы её пустили в дом.
Читала она полностью по Уставу и не меньше двух дней. Мама готовила ей всё постное. Но дальше наступил черёд расплатиться. Монашка от денег отказалась, а взамен попросила роскошное Евангелие в бархате с позолоченной застёжкой. Стоило оно приличных денег.
Меня это возмутило. Псалтырь по усопшим читается бесплатно. Это милостыня. Только «православные» отморозки после вычитки Псалтыри тянут свои ручонки к чему-либо. А тут монашка-аскет с такими запросами. Но меня никто не спросил. Книгу отдали. Нательный крест коки остался лежать на подоконнике в зале, где она умерла. И точно такой же крест отвинтили у неё на могиле.
Её так и похоронили без креста, забрав за вычитку Псалтыри дореволюционное Евангелие — смысл всей её жизни. Стоило столько страдать за веру, чтобы вот так бесславно погубить труды всей своей жизни. Безумная Русь! И где конец твоему безумству?
Через два года умрёт мой отец. Ему было тридцать шесть лет и один месяц. Дней за десять перед смертью он пришёл в себя. Раскаяние было полным и бесповоротным. Он твёрдо решил избавиться от алкоголизма, договорился в наркодиспансере, собрал документы, вымылся и надел белоснежную рубашку, но внезапно почувствовал себя плохо.
— Чого ти лежиш? — на украинском спросила его моя бабка Татьяна.
— Да вот, что-то плохо. Я полежу с полчасика и пойду.
Когда моя бабка вернулась, отец был мёртв. Лопнул сосуд в лёгком и он захлебнулся кровью. Из носа ещё текла кровь. На полу возле дивана лежала моя фотография. Наверное, до Бога дошли слёзы его жены, стоны его старухи-матери и молитвы моей крёстной. Она ведь не только по своему хотению крестила, но и вымаливала сотни людей по синодику до последнего вздоха. За что ей самый низкий поклон.
Ещё через два года моё детство кончилось. Покаяние даже перед смертью даёт шанс вырваться из ада. Как это сделать, знает только Бог. Общего рецепта нет. Тело моего отца услаждалось, а затем мучилось от вина, табака и блуда. И оно же внезапно умерло, не успев очиститься скорбями, слезами и мучениями. Вместо него брошенный крест мистически возлагается на ничего не подозревающих ближних.
От того страшного ярма чужих согрешений избавиться просто так, мановением волшебной палочки, невозможно. Ни милостыня, ни колдуны, ни свет, ни тьма не освободят человека от такой участи, пока душа умершего не выйдет из ада. Его лестница наверх слёзы, утраты, несчастья, болезни и беспросветная нужда кого-либо из родных на долгие годы или, чаще всего, до смерти.
1979
Завещание Владимира Чекина (лагерь смерти Майданек, Люблин, Польша)
Летом семьдесят девятого бабка возила меня в Семейкино. Немного отдохнув, мы поехали в Ковров. Там жила сестра моей бабки, тётя Настя. Её муж был сыном православного священника, служившего в сороковые-пятидесятые в нищей русской деревне Савинского района.
Этот человек прожил под девяносто лет, до конца своих дней был очень бодр, деятелен, подвижен. Мастерски ловил вкусную рыбку. Не по возрасту выглядел лет на двадцать пять моложе. В 1979 году он как-то сказал мне.
— Как знать? Может, мы больше с тобой не увидимся. Тебе тринадцать. Вполне взрослый, чтобы это знать. Можешь считать — это моё завещание. Помни его до конца своих дней.
В начале войны я ушёл добровольцем на фронт. Был шофёром. Возил в основном снаряды и боеприпасы. Попал под бомбёжку, фрицы это любили. Бомбить сверху. Машину перевернуло, меня контузило, потерял сознание. Когда пришёл в себя, кругом немцы, плен. Меня обыскали, в гимнастёрке нашли комсомольский билет. Поскольку я был годен к работе, не расстреляли, а отправили в лагерь смерти Майданек. За комсомольский билет.
Кого там только не было. Весь мир. Белые, чёрные, жёлтые. Кто получал посылки, тем было легче. Мы, русские, ничего не получали. Все, кто был в том лагере, старались оставаться людьми.
Запомни на всю жизнь — сдавали своих пленных такие же пленные украинцы. За кусок хлеба, пайку, сигарету, бабу на нарах. За просто так, наконец. Никто ни на кого не стучал, только хохлы. Иуды. На них весь лагерь смотрел как на чумных и ненормальных. Тебе жить, может, час, а ты такое творишь.
— Жалко мне вас с матерью. Среди какого народа вы живёте! — лицо дяди Володи стало печальным.
— Дядь Володя! Подарите мне эту тюбетейку, — выслушав его, достаю со шкафа узбекскую, тёмную с узором, тюбетейку.
— А, бери, она никому не нужна, — ответил мне сын священника.
Через пару дней мы с бабкой уехали, а странный рассказ остался со мной. Словно кто-то его отпечатал.
Спустя двенадцать лет СССР развалится и на его обломках возникнет новая, независимая Россия. Ещё через год я приеду в посёлок моего дядюшки, Колобово и буду работать там в сельской школе. Тогда я первый раз столкнусь с завещанием узника концлагеря.
Когда я переходил кому-либо дорогу из местных, те прибегали к проверенному способу. Вольно или невольно, осознанно или нет, но все они давили меня руками украинцев, живших по соседству. Всю грязную работу те охотно брали на себя, как будто так и надо. Этот неожиданный симбиоз двух наций, живших бок о бок в России, меня поразил. Я не буду называть их имён и фамилий — горбатого могила исправит. Трижды это были украинцы. В четвёртый раз меня с матерью выгнала на ледяную российскую улицу дочка Западной Украины. Только тогда я понял — старый русский солдат говорил мне не об украинцах. Он предсказал мне мою судьбу в России.
И, что самое удивительное, это завещание действовало только на территории России. В Украине ни один украинец никогда не делал ничего подобного. Наоборот, именно украинцы чаще всего помогали нам с мамой, за что мы им всегда будем благодарны.
Смысл
Первой катастрофой, перечеркнувшей моё будущее, стало внезапное обнаружение офтальмологом скрытого косоглазия, которое исподволь привело к почти полной потери зрения на левый глаз. Просто младенческое косоглазие не переросло, а осталось после «таинства» принудительного крещения в июне 1967-го.
От моих надежд поступить в лётное училище гражданской авиации остался пшик, пустота и боль. Мне сильно хотелось летать. Я бредил небом.
Был очень жаркий август 1979 года. Мне оставалось только валялся на диване и читать авантюрные романы Дюма-сына. Мама и бабка были на работе. Внезапно терпение моё лопнуло и я и спросил неизвестно кого: «В чём смысл? В этом диване? Бессмысленном вымысле? Бессмысленном, скотском существовании, как все живут»?
Вдруг что-то произошло со мной. Тело, моё совершенно здоровое тело, стало ныть и ломить от непонятно откуда взявшихся болей. Без каких-либо переходов я постарел лет на семьдесят. Враз, будучи тринадцатилетним! Эта абсолютная немощь наполнила меня, не давала встать, пошевелить рукой, приподнять тело, ставшее камнем. Изумлённый внезапным превращением в дряхлого старика, я весь ушёл внутрь себя. Моё здоровое тело подменили на разваленный сарай.
Так продолжалось не больше получаса и вдруг — всё! Здоровье вернулось ко мне в один миг, а путешествие в будущее обдало меня лютым холодом. «Что это было такое?» — в ужасе спрашивал сам себя, совершенно забыв, что искал смысла жизни. И получил на него буквальный ответ: смысл жизни для меня — быть калекой. Калекой? Для чего? От смерти моего отца не прошло и двух лет. Но нём все забыли. Все, кроме Принявшего покаяние. Иначе бы я спросил: для кого?
Прошло два месяца. Приёмному отцу моей мамы стало плохо. Дали телеграмму, мама помчалась на вокзал, а мы с бабкой остались вдвоём. В один из осенних ненастных вечеров, когда моя добрейшая бабуля была на работе, убирая километры коридоров строительного общежития, на меня внезапно напал жуткий, необъяснимый страх. Вначале я мужественно терпел наваждение, но страх не проходил — пришлось всё рассказать приехавшей матери.
Страх тряс мою душу даже тогда, когда я пытался делать уроки. Успеваемость резко упала. Я стремительно превращался в классического троечника. Ни врачи, ни знахарки не смогли мне ничем помочь. Жизнь беззаботного тринадцатилетнего мальчишки закончилась. Вместе с детством и отрочеством. Правда, одна из вычитывавших меня старух сказала, что этот неестественный страх пройдёт сам собой, без всякого лечения. И она оказалась права.
Мне и в голову тогда не приходило, что где-то там, за СССР, есть Бог, и что в сети Промысла Божия может попасть всякая рыба. И когда я просто спросил неизвестно кого о смысле жизни, меня услышал именно Он и никто другой.
Человек, ощущая непрерывный страх, будет поневоле интуитивно искать противоядие. Я поступил именно так. Искал лекарство от тряски, потому что в этой ситуации так поступит любой. И оно нашлось.
Им стали научно-популярные книги, газеты и журналы. Только они. Я с изумлением обнаружил, что настоящая наука, попадая в мои руки, уничтожала любой страх. Так Бог направил меня в нужную Ему сторону.
Шли месяцы, годы. Я стал хроническим двоечником, а под моей подушкой лежали книги по психологии, ракетостроению, литературоведению, микробиологии, зоологии, генетике, экономике, геофизике, этике, эстетике, гинекологии, фармацевтике, средневековой истории и высшей математике. Заглатывалось всё. Любимой книгой стала трёхтомная «История Франции». Том первый знал наизусть.
А в школе меня ждали двойки по алгебре и геометрии и ещё пяти дисциплинам. До выпускного я доучился чудом Божьим. На второй день учёбы в десятом классе узнал от приятеля, что тому не хватило учебника алгебры. Раздался звонок на урок.
— Бери, бери, он тебе нужнее! Какие проблемы, мне и без него есть чем заняться, — произнёс, отдавая на ходу бесполезный учебник.
Весь год я списывал где придётся. Только за месяц до экзаменов классная обнаружила пустоту и немедленно вызвала в школу мою родительницу.
К семнадцати годам в моей душе сложилось убеждение, что тогда, осенью семьдесят девятого, со мной случилось несчастье, в результате которого я превратился в полного идиота, урода и выродка. Поэтому подавать свои документы с тройками вместо фактических двоек в какой-либо институт смысла не было. Вместо этого пошёл работать на завод.
Но с этим не смирилась моя мать и тётка, работавшая в металлургическом институте — именно они и заставили меня готовиться к поступлению в институт под названием «Куда-нибудь». В 1984 году я первый раз поступал в Кишинёве, на библиографический факультет. И поступил бы, если не попросил двойку на последнем экзамене (английский). Мама, ждавшая меня во дворе, услышав о моей выходке, тут же влепила мне пощёчину.
На тех вступительных экзаменах со мной что-то произошло. Я понял — поступить реально. Не боги горшки обжигают. Прилетев домой, не теряя ни секунды, принялся за дело. Учебники по школьным предметам были открыты и днём и ночью, я не вылезал из них год, совершенно забыв, что к лету у меня будет два года стажа и мне для поступления хоть в МГУ нужно всего четыре тройки.
И за этим ослеплением тоже стоял невидимый Бог. Ему нужно было, чтобы я поступил в институт вместо университета, причём такой захудалый, о котором я никогда не слышал. Через год в приёмной комиссии университета меня порядком напугали рассказами о чудовищном блате и коррупции. По совету члена комиссии забрал документы, предложившего мне выглянуть в коридор. Под дверями стояли родители абитуриентов с букетами и сумками. Растерянно спросил:
— И что дальше?
— В педагогическом открывают новую специальность «история и право». Туда вам будет легче поступить.
И я отправился в «скромный» педагогический институт на новую, только что открытую, специальность.
«Двойные» специальности появились в СССР только в 1985 году с началом педагогической реформы. С. К. Гроссу, бывший первым секретарём ЦК КПМ, выбил для Молдавии право на этот эксперимент. Москва и Кишинёв. Так страх, наведённый на меня Богом, удержал меня дома до момента, нужного только Ему одному.
Чтобы понять игру Бога с человеком, потребовалось прожить такую жизнь, которую Он и показал мне в далёком детстве. И те шесть лет я глотал пачками книги не для того, чтобы поступить, на это хватило года, а только для того, чтобы тридцать первого октября 1991 года, на Хэллоуин, меня остановил археолог Валерий Иванович и, как бы случайно, предложил писать у него дипломную.
Помнится, я ещё трепыхался и не соглашался с его доводами и на его условия (лечь костьми ради науки). Предлагал свою тему «Жизнь христианских общин в Риме первых веков нашей эры». Но увидев в его глазах мрачные огоньки, понял — метаться поздно и согласился на «археологический» тотемизм. Для того, что бы этот момент наступил, было вырваны с корнем двенадцать лет жизни отдельно взятого человека (1979–1991).
Тридцать первого битых два часа мне объясняли, что от меня требует (или потребует данная тема, всучили внушительный список только направлений поиска) и я отправился… в кино (чуть ли не в последний раз). На календаре было первое ноября 1991 года, когда по списку Коврука я заказал уйму книг и журналов в Национальной библиотеке Кишинёва.
Это был день, когда вода Всемирного потопа начала заливать землю. Но такого, сидя в тёплом библиотечном зале, даже гений предположить не мог. Мы не изучали теологию, мистика не приветствовалась. Начало пути к этому дню в далёком семьдесят девятом было совершенно забыто. Я и представить себе не мог, что ждёт тех, кто касается запретных тем в науке.
Отчего-то тот далёкий, очень холодный осенний день документально врезался в мою память. У меня было свободное посещение лекций (до определенного предела) и я с раннего утра до закрытия библиотеки просидел над грудой книг по первобытной истории. Уже к обеду стало ясно, что я крупно вляпался. Но другого выхода, кроме пыток и унижений на государственных экзаменах, у меня не было.
Тайну происхождения тотемизма за восемь месяцев, я конечно, не раскрыл. На защиту диплома съехался весь «исторический» бомонд Кишинёва. Ничего из того, что говорилось на защите, они не поняли. А задавать вопросы побоялись, встретившись с искорками веселья в глазах двух археологов. Тем и без «переводчика» всё было ясно — я в очередной раз оторвался по полной, выставив на посмешище ничего не понявших преподавателей.
Пройдёт всего два года и я неожиданно не смогу встать с постели. Так первого ноября 1994 года (на Хэллоуин-2) диван из детства с болями и ужасами дряхлого старика стал моим обычным состоянием. Предсказание Бога в ответ на мой вопрос о смысле жизни вступит в законную силу. «Ибо у Бога не останется бессильным никакое слово» (Лк. 1: 37). Я стал расслабленным до конца своих дней. Здоровье было забрано в двадцать восемь лет.
Когда-то точно такой же фортель выкинули с двадцативосьмилетним Дарвином, ставшего осенью 1837 года калекой до конца жизни. Ему-то всего-навсего нужно было раскрыть тайну обрубленных крыльев и разной формы клювов птиц и панцирей черепах Галапагос. Но вместо этого он создаст эволюционную теорию, которая так же далека от настоящей эволюции, как и тотемизм от неандертальцев. И он и я занимались одной темой — водой Всемирного потопа, хотя писали — я о тотемизме, он о эволюции. Осознание ужаса от скрытой за этими темами большой воды придёт только через двадцать лет.
Был ли это тот самый смысл, ради которого страх начал трясти обыкновенного мальчишку осенью семьдесят девятого, я не знаю до сих пор.
Но тогда, летом 1985 года от того многолетнего марева не осталось и следа. Оно испарился в тот момент, когда я поставил перед собой цель. После шести лет борьбы за выживание человек научился делать только то, что угодно Творцу.
Это было началом моего возвращения на диван, который годами будет слышать крики, стоны и матерщину издёрганного болью и немощью мужика, нашедшего машину времени в пропитых мозгах «строителей коммунизма».
1984
Пётр и Павел
В июне мне сильно захотелось узнать, что ждёт меня в Кишинёве. Тётушка и мать, наконец, уговорили подать документы в университет — история или библиография. Но как узнать, это то, что нужно? Или всё напрасно? Моё? Не моё? Спросил об этом маму.
— Ты родился на Петра и Павла — спросить у них не хочешь?
— Как?
— На ночь загадай желание. Попроси их хорошенько, может, они тебе приснятся. Что скажут, то и будет.
Сказано сделано. Той ночью обычные сны закончились и я очутился на перекрёстке возле плавбассейна «Нептун». Удивил ослепительно солнечный день и безлюдность обычно шумного места. Стою посреди перекрёстка, смотрю на приземистый бассейн и жду. Машин, автобусов, троллейбусов, трамваев нет. Никого. Один.
Они словно выросли из воздуха. Двое долговязых юнцов в коротких греческих туниках и сандалиях на босу ногу и мужик лет сорока посреди них. Его туника была длинной и прикрывала ноги до икр. В остальном всё тоже самое. Даже узор одинаковый на белоснежной льняной ткани. Я успел хорошо их всех рассмотреть. Мужчина был крепкого телосложения. Могучий торс, железные мышцы плеч, бычья шея. Как говорят в таких случаях, кровь с молоком. А по-нашему просто «качок». Спутники были худощавыми и откровенно хилыми.
Юнцы остались стоят на кромке бордюра, а «качок» подошёл ко мне. Я улыбаюсь во всю. Губы сами растягиваются в улыбке. Мне весело. Вытянув свою руку, произнёс:
— Погадай.
И Пётр и мальчишки весело улыбнулись. Хорошо ли гадают апостолы и первые епископы Тит и Тимофей? Сейчас узнаем!
Пётр взял мою маленькую ручку в свою ладонь и она утонула в ней. Я почувствовал её тяжесть и теплоту. Это была рука живого человека, а не персонажа сновидений. Рука труженика. Он долго-долго смотрел на линии моей ладони, несколько раз согнул её, а произнёс всего ничего.
— Линия жизни сложная. Проживёшь долго.
Мы ещё постояли несколько секунд. От него исходило такое обаяние, что расставаться не хотелось. Пётр вернулся к юношам. Они все вместе посмотрели на меня. Щедро улыбнулись и исчезли в один миг. А я от неожиданности проснулся. Сомнений не было. Это были люди, первыми поверившие Плотнику из Назарета. Солнечные люди небесного Иерусалима.
И уж точно православными ханжами они не были. Пойди скажи любому доброму епископу или человечному батюшке: «Погадай»! Что тут начнётся. Эти лисы вспомнят все правила апостолов и постановления всех вселенских соборов. Вопьются острыми зубами, попьют вволю кровушки, высмеют, унизят и прогонят прочь! Злоба земли и любовь неба.
Прошло полгода. В ноябре сон точно так закончился и я вновь увидел человека в тунике. Но по пояс. Он был весь словно из огня. Здоровяк за сорок, накачан как Пётр. Только почти лысый. Он не улыбался. Его глаза были серьёзны. Мрачноватый огонь власти искорками вспыхивал в них. И у Петра в глазах была власть, такая, какую я видел в очах Плотника, но он был весёлый и по-моему, клал большим прибором на этот довесок своего спасения. Власти у апостолов было ещё меньше, чем у величавой женщины.
— Тебе надо закаляться, — ответил мрачный крепыш.
И всё. Утром видение пересказал матери.
— Да, это точно были Пётр летом и Павел осенью.
Совет Павла запал в душу. Но как закаляться? Я был неверующим, поэтому поехал в «Олимпию» за десятикилограммовыми гантелями и эспандером. На большее ума не хватило.
Став прихожанином, узнал о так называемой «привлекающей благодати». Она открывает любые двери, исполняет почти все желания, но как только человек уверует во Христа, бесследно исчезает. Это был её подарок.
Копание в мозгах
К девятнадцати годам я совершенно справился с трагедией потери права летать и обрёл смысл и цель, для которой стоило жить. Этим смыслом стало создание собственной системы моделирования ситуаций, при помощи которых можно будет легко войти в будущее и изменить его.
Я с детства болел предсказаниями. Мне всё время хотелось понять, где в настоящем сокрыты рычаги будущего? Когда, наконец, закончится страх? Как просчитать миллионы связей этого ужаса с человеком и найти в будущем его конец? С годами это желание только усилилось и я взялся за игральные карты. Они очень помогли мне определиться с чистотой поиска. Но погрешности в предсказаниях по картам достигают тридцати процентов, причём в самый неподходящий момент, а мне хотелось стопроцентного результата.
Игральные карты не выпускались часами из рук, до полного опустошения. Я научился выжимать из них всё, что только они могут дать. Эффект был потрясающим. Я мог за секунду, просто сдвинув колоду карт или попросив кого-либо сделать это, предсказать ближайшее будущее по одной карте и никогда не ошибался, чем изумлял своих сокурсников в институте.
К этому времени я вырос из штанов «факира на час». Однажды до меня дошло, что бесы просто крутят колодой карт доверчивого простофили. Хотелось большего — знать точно, что и как произойдёт в ближайшие годы. Будущее растёт из почвы настоящего, его корни сокрыты в прошлом. Работа с картами убедила меня в реальности рычагов управления будущим. Осталось только хорошенько их поискать.
В 1985 я видел земной шар как гигантское поле войны менталитетов Азии, Европы и Америки. С заранее известным победителем — Дальним Востоком. Именно там формировался центр мира.
Наступит момент, когда эпоха вседозволенности политиков в манипулировании общественным сознанием приведёт человечество к утрате контроля за ситуацией. Менталитет переродится в вирус, мир станет непредсказуемым (линия 2025–2029), а тот, кто по особенностям религиозного мышления научится разгадывать замыслы противника, будет править миром.
Бросив карты, я занялся рассмотрением открытых систем с готовым набором информации. В подыскивании оптимума мне помогла психология. Годами утопая в страхе, я глотал одну за другой книги А. Р. Лурии, Л. С. Выготского, В. Л. Леви, Ж. В. Ф. Пиаже, А. Н. Леонтьева, Д. Б. Эльконина и многих других. С ними засыпал, с ними просыпался.
Этих обманщиков и фокусников, морочащих головы окружающим, не хотелась оставлять даже на час. Меня завораживало их умение хорошо жить за счёт создания мнимых болезней и фобий, которыми и кормится родная сестрёнка психологии — всё ещё полностью советская психиатрия.
Далеко ходить не пришлось. Всё будущее человечества умещается в его мозге, а точнее, в его продукте —общечеловеческом менталитете. Именно образ мышления определяет те или иные поступки индивида, нации, человечества в целом. Мы одинаковы, иначе бы войны, подобные войнам человека с неандертальцем, давно уничтожили нас.
Было бы абсурдом копаться в мозгах французов или японцев. Я не видел ни одного иностранца. Вокруг были русские. Ими я и занялся.
Чтобы досконально изучить менталитет своего народа, необходимо было найти его дно. Именно там заложено различие человеческого поведения и его сходство (та же операционная система), что и создаёт разнообразие наций и народов.
Общие правила были найдены быстро. На 90% менталитет определяется подвижными платами (мотивированное поведение личности). И только 10% неподвижными, базовыми, оно же дно: передача культового поведения, традиционное воспитание в полных семьях — сказки няньки Пушкина Арины Родионовны оттуда. Платы напичканы до предела усвоенными на уровне рефлексов правилами поведения, клише, лекалами, подсказками, которые формируются под влиянием социальных вызовов.
Подвижные платы надёжно скрывают дно или неподвижную часть менталитета — стержень духа, психическое здоровье и уровень нравственности любого народа. Только оттуда исходит принятие окончательного решения личностью. Фрейд называл эту область подсознанием, но это девятнадцатый век. Война за менталитет тогда ещё не началась. Можно было лечить психоанализом мозги обкуренных аристократов, что тогда принималось на ура.
Из чего состоят платы? Из определённых команд поведения, клишированных для всех участников группы, причём это клише зачастую так же рефлекторно и необъяснимо для субъекта. «Все так делают, а раз все, то и я», — не задумываясь, ответят почти все.
Вот неподвижная часть менталитета, причём самая древняя, состоящая из религиозных плат (основа, базис поведения личности) попала в поле зрения моего внимания. Спустя семь лет после начала исследований, всё, что я смог отыскать и на основе этого выстраивать прогноз, уместилось на восьми листиках пожелтевшей бумаги. Это была голая соль. Уже после университета родилась небольшая учебная записка «Об основах российской ментальности».
Я был далеко не единственным, кто ломал голову над подобными химерами. Первым в СССР точно так «придумал» прогнозирование академик «сердца № 1» Амосов Н. М (1913–2002). И две его работы по прогнозам политических ситуаций тут же засекретили в восемьдесят пятом. Я успел найти и прочитать разгромную критику по тем двум статьям. В начале девяностых академик чуть не погиб. Попытка самоубийства. Неофициально — давление российских спецслужб. Амосов не захотел делиться своим трудом с русскими.
Во всём этом не было ничего странного. С 1958 года хирург работал в Институте кибернетики Академии наук УССР. Главные направления поиска Николая Михайловича.
• Регулирующие системы организма — от химии крови, через эндокринную и нервную системы к коре мозга.
• Механизмы разума и искусственный интеллект.
• Психология и модели личности.
• Социология и модели общества.
• Глобальные проблемы человечества.
Бог был ко мне милостив. Шли годы изучения неподвижных плат человеческого менталитета. Постепенно они превращались в настоящее оружие.
1985
Поступая в Кишинёвский пединститут, я уже точно знал, что учиться мне не придётся. Все силы и время уйдут на новую цель и борьбу за место под солнцем. Единственная контора в СССР, которая занималась подобными трюками, редко впускала под свою крышу косоглазых и наполовину слепых кандидатов. Им требовались здоровые «рыцари плаща и шпаги». Комитет ГБ по сложившейся традиции сам просматривал, отбирал и вербовал подходящих людей.
Начиная эту игру в девятнадцать лет, я понимал, что без привратника мне не попасть в такие подразделения разведки. Зайдя однажды в приёмную КГБ в Кишиневё, попросил вызвать дежурного офицера. Услышав о моём желании, тот крайне удивился.
— Вы служили в армии?
— Нет. Я на первом курсе, у меня отсрочка до лета.
— Без двух лет в армии с вами никто не будет разговаривать. Отслужите и приходите.
На улице мне стало ясно, что если не свершится чудо, армии мне не видать, а значит и всё остальное пойдёт пропадом. Не знаю, отчего, но вечером спросил свою тётку, где поблизости церковь?
— На армянском. Там всегда по субботам вечером служба, — и, задержав взгляд, добавила:
— Кока туда часто ходила.
Престол храма на Армянском кладбище был по традиции посвящён всем святым. К ним я и направился. Был вечер субботы двадцать шестого октября. Иверская в русском православном календаре, но тогда я ничего об этом не знал. Не знал я и того, что бывает с теми, кто сдуру заваливается в совковую церковь. В храме была пустота и темень. На иконостасе теплилось несколько лампад и тускло светила настольная лампа на клиросе. Матушка читала воскресный канон после полиелея, а её товарка уставилась на меня.
— Матушка, смотрите, чего это он?
Понимая, что помочь мне может только Тот, кого называют Богом, опустился перед алтарём на колени, достал листок с девяностым псалмом и стал его читать раз за разом. Это подвигло старушку сойти с клироса и стать за моей спиной. Услышав знакомый до боли текст псалма, успокоилась и побежала доносить матушке.
— Он читает девяностый псалом.
— Пусть читает, — ответила та.
Так в одночасье я стал прихожанином двух открытых церквей Кишинёва, но блаженство иного мира продолжалось все три недели. Со мной никто не разговаривал, не обращал никакого внимания. Я приходил на службу, ставил свечи, стоял и молился. Однажды вечером после субботней службы я заметил, как от входных дверей отделилась чья-то тень. Оглянулся.
За мной, прикрываясь толстыми стволами кладбищенских деревьев, бежала щупленькая старушка. Взгляд внештатного сотрудника госбезопасности, державшего под контролем маленький приход, помню до сих пор. За свою долгую двойную жизнь церковная Мата Хари сдала сотни безвинных людей. И вот настал мой черёд. Гадюка вцепилась в последнюю свою жертву. Она довела меня до дверей студенческого общежития, после чего установить мою личность ничего не стоило.
Меня никуда не вызывали, не проводили бесед — началась «перестройка», но я почувствовал, как старосты двух русских групп стали прислушиваться к каждому моему слову. По взгляду одного из них стало всё понятно.
Священника следом за студенческими старостами вызвали и предупредили, что если из меня сделают верующего, то прощай регистрация. Без неё не то что служить, никто на работу дворником не возьмёт. Мне оставалось только одно — ходить в церковь, когда там никого не было и ставить свечи, молясь перед иконами святых.
Четыре с половиной года я наблюдал, как почтенные пастыри делали всё возможное, чтобы студент советского университета не исповедался, не причастился и вообще не появлялся на моём (нашем или вашем) приходе.
Моего желания стоять и молиться в храме честные отцы не разделяли вовсе. Время-то какое — Кишинёв 1985 года. Лишиться регистрации сытым и обеспеченным «страдальцам за веру в годы советских гонений» не хотелось до звериной ненависти к таким вот «праздношатателям». Однажды в мой первый храм мы привели крестить племяшку. Священник, узнав меня, побелел. В какой-то момент я невольно почувствовал его взгляд, полный раздражения и неудовольствия. Шёл декабрь 1990 года.
Но Бог исполнил моё желание. Вскоре о злоключениях «прогнозиста» узнал мой тёзка и друг по институту. Он рассказал всё отцу, подполковнику танковых войск, служившего в ставке Верховного главнокомандования по странам Варшавского договора.
— Мы исправим ситуацию, раз молодому человеку так хочется послужить, — наливая рюмки, с улыбкой ответил Сергей Сергеевич.
Дела со строевым билетом продвигались успешно, как в конце мая я всё сам испортил. Нечистая понесла меня к офтальмологу. Врач и медсестра, прочитав диагноз, под проклятия ослепших старух направили меня в отделение. На «обследование». В отделении у меня забрали вещи и переодели в больничную пижаму пострашней. После закапывания глаз заведующий предложил мне непростую операцию.
— Помогите мне, — уговаривал он. — Я в докторантуре, институт им. Филатова, пишу докторскую. У меня две успешных операции, нужно ещё столько же. Это минимум. А лучше шесть или семь. У вас очень редкий диагноз. Моя тема. Сделаю всё, чтобы операция прошла успешно. Пять часов и вы можете стать здоровым. Пойдёмте, покажу вам операционную. Чешское оборудование, лазеры немецкие, соглашайтесь. У нас хорошая бригада. И ещё. Я выбью вам отсрочку от армии на три года. Гарантирую. В армию вы не пойдёте.
Услышал последнюю фразу, пообещал подумать, а сам побежал в больничной пижаме давать телеграмму матери. Дальше всё было, как в детективе. Мама бросила работу и прилетела в Кишинёв за сутки до операции.
— Какие ещё пятьдесят процентов? — ответила старшая медсестра маме. — Это эксперимент, вы что, не понимаете? Шансы равны нулю!
— Лучше оставаться слепым на один глаз, чем получить сходящееся косоглазие на всю оставшуюся жизнь. Тогда даже учиться не сможешь. Я иду в армию, — уходя из палаты, ответил матери.
Через час, переодевшись в больничном парке, поехал со своими бумажками прямо в военкомат. Капитан вынес моё дело.
— Смотрите, что я делаю.
С этими словами он порвал в клочья пухлое содержимое, оставив корочки и пару листиков.
— Если вы хотите служить в армии, служите. За вас просили очень большие люди. Но помните, если вы проговоритесь, меня лишат партбилета, выгонят со службы и отправят под трибунал. Вы меня поняли? Не подведите меня!
На капитане не было лица.
— Спасибо вам огромное и дай вам Бог крепкого здоровья. Я не проговорюсь, — с этими словами вышел на июньскую улицу свободным человеком.
Со строевым билетом, нужный только для галочки в КГБ, через месяц студент-историк превратился в курсанта одной из элитных учебок Подмосковья.
1986
Armata Sovietic; (рум. Советская Армия)
В учебке под Солнечногорском я пробыл недолго. Сытно и скучно. Курсантов баловали концертами рок-групп и американскими фильмами. Меня вместе с моим приятелем, Игорем Твердохлебом, оставили на сержанта. Перспективы — два года за забором без права на увольнение. Отказался.
— Чего вы хотите, товарищ курсант? — спросил меня заместитель роты.
После автомобильной катастрофы, в которой искалечился мой земляк, командир учебной роты, майор Арефьев, а его семья погибла, ответил не задумываясь.
— Свободы.
— Вы её получите, — недобрая улыбочка вспыхнула и исчезла на губах офицера.
Это было расценено как невыполнение приказа. Из списка курсантов меня вычеркнули и вписали в стройбатовские списки. Мне предстояло стать «королевским стрелком». Голодным, грязным и забитым.
Вторая рота в/ч № 92581 МВО, Нахабинский укрепрайон, 17 километров от города-героя Москвы. Через забор ещё одна стройбатовская часть. В ней служил певец Игорь Тальков. Время действия — май 1986 года, дембельский май в стройбате. Местные называли мою часть просто и понятно — «дикая дивизия», мы ещё понятнее — «военные истребители». Тогда «королём роты», а в стройбате без «принцев» и «королей» невозможно и просто построить толпу ар  на поверку, был сержант Рзаев, азербайджанец из Баку.
Говорят, что более жестокой твари рота не видела. Я его не застал. Он перед моим призывом победно ушёл на дембель. Но успел зарезать двух русских солдат. Несчастные русские матери не только не дождались своих единственных сыновей, но и получили трупы «самоубийц». Мол, народ совсем гнилой попался, взял да и зарезался.
Такое заключение вручила им судмедэкспертиза по показаниям командира роты старшего лейтенанта Приловского Павла Витальевича, белоруса из Пинска, 1963 года рождения. Это обычная практика стройбата советской армии. Всё произошло под утро. Когда прозвучала команда «Подъём!», обе кровати утопали в крови, но один из зарезанных был ещё жив. Он скончался в госпитале от потери крови.
Мне показали те кровати. Все эмоции остались внутри — в роте хозяйничали армяне и азербайджанцы Нагорного Карабаха. Прошло два месяца и я своими глазами увидел, как в паутину, сотканную приветливым и ласковым азером Серёгой, попалась чистая девушка. Он рыскал по Нахабино с утра до вечера, ища наивных дурёх, почище и покрасивей. И нашёл. Ему поверили и пришли на свидание. Вот тут-то ловушка и захлопнулась.
Девушку изнасиловали в извращённой форме восемь дембелей. Первыми два армянина, Месик и Григ (Григорян), как хозяева роты, затем азера. А последним терзал её «ласковый Серёжа». Когда девушку начали насиловать жутко выглядевшие армяне, она стала страшно кричать; «Сергей, Сергей, Серёжа!». Такого леденящего душу крика я не слышал никогда в своей жизни. Шлюхе кричать некогда — впереди море работы. Обслужила и забыла. Так может кричать только порядочная девушка, зовя на помощь.
Роту уже отпустили с базы. Кричи не кричи, кроме двух духов, русского и узбека, её никто не слышал. Кровь стыла в жилах от её воплей и стонов. Руки тряслись ходуном. От неожиданности мы оба потеряли дар речи. Разгрузив вагон, не заходя в каптерку, грязными и немытыми бросились в роту. Но в ушах всё равно стоял душераздирающий крик несчастной русской девушки.
На утро я увидел следы произошедшего в каптёрке, где все мы переодевались перед работой. Кой-какой мебели не хватало, под низом шкафа для спецовок валялась вырванная с мясом серёжка. Видимо, приняли за золотишко, но разобравшись, тут же выкинули. Оставшуюся с прилипшей кожей украдкой спрятал в кармане хэбэ, переодеваясь перед работой. На полотенце, которым мы вытирались, остались следы спермы. Оно буквально хрустело.
— Викинь! Гавно! — заорал Месик, так и не пришедший на ночь в роту. Он, внимательно глядя в глаза, подал чистое, новое полотенце.
— Это не завафлёное, — и вновь буравя меня мутными глазами, проговорил. — А тепэрь иди.
Вылетел пулей на воздух. Жить не хотелось. Мою соотечественницу изнасиловали и выкинули на улицу. Но её не убили. Дембель через месяц, кому охота садится. Порезвились и будет. А «приятные» воспоминания никому не помешают.
Я шёл по гравию и вдруг увидел следы тяжело ползшего тела. Наклонился. Едва приметные следы сукровицы и слизи. Нужен был стерильный или хотя бы новый кулёк. Пришлось идти в пристанционный магазин. В обед удрал в самоволку, а по дороге размышлял, кому и как передать найденные улики. Прокуратуре? Военным? Милиции?
Этот вопрос подведомственности — главный. Субъекты преступления — дембеля стройбата, объект — гражданское половозрелое лицо женского пола. А если вызвать милицию, то всё сразу упрётся в полное отсутствие колыханий со стороны потерпевшей. Шли вторые сутки, а она молчала — заявления не было. Это преступление против личности, необходима персонализация через заявление, написанное и подписанное лично, без принуждения.
Учитывая, какие звери её насиловали, на заявление можно было не рассчитывать. Его не будет никогда. Остаётся военная прокуратура, но что она из себя представляла и степень её коррумпированности мне были неизвестны. Наменяв пятнашек для межгорода, стал ждать. Заявления не было. И тогда я решил просто сообщить об этом в обычную районную прокуратуру.
На третий день, собрав все улики и истории, рассказанные сторожем, вошёл в телефонную будку на конце посёлка. Дверь будки захлопнулась. Сомнения навалились с новой силой. Шансы, что этим будет кто-то заниматься, равны нулю. Может, просто простить? Простить нелюдей, которые никого и никогда в своей жизни не простили и не пощадили? Ещё минута и трубка сама легла на рычажок.
Шёл бегом, озираясь по сторонам опасного участка пути. Встреча с военным патрулём не входила в мои скромные планы. Четвёртый день после изнасилования той девушки. На душе было гадко и невыносимо. В сердце России, не более, чем сорока километрах от Кремля чурки, чернота и мразь несусветная резала, убивала и насиловала моих кровных братьев и сестёр. Им, как богам, всё — а живущим на своей родной земле, — ничего. Да вот он идёт, лёгок на помине, Месик проклятый.
— Где ты лазишь? Почему не в роте? — глаза его, и без того маленькие, сложились в узкие щёлочки.
— Месик, ходил за тонкой ручкой «гусиное перо», едва нашёл. Кальки тебе рисовать, ты же сам говорил мне.
— А, харашо, — глаза его открылись и лицо расплылось в довольной улыбке.
Услышав то, что ему сейчас хотелось больше всего, он, забыв о всех подозрениях, стал расспрашивать меня, что ещё нужно. Объясняя, глядел ему в глаза, а сам думал о том, что самый поганый народ на Земле — русские, позволяющие всем и вся топтать своих сыновей и дочерей кому не попадя. И в первую очередь, своим поверженным врагам.
1988
Первого июня меня неожиданно вызвали в роту. К этому времени все надежды на увольнение в запас были потеряны. Сиди до первого июля. В лесу на меня нашло беспросветное отчаяние. Сжав кулаки и задрав голову, изрыгал проклятия в адрес Создателя. Бог обманул даже с дембелем. В роте на меня набросился перекошенный от злости Приловский.
— Где ты шляешься? Вот твои документы. Насилу выбил.
Армия закончилась второго июня и я вернулся в Кишинёв. Она не оправдала моих надежд. Мне не удалось взять рекомендации для вступления в ряды КПСС. Из нас выжали всё и кинули кость — дембель. Многие вышли за ворота воинской части покалеченными и без копейки денег. Усилиями командира роты долгов у меня не было. На прощание получил (о-го-го!) месячную получку рабочего.
Кое-кто не дожил до этого часа — пара сторожей сгорела заживо в вагончике, двое ребят на моих глазах повесилось за штабом, остальные резали себе вены, бежали из части, косили на дурку или просто сходили с ума за месяц до окончания службы. Мои командиры, узнав о моих планах, менялись в лице. Солдат с буржуазно-религиозными взглядами, исписавший плиткой шоколада стены и потолок каптёрки отборной английской руганью, не мог быть «членом КПСС».
Летом 1987, возвращаясь из урезанного начальством отпуска (те не дали и двух суток на дорогу), завёз своему брату связку азовской тарани. Он помог через своего друга, Бориса Борисовича Валуйчикова, долететь до Донецка. Впервые в жизни рассматриваю узенькую полоску бумаги со штемпелем по всей длине: «Без права спроса и очереди». Моя родня жила в Москве во многом благодаря этому человеку. Ему не составило особого труда пристроить после флотской службы в кремлёвскую милицию своего земляка.
С осени восемьдесят седьмого я стал часто бывать у них в гостях. За столом мне рассказали историю Бориса Борисовича. Тот служил на высоких должностях в московском Кремле в звании полковника КГБ. В шестидесятые его патрон пристроил молодого солдата в полк КГБ. Дальше была Высшая партийная школа при ЦК КПСС. Имя благодетеля Бориса никто не называл.
И только спустя много лет, набрав в поисковике «известные люди Фряново» получил все его данные. А. Д. Бесчастнов (1913–1998)— генерал-лейтенант, начальник 7-го управления КГБ СССР (1974–1981), один из основателей группы «А» («Альфа»). Имя А. Д. Бесчастнова присвоено Фряновской средней школе № 2.  Начинал помощником пекаря, закончил асом разведки.
Мать Бориса была медсестрой в годы ВОВ. Её уволили в запас из-за беременности. От кого родился мальчик, женщина не говорила. В конце войны ей пришлось вернуться в родное Фряново, где в церкви служила церковной старостой её мать. В те дни они буквально бедствовали и голодную женщину приютили мои дядя и тётя. Они помогали ей в первые годы после войны.
Брат пригласил его в гости, когда я демобилизовался. Он объяснил ему о моём желании и чем я хотел заниматься. В июне 1988 мы встретились в хрущёвке брата. Мясистый нос, водянистые глаза голубого цвета, бородавка и двойной подбородок, высокий рост и распиравший рёбра пивной живот. Бесцветный, в общем-то, мужик за сорок. Выглядел он старше своих лет и хорошо вписывался в требования своей конторы —не привлекать к себе внимания.
Но это только до тех пор, пока с ним не разговоришься. Тем для бесед у него было великое множество.
Кто куда сбежал? Гордиевский и иуда-компани. Из всех перебежчиков Борис выделял именно его. По списку предателя были выведены из игры сотни советских разведчиков. Урон приближался к миллиарду долларов. Борис был одним из немногих, кто знал истинную цену этого предателя.
Как «мстили» за это английским дипломатам? Их обирали без зазрения совести чекисты, коллеги Бориса, на таможенных постах Внуково и Шереметьево. Мы пили настоящий Earl Grey tea от Twinings в жёлтых жестяных коробках и смеялись над английскими лохами. Чай англичан никак не мог пройти фитосанитарный контроль.
Сколько долларов могла свободно запихать в женский интимный орган выезжавшая за рубеж советская гражданка? Цифирь по тем временам астрономическая. Хотя сейчас это не деньги — пятьдесят тысяч. Лейтенанту и женщине-дознавателю дали по звёздочке и копеечные премии в тридцать рублей.
Чем угощал солощий Юрий Владимирович Андропов? Не разбежишься: чай «Бодрость», карамель и хрустящие хлебцы. Борис угощал именно так. Чефир, хлебцы, карамель. От того чефира на пустой желудок у меня были жуткие рези. А ел он в Кремле. Бутерброд с чёрной икрой стоил две копейки.
— На рубль никогда не набирал. Нельзя. Лопнешь, — делился секретами общепита Кремля весёлый полковник.
Чем занималось КГБ за сорок восемь часов до начала бузы «папенькиных сыночков» в Алма-Ате? Борис рассказывал, их высадилось два самолёта с интервалом в два часа. В первые сутки задержанных было сотни. На вторые ещё больше. Дети местных баев, начальников складов, рынков, заводов и партийной элиты. И ни одного из семей рабочих, учителей, строителей.
— Мы успели вовремя, — сказал Б.Б.
Сумгаит. — А почему проворонили Сумгаит? — по горячему спрашиваю собеседника.
— Они просили перевести весь контроль за республикой на местное КГБ.
— Клянёмся, контроль не потеряем, — твердили чекисты из Баку. Ворковали, умоляли, зубы заговаривали. Из кожи вон лезли больше двух лет. «Ласковым» и «преданным» персам поверили на слово. Свои в доску. Ровно через год началась резня в Сумгаите, затем Карабах.
Лубянку развели, как ту дурёху из Нахабино, подумал я. Разница только в том, что чекисты поверили через два года, а простушка через два месяца. Кинутые сыновья и дочери русского народа.
Почему перед ним на коленках ползал Иосиф Кобзон? Певец написал заявление в Совет Министров СССР: его изводят и не дают жить антисемиты. Слова Б.Б.В.:
— Рыл три месяца. Нигде и ничего.
От той истории 1981 года у Бориса осталось перекошенное лицо и пачка визиток певца, отпечатанных в Англии на берёзовой коре.
— Хочешь? Возьми, сколько надо, — предложил мне полковник.
Я отказался. Такое чувство, что держал в руках грязь. Спустя двадцать лет прочту в ахметовской «Сегодня» жалобы жены Иосифа Кобзона: нет житья, замучили «недоброжелатели» народного артиста. Без фобий нет звёзд.
Почему Совету Министров СССР пришлось хоронить за казённый счёт художника Васильева? Из-за крайней нищеты народного художника РСФСР. Дома перед смертью осталось три рубля. Вдова сама пришла к Борису. И он помог. За это благодарная женщина подарила ему одну из картин мужа. Он её очень любил и повесил над тахтой, где спал. Берег реки Волги. Мне она не нравилась.
Только потом узнал, чем был славен этот мастер. Он писал портреты вождей и работал над почтовыми марками СССР и многих других стран. Пейзажист из него был хреновый.
Чем болела и отчего умерла первая жена Ильи Глазунова? Наркотики.  Спасти не удалось. Меня он обещал повести к мастеру в гости. Мастерская на Старом Арбате. Но своё слово так и не сдержал.
Как и отчего умер Морис Лиепа? От остановки сердца. Тот приехал в Москву вышибать деньги на детскую балетную школу в Риге. Умер прямо на улице. Его привезли в Спецтрамву.  Дети были на гастролях. Им дали срочные телеграммы. Сын был в США. Дочь в Европе. Но никто из них не захотел приехать, тем более первая жена. Отец и муж давным-давно ушёл с семьи. За ту неделю, пока труп валялся в морге Спецтрамвы, его разрисовали зелёнкой и расписали нецензурной бранью. Над Лиепой поиздевались всласть. Как над коронованным бомжом. Знай наших! За что, не знаю. Это подлинные факты.
Хоть и отрывочная, в шутливой форме преподнесённая информация из первых рук, для обычных советских граждан была недоступна, невозможна и запредельна в те уже былинные времена.
За первый год знакомства с ним я привык ко всевозможного рода историям в цитатах, картинках и биографиях. Б.Б.В. подарил мне книжку, купленную в кремлёвском книжном ларьке. Н. Решетовская. В споре со временем. Издательство Агентства печати Новости. 1975 год. Цена — 41 копейка.
Забавная оказалась книга — без указания редактора, сдачи в набор, объёма печатных листов, тиража. Да и зачем указывать редактора, когда им оказался новый муж Решетовской (предыдущий писатель Солженицын). Борис считал нобелевского лауреата завершённым подонком. Он знал о нём такое, чем не знала его первая жена. Но мне не обмолвился и словом.
— Прочти! Поймёшь всё сам, — устало сказал, протягивая брошюру.
Прочитал. Итоги развода двух половинок как две капли воды оказались схожими, только судьбы разные. Бывший муж-диссидент настрогал трёх сыновей с новой разведённой женой. Плюс её сын от первого брака. Решетовская ни в чём не уступила Солженицыну: три законных и один гражданский брак. Кровь кубанских и донских казаков.
Полковник с вниманием отнёсся к моему желанию и спросил, чем я занимаюсь сейчас. Ответил.
— Надо доучиться. После всё станет ясно, — ответил тот.
Но этим планам не суждено было сбыться. Первое ощущение, что счастье вот-вот закончится, возникло в декабре 1988 года. Тогда на фоне обычной городской жизни, напротив дверей кишинёвского горисполкома (примэрии), собралась пёстрая группка из 15–20 человек. В основном это были студентки филфака университета и один, два молодых преподавателя с лозунгом ни о чём мне не говорящем. Латинские буквы румынского языка.
— Чего они хотят? — спросил мужчину, по виду румына, стоящего в толпе зевак напротив мэрии.
— Свободы, — ответил тот не оборачиваясь.
Больше спрашивать было не о чем.
1989
Дождь дружно забарабанил по только что купленной Ромчиком «Ниве». Под стать «оргеевскому нуворишу», она была зелёного, долларового цвета, равно как и те войлочные коврики с нехитрым лебяжье-розовым декором, что буквально улетали от заволжских степей до Урала. При копеечной себестоимости за «оргеевские шедевры» не глядя давали цену настоящих ковров — промышленный голод не тетка, да ещё выстраивались очереди.
За год, пока мы валандались на убитых лекциях, бывший студент и круглый сирота «наварил» дом на окраине Кишинёва и машину. Казалось, что еще человеку надо, но свою «альма-матер» Ромчик не забывал. И сегодня, перед майскими праздниками, захватив с собой нашу сокурсницу Вику, подкатил к дверям тренировочного зала, где под вывеской секции гребли «качалось железо».
Дождь все прибавлял, и мы, схватившись за закрытую дверь, ныряли в нутро Ромкиной «кареты».
Впереди были праздники, время не жало, и всем перед качкой хотелось просто поболтать.
— Послушаем Вику, — оборвав кого-то на полуслове, произнес Серёга.
— Она, — тут он хитро улыбнулся. — Приготовила для нас важное сообщение.
Сделав ударение на «важное», он замолчал, обменявшись многозначительным взглядом с племянницей известной на всю страну киноактрисы.
— Мама на днях вернулась от Ирины. Больше месяца назад, кажется в марте, один поклонник пригласил её на фуршет в министерство иностранных дел. Провожая, он ей выложил такую новость, в которую трудно верится. Пятнадцатого октября цены на золото поднимут на 50 % и так каждые два месяца в течении года. Если у кого-либо из вас есть хотя бы тысяча, вложите её в золото. Потом будет поздно.
— А откуда воздыхатель узнал всё это? — машинально спросил я.
— Он не воздыхатель, а просто её давний поклонник. Высокопоставленный чиновник сам готовил этот документ. И о нём пока не знают даже в ЦК. Ирина побоялась сразу позвонить нам, дождалась пока мама не приехала её навестить. И я очень прошу вас всех: держите язык за зубами. Иначе… сами знаете, что бывает.
Так впервые с декабря восемьдесят восьмого неотвратимость чего-то страшного вновь вошла в душу. Догадка, что мы стремительно катимся в пропасть, внезапно получила полное подтверждение.
Минфиновский «конь с яйцами» выболтал звёздной тётке Вики краткую суть так называемых павловских документов.  Их черновой или рабочий вариант. О нём начальники областных складов и ювелирторгов узнают только в октябре. И мгновенно по всей стране выстроятся очереди за еще свободно лежащими цепочками и серёжками. Но будет уже поздно. Львиная часть ювелирки будет немедленно распределена между «своими» и «нашими» в течении суток. Остальное после штурмов и приступов перейдёт в карманы цыган и фарцовщиков.
Минуло полгода. Слова ослепительно синеглазой одногруппницы исполнились с пугающей точностью. Но ещё в мае ни с того ни с сего внезапно оголились полки, ещё вчера заваленные туалетным мылом и стиральным порошком. Сумгаит зашагал по стране.
А дальше на нас всех посыпались чудеса искусственной агонии. Следом за мылом и порошком (как будто их никогда и не было) исчезли сигареты. Последние из них мы скупали блоками и ездили в сёла за коробками конфет и плитками шоколада внезапно перешедшей на выпуск соевых батончиков и карамели кондитерской фабрики «Букурия».
И уж совсем неслыханным для СССР делом было появление шахтёрских забастовок в Донбассе и Кузбассе. Сознание «страны непуганых идиотов», возникшей на нефтяной игле в 70–80 годы (сделка века «газ—трубы»), мирно спало и отказывалось воспринимать идущие отовсюду тревожные сигналы.
Моя мама и бабушка, услышав пересказ Викиной информации, просто запрятали в нижнее бельё сберкнижку, на которой лежали три тысячи ещё не совсем деревянных рублей, доставшиеся мне в наследство от бабушки по отцу. И отдали её только после того, как деньги на ней полностью обесценились. Через год.
— Возьми, — сказала моя мама. — Мы думали, ты просто все врёшь, чтобы пропить и прогулять последнее.
На Казанскую, летом 1989 года, власти неожиданно для всех подыграли первой в истории страны грандиозной забастовке шахтеров Донбасса. Люди вышли на улицы только потому, что в магазинах нечего было купить. Бывшие члены стачкома в Донецке вспоминали, что заводили простых шахтёров у здания областного совета двое мужчин с явно провокационным диалогом. Чистенькие белые ручки, холеные лица, московский говорок, фразы явно не из багажа проходчиков. Около них мигом образовалась толпа.
Когда они увидели, что свое дело сделали, растворились, словно их никогда и не было.  Значит, сценарий развала СССР по хорошо изученным лекалам «Солидарности» исходил только из кабинетов Кремля, искавшего точки соприкосновения с Западом.
СССР по-прежнему спал мёртвым сном. Первого августа восемьдесят девятого года я отвозил свою тётушку с племянницей в аэропорт города Донецка. Объявили регистрацию и посадку на Кишинёв, у тёти багаж не поднять плюс ребёнок двух лет.
— Я помогу, — беру дитя на руки, сумку и иду без билета через металлоискатель, по пути объясняя беспечному менту, что только до автобуса.
У трапа стюардесса даже не подумала проверить мой билет. Наталья тихо спала. Я нашёл место и дождался тётушку с билетом. Мы ещё вели предполётный разговор ни о чём, а трап уже откатили.
Прощаюсь, иду на выход.
— Мы взлетаем, — испуганно смотрит на меня бортпроводница.
— Без меня, — отвечаю ей.
Только тут до неё доходит:
— Где ваш билет?
— У меня его нет. Счастливого пути.
Прыгаю на асфальт и иду в аэровокзал. Сейчас от той взлётной полосы осталась съёмочная площадка Сталинградской битвы.
Спустя двадцать девять дней мне самому пришлось лететь в Кишинёв. Проводить меня пришли очень хорошие знакомые, бывшие соседи, Николай и Лидия. У них не было общих детей и они относились ко мне, как к сыну. Я охотно им подыгрывал и когда мог, помогал тряпками и книгами, которые невозможно было купить в Мариуполе.
Я ещё удивился тогда, услышав, что Николай очень хочет меня видеть. Он пришёл с «подарком», который и отдал мне на прощание.
— Сейчас ты на высоте. Везунчик. Удача сопутствует тебе. Всё идёт в руки. Молодость, здоровье, красота. Но так будет не всегда. Однажды всё закончится.
Сделав паузу, он продолжил.
— Запомни эти слова на всю свою оставшуюся жизнь. Пройдёт два-три года и от твоего счастья не останется и следа. Всё пойдёт прахом. Ты останешься без денег, связей, знакомств. Друзья, а следом за ними и родня постепенно отвернутся от тебя. Каждый новый год будет вдвое хуже предыдущего и ничего, кроме новых бед, он не принесёт. Постепенно тебя начнут ненавидеть даже те, кто был тебе обязан. А самый страшный год в твоей жизни 1992-й. Если ты в том году не повесишься, то выдержишь и всё остальное.
Это было как снег на голову. Поэтому не могло не запомниться. Поглядел на предсказателя и, поднимая сумки, ответил.
— Поживём — увидим.
Осенью восемьдесят девятого в больнице умер мой кишинёвский дядюшка. Он разрешал мне по-свойски звать его Костиком. После похорон сестра привела меня в его комнату.
— Она свободна. Не фиг торчать в общаге. Живи у нас. Денег мы с тебя не возьмём. Но когда малую (мою племяшку) не на кого будет оставить, будешь сидеть с ней, пока кто-то из нас не появится. Это твоя единственная обязанность, всё остальное права.
Я согласился. Через эту комнату я и войду в 1992 год. Сестра, как всегда, была себе на уме и главного мне не сказала. Она решила свести свою лучшую подружку со мной, своим взбалмошным братцем. Подружку звали Света и в придачу к ней прилагалась сухумская ведьма, её славная тётушка. Не прошло и полугода, как мы стали жить вместе. Вначале это меня устраивало, забирало мало времени и вдохновило на одну маленькую авантюру.
Лишь спустя много лет до меня дошло, как девушка с фигуркой кинозвезды отняла у меня жену моими же собственными руками.
1990
Свадьба
К этому времени всех, кто вернулся из армии, в группе знали как облупленных. На мою беду, в это самое время, одна из моих новых однокашниц влюбилась именно в меня. Никакой радости это не вызвало. Я делал вид, что глух и слеп и после бодуна и ангелов в упор не вижу. Мы были не пара.
Девица была не просто из состоятельной, а из очень состоятельной семьи. А у меня в карманах дыры. Моя арба не вылезала из кюветов, её золочёная карета неслась по гладкой мостовой. От сказки к сказке. А тут я. Если спятить прямо сейчас и сделать ей предложение, то выйдет брак ужаса и денег. Отведи и помилуй!
Вичка, её подружка, выложившая нам годом раньше тайны господина Павлова, не выдержала первая.
— Долго ты её будешь мучить? Ты что, ослеп и совсем ничего не видишь? Девушка влюбилась. В тебя, идиот. У тебя есть сердце или ты и вправду камень? Чем ты рискуешь? Если бы ты побывал у них дома, ты не раздумывал. Два замка с арабской мебелью напротив друг друга. У папы миллион.
Молчу. Кажется, началось. Знакомое состояние очередной женитьбы. Как только пары закончились, посмотрел на двух своих самых близких подруг в группе.
— Сестрички-лисички! Милые Иринки! Вы сегодня просто малинки! Прошу вас, задержитесь на пару минуток. Это очень важно, — приобняв их за талии, завожу обратно в аудиторию.
— Для кого?
— Для меня!
Те нехотя возвращаются. Слушают молча. То, что я им выложил, вызывает у одной смех зависти, у другой удивление моей предельной откровенностью.
— Прошу Вас, придумайте что-нибудь. Вика это первый камушек. Дальше Натаха с активом. У них папы кузнецы, они сразу начнут приковывать.
— А-а, не хочется хомута? — смеётся одна из Ирин.
— Не в этот раз и не в этой конюшне. Помогите мне слинять с Викиной пьески. Постановка неудачная, поменяйте главного героя!
— Поможем? — одна Ирина смотрит на другую.
— Мы подумаем. Ответ будет завтра, — подводит итог черноглазая Ирина.
— Я в долгу не останусь. Выручите, но так, чтобы наша «элита» об этом ничего не узнала.
И задержав их вновь, прошёл между ними. Чтобы желание исполнилось. На утро мне выложили чисто женский план. Девушку выдают замуж мои Ирины, но за другого. Через посредничество всё той же Вики.
— Только мы не знаем, за кого. Выбрал ей муженька? — им весело, они хохочут — Котяру женят.
— Выбрал, не бойтесь. Эдик подойдёт. Он мой приятель, хоть и с натяжкой. Я его немного знаю. Семья при власти. У них её море, берегов не видать. Южане. Поэтому особых денег у них нет. Зато они есть у родителей невесты. У неё деньги и желание выйти замуж, у него власть. Надо их как-то соединить. Север и юг. Денежку и власть. По-моему, в этом брачном сезоне они будут смотреться. Как вам? Всё остальное приложится.
На лицах обеих Ирин нескрываемое удивление. Им уже не до смеха.
— Это как-то необычно. Он и ухом не ведёт в её сторону.
— Поведёт, его надо только направить. Мальчик сообразительный.
Через три месяца пара объявила о помолвке, а ещё через два месяца нас пригласили на свадьбу. На ту свадьбу охотно поехал. Во-первых, никогда не бывал на молдавской свадьбе. Во-вторых, хотелось поглядеть на труды своих подружек и удостовериться, что всё сделано правильно. Грех ведь ломать чужые жизни.
Ниже парка Победы нас ждал автобус. Купил самый красивый букет роз и завалил в салон.
— Реликтовые. С дендропарка, — нахваливала мне цветы продавец.
На церемонии у Вики букета не оказалось. Отдал розы ей. Ты начала, ты и заканчивай! Шёл поздравлять молодожёнов с пустыми руками. Та свадьба оказалась единственной в моей жизни. Ни до, ни после я почему-то на свадьбы не попадал. Мне доставались одни погребальные кортежи.
Спустя много лет я нашёл этому объяснение. Светка сохла по мне и решила биться до последнего. Чёрными ручками своей тётушки. Поэтому я и прошёл мимо своего счастья и отдал его другому. Вскоре у пары, созданной усилиями четырёх человек, родился мальчик. Но это уже не моя история.
Через неделю после той свадьбы я ушёл с православного прихода. Светке не нравились мои походы в церковь. Долго там она не задерживалась и пулей вылетала вон.
Осенью 1990 года я приехал к ней в гости в Кировоград. Её родня решила, что мне лучше пожить пару дней в квартире её тётушки. Скромная пенсионерка выехала из Сухуми в 1989 году. Бесы не оставляют своих адептов. О полном разрушении города она узнала, вызвав духа-прорицателя. И начала шевелиться. Все до одной гадалки, знахарки и чернокнижницы благополучно разменяли не только свои двушки и полуторки, но и откровенные хибары на города Украины и Белоруссии, реже России. А в 1992 началось. Беженцы, обезумевшие от обстрелов люди, горящий город-здравница. Шестьдесят тысяч убитых в Абхазии только за тот страшный год.
Она могла вызывать духов смерти обыкновенными французскими духами. Одна чёрно-красная коробочка запомнилась. Это Magie Noire Lancome. Я надышался ими, открывая все подряд. Большинство из них имело тяжёлый и концентрированный запах, который как нельзя лучше подходил к старым, забытым названиям. Светка, узнав про мои дегустации, побелела.
— Ты сумасшедший! Зачем ты это сделал?
По её реакции и застывшему ужасу в глазах всё понял. Квартира оказалась заминированной, а на меня специально уехавшая для этих целей колдунья надела путы.
Страна, на которую точно так надели путы (теперь это было видно невооружённым взглядом) катилась в пропасть. Лето девяностого запомнилось как год талонов на трусы, обувь и рубашки и началом беганья по Штефану (бывший проспект Ленина) возбуждённой массы строителей и строительниц, еще вчера колхозников, а сегодня обозлённой и распропагандированной Народным фронтом Молдовы лимитой без вида на жильё. «Бастовать? Нет! Нет! А вдруг нас всех погонят в Сибирь? Оу! У нас молдавский вариант».
«Молдавский вариант» заключался в следующем. В четыре часа дня Штефана перекрывался милицией, транспорт перенаправлялся по Искре (параллельная проспекту и выше её улица), а от гары (ж/д вокзала) шла к центру «всё боевая молодежь». Стройные ряды колонн во всю ширину главного проспекта республики, сцепленные в локтях руки — ну чем не кадры кинохроники времён Гражданской войны в Испании. Только вместо «No pasaran» и «Venceremos» они всё время кричали понятный до боли лозунг из трех слов: «Чемодан! Вокзал! Россия»!
Горящие глаза, шаг, переходящий в бег, перевёрнутые троллейбусы, разбитые в кровь лица водителей, несогласных с «проявлением народного волеизъявления». И полное невмешательство КГБ в ежедневные марш-броски люмпена в центре столицы. На моих глазах ослепший народ плясал под три весёлых дудки:
• ЦК Компартии Молдовы;
• лидеров Народного фронта;
• сотрудников консульства США.
Они пробегают всё лето того года. Освоят митинги у парка Победы с еще закрытым собором в честь Рождества Христова — до 1945 года главного храма Бессарабии. Перейдут на стадионы, где будут бить беззащитных русских старух, в том числе и мою тётушку, учившую их родителей в вечерней школе, а потом, как саранча египетская, внезапно исчезнут в девяносто первом. Но не бесследно.
Промыслом Божьим в феврале девяносто седьмого я снова увижу их на мгновение. В выпусках русских «Вестей». Поклонники «чемоданов и вокзалов» заберутся и далеко и высоко. Аж на купол храма Христа Спасителя Москвы. Чего они просили у Господа, бегая ежедневно перед собором в честь Его рождества, то и получили через два года. Первое — чемодан. Второе — вокзал. Третье — необъятную Россию с её стройплощадками. Именно бригады молдавских и львовских монтажников-высотников установят на его куполе главный крест страны.
Живи ради других
Мне было всего двадцать четыре. Постепенно жизнь стала казаться чем-то абсолютно пустым и бессмысленным. За год до этого, в конце восемьдесят девятого я познакомился с удивительно приветливым человеком. Приятный малый, диссидент из Львова. Кандидат технических наук. Зарабатывал на жизнь переводами в Национальной библиотеке. Пил травяной чай из термоса, носил на лацкане серебряный значок скорпиона и рассуждал о том, что купола православных церквей это копии мужского фаллоса. Его полное отрицание смысла жизни в кагэбэшной стране, основанное на полном отрицании смысла жизни вообще, отвечало моим представлениям о «реальности видимого мира».
— Молодой человек! В жизни нет никакого смысла. Она бессмысленна, — сказал мне при первой встрече этот человек.
И я в одно мгновение стал его адептом. Деньги, универ, здоровье, сожительница. Всё это у меня было. Всё, кроме счастья. Когда меня спрашивали, что я ищу, отвечал:
— Счастье.
Многие в удивлении поднимали на меня глаза. Искать счастье в СССР мог только придурок. Но без него жизнь теряла всякий смысл. Без соли жизнь бессмысленна — с каждым днём всё больше и больше убеждался я. Жить, как все живут, в ритме животных инстинктов и рефлексов, не хотелось. «В жизни нет никакого смысла. Она бессмысленна», как мантру повторял я слова своего львовского знакомца.
От слов захотелось быстро перейти к делу. И я стал искать способ, как просто и надёжно уйти на тот свет. Вешаться как-то не хотелось. А вдруг верёвка оборвётся? Останешься калекой. Пить яд, кислоту, щёлочь не хотелось ещё больше. Эти муки от химического ожога можно не вытерпеть. Схватишь кружку, напьёшься воды и останешься в живых. Только не это.
Вены резать глупо. Они, твари, тромбируются и ты по-прежнему живой. Надышаться газом в квартире, где жило ещё четыре человека, было проблематично. Можно броситься под машину, но невиновного водителя могут посадить. Зачем портить жизнь человеку?
Но выход нашёлся. В одном из ящиков мебельной стенки после Костика остался скальпель в упаковке. И я вспомнил. Именно скальпелем можно т-образно препарировать вены (т-образная препарация вен). Светлые воспоминания детства. Только в этом случае кровь вытечет из вены полностью. Смерть наступит хоть и медленно, но полностью и окончательно. Возвращение обратно этот способ не предусматривал.
Задумано — сделано. Поздним вечером второго декабря 1990 года я отправился на мусорную площадку выбросить полное ведро мусора. Место безлюдное. И, главное, с фонарным столбом. На днях там меняли лампочку. Не ошибёшься в темноте. Ну что ещё для самоубийцы надо?
Пришёл. Выкинул мусор и поставил пустое белое ведро на попа. Сел. Снял курточку, расстегнул рукава рубашки. Перетянул вены и стал внимательно их рассматривать. Вот этот участок вроде потолще, здесь легче сделать эти, два простых на вид, надреза. Так увлёкся этим занятием, что не заметил, как попал к себе домой, в Мариуполь. Мой дворик. Грязи по колено на асфальте возле подъездов. У нас почти всегда так в декабре. Слякоть и промозглость.
Смотрю, несут чей-то гроб. Ба! Да это же я, любимый. Кажется, получилось! Лицо у меня без кровинки. Препарация удалась. Вся ненужная мне кровь по имени жизнь вытекла на ... Ура! Я умер наконец.
Но увиденное дальше меня сразило как громом небесным. Я совсем забыл о последствиях. Нет-нет, не долги и малых деток. За красно-белым гробом буквально тащили на руках двух опухших от слёз старух. В одной из них я с трудом узнал свою несчастную мать, в другой бабушку. От произошедшего они стали буквально невменяемы. Синие распухшие лица, отёкшие от непрестанных слёз, дней пять или шесть лившиеся ручьями (пока труп везли из Кишинёва). Жизнь кончилась, пришло Горе до конца дней. Я был смыслом жизни для них, в которой ничего, кроме бед и скорбей, не было.
Ещё помню лица мрачных маминых сотрудниц, потрясённых до глубины души, своих школьных друзей. За гробом выстроилось больше ста человек. Это не было видением, это был кусок моих настоящих похорон. Уж любовь своих родительниц ко мне я знал не понаслышке. А неописуемое горе на их лицах было следствием этой любви.
Опомнившись, посмотрел на свои руки. Я ещё минут пять сидел на ведре. Приходил в себя. Поднявшись, натянул на себя курточку, спрятал скальпель в карман и вышел из жёлтого фонарного круга. До сих пор помню, как я поднимался на второй этаж тёплого тётушкиного дома. Из гроба.
Сестра к этому времени освободилась и я заварил кофе. Нашлась шоколадка и пара сигарет. Воскресенье. Малая спит. В доме, кроме нас, никого. Мы болтали о том о сём. Затягиваясь едким дымом, слушал сестру, а перед глазами стояла картина убитых мною родительниц. Живи ради других! Живи ради тех, кто любит тебя! Просто живи, — решил раз и навсегда, отправляясь в постель.
Через четыре дня был Нанкин день рождения. Я встретил приехавшую из Кировограда подружку, чем несказанно её удивил и купил сестре подарок.
— Поздравляю! — сунув ей в руки капсулу Opium.
— О! Это прогресс! А как ты догадался, что твоя сестрица без ума от Opium?
— Да разве это Opium? Турецкая подделка.
Прошло два дня. На день рождения собрался весь Нанкин политех.
Танцуя со мной, сестра укоризненно говорит.
— Ты мне опять наврал, Ая (в доме с лёгкой руки племяшки меня так все и звали).
—Ты это о чём?
— Об Opium. Это не подделка. Понюхай, какой запах. Я провела флаконом по платью два дня назад. Если бы это была подделка, от него сейчас разило бы месячными Агаты Кристи.
Смеюсь. «Месячные» Агаты Кристи меня рассмешили. От такой судьбы меня избавил Бог. Молчу. Я только начал читать неподъёмную книгу с очень странным для меня названием «Живи ради других». А человек-трамплин, по которому я стремительно нёсся в т-образную пропасть, неожиданно исчез. В библиотеке он больше не появлялся.
Прошло три дня после дня рождения. На улице меня остановила какая-то девчушка. Она назвала мне адрес и пригласила в залу Царств. Так я познакомился с людьми, которые называли себя Свидетели Иегова.
1991
Игрушки Владимира Высоцкого
В феврале 1991 года мне пришло приглашение от немецкой семьи дворника. Труды мамы Эрики увенчались полным успехом. Пришлось решать, уеду ли я заграницу или останусь в бывшем СССР. Реальным был только один вариант — ФРГ, учёба дальше или женитьба на немке. Учёбу была готова оплатить румынская община при условии владения немецким, а женитьбу основательно продвинула Эрика, найдя мне сразу двух невест. К этому времени она стала моей приёмной матерью. Её устраивал последний вариант. В Германии ей нужен был пастух для двух её сыновей.
В мае получил заграничный паспорт. Этой же ночью во сне увидел умершего одиннадцать лет назад певца и актёра Владимира Семёновича Высоцкого.
Точнее, себя и его. Мы не спеша прогуливались по ночному парку Пушкина в Кишинёве. Ночь. Аллея, ведущая к памятнику Штефана Чел Маре. Высоцкий увлечённо говорил мне, что любовь к Родине, Отечеству самое главное. Он не уехал из страны и не советует мне уезжать. Такой смысл его уговариваний.
Затем он пришёл в сентябре перед самым отъездом в Германию. На этот раз он просто смотрел мне в глаза и молчал. Пронзительный взгляд выражал одну единственную мысль: «Не уезжай»! Третий и четвёртый сон я уже не помню. На Западе я не остался. В чужую веру не перешёл и на меня посыпались беды и ужасы жизни в России начала девяностых. Лучше бы я уехал в страну с нормальными, человеческими условиями существования. Не потерял бы всё своё здоровье в российской школе и не остался на старость лет полным инвалидом без пенсии.
Последний раз видел его в девяносто шестом. Он появился возле бывшего магазина игрушек на первых воротах завода Ильича в Мариуполе. Непролазная темень. Возле стекляшки, где когда-то мама покупала мне детские автоматы, горит одинокий фонарь. Дверь открыта и мы заходим внутрь.
Игрушек нет и в помине. Вдоль стеклянных стен стоят обувные стеллажи и все они завалены обувью. Женской ношеной обувью всех размеров. Подошёл поближе и стал рассматривать «обновки».
Моё внимание привлекла пара женских модельных туфель. Наверное, тридцать восьмого размера. У моей матери были точно такие же, только на два размера меньше. Она купила их в Москве почти за восемьдесят советских рублей. Настоящая английская обувь. Мама носила их больше десяти лет и была в восторге от их лёгкости и удобства. В них не уставали ноги.
Взял их в руки. Высоцкий стоит рядом. Подошва одной из туфель стала разваливаться прямо у меня на глазах. Туфли чёрного цвета были буквально пропитаны женскими слезами. Они солёной влажной полоской остались на моей руке. Сколько горя могут впитать в себя респектабельные туфли? Весили они килограмма два, не меньше.
Иду дальше. В углу магазина в жуткой тесноте ношеной обуви одиноко стоят комнатные тапочки за несколько рублей. Он них исходила нечеловеческая печаль. Такие в шестидесятые годы носили работницы советских фабрик, получавшие копейки и жившие в трущобах советских общежитий. Владелице не было и восемнадцати. Крошечный размер, наверное, тридцать пятый. Дюймовочка. Доверчивая простушка отдала ему всё, что имела — невинность. Соблазнил и уехал после концерта. О том, что произошло дальше, артист узнал только после своей смерти. Девочка никогда бы не свела счёты с жизнью, если бы это сделал кто-то другой. Он был её кумиром.
Вся эти пары обуви вели к реально существующим женщинам. Возьми туфельки, босоножки в руки и оживёт ещё одна душераздирающая история. Сотни «девушек-игрушек» Владимира Высоцкого.
В глазах актёра застыло мучение. Его дети, друзья и близкие поминали умершего в основном водкой и вином, усиливая и без того нестерпимость огня. Обезумев, вчерашний баловень судьбы просил помощи у того, кого он отговаривал от прелестей заграничной жизни.
Запомнив безгласную мольбу о поминовении, кинулся к священникам. Один из них почитал актёра. Сон рассказывать не стал. Посчитают за душевнобольного. Почувствовав страшное, все молчали как рыбы. Потом начались возражения. Он не православный. Крестился у армян. На литургии поминать невозможно. Долгие годы поминал его сам и заказывал за упокой. После этого на голову стали падать тяжёлые предметы. Не выдержав, однажды просто вычеркнул его из синодика.
Прошёл месяц. Мне в руки попалась статья о Высоцком и его фотография. Взглянул на неё. Глаза мгновенно ожили. В ответ на меня посыпалась отборная брань. Плоды жизни длиною в сорок два с половиной года.
День рождения
Лето девяносто первого отметилось пустыми прилавками, талонами на всё и дикой вонью в московском метро. Говорили, что это дохнут огромные метрополитеновские крысы. Но июнь девяносто первого не радовал, а просто убивал москвичей запредельной жарой: были дни, когда в тени наружные термометры обычных московских квартир показывали + 34;С.
Вместе со всеми я удивлялся отсутствию прохлады даже ночью и получал солнечные ожоги, стоя в посольской очереди за безнадежно далёкой визой в Германию.
Однажды вечером в метро я увидел сцену, которая стала недостающим звеном в моих поисках. Я ждал поезда, как вдруг меня обступили шумные и пьяные московские проводы в армию. Седой дедок, порядком подвыпив, вдруг перестал играть на гармошке, сел на скамейку и заплакал.
— Как плохо, что у русских нет царя, — склонившись к гармони, застонал дед. — Мы так и пропадём без него. Не будет нам удачи, пока царя не будет.
Меня как током ударило. «Так вот в чём дело — народ просит царя. Царя так царя. Получите», — садясь в поезд, подумал я.
К 1991 году система прогноза была создана в черновом варианте. Что будет, если применить её на практике, я не знал. Это была чистой воды наука. Научная гипотеза без рук и ног. Привести всю эту махину логических построений в действие мог только административно-управленческий аппарат страны. На свой страх и риск. У меня такой власти не было. О последствиях, которые могут раздавить или сбить с ног, мне было неизвестно.
Поскольку мне всегда нравились боевики, назвал её «action». С английского «действие», «поступок». С её помощью можно проследить за действиями любого человека в любой точке мира, зная всего две вещи — его национальную принадлежность по родителям и среду, в которой он был воспитан. Именно они оставляют следы в пространстве и во времени.
Американцы шли тем же путём, но ещё с большей конкретикой. Их система прогнозирования и контроля к 1990 году была готова не больше, чем на 20 процентов. К 1999 году они вышли на финишную прямую. Их система заработала 11 августа 1999 года. Что она представляет из себя сейчас, отдельная тема.
Мне оставалось только найти человека, который согласится воплотить мои расчёты в реальность гибнущей страны.
Из-за жуткого наплыва «туристов» визирование перенесли на осень, выдав талончик на 20 сентября. У меня уже был куплен билет до Карлсруэ, пришлось искать, кому его продать. Из-за этого свой двадцать пятый день рождения я встречал в первопрестольной, в только что полученной братом новой квартире. Милиционер, всю жизнь проживший в районе первых хрущёвок, согласился быть участковым и за год получил двухкомнатную квартиру. Поздравить меня обещал Борис Борисович. Он неожиданно для всех приехал раньше назначенного. Брат успел шепнуть.
— Развлекай гостя. Стол мы накроем сами.
— Борис Борисович! Приказали Вас развлекать.
— Пойдём, старина, на кухню.
— Да там жарко. Духовка, гренки, сэндвичи. Ужас на шести квадратах.
— Ничего, не будем им мешать.
Дородный Борис садится на табуретку возле окна. На улице +30о. Время пить «Херши-кола». О чём я и говорю словами телерекламы высокому гостю.
— Эти твари продали всё американцам. Рекламу оплатили на год вперёд. Ваших боссов купили с потрохами, Борис Борисович.
— Ну, студент, пока это просто манёвры.
— Манёвры? А запах гнили в метро? А мафия? Им всё можно. Это тоже манёвры?
Борис Борисович молчит. Он не смотрит на меня.
— Ты же знаешь, мы не можем предлагать. У нас нет права инициативы. Хватит двух суток, чтобы ребяток закрыли. Нужен приказ. На них всё открыто. А собрали ещё шесть лет назад. Никого не пропустили.
Ровно через двадцать лет я прочту эту же фразу в московских «Аргументах недели» в Донецке. Она подавалась как ОТКРОВЕНИЕ № 1 — лохам кинули обглоданную кость. Тогда, в 1991 году, коллеги кремлёвского офицера пониже рангом молчали как рыбы.
Слово за слово и вот уже московская кухня начинает использоваться по своему прямому назначению. Готовить москвичи всё равно не умеют, не любят и не хотят.
— Борис Борисович! — не выдержав, подвожу полковника к главному. — «Ё.Б.Н.» никудышный президент. Нужно искать ему замену. Сейчас и немедленно. Он должен быть найден, подготовлен за пять лет и пройти на выборах 1996 года. Иначе эту страну ждёт крах. Если эта пьянь останется на второй срок, банкротство неизбежно уже в 1997 году.* Это неудачный президент.
Б.Б. от неожиданности замер. Его как паралич разбил.
Ещё был СССР, съезды КПСС, Горбачёв, звёзды и Ленин на банкнотах, а собеседник кремлёвского гостя этими категориями не мыслил. Не мыслил, поскольку эти понятия остались только на бумаге. Исход был предрешён.
Это привело Б.Б. в полное смятение и замешательство. Я сказал прямо в глаза то, что кремлёвские сидельцы боялись произнести вслух. Останется Россия, СССР не будет. А значит, его место в Кремле займёт кто-то другой. Пережив состояние краха в 1989 году, решил ему помочь.
— Ищите этого человека в своём управлении. Можно и во внешней разведке КГБ. Главное условие: это должен быть способный, грамотный офицер КГБ не старше сорока пяти и не моложе сорока (плюс минус год). Он должен обладать следующими качествами:
• высшее юридическое образование (обычный евро-минимум политика);
• обязательное свободное владение одним из европейских языков (быстрое адаптирование к требованиям общения);
• семьянин, женатый первым браком (начальный этап проверки психики);
• наличие полной семьи — двое детей оптимальный вариант — пол и возраст значения не имеют (средний этап проверки психики);
• стабильное отсутствие вредных привычек (завершающий этап проверки психики, «анти-Ельцин» в пьющей стране);
• здоровье;
• спортсмен со стажем — желательно мастер спорта (создаём спортивную общность — поддержка миллионов);
• интеллект — умение принимать молниеносные решения;
• язык должен быть подвешен лучше, чем у Горбачёва, он должен уметь говорить (риторика — хлеб политика);
• и, наконец, последнее требование — этот человек должен уметь молчать даже тогда, когда говорит без остановки.
— Если вы сможете найти такого, его хватит на два срока. Он не допустит полного распада. Но дальше человек с такими параметрами не подойдёт. Нужно будет искать ему замену под ситуацию выборов 2006. Для этого нужны совсем другие расчёты. Я к этому не готов.
На Б.Б. лица не было. Наконец, он произнёс.
— Мы думали об этом, но не так отчётливо. Старина, ты просто поразил меня. У тебя те же мысли, что и у нас. Мне и в голову не могло прийти, чем занимается историк на каникулах.
В выпуклых глазах чекиста сиял восторг. Неожиданно тот получил ответ на вопрос, которым года три болело ЦК, Совет Министров и Лубянка. От пьяного Бориса у всех кругом шла голова.
Довольный, я рассмеялся, но тут же дёрнулся к плите. Из неё повалил густой дым. Вторая партия гренок была запорота.
— Светка убьет меня, опять гренки сжёг, придётся всё заново кромсать.
Но нас уже звали к столу. В этот вечер Б.Б. был необычно весел и оживлён. Гренки будущего президента России пришлись ему по душе. Забыв про осторожность, Б.Б. выложил последнюю подтверждённую новость — Ридигеру дали генерала. Бартер в натуре. Хоть плач, хоть смейся.
Он с оживлением рассказывал очередную хохму, слушок о которой уже пополз по златоглавой. Если бы не личность, о которой шла речь, и не девяносто первый, а хотя бы девяносто третий год, когда отношение к этим людям поменялось в корне, то ни я, ни мой брат, ни близкие друзья Б.Б. ничего бы не узнали. Но и на пророка бывает проруха. Подвёл советский менталитет и пренебрежительное отношение к «разведке в рясах» — священникам и епископам, служивших по вербовке в КГБ.
Невольно, в июне 1991 года, он стал одним из главных участников «поповской» интриги, которая тогда многим испортила настроение.
Не знаю, как в ФСБ России, а в Комитете времён Ю. В. Андропова существовала традиция — новоиспечённому генералу его полковники-сослуживцы скидывались по червонцу и в знаменитом своей дешевизной спецателье шили парадный мундир. Затем сабантуй.
К слову сказать, этот человек за четыре года знакомства со мной не выболтал и молекулы служебной информации, хотя говорить мог часами. В последнюю нашу встречу, 17 октября 1992 года, он жаловался мне со слезами на глазах, что замучили американцы — предлагают 200 тысяч долларов за «мемуары о Кремле».
Мы все прекрасно понимали, что это значит, и какие последствия свалятся на голову Б.Б. в случае его отказа или согласия. Уж чего-чего, а подлости янки не занимать. Но к счастью для моего необычного знакомца, он был уже в метре от пенсии, и плевать ему было на «злобные происки врага».
Вся интрига закрутилась вокруг шестидесятидвухлетнего полковника КГБ (разведчиков на пенсии не бывает) Ридигера Алексея Михайловича. В мае 1991 года ему было присвоено очередное воинское звание «генерал-майор».
Никто, конечно, не поверил. За долгое время «мирного сосуществования» РПЦ МП и призванных их контролировать денно и нощно органов государственной безопасности не было ни одного патриарха или имеющего вес митрополита, получившего такое звание. «Соглядатаи в рясах» носили офицерские мундиры. Как внук крещеной еврейки, граф шведских кровей, полковник КГБ, патриарх Алексий II был первым и последним в СССР из лиц духовного звания, получившего генеральские погоны. Получил он это повышение от Горбачёва, первого и последнего президента СССР. Последний первому.
Но тогда, в 1991, сомнения подкрались и заели благородные и неподкупные сердца рыцарей «плаща и кинжала». Большинство откровенно считало, что ему и полковника многовато будет, а тут генерала! Давило и то, что какому-то «попу» с тёмным прошлым (помогал отцу в служении бойцам дивизии Вермахта «Руссланд») и непонятным настоящим, приходится скидываться по десятке.
Надо было видеть кадры Лубянки — скупердяйность и прижимистость была врождённой отметиной подавляющей массы «людей в штатском». Ситуация накалялась, узнать всё толком было не у кого, и тогда послали за Б.Б.
— А почему за Вами, Борис Борисович? — спросил, удивляясь такому повороту дела.
— А из-за Протокола, — улыбнувшись, сказал мне Б.Б.
Что-то смутно помнилось из курса государственного права, что где-то этот самый Протокол* действительно был, и в него чего-то вносилось и записывалось по будним дням. Но никак не мог понять, причём здесь мой собеседник?
— А при том, что к Протоколу прилагается очень узкий список допущенных к нему лиц. Никого из тех, кому пришлось скидываться на мундир, в списке небожителей Кремля быть не могло. Поэтому и послали за мной, проверить, правда ли это, — пояснил Б.Б.
Тут я вспомнил, что Б.Б. помимо кремлёвской должности имел ещё одно скромное креслице в Совете Министров СССР. Хорошая такая должность по работе с лицами культуры первой величины, иначе говоря, звёздами эстрады, театра и кино вкупе со всей остальной требушатиной. Вот эта хлопотливая обязанность время от времени появляться в Совете Министров и давала ему право шелестеть листами красного Протокола, куда заносились все производства за подписью «Горбачёв».
Вопросительно смотрю: «Неужели это правда? Мы докатились до такого маразма, что простым клеркам в рясах суём с барского плеча генеральские погоны»?
Наши взгляды встретились, я получил утвердительный ответ.
— Производство за май месяц. Подпись: «Горбачёв».
Не выдержав, смачно выматерился прямо за праздничным столом. В ответ офицер рассмеялся и сказал.
— Я ведь тоже пострадал. Заставили и меня давать десятку, мол, полковник и в Кремле, мать его так, настоящий полковник, значит, обязан в трудную минуту поддержать товарищей.
Настроение мое испортилось до невозможности. Чтобы развеселить чествуемого, видавший виды чекист, внимательно глядя мне в глаза, продолжил.
— Традиция есть традиция, от неё никуда не денешься — пошили ему мундир. Рост, размер, вес, всё это есть в личном деле. Ребята вызвались охочие до этого, взяли парадку и поехали к нему в Чистый переулок, пять.
На мгновение я представил, как служебная «Волга» везёт трех офицеров безопасности от всей широкой русской души поздравить коллегу и рассмеялся.
Забыв печали, рука сама потянулась к бутылке и, чокнувшись с Б.Б., уже с интересом спросил.
— А чё дальше?
— А чё, а чё, — передразнил меня мой собеседник.
Но, встретившись с моими глазами, продолжил.
— Приехали к нему в приёмную. Проходят и говорят его секретарям: Где генерал-майор Ридигер? А у тех болты на лоб полезли, отродясь такого о своем шефе не слыхали. Побелели, забегали глазками, говорят нашим: Вы не туда попали. Это недоразумение. Вы ошиблись.
— Туда, туда, все проверено, путь хозяин выставляет, сегодня его день, он виновник торжества, — и кладут прямо на стол генеральский мундир.
— Нетушки, чем все кончилось?
— Чем? — смеясь одними глазами и чуть помедлив, Б.Б. продолжил.
— Да тех как пыльным мешком по голове хватили. Наши требуют генерала и водки, дело серьёзное, обмывать пора, а те их в шею и выперли вон из приемной, — закончил свой рассказ довольный чекист.
Провожал до метро своего гостя один. У офицера Кремля за душой не было ничего, кроме полуторки в центре Москвы и домика матери в Подмосковье. Да и ту ему дал Совет Министров СССР вопреки жадности его конторы. Брат прямо из-за стола ушёл на ночное дежурство, дама принялась за посуду. Очень скоро я забуду о своём московском дне рождения, рецепте поиска нового хозяина Кремля. Вспомню, когда на носу будут вторые президентские выборы 1996 года.
Кандидата с московской кухни там не было. Соперником Ельцина ожидаемо стал Зюганов. И проиграл. Впереди был крах. «Они или не нашли его, или не успели подготовить, или прибили. Кому нужен лишний рот. Своим бабла не хватает, а тут какой-то офицер из бывшего КГБ, — думал, глядя на пьяного танцующего Ельцина. — тому и море по колено».
Человек, найденный в глубинах бывшего пятого управления, появится в конце правления «первого Президента России». Питерский выдвиженец станет стремительно расти, занимая одну должность за другой. Пока всем не станет ясно — это приемник вчерашнего тарана.
Тем поздним вечером Б.Б.В. выдаст конторе мой рецепт за свой собственный. Дома у полковника стояла правительственная вертушка. Самая что ни на есть настоящая. Двадцатого августа 1991 года, в разгар путча, подполковник КГБ Путин В. В. неожиданно для всех подаст рапорт об отставке (с мая девяностого числился в резерве). Инструкции натурализации нашли его за месяц. Он подошёл по всем пунктам и у его был безукоризненный послужной список. Рецепт, озвученный на московской кухне, вручили внуку сталинского повара. Далее цитата.
«Новая версия Путина» обескураживает. За 15 лет мы успели привыкнуть к его исполинским размерам, привыкли, что его широченная спина загораживает солнце. Между тем эта метаморфоза случилась с Путиным уже в президентском кресле. И то не сразу. А в своей «базовой комплектации» это довольно заурядный клерк, волею случая оказавшийся там, где ему не место (подчёркнуто автором). Попробуйте непредвзято взглянуть на его интеллектуальный уровень, кругозор, политический опыт. Вам не кажется, что Путин, каким мы его знаем, не мог, например, самостоятельно вести игру вокруг Сирии? Это просто не его уровень. Зато бывшему главе МИД, который прославился разворотом над Атлантикой и крепкой мужской дружбой с Саддамом Хусейном, это как раз по плечу». Владимир Голышев — публицист и драматург.
Первого августа произошло событие из разряда тех, что всегда проходили мимо меня. Московский день рождения открыл настежь двери бездны, из которой повеяло ледяным холодом смерти.
Реальная «Жизнь после жизни» доктора Моуди
В январе 1991 года жена моего брата подарила мне книгу Раймонда Моуди «Жизнь после жизни» и «Размышления о жизни после жизни» московского издания. Точнее, я просто выпросил интересную книгу. Она буквально оторвала её от сердца.
Книгу я прочитал. От неё на душе осталось состояние покоя. После физической смерти всё будет хорошо!
Двадцать второго июля я вернулся из Москвы в Мариуполь. Вечером первого августа в дверь позвонила моя учительница и соседка с третьего, Валентина Леонидовна.
— Гена умер, рак почек. Похороны третьего в двенадцать. Классная приказала тебе собирать всех, кто есть в Мариуполе. Беги сначала к Лёшке, он скажет, где кто сейчас. Вдвоём человек десять из класса соберёте.
Он был на год старше нас. Из-за жуткой пневмонии пропустил год и пошёл в школу с восьми лет. Капитан танковых войск. Прошёл Чернобыль курсантом Высшего командного такового училища Киева. Две недели в пекле. Затем советская дивизия в Монголии. Заводила класса. Как сейчас говорят, неформальный лидер. Никого и ничего не боялся. Мог подтянуться на одной руке одиннадцать раз и выходил на бой с двухметровыми громилами. Воплощённое мужество и справедливость. Сидел всегда напротив классной. Она его очень любила. А я любил классную. Этот треугольник в день его смерти стал линией, разделившей нас навсегда.
Был женат на однокласснице. Развелись. Осталась дочка. За день я смог собрать двенадцать человек, не считая тех, кому эта смерть и похороны были побоку. Посмотрел, как живут, захлёбываясь бытом, мои вчерашние однокашники. На душе остался тяжёлый осадок от увиденного. Я прошёл по пепелищам давно сгоревших планов и надежд.
Похороны были душераздирающие. Мы хоронили первого из тридцати шести выпускников 10-А 1983 года. Первого в жизни, первого в смерти. Несли гроб. От Генки ничего не осталось, даже плеч. Он весь высох. Жёлтая, натянутая как барабан, кожа и чёрные щетинки на подбородке.
Приехали на печально известное Старокрымское кладбище. Семь или восемь автобусов, несколько сот провожавших. Гроб опустили в могилу. Кто-то дал мне лопату. Но, видно, есть ещё родственная ревность. Его дядя, мариупольский грек, тут же пресёк это начинание и стал кидать землю сам. Мне ничего не оставалось, как выйти из плотного кольца людей. Теперь вся церемония прощания проходила на моих глазах.
Стоим на солнцепёке, окраина кладбища, вокруг ни деревца. Надо мной ослепительная синь небес, несколько белых тучек вдали. Дышать нечем. Неожиданно над плотной массой людей я увидел полупрозрачные контуры человека. Он лихорадочно метался от одного человека к другому, но его никто не замечал. Все смотрели в могилу, куда летела сухая кладбищенская земля.
Так мечутся только в состоянии паники и неизъяснимого ужаса. Человек полностью потерял контроль над собой. Страх чего-то ужасного и неотвратимого заставлял его искать помощь среди близких ему людей, но те ослепли от горя. Вдруг эта тень поняла, что я наблюдаю за ней. Она мгновенно забыла о толпе.
Через секунду полупрозрачное существо прошло сквозь меня, обдав ледяным холодом. Я узнал его. Это было всё, что осталось от моего одноклассника. Душа без тела и вне тела. Её новая жизнь.
Он, видно, совсем не читал собрание сочинений доктора Моуди. Там почти всем хорошо. Все попадают в длинный коридор, ведущий к мудрому и великому существу, от которого исходит неземной покой. Он помогает душам обрести покой и радость в загробном мире. Исключения редки. Согрешивших отправляют на Землю и дают им шанс исправиться.
При жизни этот человек никогда и ни от кого не убегал. А теперь он носится как угорелый и пытается спрятаться от кого-то вопреки уверениям американского доктора медицины. Нас привезли в кафе на поминальный обед. От всех потрясений я расплакался как ребёнок и напился вдрызг. Объяснения увиденному у меня не было.
Прошло больше года. Я закончил университет и уехал работать в сельскую школу русской глубинки. На площади Ленинградского вокзала монашка в книжной палатке уговорила меня купить книгу Серафима Роуза «Душа после смерти». Прочитав тоненькую книгу, я без труда понял причину Генкиного страха.
Он увидел демонов, которые реально существуют и они пришли за ним. От их гнусного вида и опытные подвижники дрожат и трясутся, а тут советский офицер, воспитанный «Наукой побеждать». Именно их вид привёл бесстрашного офицера-танкиста в неописуемый ужас. Вернувшись, я избавился от книги Моуди.
Кремль, ЦК, КГБ, Совет Министров согласовали свои действия и начали искать этого человека по моим конкретным параметрам благодаря имени и авторитету первоклассного разведчика. Им был генерал армии Филипп Денисович Бобков, бывший начальник V главного управления КГБ. Валуйчиков являлся его доверенным лицом в Кремле и Совете Министров СССР. Думаю, он был чем-то вроде Штирлица в партийной номенклатуре тех лет. Всегда на острие меча и в курсе всех событий. Но 24 сентября 1991 года кремлёвская карьера Бориса закончится, мои надежды рухнут, а его самого переведут на должность оперуполномоченного КГБ по Москве и Московской области. Свадебный генерал на шухере.
Сомнамбулой, без событий и скучно уходил август, пока я не проснулся в половине десятого утра девятнадцатого, в понедельник, на Преображение Господне и спросонья не включил видавший виды чёрно-белый телевизор.
А там… стол длинный стоит, за ним пять мудаков сидят, и такое говорят… короче, палата № 6 советского гестапо. С полчаса я разглядывал клоунов из циркового представления «Москва не дремлет» и пошёл звонить Илье в Киев, понимая, что тот, придя с ночной, по инерции включит телик, онемеет и помрёт с испугу.
Бедолаге пришел вызов из Америки. Умные евреи правильно «делали ноги», толпами срываясь с насиженных, а то и засиженных ими мест.
— Илья, это только на три дня, — утешал его в ответ на вопли и стоны, доносившиеся из телефонной трубки.
Красавца, «стопроцентного», как он сам говорил, еврея, чуть не парализовало после просмотра «экстренного сообщения».
— Илья, возьми себя в руки и поверь мне, это только на три дня и через три дня я тебе позвоню, а их уже не будет.
— А куда они денутся? — растерянно спросил Илья.
— В тюрьму посадят на пару лет, — сказал и повесил трубку.
Через три дня, как и обещал, позвонил ему. Но Илья после моих слов быстро сориентировался, взял себя в руки и помалкивал, разговора не вышло. Ему было обидно, что какой-то русский оказался умнее «стопроцентного еврея».
Двадцать второго августа, на третий день после того, как никому не известный подполковник подал в отставку, у моей гражданской жены случился выкидыш. Когда она получила ответ из гистологической лаборатории, мои волосы поднялись дыбом.
— Вышел врач и говорит мне: то, что вы принесли, остатки плода зародыша возрастом в два месяца. Девочка. Но мы такого в лаборатории никогда не видели. Ребёнка разрезали на абсолютно одинаковые прямоугольные кусочки, каждый размером в один миллиметр, причём в земных условиях сделать это так гладко и виртуозно невозможно. Нет скальпелей для подобных манипуляций, — рассказывала мне по телефону плачущая жена.
Больше ни жены, ни детей у меня не было. Инерция движения колеса фортуны делала последние обороты. Мне и в голову не приходило связать похороны Генки, выкидыш жены с событиями собственного дня рождения. В том же 1991 году моя совершенно здоровая бабушка заболеет болезнью, о которой в нашем роду никто и не слыхивал — миеломной болезнью или раком крови, которая и утащит её в могилу.
Мой друг, выложивший в Кремле эту 100 % авантюру от своего имени, трагически уйдёт из жизни в 1999 году. Ему было всего пятьдесят четыре (на самом деле он сорок четвёртого года рождения, в метрике ему на год меньше). На пике карьеры трижды отказывался от звания «генерал-майор КГБ». Ушёл из жизни в тот момент, когда решалась судьба России. Ельцин уходит в отставку и назначает приемника.
Бобков взял на себя продвижение плана, доверяя Борису и ничего не зная о конкретном источнике. Образ студента пятого курса был несовместим с глубиной устного сообщения Валуйчикова. Думаю, он упал бы со стула, если бы узнал, кто стоит за всем этим. Никакого Путина В. В. не было бы и в помине. Спустя восемь лет он назовёт приемнику Ельцина имя этого офицера. Вскоре Валуйчикова найдут повешенным в своей собственной квартире на Большой Спасской. Говорили, в последнее время он сильно пил. За год до этого умрёт покровитель Бориса генерал-лейтенант Бесчастнов.
Об этом человеке, открывшему дорогу в Кремль подполковнику Путину, не пишут, не говорят в прямом эфире, не проводят дней памяти, не крутят по ОРТ кадры правительственной кинохроники с его участием. Нет ни одного упоминания в Интернете об этом первоклассном разведчике и патриоте своей Родины, кроме заблокированного в России сайта «найти по номеру».
Смена эпох в русском доме, как правило, происходит незаметно. К примеру, воскресным днём на московской кухне. Так уже бывало не раз. Однажды братья Романовы, сидя за столом, решили убрать царевича Дмитрия. Выродка решили извести зельём и бесами. Дом, построенный на убийствах миллионов людей, простоял до 1917 года. Через три с лишним столетия Зазеркалье забрало пепел их легкомысленных потомков вместо крови невинного отрока.
Жизнь мира подходит к концу. У меня не будет потомков, которые смогут принять муку вместо меня. Стрелки перевести не на кого. К этому времени отнимать у меня, кроме здоровья, было нечего — моего и моих родных.
Спустя девять лет власть над огромной страной перешла к офицеру, которого приняли на ура почти все. Придя на всё готовое, он легко стал лидером огромной страны, не ударив для этого и пальцем об палец. Расплачиваться пришлось тем, кто включил механизм поиска однажды летним вечером. Из безвозвратно ушедшего многое забылось, но то, что вспомнил, записал в форме коротких рассказов.

Глава II
ОДИННАДЦАТОЕ АВГУСТА

Не прошло и месяца, как жизнь в её неписанных закономерностях снова привела меня в Москву. Визироваться и лететь в Германию в начале семестра могло прийти в голову только самоубийце, а не студенту пятого курса. Но деваться было некуда. Я обещал своей приёмной матери, Эрике, а с недавних пор эмигрантке, что до конца сентября приеду в лагерь для переселенцев под Пфорцхаймом (земля Баден-Вюртемберг). За неделю, благодаря помощи брата и его друзей, я управился. Купил триста дойч марок, билет на самолёт и обратный на поезд. У меня еще оставался день.
Воздвиженье (1991)
Не всё коту масленица. Двадцать шестого сентября нас со Славкой родители выперли в цирк Никулина на Цветном бульваре. Коренному москвичу девять лет, радости полные штаны. А я ехал в цирк по привычке. Гражданская жена обожала походы в шапито. В этот день новую программу «Осторожно, клоуны» должен был открывать полуживая легенда СССР Юрий Никулин.
Выходит конферансье и объявляет: «К нашему большому сожалению Юрий Владимирович не сможет выступить на открытии новой программы. Он болен»! По рядам проносится ветерок сожаления: «Ох»!
Но достойная замена московскому диву быстро нашлась. Никулина превзошли настоящие клоуны с дипломатической неприкосновенностью. Я во всю разглядывал балаган, расположившийся на лучших местах напротив эстрады. Первые разведки мира, получившие аккредитацию в Москве, сочли за честь присутствовать на представлении разведклоунов. В свою очередь, Москва посольская выставила отечественных клоунесс во всём их халтурном великолепии.
Запомнилась молодая прожжённая красотка рядом с итальянским дипломатом. Старший лейтенант КГБ в настоящих бриллиантах и биографией московской шлюхи. Около трёх десятков офицеров-девиц в вечернем декольте вылезли из постелей своих бой-френдов, чтобы зримо показать всему миру — мы там, где и должны быть!
На разглядывание «семейных пар», где каждый считал себя умнее другого, ушла первая часть. А в антракте смотр бондианы закончился. Разведчики стали покидать представление. Книга московских тайн закрылась на самом увлекательном месте. Едва высидел до конца. Сколько альковных тайн приоткрыла та премьера! И методик внучатых племянниц «Железного Феликса».
Но Славка был доволен: племяшу и без клоунов всё понравилось. После ужина его быстро уложили спать, утром в школу. А мы засиделись за полночь. Котлеты из кабанины «сломай челюсть» и самогон.
В четыре утра меня подняли холодной водой. Меньше чем через пять часов улетал мой самолёт Москва—Франкфурт-на-Майне. Выскочил с вещами на площадку и через минуту в потёмках московского подъезда подвернул правую ногу. Брызги из глаз, острая боль, идти невозможно. Кое-как доковылял до подъездной двери. Открываю, на меня бросается крупная овчарка. Кладет свои лапы на грудь и делает «гав-гав». В лицо пахнуло вонью собачьего желудка.
— Да ты не бойся, она не кусается, — крикнул из сумерек хозяин.
Но было уже поздно. Чувствую, как внизу делается тепло. Мокрый. Едва доковылял на одной ноге до метро. Мне без пересадок до «Планерной». Дальше рейсовый автобус до Шереметьево-2. Приехал. Пытка повторяется. Ползу до входных дверей, дальше через вместительный холл к лифту. Почему-то до сих пор помню лицо молодого негра.
Началась регистрация. Пассажиры рейса выстраиваются в очередь. Больше сотни людей. Выстоял, протягиваю паспорт и билет.
— Вы куда летите?
— Во Франкфурт.
— А это в Стамбул. Ваш рейс напротив.
Только теперь начинаю сравнивать номера рейсов. Отличаются только одной цифрой. Вновь занимаю очередь. Проверяют документы. На вещи не обращают никакого внимания.
— Идите в зону пограничного контроля.
Протягиваю паспорт и билет. Осталось несколько минут до окончания посадки. Время идёт. Сержант пограничник ждёт. Время посадки закончилось. Мой рейс улетает без меня. Прошло ещё минут пять. Объявляют вылет рейса. И только тогда солдат хлопает машинкой в моём паспорте.
— Можете лететь.
Забыв о боли и мокрых штанах, бегу в посадочный коридор. За его резиновой занавеской уже выглядывает человек. Это американская «Первая помощь», которой с перестройкой разрешили работать в Шереметьево. Молча хватает мои вещи и приказывает шевелиться. Мы спускаемся вниз. Он властно вызывает трап. Дальше было всё как в кино.
Трап на хорошей скорости летит через взлётное поле. Этот человек звонит по рации на борт и приказывает остановить лайнер. Мы выкатываемся прямо в бок аэробусу. Ревут двигатели, самолёт готовится взлетать. Трап никак не может подъехать вплотную к двери, его относит потоком воздуха от самолёта. Наконец открывают дверь. Американец приказывает.
— Прыгай! — и кидает мои пожитки первыми.
Следом за ними лечу и я.
— Ну вот, теперь все на месте, — стюардесса закрывает дверь и я вновь падаю на пол.
Самолёт взлетает.
— Идите в салон, — говорит девушка.
Посидев на своём месте с минуту, встал и иду по всем салонам в направлении к хвосту. Дальше только лестница на нижнюю палубу. У её входа туалет. Захожу. На полке меня ждут не дождутся полная бутылка одеколона «Саша», бинт и вата. Вата советскому ватнику не нужна. Мы и так все из ваты. Беру с полки одеколон и лью его в открытый бинт. Жду, пока бинт пропитается, так, чтобы из него текло. Дальше туго бинтую распухший сустав ноги пачкой бинта. Осторожно переношу тяжесть тела на подвёрнутую ступню. Боль терпима.
На своё место возвращаться не хочется. Сел на свободное место в салоне для курящих. Мне тут же на голову опускаются башмаки. Поворачиваюсь. Прищурившись, наглый немец дымит сигаретой — уходи! Молча встаю и иду дальше. Следующей была русская немка. Завязал разговор. Но она мне не попутчица. Едет в Кассель к жениху. Это в бок от Франкфурта. А мне на юг.
Прилетели через три часа. В аэропорту тьма народа. Это город, а не убогая коробка укрытия Шереметьево-2. Над моими попутчиками, немцами из Казахстана, смеются в открытую. Клоуны прилетели! На меня никто не обращает внимания. Даже обидно. Я одет в потёртый евро-хлам, о котором в Казахстане не знают до сих пор. Бросаю вещи и иду в справочную. Как правило, после прилёта русского рейса там собираются немцы искать свою восточную родню. У стойки стоят две пожилые фрау. Здороваюсь, объясняю, что к чему. Она из них говорит.
— Если мы найдём племянника с семьёй, то до Карлсруэ доедем вместе. Дальше сами.
Меня это устраивает. Соглашаюсь.
Через час мы все вместе на железнодорожном вокзале. Переход похож на московское метро. Немка спрашивает.
— Деньги есть?
— Да, — показываю деньги.
Те тут же идут за билетом. В поезде мы разговорились. Они русские немки. Протестантки. Отсидели по восемнадцать-двадцать лет в советских лагерях за веру, но не за царя и не за отечество. У обеих на запястье выколот номер. Смертницы. Их освободили в пятьдесят седьмом. Спустя несколько лет западные немцы вытащили из СССР.
Мы быстро нашли о чём поговорить. Одного поля ягоды. Племянника с детьми и женой старушки выперли в соседний вагон. Им с ними было неинтересно.
Вдруг открывается дверь и в дверном проёме вагона появляется пьяный в стельку парень. Он что-то орёт на немецком и мимо нашего купе летит недопитая банка пива.
— Раз. Два. Три. Пли! — снова прицеливается здоровенный нечесаный бугай. Следом за ним врываются ещё двое. Банок больше нет и в воздух поднимается свёрнутая ковровая дорожка вагона первого класса.
— Кто это? — спрашиваю попутчиц.
— Это азюленды. Переселенцы из бывшего ГДР.
После открытия границ в Западную Германию хлынул «социализм». Такой, каким его придумали Маркс и Энгельс, а воплотили в жизнь русские комиссары. Один из них расстёгивает ширинку и хочет слить преобразованное пиво прямо на роскошный пол вагона. Завидев пожилого кондуктора-турка, прибежавшего на шум, те расхохотались. Но, услышав вызов полиции, побежали в соседний вагон.
Перед самым Карлсруэ немки буквально вцепились в меня с вопросом, который мучил их долгие годы.
— Ты православный, мы лютеране. Разницу знаем. Помилует ли нас Господь?
Они буквально сверлили меня взглядом.
— Бог смотрит, сколько верующий человек отстрадал за Него. Чем больше, тем ближе Бог. Это единственный критерий. Другие выдуманы богословами. Высокоумие.
Мои слова сразили наповал исповедниц веры. Мельком глянув в окно, одна из них произнесла.
— Карлсруэ. Скорее, у нас три минуты.
Бегом вылетели на перрон, схватили мои вещи и побежали в подземный переход. Я едва поспевал за ними вслед, боясь наступить на подвёрнутую ногу. Двум фрау под девяносто, а бегают как сорокалетние. Через минуту на соседний путь пришёл французский голубой экспресс «Страсбург—Штутгарт». С настоящими француженками. Поезд тронулся. Мои попутчицы остались на перроне. Одна из них украдкой смахнула скупую слезу.
Через полчаса я был в Пфорцхайме. Уезжая, прижимистая мама Эрика не дала мне тридцать пфеннигов, пришлось кидать в автомат дойч марку. Но тот проглотил и не соединил с набранным номером. Со всего размаха треснул немецкую броню. В руке что-то хрустнуло и она стала распухать на глазах. К правой ноге добавилась левая рука. Первый день знакомства со страной, а путь к ней сплошная травматология. Вытащил ещё одну монету и на этот раз услышал Эмму.
— Ты где?
— На банхофе (вокзале). Буду сидеть на большом чёрном паровозе в центре игровой площадки для киндеров. Забери меня. Я не могу найти остановку шестьдесят второго автобуса.
Еще через полчаса маленькая фройляйн в белом плаще забрала меня с банхофа и я вновь услышал привычный вопрос.
— Деньги есть?
— Да.
— Плати за автобус.
Поужинав, в шесть вечера по-немецки я сидел на вонючем кожаном диване и рассказывал двум сёстрам и маленькой болонке Бини о своих дорожных приключениях. Говорил, не отрывая взгляда от окна. День клонился к закату, солнце нежно целовало последними тёплыми лучиками жемчужные облачка. Они быстро проплывали над игрушечным городком земли Баден-Вюртемберг. Твердь небесная не знает перегородок. Она одна на всех. Лист календаря покидал праздник Воздвижения Честного и Животворящего Креста Господня.
Через два дня началась обкатка вновь прибывшего. Мною занялись фрау Ольга и дядя Рудольф, родители Эммы и Эстер. Эрика попросила принять меня на месяц семью старших братьев Свидетелей Иегова. Если бы знал, ни за что не поехал. Семнадцать дней по пять часов кряду со мной занимались изучением Писания. И только вернувшись в Кишинёв, я смог оценить бескорыстный подвиг пожилой супружеской пары. Открыв Библию, я нашёл мир, о котором не мог и мечтать!
За неделю немцы присмотрелись ко мне и предложили жениться на старшей дочери, а через год-другой принять «крещение». На первое я был согласен. Благородство и вера с большой буквы некрасивой девушки произвели на меня неизгладимое впечатление. Ничего подобного в своей жизни я никогда не видел. Второе не раздумывая отверг. Мне пришлось уезжать.
Германия поставила точку в истории со Светланой. На Хэллоуин, первого ноября, вернувшись из библиотеки, сказал ей всё.
— Ты обо всём крупно пожалеешь, — уходя навсегда, блеснула зелёными глазами обиженная девушка.
В том не было ни малейших сомнений. В Кировограде остались мои скромные подарки. В опытных руках это было грозное оружие. Её первый муж, узнав о проделках жёнушки-ведьмы, уходя, снял с неё всё подаренное золото и забрал свои вещи, не забыв ни одной. Забегая вперёд, скажу, что она сильно преуспела в этом.
1992
Мессер
В восьмидесятые этот человек был заместителем руководителя Краснодарского проекта. Там собрали почти всех ведьм, экстрасенсов и людей, способных видеть на расстоянии, читать чужие мысли, передвигать глазами (усилием воли) предметы. Партия приказала в срочном порядке ответить американцам и создать психотропное оружие (пси-оружие).
Сейчас об этом проекте не найти и строчки. Это уже не для всех. Особенно в России. Простая справка. Все упоминания о «Краснодарской группе» исчезли с приходом к власти Путина после 2000 года. Но чуть раньше центральные газеты охотно писали на эту тему. Теперь они открещиваются от неё, как от шуточного пиара. Но это был не пиар.
Тогда партийный функционер преуспел, работая с ведьмами. После закрытия проекта одним чернокнижником на земле стало больше. Поговаривали, что за год до появления в университете он уже был третьим секретарём Компартии Молдавии (курировал культуру). Но СССР развалился и партийный босс перешёл на скромную получку (подачку) преподавателя педагогического университета. Ни его фамилии, ни его имени я не помню.
Высокого роста, стройный, чёрные волосы, зачёсанные назад, всегда в строгом костюме-двойке, белой рубашке и галстуке. Тяжёлый взгляд абсолютно мёртвых глаз. Зловещая аура.
Нас, студентов пятого курса, он видел насквозь. Его предмет очень подходил к нему. «Религиоведение». В том 1991 году тьма вышла наружу. Именно мне и никому другому в группе мэтр от религии предложил.
— Олег! Вы не хотели бы поучаствовать в чёрной мессе. Я приглашаю вас. Завтра, в полночь, закрытая часовня Тома Чорбы.
У всякой бездны есть свои короли. Один из них решил забрать мою душу. От неожиданности молчу. Группа позади меня замерла.
— Олег! Если вы думаете, что на мессах человеческую кровь пьют, то ошибаетесь. Прежде всего это молитва и очень красивая служба. Вокруг вас будут скромные и порядочные люди. Ну что, решились? Нет? Подумайте. Мы очень ждём вас.
Это было начало курса лекций по истории религий. Потом я отмечу, что только ко мне обращаются по имени. К остальным по фамилиям.
Осенью нашей беременной одногруппнице стало грозить отторжение плода. Выход был — сдать несколько литров крови на плазму. Желающие отпрашиваются с лекции кишинёвского Воланда.
— Можно и мне? — поднимаю свою руку.
Ответ был неожиданным.
— Олег! Если хотите уйти с лекции, уходите. Но свою кровь вы не сдадите.
Я ещё что-то возражаю, но он упрямо повторяет:
— Вы не отдадите свою кровь. Можете идти, я вас не держу.
Он оказался прав. Когда я приехал на станцию переливания крови, с меня запросили литр. Это было слишком. Когда я предложил уменьшить аппетиты, мне ответили:
— А меньше нельзя. Мы ж на плазму её берём. Вам, что, не говорили?
Но на следующей лекции он не стал изобличать меня. Просто с этого дня мы стали тяготиться друг другом. Ирина, помогавшая мне сбежать из-под венца, так и не смогла родить. Плод умер в чреве. Когда появился запах разложения мёртвых тканей, сделали чистку.
Время шло и эта пропасть увеличивалась. Я чувствовал, он хочет избавиться от меня. Моя масть была не из его колоды. Скорее всего, только из-за этого на семинарских мессер неожиданно пошёл ва-банк. Обращается к группе.
— Я предлагаю вам всем три вопроса. Кто ответит правильно на все три получает автомат и на экзамен не приходит.
Оглашает список. Помалкиваю. Исход схватки знает только он и я. Ни на один из вопросов никто не смог толком ответить. Выждав, поднимаю руку, отвечаю. Они, кстати, были детскими. Но только не для оболтусов из моей группы. Первый. «Сокровенное имя Бога и что оно означает». Второй. «Священные цвета ислама и их значение, генезис», а третий уже не помню.
— Вашу зачётку.
— У меня нет её с собой.
— Всё. Вы свободны. На мои лекции больше не приходите.
Молча встаю и ухожу. У меня уйма дел и я тут же забыл о чёрном человеке. Вспомнил в конце семестра. Он, увидев «освобождённого», спросил:
— Зачем вы пришли?
— У нас промежуточный зачёт. Допуск на сессию.
— Ах, да. Я совсем забыл, — ставит молча зачёт.
Весной перед сессией мне снова пришлось идти на поклон за своей пятеркой (или десяткой по-румынски). На этот раз он был приветливее. Увидев меня на последних семинарских, мессер улыбнулся и сказал:
— Олег! Мы сегодня разбираем индийские веды, не хотите поучаствовать?
Мне твои веды-беды в одном месте, но деваться некуда — в зачётке не стоит экзамен. Молча киваю. Я уже отвык от этой искусственности «научного поиска», поэтому карканье моих однокашников вызывают у меня неподдельный интерес. Мессер заставил их читать вслух индийские веды на санскрите русскими буквами. Выходило отвратительно. Тут и там попадались словечки в двадцать, а то и тридцать букв. Ни один из вызываемых к кафедре прочитать тексты не мог.
Так прошло человек шестнадцать из двух групп. Убедившись, что «желающих» больше нет, вызывает меня.
— Олег, теперь вы нам почитайте.
Молча киваю и направляюсь к кафедре. К этому времени над аудиторией стоял лёгкий гул. Все устали и занимались своими делами. Бессмысленно читать нечитаемое.
Вначале я просто прочитал без запинки абзац. Гул стих и воцарилась неприятная тишина — тварь, получившая автомат, автоматически читала нечитаемые веды.
Но я ободрился — могло быть и хуже. Прочитал им ещё абзац, чётко выговаривая незнакомые слова. Когда тишина стала убийственной, вдохновился ещё больше и решил им показать, как всё это происходило на самом деле где-то в восьмом веке нашей эры. Это была последняя точка, совместимая с головами моих однокашников. Ниже плыл хаос — огромная разница в менталитете индусов и кишинёвских балбесов.
Всё дело в том, что ведические тексты не читаются, они поются под какой-либо ритмический аккомпанемент.
Я невольно перешёл на пение, почти не глядя в текст (веды сами будут петь — они приходят), отбивая ритм как на тамтамах. Тамтамом стала фанерная кафедра. Последнее произвело такой же эффект, как моя прилюдная матерщина в адрес декана факультета годом ранее. Когда мессер приказал мне остановиться, у половины аудитории по-детски открылись рты.
— Олег! Всё-всё! Спасибо, дальше не нужно.
И взглянув на студентов, отрубившихся от увиденного, сказал.
— Вы все осуждаете меня за то, что я поставил ему пять и освободил от лекций. Сегодня вы сами убедились — ему здесь делать абсолютно нечего. Ни один из вас не смог кусочек из того, что он пропел вам, хотя бы членораздельно прочитать.
И, посмотрев в мою сторону, сказал то, ради чего я и припёрся.
— Давайте вашу зачётку, Олег!
Аудитория пристыжено молчала. Только Мельник не удержался и спросил меня:
— Как ты это делаешь? Ведь это же невозможно прочитать. Десятки букв в одном слове.
Я молча уходил с семинарских. Больше с чёрным человеком из Краснодара я не столкнусь. Он получил то, что хотел, поставив в мою зачётку «отлично». Через два с половиной месяца в кинотеатре Питера я неожиданно увидел продолжение его лекций, снятые на Голливудских холмах. Точнее, изнанку, которая никому не демонстрируется. Но изменить что-либо было уже поздно.
Второго апреля проснулся с чувством, что в комнате студенческого общежития выросла стеклянная стена. Вокруг меня был неземной холод. Это был день именин моей бывшей гражданской жены. Она носила имя самарянинки Фотинии. Всё тёплое осталось позади, за стеной, которую я видел собственными глазами. Мой поезд шёл в пропасть на полных парах. А машинистом была её тётка.
После защиты диплома мне пришлось ехать в северную столицу. Немецкая семья назначила мне встречу. Они хотели добиться своего: женить и перекрестить понравившегося им паренька в руттерфордовскую веру. Но до этого произошло событие, которое показало мне силу православия.
Пасхальное ведро (Пасха 1992 года)
Вот уже почти два года, как я перестал посещать православные церкви. Вера как была, так и осталась, но идти вновь и вновь к священникам, которые отворачивались от тебя почти пять лет, не было сил.
— Мама говорит, чтобы ты приехал на Пасху! — Жан в пятый раз повторяет мне одно и то же.
— Хорошо. И когда мы едем?
— Завтра на дизеле. Мама нас встретит.
— Зачем?
— Мэй, сапоги резиновые принесёт. У нас там столько грязи, что ты в городских башмаках утонешь. Она даже в жару не высыхает, а после дождей… Тут Жан в подкрепление своих аргументов привёл крепкое словцо.
Приехал к нему в гости 25 апреля, на Великую субботу — «да молчит всяка плоть человеча». Мы молчали, пили и пили весь вечер самогон. Хороший свекольный самогон. Легли в полночь. А в половине пятого нас подняла мама Жана. Святить пасхи и всякую снедь. Вручили и мне корзину.
Ой-ей-ей! Не хватало ещё часиков шести безмятежного сна. Недосып и возлияния раскололи черепушку надвое. На улице плюс девять. Поёжившись, решил положить большим прибором на весь поход. Вперёд, под тёплое одеяло. Пасха только там! Но Нина, мама Жана (отчество забыл), крепко взяла меня за руку.
— Ну уж нет! Домой не возвращаться. Не пущу. Только после церкви.
Пришли. Люди уже стояли вдоль храмовой дороги. Ждут. Холод невыносимый. На мне тонюсенькая рубашка. Чтобы унять дрожь, иду в храм. Деревянные некрашеные полы, иконы по стенам, поющий хор и ни одного человека внутри! Так и стоял минут двадцать на пороге. Согрелся и вышел. Спустя минут десять вышел и батюшка. Жан дал ему характеристики: «большой приколист» и «батюшка у нас весёлый».
Стоим, ждём, когда нас и вас обрызгают святой водой. Холод вновь пробирает меня до дрожи. Зуб на зуб не попадает. Батюшка уже совсем близко. Закончилась вода. Принесли новое полное ведро. До меня всего два человека. И тут до меня дошло. Это что ж, всё ведро моё? От ужаса замираю. Взглянув на мою опухшую рожу, поп всё понял и засмеялся. Сейчас я тебе сделаю «Антиполицай»!
— Xristos a ;nviat! (рум. Христос воскресе) — погрузив кропило поглубже, набрал литра два воды и поделился этим добром со мной.
Меня как током прошибло. Хотелось в этот миг треснуть попа чем-то тяжёлым и прекрасным по голове. Поделиться своей пасхальной радостью.
Но почему-то весь мой перепой с недосыпом, нервы и раздражение куда-то делись. Были и нет! Аминь! Христос Воскрес! Меня поменяли на молодого и здорового, словно не я бухал всю ночь, а хорошо поспал перед съёмками сказки о Фэт-Фрумосе на киностудии «Молдова-фильм».
Дальше было продолжение ночного бодуна. Шашлыки. Озеро. Жан и его друг с юной женой. Литры свекольной отравы во всех её разнообразных вариантах и проявлениях. Молдаване к обеду сникли. На меня они смотрели квадратными глазами. Пьет за троих и не пьянеет. Скоро они стали моей утренней копией. Пасха прошла мимо них. Фэт-Фрумоса они и в глаза не видели.
В моей голове, прозрачной как стёклышко, застрял всего один вопрос: «Почему в мочалке попа ожила такая благодать Божья? И коснулась она одного меня»?
В мае и июне 1992 неудачно съездил в Бухарест. Едва свёл концы с концами. Удача всё чаще отворачивалась от меня. Со второй поездки возвращался домой на поезде через Волноваху. В купе со мной ехали два одессита и одесситка. У той пять сумок и ещё одна. Остановка три минуты. Пока помогал вытаскивать её тряпки на перрон, поезд ушёл, а вместе с ним все мои сбережения, вложенные в редкую филателию Румынии и Великобритании. В одно мгновение я стал гол как сокол.
Но это было только начало 1992 года. СССР развалился, на его окраинах начались локальные войны. Одна из них шла рядом, в Приднестровье. За две недели до выпуска Бендеры показали мне моё будущее.
Штурм Бендер
Семнадцатого июня 1992 года меня занесло на кишинёвский дизель «Одесса—Кишинёв». Он шёл через Тирасполь и Бендеры. Четвёртый месяц, как переводы с Украины невозможно было получить в Молдове. Приходилось ездить за копейками домой или Одессу.
Неожиданно остановились на мосту через Днестр. По бокам поезда крались бойцы в балаклавах, автоматы на плече. Тирасполь решил «отжать» у Молдовы город Бендеры. После ряда переговоров и получения гарантий безопасности пассажиров, дизель тронулся.
Картина, которую мы увидели в окна после моста, была точно из американского блокбастера. Сожжённые «Жигули», рядом спиной кверху застывший труп, дымящиеся закусочные перед вокзалом. Трассеры над городом. Снайперы-эстонки с «дружеским приветом». Платила им Москва через подставные фирмы баснословно много, и только долларами.
Поглядел на характер работы огневых точек. Одну такую стерву охраняло не меньше десяти бойцов. Не подступиться. Сидят на крышах нескольких бендерских многоэтажек и контролируют всё под собой. Привокзальная площадь вся простреливалась. Двери не открывают. Ждут гарантий от приднестровцев. Наконец, машинист объявляет: «Вся высадка и посадка не должна занимать больше пяти минут». Люди сломя голову бегут к зданию вокзала. Выстрелов нет.
И тут объявляют: «Не закрываются двери в первом вагоне. Закрывать вручную». Все бабы одновременно посмотрели на меня. Один мужик на весь вагон. Молча выхожу на перрон. Мишень. И не только для боевиков.
Меня снял «Месаджер» и показал в вечерних новостях. На утро все знакомые ржали, спрашивая, как я попал в Бендеры. Их это очень потешило. Но впервые в жизни весёлые рожицы беззаботных приятелей вызывали злость.
С трудом вручную закрываю дверь, ещё одну. Вскакиваю в следующий вагон. Поезд трогается.
Прибыли в Кишинёв около часа ночи. Что значит человечность румын — нас ждало больше десяти пустых и закрытых троллейбусов. При нашем появлении вспыхнул свет, двери открылись. Люди кинулись в нутро привычных вагонов. И тут всех как прорвало. Гнетущая тишина взорвалась эмоциями, криками и описаниями кошмаров, увиденных из окна поезда. Я молчал. Мне не с кем было говорить.
Через день, ещё не до конца размороженный, парился в национальной библиотеке, готовясь к последнему в своей жизни экзамену по философии. День был тёплый, пасмурный и дождливый. В обед вышел в кафе, что на Искре в подвальчике. Кофе, мороженое, клеры. Сижу, торопиться некуда. Мне через три недели навсегда уезжать из Кишинёва. Вдруг слышу вой полицейских сирен. Бросаю всё. Выхожу наверх.
То, что увидел, не поддаётся описанию. Полицейские белые «Фиесты» промелькнули, сзади них медленно ползли перегруженные «Икарусы». Насчитал шестнадцать. В окна глядеть не было сил. Вперемежку с гробами, обхватив их руками, стояли почерневшие от горя люди. Точнее, то, что от них осталось. Мои шапочные знакомые с рынка, попав под бомбёжку в горящем Сараево, рассказывали нечто похожее.
Последней, замыкая кортеж беженцев, ехала белая «Волга». За рулём сидел Президент Молдовы Мирча Снегур. Расстёгнутый ворот, закатанные рукава белой рубашки и такое же лицо. Вместо глаз пепел.
Горе медленно уходило на север Молдовы, в пионерские лагеря. Дождь лениво метил город противной тёплой влагой. Та, смешиваясь с пылью, становилась похожей на кровь, лившейся ручьями пару дней назад.
После увиденного я окончательно решил уехать из Молдовы, хотя и предлагали золотые горы. Гори оно всё пропадом. Светка жила в Кировограде и за два года пришлось пересекать линию фронта больше шестидесяти раз. Бывало всякое. Приднестровцы изредка поливали из калашей мирные поезда и автобусы. Под видеокамерами и без них. Один раз перелетел линию фронта на самолёте. Под крылом ложились трассеры и были видны белые облачка взрывов от мин. На нас никто не реагировал. Тогда никому в голову не приходило сбивать гражданские самолёты.
В общаге можно было запросто купить калаш в смазке или бельгийский автомат в румынской сборке, патроны к ним. Проблема была только в хранении и вывозе. С мая в городе не было газа. Люди варили еду на сложенных горкой кирпичах внутри дворов многоэтажек. Столбы дыма поднимались над некогда престижным и элитным Кишинёвом. Горячая вода исчезла вслед за газом. Её грели только в городской бане возле музея А. С. Пушкина.
Сдав единственный госэкзамен по философии (Коврук был прав, пришлось пустить в ход кулаки) и защитив дипломную, купил билет и сел на поезд «Кишинёв—Санкт-Петербург».
Warlock
Проснулся от сильного, непривычного для летней ночи, холода. Поезд медленно сбавлял обороты перед очередной российской станцией. Простынь, сколько я её не натягивал на себя, роли обогревающего элемента больше не выполняла. «Ну и холодина! — только и подумал я. — И это двадцать второго июня, ё-моё-ё!». В ответ на моё рычание по поводу путешествия в холодильном аппарате проводница молча выдала мне два одеяла. Поезд страшно дёрнулся, заскрежетав тормозами и замер. Думая, что на воздухе будет теплее, чем в вагоне, вышел на перрон.
То, что я почувствовал, разглядывая незнакомую станцию, не поддаётся описанию. Щурясь от нестерпимого солнца, непривычно высоко зависшего в начале пятого утра, прочитал название. «Дно». «Что это за нелепица такая: «Дно», — обалдело подумал я. Такой пристанционной пустоты, залитой в такую рань нестерпимо ярким светом, при полном отсутствии пассажиров, я ещё не видал. Огромная станция со множеством путей, погружённая в солнечный холод, не издавала ни звука.
Не проснувшись до конца, я всё же пытался оставаться самим собой в том жутковатом состоянии станционного вакуума. Но ужаса становилось всё больше, словно по ошибке нас занесло на тот свет. Пустота перрона только усиливала это состояние до тех пор, пока гудок поезда не заставил громкоговоритель пробубнить: «Дополнительный поезд «Кишинёв—Санкт-Петербург» отправляется со второго пути». Поезд тронулся, ужас оторвался от перил вагона, покатился по шпалам и растворился в воздухе среди жаркого лета на станции с кошмарным для России названием «Дно».
Войдя в вагон, согрелся под двумя одеялами и заснул, чтобы проснуться на Витебском вокзале. Быстро собрал вещи и вылетел в метро, похожее на печи крематория в Освенциме.
— От наводнений, — пояснили мне.
Чужой и незнакомый город отзывался каким-то стойким предубеждением в душе. Огромные дыры на Невском, залитые зловонной жижей и похожие как две капли воды на такие же вонючие катастрофы в самом центре Бухареста, изученные мною месяцем раньше. Социализм один на всех. Груды гниющих фруктов на улице Полярников, выброшенных азерами, галдящих рядом (держим цену). Совершенно пустые магазины, обилие киосков или «точек», продававших литровый «Рояль» — спирт из Бельгии, подспорье власти для спаивания народа.
Мраморная тётка с одной грудью (не знаю уж, как её звали) в том самом Летнем саду, что рядом с Невским. Голубая казарма, наполовину в земле, грязного цвета колонна-шпиль посреди пустого, брусчатого плаца, гнутого как подкова.
— Зимний! — гордясь этим убожеством, объяснили мне «коренные» питерцы.
Бабушки-пенсионерки, торгующие дерьмом под «палех» в бывших царских дворцах и оценивающих любого, способного что-то купить из этого хлама, приготовленного для иностранцев. Удивительной красоты парки на островах и старушки, сидящие под елями и дымящие «Беломором»… Таким я увидел Питер 22 июня 1992 года.
Не говоря уже о «китайском» квартале северной столицы, Васильевском острове, где весёлая шпана могла запросто совокупляться с дающей прямо на улице среди белого дня. Для чего в чёрных проходах, ведущих в слепые дворики, стояли голые кровати, всегда готовые прогнуться под телами василеостровских господ. Невдалеке от постельного «сервиса» красовалась куча мусора, окаменевшая ещё до перестройки Горбачёва.
Мне никто не верил, что Питер может быть таким. Что мусор может не вывозиться годами и лежать в виде экспоната «музея Достоевского» под открытым небом. Что кругом ветхость и обшарпанность, довёдённая до состояния бараков концлагеря.
Гороховая Михаила Фёдоровича, без капли зелени и тени, шипящая зноем. Мостовые, на которых можно было жарить семечки, а гостям парадиза Петра от духоты терять сознание. Аномалия, породившая температурный климакс и розы, хилые до невозможности, по цене зарплаты одного рабочего за дюжину. Всё это промелькнуло в неимоверную жару за день перед Всемирным конгрессом Свидетелей Иеговы, куда для встречи со мной приехала простая немецкая семья из ФРГ.
Мы увиделись через день, 24 июня, на стадионе имени Кирова. Его благоустраивали энергичные и трудолюбивые финны. На свои же денежки. Клеёнками обворачивались все скамьи на стадионе — впечатляло до невозможности. Но ещё больше поражали канадские ребятки: те запросто выгребали русское говно, лившееся густыми и мощными потоками в срочно сооружённые дополнительные облегчительные помещения.
Белые перчатки, комбинезоны и ни капли стеснительности, ущербности от такого ассенизаторского послушания на всемирном смотре прохиндеев от Иеговы. Достоинство. Покой. И даже величие. Вот что излучали глаза канадцев. Ничего подобного в своей жизни, ни до, ни после, не видел, и бьюсь об заклад, никогда не увижу. Откровенные еретики с Запада, а такая сила духа от них исходила, что поневоле задумаешься, чё это мы сеем у себя на огороде? Не коноплю ли?
Я без труда отыскал своих немцев в многолюдном секторе «Германия». Рассказал им про розы, которые купил для Эстер и которые тут же пожухли, о том, что закончил учёбу в университете и теперь свободен. Дядя Рудольф, похлопывая меня по плечу, стал подводить меня к главному.
— Меньш! Через день крещение! Ты готов?
Оторопев от его вопроса, улыбнулся «по-немецки» и деловито спросил:
— Во сколько?
— Сначала будет представление крещаемых, их рассказ, как они пришли к вере, а потом, часов в одиннадцать, поставят бассейн на пять тысяч литров прямо на арене и начнётся. Будет много, меньш, человек семьдесят.
Коверкая русские слова на немецкий лад, дядя Рудольф неторопливо промывал мои мозги. Но увы! Я слушал его, как всегда, в пол-уха, думая, как отвертеться от очередной каверзы и не попасть как кур во щи в тот распроклятый бассейн.
Решив поменять опасную тему, спросил:
— Где вас вчера носило? Это же Россия. Здесь запросто могут убить, поняв, что вы иностранцы. На моих глазах у англичанки вырвал фотоаппарат юркий малец и сделал ноги. Эти дикари никогда не видели кодак.
— Меньш, не волнуйся, мы ездили все вместе с группой в Новгород. Целый день. До вечера.
— И что вы там увидали? — спросил я.
— О! Столько бедных!
Тут в разговор вмешалась фрау Ольга.
— Девушка стояла у стены…
Я перебил её.
— Где?
— В храме, у стены, Как его… Этот, София-собор. Да. Девушка упала от голода. Она была такая белая, как мука. У неё брат инвалид. В коляске. Им нечего есть. Мы её подняли, она стала так плакать. Дали ей денег и адрес. Сделаем ей вызов в Германию. Дали двести марок.
От бесхитростных слов фрау Ольги меня обдало ледяным холодом. Как это так? В православном русском храме стоят голодные инвалиды, падают в обморок, а им помогают не священники, не матушки, не прихожане, не актив (церковная двадцатка), не епископы, не патриарх, а немцы. Простая семья дворника из Пфорцхайма. Это всё не укладывалось в моей голове. Чем больше подаёт Господь благодати православным, тем они бесчеловечнее.
Только у немцев-изуверов, свидетелей Иеговы, в переполненном во время церковной службы храме нашлась капля жалости и человечности. Бесчеловечен человек. Русский человек. Вслед за сожжённым Аввакумом говорю, но уже без кавычек.
Осенью они подарили мне роскошную кожаную курточку и дали денег на дорожную сумку. Прошло двадцать шесть лет, и глядя на сумку, которой до сих пор постоянно пользуюсь и хорошо выглядящую курточку, хотя и ношу её не снимая — понял: эти скромные, честные люди были праведниками. Вещи, подаренные остальными, давно истлели и превратились в хлам, а эти со мной сейчас.
Следующий день я почти не видел семью дворника из Пфорцхайма. Мы запрятались подальше от их все усекающих глаз в Восточный сектор. Мы — это Эстер, дочь дяди Рудольфа и фрау Ольги и я, человек со станции Дно. Немцы поменяли тактику — в Питер приехала младшая из шести детей. В первый день, увидев подмену, спросил дядю Рудольфа.
— А Эмма почему не приехала?
— Меньш, она осталась с Бини. Соседи не хотят смотреть нашу маленькую королеву.
Кто знает, как сложилась бы моя жизнь, если бы в Питер приехала Эмма. На следующее утро, памятуя о маразме в бассейне, на стадион не торопился. Успею. Главное — купить подарок Эстер. Но какой и где? Решил поискать на всё том же Невском. А там лабуда и вышибание копеек. Зашёл в какой-то ДК. Шкатулки из Мстеры. Поторговался. Цена умеренная. Сказал, что зайду. Время было. Решил его убить.
В конце того же Невского увидел рекламу американского блокбастера «Чернокнижник-1» («Warlock», 1988). Кинотеатр за углом, вход внутри двора. Не подозревая ни о чём, купил билет. Сеанс уже начался. День. Людей почти нет. Несколько молодых праздных любителей чёрной-чёрной магии, сделавших свой выбор — губить чужие души. Сел сзади их.
Она, как бы главная героиня, попадает в руки настоящего чернокнижника, упавшего в Бостон из 1691 года. Колдун сдирает с руки девушки ожерелье. Вызываются и насылаются бесы, девушка начинает стареть. Краткая тарабарщина произнесена — колдовство вступает в силу. Отныне день ее жизни равняется двадцати годам. Трое суток и жизнь уступит место смерти. Неожиданно помощь приходит от странного парня, что идёт по пятам чернокнижника.
Дальше вся лента строилась на погоне двух колдунов, доброго и злого. Два часа чёрных дел мастера убивали друг друга, забивали гвозди на расстоянии в руки, топили, душили, жги огнём. И все ради соединения трёх частей древнего колдовского манускрипта в Великий Гримуар.
Чем дальше развивался сюжет, тем мне всё больше становилось не по себе. Голая жуть, а не фильм. Я не понимал, к чему весь этот ужас и при чём тут я?
Долгое время мне казалось, что попал на сеанс из-за отказа креститься. Или ты отдаёшь своё крещение немцам (о том, что оно насильственное, не знал до 2015 года) или племянница сухумской ведьмы, с которой я расстался на Хэллоуин, превратит тебя в персонаж «Warlock».
Но это был поиск вслепую. Через несколько лет меня и впрямь можно было снимать в продолжении американского кина.
Вышел на улицу опустошённый. Солнце било в глаза. Нестерпимая питерская жара уже сделала своё дело. На руках зудели первые ожоги, полученные на стадионе Кирова. От соприкосновения с новой порцией солнечного жара ожоги стали ныть ещё сильнее, а надо ещё купить шкатулку и ехать на стадион.
Бабушки, завидев меня, стали о чём-то шушукаться и цена взлетела на треть. Но мне было всё равно. Купил эту дрянь и поехал на стадион. Немцы были явно не в своей тарелке. Они всё поняли. Крещение кончилось, а я по-прежнему сухой. Разочарование не скрывалось. Немецкий респект повернулся ко мне задом.
К этому времени все участники всемирного шабаша «от Иеговы» были в волдырях, ожогах и просто покраснениях от поцелуев злого питерского солнца. Тридцатиградусная жара, тончайший, приполярный уровень ультрафиолета и вот итог. Мы все в язвах, а те, кто просто жил, учился и работал в городе на Неве, купались, загорали, ходили в майках и летних рубашках, ничем подобным не отметились.
И, что самое интересное, все делали вид, что с ними ничегошеньки не произошло. Как будто так и надо. «Пошёл первый Ангел и вылил чашу свою на землю: и сделались жестокие и отвратительные гнойные раны на людях, имеющих начертание зверя и поклоняющихся образу его». (Откр. 16: 2).
За четыре дня конгресса я увидел почти весь мир. Лучшего парада красоток я в своей жизни не видал. Миниатюрные японки в кимоно, деревянных сабо, финки, шведки, немки, ирландки, польки, болгарки, англичанки и ещё Бог весть кто. Но истинное совершенство, без изъянов и натяжек, жило в филиппинках. Их ошеломительная красота стала моим самым главным открытием на этом конгрессе. Будет жалко, если они не вылезут из этого дерьма. Очень!
Скоро я забыл об этом дне. Прощание навсегда со ставшими чужими немцами. Приезд на день домой, в Мариуполь. Самолёт на Кишинёв (последний в моей жизни) и целых четыре дня беспробудного пьянства в студенческой общаге. Мои приятели начали бухать неделей раньше. Так, с перепоя, толком не протрезвев, мы отправились получать свои «румынские дипломы».
То ли от выпитого, то ли от пережитого на экзаменах у моих друзей напоследок пробудилось желание сделать что-то красиво. Крыша подозрительно зашуршала шифером и когда меня вызвали получать диплом-корку, она уже неслась над актовым залом. Три приятеля взвыли осипшими глотками: «Боже, царя храни!». Дальше первой строки дело не пошло. Выпускники истфака не знали гимна Российской империи. Так я и поднялся на сцену под гимн русской Атлантиды.
Мне было стыдно смотреть в глаза преподавателей. Четыре года я отрывался по полной и вот финал, больше подходящий для дурдома. Но неожиданный рёв приятелей запал в душу. Это теперь всё прочно стоит на своих местах. Найденный в недрах КГБ «царь» к этому времени освоился в питерской мэрии и начал поднимался по лестницам российской власти. Но к этому времени прошлогодний день рождения был напрочь забыт. Через полтора года я расскажу об этом случае своему молодому духовнику и вместо ответа получу ад.
Седьмого июля, через четыре дня, был мой двадцать шестой день рождения. Общее намерение было чёткое, простое и для всех неостановимое, как лавина: справить! И справили.
Меня спросили о «последнем желании». Ответил: «Никаких подарков». Исполнили в точности. Вместо «памятных вещиц» осыпали цветами и букетами. Так осыпают цветами только покойников, оставляя их на могиле. Из студенческого «номера» я уезжал последним. На столе, подоконнике, на полу — всюду стояли цветы. Бросив взгляд на банки с водой, забитых цветами, навсегда закрыл дверь в кишинёвское лето. Аминь.
«Чернокнижник» начал раскручиваться с неудачной поездки в Кишинёв в конце июля. Обратно из-за войны в Приднестровье ехал через Жмеринку, где, как назло, не было ни капли воды. Купленную на вокзале клубнику негде было вымыть. Руки тоже. Это там Эльдар Рязанов, сказочник наших пап и мам, снимал «Вокзал для двоих».
Спустя две недели после возвращения неожиданно превратился в лежачего. Инфекция «альфа» как самая лёгкая степень гепатита и меня срочно везут в инфекционное отделение. Ставят диагноз: Боткина. Первый раз почувствовал, как из меня стало уходить здоровье. Август кончался. Надо было искать работу. В Украине оставаться не хотелось. Хотя в СБУ, выслушав меня, сказали.
— У нас не хватает людей. Кадровый голод. Пишите заявление, будем готовить вас на Киев. Если не подойдёте Киеву, вас возьмёт Донецк. Это однозначно. Будете служить в Донецке.
Я обещал подумать и тем временем съездил в Таганрог. Там традиционно было крепкое Управление ФСБ по Ростовской области. Вышел капитан. Внимательно выслушал рассказ о моих семилетних мытарствах.
— Если вы сможете найти работу и прописаться в Таганроге, я сделаю всё, что в моих силах и помогу вам. Вы будете служить.
Работу нашёл в археологической круглогодичной экспедиции. Ведь Таганрог недалеко от древнего Танаиса. Прописка зависела от жилья. Жить в Таганроге было негде. Вокруг беженцы с Кавказа. Пришлось звонить родне в Колобово. Работа нашлась. Учителем.
Я приехал в крошечный и очень бандитский («бронза» по убийствам в области, после Иваново — 460 тысяч и Кинешмы — 103 тысячи жителей в 1992) посёлок с тремя тысячами жителей. Спустя дней пять, поняв окончательно, куда занесло «бедного студента», спросил у женщин, стоявших за хлебом.
— Скажите на милость, есть ли в Колобово хоть один еврей?
Раздалось несусветное, истерическое ржанье над дураком, задающего дурацкие вопросы. Смеялись долго. Жду. Отсмеялись и не знают, чего смеялись и что спросить. Наконец, встречный вопрос.
— А чего это вы спрашиваете? Вам что, евреев, часом не хватает?
И вновь хохот. Но, видно, что-то до них дошло. Очередь замолчала, а я ответил:
— Если в городе, посёлке не остаётся ни одного еврея, значит жить в таком месте невозможно.
— Да уж куда там, невозможно. Мы-то живём, — очередь мгновенно насупилась. Мой вопрос и ответ на него страшно не понравились колобовским бабам.
Получив свой заветный батон, вылез из очереди, мгновенно ставшей враждебной. Батоны кончились. Остался один, и две молодые, здоровенные ткачихи с квадратными кулаками вцепились друг в друга. Началась ожесточённая колобовская драка. До крови, без дураков. Дома с белым ждали дети и мужья. Поэтому стесняться было нечего — без батона не приходи — плохая хозяйка.
Отойдя метров на пять, обалдело глядел, как красные от махания кулаками, вцепились в последний батон две разъярённые женщины. Вид у них был как у волчиц, сошедшихся на смерть из-за молодого волка. Да и какая случка без батона. «Может, хоть сейчас до них дойдёт, что это всё, что угодно, но только не жизнь!» — думал я, уходя с батонного побоища.
А исчерпывающий ответ получил, напросившись к лучшей тётушкиной подруге, Морозовой, помыться в настоящем душе. После отмывки гостеприимная старушка угощала меня чаем и без труда ответила на «еврейский» вопрос.
— Последний еврей, Олег Степанович, уехал из Колобова в 1967 году. Был он инженером на фабрике, в управлении работал. Осенью рассчитался и уехал. Больше евреев в посёлке не было.
Она хитро поглядела на меня и рассмеялась. Сплетни, одна другой нелепее, героем которых был чудаковатый учитель, дошли и до неё. А мне стало не по себе. Городского белоручку из Кишинёва, привыкшего к благам цивилизации, в ткацком посёлке, конвульсирующем в такт «экономическим реформам» Гайдара и Чубайса, ждала только смерть.
После болезни немытых рук, ехать и искать работу сил у меня попросту не было. Я остался, чтобы через три года вернуться домой с одной сумкой дяди Рудольфа, набитой медикаментами, не способных сбить температуру в тридцать девять градусов, вылечить гной в почках и дыры в двенадцатиперстной кишке.
1993
Бог упас
— Бог упас! — только и сказал мой духовник, услышав эту историю.
— После университета я попал в маленький, но очень бандитский посёлок, — рассказывал священнику. — Нищета. Народ ничего в своей жизни не видел, кроме картошки, слёз и самогона.
Первые месяцы работать с учениками было практически невозможно. Проверяли нервы чужака. А мальчишки с вечерней школы не долго думая объявили мне войну. Из-за своих подружек. Они все учились у меня. Им понравился молодой учитель.
И война началась. Хорошо, что в посёлке в три смены работало сарафанное радио. Дошла и до директора школы «ценная» информация — юные бандиты пообещали оторвать голову «молодому специалисту». Шеф, зная, что так оно и будет — голову мне оторвут в буквальном смысле этого слова, вызвал к себе несколько пожилых учительниц. Ему не хотелось терять учителя истории.
С этого дня меня стали «провожать» одуванчики педагогического дела прямо до подъезда. Если никого не было, то плевать на все меры предосторожности, возвращался из школы один.
Было начало марта 1993 года. Я успел дойти только до развилки выше клуба, как вдалеке увидел колобовскую тройку: Мишку Работина, Ромку Жукова и Сушина-младшего. Завидев меня одного, те взвыли от радости.
— А, Котяра, иди-ка сюда. Мы тебя сейчас убивать будем.
— Падла, прощайся с жизнью, сука!
Трио отморозков, один из которых изредка появлялся на моих уроках, выглядело так комично, что я не выдержал и рассмеялся.
От моего смеха тех перекосило, и они сорвались на бег. Было видно, им просто не терпелось забить школьного учителя до смерти.
Расстёгиваясь на ходу, троица бежала вдоль фабричной ограды и не видела, как снизу в нашу сторону повернул зелёного цвета уазик.
До встречи оставалось метров сто. Уазик проехал клуб и был уже совсем близко от нас. За стеклом кабины стали различимы двое милиционеров.
— Эй, придурки! Куда вы! Посмотрите, кто за вами приехал!
Ромка Жуков остановился и поглядел на машину.
— Атас! Менты! — от неожиданности на его бледном лице так и осталась подленькая улыбочка.
Мой ученик побежал первым. Не веря, что такое может быть, остановились Работин и Сушин. До машины осталось метров десять. На передних сидениях служебного уазика и вправду сидело двое мрачных как туча офицеров милиции.
— Пагоны, — заорал кто-то из них.
Через секунду вся тройка понеслась в обратном направлении, на ходу подбирая перчатки и шарфы. Публичная казнь не состоялась. Я хотел ещё раз поглядеть на своих избавителей, но никакой машины, которая только что, брызгая снегом и опасно кренясь на ухабах, летела на нас, не было в помине.
Тогда это удивило. Как и то, что от страха ни один из них не остановился, не посмотрел назад — ага, машины-то и впрямь нет, вернёмся и продолжим. На языке братии, пишущей фантастику, это называется «аннигиляция» или полное исчезновение предмета.
Летом девяносто третьего из моей глотки первый раз вылетел крошечный шарик слизи. Затем ещё и ещё. Я стал харкать как старый дед. Этот внезапный бронхит посреди лета не лез ни в какие ворота. Он что-то мне напоминал. Но что? И наконец я вспомнил. Так мучился, доходя до кондиции, старенький королевский пинчер Светки, Кардик. Она перенесла бронхит своей собаки на своего бывшего, а заодно и его собачье одиночество.
Покаяние (первый шаг)
За много лет до России Господь сказал, что пошлёт меня далеко на Север. Те священники будут совсем другие и не отвернутся от тебя. Они будут ходить в кирзовых сапогах. Его слова исполнились в точности.
Седьмого августа договорился в шуйском храме с отцом Варфоломеем. Мне и в голову не могло прийти, что меня будет исповедовать вчерашний советский психиатр. Его фамилия была Коновалов. Но об этих нюансах я узнал только двадцать три года спустя.
За плечами у этих людей не было никакого жизненного опыта. Глядя в рот отцу Наума (Байбародина), они смело брались за самое сложное — духовничество, не понимая самой сути духовного делания. Первое время мне было интересно. Ко мне отнеслись с подчёркнутым вниманием. Эти сапожники стали моими первыми палачами.
— Вы когда-либо исповедовались? — спросил меня монах.
— Нет, — отвечаю.
— Постарайтесь вспомнить все свои грехи, начиная с семи лет. Возьмите ручку и тетрадь, посидите, подумайте, что и когда вы сделали плохого. Вспомните, запишите. Утром приедете на службу.
На утро с тетрадью грешника приехал в храм. Вначале мне объяснили, что опыт церкви — это прежде всего опыт мистического богословия. На исповеди невидимо стоит Сам Господь Иисус Христос. Он и только Он Своей властью принимает и отпускает грехи.
Исповедь шла около часа. Священник стал белее первого снега. Он просто потерялся из-за особенностей моей психики. Я помнил практически всё, что произошло со мной, начиная с трёх лет.
В конце концов исповедь была принята, грехи отпущены. Варфоломей долго читал покаянную молитву. Напоследок он выразил надежду, что я буду ходить в храм и что мне нужно готовиться к причастию. Всем остальным он просто сказал:
— Сегодня исповеди больше не будет.
Священник быстрыми шагами уходил в алтарь. На его глазах выступили слёзы. Я понял, что здесь мне больше делать нечего и пошёл на автостанцию.
Невозможно описать состояние человека, которому реально простили все его грехи за двадцать лет жизни. Солнечный свет стал другим. Он жил и согревал, ласкал лицо и руки, хотя день был на удивление холодным. Я мгновенно попал в другой мир. Мир, где нет вражды и ненависти, лжи и зависти, гордости и растления. Это была чистой воды мистика. Меньше чем через месяц это состояние плавно перешло в другое. Мне наконец-то назначали встречу в Верховном Совете РФ.
Иди и убивай
Сентябрь 1993 года. С того дня, как я придумал прогнозирование, прошло долгих восемь лет. За моей спиной личная теория успешно перешла в общественную практику. А я оставался в полном неведении о том, что лоха просто развели.
Чтобы попасть в ФСБ, переехал в Россию, прописался и устроился на работу. Но всё было тщетно. Иваново не Таганрог. Крошечного бюджетного пирога ивановского ФСБ катастрофически не хватало на всех. Остался последний вариант — сидеть в библиотеке и искать законодательную дверь в профессию.
Наш институтский преподаватель права неустанно повторял нам, что законы надо читать и изучать в оригинале. Оригинал — это «Ведомости» Верховного Совета РФ. Неожиданно от кип брошюр повеяло таким холодом, что мои волосы встали дыбом.
Законы и постановления, принятые ВС РФ по секретным видам деятельности, отправляли в резерв, на пенсию, сокращали в «связи с перепрофилированием основных видов деятельности» людей с первоклассным опытом работы. Такого безумия, полного паралича власти не было и в марте 1917 года. Над страной глумились тридцатипятилетние мальчишки, успешно завербованные западными спецслужбами в конце восьмидесятых. Захлопнув последний закон, я знал, что делать.
Уже не помню, где и как отыскались номера телефонов ВС и конкретные фамилии сидельцев в Комитетах, но первый человек, поднявший трубку, был Степашин. Выслушав в чём дело, поинтересовался, откуда я звоню.
— С Ивановской области, — ответил я.
— А, — радостно подвёл итог всему разговору председатель комитета по обороне и безопасности, — так вам нужно обратиться к моему заместителю, Большакову Борису Терентьевичу, он ваш земляк.
И, продиктовав два его рабочих телефона, распрощался. Звоню Большакову. Объясняю, почему я свалился ему на голову. К моему удивлению, он назначает мне точный день приёма в Белом доме.
— А как я к вам попаду? — спрашиваю.
— Зайдёте в третий подъезд, вход свободный, наберёте с внутреннего телефона номер, я выпишу вам пропуск. Пропуск на входе покажете дежурному, он сделает отметку и скажет, куда идти. Всё. До свидания.
Ошеломлённый от такого поворота дела, кладу трубку. Неужто удача постучалась мне в дверь?
Ровно через пять дней я сижу в его кабинете на одиннадцатом этаже, даже не подозревая, что через месяц именно по верхним этажам будут бить танки «первого президента» России.
Объясняю, почему не прошёл медкомиссию и прошу рассмотреть саму суть дела заново. Показываю ему заявление и пожелтевшие листки «Об основах российской ментальности». Он пробегает глазами заявление и начинает читать «записки сумасшедшего», как назвала их женщина, печатавшая с черновика, не переставая при этом пить кофе. Но вот прочитан первый лист и кофе «кончилось».
На моих глазах произошло невероятное. Полковнику ФСБ и депутату Верховного Совета стало интересно. Я смотрел в окно, на пасмурную Москву и ждал, когда он закончит читать «бред и гадость, чушь и кошмар». Бедная женщина плевалась, набирая непонятные ей слова.
— Олег Степанович. Вы нам подходите. Минутку, я позвоню в Иваново, прикажу, чтобы ваше дело было пересмотрено.
Теперь уже я с интересом смотрю на Бориса Терентьевича. Рука Большакова снимает трубку прямого телефона и через минуту начальнику Управления СБ по Ивановской области «стало хорошо». Сделав одно дело, он обратился ко мне:
— Конечно, если бы вы просто хотели служить, в приёмной на Лубянке целый список вакансий.
Перебиваю.
— Был там в июле. Норильск, Магадан, районы Крайнего Севера, Дальний Восток. И никаких ограничений по глазам. Предлагают выбрать, что подходит. Даже переучиваться не надо, пиши заявление и в бой.
— Всё дело в том, что то, чем вы хотите заниматься, отнесено к правительственным секретным подразделениям. Это власть. Медкомиссия будет носить формальный характер, если согласитесь на три года крови.
Вот облом! О таком я слышу впервые. Три года чего? Горячих точек, криминала, чьей крови? Моей? Чужой? Вопросительно гляжу на офицера. Мои глаза просят пояснения.
— Олег Степанович, мы должны быть в вас уверены. Три года это минимум. Я бы мог сказать больше. Пять лет. А некоторые проходят ещё больше.
Наступила гнетущая пауза. Видя мое замешательство, замешательство человека, который никогда никого в жизни не избил, не покалечил, не говоря уже о более страшном, полковник ФСБ продолжил.
— Понимаю, — смягчаясь, сказал он. — Сразу трудно сделать выбор. Если бы вы нам не подходили, никакого предложения сделано не было. Надумаете, дайте знать мне лично. Если меня здесь не будет, звоните ко мне домой. Даже если трубку поднимет моя жена, говорите ей всё. Вот мой домашний адрес в Иваново, на выходных я всегда там, и домашний телефон. Да, и если вам нужна будет помощь, звоните, чем можем, тем и поможем.
С этими словами он протянул мне служебный пропуск и я вышел за дверь, унося конкретное предложение от Большакова. Стать убийцей на три года. Так или иначе, он неплохой психолог. За пять минут вычислил моё слабое место и надавил изо всей силы. «Мы все его проходили», — сказал, меняясь в лице, депутат последнего ВС. Все?
Похожая практика есть в Великобритании. Это агенты секретной службы с правом на убийство. Агент с двумя нулями. Эк меня оценили. Но я не Бонд, ей-ей. С огневой подготовкой я всегда был не в ладах. С пистолета не стрелял, кроме травматического «Стрижа», автомат ой как не любил. Но однажды меня понесло: на уроке НВП перебил из винтовки проволоку, на которой висели мишени, да так, что натянутая струна, лопнув, разбила вдребезги лампочку и воцарилась темень. Под хохот приятелей и жуткий мат учителя НВП майора Реутова мы уходили домой задолго до звонка. Или я ошибаюсь? Всё проще. Три года горячек точек?
По военной разведке (ГРУ) Верховный Совет Российской Федерации за два года не принял ни одного закона или постановления, директивно сокращающее финансирование этого ведомства или какие-либо ущемления военных разведчиков законодательного характера. «Реформам» подвергся, прежде всего, политический сыск, а все решения по финансированию ГРУ, финансовая отчётность проходила в закрытом режиме парламентских слушаний, что и указывалось в Ведомостях ВС.
Юродивые
После приёма с горя купил два мороженых в глазури и поехал на Тверской. В здании Почтамта «международные» переговоры были очень дешёвыми. Заказал Мариуполь и вышел на овальной формы площадку. Место было не простое. Напротив перед переходом располагалась «остановка» для московских школьниц, после уроков подрабатывавших своим телом. Отсюда их увозили в притоны для кавказцев. Стою, смотрю, останавливается машина. Чёрный называет цену, девочка кивает и садится в машину. Об этих «остановках» прекрасно знала вся московская милиция, но проходила мимо.
В это время по лестнице на смотровую площадку неторопливо поднимается необычно одетый мужик. Поверх белоснежной сорочки интеллигента на нём ватник чёрного цвета. Он останавливается напротив меня. Прошла минута и того начинает трясти от неописуемой боли. Судорожно срывает с себя одежду: летит ватник, рвутся с мясом пуговицы на рубашке, скидываются портки. Он не успел даже сесть на корточки по нужде, как с него полилось. Опорожнился прямо на площадку. Лицо этого мученика стало белым как снег.
Напротив меня стоит совершенно голый мужик. Под ним куча. До Кремля десять минут ходьбы. Спустя минуту появляется милиционер. Хватает того молча за локоть и куда-то уводит. Голый босой мужик покорно идёт с ним. От увиденного я ещё долго не мог прийти в себя.
Прошло шесть лет и такая же кошмарная боль с такими же последствиями обрушилась на меня в ночь на рождество 1999 года. Называется эта мука «афонская болезнь». Но я не монах. Такая редкая напасть может коснуться и обычного человека, если найдётся умелец, знающий как «предать сатане во измождение плоти».
Вернувшись в посёлок, получил нагоняй от местного ФСБ. Те позвонили в школу и приказали «поставить на место зарвавшегося учителя». Травля не травля, а жить стало тяжелее. Мой директор, следуя «директивным указаниям» руководства ФСБ по Ивановской области, просто клал мои заявления на переаттестацию под сукно без кавычек и на моих глазах. Через год я стал умирать от хронического недоедания, а временами просто от голода.
Но новая власть в лице Ельцина не давала этим ребятам развернуться по полной. Приходилось мстить исподтишка. А ещё через месяц, приехавшая за остатками телёнка сестра, узнав, как я съездил в город-герой Москву, рассказала мне «про прогнозирование» следующее.
— Вон у нашей (назвала фамилию) знакомой дочь вышла замуж за парня. Он в Ивановском ФСБ этим самым прогнозированием занимается. Живёт не пыльно. С утра газетки и журналы перелистывает, карандашиком чиркает, таблицы разные заполняет. Раз в месяц на стрельбище за город выезжает и получку вовремя получает. Работа спокойная. Из кабинета не выходит.
Услышав, как легко стать «прогнозистом» ФСБ в Иваново, спросил:
— И как ему такое удалось?
— А у него там лапа есть волосатая. Взяли без всяких яких. Чего добру пропадать, своего пристроим.
От её слов мне снова стало не по себе. Сколько трудов и всё напрасно! Большаков просто развёл меня. Очередная кидалова. Три года. Нет руки. А раз нет, сучи ножками. Но и это не было точкой в той восьмилетней истории.
В феврале 1997-го, придя с работы, включил только купленный корейский телик. «Вести» выплёвывают в меня короткое сообщение. В Москве раскрыта организация правого анархистского толка числом до ста человек. Задержаны, ведётся следствие.
Я сразу вспомнил, как послал на Лубянку в девяносто третьем те восемь листиков, так поразившие Большакова. Именно на это время было поставлено появление анархистских организаций в Москве численностью до ста человек. Почитали, посмеялись, подождали, поискали и без особого труда руками наивного учителя выписали себе очередное повышение.
Последнее, о чём я писал в своей записке (декабрь 1992) — требования федерализации Сибири и начало распада государства пришлись на лето четырнадцатого года. Но об этих реальных процессах СМИ России молчали как рыбы.
Валечка Тихомирова
Это удивительно тихий и кроткий ребёнок тринадцати лет от роду был любимицей всех без исключения учителей средней школы Колобова. За что её любили? За кристально чистый родник живой души, редкостный в эпоху русской «Santa-Barbara», прокладок «Carefree» и водки «Zver». Слабенькая и худенькая Валя не отличалась крепким здоровьем, не блистала способностями, но в её темных глазах жила такая доброта и сердечность, что не любить её было просто невозможно.
В тот злополучный декабрьский день шёл обычный урок физкультуры. Нужно было сделать по очереди, на оценку, выход на козле. Называется он «опорный прыжок». Прыгнула и Валя. Раздался сухой треск, и ученица оказалась на полу. Лицо, всегда бледное от хронического недоедания, после болевого шока буквально омертвело и стало запредельно белого, мучного цвета. Спортивный зал, наполненный учениками, притих и впал в оцепенение.
Подхваченная на руки оторопевшим учителем, она не издавала ни единого звука.
— Сейчас, Валенька, сейчас, — бормотал Сергей Борисович Шаров, обалдело глядя на висевшие, как перчатки, кисти рук.
Лучевые кости, не выдержав нагрузки, с хрустом треснули и теперь окровавленными остриями торчали перед глазами ребёнка. И только сухожилия удерживали на весу части рук и кисти мученицы.
Крепче прижав к себе Валентину, Шаров раздетым вылетел на мороз и прямиком побежал к поселковой больнице.
— Сейчас, Валенька, сейчас, — продолжал повторять одну и ту же фразу плачущий на бегу Шаров.
Появление учителя физкультуры с искалеченной девочкой в приёмном отделении обдало волной ужаса много чего повидавших врачей. Ученицу тут же отправили скорой в районную больницу — операция, гипс.
— Валечка, руки болят? — месяц спустя спросил девочку, сидевшую на первой парте с загипсованными по локоть руками.
— Нет, Олег Степанович. Они зажили и совсем не болят, — своим ласковым голосом ответил мне этот кроткий ангел.
— Как много вы получаете, — однажды сказала Валя, глядя на пачку вконец обесценившихся денег в моей руке, — Сколько же шоколадок можно купить на эти деньжищи?
Перехватив её голодный взгляд, только и сказал:
— Валь, посиди здесь минутку, не все ещё собрались на кружок, хорошо?
А сам кубарем, через три ступеньки, скатился на первый этаж, в столовую, где эти шоколадки «активно» продавались с жуткой наценкой.
— Держи, Валь. У меня как раз одна завалялась, — говорю ей, — И прячь скорее в портфель, сейчас остальные придут, начнём крутить диафильмы.
Вскоре и я разболелся от постоянных стрессов и недоедания, хотя и работал на полторы ставки. После третьей госпитализации, не дождавшись получения российского гражданства (представление было назначено на 19 июля 1995 года), уехал домой.
Теперь все новости из Колобова я узнавал от своей тёти, Ангелины Фёдоровны. Лето 1996 года в посёлке выдалось особенно голодным. Фабрика по три месяца стояла, заказов не было, и талант её директора Осипова заключать контракты то в Венгрии, а то ещё дальше, дал осечку. В конце августа к Ангелине Фёдоровне пришла с дальнего конца посёлка её знакомая, мать двоих детей. Не удержав слёзы, расплакалась и попросила взаймы стакан сахарного песка.
— Дети хотят сладкого, дома ни копейки. Залезли оба в силосную яму, отжали силос и стали есть. Я как увидала, закричала: «Что ж вы творите? Это только скотина ест». А они глядят на меня снизу и кричат: «Мама, оно сладкое. Мы сладкого хотим».
У меня, пишет Ангелина Фёдоровна, волосы на голове дыбом встали от такого. Схватила с полки банку варенья, насыпала ей сахара и говорю:
— Что ты, это же детям. Бери так. У нас его много. Геннадий (муж) не ест, а у меня диабет, всё на ксилите. Бери.
Так описывала повседневную жизнь фабричного посёлка моя добрейшая тётя.
1994
В 1993 году среди насельников быстро возрождающегося Ш-кого монастыря стали закипать споры — на кого, прежде всего, обратить взоры православных миссионеров? На взрослых, молодёжь, детей? Старики вылетели из списка первыми — как только они видели монаха в кирзовых ботфортах, рожи их выгибало дугой.
Может быть, поэтому скоро в монастыре появилась пара подростков. Их привезла на перевоспитание предпринимательница из областного центра. Разумеется, не безвозмездно. Она подала за них на год несколько сот долларов и дети прекрасно об этом знали.
С самого начала воспитательная процедура не заладилась. Деткам, привыкшим к бодуну и травке, было от чего рёхаться каждый день. Очень ранний подъём, без курева, без разогрева и даже пивка, трудотерапия под видом какого-то послушания то в поле, то ещё дальше.
Кончилась вся эта затея с наступлением очередного ледникового периода губернского масштаба. Дождь со снегом и ледком подтолкнул подростков на побег из стен гостеприимного монастыря. Но какой побег без копейки денег. Чужого нам не надо — отдайте мамино. На этой мажорно-героической ноте их и застукали. Поскольку не спускали глаз.
Всё произошло в считанные мгновения. Нет ничего стремительнее падения монаха. А последствия падения зачастую преследуют его до конца дней.
Как рассказали мне послушники, подростков выволокли на тесный монастырский двор и забили кирзой. Той самой, о которой сказал мне Господь. Пять-шесть монахов во главе с наместником в дорогих туфлях за семь-восемь минут стали уголовниками. Сын предпринимательницы умер сразу. Друг стал полным калекой. И даже не знаю, жив ли он сейчас. Они просили пощады, но их никто не услышал.
У этих бесконечных монастырских историй кровавые концы всегда заботливо утоплены в воду. После щедрой мзды освидетельствование милиции установило самоубийство одного из двух воспитанников. Мол, между ними вспыхнула ссора, один избил другого, тот пошёл и повесился. Недосмотрели. Квалификация уголовного преступления меняется на административное правонарушение.
В первые годы монастыря сбоку келий вырос уютный домик для гостей. Содом и Гоморра шли бок о бок с монастырской размеренной жизнью. В том домике многие дела улаживались подвигами местного начальства, терзавших проигранных в карты заезжих красоток и подставленных кем-то девчонок из близлежащего нищего городка. Так у монастыря появилась земля: угодья, лес, река, пасека... Вскоре селян перестали пускать на берег реки Молохты, а когда те возмущались, спускали псов.
Монахов в тот дом не пускали. Они озоровали ночью по селу, когда мужики сутками пропадали в поле. Приехав в гости, наслушался воплей и стонов от молодых соседок родни. К тем ломились среди ночи, задрав рясы и выставив половой орган на всеобщее обозрение.
— Хочу тебя!
— Я думала, муж с посевной приехал. Открыла на стук, а на пороге стоит бородатый мужик, рясу задрал, без штанов, одни сапоги. Я от ужаса как заору да на дверь навалилась. Хорошо, муж цепочку на дверь поставил, а так бы изнасиловал прямо на крыльце. Насилу заперла.
Так незаметно пришёл и мой черёд. Что может выйти, если безголовый прихожанин задаст свой каверзный вопрос точно такому же безголовому «духовнику новоявленного монастыря»? А вот что.
— Отец Варфоломей! Как к этому относиться? — чтобы привлечь внимание своего духовника, задал вопрос настоятелю собора близлежащего городка.
— Был выпускной вечер в моем университете. Третье июля девяносто второго года. Назвали мою фамилию получать диплом, мои дружки запели: «Боже, царя храни!» Как к этому относиться? — повторил вопрос.
На моих глазах с отцом настоятелем произошла разительная перемена. О, каких только мыслей и эмоций не выражало лицо настоятеля! «Царь? Не царь? Самозванец? Помазанник Божий? Душевнобольной? Наследник царского престола? Проходимец и аферист? Все вместе взятое? Ой, ой, не знаю»!
Противоречивые чувства сменяли одно другим — постриженик Сергиевой лавры оценивал полученную информацию по единственно известному ему критерию «можно сдать, нельзя — исповедь». И когда иеромонах, наконец, понял, что таинство исповеди нас не связывает, придушенно-смиренным тоном выдал.
— Монархия, царь даются свыше волею Божией. Это дело не человеческое, а Божие. Этой темы не касайтесь, без вас разберутся.
Разобрались. Спустя девять месяцев, на Хэллоуин 1994 года, одним здоровым человеком стало меньше. Навалилась такая слабость, что руку протянуть к стакану с водой не было сил. Через месяц первая срочная госпитализация. «Язва» при полном отсутствии язв. Врач на эндоскопии желудка констатировал:
— Стенки желудка и двенадцатиперстной кишки сморщены, гиперемия, спазм нижнего и верхнего сфинктера, тёмные пятна и эрозии по всей площади стенок кишки.
На церковном языке это называется «предать сатане во измождение плоти». Иными словами, священник, данной ему властью над бесами, может наслать их на кого угодно и когда угодно. И никто и никогда не сможет доказать, что тот или иной служитель Божий сделал нечто подобное из репертуара апостола Павла. Тот проделывал и писал об этом, не стесняясь никого (1 Кор. 5: 1–18; 1 Тим. 1: 18–20; Деян. 5: 1–11).
Праведной жизни отец Иоанн Крестьянкин очень точно выразился по этому парадоксу духовной жизни новорусских общежительных монастырей: «Да какие вы монахи. Вы просто хорошие ребята». Хорошие до тех пор, пока не прикоснутся к тебе.
Спусковым крючком превращения в калеку послужили похороны моей бабки, а точнее жуткий стресс от горя и нищеты. Но до этого произошла ещё цепь событий, без которых казнь египетская не имела бы место.
Александров
День Святого Духа 20 июня 1994 года
И не попасть бы мне в отчину Ивана Грозного, если бы в пять утра меня не подняла к телефону мама. Утро началось с промывки мозгов.
— Чего ты сидишь в этом Колобово? Рассчитывайся и уезжай! Нечего там делать.
Пришлось исполнять приказ в точности и искать работу, которой на июнь 1994-го в России не было. Как и не было денег на поездки по соседним областям. Пришлось продавать единственный кассетник за 70 тысяч (45 $). Его тотчас купили.
В Александрове мне предложили работу в милиции. Участковым или инспектором по делам несовершеннолетних. На выбор. Двадцатого июня съездил сначала в Балакирево, затем в районное управление. Брали там и там. Квартира в течение года. Но душа к этому не лежала. Видя это, мне дали месяц. Подумать и рассчитаться со школой.
В начале одиннадцатого вернулся на вокзал. Впереди был целый день. Поезд на Иваново в полночь. Чтобы не одуреть от сидения в незнакомом городке, взял с собой книгу. Книга была странноватая. Протоиерей Сергий (Булгаков) «Апокалипсис Иоанна», 1944 год. Священник взялся за толкование «Апокалипсиса» Иоанна Богослова, любимого ученика Христа. Для обоих это последняя книга. Спустя полвека толкование парижского священника попало мне в руки.
К этому времени я разобрался с половиной писанины и меня занимал только один вопрос. Он на самом деле что-то видел или его мама в детстве уронила? Ещё в 1984 году, пытаясь понять последнюю книгу Библии, прочёл её восемнадцать раз. И всё равно абсолютно ничего не понял. Всадники, ангелы, животные-мутанты, печати и чаши гнева, эпидемии и землетрясения. Очень странные видения посещали девственника в конце его дней.
Ломая голову над страницами Булгакова, не заметил, что возле меня появилась попутчица. В этот вокзальный угол перед буфетом и милицией люди почти не заходили. Буфет был похож на милицию, милиция на буфет. Рядом одиноко стоящая вокзальная скамейка, на которой сидят сельский учитель и женщина лет шестидесяти.
Не долго думая, она вынула из хозяйственной сумки тоненькую книжку и ушла в неё с головой. Прошло минут сорок. Не обращаясь ни к кому, она оторвалась от книги и с восхищением произнесла:
— Ах! Какая книга!
Было видно, что женщина в совершенном восторге от «вокзального» чтива. Оторвавшись от «Апокалипсиса Иоанна», поглядел на женщину и перевернул книгу в её руках. На обложке виды Афона. Архимандрит Иерофей (Влахос) «Одна ночь на горе Святой Афон». 1993 год.
— Ах! Какая книга! — повторила женщина. — Оторваться невозможно.
Поняв, что мне предлагают взглянуть, отложил свою в сторону, беру и листаю. Книга о Иисусовой молитве, точнее, о плодах Иисусовой молитвы. Женщина приподнимает Сергия Булгакова и читает название. В это время я смотрел ей в глаза.
— А, — с жестом разочарования откладывает томик в сторону.
Интерес потух. Отметил полное отсутствие осуждения горемычного философа. Карие глаза женщины остались совершенно спокойными, хотя тему книги она знала много лучше его.
Мы разговорились. Женщина оказалась в таком же положении, что и я. В городе проездом, до поезда в Ярославль еще семь часов. Рассказал женщине, что ищу работу и о том, что духовник буквально насилует меня, заставляя ехать к отцу Науму (Байбародину). А я у него никогда не был.
— Он сейчас здесь, в Александрове. В женском монастыре. Его назначили духовником монахинь. Он к ним иногда ездит. Знаете, где женский монастырь?
— Нет.
— Это недалеко отсюда, за кольцом.
Было видно, что женщина, разговаривая со мной на вокзале, просто увидела отца Наума в монастыре и сказала мне об этом так же, как не читав никогда книгу Булгакова, увидела сразу все её изъяны и заблуждения, ставшие сотнями страниц книжной ахинеи.
Особо выбирать в зале ожидания нечего. Говорить не хочется. Снова открываем книги. Я свою, она свою. Время идёт и мне захотелось есть. Достаю из сумки пакет. Раскрываю. В нём приличный кусок торта из блинов, смазанных заварным кремом. По нищете учительской, больше приготовить в дорогу было нечего.
Предлагаю попутчице. Она, взглянув на угощение, отказывается. В её глазах снова промелькнуло лёгкое пренебрежение. Отмечаю, что она видит не торт, а то, как и из чего его делали. Мгновенно женщина увидела сущность предложенного. Это невозможно для обычной пенсионерки. Та хотя бы спросит, как и из чего я его делал?
В ответ, чтобы не быть должной, она порылась в сумке и протягивает мне помидор. Двадцатое июня. Сто километров к северу от Москвы, а томат перезрелый, веса запредельного, грамм двести пятьдесят-триста, да ещё с едва заметной вмятиной на боку.
Теперь уже я смотрю на женщину внимательно. Нет в России, даже в столичных магазинах, таких помидор. Нет! Я южанин. На чахлой разнице Севера и щедрой спелости Юга вырос. Этот помидор ещё утром лежал на израильском базаре Хайфы, но скорее Иерусалима. Он оттуда. Спутать происхождение «фрукта» было невозможно.
Забыв обо всём, спрашиваю.
— Откуда такой помидор?
— Да у меня дачка под Ярославлем, вот уродились.
В такой ответ может поверить только идиот. С мая месяца по России шли ледяные дожди, кое-где с мокрым снегом. Восемь-десять градусов тепла. Да и сейчас на улице солнечный холод. Градусов шестнадцать.
— Простите, как Вас зовут.
— Мария.
— А отчество?
— Акимовна.
На вид вы не русская.
— Почему?
— Да у вас кожа как у итальянок в Сицилии.
Нисколько не смутившись, но помедлив, переваривая вопрос, поясняет.
— Мой муж был большим начальником в Средней Азии. Прожили там всю жизнь. Муж умер, я переехала сюда, загар так и остался.
— Матушка! И как Вас по мужу?
— Давыдова.
И сколько вам лет?
Красивая женщина ответила:
— Шестьдесят три.
Я доел свой кусок торта и снова открыл Булгакова. Но много не начитал. От изощрённых писаний отца Сергия на душе осталась только оскомина. Марья Акимовна, видя плоды такого чтения, говорит.
— Вот эта книга — так книга! Как хорошо он говорит. Нет ничего выше молитвы!
Я снова беру её книгу в руки. Но все рассуждения книжных персонажей о молитве для меня пустой звук. Наместник и духовник монастыря запретили насельникам и прихожанам монастырского подворья даже прикасаться к книгам о Иисусовой молитве. Причина: нет опытных наставников для умного делания, а раз так, это прямой путь к сумасшествию.
Чтобы как-то поддержать беседу, спросил:
— Матушка! Остались ли ещё где-нибудь старцы? Ну, такие, как в этой книге? Старец в каливе.
— Вот хороший монах архимандрит Алексий. Он наместник Даниловского монастыря. Как он боится и переживает, что придёт антихрист.
Тут матушка стала рассказывать мне об отце Алексии, ещё о ком-то. Посыпались десятки фамилий и имён прославленных и просто известных монахов. Она описывала их так, как может это сделать только собеседник, знавший их лично, не понаслышке. Одно-два слова про человека, и он в её рассказе оживал!
Как ездила по женским, только что открытым, монастырям. Об игуменьях и их доблестных подвигах. К сожалению, единственно кого помню сейчас по имени — архимандрит Алексий.
— Мыла посуду на кухне. Прибегает матушка игуменья. Глянула, не понравилось. Взяла и всё под ноги мне. Другая ошпарила кипятком на кухне. Не туда поставила кастрюли. По рукам били, за волосы таскали, одна пощечин надавала.
— Это где, матушка?
— На послушаниях. Кухня, трапезная.
Марья Акимовна говорила, а я глядел в её глаза. Снова всё это выглядело необычно. Она не осуждала их, а просто, доверившись мне, приоткрыла духовный уровень игумений. В глазах, и это удивляло, не было личной боли и обиды от пережитого. Такую чистоту сердца и состояние духовной простоты я видел впервые. Эта женщина, даже в помыслах, не осудила никого. Никогда! Она просто не знала, как это делается. Сейчас о таких православные говорят с пренебрежением: «Деревенщина»! Всеобщее ослепление «духовных» достигло последних границ.
В конце девяностых церковные хроники запестрят игуменьями этих монастырей с орденами и наградными крестами. Поднялись из руин! Ещё молодые женщины. Сиськи пятого размера и пудовые кулаки. Кровь с молоком и лёгкие улыбочки. Снимки на память с Патриархом.
Пройдёт ещё лет десять и тумаки со слёзами на глазах оживут в повествованиях многих, вернувшихся из паломничества по возрождённым русским монастырям. Правда, речь идёт не о «православных» экскурсиях на коммерческой основе в тридцать-сорок человек и не VIP-персонах, а одиночных паломниках. Вот тогда вся злоба бесовская и обрушивается на несчастных людей. И летят они избитые, ошпаренные, а то и покалеченные, из стен монастырских. А то и хуже. Люди просто пропадали. Без вести. Самые чистые из них.
Одного голого благословения на поездку мало. Без долгой молитвы и тайной милостыни одному в чужой и незнакомый монастырь лучше не соваться. Иначе бесы и за стенами обители найдут и соберут тех, кому убить легче, чем плюнуть.
Вдруг мой взгляд остановился на её руке. Беру тёплую ладонь в свою руку.
— Какой у Вас перстенёк, матушка!
И больше ни слова. Жду, что она скажет. Он скромный, потёртый, дешёвое серебро. Но именно такой я видел на выставке в Государственном музее изобразительных искусств им. А. С. Пушкина. Александрия, интервал первый век до нашей эры второй век нашей эры. Он словно с той выставки. Ему не меньше двадцати веков.
— Это мне подарил епископ Иерусалима.
Загар «Средней Азии», антикварный перстень из Александрии, простенький летний халатик без рукавов за советский четвертак, лёгкие шлёпки на босу ногу, книга о Иисусовой молитве, перезрелый помидор в приполярном русском лете и обширные знакомства со всеми подвижниками России. Всё это о женщине по имени Мария с отчеством Акимовна и фамилией Давыдова, тридцать первого года рождения, русской, жительницы Ярославской области.*
Мы ещё говорили об антихристе, последних временах, Марья Акимовна заплакала.
— Много русского народа погибнет.
Я утешал её, говоря о воскрешении Руси, о православном царе и его могучем царстве от Питера до Находки и от Таймыра до Кушки. Она ещё по-детски удивлялась.
— Откуда ты это всё знаешь?
Но время неумолимо шло вперёд. Объявили прибытие её поезда. Мы сходили в кассу. Матушка достала из хозяйственной сумки, какие шьют из импортных сахарных мешков, паспорт, купила билет и мы пошли к поезду. Было солнечно и холодно. Она взяла меня под руку и мы продефилировали по станционному перрону. Людей почти не было. Подали поезд. Я помог пожилой женщине подняться по отвесным ступенькам. Она встала в тамбуре напротив меня.
Не выдержав, машинально перекрестил её левой рукой (в правой была сумка). Она вздрогнула, в глазах промелькнул огонь, какой я видел тогда, когда говорил ей о Боге, Святом Духе, Петре и Павле. Поезд тронулся. День Святого Духа подходил к концу.
Дар Марии Акимовны
Прошла неделя после моего возвращения из Александрова. Я и не думал подавать на расчёт. Не было благословения. Впереди было целое лето. Жизнь на Александрове не заканчивается, думал я. Можно и повременить.
Спустя неделю собрался поискать книжки по городским церквям. Но до собора не дошёл. Мне не дала это сделать француженка нашей школы. Ещё весной она объявила на весь посёлок, что выходит за меня «замуж». Три тысячи жителей как ждали этого — кто падал со смеху, кто сразу онемел.
Выйдя из автобуса, она подождала с минуту и пошла следом. Оглянулся. О, Господи, управь! Мне только её не хватало. Сменив маршрут, направился в церковь на Мельничной.
Слава Богу, у неё хватило ума не заходить вместе со мной. Службы не было, но храм был открыт и свечной работал.
— Матушка! Покажите мне книги, — обратился к супруге благочинного.
Она кладёт на прилавок Ильина, Леонтьева и «Одна ночь на горе Святой Афон» в мягкой обложке. Последняя книга вернула меня в Александров. Перед глазами встала Марья Акимовна с такой же книжкой на коленках. Спросив, сколько всё это стоит, расплатился и вышел. Моей пассии не было. Хоть до автостанции дойду спокойно, а в Колобово спрячусь от наваждения в общежитии.
Прошло минут пять и в моём сердце стало звучать: «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя»! Сердце само стало проговаривать молитву афонских монахов. Я шёл, а молитва звучала без всякого моего участия.
Ну и дела! За спиной по пятам крадётся обезумевшая баба, а в сердце поселилась «умно-сердечная самодвижная (непрекращающаяся молитва, движимая Святым Духом». Во как. Я бы так и сказать не смог. Язык сломишь от такой зауми. Просто сердце молится само по себе. Вот и всё.
То, что это подарок моей попутчицы, нисколько не сомневался. Но хватило меня ровно на пятнадцать минут. Дар стал мне мешать. Я совсем не был готов к такому повороту событий. Ведь это же монашеское делание. Более того, оно мне было глубоко безразлично. А тут вдруг такое… Что же, теперь всю жизнь буду слышать, как сердце произносит «Господи, помилуй»? И днём и ночью, и в туалете и на уроках? А если жениться надумаешь? Прощай, эрекция! Жена тут же убежит.
Вдруг молитва ушла, как будто её никогда не было. Сердце вернулось к прямой своей обязанности — качать литры крови. На автостанции как ни в чём не бывало сел на скамейку и стал листать книги.
Любой монах, пытавшийся стяжать этот дар Пречистой, прочитав о таком отношении к её подарку, проклянёт изверга. Но даже миллиард в придачу не заставил бы меня остаться в таком состоянии. Это не моё. Не все способны смириться с «пропиской» Иисусовой молитвой и понести за это не просто искушения, а более страшное, изломанную жизнь, наконец.
Просто об этом не говорят. Выпихивают и превозносят всевозможные плюсы этого дара (книга Марьи Акимовны), а о минусах молчат как рыбы. Заикнись об этом и в тебя полетят проклятия из-за упущенной выгоды. Это расценивается адептами как очернение православия. Я предпочёл остаться таким, какой я есть. Просто теперь знал, что всё, о чём говорили между собой два монаха в книге Марьи Акимовны, правда, но только далеко не полная.
Господни поминки
В том страшном девяносто четвёртом умерла моя бабка Зинаида. Не только у нас, у всех жителей бывшего СССР сгорели личные сбережения. Её долгая болезнь забрала последние деньги в доме. Хоронить её было не на что. Когда я сказал об этом духовнику, лицо его приняло возвышенное выражение.
— Бог никогда не оставляет своих детей! Поезжайте. Всё управится!
Ему было бесполезно говорить, что сам сижу без копейки денег и придётся делать долги, а их нечем отдавать. Пришлось ехать.
Рассказ моей матери
Все дни перед смертью мама мучила меня только одним вопросом.
— Вера! Скажи, как ты будешь меня хоронить? Ну как?
И ещё просила.
— Вера! Только в полиэтилен меня не заворачивай, — зная, что денег нет даже на гроб.
В один из таких тягостных дней возвращаюсь с суток домой. За ночь не присела ни разу, ноги ватные. Дома умирающая. Отчаяние и безысходность. Рядом со мной поравнялась женщина лет сорока в тунике. Одета она как-то не современно, без польской синтетики чёрного цвета и босоножек на босу ногу.
Вдруг чувствую, эта женщина мне говорит мысленно: «Ты только веруй! Веруй»! Мама посмотрела на неё. В глазах незнакомки жила твёрдая уверенность, что всё будет хорошо.
Приехав, я расспросил маму, как выглядела та необычная женщина и по её описаниям вышла мать троих девочек, замученных на её глазах, София римская. Она часто помогает верующим, таким, кто не в состоянии найти средства на похороны.
Где-то в это время мать позвонила мне в Колобово и говорит:
— Бабка наша зависла. Ни туда ни сюда. Позвоночника распался, поворачиваю её сама, сил уже нет.
— Мам, так надо убить её! — говорю в ответ.
Она давно привыкла к моёй «своеобразной» лексике, как впоследствии её назовёт мой мариупольский духовник. Не удивившись, спрашивает.
— Как?
— Очень просто. Поговори с ней. Если согласится, пригласи священника, которому ты доверяешь. Скажи ей, что когда она будет исповедоваться, ты выйдешь на улицу. Дома тебя не будет. Иначе она так и будет лежать и лежать.
— А причастить?
— Если у неё постоянная рвота, ты должна просто сказать от этом священнику. Он всё будет решать сам. Ей не нужно поститься, она умирает, должна быть натощак и не пить воды.
— Да она уже рвёт водой!
— Скажи ему об этом.
Приехал священник. Мать ушла на улицу. Выходя после исповеди, отец Олег сказал.
— Очень хорошо исповедовалась. Она просто порадовала меня своей исповедью. Я её причастил. Если вырвет, рвоту не выливайте в унитаз. Её сжигают за алтарём, молитва покаянная читается, а мне крупно влетит.
Рвота началась только в час ночи. Мать собрала всё и поехала к батюшке. Услышав «новость», тот побелел.
— Во сколько была рвота?
— В час ночи.
— А, так это уже другой день. Грех, если в этот день до полуночи. Всё нормально, выливайте её.
Через сорок часов после причастия бабка умерла. Наш добрый знакомый, Анатолий, сразу приехал и сделал мерку. Ко дню похорон гроб был готов. Муж сотрудницы заказал автобус и помог с овощами. Сестра Нины Марковны помогла с памятником и его установкой.
Роддом словно ждал команды. И друзья и «враги», равнодушные и неравнодушные нанесли столько денег, что после поминок ещё осталось снеди «двенадцать полных коробов». Дальше это поветрие дошло до центрального рынка. И продавцы мяса отдавали самые лучшие куски за бесценок. Причём уступать их никто не просил. Завидев чёрные косынки, они твердили одну и ту же фразу.
— Надо, значит надо.
Повариха Екатерина, которая тоже готовила на поминках бесплатно, удивилась.
— Мы хорошо скупились. Нам все уступали и отдавали за полцены самое лучшее. Я никогда такого не видела, хотя скупалась на поминки десятки раз!
На отпевании я столкнусь лицом к лицу с человеком, который навсегда войдёт в мою жизнь и будет моим первым настоящим духовником тринадцать лет.
Вернувшись в Колобово, к моему удивлению получил материальную помощь. Она была равна сумме моего долга. Так Господь хоронил мою бабку, но и это ещё не всё.
Прошло пятнадцать лет. По благословению духовника я перешёл на другой приход. В том году день её смерти пришёлся на понедельник. Пришёл утром заказать панихиду, литургии в храме не было.
— Вера, напишите панихиду, — говорю женщине в свечном.
— Олег, ты где вчера был? Священник же на весь храм объявил, панихиды в понедельник не будет, владыка вызвал в Донецк.
Стою как убитый, не знаю, что сказать.
— Давай я позвоню своим в голубую церковь, там через десять минут начнётся панихида.
— Нет, это не то. Меня там нет. И куда это теперь? — достаю из пакета свежую икру.
— Давай сюда, мы её сами помянем.
— Лучше строителям. Бабка после заключения на мариупольских стройках работала, — возражаю Вере Васильевне.
Она ещё уговаривала меня заказать поминание в другом храме, но я окончательно расстроился.
— Бог не принял моей милостыни, не принял, — только и твердил, уходя из церкви.
Возвращаюсь домой по улице. Помянул, называется. Вдруг слышу, Господь коротко приказывает.
— Облачение, — и встаёт с престола.
Я уже входил в дом, как Сам Господь наш Иисус Христос, «иерей вовек по чину Мелхиседекову» (Пс. 109: 4) начал служить панихиду по рабе Божьей Зинаиде. Разогрев завтрак и заварив чай, ел, сидел и слушал, как Господь заканчивает панихиду по полному чину. Это состояние тихо звучащей над головой службы «со властью» не передать словами. От ужаса не знал куда деться. Почему-то достал семейный альбом и посмотрел на бабку.
Её глаза выражали точно такой же ужас.
— Бог! — только и произнесла она.
Схиархимандрит Наум и рать преподобного Сергия
После похорон в запасе оставалось два дня и я, наконец, решился ехать в Сергиеву лавру, чего с год добивался мой духовник.
И попал на отголоски главного праздника года — преставление преподобного Сергия, игумена Радонежского, всея России чудотворца (1392). Всенощная в Успенском соборе, неповторимые перекаты лаврского хора не то что прошли мимо меня, не задев сердца, а отодвинулись на задний план. Как и сама служба памяти апостола и евангелиста Иоанна Богослова. Того самого, о котором я читал на вокзале Александрова.
Я, ничего не зная о лаврских порядках, принялся искать отца Наума и найдя его на службе, попросил меня принять. Голубоглазый монах уставился на меня, как на турка и отодвинувшись к колонне, произнёс:
— Стой и молись.
На этом «приём» у Наума закончился.
Всенощная подошла к концу. Узнав, что в монастыре есть гостиница, отправился туда. Но сразу вышел — на лежаках не было свободного места. Точнее, они были. Но только для батюшек.
— И куда теперь? — спросил служку.
— Успенский собор, — торжественно объявил монах.
Да, умеет преподобный смирять мятущуюся плоть! Пришлось возвращаться обратно. Люди сидели кто, где смог найти себе место. Поглядев на «ловцов благодати», приметил, что некоторые ушлые бабы пригибались у солеи и нет их. Заглянул, а за ней как бы полка (солея имела форму ящика, поставленного на бок).
Увидев меня, бабы зашипели:
— Нам мужика здесь не хватало!
Но я их быстро урезонил.
— Где это видано, чтобы на солеи женщины своё хозяйство перед престолом выставляли напоказ?
И, не дожидаясь приглашения, лёг сбоку.
Утром после литургии собрался к Науму. Оказалось, у него есть приёмная рядом с собором. Иду туда. Народа порядком. Плавают как акулы в аквариуме. Ждут «старца». Стою. Смотрю на калитку. Время идёт. Служба закончилась. Но вот появляется архимандрит, равняется со мной. Недолго думая, задаю ему единственный вопрос, который меня волновал.
— В чём воля Божья?
Что тут произошло! Наум остановился, улыбнулся лучезарной улыбкой. Сделал лицо ангельское и говорит:
— Деточка! Приходи завтра.
Да будь ты здоров, дедушка! Десятого понедельник, мне на работу. Прощай, Иоанн Богослов! Ты никогда не вкалывал в русской школе на полторы ставки по восьмому разряду, иначе никакого Откровения тебе после девяноста лет не написать.
И я собрался уезжать. Долг превыше всего. Перекрестился на икону, подхватил чемоданы и вышел за лаврские ворота. Но, пройдя всего несколько метров, почувствовал, что впереди меня выросла стена. Из людей, одетых в схимнические одежды. Они стояли, выстроившись в непрерывную линию и молча молились. Сотни иноков лавры преподобного Сергия.
Делаю вид, что мне всё по барабану. Эка невидаль! Ведь на самом-то деле никого нет. Вокруг пусто. Только дети Сергия, болярина Варницкого, спустившиеся с небес. Чем ближе я приближался к невидимому строю, тем плотнее он делался. Пройдя метров пятнадцать от ворот, я со всего размаху врезался в чьё-то плечо. Этот человек у них был за главного и стоял он прямо на моём пути, посередине небесной линии.
Как только я врезал ему плечом, усилив удар сумками (знай наших), монах отлетел в сторону, строй раздвинулся и я прошёл сквозь них. Но вышел я из него в каком-то странном состоянии, близком к лёгкому помешательству. «Брусиловский» прорыв оказался с последствиями. Вместе с ледяным холодом ко мне что-то прицепилось. Это трудно передать словами. От такого непривычного ощущения я чуть не рёхнулся. Ведь не каждый же день ты сносишь с ног преподобного Сергия. Его при жизни никто не колотил (себе дороже выйдет), а уж сейчас подавно.
Дальше то, что я подцепил, прорываясь сквозь строй, заварило невообразимую кашу. Пришёл на станцию. Спросить не у кого. Вокзал пуст как после бомбёжки. На перроне нашёл девушку. Та в ответ на мой вопрос странно захохотала и показала мне совсем не тот поезд, который пёр совсем не в ту сторону. В итоге я поехал не в Александров, а в Москву. Пока сообразил, проехал несколько станций. Вышел. Уже не помню как, но попал я в город-ерой Киржачи.
Выбираясь из него, добрался до станции Покров (линия Петушки—Владимир) и попал под поезд, перебираясь через железнодорожные пути. После этого моё состояние стало близким к умопомешательству. Ну не бывает так в обычной жизни, не бывает! До сих пор помню перекошенные лица машинистов. Я едва успел подтянуться на платформе и через секунду на том месте прошёл состав, сердито гудя мне в спину.
В полумёртвом состоянии доехал до Ярославского вокзала и купил билет. Понимая, что всё случившееся расплата за непослушание неизвестно кому, всё равно твердил себе — я прав. Мне завтра на работу. Долг превыше всего! Я не имею права прогуливать!
На утро я был в Колобово. Директор школы аж подскочил с места, увидев меня.
— А мы вас, Олег Степанович, ждём завтра. Думали, вы не приедете. Сегодня уроки вам никто не ставил. Отдохните с дороги. А завтра в бой.
Вот так облом! Раздавленный случившимся, поплёлся в общежитие. Прошло ровно три недели. Первого ноября 1994 года преподаватель истории двадцати восьми лет от роду не смог встать с постели. Вопрос, адресованный самому себе в августе семьдесят девятого: «В чём смысл жизни», навалился на меня такой слабостью, что до стакана воды не мог дотянуться. Через месяц меня срочно госпитализировали. С подозрением на язву. А ещё через несколько лет я превратился в полного калеку.
Понимая, что согрешил, не согрешая, написал покаянное письмо схиархимандриту Науму. В день, когда монах прочитал его, на меня напала страшная икота. Зная, когда службы в лавре, смог без труда определить режим чтения писем монахом. Его ответные молитвы были только между службами.
Не я первый попал в ежовые рукавицы преподобного Сергия. За несколько лет до меня, находясь на экскурсии в лавре, попросил расслабления некий подполковник. На два года. И получил. «Евгений был сильный и спокойный человек, зачем беспокоить близких из-за ерунды, пройдёт. Но ему становилось все хуже. Болела голова, ломило суставы, тело горело. Он терпел, не обращался в медсанчасть, только думал: «Вот тебе и насморк». Он всегда болел только насморком. Еще через несколько дней Евгения нашли на полу в его кабинете без сознания. Когда он очнулся, то увидел белый потолок, потом огромные испуганные родные глаза — жена. Потянулся к ней — тела словно нет. «Что такое, — подумал он, — в чем дело, что это такое»? Но ни пошевелиться, ни встать он так и не смог. Сколько дней, сколько ночей пробыли они так вместе — он неподвижно лежал, а она — всегда рядом»?
Если верить рассказу, подполковник ровно через два года стал здоров и встал с постели. а мои мытарства только начинались. Я лишался самого главного, чем владеет человек — здоровья.
Патриаршие благословения
Не прошло и двух недель после возвращения из лавры, как мой духовник отец Варфоломей на отпусте сказал, чтобы я подождал его в библиотеке. Минут через десять входит Варфоломей и молча закрывает за собой дверь на ключ. Садится за круглый стол и вынимает из своего зашарпанного дипломата две книжки и кладёт их передо мной. Беру в руки. Двухтомник «Убийство Царской Семьи и Членов Дома Романовых на Урале» генерала Дитерихса Михаила Константиновича, автора Тобольского прорыва (1919), последней успешной наступательной операции белых в Сибири.
Книги, это чувствуется, далеко не простые. Издан сей опус в Женеве, 1956 год. Суперобложка. Эмиграция. «Э, да это книжечки покойного митрополита Никодима (Ротова). Того самого, который представился в приёмной Папы Римского. О чём долго скарбезничали московские батюшки, называя Никодима экуменистом и отступником», — подумалось при виде двухтомника. Но вслух не слова. Я не понимал, зачем, или правильнее, к чему, эта эмигрантская монография, да ещё бесстыдно спёртая у следователя Соколова?
— Внимательно прочитайте. Вам надо заняться этой темой. Это благословение Святейшего. И, самое главное — обо всём этом нельзя говорить. Никому и никогда.
— Время? На сколько вы даёте?
— Время не ограничиваю, читайте не торопясь. Книгу никому не показывать, в руки не давать. Читать, запираясь на ключ. Всё. С Богом.
Конспирация. Книгу я прочитал. Она мне не понравилась. Не моя специализация, причём устоявшаяся. Двадцатый век и средний палеолит, генезис возникновения тотемических верований и расстрел царской семьи — почувствуйте разницу. Любой историк, учившийся, а не купивший свой диплом, скажет: «Это абсурд, в двадцать восемь лет менять профиль научных исследований, да ещё с таким временным разрывом».
Вернул книгу Варфоломею и очень недовольный таким насилием, забыл обо всём. Но с этого дня всё, что относилось к Романовым, стало само идти в руки, появляясь неизвестно откуда. Книги, газетные заметки, журнальные статьи, словно их кто-то заказывал для меня. Монархии, современные и уже ставшие историей, где главными героями были родственники Ники и Алекс, оставались лежать забытым глянцем на подоконнике в моей аудитории. Очень скоро я знал наизусть, кто и в какой стране правит как монарх. Генеалогия и современная история жизни королевских семей стали фоном моего погружения в тему.
Потом станут появляться люди: внуки, внучки, правнучки тех, кто конвоировал и убивал несчастную царскую семью. Многих я узнавал по фотографиям и фамилиям. Их невозможно было спутать с обычными людьми. Все они, даже через несколько поколений, несли невидимую, но осязаемую печать цареубийц. Однажды они почувствуют меня и сами придут на встречу.
И посреди томящегося от летнего зноя Мариуполя я наяву услышу револьверные выстрелы и слова Янкеля Юровского: «Его величества больше нет». Его настоящие слова в момент расстрела. Эту минуту в подвале ипатьевского дома, в клубах совершенно реального, настоящего пороха, когда плечом к плечу соприкасался с чёрным фельдшером, видел мельчайшие морщинки на его лице, прищур его глаз, забыть весьма трудно.
Екатеринбург вошёл ко мне в дом тяжелой поступью разбитых солдатских сапог. И всё это помимо моей воли, силой благословения Святейшего. Материалы, которые днём с огнём не сыщешь в архивах, стали накапливаться в папках мариупольской квартиры. Криминальный материал по убийству царской семьи.
Очень странно всё это выглядело. Я никогда не принимал всерьёз это правление, даже и не знаю, как сказать — кого? Недальновидного полковника? Безвольного царя? Опустившего руки фаталиста? Примерного семьянина? Просто невезучего интеллигента, преданного и обманутого всеми, кроме своей семьи и десятка любивших его слуг? Всё вместе взятое плюс миллион фобий и безразличие ко всему, кроме своей семьи?
В университетах заучивались, прежде всего, клише, необходимые для сдачи экзамена. Единственным правдивым источником информации в те годы можно было считать фильм в дешёвой постановке Элема Климова «Агония» (1974). И только. До сих пор у меня в глазах стоит сцена отравления Григория Распутина.
На столике в подвале дворца князя Юсупова пирожные «Домино» с повидлом внутри по десять советских копеек, крашеная грузинским чаем № 36 вода вместо вина, квадратные рожи советских актёров с диагнозом алкогольной интоксикации, часы советских марок на руках — незабываемые впечатления.
1995
Второе благословение последовало в январе 1995 года. К этому времени Варфоломей тихо свалил в Иваново. Он не выдержал криминальной прозы июня девяносто четвёртого. Тогда из монастыря побежали многие. И мой второй духовник отец Феодосий. Духовный надзор за мной они передали дублёру, иеромонаху Савватию. Тот, исполняя волю вышестоящего начальства, гнал меня к Науму просить благословение на монашество. А я лежал пластом в предъязвенном состоянии в колобовской больнице.
Но монахам-аристократам, живущих на всём готовом, было плевать, есть ли у духовного чада деньги на билет в два конца, силы и здоровье, чтобы подняться и доехать до лавры преподобного Сергия. В итоге Савватий добился своего.
С пустыми карманами, в совершенно пустом вагоне поехал в лавру. Только так, не показывая никому учительского дна на Новый год, не покупая хоть какую-то снедь, можно было доехать к Науму. Кроме белых сухарей и вареной телятины, подаренной сердобольной учительницей, за душой у меня не было ничего.
Наум, как всегда, не принял. Спросил, что делать? Сказал в полголоса — к Борису. Это Гефсиманский скит, где когда-то старчествовал отец Варнава Гефсиманский (Василий Меркулов 1831–1906). Мне пришлось там остаться на четыре полных дня.
Народ, пользуясь праздниками, валил в скит с ночлегом, на исповедь и соборование у игумена Бориса. Ночью падали от усталости на матрасы прямо в храме. Соборовал и исповедовал игумен всегда один. Таково было послушание старцу, схиархимандриту Науму (Байбародину).
Это удивительное по духовной глубине действо происходило после вечерней, в небольшом помещении крестильной комнаты. Набивалось до семидесяти человек. Вначале была индивидуальная исповедь. Но что может принести на исповедь ослепший от телика и видика современный горожанин? Невнятное мычание: «Грешен (на), батюшка!». И всё.
Дальше грехи, один за одним, вытаскивал из души исповедуемого прозорливый монах. Я заметил, из-под епитрахили люди выползали красные, как вареные раки. Даже сизо-фиолетовые попадались. Наступил и мой черёд лезть под батюшкину епитрахиль.
— Ты с ней так делал?
— Делал.
— Кайся. А с полотенцем так делал?
— Да, делал…
— А так ты с ней спал? — спросил батюшка.
— Да, и ещё так и так делал, — стал вспоминать свои блудные достижения.
— Кайся.
— Каюсь, батюшка…
— Останься до завтра. Ещё раз исповедуйся и соборуйся. А после, если время останется, поговорим по душам.
Разрешительная молитва и очередной сизо-красный рак вываливается в круг. Теперь мне становится ясно — совершенно не случайно мы собраны провидением Божием в Гефсимании — блудники всевозможных мастей и оттенков. Никто из нас не думал получить такого обличения в совершенно забытых грехах.
Правда, не одних только прихожан вина в таком покаянии, но и приходского священства. «Блудили? Аборты делали? Мне не нужны от вас описания и подробности. Только грехи и число называйте. Сколько раз говорил: Блудил шесть (шестьсот) раз и всё — каюсь». В итоге вне исповеди остаются все грехи и извращения, которые делают или, вернее, проделывают между собой мужчины и женщины за страшно короткую жизнь.
«Вот это прозорливость!» — с восхищением подумал я. Ничего подобного, ни до, ни после Гефсимании, больше я не встречал. Если батюшка в обычном храме и видит что-то в исповедуемом на копейку, он сделает вид, что не видит, не слышит, слаб умом и древен телом. Поднимет епитрахиль и выгонит тебя вон. А вдогонку напутствует: «Живите благочестиво». Не объясняя, что «жить благочестиво» искусство из искусств, совершенство совершенств, подвиг подвигов и крест крестов человеческой жизни.
На другой день пытка повторилась: едва живой батюшка исповедовал ораву вновь прибывших. По его благословению остался и я. Вновь исповедь и маслособорование.
— Ну, теперь ты вроде чистый. — улыбнувшись, тихо сказал батюшка. — Давай, выкладывай, что у тебя на душе.
Вновь епитрахиль накрывает меня с головой. За десять минут выложил ему всё, кто я и зачем приехал, что мучает и все вопросы, что накопились в душе. Сказал, что монахи, — назвал их имена и заметил, что отец Борис увидел их и узнал в тот момент, когда назвал их по именам: одному передал поклон и привет (Варфоломею, постриженику Сергиевой лавры), другого просто увидел мысленно — хотят меня постричь. В ответ услышал:
— Очень высокие люди нашей церкви предлагают вам два варианта на выбор. Первый. Без пятилетнего искуса постричься в мантию. Второй. В три дня рукоположение в лавре — чтец, диакон, иерей. А как вы на это смотрите?
Молчу. Наконец, не выдерживаю и смеюсь в открытую. Нелепица.
— Мне смешно. Ну какой я монах или священник.
— Вы подумайте хорошенько Русская церковь очень редко кому-либо что-то предлагает. Скорее наоборот.
Собравшись, делаю решительный шаг и говорю:
— Можете хоть сейчас постригать или в батюшку рукополагать, если скажете, что на это есть прямая Божья воля.
— А причём тут воля Божья. Ты смотри на своё сердце, что оно хочет.
Тут я почувствовал какую-то странность во всём происходящем. Воля Божья и сердце человека — очень далеко отстоящие друг от друга понятия. Сам Господь сказал своим ученикам: «Из сердца человеческого исходят злые помыслы, прелюбодеяния, любодеяния, убийства, кражи, лихоимство, злоба, коварство, непотребство, завистливое око, богохульство, гордость, безумство, — всё это зло извнутрь исходит и оскверняет человека» (Марк. 7: 21–23). Выходит, смотреть там нечего. Бежать от такого сердца надо и волю Божью исполнять.
С изумлением отметил, батюшка, без всякого перехода, лгал. Лгал напропалую.
— А причём тут моё сердце?
Батюшка удивлённо остановился.
— Если вы не согласитесь, вас ждёт очень тяжёлая жизнь. Очень. Тогда для вас остаётся только Матрона.
Молча гляжу на него. Я вмиг понял, что меня ждёт. О Матроне же никогда не слышал. Молчу.
— Знаете её? На Даниловском кладбище, метро Тульская, могилка блаженной. Её вот-вот канонизируют. Когда будет плохо, поезжайте к ней. Там песочек дают, свечи. Она ваша до конца дней. Тут игумен остановился и продолжил.
— Вы должны приехать сюда до пятнадцатого марта (отречение государя; дата родилась только из доноса наместнику отца Варфоломея) и дать свой окончательный ответ — монашество или священство.
— Батюшка, — говорю я ему. — Ещё одно. Моя мама и я хочу жить в России, а здесь у нас ничего нет. Жить нам негде. Я в общежитии. Квартиру продавать, денег всё равно не хватит даже на развалину за городом. Что скажете?
— Квартиру продавать не благословляю. Там продадите, здесь получите бумаги вместо дома. Будете стоять на улице и на ночь глядя некуда будет идти. Прольёте море слёз и некому будет помочь. А если хотите, в России живите. Купите себе домик в деревне и живите.
— Батюшка! Да у нас нет ни копейки, на что мы купим этот дом?
— Что? Совсем нет?
— Совсем, батюшка. Я сюда чудом Божиим доехал, монахи трясут — езжай и всё тут. И если бы мать поездом не передала деньги с посылкой — обратно иди пешком.
— Это плохо.
Вижу, батюшка расстроился. Голову опустил низко и стал рыться в котомочке, стоявшей под ногами. А там книжки в переплётах роскошных, золотых, что-то ещё заманчивое. Ух, дух захватило, так захотелось чего-нибудь оттуда. Детства. Сказки. Счастья. Словом, запрещённое для православного. Наконец вынул. Огромных размеров апельсин.  Подаёт. А меня от боли тотчас скривило.
— Батюшка! Куда он мне. Я ведь после язвы. Вон, со мною только вареная телятина, подаренная сердобольной женщиной. Ем чёрствый белый хлеб и пресную телятину без соли. Больше ничего не могу.
Лицо добрейшего монаха в одну секунду стало несчастным.
— Прости. Я ведь не знал. Что же тебе подать? Вот, погоди.
И снова в котомку. «Ну, — думаю. — Сейчас мне что-нибудь хорошее, желанное подарит». А он вынимает маленькую, тонюсенькую брошюрку в десять листов на ржавой, неряшливой скрепке. «Неупиваемая чаша». Акафист в честь одноимённой иконы. Бесы, убогость, нищета.
— На. Это тебе. С Рождеством.
Моему разочарованию не было предела. Мне хотелось совсем не этого. Аж передёрнуло. Знал бы я тогда, что мне подал игумен Борис — проклял бы и жизнь свою. Такую свинью он мне подложил. «Расслабление и немощь до конца дней» называется та свинья.
— Спаси Бог.
А сам от расстройства чуть не плачу. Деваться некуда, от державы-апельсина под контролем Московской Патриархии отказался, книгу не получил — бери, что дают — расслабление и бесов.
Чудо с подносом (1995)
Пятнадцатое марта выскользнуло из моих рук, как тот апельсин. Бог рассудил иначе. Девятого меня вновь положили с язвой в Колобовскую больницу.
Монахов чужое горе не остановило. И, чтобы их рук не было видно, гнали и гнали к отцу Науму (Байбародину) за «благословением». В одну из таких поездок решил осмотреться в той загородке, где «принимал» отец Наум. Сбоку от крытого навесом входа в его приёмную была ещё одна дверь.
Туда внезапно выстроилась приличная очередь. К моему удивлению, она спокойно и достаточно быстро убывала. Посетители входили к нему и довольные выходили. Это принимал людей схиархимандрит Георгий (сейчас на покое).
Отец Георгий не гонял приезжих от двери к двери, как это было заведено у его коллеги. Так отец Наум «воцерковлял» несчастных, наказывая их за то, что не идут на службу, а месяцами толкутся под его дверью. Ему помогала в этом настоящая блаженная. Звали её Лидочка. Одноглазую старуху ненавидели сидельцы Наума. Звали её «злой старухой».
— Вон, смотри! Опять эта дура людей верёвкой обвязывает. Натянет её и говорит всем: здесь ходить нельзя! — жаловалась одна женщина другой.
Прошло полгода. Я окончательно развалился от язвенной болезни с гнойным пиелонефритом и едва стоял на ногах от 38-градусной температуры. Но духовник отец Савватий (Перепёлкин) упорно гнал меня в энный раз к отцу Науму за благословением на постриг. Заняв под отпускные деньги на билет, поехал в лавру преподобного Сергия.
Но и на этот раз всё было по-старому. После службы, которую возглавил Святейший, отец Наум меня не принял, а приём был. Найдя лавку поудобнее, лёг на неё и до вечерней больше не вставал, хотя служки упорно пытались поднять меня и выставить за ограду приёмной отца Наума.
На вечерней мировал отец Георгий. Понимая, что завтра мне надо быть на работе, прошу у него благословение в дорогу.
Кисточка батюшки Георгия застывает в руке.
— Деточка, останьтесь, — ответил мне старенький архимандрит.
— Не могу батюшка, — и объясняю, в чём дело.
А дело проще простого: нищего и больного учителя погнали в лавру, а у того нет денег даже на билет и корку чёрствого хлеба.
— Благословите в дорогу, я на ногах не могу стоять.
Смотрю, на глазах батюшки выступили слёзы. Он благословляет меня уезжать из сказочной благодати лавры преподобного Сергия.
Приехал на вокзал города Александрова. Понедельник, но билетов до Иваново нет и в помине. Занял очередь и стал ждать поезда.
Двенадцать ночи. Объявляют прибытие ивановского поезда. У окна кассы стоят два человека — я и опоздавший на «колхозник» мужчина.
Из окна кассы раздаётся:
— Билетов на проходящий нет.
Осталось десять минут. Как стоял, так и стою. Мне утром на работу. Вдруг со стороны перрона открывается массивная входная дверь и к кассе быстрым шагом направляется мужчина. Не обращая на нас никого внимания, протягивает в кассу серебряный поднос. Поднос явно не с вокзального буфета города Александрова, а скорее из какого-то дворца.
На подносе лежат две, туго свёрнутые трубочки. Мертвенного вида инженер путей сообщения говорит кассиру:
— Два билета в плацкартный вагон до Иванова.
Меня как громом поразило. Ещё минуту назад никаких билетов не было вовсе. Я уставился на этого «инженера» с антикварным серебром в руках. Сталинский мундир с пуговицами и стоячим воротничком тридцатых годов. Белые перчатки на руках. Фуражка с непонятной кокардой. Так только в кино одеваются, а не на русских замызганных станциях.
Но дальше пришлось совать в окошко кассы деньги за билет. Краем глаза отметил безукоризненную выправку подателя билетов. Лицо без особых примет, белое как мука, без малейших признаков жизни. Не на чем остановить взгляд или за что-нибудь зацепиться. Это видимость лица, а не лицо живого человека.
Пока я чухался, человек с подносом исчез за входной дверью. Расплатившись за билет, побежал вслед. Но на перроне никого не было. Он просто исчез. Ангел, посланный схиархимандритом Георгием.
Поезд сделал последний гудок. Я вошёл в вагон. Билет оказался настолько дешёвым, что мне хватило денег на завтрак в Иваново.
Впоследствии я очень жалел, что не поговорил с этим пастырем. Потратил год на бесполезные поездки к Науму, а благодать была рядом. Нужно было только сделать шаг в сторону от лжедуховников.
Уезжать, несмотря на третью, самую тяжёлую за год госпитализацию, не хотелось. Но дальше произошло то, чего я меньше всего ожидал. Вызвав меня на осмотр, главный районный уролог города Шуи сделал мне решительное предупреждение.
— Если инфекция не будет подавлена, температура не спадёт, возьму вас к себе, в свою палату. Это что же за извращение, не спать совсем с женщинами. Что это за дурь, отказывать себе в удовольствии. Это ненормальность. Я вас от этого вылечу. Навсегда. У меня есть две чистенькие, хорошенькие сестрички. Оля и Лена. С первого июля они займутся вашим лечением. Оля будет спать с вами днём, а Лена ночью. Я эту дурь из вас вышибу. Будете пахать на них, как миленький. Вся инфекция выйдет за десять дней.
Выслушав молча маститого эскулапа, ждать «урологической трахалки» по-шуйски не стал. Первого июля поезд «Москва—Мариуполь» привёз меня домой. Ловушка захлопнулась.
В поезде мне пришлось ехать с профессиональной тувинской гадалкой. Она, глядя на мою крайнюю нищету, всё хотела меня покормить. Но, получив отказ, предложила кинуть карты. Когда я и от этого отказался, сказала, что деньги с меня не возьмёт.
Мотаю головой, мол, нет, не нужно. Помолчав, сказала, что едет в Мариуполь хорошо заработать. Пригласили жёны директоров металлургических заводов. Очень хорошо платят, на деньги не смотрят, хотят знать всё своё будущее. Вдали показались трубы двух главных кочегарок, мариупольских «Ильича» и «Азовстали». От их вида сжалось сердце. Россия кончилась, начиналась Украина.
Так, с двумя нереализованными благословениями, запретом продавать нашу крошечную квартиру в Мариуполе и акафистом в честь иконы «Неупиваемая чаша» я вернулся в Мариуполь.
Если бы не тот решительный запрет, мы бы с мамой не познали в полной мере участь приживалок на её же Родине. А сейчас из-за военных действий за неё не дают и гроша ломаного. Плати огромные счета за пустую квартиру и молись об упокоении игумена Бориса.
Ляпсусами духовного окормления погублены жизни многих. Но искать правду бесполезно. Против мгновенно восстанет духовенство, чёрное и белое. Найти выход после этого будет ещё труднее. Сначала человека окружат враждебностью, затем объявят «болящим», то есть не в своём уме.
Церковь не знает, как помочь в подобных случаях. Терпите, молитесь, Бог попустил — вот и весь сказ. Ещё бесполезнее тащить это на исповедь. Услышав подобное, рядовой священнослужитель по привычке обвинит именно тебя в осуждении и дискредитации священства. Ты пришёл на исповедь, кайся. Моя обязанность принять у тебя исповедь. А если исповеди нет, то ты заболел. Не бывает безвинных страданий. Смирись и обвини во всём одного себя и тогда Господь обязательно поможет. Вот и весь итог подобных трагедий.
Почти на три года болезнь заснула. Словно кто-то невидимый управлял немощью, которую я впоследствии назову «болезнью Дарвина», полученной только для того, чтобы разгадать научную головоломку, не разгаданную великим учёным.
— Мам! Где в этом городе можно найти хорошего, опытного батюшку? — возвратившись в Мариуполь, спросил маму.
— На Левом. Там Поживанов собор строит, а в вагончике служит батюшка Николай.
— И как его фамилия?
— Щелочков. Он по пятницам молебен о болящих служит. Там ему всё и скажешь.
Но поговорить после молебна не получилось. Толпа людей окружила уже немолодого и порядком умученного священника. Каждый хотел обязательно задать свой вопрос. Рядом со мной стояла немолодая пара и наблюдала за происходящим.
— Хотел подойти. Да, видно, не судьба.
— Почему так? К нему домой съездите. Называют улицу и дом. В Зитцевой балке, что в порту, рядом кладбище небольшое. Он в будние дни по вечерам дома.
Поблагодарил. Адрес, такой простой, запомнил. А приехал к нему в гости только осенью, отчаявшись найти подходящую работу. Звоню. Выходит дочь и говорит:
— Батюшка нездоров, лихорадит. Приедете в другой день.
— Жалко. Может, вы ему всё-таки скажете обо мне, а уж если воля Божья есть, он меня в любом случае примет.
Прошло минут семь. Открывается дверь и выходит батюшка. В индийской спальном белье с начёсом внутри. Поверх накинуто зимнее пальто.
Здороваюсь. Прошу благословения. Извиняюсь И уже через десять минут забыл обо всём. Просто, понятно и мудро отвечал мне этот пожилой, много чего повидавший, человек. Ещё через полчаса он стал мне как родной.
— Знаешь, я ведь одиннадцать приходов сменил. Везде гонят.
— Почему, батюшка?
— Видно, ко двору не пришёлся.
— А кто же вас гонит?
— Марковский. Он, как только сюда приехал, меня невзлюбил.
— За что?
— Я оказался старше по возрасту, да и хиротония у меня почти как у него. Потом пошла зависть, что люди ко мне идут. Он всё подкапывать под меня начал. А как стал благочинным, поставил цель — сжить со свету. В восьмидесятые он великую власть имел в городе.
— Да откуда ей-то взяться у него? Церковь была гонима.
— КГБ дал. Он на них работал, своих собратьев сдавал без зазрения совести. Таких, как я или отец Лев (Финляндский).
— А это кто?
— Он умер в семьдесят втором. Отсидел, кажется, лет двадцать по сталинским лагерям. Марковский с ним начинал служить на приходе, когда его в Жданов (Мариуполь) перевели. Только от одного вида отца Льва того трясло. Не переносил его на дух. Отец Лев был подвижник и молитвенник. Да и с властями на сговор не шёл. Таких сейчас нет.
Спустя много лет Екатерина Григорьевна, духовная дочь отца Льва расскажет, как при отпевании и погребении засияет гроб покойного. Потому, добавит, что им очень соблазнялся Марковский. Тогда старушек очень развеселил факт безумного недоверия к коллеге протоиерея Николая Марковского. До такой степени, что мёртвое дерево засияло.
— Я всё равно никак не пойму, как он мог вам всем пакостить?
— Кляузами и доносами. Мол, мы все антисоветчики, ведём подрывную деятельность против советского строя, людей разлагаем на проповедях. Грязь лил тоннами без остановки, пока весь СССР не развалился.
— Ну и ну! Ужас какой. И чего ему не хватало? — я сразу вспомнил Кишинёв восемьдесят пятого.
— Его злоба душит, что я ещё жив, что люди ко мне идут…
Тут батюшка Николай не выдержал и заплакал.
— Он всю душу из меня вытряс. Скоро выгонит меня и из Михайловского собора. Этот приход у него костью в горле застрял. Хотя Поживанов (тогдашний мэр города) только из-за меня и затеял эту стройку. А поставит кого-нибудь из своих (впоследствии так и вышло).
Слёзы лились из глаз беззащитного старика, хотя ему было всего лет шестьдесят. По своей редкостной доброте он терпел эти муки больше четверти века. На моих глазах священник сживал со света священника и правды искать было негде. От исповеди гонимого батюшки стало не по себе. Пожилой пастырь жалуется на своего собрата первому встречному, которого никогда не видал. А вдруг я такой же или ещё хуже?
Именно в храм Святого Николая, где служил гонитель Щелочкова, мне и приходилось ходить, поскольку никаких других церквей поблизости не было. Из-за статуса кафедрального собора службы шли ежедневно по уставу и без сокращений. Это очень напоминало мне монастырскую службу подворья монастыря. И в храме святителя Николая была благодать.
К этому времени мой новый духовник выгонит в очередной раз с прихода Святого архангела Михаила батюшку Николая. За город, в старый дом без стёкол в посёлке Ялта, где поблизости строился храм Усекновения честной главы Иоанна Предтечи — февраль 1996 года. Затем, видя, как быстро строится церковь (помогал грек-предприниматель из Москвы), выгонит вновь. Теперь уже на совершенно голое поле, в посёлок Агробаза.
Там, на рву, где расстреливали тысячами евреев, будет поставлен вагончик и в газете «Приазовский Рабочий» появится объявление. «Прошу помочь стройматериалами, особенно кирпичом, для постройки храма в честь равноапостольной Марии Магдалины. Деньги не нужны. Протоиерей Николай (Щелочков)».
Деньги, конечно, были нужны. Но батюшка жил в состоянии подследственного. Попроси он помощь деньгами, Марковский тут же вызовет отряд проверяющих из экономической милиции. Мол, старый стяжатель вновь начал обирать бедных бабушек и дедушек. И вместо стройки из старика сердечника вытрясли бы последние капли жизни.
Это будет последний приход гонимого священника. Здесь, на Троицу 27 мая 2007 года, прямо в алтаре, отойдёт ко Господу митрофорный протоиерей Николай Щелочков. К этому времени я был практически умирающим от голодных приступов, вызванных неизлечимой болезнью. На похороны, знал точно, мне ехать нельзя. Задавят в давке до смерти. Проститься с настоящим, любимым мариупольцами пастырем съехался весь город, а металлургический комбинат им. Ильича оплатил грандиозный поминальный обед.
Николай II
За месяц до моего приезда домой один из моих летних снов закончился и я попал в Смольный. В сессионном зале открыли боковые двери и объявили перерыв. Рядом со мной остался только оператор ОРТ. Куча проводов на полу в широком проходе между нижним и верхним сектором кресел. Спёртый воздух сессионного зала, который я ощущал всеми порами своих лёгких. В снах так не бывает. Я попал в зазеркалье агонизирующей страны.
Неожиданно в том широком проходе появилась коренастая фигура военного среднего роста. Но обмундирование его было странным и далёким от уставного. Оно больше подходило для юродивого или шута горохового, а не военного начала двадцатого века.
Солдатская гимнастёрка без офицерских пагон, офицерское галифе и портупея дежурного офицера, начищенные до блеска сапоги. Солдатская гимнастёрка всё портила. Да и портупея не к месту. Должен был быть просто ремень, но какой? Офицерский, солдатский? Лысоватая голова была не покрыта. Я просто опупел от увиденного безобразия. Ба! Да это тот самый, со станции Дно, где он бросил свой народ на съедение жидам. Отступник.
Царь шёл по проходу навстречу мне и говорил сам с собой.
— О бедная моя страна! О бедный мой народ! Что они с ней сделали! Обокрали, обманули, разворовали…
Последние слова не расслышал. Он, не замечая никого вокруг, прошёл мимо, в отчаянии обхватив руками голову. Только спустя девятнадцать станет ясно — царь говорил о войне России и Украины. Бог сокрыл последние слова монолога. До времени.
Ошарашенный издевательством над военной формой, с возмущением смотрел на уходящего басилевса. Мои глаза выражали такое негодование, что не весть откуда взявшийся старший прапорщик в форме ограниченного контингента советских войск в Афганистане улыбнулся краешком губ. Всё это время тот стоял в сторонке и внимательно наблюдал за мной.
— Пойдёмте, я покажу вам, где живу.
С этими словами мы пронеслись по воздуху над северной Россией и оказались на главной улицей Солнечногорска в двухкомнатной квартире. Начало моей службы в армии. Квартира была небольшой, но очень милой. Подошёл к окну, и уже не смог оторвать взгляда от удивительной красоты озера. Его гладь просто завораживала неземным покоем. Умиротворяла все уголки души. Это была не Земля. Через минуту я проснулся.
Осенью мне пришлось вновь ехать в Колобово. Когда уезжал домой, из-за температуры и недоедания смог поднять только сумку с лекарствами. Упакованные чемоданы остались у родственников.
Рентгеновская дверь (тайна смерти Нины Марковны)
Нина Марковна была нашей благодетельницей. В трудные минуты она всегда была рядом. Я с детства привык к её добрым подаркам. Маленькая дорожная Библия, подаренная ею, так и осталась лежать в Мариуполе.
Тридцать первого января 1996 года её не стало. Рак прямой кишки. За год с небольшим до этого ей удалили часть прямой кишки и сделали искусственный сфинктер. В сентябре 1995 года врач обнаружил рак. Назначили лечение.
На обратном пути, помня о беде, заехал на Даниловское кладбище. Стою в очереди, молюсь блаженной Матроне. За свою долгую практику оперирующего гинеколога она спасла жизнь сотням женщинам. Её руки за глаза называли волшебными. Они не давали осложнений. Опухоли и кисты, там где прошёл её скальпель, больше не разрастались. Она чувствовала пациента сердцем, поэтому и стала врачом от Бога. Но теперь, словно чьей-то неведомой местью, рак поразил и её.
Подошла моя очередь. Опускаюсь ниц на могилу матушки. Прошу её помочь Нине Марковне. Время дают мало. Не больше двух минут. Требуют подниматься и уходить. Поэтому, забыв обо всём на свете, прошу только за неё одну. Спрашиваю Матронушку, что ей делать, как быть? Очень хочется, чтобы она жила и оперировала.
Вдруг рядом с собой слышу голос.
— Она должна причаститься двенадцать раз подряд. Еженедельно по воскресеньям. Не пропуская ни одной недели. Ещё свою внучку замуж выдаст.
От ужаса мне становится холодно. Откуда она знает про Анну?
Мне говорят: всё, вставайте. Тут же подают песочек в бумажном кулёчке и свечи с могилки. Оружие и помощь.
Вернулся домой и поехал к Нине Марковне. Она уже не ходила на операции, не было сил. Рассказываю всё, прошу её согласия на приезд батюшки. Объясняю, что такое причастие и для чего это нужно. К моему удивлению, она всё принимает спокойно. Согласна. Звонит зятю, тот на машине.
В воскресенье батюшка Николай её причастил. А в понедельник Нина Марковна отправилась на операции. Её уже и не думали видеть в роддоме. Всю неделю она оперировала. Это было диво. Вот это да! Нина Марковна восстала из мёртвых! Дочь тут же объяснила всё действием правильно назначенных лекарств.
Но причащаться в воскресенье отказалась. Утром в понедельник она не смогла встать. Болезнь к ней вернулась с ещё большей силой. Сколько мы её не уговаривали, та ни в какую. Меня это просто убило. Причину, по которой она не захотела причащаться, не сказала. А я побоялся сказать прямо в глаза слова блаженной. Потребовалось несколько недель, чтобы исподволь подвести её ко второму причастию.
Уже шёл ноябрь 1995 года. Я сильно простыл и взял больничный на работе. Договорился со священником. Тот приехал. Исповедь была отвратительной. Нина Марковна прижала к себе все свои грехи и ничего не открыла. Батюшка Николай вылетел от неё как ошпаренный.
— Она не чисто исповедовалась, — сказал наедине расстроенный священник.
Но на другой день опухоль, которая страшно выдавила ей глаз, куда-то исчезла и Нина Марковна встала с постели. Она превратилась на неделю в ходячего человека. Дочь вновь всё приписала действию новых, эффективных лекарств.
Больше она не причащалась. На всё её семейство что-то нашло. Никто не хочет садиться за руль, нет бензина, Нина Марковна не хочет этого батюшку и вообще, не к спеху, можно просто повременить. Словом, нашла коса на камень. Я чуть не плакал. Мама стала выяснять причины.
Оказалось, наша благодетельница спутала отца Николая с батюшкой Евгением. Её семья жила с ним на одной улице.
— Я ему исповедоваться не буду. Он пил, гулял, дрался, ругался матом, за ним только грязь. А теперь он ещё и батюшка. Пусть лучше сам на себя посмотрит, — выпалила Нина Марковна.
Сколько мама не пыталась ей объяснить, что тот уже совсем не тот — покаялся в грехах юности и полностью исправился, да и не он приезжал, та ни в какую. Нет и всё. Через два месяца она умерла.
На похороны пришли сотни людей. Мама сделала ей причёску и наложила грим. Она помолодела лет на тридцать. В гробу покоилась очень молодая очаровательная женщина. От неё трудно было отвести глаза. Красота и талант ушли от нас.
Перед смертью она просила меня, чтобы я вычитал за неё всю Псалтырь. Я обещал. Читать начал на следующий день, первого февраля. Читал рядом с её гробом. Устал и отпросился уйти, сказав, что остальную часть вычитаю дома. Пришёл домой и спустя пару часов снова открыл Псалтырь. Вдруг чувствую, через стены домов, деревья и пространство, к нам в дом летит душа Нины Марковны.
Она встала позади меня. Мгновенно вся комната наполнилась неописуемым зловонием, запах которого ни с чем не сравнить. Меня как кипятком ошпарили. Так «благоухают» неисповеданные и сокрытые на исповеди грехи. Говорил я ей, что нужно всё оставить на Земле, тогда эти грехи не вспомянутся на Страшном суде и зловония не было бы.
— Нина Марковна! — говорю ей. — Зачем вы пришли? Я же обещал, что вычитаю Псалтырь.
Усопшие чаще всего лишены права говорить. Она некоторое время стояла молча у стены, слушала. Потом, успокоившись, так же по воздуху, напрямую отправилась к себе домой.
Спустя ровно пять лет история Нины Марковны повторилась. От гангрены стала умирать её подруга и заместитель по роддому, Галина Максимовна. Снова я говорю о пользе таинства причастия для души. Вновь силы у врача-гинеколога хватило только на два причастия. Они умерли в один день, 31 января. Только в этот раз Псалтырь о новопреставленной я не читал.
Шло время. Мне очень захотелось узнать, где сейчас находятся Нина Марковна и Галина Максимовна. Стал молиться и просить Господа, чтобы он открыл, где они сейчас.
Внезапно я очутился глубоко под землёй. Площадка два на два метра. Стою на земляном, утрамбованном полу. Впереди меня металлическая дверь, похожая на двери рентген-кабинетов, только толще и массивнее в несколько раз. Зловещая тишина. Кругом ни души.. Над той дверью горит красная лампочка. Дверь плотно закрыта стальным крутящимся барабаном, на манер атомных субмарин. И я понял — они за этой бронёй. Кричи не кричи, никто тебя не услышит. Такую можно открыть только непрестанным поминовением на литургиях и проскомидиях.
Прошло одиннадцать с половиной лет после её смерти. Внучка Анна вышла замуж в Харькове. Все родственники уехали на веселье. Все, кроме бабушки. Только тогда я понял, почему блаженная Матрона приказала причаститься ей двенадцать раз подряд. Бог за врачебное милосердие решил продлить жизнь врачу-гинекологу на двенадцать лет. Она должна была умереть через полгода после свадьбы.
Когда я прислонился лбом к усыпальнице блаженной, увидел огонь, в котором лежала блаженная. Она вся была охвачена языками пламени. Но даже он отступил перед неверием Нины Марковны.
1996
Весь 1995–1996 «учебный год» я был безработным. От безделья начал писать стихи.
И мне хотелось сказки фэбээрить,
Мешать злодеям, добрым помогать.
Уметь прощать, любить и верить,
Что всех времён соединится связь.
1996
Исключением стали два с половиной месяца стажировки в таможне. Это было совсем не то, чем я хотел заниматься, но начальник уговаривал меня остаться. Работы по специальности в городе не было. И тогда я решил на лето устроиться воспитателем в пионерский лагерь на берегу Азовского моря. Мы буквально бедствовали.
За тот первый год в Мариуполе я привык к роскошным службам в кафедральном соборе Мариуполя и остался там в качестве простого прихожанина. О благословении Патриарха на священство молчал. Это вызвало бы только злобу, зависть и насмешки. Перед лагерем взял благословение у настоятеля. Он, пристально взглянув, благословил.
За пару дней до открытия первой смены портовской автобус привёз нас в пионерский лагерь прямо на берегу моря. Опыта работы воспитателем у меня не было никакого. Никто из моих коллег не хотел особо напрягаться, поэтому с заездом первой смены они слили в мой отряд самых тяжёлых детей. Всех «юных моряков» здесь знали как облупленных. Это был их лагерь и утопать в недетских фекалиях предстояло мне.
Чудеса начались в первую ночь по причине вулканического возраста —нам всем тринадцать. Мальчики хотели девочек, девочки хотели мальчиков, но как это выразить словами и движением души, никто из них не знал. Поэтому в ход шли ноги и кулаки юных джентльменов. Слабая половина отвечала им тем же.
Утром девицы без стеснения задрали свои юбки и платьица перед оторопевшим воспитателем. Все ноги юных леди были в синяках разного размера и расцветки. Мне наперебой перечисляли атаки на комнаты девочек и докладывали имена самых активных.
Такого быстрого перехода к активным действиям я не ожидал. Третий день шёл ливень и купаться в холодном море врач категорически запретил. А раз так, то вся энергия отдыхающих приняла неуправляемый характер. «Спать мне больше не придётся», — только и подумал, вылавливая прогульщиков ужина возле куста чертополоха. Пришлось проводить разъяснительную работу среди бунтарей «Юного моряка» под уже привычный шум дождя.
На второй день столкнулся с юными подопечными на лестничной площадке. Они окружили плотным кольцом мою пионервожатую и с вожделением лапали её груди четвёртого размера. Девушка беззвучно плакала. По её щекам потоком лились слёзы. Жених был далеко и защищать беззащитную студентку пришлось мне. Расшвыряв их в стороны, предупредил в последний раз.
— Ещё раз застану за подобным, вызову ваших родителей и всё им выложу. Берегитесь. Пощады не будет никому.
Но это было только начало трудного дня. В обед не выдержала издевательств тихая девочка из села. Её буквально затравили. Сельским не место среди портовской элиты. Она собрала чемодан и плача шла по направлению к воротам. Дальше поля и посадки, ищи её потом. Хорошо, моя разведка сработала вовремя. Я успел перехватить её на аллее выше нашего корпуса.
У девочки началась истерика. После получаса уговариваний мы вдвоём вернулись в отряд. Я нёс её чемодан, хотя сам был готов сесть в рейсовый автобус до Мариуполя. Заводилой травли оказался мальчик по имени Александр. Его мать работала главбухом профкома торгового порта. Ребёнку ни в чём не отказывали. Пришлось приводить его в чувство. Но он был как невменяемый. Все мои слова летели мимо.
Четвёртый сутки я спал по нескольку часов и уже едва стоял на ногах, а впереди меня ждали всё новые и новые выходки моих милых деток. Ребятня, почувствовав свободу, отрывалась по полной. Стена дождя отрезала нас от остального мира.
Страшное произошло на торжественной линейке по случаю открытия пионерского лагеря. Разбитые по отрядам, мы стояли на прямоугольном поле, в центре которого развели огромный костёр. Не успела линейка начаться, как Александр вцепился в мочку уха сельской девочки. Он буквально вырывал серёжку с мясом.
— Не надо, Саша, этого делать, — подойдя к нему сзади, обхватил руки и грудь в замок, так что тому вскоре стало нечем дышать и ухо девочки было оставлено в покое.
Долго в моих объятиях он не выдержал и стал вырываться изо всех сил. В это время меня кто-то позвал. Я отпустил руки и оглянулся, краем глаза отметив полёт на песок «шалуна».
— А! Мне больно! Больно! — закричал мальчик.
— Мало тебе, —ответил ему. — Девочке было ещё больнее.
Теперь на нас смотрел весь лагерь. Удивляясь его крику, стал рассматривать место падения. Под песком лежал неубранный дворником кирпич.
Бог тебя наказал, подумал я. Через час меня вызвали в медпункт.
— Ко мне обратился мальчик по имени Александр из вашего отряда. У него гематома над глазом или синяк. Как это произошло?
Рассказываю.
— Весь лагерь видел — дитя, играясь и резвясь, рвало с мясом серёжку девочки. Насилу отодрал.
Врач молча смотрит на меня. Гнетущая пауза.
— Дело в том, что он уже сходил в канцелярию и позвонил домой. В субботу приедет его мама.
— Пусть и папа приезжает и братья и дядья.
— У него нет отца.
— Да пусть едет кто хочет. Хорошо, если его родительница согласится на перевод сынули в спортивную группу. Я уже ходил к ним. Они согласны. Иначе он всех детей перекалечит. Ему там найдут чем заняться. Я не виноват, что прямо напротив нашего отряда лежал неубранный кирпич в песке. Его не было видно. А он, как назло, упал именно на него.
Кончилось это тем, что мама написала заявление в милицию после моего отказа извиниться и попросить прилюдно прощения у её сына. Было много угроз, обид и желания отомстить.
В тот же день меня, наконец, отстранили от круглосуточной работы воспитателем. Я не спал неделю, делая всё, чтобы все дети остались целы и живы. Спустя две недели в Мангуше было открыто уголовное дело по факту нанесения ребёнку телесных повреждений средней степени тяжести. Мне пришла повестка на допрос.
От всех потрясений я стал никакой. Такое со мной произошло впервые. В июле меня первый раз допросили. Вначале дома в семь утра. Тёпленького, прямо в постели, без протокола и лишь затем в милиции. Но подписку о невыезде не взяли. Просто предупредили, чтобы был под рукой. Для моего же блага. После выезда на место «преступления» бригады детских инспекторов заявление обернулось против мамы и сына.
Весь лагерь буквально восстал против них. Вопли и стоны детей и воспитателей были задукоментированы, а я всё ещё готовился к худшему. В «интересах следствия» сотрудники РОВД из мухи раздували слона. Услуга платная. Мне объявили, что запросто могу сесть на два года, в лучшем случае на год. Так что признавайся, расскажи как ты искалечил жизнь «маленькому ангелу». Теперь у мальчика энурез.
Мама поехала к ней в бухгалтерию порта. Та в ответ предложила нам дать ей шестьсот долларов, пару ковров и ещё что-то в обмен на «лояльность» и лечение «тяжело пострадавшего» сына. Заявление она всё равно не могла забрать — преступление против несовершеннолетнего.
— Мам, вспомни что весной нам говорил батюшка Зосима (Сокур): никогда не берите в долг, никогда! Не делайте долгов, больших или малых. Он ведь трижды это сказал, а потом заплакал. Если мы согласимся, то придётся идти по людям и занимать. А чем мы будем отдавать? Я год безработный.
Те три летних месяца девяносто шестого года мы с мамой жили в аду. Вспомнились слова Николая: «Каждый новый год будет тяжелее предыдущего в два раза». Но тогда мне и голову не могло прийти, чем обернётся и во что выльется его пророчество.
В августе все следственные действия были закончены. Мне приказали ждать. Или суд или закрытие дела. С августа 1996 года — Путин В. В. заместитель управляющего делами Президента Российской Федерации.  Мои слова: «Этот человек должен в 1996 году быть в Кремле» исполнили в точности. Ничего не забыли.
В сентябре по почте получил постановление прокурора о закрытии дела в связи с отсутствием состава преступления. К этому времени по благословению батюшки Николая (Щелочкова) я устроился на работу в школу при ВТК.
— Благословляю тебя не только учить, но и лечить детей. Иди и работай с Богом! — сказал на прощание добрый пастырь.
Слова о лечении заключённых меня удивили. С чего бы это? Учить и лечить разные понятия. Но вскоре они полностью исполнились.
Наждачка
Я попал в специфические условия школы для особо опасных преступников. Их собрали в ИТК посёлка Каменск со всей Украины. Мальчишки в седьмом классе не могли толком прочитать отрывок из учебника по истории Украины. У меня в кассе был всего один мальчик, который мог грамотно и членораздельно прочитать любой текст. Учебников не хватало, приходилось чередовать рассказы с чтением отрывков домашнего задания.
— Дима, прочитай нам этот абзац, — попросил ученика в рабочей спецовке.
Но тот не отрывал головы от парты.
— Дмитрий! Я к тебе обращаюсь, — подхожу к парте.
— Олег Степанович, не могу — глаза болят, ничего не вижу.
— Ну-ка, посмотри на меня.
На меня смотрят красные, воспалённые глаза. Спрашиваю:
—Чем ты их замастырил?
Класс тут же взрывается хохотом.
— Нулевой наждачкой.
— Зачем?
— Я потом скажу.
— Да он на больничку собрался, — смеются одноклассники.
— Ты что-нибудь видишь?
— Смутно. Читать я точно не могу. Глаза режет так, что сегодня вообще не заснул.
— А в санчасти что сказали?
— Ничего. Как увидели, так сразу выгнали. Сказали, чтобы шёл в отряд. Им мастырщики не нужны.
— Завтра у нас нет уроков, а послезавтра перед уроком приди ко мне. Ты мне будешь нужен. Понял. Если меня не будет, стой на перемене у каптёрки.
— Хорошо, Олег Степанович.
Я забыл слова батюшки, но что делать, знал совершенно точно. Дома у меня стоял набор для крещения. Его привезли из Иерусалима. Святая вода, елей, земля и свечка. Через день мальчик стоял под дверью нашей раздевалки.
— Заходи.
Вынимаю масло и вслух громко произношу.
— Во имя Отца и Сына и Святаго Духа помазуется раб Божий Димитрий…
Не успел я помазать, как открывается дверь и входит завуч школы Александр Петрович. Увидев бутылочку с крестом, кисточку и услышав «религиозный дурман», да ещё где? В светской школе, завуч взвился и открыл рот.
— Что вы себе позволяете, Олег Степанович. У нас для воспитанников работает прекрасная санчасть. Заниматься самолечением в стенах колонии строго-настрого запрещено. Вы меня слышите? Это нарушение преподавательской этики.
Но я не думаю его слушать и смотреть в рот. В то мгновение он был для меня пустым местом. Дело начато во славу Божию, во славу Божию оно и должно закончиться. Не обращая на него никакого внимания, трижды мажу воспалённые глаза арестанта оливковым маслом.
— Аминь. Не смывай масло, оно само сотрётся за пару часов. Иди на урок, — отпускаю ученика.
А в каптёрке должен был начаться грандиозный скандал. Но от увиденного завуч лишился дара речи. Он обалдело глядел то на кисточку, то на бутылочку в моих руках. «Предметы религиозного культа» в «его школе» вызвали у Александра Петровича временный паралич речевого центра. Завуч был сыном полковника КГБ и 100 % атеистом. Наконец, придя в себя, Александр Петрович произнёс.
— После уроков зайдите ко мне в кабинет.
Диму я не видел два дня. Выходные. А когда увидел, не поверил — его глаза были совершенно здоровы.
— Олег Степанович, спасибо вам огромное. У меня всё прошло. Вечером я лёг спать с больными глазами, крепко заснул. А когда проснулся, глаза стали как раньше. Вся боль и краснота исчезла. Я всё вижу.
— Дим, я тебе говорил, это масло с гроба Господня в Иерусалиме. Бога благодари. Это его работа. А когда выйдешь, поставь Ему свечку в церкви за то, что не ослеп.
— Хорошо, я так и сделаю.
— Не забудь. Хорошее быстро забывается. Но Бог тебя точно не оставил.
Через год я уволился из колонии. Инициатором перевода в торговый техникум стал протоиерей Николай Марковский и диакон Гавриил (Агабеков). Вдвоём они уговорили меня уйти из колонии. Им очень не нравилась моя спокойная и благословлённая протоиереем Николаем работа. За мной захлопнулась массивная железная дверь. Остались строчки, которые можно написать только на зоне.
Свет обрезан у глаз
Тишиною свинца.
И от тяжести век
Онемела душа.
1997
К этому времени первый из них стал моим новым духовником. Мне «посчастливилось» в кавычках и без быть тринадцать лет духовным чадом этого человека, священника по призванию. О таких говорят «Священник с большой буквы».
Я долго выбирал: Щелочков или Марковский? Остановился на гонителе. Он был опытнее Щелочкова. Рано стяжал такую благодать, что ещё в молодые годы смог помочь многим (опираюсь на рассказы людей, которым от помог в семидесятые). Лишь это одно может заставить тщательно скрывать себя не только от посторонних, но и от ближних.
Вёл себя так, как ведут прозорливые пастыри: легко читал чужие мысли, избегал общения с кем-либо, говорил мало и только по необходимости. Очень любил алтарь и церковные службы. Когда находился в алтаре, видел всех, вся и всё. Но, по-моему, за пределами алтаря такой сильной способностью духовного видения не обладал.
Когда в июле девяносто шестого следствие определило меня главным подозреваемым и начались вызовы на «беседы», рассказал всё на отпусте батюшке. А в ответ услышал ледяной ответ.
— Не бейте детей!
Это не было прозорливостью. От его ответа веяло откровенной предвзятостью. Он что-то видел духовными очами. Мне ведь и вправду пришлось отшвыривать детей, лапавших пионервожатую. Если бы я их бил, меня давно посадили бы. Тогда впервые промелькнула смутная догадка — семь дней ужаса в лагере, сорвавшиеся как с цепи мальчишки, дожди и ливни дни и ночи напролёт — всё лагерное безумие подстроил именно он.
Если это так, то его духовная власть огромна, иначе мне не пришлось бы кувыркаться в тех ужасах. Цель — присмотреться, как я поведу себя в подобной ситуации. Меня просто прощупывали.
Весной 1995 года мой духовник иеромонах Савватий в приступе откровенности чуть было не проговорился.
— Не езди домой. Останься здесь. Если не можешь работать, то в монастыре у Никона поживёшь. Парное молоко поставит на ноги.
— Нет, батюшка, бабка умерла, мать осталась одна, мне придётся ехать. А молоко и козье уже не помогает.
— Тебя там женят, — вдруг выпалил отец Савватий.
— Женят? — удивлённо переспросил его.
Но Савватий мгновенно оглох и не сказал больше ни слова.
Через месяц уговаривание «не ехать домой» повторилось с новой силой. На этот раз вмешался настоятель собора в Палехе отец Серафим.
— Прошу вас, не уезжайте.
— Но почему, батюшка?
— Не могу сказать, просто не уезжайте.
— Теперь и я вас прошу, скажите, в чём всё-таки дело?
Монах, а был он очень добродетельной жизни, заплакал:
— Вас там ждёт нечто страшное.
Развернулся и быстрым шагом ушёл. Мне на миг стало не по себе. Впоследствии слова иноков, Савватия и Серафима, оказались вещими. Лучше бы я умер в Шуе, напоследок изнасилованный Олей и Леной, чем пережить то, что большинству пережить не удавалось.
Как только я уехал из лагеря, дождь перестал лить, солнце согрело морскую водичку и дети стали шёлковыми. Их водили купаться два раза в день. Ночью они спали как убитые. Проблемы полов закончились, словно по взмаху чьей-то волшебной палочки. Да и какие проблемы могут быть, если детям всего тринадцать.
Лаврские отцы — Наум, Борис и Георгий на прощание надарили мне кучу духовных подарков. Наум (духовник Патриарха Алексия II) приоткрыл мне внутренний мир православного человека. Подкладка веры была ужасна, отвратительна и лицемерно прикрыта фиговым листом благочестия. Люди не хотели расставаться со своими пороками. Протоиерей Николай оказался частью этого древа. Поэтому, когда меня спрашивали в храме, православный ли я, всегда отвечал: «Только прикидываюсь». Это вызывало взрыв эмоций. Прикидывались все, а признавался в этом один.
Где-то за семь-восемь месяцев до венчания диакона Гавриила на младшей дочери Марковского, Галине, около меня стала появляться совсем юная особа лет тринадцати. В конце октября 1996 года после воскресного отпуста я столкнулся с Галиной, которая всеми силами что-то усиленно вдалбливала этой девочке, показывая на меня пальцем.
Это был стиль поведения Марковских. Его апогей. Исподтишка навязывать всем свои желания. Вначале мои веки просто опускались, но порхания ребёнка продолжались и я постепенно свыкся с искусственностью и вынужденностью моего положения. Те пользовались тем, что я любил службы и идти мне было некуда.
Недвусмысленные появления голубоглазой школьницы говорили лучше любых слов. Тогда я не знал, что это племяшка благочинного, её выставила вместо себя Галина, которая не захотела выходить замуж за свободного человека. Только из-за её специфических взглядов игумен Борис в лавре усиленно предлагал мне от имени Патриарха рукоположение в иерея-целибата. Мой решительный отказ вынудил её выйди замуж за совсем другого человека, диакона-целибата (священнослужитель, давший обет безбрачия).
Летом 1997 года благочинный очень охотно благословил меня поехать по святым местам. Руководителями были молодожёны диакон Гавриил (Агабеков) и его жена, матушка Галина, дочь Марковского. С ними поехал его близкий друг иерей Александр (Новиков). Дело душеспасительное, но ехать не хотелось. Было ясно, что не зная обо мне ничего, благочинный и его зять решили меня толком изучить за неделю тряски в старом «Икарусе». Авось что-то и проявится. Ведь благодать святых мест порою действует как рентген.
В конце-концов согласился только ради того, чтобы повидать отца Наума и Лидочку в лавре. Мне нужно было точно знать, что ждёт меня в Мариуполе. Но до лавры мы приехали в Оптину пустынь.
Маслины
К этому времени трудники и монахи разгребли грязь, отстроили храмы и вывезли сотни тонн мусора. Впереди песчаная дорога к понтонному мосту и раздавленные гадюки под колёсами автобусов.
Пока моя группа осматривала храмы, спустился в подвал, где монахи открыли большую книжную лавку. Здороваюсь и, не разглядывая книги, спрашиваю монаха-продавца «Поучения Силуана Афонского» с полными комментариями Сахарова. У меня три одинаковых благословения монахов-духовников на покупку и постоянное чтение этой книги. Причём я его не просил. Мне его дали. А раз дали, духовное чадо должно его исполнить. Помню, тогда очень удивился, что не сговариваясь, независимо друг от друга, три совершенно разных священника дали мне одинаковое благословение.
Услышав, что просит заезжий профан, берёт великолепно изданную книгу и швыряет её мне. Именно швыряет, а не даёт. В глазах просветлённого застыла такая презрительная порция ненависти, что от неожиданности я застыл. Спрашиваю, сколько? Плачу, книгу под мышку и бегом наверх. Эта ненависть так и осталась на книге. Терпел я её, терпел и в итоге подарил прихожанке нашего храма. Она очень хотела иметь у себя дома поучения старца Силуана. Моё первое знакомство с Оптиной.
Посетив все храмы, незаметно приблизили время обеда. Диакон привычно ведёт нас в трапезную для мирян. Пришли. Очередь. От усталости суточного переезда есть не хочется. Наконец разрешают зайти и нашей большой группе. Проходим на второй этаж за столы. Молитва, благословение, обедайте. На белых скатертях домашний творог, сметана, ещё что-то и маслины. Не просто маслины, а огромные чёрные маслины. Много. Полная миска роскошных и уже подзабытых мною маслин стоит передо мной. Как я давно их не ел! Аппетит появился мгновенно. Беру ложку и от жадности кладу себе полную тарелочку маслин.
Монах читает поучения. Чьи, то мне неведомо. Не до поучений. Маслины так и трещат у меня за ушами. Ем, ем. Как вкусно! Наслаждение, а не еда — маслины с чёрным хлебом. Но вот чтец прочитал главу и нас поднимают из-за столов. Меня как по губам ударили. Тарелка с маслинами осталась почти нетронутой. Только ведь начали трапезу и уже подъём. В армии и то время больше давали. Вновь молитва. Спускаемся вниз. Не солоно хлебавши стою на солнцепёке.
После водных процедур уже по-настоящему хочется есть, а до ужина далеко. Иду со всеми в храм, где покоится преподобный Амвросий. Наклоняюсь перед его ракой и жалуюсь: не наелся, так хотелось маслин, забрали прямо изо рта!
После вечерней ужин. Нас вновь заводят на второй этаж. Молитва, благословение. Садимся. Рядом со мной вновь полное блюдо маслин. Наши на них не смотрят. Ищут что посытнее. Теперь беру только ложку. Всё равно сейчас выгонят. Здесь есть не дают, только дразнят! Ложку съел быстро, чтец ещё читает. Осторожно беру ещё. Ложку. Съел. Беру ещё одну. Наконец понял: маслинный голод остался в прошлом. Оглянулся на чтеца. Тот почему-то начал читать новую главу всё тех же поучений.
Прикидываю, что ещё можно съесть за это время. Нашёл пробойную икру минтая. Намазал хлеб сливочным маслом, сверху, не жалея, икрой. Сижу, слушаю, пью чай. Как только сделал последний глоток чая, чтец закончил вторую главу. Удивлён такой щедростью. Понимаю — теперь я точно наелся. Выходя из трапезной, обращаюсь к чтецу. Спрашиваю, что он читал? Тот отвечает:
— «Моя жизнь во Христе» святого праведного Иоанна Кронштадтского.
Почему-то на монахе лица нет. Выглядел он побитым. Может, в его келью пришёл преподобный и дал ему взбучку? Мол, чего ты людей заставляешь давиться? Сам-то ешь не спеша.
Вновь мы на улице. Нам через час уезжать. Не смотря на группу, иду в ещё открытый храм. Припадаю к мощам, благодарю за невероятный приём, подарки, благословения, источник и роскошный ужин. Откуда может знать батюшка Амвросий, что я не прочь угоститься маслинами? И не обязательно чёрными. Говорю батюшке: чтец в трапезной исправился, дал всем поесть вволю, больше его не наказывай.
Так принимал нас в Оптиной преподобный Амвросий (Гренков).
Но и это не всё. На самом деле ходил я жаловаться не преподобному Амвросию, а преподобному Иосифу (Литовкину), о котором тогда ничего не знал. При открытии мощей могилы святых перепутали. Если хотите, так Господь указал на праведность этого святого и явное нежелание быть выкопанным преподобного Амвросия.
Силы молитвы святых отцов хватило на то, чтобы навести слепоту на нетерпеливых искателей мощей. Вырыли Иосифа, а преподобный Амвросий остался лежать в земле. Но услышал меня именно батюшка Амвросий, хотя в соборе его и близко не было. Это ли не чудо!
Ранним утром следующего дня наш автобус доехал до стен Сергиевой лавры. В ворота вошёл последним и отправился сразу в Троицкий собор. В приделе ангела старый архимандрит, духовное чадо святителя Иоанна Шанхайского, щедро делился с иереем Александром кипой новых журналов. В Мариуполе ничего не купить, забыв о приличиях, попросил и себе чего-нибудь. Старичок подаёт журнал «Православный паломник». На обложке царь-мученик Николай. Весь журнал посвящён царской семье.
Через мгновение на пороге появляется отец Гавриил.
— Нет ещё одного? — кивая на царя, спрашивает монаха.
— Тот раскрывает перед Гавриилом совершенно пустую котомку.
— Этот был последний.
Диакон расстроился как ребёнок. Если бы с книжками и подарками не ждала мама, отдал бы ему. С этого мгновения юная матушка Галина не спускала с меня глаз. В лавре преподобного Сергия просто так ничегошеньки не происходит. Уж это я усвоил в прошлые свои приезды к преподобному, но связи с семьёй Марковских, журналом, царём-мучеником не улавливал никакой. Мои глаза были удержаны. О благословении Патриарха копать и рыть землю под убийством Романовых забыл, как о пустом.
Наум с ходу дал мне благословение читать акафист царю-мученику. Опустился на скамейку, открыл подаренный журнал и начал читать вслух. Слёзы тотчас ручьём потекли из моих глаз. Они текли всё время, пока я читал строки печального акафиста. Под конец я буквально захлёбывался слезами. Уходил из приёмной расстроенным. Схимник показал мне мою жизнь в Мариуполе. Слёзы, слёзы, слёзы. Знал бы, не ехал.
Через час нас собрали и вновь закинули в автобус. Отец Гавриил решил ехать на пару часов в Данилов монастырь, который славился тогда на всю Россию дешёвыми православными книжками, колечками и всякой религиозной атрибутикой.
После молебна благоверному князю Даниилу Московскому и похода в книжную лавку подхожу к честным отцам и тихонько говорю:
— Всего двести-триста метров отсюда Даниловское кладбище. Оно сейчас открыто, там блаженная Матрона лежит, благословите сходить всем вместе к ней. Она очень помогает. Я знаю, где её могилка. Там всегда люди.
Ответная реакция была более чем странной. С двумя руководителями паломничества что-то случилось. Моя просьба подняла их на дыбы.
— Нет. Ни в коем случае! Кто она такая? Не канонизирована. Запрещаем идти к ней. А кто пойдёт, того ждать не будем, развернёмся и уедем без самовольных нарушителей церковной дисциплины. Понятно?
Очень редко, когда Матрона не пускала к себе кого-либо. И не просто не пускала, а не желала видеть вовсе. Её реакция на батюшек запомнилась. Матрона словно предупреждала — будь осторожен! И она оказалась права.
Я чуть не заплакал. Но ослушаться не посмел. Только что рукоположенные священники запросто растоптали благословение игумена Бориса ходить на её могилку до конца дней. Больше к ней я не попаду. В марте девяносто восьмого блаженную выкопают и растащат по частям. Синод, а затем ряд епархий озолотились на Матроне. То, что осталось, покоится в серебряной раке Покровского монастыря. Нужно кормить сотни монахинь. Вот и работает на них блаженная с утра до вечера. Торг. А без него никуда.
В Даниловом монастыре бросилась в глаза разница паломничества украинцев и русских. Первые, покидая автобус, брали в руки пакеты и сумки с провизией. Деньги само собой. Мало ли что. Вдруг детки захотят перекусить. Вторые, выходя из транспорта, держали в руках только кошельки. Никто из русских не брал в храмы монастыря съестного. Дети перебьются. Разность поведения уже даёт повод жить отдельно друг от друга.
На следующий день мы приехали к «убогому Серафиму» в Дивеево. Серафим был предусмотрительнее Матроны и Амвросия Оптинского. Намного. Он, зная, что его ждёт, заранее «поменялся местами» с одним из своих сотаинников, монахом Саровского монастыря Марком Молчальником. Его и выкопали по резолюции Николая II «немедленно прославить». И прославили. Монах Марк тихо лежит вместо Серафима в Дивеево и помалкивает, а чудеса исправно творятся преподобным.
Сомнения появились сразу после обретения «мощей». На усопшем не оказалось образка преподобного Сергия Радонежского, с которым Серафим не расставался и с которым был погребён. Да и мощей комиссия не обнаружила. Только кости скелета. Тело Марка истлело.
Серафиму придётся вставать в конце времён. А как ты встанешь, если тебя растащат по кускам, как растащили мощи сотен святых? Клименту, Папе Римскому, игумену Сергию Радонежскому, русские подвижники оторвали головы. Первого голова потерялась (тело отдали в Рим), а второго в конце концов поставили на место. Зная это, никуда не рвался. Особо за чудесами. Они сами пришли ко мне.
Прошло полчаса. Я сидел на складном стульчике возле свечного, мимо меня изредка проходили люди к раке преподобного. Отсидевшись, я уже собрался уходить, как вход преградила необычная процессия. Человек шесть везли по гладкому полу двух окаменелых старух. Те, выставив свои костомахи, всеми силами сопротивлялись продвижению к раке преподобного.
Бабкам хорошо за восемьдесят. Когда старух доволокли к центру храма, прямо над ними раздался очень сильный звук кнута. Так пастухи созывают стадо. Никто из присутствующих не удивился. Они продолжали тащить оцепеневших женщин к раке. Сначала одну, затем другую, насильно согнув, приложили к Серафиму на минуту. Поднимали уже совершенно нормальных людей. Бес не выдержал и ушёл.
Знакомый послушник был свидетелем этого чуда. Он помогал прикладывать к раке каменных бабушек, а поднимал здоровых. Такое чувство, что Серафим звуком кнута дал команду Марку исцелить старух. Небесный тандем.
На следующее утро нас повезли на источник преподобного. Нужно было трижды окунуться с головой. Там тоже случались исцеления. Только зашёл в кусты снять мокрые плавки, как следом за мной пришла матушка Галина. Этого я не ожидал. Всё это выглядело, если не бесстыдно, то бестактно. Девушка встала напротив меня и стала пристально разглядывать моё тело.
Она внаглую изучала особенности телосложения. Было видно, что Галина ищет глазами какие-то, одной ей ведомые, приметы. Они что, за «наследника престола» меня принимают? Тогда я понял, что у церкви есть какие-то неопубликованные «пророчества» и они ими руководствуются.
Ещё более странным было то, откуда Галина знает о них? Это «святая святых» церковного священноначалия РПЦ МП. Рядовым священникам и их семьям доступ к такой информации закрыт. Особо пристальному изучению подверглись мои ноги и живот. Чего там напророчено насчёт брюха и волосатых ног «последнего царя»? Вогнав меня в краску, матушка развернулась и молча ушла, оставив меня с открытым ртом.
Вернувшись, духовнику ничего не сказал. Но когда слежка за мной приняла характер безумия со стороны благочинного, не вытерпел и после исповеди рассказал ему всё.
— Батюшка! Зачем вы это делаете? — спросил у Марковского.
— Мы должны знать о вас всё! — не задумываясь, с каким-то твёрдым убеждением, ответил мне пастырь.
Ответ сказал мне больше, чем хотел того Марковский. За этими чудными действиями стояла Московская Патриархия.
В воскресенье, 31 августа 1997 года, мы столкнулись с ним буквально лбами на пороге тесной панихидной. Я знал этого человека уже два года. После благословения отца Наума читать акафист царю-мученику, книги Э. Радзинского «Николай II: жизнь и смерть», странного поведения отца Гавриила и выходки Галины, со мной что-то произошло. Посмотрев на священника, я увидел то, что до этого просто не замечал — разительное сходство с портретами и фотографиями Николая II.
Всё это мгновенно промелькнуло в моих глазах. Утаить такое от Марковского было невозможно. Оторопевший священник всё понял. В ответ его глаза отобразили смятение человека, застигнутого врасплох. С этого дня я был обречён, а события стали развиваться стремительно. Марковский благословил меня искать другую работу. Сила его благословения была огромной. Я нашёл её за четыре часа.
В Мариупольском торговом техникуме, в котором когда-то на «отлично» учился азербайджанец-повар, ставший диаконом, а затем зятем благочинного, ушёл преподаватель права. Администрация готова была взять на работу любого. Никто не хотел читать за копейки правовые дисциплины весёлым студенткам. Проверив на соответствие должности диплом, вздохнув, взяли на работу. Без блата, за так, что потом всех удивляло.
Я вышел на лекции 15 сентября. Вдвоём они приготовили мне первую ловушку. Прошёл месяц и обнаружилось, что получать я стал в два раза меньше, а работать не просто в два раза больше, а на износ. Ещё через месяц медсестра нашего медпункта, осматривая мои руки и ноги, покрытые какими-то вспухшими пластинами, сказала: «нервный стресс на основе физического переутомления». Спал я по четыре часа в сутки.
На меня свалилось всё право Украины, которое нужно было выучить за четыре месяца. В ноябре написал заявление об уходе, но остановила Шарубина, один из завучей техникума. Самое интересное, как только я попал в этот ад, духовник тут же повеселел и успокоился, видя, как уходят навсегда последние капли моего здоровья.
1998
На мою беду, ко мне стала неровно дышать одна из моих новых коллег, назовём её Мила. Но увы! Ответить на страсть (о чувствах речи и быть не могло) замужней женщины не мог. Муж, ребёнок и мама ведьма. Очкастая старуха с неприятным лицом хорошо приколдовывала. Настолько хорошо, что к старому Новому году потрава в виде открытой бутылки водки попала на стол, за которым собрались четыре учительницы и я.
— С «Коралла». Мы в воскресенье были там на стриптизе. Водку заказали, а пить некому. Пришлось уносить с собой, — со смехом заявила Мила.
После настойчивых уговоров выпил рюмку «Rasputinа» в одиночку. Коллега-англичанка поморщилась и округлила от ужаса глаза. Ей было хорошо известно, как делаются из слизи и месячных адские муки для непокорных. Или в постель или на тот свет.
Одновременно с Милой в храме появилась очень симпатичная сероглазая незнакомка. Но вела она себя более чем странно.
То гребешком по моей руке проведёт, то сядет на моё место, с которого я только что встал. Садясь, читает какую-то бумажку, затем кладёт её под себя. После такого сидения стульчик было не перекрестить. Руку непонятной силой выгибало по кругу вместо крестного знамения. Перекрестил его только после третьей попытки. И побрызгал святой водой. Она подошла сзади, разочарованно посмотрела на капли Богоявленской воды и прошептала: «Зачем вы это сделали?»
Не прошло и полгода, как первого июня 1998 года учитель права почувствовал очень странную и непонятную ноющую боль в животе. Через месяц живот напоминал вздутый шар, а боли стали нестерпимыми.
Тринадцатого июля во сне увидел, как к моему подъезду подъехал катафалк ликующих бесов, а в мой живот, похожий на котельную со множеством труб, неизвестный забил три блестящих металлических штыря.
Открыв глаза, почувствовал такую разбитость во всём теле, что подняться с дивана не смог. Как будто кто-то измазал меня чем-то липким, грязным и противным. Было состояние жуткой нечистоты. С этого дня моё измученное тело словно подключили к электрическому току, а неприятные, отвратительные ощущения только усиливались с каждым днём.
Я стал гореть адскими муками на Земле. Мила с незнакомкой, не получив тела, нагнали бесов вдобавок к тем, что вызвали чернокнижники. Тех жгла ненависть и обида за публичный позор колдуньи-карлицы, которую я вынес на руках из храма годом раньше. Тогда-то и открылась подлинная картина чернокнижной вакханалии в городе. Один ведьмак сменял другого, создавая нападениями бесов неизлечимую болезнь.
Та растянется на десятилетия, изуродует весь кишечник, вызовет дисбактериоз, при котором в организме больного перестают вырабатываться все витамины группы В (В1, В6, В12). Без витамин голодной остаётся нервная система. Если не остановить болезнь, лет через десять человек дойдёт до полного нервного истощения. Больной кишечник и голодные нервы исподволь запускают нарушение обмена веществ.
Минеральные вещества перестают поступать через лимфу в хрящи. Медленно, но верно, хрящевая ткань позвоночника, суставов начинает высыхать. На безоблачном горизонте возникает очень трудно излечимый диагноз остеохондроза. Это конечная цель постоянных приступов поносов и запоров.
Спустя пятнадцать лет после первой госпитализации в декабре 1994 года от человека по имени Олег остался только кричащий от нестерпимых болей живой труп.
— Батюшка Николай, что со мной случилось? — найдя своего духовника в гараже, выложил ему всё, что свалилось на меня за два летних месяца 1998-го.
— А, это расслабление! Расслабление, Олег! — бросив всё, запрыгал от радости немолодой священник.
У него было такое лицо, словно он ждал этого всю жизнь. И дождался. Лицо сияло. Меня как громом поразили. Кому горе горькое, а кому Пасха при виде того, как корчится твой ближний.
— Батюшка Николай, что мне делать? — едва опомнившись от бури радости, спросил духовника.
— Причащайтесь (Марковский всем и всегда говорит только «Вы»). Можете завтра. Поститесь один день и вычитайте правило ко причащению.
— А разве так можно, готовиться только день?
— При нападениях можно. Да я и служу завтра. Причащайтесь.
Взяв благословение, на другой день причастился в храме. Но легче мне от этого не стало. Состояние с каждым днём ухудшалось и мы с мамой стали готовиться к худшему. Именно тогда я и увидел, что меня ждёт в дальнейшем.
В июле 1998 года Путин В. В. назначен директором Федеральной службы безопасности Российской Федерации, одновременно — с марта 1999 года — Секретарь Совета Безопасности Российской Федерации.
Святые мученики Киприан и Иустина
Есть брошюры «Как защитить себя от чародейства» и подобная ей «Как защититься от чародейства». Их какие только епархиальные издатели не издавали, крадя друг у друга оригинал-макеты, диапозитивы и просто ксерокопии хорошо раскупающихся книжек. Обложка этого «православного самиздата» конца девяностых чаще всего перепечатывала икону святых мучеников Киприана и Иустины современного московского иконописца.
Икона представляет из себя следующее. На фоне жиденькой северорусской природы стоят высоченные мужчина и женщина. Мужик по виду русак, эдак с год не стригший своих волос. Женщина миловидна, но какая-то блёклая. В руках у мужчины Евангелие. Вдали течет река, по виду Ока до Серпухова. Вот и вся иконопись. Окно в другой мир.
С точки зрения канонов, принятых в православной иконописи, всё нормально. «Иконописец» писал, скорее всего, кого-то из своих приятелей и приятельниц. А, может, себя с супругой. Его можно понять — нет у нас иконы святых Киприана и Иустины, которая служит образцом. Не от чего оттолкнуться. Киприана и Иустину люди не видели давно.
Тридцатого июля 1998 года, измученный постоянными болями, огнём, разъедающим всё тело изнутри, заснул тяжёлым сном. Последнее, что помнил из обычного сна, духовник возле какого-то подземного перехода благословил меня и я спустился вниз. Вышел уже на другой стороне улицы и взяв вправо, стал подниматься на высокую гору. По горе вилась проторенная тропинка. Задрав голову, отметил, что земное кончилась и надо мной небо с облаками царствия небесного. Так высоко никогда не поднимался.
На самом верху горы стояла маленькая церковь, весьма похожая на ту в Иерусалиме, что на Масличной горе — Марии Магдалины, где почивают мощи святой преподобномученицы Елизаветы и ключницы Варвары. Только меньше размером и очень красивая. Крещусь, вхожу в храм. Через цветные стёкла на пол падают разноцветные блики. Такое чувство, что внутри полно пыли, но её нигде нет. Было как-то не по себе. Роспись, иконы, подсвечники, амвон, алтарь — всё, как на Земле. Только людей в храме нет. Воздух настоян, напоён чем-то тягучим, крепким. Дух перехватывает. Воздух молитв.
Дохожу до амвона. На нём стоят два человека, женщина и мужчина. Пара. На женщине схима. Мужчина в рясе с большим крестом на груди. Но это епископ. В IV веке такие большие грубоватые православные распятия носили на толстых серебряных цепях только епископы. Священство не носило ничего.
Дохожу до женщины. Из-под рясы выглядывают туфельки, как на наших православных иконах. Поднимаю глаза. Наши взгляды встретились. О! Какие глаза! Оторопь взяла! Синь красоты неописуемой! Можно нырнуть и уже не вынырнуть никогда. Лицо редкой красоты на длинной шее. Но всё тело до подбородка забрано монашеским одеянием. Есть только лик, от которого захватывает дух! Смотрю. Молчу. И пара молчит.
Вдруг эта женщина снимает с себя часть одежды схимницы, которую носят на шее и надевает её на меня. Подарок. Только что он означает, мне неведомо. Как и само название этой части одежды схимницы. При этом она не произнесла ни слова.
Делаю шаг. И вот я уже стою напротив мужчины. В отличие от женщины с ростом и лицом фотомодели, мужчина мал. На голову ниже её. Их рост резко контрастирует по сравнению с обычным ростом мужчины и женщины. Женщина высока, мужчина низок. Примерно метр пятьдесят пять, не больше. Всё должно быть наоборот.
Лицо мужчины представляло из себя по виду лицо подвижника или пустынножителя. Густая чёрная борода. Растёт прямо от глаз. Но она не заслоняет серебряного креста. Тот покоится поверх бороды. Глаза карие, маленькие. Кожа у обоих смуглая или это следы южного солнца. По строению лица мужчина и женщина являются эллинами.
Это, однозначно, греки, а не русские, сирийцы или персы. Волосы мужчины густые, чёрные, с синим отливом и едва заметной проседью. Лицо очень и очень суровое. Мужественное. Сердце словно запеклось у этого епископа. Он ничего не дал. Руки у обоих были свободные.
В какой-то момент я подумал, что всё это бесовские призраки. Меня просто разыгрывают. Тут же по моим ногам пробежал едва заметный ветерок. Покрывала или монашеские одежды немедленно ответили лёгким покачиванием в такт ветерку. Это ощущение тихой, спокойной прохлады было настолько реально и в тоже время необычно, что я до сих пор помню её.
Запомнилось духовное состояние, в котором пребывала пара. Такого единства, единения душ, соединения душ, взаимопонимания душ на Земле просто нет. Я был в гостях у двух людей небесного Иерусалима с одной душой.
Православные семьи. Семьи священников. Что о них можно сказать? После того, что увидел, о каком-то смысле создания таких семей можно только молчать. Это биологические фермы размножения и воспитания человеческих мальков. Физиология совокупления по уставу для одних. С очень быстрым переходом к половому воздержанию для других. И только!
Формы христианского быта. Настолько заземлённые по сравнению с увиденным, что даже красота земных женщин после Иустины перестала привлекать меня. Они, эти формы, наполненные полноценной христианской жизнью, смирением, терпением, причащением, не приведёт ни в эту церковь, ни к этому удивительному союзу двух душ, ставшей одной. С сохранением свободы каждого. Трудно осквернённым языком объяснит состояние тех, кто в раю. Ещё труднее достичь его! Те, кто взял на себя подвиг супружества, именно подвиг, а не его имитацию, будут ниже.
Во мне всё умерло. Выйдя из церкви Киприана и Иустины, точно так спустился вниз. В какой-то момент почувствовал — небо стало другим. Небесное сменилось земным. Я вернулся в тело, на Землю. А сам сон рассказал духовнику только спустя три года. Он молчал. Тогда я спросил его.
— Отец Николай! Этот сон прелесть?
Священник покачал головой. Нет. Вновь вопрошаю.
— Для чего мученица Иустина дала мне часть своих схимнических одежд?
— Это дано вам на целомудрие, — подумав, ответил батюшка.
«На целомудрие? Тогда зачем вы жените меня?» — возмутился цинизмом благочестивого пастыря. Язык говорит одно, руки делают другое. За плечами пять лет терзаний насильственной женитьбой. Молча посмотрел на него и вышел из прихожей служебного корпуса.
Последний приём батюшки Зосимы
С каждым днём мне становилось всё хуже. И тогда мы решили поехать в Никольское. Особых чудес никто из нас не ждал. Хотелось услышать от монаха, как себя вести.
Приехали вечером. После службы нас отвели в частный дом. Мне предложили забраться на второй ярус нар. Там было грязно и душно. Собрал половики с пола и лёг на ледяной пол. До утра не уснул.
Так Зосима показал мне, что спустя несколько лет будет ожидать меня. На выбор: нары или ночные кошмары дома на полу? Выбрал втрое.
Семнадцатое августа 1998 года. Понедельник. Утром нас всех соборовал батюшка. Он едва ходил по рядам. Перед моим заходом к схимнику из Мариуполя позвонил Марковский. Окно крестильной открыто, телефон с усилителем и властный голос благочинного прозвучал буквально в метре от меня.
— Не говорите ему ничего лишнего!
«Зосима играет по правилам Марковского», — подумал, выходя из крестилки. Страшные дни. Я горел огнём и терзался от нестерпимых мук, которые третий месяц высасывали из меня последние силы. Мама, боясь отпустить меня одного, поехала со мной.
В вагоне электрички мне стало совсем плохо. Лёг на сиденье и стал шептать побелевшими губами строки канона Кресту. За спиной кто-то из пассажиров сказал:
— Не дай Бог вот так мучиться! — меня откровенно жалели.
Внезапно глаза залило ослепительно бело-голубым светом.
— Не возьмёте меня, не возьмёте! — теряя сознание, шептал холодными губами.
Последнее, что видел, были руки ведьмы с длиннющими ногтями. Ногти были синего цвета, словно мы попали в фильм ужасов. Она тянулась к моему горлу. Когда очнулся, под самым потолком вагона увидел батюшку Зосиму. Монах внимательно смотрел на меня.
Святитель Иоасаф Белгородский
Болезнь не поддавалась лечению и набирала всё новые обороты. Каникулы кончились.
— Можете не лечить. Это расслабление, оно не лечится, — пояснил ситуацию духовник.
Пришлось в таком кошмарном состоянии выходить на работу. Наверное, во всей этой истории сентябрь девяносто восьмого был самым тяжёлым. Человек вынужден читать лекции с настолько вздутыми и сжатыми воздухом кишками, что они подпёрли диафрагму. В области солнечного сплетения появилась чётко различимая варикозная сетка. Любое движение вызывало острую боль в кишечнике. От постоянных спазмов из глаз сыпались искры. В зеркало старался не глядеть. Оттуда на меня смотрело издёрганное, взвинченное до невозможности, привидение.
И тут мне в голову почему-то пришло заказать три молебна в храме одному святому, так, чтобы последний молебен пришёлся на день его памяти. Святителю Иоасафу Белгородскому (память 17 сентября). Заказал. На двух молился сам, а семнадцатого у меня была первая лекция у заочников, успел поставить только свечки.
Прихожу в аудиторию, ещё никого нет. Сажусь на свой мягкий стул. Прошло не более минуты, почему-то руки сами полезли за обивку стула. Благо, в одном месте она оказалось слегка надрезанной. Пальцы, продвигаясь всё дальше и дальше, нащупали что-то плотное. Вытаскиваю. Скомканный пакет от прокладок. Разворачиваю. Внутри одна использованная прокладка, слипшаяся от засохших месячных.
В аудитории к этому времени появились первые заочницы. Прошу зажигалку. Подают все три одновременно., Сквозь нестерпимую боль невольно улыбаюсь и ухожу в служебную комнату. Открываю окно, в мусорном ведре сжигаю находку. По всем правилам ей сгореть дотла. Тут в раздевалку врывается Мила.
— О! Как мне плохо, Кот! Моя задница вся исколота. Я на неё сесть не могу. Это всё из-за тебя. У меня внутри всё гниёт! Месяц уколов и никакого толку.
Молчу как рыба, наблюдая за тонюсенькой струйкой дыма. Хотя и понимаю, что так от колдовства мамочки Милы не избавиться. Называется эта пытка бытовой приворот. Она делает вид, что дым в ведёрке её вообще не интересует. Стоит, не зная, что сказать. Звонок. Встаю с корточек и ухожу гореть на лекцию.
А священник знал, что говорил. Через три года мой врач-гастроэнтеролог скажет:
— Диагноз поставлен правильно, лечение назначено верно. Ты за три года выпил столько лекарств, что на них можно было без труда поднять на ноги два отделения.
Святитель Спиридон Тримифунтский
Не один святитель Иоасаф помогал мне в тот богатый на искушения месяц. После публичного сожжения Милиных прокладок мне стало ещё хуже. Лекции выжимали последние силы кипящего в адском вареве учителя. Не выдерживая бедствия, свалившегося на голову, шёл в церковь.
Перед началом службы обходил и прикладывался ко всем иконам. Просил только одного — убрать нестерпимое состояние огня, пожирающего внутренности. Уже не было сил терпеть. Многие в таком состоянии кончали жизнь самоубийством. Дополз до иконы чудотворца святителя Спиридона.
— Святителю добрый, помоги! Нет сил терпеть эту муку!
И вдруг я услышал голос человека прямо из иконы.
— Деточка! Мы все ходили просить за тебя. Но Бог неумолим. Ты должен терпеть!
Что тогда со мной произошло, помню плохо. Но эта неожиданное обращение к простому смертному, истерзанному наведёнными на него бесами, вновь заставило меня почувствовать себя человеком. Подняло с пола. Так великие святые учили меня не опускаться перед нечистью и терпеть нестерпимое.
Пройдёт девятнадцать лет и в маленьком сельском храме священник скажет мне, как он поступает в подобных случаях. Ведь делают насмерть не только прихожанам, но и служителям Господним.
— Одна старуха на предыдущем приходе кидала мне под ноги обглоданные косточки терновника. Неспроста. Запретил ей, так она под алтарь стала швырять. Не войти, вокруг терн. Хорошо! Собрал всё, доехал до кладбища и закопал в могилу. Месяц спустя её нашли повешенной в сарае.
Мой духовник прекрасно знал не только об этом, но и о многом другом. Однако он никогда не помогал рядовым прихожанам, попавшим в подобные ситуации.
— Терпите. Молитесь. Ходите почаще в церковь. На исповедь, на причастие. Живите благочестиво. Бог вас не оставит.
Всем, кому он так говорил, давно в могиле.
1999
Гвоздь
Постепенно я привык жить с колом в животе. Прошёл год. Наступило лето 1999 года.
Четырнадцатого июля мне прислали из США пять бумажных икон царя-мученика Николая II. Их отправили второго июля в день памяти святителя Иоанна Шанхайского (Общество памяти Царя-ученика в США) в ответ на мою просьбу прислать мне иконку царя-мученика. Адрес был в подаренном двумя годами раньше журнале. Три большие и две поменьше. Они лежали в огромном жёлтом конверте без письма.
Тогда купить готовые рамки со стеклом была проблема. Пришлось со вздутым животом делать всё самому. Столярничал на балконе. Уходя, не заметил, как длинная рейка с торчащими гвоздями со всего размаху вошла в ступню.
Меня удивил звук скрипящей двери. Оказывается, так скрипит мышца, в которую входит сталь. Когда гвоздь выдернул из ноги, кровь горошинами покатилась на пол. На проколотую ногу встать было невозможно, пришлось прыгать, держась за стены. Вычитал вечерние молитвы и лёг спать.
Проснулся без боли в ноге. Раны не было. Не веря глазам, стал на ощупь искать следы. Ничего нет. Взял зеркало. Следов нет. Ужас начинает пробирать меня. «Померещилось, не было никакого гвоздя», — успокаиваю себя. Вдруг взгляд наталкивается на чёрные горошины крови, оставшиеся на светлом половике. Вышел на балкон. Злополучный гвоздь с полоской крови торчал на рейке.
Я болел непрестанно пятый год. Бог не вмешивался. Ведь музыку в животе заказал себе сам. А тут явное и совсем непонятное исчезновение раны из-за пяти икон. Потрясение долго не покидало меня. «Как же это так — была рана и нет её», — всё спрашивал себя и не находил ответа.
Но чудо было не в этом. Икон было пять. А в царской семье семь человек. Почему тогда в конверт положили пять икон? Ведь я просил одну. Двое, что, не спаслись? Иоанн Шанхайский что-то знал. Но что?
Как это выяснить? Небесная подсказка не давала покоя. Моя голова раскалывалась от мистики американской посылки. Ответа не было. Тогда я решил изучить всё, что связано со слухами о спасении двух младших детей. Кости царевича Алексия и, предположительно, Марии (Анастасии) к тому времени не были найдены. Может, они чудом спаслись и прожили долгую жизнь, а Марковский внук и племянник этих двух?
Утром подарил две иконы духовнику. Большую и маленькую. На следующий день отметил ликование Марковских. Они все, стар и млад, сияли от восторга и были ласковы ко мне ещё месяц.
Ильин день
Второго августа на отпусте священник неожиданно объявил, что вечером будет акафист Ильи пророку. Понедельник. Акафисты в соборе читались только по воскресным дням.
Каникулы. Боль до скрипа зубов. Искорки сыплются из глаз. Иду на акафист. Маршрут один и тот же пятый год подряд. Вдоль трамвайных путей вниз. Но у скверика решил срезать. Солнце бьёт в глаза. На термометре за сорок. А там хоть какая-то тень. Несмотря на солнцепёк четверо мальчишек вяло катают мяч. Дохожу до них и в это время из-за угла почтового отделения появляется человек.
Его телу около трёх тысяч лет. Поджарый, если не сказать больше. Загар до черноты. На вид лет сорок восемь. Волосы с едва заметной проседью. Похож на урзуфского грека. Закатанные спортивки открывают икры, пляжные шлёпанцы и футболка. Не чаял его видеть. Человек-легенда всех времён и народов. Илия Фесвитянин.
Когда я понял, кто идёт мне навстречу, мнимый грек опустил глаза. Ему стало стыдно. Стыдно, что он, а не кто-то другой, свят. Он так и шёл, не поднимая глаз, пока кто-то из мальчишек не запулил в него мячом.
— Ой, дядька, извини, — сказал мальчишка, подбегая за мячом.
— Та ничего, — ответил тот.
Он прошёл мимо, а меня обдало холодом. Дойдя до почты и попав в густую тень, посмотрел на виднеющийся купол церкви.
— Господи, если это в самом деле Илия, сделай так, чтобы вон та машина выскочила на встречную полосу, обогнала впереди идущую и вернулась на свою полосу.
Причин для таких манёвров не было.
Не успел я это сказать, как водитель одной из машин, идущих вниз, вывернул руль. Испугавшись, со встречной полосы выскочила машина, а дальше произошло просимое.
Это был Илия. Придя в церковь, на аналое увидел изображение именно этого человека. Задержался и внимательно рассмотрел. Даже волосы были его. Чёрные с отдельными седыми волосами. Точь-в-точь как у мужика на футбольном поле.
Эту икону больше не выносили. Потому что была греческого письма и на плохой бумаге. В интернете просмотрел тысячи икон пророка, но все они были чистым пиаром. С картинок на меня глядели несуществующие дяди с рачьими глазами под копнами седых волос.
С 9 августа 1999 года Путин В. В. Председатель Правительства Российской Федерации.
Одиннадцатое августа (Затмение)
Спустя неделю болезнь вспыхнет с новой силой. С этого дня из меню выпали свежие овощи и фрукты. Помидоры, съеденные вечером, на утро вылезли в нетронутом виде. Нестерпимые боли стали наказанием за любую попытку проглотить живой плод на долгие годы.
Одиннадцатого числа меня переселили на выжженную планету. Тринадцать лет всё живое будет пролетать мимо моего рта во избежание летального исхода. Исход показала мой доктор, сводив на экскурсию в одиночную палату гастроэнтерологического отделения.
— Два месяца капаем до трёх литров в день. Без них полное обезвоживание. Она уже не ест с полмесяца. Не поднимается. Всё, что попадает в неё, тут же вылетает наружу. Смотри на то, что ждёт тебя в ближайшем будущем.
— И сколько ей осталось?
— Три недели.
— А причина?
— Олег, спроси что полегче. Она к нам попала такой. Лечению не поддаётся. Слишком ослаблена.
Утром я пришёл из собора, но легче мне не стало. Измученный расстройствами, свалился от нечеловеческой усталости и заснул. Была четверть двенадцатого, когда внезапно стало темнеть. Я лежал на диване и смотрел на кусочек неба между девятиэтажками. Внезапно наступила такая тишина, что даже птицы не посмели её нарушить. Луна медленно заслоняла собой солнце. Тень побеждала свет. Полумиллионный город погружался в сумерки. Я закрыл глаза.
В это мгновение кто-то перенёс меня далеко от дома. Передо мной было здание этажей в восемь современной архитектуры на окраине южного города. Качество на отлично охраняемой территории. За эти несколько секунд успел хорошо его разглядеть. Все окна были наглухо закрыты. Их обрамляли металлические формы. Чего-либо похожего на это, отдельно стоящее здание, рядом не было.
Дальше я оказался внутри. Коридор с искусственным освещением, в котором были только двери. Подчиняясь неведомой силе, которая с неземной лёгкостью перенесла меня далеко от дома, вошёл, не открывая двери, в одно из помещений.
Это была лаборатория площадью метров сорока пяти с замкнутой подачей воздуха. Он подавался полностью стерильным по металлическим трубкам, которые шли под потолком. Множество труб, шлангов и трубочек были скрыты за обшивкой потолка. Ни одной болезнетворной бактерии или вируса в нём не было. Теперь я видел окна лаборатории изнутри. Они пропускали свет, но были полностью вакуумными. Пробить такое стекло составит проблему. Я стоял рядом с дверью полностью стерильного и изолированного от внешнего мира помещения.
Осмотревшись, увидел наиновейший, ультрасовременный операционный стол. На нём лежала совсем молодая женщина. Но толком разглядеть что-либо было невозможно. Её окружали люди в скафандрах, похожие на те, которые применяют эпидемиологические врачи. Их лиц я не видел. Они были под стеклом.
Всё, что можно было понять, в операционной только что прошли роды. Из её чрева был извлечён ребёнок. Прокесарили. Причём врачи сделали всё возможное, чтобы половые органы не принимали в этом никакого участия. Девственность этой женщины не была нарушена. Кесарево сечение лишь дополнило искусственное введение мужского семени девятью месяцами ранее. От этой женщины исходило состояние нечистоты. Внешне она была красива и, может, для кого-то привлекательна. Чистокровная еврейка.
Спустя мгновение я вновь очутился на своём диване. Полностью разбитый и больной.
В обед, собрав последние силы, доехал на вечернее богослужение. Мимо меня в храм прошёл благочинный.
— Антихрист родился, — этой мыслью в глазах поделился с духовником.
От неожиданности тот дёрнулся, повернул голову и в ответ я прочёл в его глазах явное пренебрежение и неверие.
— Откуда вы знаете? — и не останавливаясь, прошёл в алтарь.
Впоследствии именно этот день церковного календаря владыка Иларион (Алфеев) пытался дополнить ещё днём рождения Николая Угодника. Мол, по преданию, он в этот день родился на свет. Вначале удача улыбнулась начинанию молодого епископа.
В 2004 году по благословению Патриарха Московского и всея Руси Алексия II празднование Рождества Святителя Николая было возобновлено. Был составлен тропарь и кондак праздника рождества святителя наподобие образца сохранившейся церковной службы времён патриарха Никона (1657).
Николай Чудотворец известен на Руси с IX века как небесный покровитель князя Киева Аскольда (Оскольд). Он был крещен в честь святителя в 866 году католическим епископом. Над могилой Аскольда в Киеве святая княгиня Ольга построила первый на Руси храм в честь святителя Николая. По другой версии, деревянная церковь уже существовала во времена Аскольда и Дира, поскольку инициатором первого крещения верхушки руссов был Папа Римский Николай I Великий (858–867).
Это было время жестокого противостояния патриарха Фотия и папы Николая. Византия против Рима. Шла борьба за влияние и первенство в Восточной Европе (первое и второе крещение болгар). Поэтому князь принял имя святителя Николая, с которым был крещён Понтифик. Известно, что князья Аскольд и Дир предпринимали походы на Византию, что отвечало интересам Рима как центра духовной власти Европы.
Прошло четыре года. Умер Патриарх Алексий II. Новый Патриарх и Синод РПЦ МП не поддержали инициативы энергичного архипастыря. В православном календаре после 2010 года нет упоминания о дне рождения Николая Чудотворца.  Как нет упоминания памяти трёх волхвов на Рождество Христово. Их вычеркнули из святцев Московской Патриархии.
Теперь всё давным-давно забыто. Как и солнечное затмение 1999 года. Только родина моих предков, впечатлительная Румыния, выпустила в честь торжества луны над солнцем банкноту номиналом в две тысячи лей.
Танцевальные вечера «Кому за…» в кинотеатре «Савона»
В Интернете всё ещё висят несколько объявлений о платных (15 гривен) танцевальных вечерах в «Савоне» за 2011 год.  Не упустите свой шанс! Там такие «девушки»!
Пятница 31 декабря 1999 года. Мне нужна ламинированная иконка к Рождеству, а пять дней центр полиграфии в «Савоне» работать не будет. Наступали праздники. Беру иконку и иду на авось.
К моему удивлению, обычно потухший и замерзающий холл кинотеатра горел и пел, шипел и веселился. Ой! Да что это? Не иначе как «мир иной»! Ёлка в подсветке, дед Мороз без Снегурочки, цветомузыка и полный зал «приглашённого народу». От неожиданного бодуна среди чумы и мрака подземелий «последних» христиан просто застыл на первой ступеньке лестницы кинотеатра. Стою и думаю: ламинированной иконки мне сегодня не видать как своих ушей.
Открыл дверь в холл и моментально забыл, куда шёл. Я чуть было не клюнулся на длинные ножки в белых чулках, так притягательно они выглядели, но подняв глаза выше, отпал от увиденного. На окне, задрав одну ногу на подоконник, сидела в одежде семнадцатилетней кокетки раскрашенная старушенция. Черная мини-юбка, белая кофточка, декольте не для обвисших грудей. Эта старая перечница слегка постанывала, изображая не весть для кого «роковую» страсть. Она жадно грызла глазами записку на клочке бумаги. Сцена «Расстаёмся, любимый»! Мотор. Дубль первый.
Чуть не сказал вслух, что у ней лажа с лыжами, не с той крыши съехала, но увиденное дальше было точным продолжением «плачущей жирафы». Штук семь здоровенных «подруг» лихо отплясывали возле новогодней ёлки. Рослые и крепкие как на подбор. Белоснежные блузки и кофточки с непременными мини-юбками, из-под которых выглядывал выложенный на дармовщину «товар». Всё было бы O.K., если бы не возраст этих «бэби». Самой юной было к шестидесяти и, судя по всему, зажигала именно она.
От резкого перепада постовых служб к борделю с залежавшимся товаром мне стало как-то не по себе. Молодой человек, курировавший это веселье, понял всё без слов и подойдя ко мне, сказал.
— Позвольте, я вас проведу, — подхватив под локоть, довёл до служебного входа.
Открыв дверь, я попал в нормальный мир молодых людей, у которых под Новый год заканчивался рабочий день.
Подложив кулачок под щёку, грустно сидел возле стола с открытой бутылкой шампанского курчавый хозяин печатного заведения. Рядом с ним на рабочем столе сидела его девушка. Уткнувшись в дисплей, спиной ко мне сидел дизайнер свадебных виньеток и визиток.
Бедствие танцующих бабушек периодически накрывало их с головой. В такие дни они были как парализованные. Всех троих словно чем-то придавило.
Поздравил с наступающим, выложил иконку на стол. Хозяин назвал цену и попросил подождать пару минут. Вышел в зал, где вовсю отрывались «девушки» приморского города. Стою возле двери и смотрю, что будет дальше.
Открываются входные двери и входят трое бодреньких пенсионеров. Один из них замер как вкопанный на пороге. Новоприбывший. Его уговорили прийти «на танцы» приятели. На вид порядочный семьянин, проживший жизнь с одной женщиной, но вот внезапно овдовел… Завсегдатаи «Савоны» что-то весело ему говорили и показывали на «девушек». Они идут в мою сторону, совсем рядом со мной. Слышны обрывки фраз.
— Эта даёт всем. Тебе и шевелиться не надо. Оттрахает так… Эта истеричка, но хорошо делает…. Эта переборчивая, ей не угодишь, а это просто… с неё и начни, её зовут….
Две минуты прошло. Открываю дверь.
— Готово, — парень протягивает иконку.
Не выдержав, говорю.
— Ну и соседство же у вас! Не позавидуешь.
— А, эти… — хозяин вздрогнул как от тока.
Безнадёжно махает рукой. У них любовный треугольник — двое любят одну. До маразма «кому за…» ещё очень далеко. Выхожу на улицу. Мимо меня идут ещё две. Прямо в бордель на семнадцатом.
Утром рассказываю всё маме, пришедшей с ночной.
— Америку открыл. Да их весь город знает. Они по пять раз между собой переженились и разошлись. Для них это рабочее состояние.
— Ну и ну! А я впервые такое вижу. В церкви все кашляют и загибаются. От мала до велика. Пост. А эти здоровые как лошади. Дрыгают ногами, виляют задницами. Даём! Да-ё-ём-ём-ём! Только мужиков у них маловато. Самцы их возраста почти все вымерли. И лукавый их совсем не трогает. Бабушки ничем не болеют!
Замолчал, уткнувшись в тарелку. Каждый выбирает то, что ему больше нравится.
Дуэль
За несколько дней до ухода Ельцина с поста Президента я очутился между рядами книжных стеллажей. В моих руках была боевая шпага. Настолько тяжёлая, что я едва держал её в руке. Поразил набалдашник эфеса. Его украшал гигантский, больше голубиного яйца, бриллиант чистой воды. В долларовом эквиваленте миллионов шестьдесят. Серебро шпаги ничего не стоило по сравнению с ним.
В проходе показался человек. Его лицо было маской. Оно ничего не выражало. Но шпага в его руках имена силу кувалды. Вначале мне показалось, что бой идёт на равных. Узкие коридоры книг вызывали усталость. Миллионы книг и бесконечный поединок с соперником много сильнее меня. Проснулся в тот миг, когда понял, что проигрываю. Бриллиант во сне — перемены.
С 31 декабря 1999 года Путин В. В. Исполняющий обязанности Президента Российской Федерации.
2000
Неопалимая купина
Весной двухтысячного года матери пришлось срочно ехать в Кишинёв. Заболела странной и непонятной болезнью её сестра, Тамара.
На майские праздники я остался один дома с «приказом» — прибрать могилу бабушки на Радоницу. Деваться некуда. Купил конфет, печенья, взял лопату, воду и бутылку керосина. Пригодится. Сел в автобус и поехал на Старокрымское кладбище города Мариуполя. Поджигать.
Меня встретила прошлогодняя стерня. Стоит стеной. К памятнику не подойти. Надел перчатки, взял лопату, но дело не двигалось. Вместо земли окаменевшая глина, вместо травы железная проволока. Да будь ты! Открыл бутылку керосина и полил вокруг памятника. Пламя вспыхнуло мгновенно. Только тут я понял, что наделал. Стерня была кругом, просто местами она пряталась под свежей травой. Всё кладбище, одно из самых больших в Украине, представляло из себя пороховой склад сушёной травы.
Схватил лопату и бросился тушить. Но пламя просто уходило внутрь стерни. Оно стремительно растекалось по кладбищу. Хлопнешь по нему лопатой, а оно как по бикфордову шнуру в метре от тебя вспыхивает. То тут, то там. Я понял: начинается настоящий пожар. Квалификация: поджог кладбища. Это не гигантский штраф, это реальный срок. Тут я просто взвыл.
— Матерь Божья Неопалимая купина, помоги мне!
Кричи не кричи — пламя уже поедало соседние памятники.
— Матерь Божья Неопалимая купина, помоги мне! — кричу уже изо всех сил.
Но Бог не слышит меня. Хватаю лопату, снова кидаюсь в огонь. Толку никакого. Я обречён. Вдали на дым уже смотрят люди. В бессилии от своей полной обречённости кричу в третий раз.
— Матерь Божья Неопалимая купина, помоги мне!
И тут я просто увидел, что пламя остановилось. Оно появлялось и застывало на месте, словно поджидало меня. Удар лопатой, ещё и еще. Спустя десять минут последние языки пламени погасли.
А я рухнул в изнеможении на могильную скамейку. Вокруг меня простиралась чёрная лужайка сожжённой травы с грязными и прокопчёнными стелами умерших. Отмыл кое-как копоть на надгробиях, положил сладости на бабкину могилу и попросил у неё прощенья.
— Прости, бабушка, что не поджарил тебя до конца.
Перекрестился и побежал на пригородный автобус.
От чего умерла Тамара?
Но на этом история с поджогом не закончилась. Рассказал всё матери, приехавшей из Кишинёва, а в ответ услышал следующее.
— Как горела бабкина могила, так горит сейчас Тамара. У ней жуткая горячка, температура, она всё время кричит криком: горю, Верка, горю. Вызывали одного врача за другим, делали УЗИ на дому. Всё бестолку. Никто ничего найти не может.
— Хорошо, что ты поехала, попрощалась. Похоже, Бог хочет её забрать.
Прошло три недели и Тамара умерла в отделении. Вскрытие показало — сгорела печень. Такая причина смерти ещё более удивила маму. Учительница географии не дружила с крепкими напитками. Была она на удивление бодрая и здоровая для своего возраста. Врач при вскрытии сказал.
— Ей бы жить и жить. Какой здоровое у неё тело! Органы тридцатилетней женщины.
А под утро мне приснился сон. Точнее, сон закончился, а я попал в каменное подземелье круглой формы. Глянул на каменные блоки каждый весом в несколько сот килограмм и удивился. Как и чем они удерживаются на потолке без цемента и раствора? Так на Земле строить не могут. Зазоров между плитами гранита не было. Как и не было светильников, но всё было видно. Присмотревшись, понял —воздух светился изнутри. Красивое и мрачное помещение.
Только тут я заметил, что в центре круга стоит каменная скамейка серого камня. На ней сидит немолодая, крупная женщина и кого-то ждёт. Она была в кофте и юбке, какие носили после революции и в начале двадцатых годов. В этот каменный цилиндр вели несколько, пять или шесть, входов без дверей.
Вдруг в одном из них показалась немолодая и тоже крупная женщина. Она почти бегом приближалась к скамейке. По ней было видно, что такое свидание для неё не первое. Встретившись, две женщины поцеловались. Радость на их лицах говорила о том, что они очень ждали этой встречи.
— От чего умерла Тамара? — спросила та, которая сидела на скамейке.
— От аппендицита, — ответила ей вошедшая.
В эту секунду меня стали поднимать наверх. Голова и всё моё тело свободно прошли сквозь толщу гранита. Через минуту я открыл глаза. Что мне снилось ночью, я не помнил, кроме свидания в аду.
Пересказал сон матери. Та выслушала меня с удивлением. Потом говорит.
— Весёлая, крупная как медведица, это Домна, родственница отца Тамары. А та, что сидела, скорее всего, её сестра. Они все в роду такие. Посмотри на Татьяну и Геннадия — копия украинской Домны.
Но сведения об аппендиците вызвали у матери смех. Чушь это. Она ещё долго продолжала смеяться и издеваться над «аппендицитом», как вдруг смех закончился. Мама вбежала в комнату, точь-в-точь как Домна и выпалила.
— Иногда, очень редко, аппендикс задирается вверх и подпирает печень. Это бывает при подпечёночном положении отростка. Тогда говорят «аппендикс осумковался под печенью», то есть врос в неё.
Глаза мамы выражали ужас.
— Теперь я понимаю, почему она круглые сутки кричала: горю, горю синим пламенем, я в огне. У ней воспалился аппендикс, он стал нагревать печень, пошёл процесс разрушения, абсцесс, а УЗИ не фиксировало его, потому как доли печени скрыли его истинное положение.
Была моя кишинёвская тётка совершенно неверующая. Атеист. Такой и ушла в два месяца на тот свет.
Ты не всех ещё поминаешь!
После этого случая я крепко задумался и спросил у матери, кто наши прапрабабки и прапрадеды? Их имена пора внести в синодик и поминать. Она не знала. С трудом отыскали свидетельство о рождении бабки. В нём были не только имена, но и отчества её родителей. Дальше обрыв.
Что мне снилось в ту ночь, не помню. Внезапно я очутился на разбитой сельской дороге. Солнца не видно. Сумерки. Снег, никем не убираемый, превратился в полужидкое снежное месиво, которое покрывало почти на полметра разбитую колею. По этой жидкой слякоти не то что проехать, идти было невозможно.
Поняв, что попал в западню на дороге, стал озираться по сторонам. Местность была совершенно незнакомой. Кругом, куда не глянь, лежали непроходимые свинцово-серые сугробы. И такое же свинцово-серое небо над головой. Пронизывающий холод и сырость забытой Богом веси. Распутица.
Вдруг вбок от себя увидел бородатого православного священника. На нём была скуфейка, поручни, епитрахиль и наперсный крест белого металла. Он так же, как и я, стоял по колено в этой каше из снега и дорожной грязи и очень внимательно смотрел на меня.
— Ты не всех ещё поминаешь, — без всякого приветствия обратился ко мне сурового вида человек.
Дальше он стал перечислять имена, мужские, женские, которые я так и не смог все запомнить.
На утро рассказал своей матери. От его списка запомнилось лишь пять или шесть имён. Мама без труда объяснила мне, кто названные люди. Выяснилось, что большую часть своей родни мы никогда не поминали.
— А этот священник? — спросил и подробно описал его матери.
— Похоже, что это отец дяди Володи (Чекина). Во время войны он служил на приходах в Савинском районе. Был очень строгий. В детстве мы все его боялись. Говорить не любил.
— Значит, это он вымолил из лагеря смерти своего сына! А теперь пришёл, чтобы напомнить ещё и о внуке (того убили). Их совершенно некому поминать хотя бы по синодику, поэтому он нашёл нас.
У большинства священников после смерти власть, данная при рукоположении, отнимается. Но у отца русского солдата нашлись немалые заслуги перед Богом. Он остался в поручнях, епитрахили, с поясом и наперсным крестом, да ещё при камилавке на том свете. Право носить любой из этих предметов после смерти означает подвиг, который незнаком большинству сегодняшнего священства.
А если человек всю свою жизнь посвятил служению ближнему, то он ещё будет иметь право говорить. Иначе бы я в одночасье не попал в ледяные преддверья ада на встречу с именами своих усопших родственников. Та дорога вела именно к ним, в холод полного забвения. И лишь поминание может растопить лёд вечности. Хочешь, чтобы твоим родным было тепло? Поминай их. Живых за здравие, усопших за упокой.
Я спросил маму, как звали отца дяди Володи?
— А хоть убей меня, не помню, — ответила она.
Прошло много лет. Я так и не оставил надежду узнать имя этого сурового священника. В дом, где мы жили в России, на поминки приехала родственница Ирина с дочкой. Нам с мамой пришлось тяжело в тот день. Поминки перенесли, шёл процесс готовки и она, не зная этого, явилась не вовремя.
Боль в позвоночнике усиливалась. Бросив маму одну в кухне, упал на диван. А когда отлежался, спросил Ирину, помнит ли она отчество дяди Володи?
— А я никогда и не знала его отчество. Зачем оно мне. Дядя Володя и всё.
Как я не старался пробиться в её сердце, она твердила одно.
— Да у нас никто и не звал его по отчеству.
Встречи с усопшими стали продолжением колдовства. Лишив меня права жить, оставили дорогу к полустёртым могильным надписям. Задолго до Киприана и Иустины страшная сила чар одиночества вступила в силу. Любая попытка познакомиться с женщиной приводила к трагедии.
Переехав жить в Колобово, мне потребовалось встать на военный учёт. Днём автобуса не было и по дороге к трассе познакомился с очаровательной молоденькой женщиной. Она оказалась в разводе. Жила в Шуе. Мы попеременно везли на складной коляске её малыша. Разговорились. За полчаса стало ясно, что нас ждёт. На трассе разделились. Девица вышла голосовать ножками, а мы с малым свалили в кусты. Иначе кто нас троих возьмёт. Остановился КАМАЗ. Говорит:
— Полезай первым, — и подаёт младенца.
Сиденье мне не понравилось. В кабине накурено хоть топор вешай. Кроху положил на свои коленки. Следом за ним она подаёт складную коляску. Наклоняюсь за ней и ребёнок с коленок летит прямо вниз. Он упал головой об землю. Но крика не было. Я похолодел. В одно мгновение кто-то невидимый поставил крест на моих ухаживаниях. Понятно, после этого молодая мама на меня не смотрела. Наступило ледяное молчание. А ребёнок как ни в чём не бывало тихо спал.
С годами вынужденное одиночество только усиливалось. А безумие охотившихся на неокольцованного мужика только возрастало. Загоревшись желанием породниться, в сети колдовства попала семья священников. Вслед за ними, получив пшик и искорки смеха в моих глазах, обиженные, а то и оскорблённые красотки мчались к ведьмам. Кто за новым приворотом, кто за моей скорой смертью. В ход шли всё более и более изощрённые способы. Когда и это не помогло, наступил черёд медленного умирания. Пусть дятел корчится, раз не захотел уйти на тот свет через грязные простыни!
Храм, в который ходило полгорода, был освящён 23 января 1993 года. Он долгое время считался самым большим из новопостроенных храмов Украины. С ним связано одно, ещё не исполнившееся пророчество никольского схимника Зосимы (Сокура). Летом дверь его крестильной неожиданно открывается, он уверенно подзывает к себе женщину средних лет.
— Ты, случайно, не из Мариуполя?
— Да, — подтверждает та.
— Из никольского собора на Новосёловке? — допытывается хитрющий монах.
— Да, полы там мою, — соглашается с ним Анна, старшая на полах.
— Храм-то построили? — задаёт свой новый вопрос Зосима.
— Построили, — подтверждает та.
— Так передай батюшке Николаю, я его очень люблю, что последнюю панихиду в своей жизни он отслужит в подвале этого храма.
Услышав жуткое предсказание, спрашиваю:
— Ань! Ну и чего, передала слова Зосимы батюшке Николаю?
— Ну да, передала — кивает раба Божья Анна.
— А он чего? — не унимаюсь я.
— Ничего. Молчит, как всегда, — округлив глаза, подвела итог Анна.
Подвал отца Николая каким-то образом перекликается с подвалом Ипатьевского дома, а ещё раньше с подвалом церкви Вознесенья в селе Коломенском. Там 15 марта 1917 года крестьянка Евдокия Андрианова отыскала икону, за которую настоятеля прихода Николая Лихачёва и её саму расстреляют в 1942 году.
Такие вот подробности вплетались в годы кропотливой и изнурительной работы над детальной, построчной работе с текстами «признаний», интервью, переписки, воспоминаний убийц и организаторов убийства семьи. Этот анализ текстового материала растянется на много лет. Тысячи фрагментов сказали мне главное: ни одно из этих «признаний» не имеет отношения к Марковским и его родителям — матери Екатерине и отцу Трофиму. Они не прошли Екатеринбурга. Все прямые потомки царя и царицы вместе с ними и верными слугами были убиты в подвале дома инженера Ипатьева.
Понимал это и сам мариупольский Романов.
— Они все погибли, — сказал он мне в ответ на слова о возможности их спасти.
Удивительное дело — этот священник, обладавший прекрасным сильным голосом, во время заупокойных литургий в алтаре никогда не произносил вслух имена своих бабушек и дедушек. А они были. Перед их синодиком голос у батюшки непонятно почему пропадал.
Так кто же была его бабка по линии матери? Со списком следователя Соколова сравнивались сотни, если не тысячи женщин. Но ни одна из них не открыла дверь к альковной тайне рождения его матери, Екатерины.
И только вырвавшись из Мариуполя в 2014 году, в Шуе, анализируя все материалы, которые смогли найти местные краеведы, пришёл к окончательному выводу: мать последнего ребёнка Николая II была убита на ступеньках Воскресенского собора города Шуи 15 марта 1922 года.
Дед и внук
Чем больше я погружался в океан исчезнувшей империи, тем всё чаще и чаще находил явное сходство между Николаем Александровичем Романовым и Николаем Трофимовичем Марковским.
Во-первых, внешность и физиологические признаки. С полным основанием можно сказать: лица людей самой близкой степени родства. Идентичность пластики, цвета глаз, костного строения черепных коробок. И император, и его внук имеют ещё одну, хорошо описанную медицинскую особенность — плохие зубы. Мосты у обоих, причём в одних и тех же местах. Стоматологическая карта является важной составляющей при установлении родственных признаков. У обоих залысины, переходящие в ярко выраженное облысение, аккуратные бородки. Рост, как по заказу, одинаков. Совсем забыл, жесткие рыжеватые волосы на пальцах рук у обоих Николаев. Правда, царь любил спорт и был очень хорошо развит физически.
Поражает манера обращения с людьми священника Николая. Со всеми подчёркнуто вежлив, всем и всегда говорит только «Вы», никогда никакой фамильярности, панибратства, не повышает голоса.
Точно таким запомнили покойного самодержца все те, кому довелось с ним общаться. Но за внешней безукоризненной воспитанностью царя скрывалась врождённая подозрительность, недоверие, страх перед незнакомыми людьми, злопамятность и мстительность, переходящие в патологические формы. Его первый воспитатель и учитель английского англичанин Карл Осипович Хис (Charles Heath, 1826—1900) отмечал чёрствость, равнодушие к чужой боли и даже жестокость наследника престола. Признаваясь в этом самым близким людям, этот, добрейшей души, человек был в ужасе от увиденного.
Если царь сталкивался со стихийным лидером, он впадал в необъяснимый страх. Страх вызвал панику. Паника — истерику, которая заканчивалась только после уведомления доверенного лица об устранении того, кто встал поперек горла «вежливому» государю. Многие в его правление исчезали бесследно, были отравлены, как генерал-майор граф Орлов, заподозренный в неравнодушии к царице.
Точно так, как вёл себя покойный государь, ведёт себя внук. Все те же черты характера, над которыми возвышается патологическая подозрительность и недоверие к людям. При Николае II политический сыск достиг полного маразма: жена шпионила за мужем, священство превратило исповедь в конвейер по сбору информации, полиция следила за жандармами, жандармы за полицией, а актрисы за всеми верноподданными Российской империи. Точно такой же сыск и погоня за информацией процветает во владениях внука царя.
— Меня не интересует, сколько ты квадратных метров вымыла сегодня в храме. Меня волнует, сколько ты смогла собрать информации за день. Поняла? Можешь идти.
Так частенько говаривала своим подчинённым уже покойная Екатерина Григорьевна, бухгалтер, неофициальный староста и правая рука протоиерея Николая. Постоянное участие в оперативно-розыскной деятельности на территории собора незаметно превратило её в «чудовище из Розовки». Может, только поэтому она умирала от рака груди долго и мучительно, замучив себя и прихожанок.
— Что сегодня сказала матушка на пятиминутке? — спросила техничка храма Елена Ангелину, свечницу в панихидной.
— А что она тебе нового скажет? Нам приказано следить за вами, а вам за нами.
Услышав такой отзыв, чуть не рухнул с лавки. Меня душил смех. Даже прислуга смеялась над безумием благочинного. Потом частенько вспоминал и повторял вслед за ними: «Нам приказано следить за вами, а вам за нами»!
Но это была только верхушка айсберга. Вокруг кафедрального собора святителя Николая с начала девяностых было натыкано с десяток видеокамер. Один человек в сторожке всегда находился у чёрно-белых экранов, не спуская с них глаз.
Чем дальше простиралось фантастическое недоверие священника, тем всё чаще и чаще в хозяйстве отца Николая стали пропадать деньги. Кражи очень крупных сумм стали периодическим и банальным явлением. Чаще всего крали свои в доску, ближний круг, реже заезжие гастролёры. Деньги ведь всем нужны, а отец Николай традиционно платит своей прислуге сущие копейки, как и его венценосный дед.
Скажи своему духовнику в глаза единственную причину этого Божьего попущения, он бы убил меня руками своих бесчисленных доброхотов. «Кто плохо о людях думает, у тех деньги пропадают» — ещё в IV веке подметил святитель Василий Великий.
Огороженный прекрасной изгородью храм представляет из себя крошечное королевство, в котором до недавнего времени был даже начальник собственной Его Высокопреподобия разведки. Точнее, начальница Людмила Степановна Шпак, в молодости занимавшая должность главы особого отдела Челябинского ядерного центра.
Была она под стать своему аристократическому шефу. Её дедушка принимал непосредственное участие в судьбе последнего царя в марте 1918 года. Звали его Дмитрий Хохряков. Матрос Балтийского флота. Устанавливал красную власть в Тобольске, затем конвоировал последнего царя. Погиб смертью храбрых в том же восемнадцатом году.
Это было похоже на злой рок. Словно бельмо из прошлого, внучка жестокого матроса терзала и мучила окружающих в угоду недоверчивому внуку императора. Стальная нить, связавшая купеческий Тобольск и пыльный Мариуполь, добралась и до меня, но объяснения этому не было. В Тобольском доме на улице Свободы жила какая-то неразгаданная тайна.
От единственного ребёнка Хохрякова, девочки, родилась эта удивительная особа с голубыми, как у деда, глазами. Унаследовала она его улыбку и весёлый нрав. В девичестве носила его фамилию. Выгодно. Внучка известного революционера.
Однажды в раннем детстве наглая муха заползла в левое ухо Людочки. Пока хватились, ребёнок пальцем протолкнул её далеко внутрь. Ухо воспалилось и стало гнить. Врачи остановили воспаление, но девочка стала глухой на левое ухо. Так и привыкла поворачиваться ко всем правой стороной тела.
Как оказалось, знамение было не случайным. Вся дальнейшая жизнь Людочки будет связана со слухами, сплетнями, пасквилями, грязным людским бельём и доносами. А сбор информации станет для неё высшим наслаждением и смыслом жизни.
У своего последнего в этой жизни шефа, Марковского, Людмила Степановна будет появляться строго по пятницам. Её появление с папкой под мышкой будет наводить ужас на всех работников храма — от низших до высших, включая Катерину Григорьевну и Веру Николаевну.
— Олег! Хоть ты ей ничего не говори, она же всё тащит наверх, — стонала «старшая» Вера Николаевна.*
После любых конфликтов и чепе на территории собора, Людмила Степановна грамотно и очень профессионально проводила опрос, допрос и спрос, не забывая ни одного из участников конфликта. А прихожанам, от всей души помогавших «рабе Божией Людмиле», и в голову не могло прийти, что вся её бурная деятельность, копирующая деятельность милиции, особых отделов армии, разведки и прокуратуры одновременно, уголовно наказуема (от трёх до пяти).
За неделю, сидя на телефоне, обзванивая всех и вся с утра до вечера, никуда не выходя из дому, она умудрялась наловить столько грязи, что Марковский мгновенно успокаивался, слушая «важную информацию». Фактически, Людмила Степановна под видом сыщика стала домашним психотерапевтом.
Роднит деда и внука ещё одна, удивительно совпадающая, линия поведения. И царь Николай Александрович и его внук не чураются благотворительности в самом лучшем смысле этого слова. Царь помогал вдовам жандармов и полицейских, сыщикам и филерам, платил карточные долги своих офицеров. Морально выручал власть предержащих в трудных ситуациях, например, открыл клуб гомосексуалистов в Киеве. Но когда дело доходило до простого люда, прихлебалы-библиографы молчат, как воды в рот набрав. Писать, умиляясь милосердию государя, было не с чего.
Марковский помогал и помогает многим. Одной старухе в старом городе, за улицей Артёма, построили заново маленький, но добротный домик только благодаря его стараниям в 2003 году. Одиноким женщинам, работавшим в храме, чинил крыши, делал ремонты в квартирах, не жалея денег. Потом эти квартиры по завещаниям старушек, боящихся ада и вечных мук, перейдут в руки благочинного.
Через положенные полгода в «Мариупольской недвижимости» они будут выставляться на продажу партиями. Деньги, деньги, деньги. Много доброго делает этот батюшка в тайне от многих. На операции деньги давал и просил за десятки людей, устраивая их на работу. Всего не упомнишь, так много доброго сделал и делает этот человек. Но и на пророка бывает проруха.
Небесные гости
Подходит ко мне однажды голодный мальчик и просит есть. Всё дело происходило в соборе святого Николая, где с ноября 2001 года стоял на подсвечнике блаженной Ксении Петербургской. Стоишь, службы не пропускаешь. Огарки выносишь, подсвечники драишь, лампадки гасишь после отпуста.
— Дядь Олег! Дядь Олег!
— Ну, чего ты орёшь?
— Дядя Олег! Я есть хочу!
— Есть хочешь? Иди к батюшке Николаю. Видишь, стою на подсвечнике. Поэтому благословили завтракать на кухне каждый день, а я туда не ходил ни разу. Скажи ему, чтобы тебя покормили вместо Олега. Понял? Дуй на кухню.
Обычно такое поведение у священства называется «быть добреньким за чужой счёт» и вызывает дружный приступ желчи.
Мальчик, у которого ещё две сестрёнки, уходит. Пока его нет, шарю в своих карманах. Пусто. Служба кончилась, свечка поставлена, молебен заказан, денег нет. Прошло не более двух минут. Подходит знакомая прихожанка, суёт мне три вареных яйца. Улыбается, просит взять, хотя знает, что я ничего не беру. Скрипя сердцем, взял почему-то одно яйцо. Прошло ещё минут семь. Возвращается мальчик. Смотрю на него с интересом.
— Ну, нашёл ты батюшку?
— Ага. Да только там толстая тётка с ним была. Жирная такая. Я кушать прошу, а батюшка отвернулся к стене и молчит, как глухой. А она на меня как вызверится и говорит: Да ты что, нам самим тут нечего есть. Иди отсюда. Мы тут все голодные ходим.
— Так и сказала? — не веря собственным ушам, переспросил его.
— Так и сказала. А сама стоит и смеётся, — подтвердил мальчик.
Гляжу, на глазах у мальца выступили слёзы.
— На вот тебе яйцо.
Кладу ему яйцо в руку. Мальчик просиял и его как ветром сдуло. Прошло минуты три. Прибегают две его маленькие сестрёнки и кричат.
— Дядя Олег! Мы есть хотим!
Развожу руками, ища глазами ту старуху, а её и след простыл. С досады чуть не плачу. Ну почему я, скот безмозглый, не взял три яйца вместо одного?
С этой кухней, находящейся рядом с панихидной, были связаны ещё несколько встреч нужды и чёрствости.
Где-то в мае девяносто шестого у нас в храме появился новый батюшка, отец Владимир. Сижу однажды в воскресенье и жду его с треб. А тут как раз поминки по работнице храма. Собрались все свои да наши. Вошла Вера Николаевна, бывшая когда-то церковной старостой и подружка той «жирной» старухи. Увидев меня, улыбнулась и говорит:
—А чего это ты не за столом? Ты же наш, свой. Иди помяни со всеми. Там и место есть.
— Да нет, Вера Николаевна. Я не ваш.
А сам про себя думаю: «И уж точно не свой!»
Улыбаюсь в ответ, но за стол не иду, понимая, что у половины рты перекосит и борщ прокиснет только от одного моего вида. Гривну на поминки я не давал.
Тут в дверь входят три человека — женщина и двое мужчин. Они встали напротив двери, ведущей в кухню и вид у них был просящих покушать людей. От них исходило такое умиротворение, какое обычно исходит от чудотворных или намоленных икон. Явное несоответствие внешнего и внутреннего заставило меня невольно взглянуть на бедно, но очень чисто одетых людей.
Изнутри они были точно неземные. Как глянул на них, так и забыл, зачем пришёл. Царство небесное, хоть сажей измажь, хоть помоями облей, всё равно останется Царством Небесным! А с кухни, словно что-то учуяв, выплывает Катерина Григорьевна.
— Нет ли у вас трёх кусочков хлебца? — обратилась к ней женщина, от которой исходила удивительная тишина.
— Да откуда у нас хлеб? Нам и самим-то есть нечего, — выкатив глаза, отвечает ей батюшкин бухгалтер.
Только успела она это сказать, распахивается настежь кухонная дверь и красный от натуги Андрей, брат диакона-азербайджанца, тащит огромную кастрюлю, набитую с верхом румяными и аппетитными пирожками.
— Андрей, гони их в шею! Чего они здесь ходят? Нам и самим есть нечего. Гони их! — напустилась на него возмущённая Екатерина Григорьевна.
Не успел я опомниться, как проворный азербайджанец ставит в углу панихидной кастрюлю пирожков, и набрасывается на троих нищих, попросивших кусочек хлеба.
— Вываливайтесь поживее. Ну, кому я сказал…, — не дожидаясь, стал хватать их за руки и тащить к выходу. Последней ушла эта удивительная женщина, на ходу ещё раз прося Андрея.
— Подайте хоть кусочек хлеба!
— Ты что, плохо слышишь? Нет у нас хлеба, мы сами все голодные.
И с этими словами вытолкал женщину-тишину на церковный двор.
Ни живой ни мёртвый сижу в углу как молью побитый. Ну и поминки. Нищих выгнали в шею, а сытых накормили!
— Олег, бери пирожок, — вновь появляется Вера Николаевна. — Бери, хоть пирожком помянешь.
— Спаси вас Господи, — встаю и направляюсь к выходу. — В следующий раз. Батюшки всё равно нет.
А третий случай произошёл после слов благочинного, сказанные им на воскресной проповеди.
— Мы кормим всех, — сказал громко, на весь храм, батюшка.
Прошло два дня. Во вторник после молебна ко мне подходят два долговязых юноши и спрашивают:
— Мы с дороги, не ели сутки. Нас здесь не могут покормить?
— А как же! Могут. В воскресенье батюшка Николай сказал на проповеди, что они кормят всех. Идите и попросите их. Знаете, где столовая?
Видя, что они никогда не были на нашем приходе, взял их под руки и вывел из храма, показав куда идти. Прошло минут десять. Ребята приходят обратно.
— Покормили?
Мотают мрачно головами. Нет. Иду вместе с ними прямо в столовую. В столовой повариха говорит:
— Нет-нет. Нам строго-настрого запретили кормить чужих.
Тут появляется батюшка Николай. Наши взгляды встретились. Он опускает глаза и быстро говорит:
— Мы их покормим. Покормим.
Молча выхожу из столовки. 2008 год. За каждую такую выходку мне платят капелькой ненависти. И фотографированием. В 1997-м первые вспышки засверкали у священников собора — Кирильченко, позже у Новикова. Кирильченко эта затея была не по душе и он тут же признался, кто его заставил. Новиков от стыда опустил голову и сказал:
—Не снял. Поломался или батарея села.
Затем к ним присоединились «финны» (Воскобойниковы). За священником Николаем Воскобойниковым, служащим в Финляндии, старшая дочка Марковского, Таисия, Те нажимают на фото и на видеосъёмку одновременно.
Всё чаще и чаще «финны», отдыхающие летом на море в Мариуполе, терзают меня тем, что насильно снимают во время причастия. Один раз это знакомая финская журналистка, отдыхавшая вместе с ними. В другой раз бешенным прискоком вылетел из алтаря сам протоиерей Николай Воскобойников — вспышка — снято.
Он просто изводил меня своим фотоаппаратом, охотясь во время службы.
— Батюшка Николай! Вы меня за пять лет наснимали на целый фотоальбом. Подарите хоть одну!
«А в ответ тишина, он вчера не вернулся из боя». Спустя много лет до меня, наконец, дойдёт, зачем меня так часто увековечивали на фотоплёнку.
Подрастает старший внук, Константин Владимирович Марковский. Он очень похож на акварели юного Александра Николаевича, старшего сына Николая I. Практически одно лицо. И вновь гены. Неожиданно для всех Константин решает идти учиться не в семинарию по стопам деда и отца, а поступать на юридический факультет. После получения диплома разочаруется и вновь неожиданно для всех поступит в Одесскую семинарию.
Точно так однажды поступил и молодой гвардейский офицер, наследник-цесаревич, записавшись на юридический факультет Санкт-Петербургского университета. А незадолго до революции предложит Священному Синоду свою кандидатуру на место Патриарха, вызвав у последних окаменение — курящий, играющий в карты и вертящий спиритические тарелки, патриарх.
Как-то разглядывал в Интернете сотни фотографий Елизаветы II, королевы Великобритании. И вдруг меня ужас пробрал: словно кто-то по ошибке поместил туда фото юной Галины Агабековой (Марковской), так молоденькая королева была похожа на свою полукровную племянницу. Фактически одно лицо. Проверил источник. Английская фотография середины сороковых.
Есть ещё одна, характерная не для Николая II, а его брата Михаила, страсть к автомобилям. Автопарк великого князя насчитывал более ста, роскошных до умопомрачения, лимузинов. Лучший по тем временам в Европе.
Завидев у знакомых иномарку, терял сон и покой, пока на пару дней не получит ключи от машины. Он наездил на них не сотни тысяч, а миллионы километров. Куда там Михаилу.
Из круга продавцов подержанных иномарок ещё в далёких семидесятых у батюшки появится закадычный друг, Виталий. Долгое время именно он будет обеспечивать тест-драйв благочинному. Потом появится зять-финн, предприниматели, знающие о неравнодушии «автопопа».
Я и сам неоднократно видел, как по центру города разъезжает на очередной «чужой» невозмутимо кайфующий батюшка Николай.
Аристократа всегда выдаёт тяга к добротным, элитного качества, вещам. Есть такая черта и у батюшки Николая. Именно им он и отдавал предпочтение ещё во времена советского застоя.
Однажды всем известный в храме пропойца Вовка Горохов похвастался мне новыми часами. Взяв их в руки, ахнул. Двадцать семь камней, высший класс точности, бесшумный ход и многое другое. Такие часики в советские времена производились мини-партиями, были точными копиями швейцарских омега, поэтому на прилавки, а также торговые базы, не доходили. Прочитай это кто-то из семьи, скажут:
— Он лжёт. Часы и вправду были, но их батюшке подарили.
Я осмотрел их. Дарственной гравировки на них не было.
— Где ты их взял?
— Марковский подарил.
— А, Горох, всё равно промутишь…
— Отдай, не твоё дело.
Часы с респектом запомнил. Глянул на ремешок. Не для таких часов. Подарил Горохову стальной браслет. Батюшка часы, духовное чадо браслет. Спустя полгода Горохов часы пропил без зазрения совести. Вместе с браслетом. И в ответ получил от меня шутовской удар детским стульчиком выше локтя.
Ещё через какое-то время Бог посетил Гороха. Именно на месте удара появилась опухоль. Кривясь от злобы, боли и досады, Горох орал благим матом.
— Это ты меня тогда ударил. Ты, с-сука. Я помню. Это только из-за тебя у меня рак.
— Пить надо меньше, урод. И притворяться.
Ещё через полгода его не стало. А я открыл счёт странным и, скажем так, нелепым смертям. Все умершие при жизни были хорошо знакомы с батюшкой или хотя бы раз контактировали с ним. Многие из них получали от него скромные подарки и большинство очень любило его.
День святого Евфимия Великого
Память преподобного Евфимия 2 февраля (20 января ст. стиля). Много непонятного для меня было в поведении батюшки. Ну, например, почему именно он и только он, даже если не его черёд, служит в этот день торжественную полиелейную службу. Особенно странно выглядело это в понедельник, когда в храме служится только молебен Пречистой. Из года в год, стоя на подсвечниках, наблюдал как отец благочинный отбирает службу у служащего по очереди и служит сам. Да так трепетно, возвышенно, словно он, раб Божий Николай, задолжал этому, мало кому известному, святому. В 2009-м я не вытерпел и спросил об этом прямо на отпусте. Батюшка страшно побледнел и ничего не сказал.
Через десять дней после той службы меня самого свезли в палату для умирающих. Наверное, чтобы поменьше задавал бестактных вопросов. Прошло три с половиной года. На день ангела службы в церкви не было и я поехал причаститься на Левый Берег. Не заходя в храм, сворачиваю к кладбищу. Оно было всего в одну могилу. Подошёл к кресту, перекрестился. Читаю: протоиерей Леонтий (Устименко) 02. 02. 1967–25. 09. 2011. От неожиданности как током ударило. День памяти святого Евфимия был днём рождения благочинного.
Отчасти я знал, как это делается. Если ты сможешь вымолить благосклонность святого, в день памяти которого родился твой обидчик, его смерть будет ранней, скоротечной и ужасной. А отец Леонтий, царство ему небесное, был 100 % обидчиком Марковского. Именно он и никто другой оттяпал у благочинного половину его владений, создав свою «королевскую рать» из священников, на дух не переносивших отца Николая.
— Лакомый кусочек, — с утробным стоном сказала мне Екатерина Григорьевна.
Задолго до этого, в 1996-м, заручившись помощью Марковского, Устименко выгонит на улицу несчастного батюшку Николая (Щелочкова). Так в нижнем храме собора появится настоятель 29 лет от роду.
Собор Поживанов, мэр города, достроит и это разбудит аппетит молодого батюшки. К этому времени его старший брат Пётр уже стал благочинным города Донецка и его влияние на владыку Илариона было огромным. Вначале отошёл от рук Марковского Левый берег, затем Ильичёвский район. Время шло. Где-то в 2005 году стали поговаривать о онкологии молодого священника.
За год до смерти батюшки Леонтия у меня дома стала мироточить икона Иверской иконы Божьей Матери. Подарок отца Леонтия. В октябре 2010 года икона замироточила в трёх местах. Затем в марте, последний раз в сентябре 2011 года, из главы Архангела Михаила истекла тонюсенькая струйка. Спустя две недели батюшки Леонтия не стало. Сиротами остались пятеро детей.
В сентябре 2013 года, незадолго до войны, ко мне подходит знакомая прихожанка. Разговорились о Татьяне. Оказалось, лежит в мариупольской онкологии. Все её очень жалели за добрый, ангельский нрав.
— Откуда вы это всё знаете? Нам на приходе никто и ничего не говорит. Думай, что хочешь, где она и что с ней?
— Заведующая отделением моя старинная подружка. Да вот, на днях была у неё в гостях. Как-то разговор перешёл на отца Леонтия.
— А разве он лечился у неё? По-моему, его оперировали и лечили в Донецке. Там брат и владыка, могли подсуетится.
— И там и в Мариуполе. Только после смерти батюшки по всем гистологическим пробам стало ясно — у него было три разных, не связанных друг с другом, формы рака. Букет смерти. Лечению не поддаётся. Лечили, в лучшем случае, один вид. А два остались в тени и делали своё дело, меняя картину болезни. И думаю, родные отца Леонтия до сих пор не знают об этом.
Её слова поставили всё на свои места. Два последних вида рака это два района, оторванные у Марковского против воли Божьей. А первый — выгнанный взашей протоиерей Николай Щелочков.
Но даже три вида опухолей не изгладили всех грехов Устименко. Глубокой июльской ночью 2014 года попали в автокатастрофу два старших сына покойного. Старший погиб мгновенно, младшего без сознания свезли в реанимацию. Было это под ещё курортным Новоазовском. Что делали ребятки ночью и кого они везли на заднем сидении, догадывайтесь сами.
Никогда не бери в долг
К Марковскому всегда просились в услужение молодые ребята. Прислуживать в алтаре. Насколько мне известно, он почти никогда и никому не отказывал. Даже чернокнижникам — Вячеслав или Славик-волхв благополучно отслужил три года и только после этого благочинный выпер его на улицу.
Но эти проделки начались после того, как моих глаз уже не было на приходе. Можно было отрываться по полной. Экспериментировать. На нём же не написано: «Ведьмак на шабаше». Нет, не написано. Пусть служит.
А если планы юных чад простирались дальше, охотно давал им рекомендации для поступления в семинарию. И, разумеется, благочиние все четыре, или больше, года, платило за них. Подразумевая, что окончив обучение, молодые выпускники вернутся домой, на приходы. Но возвращаться в пыльную и грязную кочегарку хотелось не всем.
Толик
Духовно он тянулся к диакону Гавриилу. Через него он стал певчим, затем чтецом. Так незаметно, возрастая из возраста в возраст, он решил, к изумлению многих, стать батюшкой. Поступил в Одессе. Учился хорошо, оставили преподавателем. Женился на дочери тамошнего благочинного. Квартира в приданое. Иереем стал без проблем. Преподавал историю философии в семинарии, служил. Нёс несколько ответственных послушаний. О том, что по правилам халявного обучения, за которое он не платил ни копейки, должен был вернуться домой, не вспоминал.
Бог Сам взыскал приходские деньги. Декабрьским днём, отслужив и причастившись в алтаре, поехал по вызову на причастие. Всё произошло мгновенно. Лобовое столкновение. Навстречу хлипкой машинке, в которой ехал батюшка, на красный свет вылетела иномарка. От водителя не осталось ничего целого. Иерей Анатолий, 24 лет от роду, погиб мгновенно. В белом седане мчался делать предложение руки и сердца сын прокурора города. Был подшофе.  С огромным букетом роз.
В Интернете до сих пор можно прочитать телеграмму благочинного. Далее цитата.
МАРИУПОЛЬ ОДЕССА Выражаем в адрес Одесской духовной семинарии, преподавателей, учащихся, родных и близких глубокое соболезнование, по поводу трагической гибели преподавателя, священника Анатолия Мурыгина. Его светлый образ, духовное, интеллектуальное развитие и всецелая преданность служению Богу и Его Святой Церкви, являются характерными особенностями его личности в памяти священнослужителей кафедрального собора города Мариуполя, певцов и прихожан. Он оставил глубокий и неизгладимый след. Вечная ему память и вечный покой. Да вселит Господь душу его в селениях праведных. БЛАГОЧИННЫЙ МАРИУПОЛЬСКОГО ОКРУГА ДОНЕЦКОЙ ЕПАРХИИ, ПРОТОИЕРЕЙ НИКОЛАЙ МАРКОВСКИЙ. 5.01.2009.
Коля и Илья
Братья-близнецы. Болгары по матери. Очень добрые, отзывчивые и верующие ребята. Вместе пришли к батюшке Николаю проситься служить в алтаре. Вместе уехали поступать в Сергиев Посад. Вместе остались на продолжение обучения на академическом курсе. Вместе, не долго думая, женились, чтобы никогда не возвращаться в Мариуполь, на москвичках. Коля стал батюшкой, лет пять назад служил в Долгопрудном.
Илья лёг в могилу после скоротечного и остро протекавшего лейкоза. Не думаю, что ему было больше 25 лет. Батюшкой стать не успел. Супруга осталась вдовой. Отсутствие сана у супруга даёт её право повторно выйти замуж. Если у иерея Анатолия на сносях осталась жена, то Илья оставил супругу бездетной. Коля в юности первым на Земле написал икону митрополита Игнатия Мариупольского. Святитель вымолил Николая от преждевременной смерти, в гроб за долги перед благочинием лёг Илья.
— Внимание! Тесные врата! — после городского крёстного хода 1997 года объявил Илье, проносившего хоругвь между двумя близко росшими деревьями. Тот заулыбался — удачная шутка. А во мне как фотовспышка сработала — запомнил на всю жизнь. Спустя одиннадцать лет его не стало.
«Никогда не бери в долг!» — принимая первый раз, трижды повторил мне батюшка Зосима Никольский. Сказав в третий раз, горько-прегорько заплакал. Теперь эта скорбь коснулась родителей двух прекрасных ребят. Но утрата не повод для слепоты. Взял — отдай. Ни покаяния, ни прозрения не в одной из этих семей так и не наступило. И не наступит. Люди думают, что если на пять копеек потрудились в алтаре, то пять тысяч долга можно и не отдавать. Бесчеловечен человек. Человек эпохи потребления.
Ванечка разумный
Они были духовно близки друг к другу, два пономаря, Николай Моисеевич и Ваня. Их взяли в алтарь сразу после поступления в семинарию Сергиевого Посада Коли и Ильи. Молчуны. Марковский таких любил. Шли годы. Моисеевич и Ваня служили в алтаре. Внешне Иван ничем не выражал своих чувств и эмоций, спокойный, покладистый. А они были, эти самые чувства.
— Мне уже тридцать, а я всё в пономарях. Учиться благословения благочинный не даёт, не женат, диплома нет, с работы ушёл, а здесь четыреста гривен на всё про всё. Живи как хочешь, — жаловался Ванечка женщинам на полах.
А те и рады, есть что донести.
— А мне уже сорок и не то что пономарства и четыреста гривен, а элементарного здоровья семидесятипятилетнего старика у меня нет, — ответил бабушкам. Доносите.
Это было в мае. Вскоре Ванечка исчез. В сентябре не выдержал и спросил Моисеевича, где напарник. Тот хитро улыбнулся. Долгожданный вопрос. Есть что донести благочинному.
— У него то ли знакомые, то ли родня в Сергиевом Посаде, он туда уехал. Теперь на послушании.
— А Марковский благословил его?
— Нет. Ни в какую.
— Так он уехал без благословения? — не веря собственным ушам спросил Моисеевича.
— Без, — подтвердил пономарь.
— Ну и ну. И ради чего?
— Учиться хочет. Год послушания — дают рекомендацию на поступление в семинарию.
Я видел это «послушание» своими глазами. Мытьё посуды на кухне самое безобидное из них. Через год безо всякого батюшкиного «благословения» Ваня поступил в семинарию за счёт обители, а ещё через пару лет женился на русской девушке. Жизнь устроилась и без Марковского. Тот ему этого не простил. При редких появлениях семинариста на каникулах встречал его с ледяной любезностью, но отправить на тот свет «поздоровкаться» с Толиком и Илюшей не мог. Иван ведь не за его деньги учился у преподобного Сергия, рекомендаций и «положительных» характеристик не брал — значит власти на «вразумление» могилой у того не было. Да и с монахами Сергиевой лавры умный батюшка связываться не хотел.
Иван Яковлевич Гнатюк
Иван Яковлевич Гнатюк в роддоме № 1 долгое время был главврачом, но на пенсии пошёл на «понижение», став заведующим гинекологией.  Мог оперировать бесплатно, что сейчас выглядит неправдоподобно. Родился в городе Коломыя (Ивано-Франковская область) еще до войны. Униат. Имел сердце «плотяное» (то есть доброе, мягкое), пел на ходу украинские песни, жил не тужил, но однажды столкнулся носом к носу с господином Марковским прямо в коридоре родильного отделения.
Хористку батюшки Николая (а батюшка очень любит своих хористов) через Олю, читавшую на клиросе, положили в отделение оперативной гинекологии, где её и прооперировал всё тот же безотказный Иван Яковлевич. Мама встречала и провожала батюшку Николая через своё отделение.
Когда священник увидел Ивана Яковлевича, он буквально съёжился, как будто попал на холод и спросил маму:
— Кто это?
— Иван Яковлевич, заведующий отделением, он её и прооперировал.
Батюшка ощетинился и произнёс:
— Очень много о нём наслышан.
Мама похолодела от его слов.
— Вера! Проводите меня, — с этими словами благочинный направился к выходу.
На утро, вернувшись с суток, мама рассказала мне о неожиданном визите Марковского в роддом. Такого я не ожидал. Выслушал её и говорю.
— После такой встречи Ивану Яковлевичу долго не нажить. Пусть готовится.
— Да что ты болтаешь, — заорала на меня мать. — Тебе всякая дрянь в голову лезет. Он ничем не болеет.
— Посмотришь, что с ним будет. Этот монстр так просто в роддом бы и шагу не сделал.
Мать после тяжёлой ночи продолжала кричать и скворчать, как раскалённая сковорода, а я отправился на диван.
Прошло ровно десять дней. Стоял конец солнечного октября. Рыбка на центральном рынке лежит такая нагулянная, любо-дорого смотреть. Гнатюк отпросился на сорок минут. Туда и обратно. Рыбки очень захотелось. Он умер от остановки сердца напротив рыбных рядов. Был настолько здоров для своего возраста, что патологоанатом в протокол вскрытия вписал одну единственную строчку: «Без диагноза. Причина смерти не установлена».
А дальше я своими глазами увидел, что происходит после того, как православный священник отпоёт униата.
Оля опять влезла туда, куда не надо и уговорила батюшку Владимира рано утром отпеть Ивана Яковлевича. Эх! А дальше началось. Я впервые увидел танцующего под плетьми бесов священника.
Мне в этот день было причащаться. Хотелось причаститься именно в четверг, а не в субботу или воскресенье. Подготовился и пришёл на исповедь. Как только Кирильченко увидел меня, меняется в лице и говорит.
— Погоди, давайте сначала вы, — и подзывает кого-то на исповедь.
Стою, жду. Все прошли. Остался один я. Странно поглядев на меня, Кирильченко быстрым шагом ушёл в алтарь. Но долго он там не пробыл. Вылетает из алтаря, хватает меня за руку и ведёт на исповедь. Отметил белое как мел лицо священника. О том, что он отпевал Гнатюка я и знать не мог.
— Говори, в чём каешься?
Начинаю выкладывать грехи. Всё записано. Но вместо исповеди отец Владимир срывает с меня епитрахиль и начинает орать, как резаный.
— Ты почему причащаешься? Кто разрешил? Не допускаю! Я тебе покажу, как по четвергам причащаться! Это не по уставу. Отважу так, что…
Тут меня швыряют с такой силой, что я лечу мимо балясин исповедальни, переворачиваю их и падаю на пол.
— Вы что, батюшка? С ума спятили? Чего дерётесь? У вас крыша потекла.
— Я до причастия тебя не допускаю, — с этими словами мокрый и перекошенный Кирильченко снова летит в алтарь.
Он уже был полностью невменяемый.
За сутки всё узнал. И про дуру Олю и про молчание родни о крещении усопшего (те как в рот воды набрали) и о смехе Марковского над неопытным священником. Иду к нему. Тот за десять минут раз пять менялся в лице и в конце концов запретил Оле со товарищами даже поминать дома (келейно) этого человека. Но повеселился мой духовник на этот раз всласть.
Мама
Дошла эта страшная очередь и до моей мамы. Шёл январь 2006 года. Внезапно, бегающая за двоих в родильном зале, мама стала падать от апатии и усталости. Прошло три недели. Внезапное расслабление не проходило. А с его началом Марковский стал как-то особенно предрасположен, ласков, шутлив на отпустах к матери. Весь внимание.
— Вера! Не спите — царство небесное проспите, — шутил благочинный, пряча за крестом почти вырытую яму моей родительнице.
— Мам! Да что это с тобой? — спрашиваю, глядя на едва шевелящуюся «рабу Божью Вэру», как её всегда называл отец Гавриил («Вэ ра» с древнееврейского «и зло» — такие изощрённые шутки были в ходу у диакона-азербайджанца).
— Сама ничего не пойму. Все силы куда-то делись, в тряпку превратилась. Всё время хочется спать и лежать пластом, — тихо отвечает мне мать.
— Ладно. Ты не расстраивайся. Это пройдёт.
«Ну и нелюдь наш батюшка! Знает, что я инвалид, по его желанию пластом лежачий. Так он хочет в такую развалину превратить и мою мать. Чтобы ноги протянули на одну её пенсию. На этот раз не выйдет»! — беру в руки ручку и бумагу.
Адрес у нас был. Знал, что этот монах мне не поможет, но вряд ли он останется в стороне, видя, как уродует беззащитную чистую вдову местный бог. Пишу ему всё прямым текстом — монах не из стучащих: священник, мастер-песковец, хочет и мою несчастную мать предать сатане во измождение плоти. Если хотите, помогите, до конца дней своих буду за вас молиться!
Прошло дней десять. Вдруг моя мама снова, в один миг, стала бодрая и упрямая. А в храме ко мне подлетает Людмила Степановна Шпак и начинает детальный допрос прямо на чтении Апостола.
— Ты был в том монастыре?
Отвечаю честно: «Нет!»
— А такого, такого и ещё такого монаха знаешь?
— Нет! А они кто?
И так половину литургии до «Святая Святым». Смотрит прямо в глаза. Ей не в первой. Но вот наступает момент — доходит — я не просил помощи в том монастыре. Идти не с чем. Мама этой страшной участи — быть расслабленной до конца дней избежала.
Елизавета Тернавская
В последнюю секунду, когда черновая рукопись была почти готова, испытывая неподдельный страх, я всё же решился написать и об этом «подвиге» настоятеля. За год до моего вылета из собора у одного из самых известных горожан, Юрия Ивановича Тернавского, умерла единственная дочь, Лиза, девяти лет. В великой скорби отец и мариупольский писатель С. А. Плотников написали в память девочки книгу «Сказание о святителе Игнатии», а в селе Боевом неутешный родитель воздвиг погребальный некрополь в честь Покрова Пресвятой Богородицы и усыпальницу-часовню в честь четырёх Елизавет. Хотя строил тот храм Ю. И. Тернавский ещё при жизни своего ангела-ребёнка.
Её смерть как две капли воды походила на внезапную кончину врача-хирурга И. Я. Гнатюка. Тот, ничем не болея, внезапно упал бездыханным на центральном мариупольском рынке. Совершенно здоровая девочка приехала домой после тренировки по спортивной гимнастике, прилегла и уснула. Навеки.
Однажды, задолго до моего ухода из собора, подавленный беспомощностью и беззубостью приходского священства, выложил всё отцу Николаю. Тот молчит.
— Как же так, батюшка Николай, — говорю ему. — Ведь всем священникам при рукоположении даётся благодать Божья. Так почему они, вооружённые ею, ничем не могут помочь, не то, чтобы людям, самим себе, как будто и вовсе не приняли крещения.
И он ответил мне.
— Это так, благодать даётся всем. Просто они не умеют ею пользоваться!
Хитро взглянув на меня, засмеялся счастливым смехом профи, держащего в своих руках судьбы сотен людей. Он мог. И я знал, от кого перешло к нему это умение.
В Авдеевке, это за Донецком, полвека назад жил очень авторитетный священник. В юности он подвизался по монастырям, как тайным, так ещё и открытым. Но монахом ему не суждено было стать. Старец заставил парня, с головой, как у лошади, жениться. Кажется, у него была дочь. Имя его Дмитрий Песков. Умер он в 1992 году. Рука у этого священника была особая.
На Новосёловке живёт плотник по имени Валерий. Он ездил к нему креститься. Крестился. После того «особо благодатного» крещения так и остался бобылём. Хотя очень хотел жениться и иметь семью, детей. Ноль. Стал как заколдованный. Ни монах, ни православный семьянин. Высохшая ветка. И не один он такой.
Именно протоиерей Дмитрий Песков был духовным отцом Тамары Новых, а затем и её супруга, священника Николая. Суть этого умения проста и стара, как мир — человек, получая духовную власть, начинает управлять падшими духами, калеча ими жизнь окружающих людей.
Пиявки (тест)
Конец ноября 1995 года. После панихиды меня внезапно останавливает батюшка. Оружие-крест на груди. Просит подождать. Люди расходятся. Остаюсь один.
— Мне говорили о вас, что вы врач?
— Нет, батюшка. Учитель.
Но он меня как бы и не слышит. Начинает жаловаться и выкладывать приличные куски своей истории болезни. Выясняется следующее. С год небольшим он чуть было не умер от внезапного омертвления правого лёгкого. Могут спасти только аппликации живыми пиявками. Но вот, как назло, наступили холода, сезон ловли пиявок закончился и… Не могли бы вы мне помочь разыскать живых пиявок? Ведь без них мне никуда. Лёгкое может загнить и тогда конец. Скоропостижная смерть.
— Я не врач, батюшка. Но моя мама акушерка, среди врачей. Мы поспрашиваем.
Прошла неделя. За это время кого я только не спрашивал и не оббегал в своём городе, включая аквариумы центрального рынка. Ноль. Пока кто-то из врачей не подсказал — летом и зимой пиявки свободно продаются в аптеке № 1 города Донецка. Всё, записываю адрес и телефон. Выкладываю эту информацию после литургии «страждущему» отцу Николаю. В ответ слышу вопрос.
— Так вы ездили в Донецк? Привезли пиявок?
— Нет, батюшка. У меня и машины-то нет.
— Да-да. Мы там всегда их берём, — с циничной невозмутимостью отвечает батюшка.
От неожиданности можно было рухнуть на пол. Так раздевал догола и выворачивал наизнанку вновь прибывших батюшка Николай. Он не любил проигрывать.
С этого дня мне пришлось учитывать принцип контроля и слежки, которая до этого дня носила стихийный характер. На любом приходе к новому человеку всегда относятся по принципу — не болящий ли, не украсть ли пришёл и тому подобное. Первый настоящий допрос случился в августе девяносто пятого. Допрашивал, внезапно подсев на пыльную лавочку, диакон Гавриил (Агабеков). Допрос проходил под видом беседы, но вполне профессионально, где-то с полчаса. Было видно, ему нравится по-восточному дотошно выпытывать информацию.
Кто? Откуда? Зачем приехал? Место работы? Что заканчивал? Не работаешь, почему? Где живёшь? С кем? Женат? Дети? Где жил до этого раньше? Чем там занимался? Что собираешься делать здесь? Ходишь в храм, ты что, верующий? И тому подобный бред, под видом которого никому и никогда не верившие Марковские приказали выжать нахрапом как можно больше. И гнал их ко мне только один вопрос: «Почему этот человек появился на их собственном, его высокопреподобия, приходе»?
Владыка Донецкий и Мариупольский Ипполит
В тот первый год в Мариуполе мне пришлось свыкаться с ролью безработного. Было дико, вставая по утрам, не знать, куда себя деть. Оставалось делать только то, что хотелось больше всего — ходить на вечерние и утренние службы в храм святого Николая. Стоял недалеко от входа и молился. Молился, чтобы нашлась подходящая работа человеку с больным желудком.
Тогда на всенощною Рождества Пречистой Девы в храм приехал довольно молодой владыка. Звали его епископ Донецкий и Мариупольский Ипполит (Хилько). После службы говорил полчаса, удивляя всех красноречием. В ответ белый как мел благодарственное слово произнёс Марковский. Было видно — между ними конфликт.
Время шло. Зимой отношения между владыкой и благочинным уже походили на военные. А с приходом Великого поста на многолюдном приходе Ипполит оставил всего двух батюшек: старшего и младшего Марковских. Олега и Владислава перевёл в другие церкви. Было тяжело глядеть на отца и сына. От непосильной нагрузки потоком идущих постовых служб и треб оба едва переставляли ноги. А на страстную владыка перешёл в наступление. Он решил прибрать к своим рукам благоустроенный приход и превратить его в епископскую монастырь-резиденцию. Марковских, как многих опытных и независимых батюшек, за город.
До этого момента я был однозначно на стороне Марковских. Но на Вход Господень в Иерусалим владыку не пустили в храм. Те, кто пришёл на всенощную, увидели закрытые наглухо двери и сорвавшихся с цепи бабушек. С диким фанатизмом они набросились на ничего не подозревавшего владыку. «Распни! Распни Его!» — такими словами охарактеризовал мой приятель смысл происходившего, отметив благородство и достоинство владыки, пытавшегося увещевать храмовую прислугу. Его не пустили дальше лестницы, владыка развернулся и уехал. А Марковский пошёл ва-банк.
Были выпрошены два «Икаруса» у завода Ильича. Этих же актрис повезли в Киев, жаловаться на Ипполита блаженнейшему Владимиру, митрополиту Киевскому и всея Украины. Мол, какой он злодей! Батюшку с прихода гонит! На следующий день орава плачущих, кричащих и вопящих «старушек» облепила ничего не подозревавшего владыку Владимира, шедшего с великопостной службы.
Судьба владыки Ипполита была решена. В российском православии МП действует и по сей день неписаное правило: кто первый донёс, тот и прав. Им и воспользовался Марковский. Как и Христа, владыку оболгали с ног до головы, и тоже на страстную.
Вызванный в Киев Ипполит вины за собой не признал и был отстранён от служения на три года. Из резиденции его выкинули, определив жить «где хочешь и на что хочешь». Поселился запрещённый в служении владыка у своей мамы.
Донецкая епархия на несколько месяцев осталась без владыки. Епископ Алипий (Погребняк) стал временно окормлять всю, тогда пятимиллионную, Донецкую область. Марковский получил полную свободу и третьего батюшку. Им стал протоиерей Владимир (Кирильченко). Констатирую: кроткий на вид священник низверг со своей кафедры епископа, который действовал очень жестко, но в пределах своей компетенции. И не просто низверг, а поломал ему жизнь. Он и сейчас на вынужденном покое.
Прошли годы. Я постепенно привык к уже девушке, которой, в случае моего отказа, будут ломать и мою жизнь. Всё чаще, завидев её на вечерних службах и ничего не зная о ней, становился рядом. Маму зовут Нина, живут они в Донецке. О том, что она внучка Меланьи, родной сестры Марковского, узнал совершенно случайно. Отец могущественный благочинный.
Как только всё открылось, я захотел отговорить родителей Елены от авантюры с женитьбой, понимая, что за четыре года так и не смог её полюбить. Но главное препятствие крылось в её происхождении. Я не хотел жениться на той, в чьих жилах текла кровь незаконнорожденных Романовых. Породниться с ними означало стать священником. Все события в храме вокруг Елены были продолжением моего вопроса Варфоломею: «Почему друзья взвыли «Боже, царя храни» прямо на выпускном»? Но события меня опередили.
В мае 2000 года все девицы семьи благочинного собрались возле лестницы храма. Они ждали меня. Как только я появился, девушки вошли в храм. Пробыли они там совсем недолго, поставили свечи и ушли. Они словно попрощались со мной. Больше я их не видел. Такое поведение ничего доброго не предвещало.
Моя сессия с заочниками закончилась ещё в апреле, поэтому отомстить с ходу не удалось. За три летних месяца Марковский смог хорошо подготовиться. Для этого со слезами на глазах начальнику Жовтневого РОВД, близкому другу благочинного, было сделано заявление. Его родную племянницу совратил, растлил и бросил в грязь учитель торгового техникума. Вот его фотографии. Затесался в ряды православных. К нему относились, как к родному сыну, а он оказался подлецом. Помогите Христа ради!
С этого дня, известного только двум, моя жизнь стала элементом игр смерти в концентрационных лагерях. Слова почтенного пастыря, неоднократно молившегося за этого офицера, его близких, друзей, сослуживцев никто проверять не стал. Ему верили безоговорочно.
Патриаршее предупреждение
В октябре 2000 года, читая статью патриарха, почувствовал, что он не как бы, а на самом деле смотрит на меня с фотографии. Оторвался от статьи.
— Через месяц тебя начнут сажать. Не вздумай взять книги или деньги. Посадят на восемь лет. Оттуда тебе не выйти.
Голос стих. Продолжалось это ровно мгновение и вновь перед глазами обычная скромная газета, шум осеннего ветра за окном.
Святейший дал мне своё благословение в девяносто четвёртом. Он и пришёл предупредить о беде спустя шесть лет.
Последний раз видел Патриарха на Троицу 1995 года. Он служил в Сергиевой лавре, на день Святого Духа. Тогда, ощущая неземную благодать во время богослужения, задумался: «Генерал-майор безопасности, а благодать не бежит сломя голову от «золотых погон под сутаной». Почему? И только сейчас, вспоминая ту дивную службу, по-новому понял слова Спасителя: «Царство моё не от мира сего» (Ин. 18: 36). Патриарх отдал Богу Богово, а кесарю кесарево.
Спустя несколько лет рассказал матушке Тамаре эту историю, впервые увидав в её глазах неприкрытую злобу. Огонь ненависти разгорался не на шутку.
Чтобы не вызывать подозрений, боевые действия начались не в церкви, а в торговом техникуме. Уже через месяц, перед сессией, меня стала атаковать наш мастер трудового обучения Панина Наталья Григорьевна.
— Олег Степанович! Это вам на лекарства. Поставьте четвёрочку и зачёт моему протеже. Он такой хороший мальчик.
— Наталья Григорьевна! Вы же знаете, я и так ему всё поставлю, только пусть сам придёт и выучит хотя бы часть того, что мы писали на лекциях.
— Он не может.
— Ну тогда, вы в курсе — учебник Киев не дал, мы книгу по коммерческому праву ксерим — разрешение Ольги Викторовны. Пусть придёт, я дам ему его часть и этого хватит.
— Олег Степанович! Книгой сыт не будешь, она останется на полке, возьмите денежку. Пожалуйста!
Дальше началась борьба. Деньги падают на пол. Смотрю, что мне приготовили. Ба! Купюры по гривне, по две. Профессионально. Чтобы, когда ворвётся милиция, этот ворох не проглотил, не сжёг, не порвал, не выкинул в окно. Словом, не отвертелся. Весь материал флуоресцентен. На каждой надпись: «Взятка», дата и подпись ответственного офицера. Упаси Боже к злобе людской прикоснуться. Патриарх был прав. За такое в Украине давали восемь лет. Для дятла, которого не смогли окольцевать.
Через дней десять пытка повторилась. На языке ментов называется эта подлянка «контрольный заброс». На перемене ко мне подходит мамаша этого студента. Плачет. Просит взять деньги. Пытается сунуть их мне в карман. Неудачно. Карманы пиджака зашиты. Пресловутые гривны вновь на полу. Она наклоняется. В это время раскрывается сумочка. Пользуясь моментом, ухожу на лекцию, краем глаза засекаю диктофон. Значит, это серьёзно. Работает диктофон, выданный Жовтневым РОВД города Мариуполя. Он, видно, по нищете ментовской, один у них на всё честное отделение. Узнал его мгновенно.
С ним ко мне приходил без спроса и разрешения сотрудник МВД. Молодой, смуглый мент, руки волосатые. Прокатил его при всех студентах, заставив подтвердить ежедневные пытки электротоком на Гранитной. Тот, видя, что прокололся, впал в тихое бешенство. Ушёл с лекции весь перекошенный.
Они подобных штучек не прощают вовек. Теперь до конца моих дней в Мариуполе сей офицер незаконно, без возбуждения уголовного дела, без санкции прокурора, будет занят, помимо официальных, «левым» делом — сбором компромата на умника. Это дело, распухшее до невозможности, не пылилось в недрах райотдела. Но после моего заявления на имя Авакова в 2015-м, его, скорее всего, уничтожили или спрятали в надёжном месте.
На другой день вновь приходит Наталья Григорьевна. Смотрит как на больного. Поём старую песенку на новый лад.
— Олег Степанович! Подумайте о вашем здоровье. Вы так болеете.
Перебиваю.
— Мы вчера всё решили. Мальчик отксерит книжку по коммерц-праву и на этом его проблемы со мной закончится.
Она молча уходит, не проронив больше ни слова. А я после лекций бегу к духовнику.
— Батюшка Николай! Меня начали сажать при помощи меченых денег и диктофона.
В ответ батюшка заливается тихим, счастливым смехом. А я начинаю неметь от ужаса.
— Олег! Не смешите меня. Ну кому вы нужны?
— Отец Николай! Помолитесь в алтаре, если не верите. Бог вас услышит.
Ничего не понимаю. Меня на полном серьёзе ловят с диктофоном, духовник смеётся. Точно, весь мир сошёл с ума! В самых тягостных чувствах плетусь домой. В субботу вновь в храме. Иду на исповедь. На исповеди отец Николай. Только вместо радости и смеха на нём лица нет. Стоит ко мне боком, белый как смерть. Значит, правда.
Ужас с новой силой охватывает меня. Это конец. Меня, теперь сомнений нет, ловят с целью посадки на кичу. Гляжу на его лицо и не верю — какая разительная перемена. До меня ещё не доходит, что тот корчится от ужаса по причине неожиданного разоблачения его самого — всё вылезло наружу.
Ему страшно, мне тоже. Духовник обязан перед Богом молиться за духовное чадо, а вместо этого пытается чужими лапами посадить того без права выхода. Ну и дела. Мне всё ещё невдомёк, откуда ветер дует. Пройдёт год, пытка зачёткой повторится. Вновь Наталья Григорьевна просит. На этот раз за двоечницу.
— Олег Степанович! Поставьте пять дочке моей хорошей знакомой. Без денег. Альтруистически.
И уже иронически.
— Мы же знаем, вы денег не берёте.
Мотаю головой. Это не лучше первого. Если соглашусь, мои действия подпадут под статью «Превышение служебных полномочий». За это в уголовном кодексе Украины срока нет. Просто уволят по статье с записью в трудовой. После работу можно не искать. Или трудовую выбрасывай. Наезды стали повторяться с новой силой.
Осенью на техникум свалилась новая напасть. Больше, чем в два с половиной раза, увеличили число часов права — строим правовое государство. В спешке стали искать ещё одного преподавателя. Нашли. Почти слепой крот, подполковник милиции в отставке. Всю жизнь по соседству с нами, в школе милиции, читал уголовное право. Начались лекции, много лекций. Поток. Через месяц зрение дедушки упало ниже видимости зачётки. Подал заявление на расчёт. Я ему очень завидовал. Счастливый человек. Имеет право быть свободным. И вдруг я решился. Чем я хуже мента? Рассчитаюсь. Бог меня не оставит. Больше здесь работать не могу!
Через несколько дней моё заявление легло на стол директора. Когда-то, в сентябре 1997 года, не успев отработать на новом месте и недели, после лекций попал на похороны отца сотрудницы. Он воевал. Ветеран ВОВ. Подполковник. Меня никто не чаял видеть в рядах провожавших. Но люди, прошедшие ту войну, для меня святы. Напросившись, поехал вместе со всеми — гроб нёс, землю лопатой кидал. Так одним подполковником я вошёл в торговый техникум, другим вышел.
Пятнадцатого ноября 2001 года, отмучившись 50 месяцев на «каторге батюшки Николая», по «собственному желанию» вылетел на улицу, заснеженную снегом. Точнее, остался на подсвечнике в храме святителя Николая.
В этот день празднуется память Шуйско-Смоленской иконы Божьей Матери. И в этот день прославили святителя Игнатия Мариупольского. Начало и конец «карьеры» педагога.
Чудо святителя Игнатия Мариупольского (Гозадини)
Шёл третий год, как я не ел живых овощей и фруктов. Живот периодически устраивал такие харакири, от которых темнело в глазах. И это помимо непрестанных болей в кишках. Все деньги, которые попадали к нам, уходили на йогурты и бифиформ из Дании. А без них мне грозила мучительная смерть. Мы только что не голодали, но в душе была пасха. Бог вывел меня из торгового техникума.
За год до свободы, которая тогда казалась мне чем-то запредельно невозможным, учебным планом поставили провести открытый урок или классный час. Выбрал второе. Легче. А из всех тем подходящей показалась одна-единственная: «Святитель Игнатий (Гозадини) и греки Приазовья».
У диакона Гавриила выпросил кассету с канонизацией святителя, студенты принесли видеоплеер. Телик, который стоял у нас дома как инвентарь, пришёлся как нельзя кстати. В моей группе было несколько гречанок. Именно они и взяли на себя первые роли рассказчиц о жизни святителя. Остальные, хоть и нехотя, разобрали мальчишки.
Настал день классного часа, посвящённого памяти святителя. В этот день на техникум нежданно-негаданно свалилась высокая комиссия из Киева. Раиса Николаевна, завуч техникума, приказывает без неё не начинать. Сама бежит вниз, встречать «гостей», после которых можно остаться без лицензии на право преподавания.
Не знаю, почему, но я её ослушался. Закрыв дверь на замок, начали без неё. Говорили о кресте святителя, переходе греков из Крыма в Мариуполь, ужасах неизвестной эпидемии, смотрели прославление в кафедральном соборе Мариуполя. Объяснял, отвечая на вопросы, как называются одежды епископов, что они делают на службе. Час прошёл как мгновение.
На другой день завуч вызывает меня с материалами и сценарием классного часа к себе.
— Я так поняла, вы всё провернули без меня?
— Раиса Николаевна! Да ведь вы комиссию встречали.
— Могли подождать минут десять. Ничего бы с вами не случилось. А так, никого не пригласив, никто у нас не делает. С вашей стороны это просто хамство и дикость. Проведение мероприятия не засчитываю. Можете идти.
Молча захожу к завучу по учебной части, Валентине Харлампиевне. Здороваюсь, спрашиваю, как комиссия?
— Олег Степанович! Вчера с ними такое было, что я чуть с ума не сошла. Десятки комиссий встречала, но такого ещё не видела.
— Что, кранты? Нас закрывают? Лицензию не подтвердили?
— Наоборот. Они вошли в холл, сняли головные уборы, и вдруг замерли. Стоят как вкопанные, озираются, не знают, что делать, а дальше как выдадут.
— Как у вас тут хорошо. Просто рай. Душа как в царствии небесном. Давайте ваши бумаги, мы их вам подписываем на «отлично»! Как у вас здесь здорово. Мы никуда не идём, смотреть ничего не будем. Всё, мы уезжаем!
Разворачиваются и прямиком к выходу. Я, побелела, хватаю их за руки, кричу:
— Что вы делаете? А контрольные срезы? Студенты ждут. Мы вас отсюда никуда не отпустим. У вас три дня. Вы что?
Едва их уговорила. Повела к себе, затем по техникуму, достала всю документацию, говорю:
— Хотя бы документацию посмотрите. Может что-то не так?
А они не хотят, краем глаза глянули и всё твердят:
— У вас тут рай. Нам здесь так хорошо. Мы домой едем. Документы безукоризненны.
Спрашиваю.
— Где они сейчас?
— В гостинице. Едва уговорила их остаться на сегодня, хоть пару срезов провести.
— Валентина Харлампиевна? В котором часу на них нашло-наехало?
— После большой перемены, на классном часе.
Смотрит на меня, глаза круглые от удивления, ничего не понимает, смеётся. А у меня ужас в душе. Мы о страданиях гонимого и всеми ненавидимого святителя говорим, чин прославления крутим, а внизу митрополит Готфейский и Кафайский Игнатий Гозадини сам лично принимает в раю дорогих гостей из Киева. Ни слова ей не говоря, иду к себе на лекции.
Спустя год, всё ещё не веря своему освобождению, стал искать работу, но скоро понял — наступили совсем другие времена. Мариупольский Гуманитарный Университет (МГУ) к моему вылету из торгового техникума наштамповал кучу «специалистов». Вчерашние воспитатели детских садиков наводнили город «юристами» и «историками». С моим дипломом того и этого можно было не шевелиться.
Пришлось поневоле обживаться на подсвечнике, стоявшим возле двух больших икон, «Знамения»-Новгородской и блаженной странницы Ксении Петровой, жившей когда-то на диком Васильевском острове. В углу было небольшое укромное место. Там стоял стульчик Марии, первой стоялицы на этом подсвечнике. В тот угол бывший учитель угодил только благодаря силе странного благословения схиархимандрита Зосимы.
Приехал к нему первый раз 22 июля 1995 года в Никольское, где он жил и служил настоятелем храма святителя Василия Великого вместе с малочисленной тогда братией. Приехал к концу службы, батюшка говорил проповедь. Завидев меня на пороге храма, прервался и объявил: «К нам приехали прихожане с других приходов», и вновь стал говорить об очень холодной зиме, которая на носу, поэтому нужно побольше делать консерваций. И делиться этим с неимущими.
Эка невидаль! Разочарованно поглядел на Зосиму и пошёл занимать очередь на приём. Но принимать меня никто не думал. Вышел во дворик. Стою, расстраиваюсь. И вдруг он идёт мне прямо навстречу. Мы поглядели друг на друга.
Прошло много лет и я забыл, как удивился при виде согбенного монаха. Как наши взгляды встретились. Как я увидел его. Как сказал в самом себе: «Живу на Земле тридцатый год, а святого вижу впервые. Как оскудел мир! Этот первый»! Сожаление буквально захлестнуло меня.
Зосима всё усёк и намотал на ус. В следующую секунду из его глаз брызнул стыд. Ему было так стыдно, как будто он вор и украл эту самую святость. Пророк спустя четыре года точно так опустит свои глаза. Им обоим было стыдно, что они святы. Святой грешнику не кум. Я с пустыми руками вернулся в Мариуполь.
На великий пост, в апреле 1996 года, вновь решил попытать счастье и поехал в Никольское. Там было соборование. В соборе шла война владыки Ипполита и семьи Марковских. У священников просто не было сил проводить маслособорование.
Я ещё застал время, когда схимник сам соборовал ораву страждущих. Но после меня буквально выперли из приёмной, где батюшку дожидались священники и диакон с матушкой.
— Выйди. Погуляй. Тебе здесь нельзя находиться, — властно заявила послушница.
Спрашиваю.
— Куда, матушка?
— Да хоть в храм. Посиди, погрейся. Потом придёшь.
Расстроился. Всё, как и в первый приезд. Иду в пустой храм. Не успел усесться поудобнее, вбегает дрожащий от ужаса послушник и умоляет меня помочь вычистить половину подсвечников в храме. Говорю, что никогда в жизни их не чистил.
— Я покажу вам, только помогите. Мне к двенадцати картошку на кухню чистить, я не успеваю.
Соглашаюсь и впервые в жизни чищу подсвечники от воска и масла. Время бежит. Стало ясно — приём у батюшки накрылся окончательно. Но вот подсвечники чистые и мы прощаемся. Возвращаюсь к Зосиме. Как только я открыл дверь, на меня с дикой яростью набросилась послушница.
— Где вы лазите? Батюшка едва живой и ждёт только вас одного. Его уже кололи.
— Не орите. Подстроили всё, а теперь мозги лечите.
Краем глаз заметил её изумлённый взгляд. Как вдруг раздаётся голос отца Зосимы:
— Пусть войдёт.
Вхожу в крестильную, где за пять лет до меня прошла бездна народа, от нуворишей-депутатов до нищих и калек. Он смотрит на меня и говорит:
— Садись.
Оглядываюсь, куда сесть. Стоят два жёстких кресла с подлокотниками. В одном из них лежит огромных размеров кот, развалившись на всё сиденье. Красивый до невозможности. Дрыхнет, пушистый гад, во сне то и дело выпуская острейшие когти. От возникшего желания погладить котика не осталось и следа. Даже во сне было видно: животное с характером.
Этим котом батюшка Зосима расплатился со мной за июльский конфуз. Нечего видеть то, что и так видят все. А до меня это дошло спустя много-много лет. Вдруг озарило. Да ведь он просто смеялся надо мной. Фамилия-то у меня самая что ни на есть кошачья — Кот. Коротко и ясно. Так на тебе кота в отместку. Вот вам и обыкновенная батюшкина прозорливость. Но и это не всё. Пройдёт восемнадцать лет и война в Донбассе соединит в убогой колобовской квартире на пять месяцев двух котов, человека и животное, не переваривавших друг друга.
Дальше этого беседа не пошла. На все мои вопросы я получал такие ответы, хоть плач.
Он спросил, почему я не женюсь?
— Так и будешь один болтаться? Монахом быть не захотел — женись!
— На ком? — спрашиваю.
— А я почём знаю, на ком? — легко уходит от ответа опытный монах.
За внешней грубостью стоймя стоит интерес Марковских. Под конец «духовного» общения я попросил благословения найти работу и не получил его. Стало ясно — пора убираться. Незваный гость хуже татарина. Поднялся, сказал, что ухожу. Умученный монах только кивнул мне вслед — иди. Я же был на пороге, когда услышал негромкий, но властный приказ.
— Постой. Я жду от тебя озарений. А теперь иди.
Это было мгновение. Зосима открыл свою сокровищницу и провидчески дал мне то, без чего невозможно будет исполнить волю Божью. Озарения. Смешно и страшно — одними «озарениями» сыт не будешь. Да и на кой они мне, эти озарения?
Закрыл дверь. Крестильная была пуста. Перекрестился. Расстроенный услышанным, поехал на станцию. Доехал до железнодорожной станции Великая Анадоль, купил билет на электричку. До поезда оставалась ещё время. Вышел на перрон. Ледяной ураганный ветер чуть не сбил меня с ног. Прошлогодние листья и пыль закручивались в спираль и танцевали свой колючий танец. Посмотрел в сторону путей. До поезда оставалось с полчаса.
Зашёл в вокзал, но там было ещё холоднее. Чтобы убить время, вышел на перрон. А дальше на меня свалился полтергейст. Невдалеке стал скручиваться в вихрь пыльный столп. Перемещаясь, он поднялся в воздух метров на пять-шесть. Вдруг из него показались контуры прозрачной руки с зажатой кистью в кулак, точно как в фильмах про невидимку. Я чувствовал нечеловеческую злобу, исходившую от этой руки.
Столп поравнялся со мной и острая боль пронзила глаза — эта прозрачная рука, оказывается, может действовать как настоящая. Она с непередаваемой силой швырнула в меня горсть пыли и песка. На мгновение я ослеп. Стало страшно. А когда боль прошла, вихрь был далеко. Ошарашенный такой атакой, не знал, что и подумать. Показалась электричка. Расстроенный, с красными от пыли глазами, поехал восвояси.
Через год с небольшим мои глаза откроются. Я пойму, что в Мариуполе живёт и служит самый что ни есть настоящий потомок Николая II, протоиерей Николай Марковский, о чём никто не догадывался. И в Донецке живёт дочь Меланьи, его сестры и в Макеевке, где диаконом служил брат Марковского. Десятки потомков последнего царя.
Это и было его благословением. Пройдет шестнадцать лет и тридцатого апреля 2012 года (день памяти преподобного Зосимы Соловецкого) я пойму, что палубы библейского ковчега это и есть то поле, на котором проросло зерно тотемизма. Люди и животные бок о бок год на корабле, а впереди у них полная неизвестность.
Но этого Зосиме было мало. В январе 2001 года, я, как бы случайно, стал помогать старушке с подсвечника праведного Иоанна Кронштадтского.
Вместо академий и научных центров — подсвечник. Вместо экспедиций и раскопок — грязная масляная тряпка. Вместо научных диспутов и библиотек — Слово Божье и Евангелие. Вместо научных степеней и званий, славы и научного признания — насмешки и унижения. В его слове жил Бог.
Правда, это только легко писать «поставил на подсвечник». В те времена, уже былинные, на каждом подсвечнике стояла благословлённая настоятелем старушка, а за ней тихо приглядывали две сменщицы, смирно ждущие, пока та не околеет. Однажды я стал свидетелем, как между «молодухами» возникла свара из-за того, кому сегодня стоять на подсвечнике вместо главной. Они вежливо лаялись, словно это был не подсвечник, а молодой жеребец, на которого обе положили. «Мне никогда не светит встать на подсвечник в таком храме, хоть Зосима и выгнал чистить их», — подумал и забыл.
Прошло порядком времени. Шло лето 1999 года, как внезапно в храме побелела Почаевская икона Божией Матери. Причём настолько явственно, что прихожанки стали шушукаться, тыкать пальцами, пока настоятель, глядя на икону, не объявил, что отслужит ей после литургии водосвятный молебен.
Молебен это действие в пространстве и во времени силы Божией. Как спусковой крючок ружья. Нажми и будет выстрел. Батюшка Николай при большом стечении прихожан отслужил молебен. «Мушкет» схиархимандрита Зосимы выстрелил.
Вскоре после молебна прихожане стали замечать, что старушки-одуванчики-главные, и за ними и первые сменщицы, стоящие на подсвечниках по будням, как-то быстро стали умирать. Одна за другой — за год с небольшим я насчитал семнадцать трупов и сказал об этом старшей, Анне носатой. Но она, возмущаясь, возразила:
— Какие семнадцать. Не семнадцать, а двадцать одна отправилась. Вон, последнюю три дня назад отпели.
Мы переглянулись и расхохотались. Безумие вырванных из глотки настоятеля «благословений» вело только в гроб. Летом 2001 года на десяти подсвечниках собора стало пусто, как сегодня в зоне АТО после «Градов» и «Ураганов». Не то, чтобы стоять во время службы, а убирать подсвечники стало некому. Не долго думая взял тряпку, зубной порошок и стал драить по подсвечнику в день.
Не прошло и года, как в храме святителя Николая Чудотворца на долгих восемь лет появился волонтёр, убирающий и чистящий подсвечники. Но перед моими новыми мытарствами один, забытый сегодня, монах дал мне три необычных совета.
Позволь мне дать тебе три совета
Однажды, где-то в начале 2000 года, после долгих упрашиваний, зашёл в гости к знакомой прихожанке. «На чай». Прозвал её за глаза Люда с палкой. Была она своеобразной православной попрошайкой. Умела выпросить, умела и подать, но большую часть добычи оставляла себе. Водилось у ней много православных книг. Из-за чего я и пришёл к ней в гости. Выбрал несколько, поблагодарил и отправился домой.
Книги уже ждала моя мама, большая любительница подобной литературы. Прочитала и забыла. Настала моя очередь. Последняя из трёх книг была о схиархимандрите Троице-Сергиевой лавры Зосиме (Захарии, 1850–1936).  Это были неполные и отрывочные воспоминания духовных чад монаха, сестёр Екатерины и Елизаветы Висконти. Крупицы правды потрясли меня.
Один порядочный монах среди стаи озлобленных и недалёких рясоносцев до и после революции. Лавки, торг, тайные жёны, куча незаконнорожденных детей лаврских светочей — это до. Нищета и скитания по чужим углам после. Но даже такие скорби не смогли заглушить злобы братии к честному несению креста отцом Зосимы. Рождённый по плоти всегда будет гнать рождённого по духу.
Посмотрел на книги и стал собираться к Людмиле. Пора возвращать. Внезапно сильная слабость сделала ватными ноги. Лёг, взяв в руки книгу о старце Зосиме. Смотрю на него. И вдруг книга заговорила человеческим голосом: «Позволь мне дать тебе три совета».
От такого поворота дел стало не по себе. Так ведь сейчас никто не говорит. Старомодно. Подумал: «Вот и бесы книжные по мою душу». Лежу. Не знаю, как поступить. Позволить? Не позволить? Смотрю на книгу. Решился.
— Хорошо, — говорю. — Давай!
Книга вновь заговорила человеческим голосом.
— Чисто молись.
И снова после первого совета тишина. Говорю голосу: дальше.
— Не смори на женщин.
А последний показался самым странным для меня.
— Терпи поношения.
Тут от обиды за мою изнурительную болезнь и полную немощь меня словно прорвало. И пока Голос не ушёл, заявил ему горькую свою обиду на холостяцкую жизнь.
— Я жениться хочу.
Этот незапланированный вопрос нисколько не удивил истинного прозорливца.
— Господь воздвигнет тебе жену, — так же спокойно ответил мне Голос.
Позже я много раз сравнивал советы небесного старца, ставшего таким ещё при жизни и советы игумена Бориса, схиархимандритов: Наума, Зосимы, Амвросия и многих после них. Это небо и земля. Они не знают, что сказать. Гоняют человека на службы, изучают, подмечают, подстраивают разные ситуации, чтобы человек проявился, а толку никакого. Их советы привели к тому, что мы с мамой остались без крова. А ведь делали всё, как благословил батюшка.
С того момента прошло семнадцать лет. Я по-прежнему нечисто молюсь, смотрю на женщин и так и не научился терпеть поношения.
2001
На летних каникулах 2001 года я решил заняться новым хозяином Кремля. К этому времени от уверенного в себе человека не осталось и следа. Как и от моего московского дня рождения. Беды, ужасы и неизлечимые болезни сыпались на меня непрерывной лавиной. О том, что Кремлём командует выдвиженец студента пятого курса исторического факультета, учитель на дне и в мыслях не мог предположить. С Интернетом я тогда не был знаком, пришёл в библиотеку, где мне вынесли с сотню глянцевых журналов.
Через два дня выяснилось следующее. О Президенте № 2 сплошной пиар. Что скрывают? Всё. А вот в отношении жены спецслужбы крупно подставились. Оставили маленькую лазейку. Через неё на меня хлынул мир ужасов супруги разведчика, которому приказали пройти натурализацию в темпе, указанном в моей разработке (срок подготовки к Кремлю всего пять лет).
На дне её глаз застыл ужас новой неподъёмной роли. Все душевные травмы, потрясения и психические расстройства его половины были как на ладони — они совпадали полностью с пунктами моей разработки — читай, смотри, запоминай: где, когда, отчего и почему. Хочешь узнать что-то о муже, взгляни на его жену — она скажет тебе всё.
После прочтения журналов всё: первые схемы прогнозирования, архив, личную переписку пришлось сжечь. Два чемодана бумаг и писем превратились в жалкую горсточку пепла за гаражами. Больше всего жалел, что пришлось сжечь письмо Н. П. Бехтеревой. В пятнадцать лет меня интересовало приложение её исследований в восстановление работы синапсов подкорковой области.
«Подсвечник всея Руси»
Так в лучшую пору моего стояния на подсвечнике блаженной Ксении Петербургской назвал меня один льстец-семинарист. Умеет духовная братия воскурять смердящий фимиам. Пришла и Людмила Николаевна, заведующая лабораторией, думая разузнать, с чего бы это я ушёл и взгромоздился на место одуванчика-старушки.
— Ну что, Олег Степанович, в батюшки?
— Людмила Николаевна! Я пришёл сюда умирать.
От неожиданности та побелела. Через семь лет мои слова исполнились с поразительной точностью. Меня свезут умирать в почечное отделение. Но чтобы добиться такого блестящего результата, моему духовнику потребуется приложить максимум усилий. А первое время ко мне просто присматривались.
— Олег! Мы сказали всем, чтобы вас не трогали, — мило улыбаясь, произнесла матушка Тамара.
Удивительной была эта, почти мгновенная, смена декораций в моей жизни. После четырёх пар (восемь уроков) в день, шума и гама торгового техникума, зачётов и беготни вдруг наступила тишина. Пятьдесят месяцев ада остались позади. Теперь ты совсем никому не нужен. Посадить за должностное преступление стояльца на подсвечнике просто невозможно.
Но долго наслаждаться красотой церковных служб мне не пришлось. Вскоре протоиерей Николай Марковский дал мне первый бой после техникума.
2002
В конце весны после литургии ко мне подсела лучшая подруга Людмилы Степановны Шпак Тамара Шевченко, бывший комсомольский работник. Она внимательно посмотрела на меня и недолго думая приступила к главному.
— Олег, что ты здесь делаешь?
— Спасаю свою бессмертную душу.
— Это понятно. Но кто тебя благословил?
— Зосима.
— А вообще, чем ты занят после службы? — и уточняет. — В свободное время.
— Лежу. Сильные боли. Лежу и лежу.
— Бедный ты. А ещё чем?
Тут я её понял.
— Я историк. В институте занимался тотемизмом. Это первобытная история. Но здесь, в Мариуполе, нет научных библиотек гуманитарного характера. Об этой теме пришлось забыть. Но в девяносто четвёртом Патриарх нежданно благословил меня заняться убийством царской семьи. При закрытых дверях и приказали никому не говорить. Но тебе я скажу, ты же не выдашь меня? Да и потом, что в этом такого? Дело прошлое. Оно никого здесь не задевает. Тут же нет Романовых, правда?
Сказал и поднял свои глупые глаза на посланца внука этого самого Романова. Мне давно стало понятно, что это благословение Патриарха секрет полишинеля. Патриархия просто подставила и сдала меня Марковским. Иначе я сюда никогда не попал бы.
Услышав такое, Тамара враз теряет нить допроса. Лицо становится непроницаемым, словно его обернули толстым слоем пергамента. Она пришла именно за этим и ничем другим. Больше спрашивать не о чем. Молча встаёт с корточек и уходит. Смотрю ей вслед. Сейчас меня начнут убивать живые родственники этого самого Романова. Но я поступил честно. Пусть они знают всё. Мне надоело молчать.
Наступило лето 2002 года. Внезапно кишечник перестал усваивать всё скоромное. Да, всё оно было мёртвое, в отличии от свежих фруктов. Но я ел мясо, сыр, колбасу, птицу, рыбу и даже молочное в дни, разрешённые церковным уставом. Не мог пить только кефир и ряженку. В этих продуктах сохранялась масса витамин и микроэлементов. Благодаря им я оставался живым. Август вновь «порадовал» меня переменами.
Кишечник стал опорожняться вначале ежедневно, в августе-сентябре дважды, а в октябре-ноябре еще чаще. Словно кто-то гнал ветер по кишкам, вызывая нестерпимую боль. И никакого жидкого стула. Последние бифидум и лакто бактерии вылетали из меня с невероятной скоростью, раня слизистую. Внутри пекло так, как будто кишки скоблили наждачной бумагой.
Были дни, когда вместе с едой заглатывалось по семь-восемь капсул йогурта. И никакого толка. Я чувствовал, что вначале кишечник, а затем и всё тело стало умирать.
— Батюшка! Что делать? Прошло три года и вслед за свежими фруктами не могу есть даже рыбу.
— Ну и не ешьте.
— И как мне теперь причащаться? Скоромное кончилось. Могу есть только постное.
На мгновение батюшка Николай призадумался, пристально поглядел на меня и выдал новый рецепт духовного окормления.
—Раз в две недели. Вам можно.
Но легче мне от этого не стало. К ноябрю 2002 года организм стал в буквальном смысле загибаться. Не помогало ничего. Акафист Матери Божьей читался пять раз на день. И только для того, чтобы вытерпеть пекущие боли после принудительной очистки и выстоять утреннюю и вечернюю службу на подсвечнике.
Дочитался до того, что к началу ноября на 51-й странице молитвослова, там, где речь идёт о Архангеле, возгласившем: «Богородице Дева, радуйся! Благодатная Мария, Господь с тобою!» появился нерукотворный крест. Книга жестко прошита. Рукой крест не продавить.
Это не просто так — вдруг появляется крест по диагонали страницы. Почему? Не мог понять. Пройдёт много лет, молитвослов истлеет, рассыплется на отдельные листы, а крест останется. Хотя всё это время книга была плотно сжата стопкой книг.
Ангельский трамвай
Восемнадцатого ноября 2002 года мои кишки встали. Замерли. Кто учился в школе, знает — наше нечувствование кишечника обеспечивается миллионами микросокращений стенок тонких и толстых кишок за счёт миллиардов нервных импульсов. Благодаря этому продвигается перевариваемая пища. Прекращение этих сокращений означает микроинсульт. Фактическая смерть.
Это было похоже на одно из мучений батюшки Зосимы, которым он ушёл в могилу — инсульт кишечника. Инсульт, заворот, перитонит. Ужасы мучений человека на Земле.
Мне оставалось недолго. Едва живой вышел из церкви. Дальше нужно было ехать за кишечными капсулами и я поплёлся на трамвай. Еду наверх, во вторую поликлинику. Моя конечная. Трамвай доходит до поворота. С тоской смотрю в сторону Старокрымского кладбища: скоро и мне туда. Вдруг рядом со мной раздаётся голос.
— И ты этому веришь?
Интонацию и сам голос с ударением на слово «этому» не передать. Можно просто сказать — я никогда не слышал, чтобы кто-то говорил подобно ему. Только потом понял — этот голос был слышен всем в Вечности.
Сижу и думаю, что свалилось на меня в этот раз? Наконец, набираюсь смелости и говорю голосу.
— По правде говоря, не очень.
— И правильно делаешь, что не веришь, — с твёрдой верой, силой и убеждением поддержал меня некто.
Тут мне вся эта голосовая авантюра перестала нравиться. У человека забрали здоровье, жену, ребёнка, работу, деньги, карьеру, друзей, а взамен накормили болью и муками, с которыми большинство людей на Земле не встречаются, а теперь просто лечат мозги. И чтобы положить конец этому, спрашиваю невидимого духа.
— А ты исповедуешь Господа нашего Иисуса Христа, Сына Божия, пришедшего во плоти и распятого за нас.
Этот проверочный вопрос впервые описал на страницах своего первого послания Иоанн Богослов (1 Ин. 4: 1–3). Только задав такой вопрос духу, как это повелевает делать верным апостол, можно узнать, кто перед тобой. То, что я услышал, было очень далеко от бумажной инструкции святого Иоанна.
— А ты-то Его исповедуешь? — с непередаваемой насмешливостью, которая происходила от полного видения ангелом моей души, спросил голос.
— Целиком и полностью, — ответил ему так, как отвечал много лет назад своему неопытному духовнику на вопрос, исповедую ли я Символ Веры?
После этого шутки кончились.
— И мы Его исповедуем, — с твёрдой решимостью, которой позавидовал бы любой подвижник, ответил дух.
И продолжил.
— Так положи себе на сердце и запиши себе на ум — внезапно всё кончится!
— Когда-когда? — переспрашиваю в недоумении.
— Внезапно, — повторил ангел.
Последнее было сказано уже на порядочном расстоянии от меня. Духи поднимались вверх, а я остался сидеть в грязном мариупольском трамвае красного цвета.
На следующее утро как дополз до трамвая, а затем до церкви, помню плохо. Почти всё время литургии стоял, полуобернувшись к иконе Матери Божьей «Знамение». Деваться было некуда. Накануне вечером сказал матери, что надо готовиться к худшему. Жить мне от силы месяц. Стоял, плакал, просил Владычицу о помиловании. Боли становились нестерпимыми.
— Матушка Божия! Царица Небесная! Помоги!
И вдруг от иконы «Знамение» раздался голос «без голоса».
— Ты измучил меня своими воплями. Можно подумать, только тебе одному плохо. Если хочешь знать, меня десять тысяч человек просят сразу и я всем должна помочь. Но ты один кричишь так, что мне никого не слышно. Где бы я не находилась, слышно только тебя одного. Довольно! Я ходила к самому Отцу Небесному и Он снял с меня это послушание. Отныне за тобой будет присматривать Николай Угодник.
Чем дальше говорила Царица Небесная, тем страшнее мне становилось. Не веря собственным ушам, заорал.
— Матушка! Не прогоняй меня!
— Иди к Николаю и проси его, теперь он твой помощник и покровитель.
Опомнившись, перечу Ей.
— Толку-то от него. У него благодати меньше, матушка.
— Это правда, — сказала Она. — Но его Бог благословил. Иди к нему и проси.
— Да как его просить, матушка? — недоверчиво гляжу на Неё.
— Возьми свечку и поставь. Постой возле иконы и всё ему скажи. Что он повелит сделать, то и делай.
— Матушка, не бросай меня!
— Всё! Иди к нему, — сказала Царица Небесная.
На этих словах мне стало ясно, что от вопящего эгоиста отреклись и выпихали к Николе-Угоднику.
Первое чудо святителя Николая
Ослушаться Великую Деву не посмел. Ополоумев от такого общения с Небесной Владычицей, машинально купил свечку и безо всякого желания и веры поплёлся к иконе Чудотворца. Перекрестившись трижды и поклонившись поясным поклоном, выложил свою беду чудотворцу. А сам гляжу на его икону как на пустое место. Вдруг глаза Николая Угодника ожили и стали участливыми.
— Возьми моего масла из лампадки у иконы.
Но я не стал его слушать.
— Толку-то от него, — говорю в ответ.
— Это правда, толку от него мало, — сказал святитель. — Но его Бог благословил.
Это было сказано так, что я вновь окаменел, почувствовав, как Сам Господь коснулся этого масла. Откуда-то появилось воодушевление и надежда выкарабкаться из этой безнадёги. Но, как назло, ни у кого в храме не было крошечной склянки для масла. Пришлось в полумёртвом состоянии ехать домой, искать баночку и возвращаться обратно.
Приехал, захожу в храм. Все решётки и двери заперты. Наконец, в конце собора увидел Аньку-малу, кричу ей:
— Ань! Возьми баночку, налей мне маслица с лампады Николы-Угодника. У меня есть благословение (не поверив чудотворцу, пошёл за благословением к благочинному). Он, внимательно поглядев на меня, благословил.
Та бросает швабру и мчится к иконе. Через минуту заветное масло у меня в руках. Приехав домой, падаю замертво. Спрашиваю у иконы святителя, что дальше?
— Читай мне акафист. Затем пей моё масло.
Так всё и делаю. Но ровным счётом ничего не произошло. Я остался ходячим трупом. И только на третий день чтения акафиста и заглатывания трёх глоточков масла произошло нечто необыкновенное. Прошло полчаса после приёма масла. Вдруг изнутри, из самой глубины чрева едва заметным толчком пошло тепло. Кишечник стал оживать, булькать и шипеть.
Через час я вновь стал нормальным. От такого явного чуда мы с мамой чуть не рёхнулись! Царица Небесная не помогла, помог святитель Николай. Я избавился от микроинсульта, за которым должна была последовать неминуемая смерть, но здоровым, каким был до ноября 1994 года, не стал.
После чуда ожившего кишечника Никола Угодник стал главным святым для нас с мамой. И мы решили его отблагодарить. Но как? У нас дома и копейки лишней не было. Правда, из-за того, что мама работала акушеркой в родзале, дома всегда были коробки конфет и никому не нужные бутылки шампанского. И мама и я пить его не могли. Оно вызывало у нас боли и вздутие. Так зелёные бутыли и стояли у нас без пользы, накапливаясь годами.
Вдруг меня озарило. Надо отдать батюшке Николаю на престольный праздник все бутылки, что есть у нас дома. Сказал матери, та согласилась. Посчитали. Тринадцать штук. Как-то неудобно — чёртова дюжина. Пошёл в магазин и купил ещё одну. Четырнадцать.
Но вот беда. Я едва живой, ноги еле ходят. Полгода только постные каши и борщ. Прошу батюшку Николая забрать их для церкви на престол, а он меня и спрашивает:
—Это мне или в церковь?
Не понимая, куда он клонит, говорю:
— На стол людям в престольный праздник. Пусть пьют во славу Божию.
Но «людям», значит не мне. И священник Николай не стал забирать подношение. До праздника святителя оставалось три дня. Мы не знали, что делать. Очень хотелось отблагодарить святого. Стали искать другие церкви святителя. Но ничего не выходило. И тогда я попросил Валентину, знавшую всех батюшек, дать мне телефон священника в Володарском (19 километров от города). Тот приехал без условий, улыбаясь, благословил и забрал все бутыли. Видно, не случайно. У батюшки Александра вскоре родится четырнадцатый ребёнок. Вот ему и четырнадцать бутылок.
После праздника к нам в храм заехал отец Александр, но на нас с мамой даже не взглянул. Прошёл мимо с ошпаренным видом. Зато матушка Тамара летала как на крыльях. И для меня всё стало ясно. Воодушевлённый таким неожиданным подарком, отец Александр всё выложил матушке и Катерине Григорьевне. В ответ услышал.
— Да оно же краденое. Они украли его, а вам дали. Они воруют его на пару с матерью, а если продать не смогли, несут в церковь. Грехи замаливают.
Рассказал всё матери. Та в слёзы. А я увидел изнанку прихода. Священство и их жёны, «матушки», боясь потерять авторитет, поливают без остановки грязью и клеветой всех, кто встал им поперёк горла. Не женили, значит вор. Ах, ты ещё и выжил! Получай! И это были только первые цветочки. Ягодки появятся позднее.
На следующий год, не спрашивая батюшку Николая, занёс в служебный корпус с десяток бутылок шампанского. Поздравил с наступающим праздником святителя Николая. Никаких искушений, потому как объяснил, что таким образом благодарю за право жить Николая Угодника. И только. А с бутылками делайте что хотите. Так благодарить святителя стало для меня ежегодной традицией.
В субботние и воскресные дни собор чудотворца Николая до отказа наполнялся горожанами. Постепенно я раззнакомился со многими. Некоторые из них стали моими приятелями и друзьями. В той или иной мере жизнь этих людей не была усыпана розами и была подобна тому, что проходит каждый из нас на Земле.
Раб Божий Иоанн
Трудно одиноким старикам жить в дороговизне промышленного Мариуполя. Пока работал Иван Гусак сталеваром, от друзей и родни не было отбоя. Но вот выгнали и его на «почётный» отдых и остался он наедине с новой своей судьбой — нищетой украинского пенсионера.
Дома не любил сидеть этот общительный и сердечный человек. Да и что делать в квартире, где только старый телевизор и пустые кастрюли. Вдобавок ко всему, жена, повариха в столовой, умерла перед его выходом на пенсию. Домом сталевара очень скоро стали городские улицы и бульвары. Мерил их пешком одинокий Иван по много часов день. Гулял и прогуливался, аппетит нагуливал. Дома-то есть всё равно нечего.
Однажды, солнечным ноябрьским днём, к неприкаянному старику подошла высокая и красивая незнакомая женщина. Приветливо улыбнувшись, она обратилась к нему так, как будто знала его много лет.
— Иоанн, почему вы не поёте в церкви? У вас такой красивый тенор, а вы дома сидите.
— Э! — нисколько не удивился этому простодушный Иван. — Кто меня туда возьмёт? У них там хористы по нотам поют, а я нотной грамоты совсем не знаю. По слуху пою.
— А если вас матушка Тамара возьмёт, вы будете ходить в церковь и петь на хоре?
— Конечно, буду, — с недоверием согласился пенсионер.
Веры в такое запредельное счастье у никому не нужному Ваньки, как звали его все во дворе, не было. Развернувшись в обратном направлении, спеша пошли они вдвоём в собор Николая Угодника. Но, видно, подслушал их лукавый и вздумал перейти дорогу доверчивому тенору.
Женщина шла очень быстро, Иоанн едва поспевал за ней. На скользкой дорожке поскользнулся и сорвался головой вниз неуклюжий Иван. Новосёловский овраг под дорогой был весь утыкан острыми камнями.
— Быть бы мне на том свете, если бы эта высокая женщина одним мизинчиком не подхватила меня и тут же поставила на дорожку. Она такая сильная, — с уважением добавил Иван.
До этого я слушал его вполуха, но тут уставился на него, как на полного идиота.
— Иоанн, ты не спросил эту женщину, как её зовут?
— Нет. — мотает тот головой.
— И тебя совсем не удивило, что пожилая женщина, такая же, как и ты пенсионерка, удержала тебя на одном пальце и даже не изменилась в лице? Ты же, конь педальный, весишь килограмм восемьдесят, а в сапожищах все девяносто.
Смотрю, Иван и вовсе смутился, голову опустил. Ему, так и оставшемуся в душе семилетним ребёнком, такие каверзные вопросы совсем не приходили в голову.
— Ну ладно, что дальше-то было? Вы дошли до храма, и?
— На пороге стояла и ждала кого-то матушка Тамара. Эта женщина подошла к ней и стала что-то говорить. Матушка улыбнулась мне и говорит:
— Пойдёмте, я вас послушаю.
— И чего дальше?
— Меня взяли в церковный хор, — выложил с гордостью Иоанн.
Так несчастного и никому не нужного старика Божья Матерь привела за руку в церковь и оставила на попечении матушки Тамары. Но, как это сплошь и рядом бывает, счастье долго у нищих не задерживается и уходит в неизвестном направлении. Прошло месяца четыре и заболел на глаза новоиспечённый хорист.
Сделали ему операцию. Наложили повязку на глаза, но после уже не взяла на хор раба Божьего Иоанна матушка Тамара, а отправила его во второй дивизион. На клирос. Бесов гонять. Но это уже совсем другая история.
Как Иван Гусак попал в путы Свидетелей Иеговы
С одиночеством мало кто находит общий язык. Скорее наоборот, стараются от него избавиться всеми известными способами. Самый простой — жениться или завести себе гражданскую жену. Женился и Иоанн на пенсионерке чуть младше его. Только вскоре выяснилось — новая половина Гусака Свидетельница Иеговы. И вот началась у молодожёнов совершенно новая жизнь, как две капли воды похожая на старую.
Прошёл «медовый месяц» и молодая женушка перестала пускать к себе нового супруга. По многим причинам. А вместо себя оставила аккуратные стопки «Сторожевой башни» и «Пробудись!». Мол, хочешь стать свободным? Читай! Пробуждайся, а не возбуждайся!
Вскоре Иван вообще перестал заходить в комнату жены. Первым делом супруга выписалась из своей квартиры и прописалась на площади мужа. Потекли годы. И вдруг Иван стал замечать, что в квартире стали пропадать вещи. Вначале исчезли золотые кольца первой жены. Затем испарилась новая стиральная машина, а вместо неё появилась точно такая, только старая и нерабочая.
О! Это было только начало трудного дня. «Пропал» даже серебряный полтинник с изображением Николая II, который Иван подарил сам себе, будучи у меня в гостях.
— Ой! Это мне! Спасибо, как я рад! — и не дожидаясь ответной реакции, положил себе в карман.
Когда из квартиры вынести было нечего, кроме грязной посуды и пустых банок для консерваций, Нина принялась трясти своего «заблудшего» мужа.
— Иван! Давай сходим на наше богослужение. И у нас поют. Будешь петь! Тебя у нас сразу оценят. Пойдём, Иван! Там так хорошо, ты даже не представляешь. Да и идти ближе.
Но Иван ни в какую. Лиха беда начало. Перекуковала всё-таки своего благоверного активистка Иеговы и в один из богослужебных дней привела его за руку в залу царств.
Пришли. Уселись поудобнее, а никаких песнопений нет и в помине. На небольшую сцену перед всеми вышел молодой парень. Аккуратный костюмчик, галстук.
Сначала не обратил на него внимания Иоанн, а когда тот начал читать доклад, обомлел от ужаса.
— Нин! Где у него голова? Голос есть, а головы нет. Где голова у него? — уже во весь голос заявил Иван своей жене.
— Ты что? Ненормальный? Всё у него есть! Это у тебя головы нет. Сиди тихо, слушай, не мешай!
Но Иван ещё раз внимательно поглядел на докладчика — головы у того действительно не было. Стоит молодой человек в отглаженном костюме, галстук повязан, а выше, где должна быть голова, как у всякого человека, ничего нет. Пусто, голос есть, а головы нет.
— Да ты что, Нина, разуй свои глаза! Неужели ты ничего не видишь? У него же головы нет!
Тут Ивану совсем стало плохо от увиденного. Не понимая, что он делает, с испуга завопил на всю залу царств.
— Где у него голова? Ужас какой-то! Кто ж его без головы выпустил на сцену? Это же безобразие! У человека должна быть голова! — зашёлся криком испуганный пенсионер.
Больше терпеть такого идиота никто не захотел. Подняли за белы рученьки молодые парни и вынесли из зала царств. А Нина, сгорая от стыда за своего недотёпу, осталась.
На этом попытки жены украсть единственное сокровище у своего супруга прекратились. Не позволил Бог забрать душу Иоанна и отдать её в преисподнюю. А рассказ о безголовом проповеднике на другой день перекочевал ко мне.
— Иоанн! Может, тебе и вправду всё это показалось? — спросил я старика.
— Да ты что! — горячился Иван. — Бумажку перед собой держит, говорит, говорит, а головы-то у него нет. Безголовый он. Одни плечи, а дальше ничего нет. Только голос. Человек-то безголовый совсем попался! Понимаешь? Я чуть с ума не сошёл. Впервые такое увидел.
И обиженный на весь белый свет пошёл восвояси.
Как Божья Матерь спасла хориста от зелёного змия
Много бед пришлось перенести за свою жизнь рабу Божьему Иоанну. На третьем курсе десантного училища разбился во время прыжка с парашютом. Госпиталь. Списали через месяц. Закончил техникум. Пошёл в сталевары. Перед самой пенсией обварился во время выброса раскалённого металла. Спину буквально выело жидкой сталью, а все компенсации за него получил кто-то другой. Обычное дело для мариупольского комбината Ильича.
Впереди его ожидали всё новые и новые беды и разочарования: родные дочери забыли о нём, новая жена ждала только смерти, чтобы завладеть двухкомнатной квартирой, в церкви выгнали из хора и отправили на клирос. А на клиросе какое пение. Одни слёзы там, а не пение.
Однажды уговорили Иоанна поехать в Никольское к схиархимандриту Зосиме (Сокур). Повёз его Игорь, заводской бригадир и давний поклонник батюшки Зосимы. Поехали основательно, с ночёвкой. Утром после богослужения около крестильной собралась толпа в несколько десятков человек. Даже для никольского монаха это было много.
Стоят. Ждут. А батюшка не принимает. Нет и всё. Люди ждут, не расходятся. Многие приехали издалека, с детьми и семьями. Подошли Иван с Игорем. Проходит минута и дверь крестильной отворилась.
На крылечко вышел сам батюшка. И, не глядя на «дорогих» гостей, подзывает к себе Иоанна.
— Раб Божий Иоанн! Да-да, ты. Иди-ка сюда!
И когда, стесняясь такого приёма, Гусак поднялся на крыльцо, монах продолжил.
— Вот у кого душа простая, бесхитростная, без уловок всяких, чистая, как у семилетнего ребёнка! Как я долго ждал твоего приезда. Идём ко мне, Иоанн! А вам всем говорю: зря стоите, сегодня никого принимать не буду.
Преподав такой показательный урок, каким должно быть христианину, согбенный монах завёл изумлённого Ивана к себе. Посадил напротив, ответил на все вопросы, дал наставления и надарил целый конверт иконок с фотографиями на память. А напоследок треснул его своей монашеской рукой по лбу. Это являлось у отца Зосимы самым большим благословением, в которое он вкладывал всю свою духовную силу.
От себя добавлю, редко кто сподобился получить такое благословение от никольского страдальца. Многие после него исцелялись от безнадёжных недугов. Видя всё это, Игорь, который на все лады превозносил и восхвалял батюшку, изменился в лице. Его отец Зосима не принял ни разу. После такого конфуза мариупольского хвалителя между Иваном и Игорем пробежала чёрная кошка.
Прошло много лет. Умер батюшка Зосима, состарился в скорбях и окончательно обнищал Иван, а впереди его ждала новая напасть.
Где-то года за три до войны от Ивана всё чаще и чаще стало попахивать. И не горьким мужицким потом от нестиранной рубашки, а перегаром от самого дешёвого винного суррогата.
— Да это мне для здоровья надо. Аппетит повышает, — хорохорился и злился на меня Иоанн.
Никакие уговоры перестать опрокидывать пластиковые стаканчики с молдавской бурдой действия не возымели. Он упрямо отказывался признать, что пропивает свои последние копейки.
Осталось только прибегнуть к последнему оружию, которым когда-то изуродовал всю мою жизнь игумен Борис.
— Иоанн! Мне однажды в лавре преподобного Сергия один прозорливый монах подарил акафист Божьей Матери. Очень сильный, благодатный, настоянный на молитвах монахов, акафист. Помогает в разных бедах и скорбях.
Вижу, Иоанн загорелся. Помня серебряный полтинник, предлагаю.
— Ну что, дать тебе его на время?
Тот радуется как ребёнок, кивает: давай.
Достаю из нагрудного кармана маленькую брошюрку на грязной, ржавой скрепке.
— Только запомни одну вещь, Иоанн! Больше трёх раз его не читай. Понял? Смотри, это самое главное. Запомнил?
Зная, что произойдёт вскоре, если он прочитает акафист, про себя думаю: «А то костей не соберёшь»!
Через три недели Иоанн превратился в еле передвигающийся костлявый футляр от когда-то полностью здорового человека. Поднялось такое давление, что из дома за хлебом выйти не мог. Теперь вместо одной отравы глотал Иван целые горсти другой — пилюли — дары акафиста в честь иконы Божьей Матери «Неупиваемая чаша».
Вскоре о болезни Ивана узнали в церкви. Пришли, принесли продуктов, позвали причастить священника. Словом, дело вошло в русло борьбы с опасной хворью. Места для рюмок не осталось и вовсе.
— Спасибо тебе! Этот акафист спас меня тогда. Если бы не он, я бы умер, — сказал мне измождённый старик.
Проверив чудодейственную силу невзрачной книжки на наивном воине Христовом, в день ангела подарил его священнику с проблемами, что оставил в прошлом раб Божий Иоанн. Но к моему горькому сожалению, опытный батюшка так и не нашёл в себе силы читать этот акафист. Следы этой тоненькой книжки после преждевременной смерти протоиерея затерялись неведомо где.
Ефросинья
Она умерла в начале девятого утра на Успение Божьей Матери. Тем, кто постоянно ходит в храм, такая смерть сказала много. «Угодила Богу», — шептались между собой прихожанки. Эта, много выстрадавшая женщина, с юных лет сохранила девственность и чистоту. За что сподобилась изощрённой и очень жестокой мести от демонов. Умирала от онкологического заболевания, которое поразило детородные органы.
Дьявол ненавидит настоящих девственниц, которые не позволили растлить себя миру. Из таких лукавый трясёт всю душу. И это последнее мучение Ефросиньи на Земле стало непорочной лилией, которую ангел-хранитель вплёл в её посмертный венец.
Внутри высохшей старушки маленького роста жила сострадательность и любовь ко всем нам, прихожанам Никольского прихода. В соборе Ефросинья несла послушание старшей на полах. Это четыре женщины. Они в свою смену мыли и прибирали в храме, стирали бельё, перебирали картошку и делали ещё много нужной работы.
Я такой и запомнил её — в ослепительно белоснежном фартучке, белом платочке в горошек. На её отпевании настоятель зарыдал как ребёнок. Он часто, между службами, брал её с собой в город. Оставлял в машине, а сам уходил по делам. Фрося сидело тихо. Её смирением дела благочинного продвигались вперёд.
Было начало девятого вечера, когда я уходил из храма. Очень захотелось узнать, где новопреставленная? Ходит по монастырям? Ушла на мытарства? У нас в храме стоит в уголочке и молится? Но как узнать и кто тебе ответит? Не долго думая, повернулся лицом к алтарю и спросил Господа, где Ефросинья?
— Дома! — такой был ответ.
Дом у христиан один — царство небесное. Если это правда, думал я, то она прошла все мытарства за двенадцать часов! В такое верится с трудом. Это невозможно даже для великих подвижников. А тут простая праведница на полах новосёловского храма. Прошёл год. В день её смерти, на Успение, в алтаре вновь поминали рабу Божью Ефросинью. Ставлю за неё свечку и вновь спрашиваю Господа, как она?
— Я недоволен ею, — сказал Спаситель.
От неожиданности я поднял глаза в сторону Спаса Нерукотворного. Ответ через год был ещё неожиданнее первого. Если она в райском саду, то как ею можно быть недовольным? Ведь святые не грешат. Стою и смотрю на Христа Спасителя, как баран на новые ворота. В голове снова ничего не укладывается. Видя моё скудоумие, Господь пояснил.
— Год, как она сидит под деревьями в саду и рассматривает их. Ей всё невдомёк, почему на деревьях одновременно распускаются почки, цветут бутоны, созревают плоды и на каждой ветке листья и плоды разные.
Услышав, в чём дело, рассмеялся.
— Господи, да это же Фрося. Она отмучилась в этой жизни и теперь блаженствует. Чего от неё ждать?
— Жду от неё молитвы.
Мой смех мгновенно закончился. Стало страшно от смирения Господа. Передо мной раскрылась Вечность, с которой и в которой человек не знал, что ему делать. Объяснить «безработной» Ефросиньи, что разноцветные деревья в саду это просто МОЛИТВА святых, я не мог. Нет там никаких деревьев, только огонь и свет. Свет, от которого часто слепли неготовые.
Если она за год не услышала Бога, то ей вовек не услышать какого-то чистильщика подсвечников. И сколько её не поминаю, так до неё и не достучался.
Но не только прихожане оставили след в памяти о той поре. Были среди них и священники-монахи.
Реакция Лейкарта-Валлаха (Схиархимандрит Зосима Никольский)
Если на юго-западе российского православия в патриаршем монастыре подвизался мудрый Иона, то на востоке Украины в Никольском не менее известный монах-схимник Зосима (Сокур). Правда, умер он на десять лет раньше отца Ионы, но это имеет значение только для отделов регистрации актов гражданского состояния.
После его смерти на вынос плащаницы Божьей Матери 29 августа 2002 года духовное завещание делает наместником монастыря двадцатидевятилетнего монаха без опыта. Он получил при постриге имя Фаддей. Его мать также подвизалась в этом монастыре и умерла там.
Братия была в ужасе, но перечить завещанию не стала. Очень скоро их самые худшие предчувствия оправдались. У молодого наместника появилась огромная власть при полном отсутствии духовного опыта.
Основой реконструкции происходившего тогда в монастыре послужили три рассказа: самого Фаддея, его духовных чад в Мариуполе и монаха-беглеца, который стал свидетелем страшного перерождения молодого наместника.
«Корень всех зол сребролюбие» (1Тим. 6: 10). Этот коротенький стих стал заупокойным псалмом для многих монахов. От него дороги разделяются в зависимости от пристрастий. Корни, ствол, ветки, листья, плоды. Кому-то предстоит упасть на любви к женщине, кому-то захочется перепробовать всё по чуть-чуть. А кто-то выстоит, к концу жизни став полным калекой. Или от бесов или от людей. Но любому искушению необходим нужен «стартовый» капитал. Здесь всё зависит от мозгов, изворотливости, возможностей и пристрастий впавшего в этот грех чернеца.
У раба Божьего Фаддея на руках были все три составляющие формулы для получения денег. Как он сам говорил, через его руки прошли миллионы. И основой для этого стало просторное помещение на втором этаже служебного корпуса монастыря с вечно закрытой дверью. Здесь предприимчивый монах соорудил лабораторию для получения амфетамина, белого кристаллического порошка. Самая распространённая нелегальная схема получения амфетамина в таких случаях реакция Лейкарта-Валлаха.
Но до этого он перешёл на «ты» с наркоторговцами Донецка. Раз в месяц архимандрит отдавал товар и всегда получал строго оговоренную сумму. Ментам-полицейским, как и всякому актёрскому сброду, гребущего лопатами государственные деньги и дела не было до проделок наместника. Милицейский пост стоял у ворот обители со времён Зосимы, охраняя покой небесных тружеников, а за воротами кипело производство дури.
Первым заподозрил неладное резчик по дереву, чья мастерская была прямо под лабораторией. Он же и подметил частые ночные отлучки архимандрита. А маршрут всегда был за пределы Донецкой области. Монах ездил просаживать деньги в казино. Рулетки и покерные столы Харькова, Днепра и Запорожья, то есть тех городов, где молодого нувориша никто до этого не знал.
«Что наша жизнь? Игра»! Прошло два года. В начале лета 2004 года в одном из казино юга Украины молодой мужик проигрался в пух и прах. Сначала деньги, затем машину, часы, мобильник, перстень-печатку и напоследок одежду. Остался в одних трусах и белых носках. Двойная жизнь наместника внезапно оборвалась. А сколько их, героев, миру неизвестных в монастырях, епархиях спешат зажечь или пожить на славу (митрополит Александр Драбинко УПЦ МП)?
Только оставшись голым и босым на роскошном полу казино, среди десятков пар любопытных глаз, монах пришёл в себя. Кроме почившего два года назад схиархимандрита Зосимы, носившего всю жизнь имена Соловецких основателей, преподобных Савватия (мантия) и Зосимы (схима), сделать это было некому.
Как он мне сам говорил, это было такое потрясение, что его хватило на шестьдесят дней пешей прогулки до Соловков. И все эти дни авва Зосима вёл его силою своего могучего духа. Там он пробудет два года.  На языке РПЦ МП это называется «принести достойные плоды покаяния».
А братия после его исчезновения поднимет бунт против картели наркоторговцев и выберет себе нового наместника. Им станет бывший художник-оформитель, один из первых, кто пошёл за отцом Зосимой в Никольское.
Потом будет возвращение уже «соловецкого монаха» на Донбасс, служба в разных храмах от Великой Новосёлки до Старого Крыма. Где его и похоронят в июле 2013 года. Рядом с мусорной свалкой (так мне сказал священник, присутствующий на его отпевании). Я не поехал. Владыка и монастырь не благословили погребение второго наместника Никольского монастыря на монастырском кладбище. Всему есть предел.
На сороковой день в Никольском кафедральном соборе служился заупокойный парастас по новопреставленному монаху. Настоятель приказал раздать щедрую милостыню за почившего, что бывало крайне редко. Сорок лет его жизни прошли как сорок дней. Утром после заупокойной литургии отец Зосима пришёл ко мне и недовольно сказал: «Не поминай это гнильё»!
Но, учитывая, что бес не только согбенного монаха Зосиму изобразить может, но и великих святых, не послушался я откровения лживого духа «про гнильё». Покаявшийся монах, дошедший босиком до Соловков, остался в моём помяннике.
Проклятие (бездна иеромонаха Серафима)
Ох, этот корень всех зол! Для монаха страшны две беды — женщины и вино, говаривал батюшка Зосима. Одного он так и постриг с именем Савва (от греч. пьяный, упившийся), что и случилось с тем после смерти Зосимы. Монаха того вымаливало неизвестное количество его духовных чад. Специальный гонец такой был. Всех, кто любил батюшку, просил молиться за него. И причину, не скрывая, указывал. И вымолили простые немолитвенные христиане своего дорогого батюшку. Он остановился.
Другого постриг в монахи с именем Нил (с греч. мутный, грязный). А тому и невдомёк, что имел в виду прозорливый батюшка. Смеются ножницы монаха, смеются и отрезают незаметно человека от дорожки греховной. Но иногда мы как свиньи, хотим ещё разок хрюкнуть и вываляться в привычной грязи. Не прошло и трёх лет, как накрыла монаха девичья юбка со всем её содержимым и побежал вслед за ней неопытный монах, кляня на все лады «вербовщика» отца Зосиму. Теперь «мирянин» УПЦ МП с двумя детьми и университетским дипломом.
Но были и такие, которых гнал в шею монах из Никольского. А тем как с гуся вода. Едем дальше. На Зосиме клин не сошёлся. Чаще всего таких «отказников», жителей Донбасса, постригало духовенство Почаевской лавры. Одного, другого, третьего. Когда число дошло до пяти, духовник двух епархий прилюдно, принародно их проклял. Проклял и всё. Живите теперь с гостинцем от батюшки Зосимы как хотите. Только пальчики не обожгите.
Даже после смерти старца монахи горы Почаевской в Никольское ни ногой. Носа там не показывали. Сам своими ушами в соборе слышал и своими глазами видел.
— Икона и ковчежец до завтра будут в Никольском. Поезжайте, батюшка!
— Нет, нет! Нам туда нельзя, там нас никто не ждёт, — испуганно отвечал почаевский монах. — Там Зосима!
Один такой хлопец после пострига и возведения в сан иеромонаха был послан митрополитом Иларионом в Касперовский женский монастырь. Но пробыл он там недолго. Сестричество монастыря перебивалось с воды на хлеб, о священниках речи не шло. Живите на что хотите. Голодомор среди донбасского изобилия.
И батюшка Серафим сбежал домой в Мариуполь. Без благословения правящего архиерея. Настоятель собора взял его в состав клира, а митрополит узнал всё сам, неожиданно наткнувшись в служебном корпусе на монаха.
— Серафим! Что ты тут делаешь? — спросил опешивший владыка. — Ты же должен быть в монастыре. Я тебя куда послал?
Упав на колени, Серафим стал молить.
— Простите владыка Христа ради, я не выдержал. Простите.
Так и остался благодаря заступничеству батюшки Николая молодой иеромонах в храме святителя Николая. Тем более, что с отроческих лет нёс он послушание на клиросе родного собора.
Чтобы не отбился от рук молодой батюшка, отдали его под присмотр двух старших, Катерины Григорьевны и Веры Николаевны, поселив рядом со старухами в служебном корпусе.
И стал монах жить привольно, на щедром столе, бесплатном жилье. Копеечка к копеечке быстро складывалась. Первую свою хату купил он всего за шестьсот зеленью. Вторую, уже не хату, а хороший дом, за три тысячи долларов. Всю старую мебель свёз в подвал собора. Благодетелю может пригодится.
Ещё через год с небольшим купил монах себе новую семёрку. Правда, деньги занял. Долги, хлопоты, заботы. Да только совсем не монашеские. О поклонах, монашеском правиле всё чаще стал забывать мирской монах. Здоровья много. Жизнь закрутилась. А на машине раз в году ездил преуспевающий священник в Почаев на престол в память о своём пострижении и рукоположении.
Однажды «главный дознаватель» собора, Людмила Степановна, после службы шёпотом мне говорит:
— Хочу тебе сказать одну вещь, только ты молчи как рыба, понял?
Зная все её подлости и проделки, за которыми стояла прямая санкция моего духовника, говорю:
— Не надо. Ой, прошу! Не надо!
— Нет, я просто хочу узнать, что ты скажешь на это.
Поняв окончательно, что «добро» на проверку очередной грязью дал благочинный, отказываюсь как могу.
Но Степановну уже понесло. Ей нужен мой ответ, иначе на донос идти не с чем. Ну нет совсем клёва на этой неделе. Совершенно. А без «доклада по пятницам» у бедной женщины начиналась самая настоящая ломка.
— Так ты слышал «новость»? Серафим женился.
Тут я не выдержал.
— Чего ты несёшь?
— То, что слышал. Наш Серафим погиб! Живёт с торговкой на центральном. Ей пятьдесят два. А ему двадцать шесть. Он же был девственником. У неё дети взрослые, ты бы её видел. Старуха крашеная. Кожа да кости. Так она ещё и прокуренная. Захомутала монаха. Что скажешь?
Вот и прямой вопрос священника, приказавшего угостить меня приходской грязью.
Посмотрел на дуру и говорю:
— Готов отдать половину своей жизни, чтобы увидеть, на чём я упаду.
Гляжу, начальница особого отдела Челябинского ядерного центра онемела. Доносить нечего.
А Серафим полетел в пропасть. Никакие уговоры, увещевания, закамуфлированные угрозы действия не возымели. Монах отрывался по полной. Я молчал. Молиться за него не хотелось. Да никто и не просил, кроме его самого. Все смотрели, чем закончится это состояние западни, в которую попал несчастный человек.
Летом всё дошло до митрополита. Прошло всего четыре года, как тот сбежал от послушания в Касперовском монастыре. Итоги пострижения и рукоположения без воли Божьей почаевскими монахами. Его отправили на «принудительное» лечение в Никольское. Проклятие Зосимы возвратилось к согрешившему.
— Чего он там? — спросил прихожанку, возвратившуюся из Никольского.
— Стоит наш Серафим у дороги возле монастыря и плачет. Натурально плачет, слёзы на глазах. Говорит, ему там очень плохо. Просит молитв и чтоб за него помолились.
Прошло немного времени и Серафим сделал ноги из скорбной юдоли. Что там делать? Второе Касперовское. Любимой нет, вместо мягкой постели жесткий тюфяк (лечим заблудшую плоть), скоромного не дают. Я что, лошадь тягловая, чтобы овёс с макаронами жрать, да ещё мини-порциями?
После побега и очередного доноса о случившемся правящему архиерею, иеромонаха отстранили от служения. Местом работы влюблённого монаха стал центральный рынок города Мариуполя. Он так и не смог остановиться. Встать с колен и покаяться. Схимника Зосимы рядом с ним не было.
Слышал, что торговка просто сделала ему приворот и отравила его. Увидела в монахе секс-мальчика с волосами как у Томаса Андерса. Сырком после освящения квартиры накормила. После чего тот попал в больницу на несколько дней с кишечным отравлением. А через некоторое время произошло падение. Он стал жить с той, что не думает о будущем гневе на соблазнивших «одного из малых сих» (Мф. 18: 6). Мы ведь повенчались, говорит его верная половина. У нас всё в порядке.
Этому я верю. Однажды, когда о блуде стало известно всем, и можно было без последствий задать вопрос, спросил духовника.
— Как такое могло случиться?
— Его отравили. Уже и монастырь подальше от греха нашли (за Питером) и владыка дал согласие на перевод, но он ни в какую.
Лицо священника побелело, синие глаза стали тёмными. Их затянуло слезой. Корень всех зол сребролюбие.
2003
Тринадцатого января на всенощной обрезания Господня в храм пришла Марья Акимовна. Денёк что ни есть подходящий. Память святителя Петра Могилы (рум. Petru Movil;), митрополита Киевского. Посмотрел на неё. Сказать нечего. Чтобы не узнал, нацепила на нос очки в некрасивой чёрной оправе. Впору очкам была её обшарпанная синтетическая шуба и видавшие виды сапоги. Я сделал вид, что никогда не видел её. Мы не произнесли ни единого слова. Всё и без слов было ясно — ничего хорошего на этом послушании меня не ждёт.
Она дошла до моего подсвечника и безо всяких переходов прислонилась спиной к иконе Иоанна воина (Борис Борисович родился в день памяти Иоанна Воина). Так, не шелохнувшись, простояла час. «Этот выдержит», — подумал я. Её глаза были устремлены на Спаса Нерукотворного. Беззвучно шевелись губы, в такт ектеньям поднималась рука для крёстного знамения.
Но когда на литии диакон возгласил: «Еще молимся о еже сохранитися граду сему и святому храму сему и всякому граду и стране, от глада, губительства, труса, потопа, огня, меча, нашествия иноплеменников и междоусобныя брани», Мария Акимовна заплакала. Устремив свой взор на икону Спаса, она беззвучно молилась и что-то просила у Царя Небесного.
Как только слёзы выступили на её глазах, мне стало понятно — мир ждёт война. Уж не китайцы ли пойдут? Но всё оказалось гораздо проще.
Бесы «Путин в Мариуполе»
Догадке, что в Кремле сидит мой «протеже», верить не хотел. И тогда Господь показал мне, что наделал кишинёвский студент в жаркий июльский день 1991 года.
Когда-то, тяготясь возвращением в Мариуполь, поднял голову к Спасу Нерукотворному и спросил.
— Господи! Зачем ты привёл меня сюда, после десяти лет скитаний? Тут нет ничего моего.
— Стой и смотри.
От такого неожиданного ответа вздрогнул. На что? На групповую исповедь. Прихлебал — отдельно, остальных — скопом, как скотов перед бойней. Поднял вновь глаза к Спасу.
— Насмотришься!
Конец июля или самое начало августа 2003 года. В тот день было нестерпимое пекло. Сорок шесть. Мозги кипели. Ни тени, только пекло. Ни человека, только блажной Олег, пришедший на вечерню, стоит на перекрёстке перед церковью и ждёт не пойми чего.
Вдруг вижу, со стороны старого городского кладбища, поднимая клубы пыли, несётся точка. Приближаясь, она превращается в автомобиль.
Машина всё ближе и ближе. «Волга» серо-стального, с матовым оттенком, цвета. За рулём полковник. Общевойсковые знаки на пагонах. И тут отупение от месячной жары как рукой сняло. На рубашке летней формы ношения значились российские шевроны. Рядом с ним неприметный, невзрачный, безразличный маленький человек — Путин Владимир Владимирович. В штатском. Светлая строгая летняя рубашка. Дорогая. Стёкла не тонированы. Видно всё невооруженным глазом.
Узрев, кто пассажир, глянул на номера. Россия. Машина притормозила около меня. Мой взгляд упирается в Президента Российской Федерации. Он не смотрит в окно, за которым его поедает глазами изумлённый человек. Как будто он едет по ночной и холодной Москве. Взгляд отсутствующий. Безжизненный или, лучше сказать, ничего не выражающий. Впереди главная дорога.
Лицо общевойскового полковника стало напряжённым. Озирается. Тактика проезда по полумиллионному городу написана на лице. Ехать только по второстепенным дорогам. Главными — в крайнем случае.
Мне ясно одно. Президент, прощупывая украинскую границу, решил в наглую пересечь её. Он неприкосновенен. Этим одновременно убивалось сотни три зайцев. Лучше один раз увидеть своими глазами проданные с потрохами украинские рубежи, чем десятки раз листать донесения работающей в три смены русской разведки.
Полковник за рулём сориентировался. Машина пошла вниз, на Кировский. «Всё, уходят через Левый берег, а там Новоазовск — Матвеев Курган или ещё какая-нибудь дыра на границе», — подумал я.
На утро, взвесив все «за» и «против», выкладываю новость ничего не подозревающему духовнику. Тот побелел, онемел, с минуту думал думу тяжкую, потом засмеялся.
— Ну и Олег! Ну и фантазёр! Ну и повеселил на славу! Нарочно не придумаешь.
Два года я просил открыть у Спаса, как делали «Путина в Мариуполе» бесы? Как? Но Бог молчал. Только летом 2005 года Бог смиловался надо мной.
Был ужасный, дышащий раскалённым маревом, день. Всё повторилось. Машина серого цвета, пыль, ложившаяся тяжёлым шлейфом за ней. Всё, как тогда. Но, когда до машины оставалось метров тринадцать, я увидел: вместо машины передвигалось пару сотен бесов, неимоверно плотно сбитых в каре. Между ними не было и молекулы зазора.
Как они были единомышленны, настроены на роль «машина Путина»! Мгновение я видел выражение их лиц. Оно было безлико-единодушно. Скорее, их можно назвать телесного цвета масками людей, но не людьми. Это было такое тщание, такое старание, что, если бы не скотские копыта обольстителей, скотская кожа и рожи, я бы испытал восторг вместо отвращения и ужаса. На этом видение исчезло, как будто его и не было.
В 1725 году вдова Петра I Екатерина I Скавронская отказалась ехать на коронацию.
— До тех пор, пока на каблучке не будет сидеть полковник и российский дворянин, никуда не поеду, — заартачилась чухонка.
Пришлось в срочном порядке производить кучера в полковники. Прихоть первой русской императрицы пришлась ко двору и стала традицией. До 1917 года кучерами императора были только полковники царской армии.
В той машине сидел именно царь. Я нашёл утешение для пьяного деда-гармониста, а сам остался на пыльной обочине мариупольского переулка. Пока только зрителем.
За два месяца до «Путина» в Мариуполе, благочинному привезли для горнего места массивное резное кресло. Его украшал двуглавый императорский орёл. Кресло втаскивали в алтарь на моих глазах. Орёл был туго обвязан полиэтиленом, мало ли что. Но, на входе в храм маскировка слетела и двуглавая птица уставилась на меня. Потом Толик, столяр и художник храма, сказал мне, что точно такое же кресло заказал для Преображенского собора владыка Иларион.
Произошедшее заставило меня задуматься. Был ли этот пыльный русский лимузин на самом деле или это очередные проделки бесов? На приходе, если ты в «бригаде», надо придерживаться одного, проверенного практикой, принципа — не верь глазам своим!
Я не верил. В храм ходили, не пропуская служб благочинного, бывшие баптистки, Нина и её дочь, Маргарита. Марго нравилась многим. Только ножки вот, совсем не идеал. Кривоватые. Но не для беса. У него свои сети, свои пропасти и свои расчёты.
Была вечерня. Я стоял недалеко от Маргариты с матерью. Утром Марго причащаться — день ангела. На ней длинная, закрывающая ноги, юбка. Вдруг приходит мысль-искушение в виде голоса лукавого: «Если у Маргариты прямые ноги, возьмёшь её в жёны?»
— Возьму, — отвечаю голосу, потому как знаю, ноги у ней сабли.
Проделки беса рассмешили. На утро пришёл пораньше. Жара. Сижу перед входом в храм. Смотрю, северными воротами входит Маргарита. Но не в привычных для неё длинных юбках, а коротенькой, открывающей все ноги. О! Марго показывает всем свои ножки! Для этого стоит подняться! Встаю и иду. Навстречу мне идёт девушка с, в общем-то, прямыми ногами, а лучше сказать, выпрямленными.
Но какие колючие у ней глаза! Словно там гвозди. Сколько в них злобы! Она ровняется со мной. Кивает едва-едва. Мол, смотри, какая я! Ты плохо обо мне думал. Теперь дело за тобой. Женись! Ты же обещал.
Она поднимается по лестнице и входит в храм. Посмотрел вслед и сел обратно. Не то ещё видел и слышал. Прошло минут пять. Собрался идти на службу, как вижу — теми же самыми воротами в храм идут Маргарита с мамой. Все боковые двери открыты, но дверные решётки за дверями заперты, чтобы ходили только через главный вход. Удивляюсь увиденному, а они-то откуда? Встаю и иду им навстречу. У Марго обычные глаза девушки и непременная длинная юбка на ней. Мы ровняемся, здороваемся и входим вместе в храм.
Забыв про всё, иду искать первую Маргариту. Из храма она не выходила. Боковые двери заперты с раннего утра. Меня прошибло холодным потом. Бес принял облик Марго в короткой юбке и сделал мне «ноги».
Прошёл год-другой моего странного послушания отцу Зосиме — чистить подсвечники. Обида, что не поглядел в сторону незнакомки, или женитьба на кошке в мешке, к тому времени поутихла. Родился новый план.
Фактически, я и сам, в силу своей неопытности, дал им повод для новой авантюры. Вот уже год, как на мой подсвечник бабушка-прихожанка приводила на причастия свою крохотную внучку, Ксению. Она была настолько томной и живописной для своих четырёх лет, что, глядя на неё, все невольно улыбались. Огромные голубые глаза, яркие щёки — Людмила Степановна не удержалась и назвала Ксению «настоящей русской красавицей». Но за внешней красотой в православных храмах чаще всего скрываются болезни, немощи и человеческие драмы.
Ксения страдала жесточайшей аллергией на красные овощи и фрукты, пыль и пару раз чуть не умерла. Любые лекарства полностью отторгались организмом. Крёстные родители разбежались, забыв свои обязанности, главная из которых молитва за ребёнка. Отец за месяц до появления на свет Ксении ушёл к другой тёте с двумя детьми. Оставалось уповать на милость Божью. Я взял её в свои крёстные дети.
Бабушка с внучкой обустроились у меня в углу и именно это вызвало жуткую злобу семьи. Настоятель, видя её рядом со мной, белел всё чаще и чаще. Мне бы, не быть простофилей, открыть всю правду с женитьбой Марковских её бабке и на этом искушение кончилось бы. Но жалость и желание послужить ближнему сыграли со мной злую шутку и роль красной тряпки в последующих событиях.
Почему бы и другим детям не находиться на подсвечнике блаженной? И вот уже две сестрички и забавный младенец Жорик трясут его все воскресные службы. К ним готовы присоединиться многие. Родителям нравиться. Детям, оторвавшимся от присмотра родителей, тоже. И вдруг до меня доходит. Лето не за горами, приедут «финки», внучки отца Николая, и дети, как бы невольно, уже поднаторевши на «послушании», приведут за руку «подружек» на подсвечник. Подружки мы, что в этом предосудительного?
А дальше начнётся операция «привыкание жениха к невесте». Что не получилось первый раз, получится во второй. Замысел взрослых безукоризнен. Вышколенные дети лишь исполнители. Но к этому времени ребятня стала откровенно мешать в переполненном по воскресеньям храме. К подсвечнику не подойти. Вокруг него дети, частенько пуляющие друг в друга свечкой. Какой-то блаженный запустил мальков метать икру, а сам лыбится в углу.
Не выдержав, иду к отцу Николаю. Прошу разрешения удалить детей, предварительно им объяснив, что им всем нужно немножечко подрасти. А тот ни в какую. Лицо вмиг побелело, первый признак недовольства в семье Романовых (так белел Николай II). Говорит: «Потерпите! Пусть стоят, привыкают к послушанию». Объясняю: дурачатся, свечками кидаются и тушат их друг у друга. У людей квадратные глаза. Но духовник ни в какую.
Терпения хватило ещё на две недели. Начался пост и в храм повалило столько людей, что вся затея Марковских рассыпалась в прах. Переговорил со всеми родителями. Те мигом забрали своих чад. А я стал захлёбываться в недовольстве отца Николая.
Лето 2004 года. Внучки Марковского с лёту появляются на подсвечнике Ксении блаженной. Утро буднего дня. Подсвечник пустой. Моя помощь не нужна. Отвернулся. Не здороваюсь. Невежа. Девочки, одна из которых Ксения, оторопели. Такой приём им оказывают впервые. Улыбки сходят с их губ. Этот демонстративно повернулся спиной именно к ним. Как это всё понимать?
Взрослые, матушки Тамара и Галина, после службы пробежали мимо меня с каменными лицами. Ничего хорошего это не предвещало. И точно. С этого времени началась особая пора моего стояния в храме. Эпоха спецопераций. Ко мне медленно, но верно возвращался торговый техникум 2001 года.
2004
Но не только храмом живёт человек. Вокруг меня шла будничная жизнь, из которой я был вырван благословением Зосимы на неизлечимую болезнь. Ежедневные службы приоткрыли мне занавес повседневности, за которым нас ждёт вечность.
Благоухание (небесный одеколон)
Проповеди в кафедральных соборах обычно делятся на воскресные, праздничные и незапланированные. По будням на литургии всегда мало народа и священник имеет полное право давать крест на отпусте без поучений. Но в этот день отец Владимир, подав крест служкам, неожиданно прижал его к груди и рассказал нам следующую историю.
— Мне много приходилось отпевать на погребениях. Люди уходят на тот свет тысячами и почти все, кого мне пришлось отпевать по своей череде, там.
Показывает глазами на пол. Лицо священника стало печальным.
— Но однажды меня позвали отпеть старушку. Приехал. О ней ничего не знаю. Прошёл в комнату, готовлю кадило. В комнате чувствуется запах каких-то недешёвых духов или одеколона. Говорю родственникам.
— И для чего надо было брызгать всё духами, не стоит так делать. Зловоние будет ещё хуже.
— Батюшка, никаких духов в квартире нет и никогда не было. Это от неё пахнет, — тут женщина показывает на покойницу. — Как положили её в гроб, квартиру закрыли и ушли по делам. Когда открыли, пахло так, как пахнет сейчас.
— Удивился, подхожу к покойнице, наклоняюсь над ней. А от неё и вправду исходит очень тонкий запах, похожий на аромат. Начинаю чин отпевания, в кадило не жалея кладу ладан. Он совсем по-другому пахнет, но горький дым ладана не смог перебить запах покойницы. Даже каким-то образом подчеркнул его. И служилось непривычно легко, словно она чистым ребёнком была. Единственный случай в моей практике, по которому можно судить, что там, куда сейчас почти все идут, её нет.
На этих словах священник стал молча давать крест прихожанам.
Какой ты счастливый!
Жила на четвёртом этаже нашего подъезда старушка Марья Ивановна. До пенсии работала она рядом с домом, в магазине «Мир» молочницей, продавала на разлив молоко и сметану. Пока работала, её обожали все местные кошки и коты. Им щедро наливалось самое лучшее молочко.
Но и на пенсии не сидела сложа руки эта энергичная женщина. Ей было за восемьдесят, а одиноким соседям в нашем доме пеклись её золотыми ручками торты и пасхи. Несколько раз замечал её в церкви. Она всегда причащалась на Великий пост.
Последние несколько лет она не выходила из дома. Склероз. Так и умерла, полностью потеряв память, с трудом узнавая только собственную дочь.
Настал день её похорон. Я пришёл из церкви, поел и стал вслух читать Псалтырь. Прочёл кафизму (то есть несколько псалмов с общей молитвой в конце) и вдруг вижу — на четырёх верёвочках сверху по стене спускается стульчик. Не доходя метр до пола, стульчик замер. Что за светопреставление? На стуле смирно сидела маленькая старушка в серой чистенькой кофточке и таком же светло-сером платочке.
Она внимательно смотрела на меня.
Только тут я вспомнил — сегодня похороны Марьи Ивановны с четвёртого. Ох, а я даже молитвы за неё не прочитал! Христианин хренов. Что делать, не знаю. Повернул голову в сторону икон. Смотрю на Господа: что мне делать, в хате гости?
— Ты почитай ей Псалтырь, — сказал мне Господь.
Это можно. Открываю на закладке и читаю вслух следующую кафизму с молитвами и славами. На славах смотрю на мою гостью, она вся внимание, слушает не отрываясь чтение псалмов.
Прочитал с Божьей помощью кафизму. Вновь поворачиваюсь в сторону молитвенного столика.
— Прочитай ей ещё кафизму, — сказал мне Господь.
Читаю. Уже не смею поднять глаз на стену, где висит в воздухе душа Марьи Ивановны. Прочёл. Господь, не дожидаясь поворота моей головы, говорит с икон:
— Довольно.
Марью Ивановну начинают поднимать вверх.
Тут она глубоко-глубоко вздохнула и говорит мне:
— Какой ты счастливый!
От её слов сжалось сердце. Сейчас её уведут на мытарства, а там тонны разбавленного водой молока и сметаны наполовину с кефиром. Обычная биография советского продавца. Не можешь — научим. Не хочешь — заставим. Живём, Маша, только раз! Не приведи Господь возвращать долги после смерти. Лучше здесь отдать больничной койкой и поношениями! В этот день кафизмы я больше не читал.
Прошло два года и умер очень хороший человек, Анатолий. Его золотые руки сделали нам лоджию и гроб моей бабке. Он и его семья всегда помогали моей маме. Я удивлялся им — настолько они были добрые и не только по отношению к нам. Ко всем. Человеку за шестьдесят, а чистота души и скромность как у монаха добродетельной жизни. Хотя в церковь не ходил, кроме Пасхи да Богоявления, что такое причастие и исповедь не знал. На похороны не поехал, едва ходил. В этот день пришёл из храма и упал без сил. Осталось только отдышаться и открыть Псалтырь.
Вычитал кафизму и начал читать следующую. Как вдруг вижу, из-за книжного шкафа выглядывает подросток, по виду похожий на Анатолия. Выглядел он меньше своего роста и был чем-то напуган.
— Чего он боится? — не понимая причины страха, спросил Господа.
— Ты читаешь Псалтырь. От неё в разные стороны летят искры, дым и пламя. Поэтому он и спрятался.
Мне бы рассмеяться, но было не до смеха. Отложил Псалтырь в сторону и говорю Анатолию.
— Не бойся ничего. Господь тебя не оставит.
Лежу и не знаю, как поступить. После недавней взбучки за то, что поминаю многих на литургии и проскомидии без воли Божьей, боюсь забирать его в помянник. Не успел об этом подумать, как Господь Сам отвечает мне.
— А что? Не так уж много у него грехов! Поминай.
Смерь рабочего
Смерти, к сожалению, бывают разные. После литургии сделал крюк и свернул к Зелёной аптеке. Самую короткую дорогу к дому перегородил поток воды. В очередной раз прорвало водопроводную трубу. Пришлось возвращаться по узенькой улочке между микрорайоном и Новосёловкой.
Но и там была вода. Она выгнала меня на бордюр, по которому добрался до пятачка восемнадцатого микрорайона. Это злачное место известно всей округе. Здесь издавна располагался один из немногих в городе официальных пунктов приёма лома цветных металлов. Рядом с ним ларёк, где подпольно продавалась паленая водка. Обчисти бабушкин чулан, получи денежку и пропей тут.
Правда, утром пункт не работал и ларёк выполнял «дополнительные» функции. Азовстальцы, спеша на смену, покупали здесь минералку и хлеб к нехитрому тормозку металлурга горячего цеха (в отличие от ильичёвцев).
Выбравшись на сухое место, ногой чуть не задел бутылку дешёвой минералки. Она лежала возле серой нейлоновой сумки, из которой выглядывал батон. Ручки котомки были крепко зажаты в кулаке лежащего в придорожной пыли мертвеца. Худощавый, лет сорока шести, плохо одет. Смерть застала его на ходу. Он так и упал, спеша на третий трамвай, приоткрыв рот от удивления. Безобразие скорченной позы только усиливали широко открытые и навсегда погасшие глаза.
Следом пришлось удивился и мне. Он умер минут двадцать назад, а его тело молниеносно окоченело и стало темнеть. Словно кто-то чудовищным насосом высосал из него последние капли жизни и тут же отдал другому. Ради чего всё и затевалось. «Перекачка», «переноска» или попросту воровство чужого добра — азы чёрной магии.
Рядом с ним в одну линию стояли три женщины. Кроме них, возле тела никого. Один их вид заставил меня остановиться и забыть, куда шёл. Выглядели они зловеще.
«Трём грациям с трупом» как и мужику, хорошо за сорок. Записи в трудовых книжках для них никакой роли не играли. Одеты безлично. Металлических предметов на пальцах нет. Тела этих сторожих буквально излучали одиночество. Общая профессия наложила неизгладимый отпечаток на их лица — ведьмы не находят себя в этом мире. Завидев таких, сильная половина разбегается в разные стороны. На земле валялась их добыча и они решили похвастаться перед нищим чистильщиком подсвечников.
Для этого трём колдуньям пришлось прорвать магистральную трубу и затопить водой половину района. Мне ничего не оставалось, как изменить обычный маршрут. Так я попал на чужой праздник.
Ещё раз поглядев на убийство, мимо которого слепо проходят представители государства, обратился к старшей.
— Вы хотя бы скорую вызвали?
Она стояла посередине и словно зная, о чём спрошу, уважительно ответила:
— Скорую вызвали. Мы будем стоять и ждать, пока не приедут.
Ответив, посмотрела на меня ликующим взглядом победительницы. Смотри, какие мы сильные! Забрали душу у человека. Нам есть чем удивить даже тебя! Ну что тебе дала твоя церковь? Стоптанные башмаки и перекорёженные кишки? Переходи к нам! Будешь крепок и здоров!
Уходил с пятачка в молчании. Как могущественно зло, если человек выбрал дорогу не к Богу и не в храм. Помочь ему не в состоянии даже Создатель.
Мариупольский жмур
Эту историю рассказала мне моя мама, акушерка родильного отделения. Шёл один из зимних месяцев. Конец семидесятых годов. Брежнев, хорошее настроение, колбаса по два десять, политбюро в ленинском уголке и никакого Бога в помине.
Вечером в её смене рожала женщина. Роды были тяжёлые. Ребёнок родился мёртвым. Все, кто мог, собрались в родильном зале. Первый роддом очень дружный. Делали всё возможное и невозможное, но тщетно. Ребёнок не ожил. Он умер во время родов. Жмур.
Если такое происходит, вызывается врач для вскрытия, составляется акт, берутся гистологические пробы для лаборатории. Целое дело. Была уже ночь, когда врач закончил писать историю болезни. Морг давно закрыт, ключа нет, врач по вызову приедет только завтра. Как распорядиться трупом?
Завернули его в простыню, открыли дверь на балкон и положили на тумбочку. На улице мороз. Морг на свежем воздухе.
Тягостное чувство зависло над родильным столом. Ночная смена расходилась по палатам и кабинетам. Спать до приезда новой роженицы. Прошёл час с небольшим. Проснулась санитарка. Где-то, разрываясь от крика, громко плакал ребёнок. Через десять минут крик поднял на ноги всех.
Кинулись в детское, к недоношенным. Нет. Все спят. Облазили все послеродовые палаты. Нигде никто не кричит. Младенцы спят. И тут до врача дошло. Открыл коридорную дверь, кинулся на балкон. На тумбочке, разрываясь от обиды на весь белый свет, орал оживший мариупольский жмур.
— А документы? Первичное освидетельствование о смерти? — потрясённо спросил мать.
— Историю переписали заново. Утром обо всём доложили заведующей, ребёнка отдали матери и всё.
2005
Прошло тридцать пять лет после моего полёта на Троицу к небесному Плотнику и я наяву увидел того, кто висел с ним на кресте.
Ложный сустав
Шёл Великий пост. На вечерних воскресных службах читалась Пассия о страданиях Христа. В тот день читали отрывок из евангелия с упоминанием благоразумного разбойника.
— Людмила! — показываю взглядом на хромого мужчину, медленно идущего по направлению к нам. — Ложный сустав! Такие формируются при перебивании голени.
Людмила Степановна удивлённо смотрит то на меня, то на бедно одетого мужчину. Нищему с безжизненно-белым лицом под сорок. На что тут смотреть. Употребив немалые усилия, он, наконец, дохромал до нашего угла, перегнулся через перила и приложился к образу.
Его поведение как небо от земли отличалось от поведения прихожан и священников. Те по уставу вначале идут к аналою, где лежит икона храмового святого. Чинно крестятся и прикладываются. Этот, войдя в незнакомый храм, тотчас направился к иконе «Знамение» Божьей Матери. И прикладывался вошедший не к стеклу образа, а к женщине за стеклом, которую знал лично.
Этого мне хватило, чтобы продолжить.
— Когда распятого раба нужно было снять с креста, а он всё ещё был жив, перебивали голени. Одна нога оставалась на гвозде, другая теряла точку опоры. Начиналась судорога, последний приступ удушья и несчастный вскоре умирал.
Главный осведомитель благочинного мрачно взглянула на меня: «И как это всё донести в пятницу? Прости Господи! С каким уродом связалась. Не информация, а бред».
Забыв о своих «медицинских» комментариях, встал со «стульчика Марии» и иду вслед за человеком, которого на самом деле когда-то сняли с креста, перебив мечём голени.
— Проклятая мариупольская психушка. Истязатели, палачи с дипломами. Отлежал месяц, выпустили без копейки, а ехать до Белой Церкви. Нужно всего двенадцать рублей пятьдесят копеек на общий вагон. Подайте! Прошу вас! Мне некуда идти. У меня в Мариуполе никого нет.
С этими словами тощий хромец повернулся ко мне и протянул руку. Поразило меня не то, что «псих» просил в храме (запрещено категорически), а то, что перед выходом из дома услышал голос с иконы.
— Возьми с собой ещё гривну двадцать пять. Отдай.
Сумма, которую я взял с собой, была десятиной от стоимости просимого на билет.
Получив деньги, этот человек внимательно посмотрел на них, словно слова с иконы были написаны на них невидимыми чернилами. Удостоверившись, что это так, вышел из собора. Он доковылял до прихожанки, повторил ей те же слова и получил ещё гривну или две. Не глядя положил в карман и пошёл дальше. Тут открываются церковные ворота и на своей разбитой машине въезжает батюшка Михаил.
Завидев тачку молдавского попа (тот сбежал из Красного — Приднестровье), хромой направился к ней. Пока он ковылял, отец Михаил вышел из машины, прихватив с собой барсетку.
— Священник! Подайте на дорогу, нужно всего двенадцать пятьдесят на общий вагон — доехать до Белой Церкви.
— Вы знаете, — тут отец Михаил открыл барсетку и внимательно стал рыться в бумажнике. — У меня сегодня нет таких денег. Если можете, придите завтра в это время.
Нищий с белым лицом и невыразительными чертами лица остался безмолвен. Он только внимательно посмотрел на батюшку. На следующий день в храме его не было.
Чернобыльский Спас
Четыре дня, с пятого по восьмое июня, в храме находилась икона «Чернобыльский Спас».  Её написали по описанию и настойчивой просьбе уже покойного Юрия Борисовича Андреева, парторга Чернобыльской атомной электростанции. Он, умирая от лучевой болезни, видел её все ночи напролёт.  И владыка Владимир (Сабодан) благословил. В 2003-м её освятили, а через два года привезли в Мариуполь только в Никольский Собор.
Эти четыре дня вытрясли из меня всю душу. Бабушки на подсвечниках ни с того ни с сего стали воспламеняться. То передник вспыхнет, то платок, то свечи в ведёрке. Пламя огня вспыхивало то тут, то там — только гляди! Оставалось только бегать и тушить падающие свечи и горящий линолеум на полу. Точный Чернобыль. После, как икону увезли, грязные полы собора оттирали несколько дней.
У нас такого давно не было. Вдобавок ко всему навалилась такая усталость и раздражение, что мокрым падал с ног. К концу службы не было сил идти домой. А люди всё время шли и шли, поток людей. Уже на второй день ноги стали как ватные. И море огня на подсвечниках. Я вспомнил Сергея Сергеевича, отца своего друга. После первой чернобыльской командировки офицер-танкист упал прямо на пороге. После второй из носа хлестанула кровь. А третьей не было. Бог упас. Четыре первых дня Чернобыльской катастрофы.
Троица
Двадцать третьего июня 2005 года, в четверг Троичной недели (неделя после праздника Троицы) в храм святителя Николая города Мариуполя вошли три монаха. Шла Божественная литургия, поскольку храм имеет статус кафедрального собора и со среды ежедневно служатся литургии.
В этот день празднуется память святителя Иоанна, митр. Тобольского (1715), собор Сибирских святых, собор Рязанских святых и память святителя Василия, еп. Рязанского. Поскольку мать моего духовника, батюшки Николая, была зачата в Тобольске, то о литургии вмиг было забыто.
На то, что монахи в дороге, указывало их поведение. Они никогда не были ни в нашем храме, ни в нашем городе. До того, как я их узрел, три монаха с белыми крестами на груди (сан иеромонаха) купили по семь-восемь самых толстых восковых свечей. У того, кто был самым старым из них, свечи не умещались в руке.
Закончилась Херувимская. Но Царские врата оставались открытыми (батюшка имел право служить всю литургию с открытыми вратами). Монахи ходили по храму. Свечам, зажатым в руке, не было места. Самый старый из них наклонился к служительнице храма. Она что-то стала ему показывать и объяснять.
Я догадался — он ищет какую-то икону. Послушав её, старый монах поставил по свечи аналойным иконам Спасителя и Матери Божьей и направился к Одигитрии, она же Бахчисарайская и она же точная копия Смоленской. Поскольку изображения исчезнувшей иконы не нашлось, писали крымскую икону по образцу Смоленской с набора советских открыток, а подписали как Бахчисарайскую в начале девяностых.
Увидев, что пожилой монах нашёл, что искал, два помоложе направились к нему. Встав по правую и левую сторону подсвечника они втроём с каким-то воодушевлением, понятным только им, стали зажигать и ставить толстые свечи перед образом Смоленской. Не прошло и трёх минут, как подсвечник запылал.
Единодушие и вдохновение лиц этой троицы заставило меня не сводить с них глаз. Было видно, как через лик самого пожилого странника просачивается неподъёмный опыт и боль от пережитого. А ещё власть. По его лицу пробегали эпохи, столетия, мириады прошедших лет.
Молодые монахи были высоки ростом. Один в очках. Возраст за тридцать. Рост где-то 187 сантиметров, не меньше. Долговязый, волосы светло-русые, едва вьются. Поставив свечи, он отошёл к иконе преподобного Сергия Радонежского. Прислонившись к стене, стал наблюдать за мной. Видимо, понял, что я не свожу с них глаз.
Самому младшему на вид было лет двадцать пять, не больше. Он был сухощавым и около двух метров роста (где-то 195–198 сантиметров). Его лицо то просветлялось, то на него набегала как бы тучка. Он непередаваемо весело, по-детски, улыбался. Как ангельский ребёнок. Но эта солнечная улыбка едва играла на его губах. Она исходила изнутри и зажигала неземным светом его лицо. От этого света самого высокого назвал Святой Дух. Глядя на него, вспомнились слова святых отцов «Дух Божий веселит». От него и в самом деле исходила неземная весёлость, тонкая, неуловимая, вмиг освящающая душу.
Поставив свечи на подсвечник, все трое направились к выходу. Вдруг дорогу самому старому из них заградила наша прихожанка, морячка Тамара. Она была матерью моего приходского приятеля, Игоря. Подошла к батюшке под благословение. Тот остановился и неторопливо благословил её так, как обычно благословляют священники. Это благословение монаха, которого я назвал Отцом Небесным, врезалось в память.
Поравнявшись с хорами, три инока-иеромонаха с одинаковыми крестами выстроились в ряд напротив алтаря. Троица в храме, а батюшка и в ус не дует. Авраам уже и телёнка за это время приказал готовить и за стол посадил дорогих гостей — внутренне смеясь, посмотрел на своего духовника. Его «непрозорливость» удивила.
Постояв несколько секунд, они одновременно перекрестились и не торопясь вышли из храма. Бежать за ними не стал. Пока добежишь до дверей, те уже станут Вечностью.
Через два года одну из двух парных икон, Владимирскую, украли в цыганскую смену. Старшая цыганка Людмила отказалась возмещать ущерб. Пришлось убирать и вторую. Вместо них положили новые образа. Икону Одигитрии или Бахчисарайскую в том же году разбил вдребезги бесноватый из Енакиево.
Ещё через шесть лет, в июне 2013 года у Тамары морячки исчез сын. Игоря сильно мучили бесовские нападения (голоса). Мать, видя, что ничего не помогает, сделала ему группу у психиатра, затем пенсию. Молодой парень здоровый как бык сидел дома и курил. На шабашки и стройки можно было больше не ходить. Государство оплачивало ничегонеделание добродушного увальня. Через два месяца его нашли повесившимся в лесопосадке за пригородным Амстором. Жара и отсутствие дождей сделали из Игоря высохшую мумию. Кожа и кости. В кармане лежал чек Амстора на нейлоновую верёвку и мыло под деревом.
Через три дня после похорон повесился его лучший друг, точно такой же добродушный увалень. Пенсия по инвалидности от психиатра, море физического здоровья и ничегонеделание. Он был младше Игоря и не курил. Наверное, оставался девственником. Его, памятуя, чей он друг, отыскали быстро и всё в той же лесополосе. В кармане спортивок нашли чек Амстора на верёвку и мыло.
Оба были верующими, ходили в храм. Матери стояли на службах, исповедовались и причащались. За детей, прося у Бога милости. Они непрестанно молились за них. Тех годами не допускали к причащению священники (не держали пост, не вычитали молитв, не исповедовались толком).
В 2006-м отец Гавриил открыл больничный приход Святой Троицы. Ещё через три года смертная болезнь вынудила меня просить благословение духовника на переход в Троицкий храм. Он совсем рядом с домом. В ту самую церковь, где по слову блаженной Матроны «яму уже вырыли». Так ворох свечей на святителя Иоанна Тобольского 2005 года отправил чистильщика подсвечников в пекло 2010 года, где его в одно мгновенье сделают главным подозреваемым в изнасиловании четырёхлетней девочки.
С этого дня в нашем храме стали появляться пришельцы, от истинного вида которых самые мужественные из людей сходили в одночасье с ума. А начиналось всё в далёком детстве, в занесённой снегом деревне Семейкино, куда меня привезла в 1969 году моя мать.
Бесы
В декабре 1992 года я жил и работал учителем в колобовской школе. Утром, идя на работу, неожиданно увидел в отдалении от себя рой чёрных точек. Они сбились в кучу и враждебно гудели: «Уезжай, уезжай отсюда, здесь тебе делать нечего»!
Но я не уехал. Через две недели между мной и дядюшкой (а я жил у них в доме) произошёл грандиозный скандал. Он был неверующим и любое слово о Боге приводило его в бешенство. Помню, сказал ему тогда.
— Зачем мне верить в Него, когда я и так знаю Его!
Что тут началось! Весь колобовский рой бесов буквально взорвал изнутри моего добрейшего дядюшку.
— Убирайся из моего дома! Босиком, живо! Чтоб твоего духа тут не было!
Его, бедного, чуть удар не хватил. Хорошо, что дома была жена, Ангелина. Она привычно потушила спланированный пожар лучше любого пожарника.
Пройдёт двадцать один год и точно такой же гудящий рой я увижу в Мариуполе над толпой «активистов» ДНР. В мае 2014 года они ежедневно орали пророссийские лозунги возле Мариупольского горсовета. В тот день я возвращался на маршрутке из нейрохирургии. Просто выглянул в окно. Над толпой заведённых и невменяемых людей висело целое облако уже однажды виденных мной чёрных точек.
Красное колесо 1917 года до сих пор крутится. Этот рой был мощнее колобовского в десятки тысяч раз. Чёрная нечисть буквально давила сверху на ничего не подозревающих людей и молитвой одного человека уже ничего нельзя было исправить. Толпа бесновалась. Мы называем это «попущением Божьим».
Торжество Православия
«Иду, — говорит он, — сегодня в Бусик (а приходилось идти по месту пустынному) и вижу — идут бесы. Их было до сотни, и вид их был совершенно такой, как изображают у нас на картинах, то есть в виде козлов. Шли стадом. Старший бес шел с палкой, как бы пастух». Когда он (монах), догонял их, они рысью бежали вперед и, пробежав некоторое расстояние, опять шли шагом, а потом исчезли».
А мне и идти никуда не пришлось. Просто поднял глаза и посмотрел в сторону аналойной иконы. Перед ней стояла женщина лет сорока семи-восьми на вид. Она ждала, когда можно будет приложиться к иконе Страстей Христовых.
Сзади её стояло существо трёх метров роста. Скотская кожа, как у овец после стрижки, только толще раза в два, копыта быка, скотский хвост с маленькой кисточкой на конце. Ноги скотские, как у рогатых животных, а не людей. Голова лошадино-звериная, уши треугольником, как у хищных зверей. Если бы не служба в храме и море людей, орал бы от ужаса не переставая. Рожа была гнусна, по слову преподобного Серафима Саровского. От одного её вида можно было тронуться.
Руки с когтями демон держал над головой женщины. Точь-в-точь, как это проделывают экстрасенсы. Над острыми ушами торчали небольшие и, можно сказать, изящные рога. Было это существо совершенно голым. Копыта и рога в храме святителя Николая.
Причина появления беса за спиной женщины нашлась быстро. Она крылась в её совершенно пустых глазах. Посмотрев на неё внимательно, не нашёл и намёка хоть на какую-то молитву. Все стоят и я стою. Все в очереди и я. Куда все, туда и я.
Я был так напуган, что ещё несколько месяцев просил Господа не показывать в таком виде этих существ. Из-за моей неготовности бесы стали появляться в человеческом облике.
Асмодей
Одного из них я назвал Асмодей. Как он сам сказал, страдал хроническим простатитом, переросшего в аденому. Его лицо часто перекашивалось то ли от боли, то ли от нечеловеческой злобы. Было оно точной копией лика Бога-Отца на иконе Троицы, которая тогда висела в моём углу.
Это имя многократно упоминается в неканонической книге Товита — Асмодей. Он пал тем, что особенно услаждался чувственным. Сейчас он владыка трёх мытарств или полков бесов, стоящих между небом и землей (Тов. 3: 17, 6: 15–18, 8: 1–3). Второе лицо среди отпавшего чиноначалия ангелов после денницы. Его соперник, его завистник, его тень.
Понимая, кто передо мной мечет бисер, не раздумывая сказал ему об этом.
— У вас лицо, как две капли воды похоже на лицо ангела, что на иконе сверху, — показываю на «Троицу» Андрея Рублёва.
Гость мгновенно налился важностью и тщеславием. Ему было очень приятно, что его усилия влезть на пьедестал не остались незамеченными. Значит, не зря старался. Он приходил раз пять. После его вопросов, которыми он засыпал меня, начинал реально сходить с ума.
Пришлось, бросив всё, бежать к духовнику и просить исповеди в неурочное время. Первая такая исповедь была вечером 17 июля (память царственных мучеников) прямо в крестильной. После неё духовник стал белее епитрахили. О таком он читал только в Отечнике, Прологе и Патерике.
Один вопрос, которым донимал меня Асмодей, я помню до сих пор.
— Возлюбленный! Ответь мне, прошу! Как грех (благодать) растворяется в крови и проникает в саму кость? Как он (а) соединяется с ней? Почему после исповеди его (её) не сыскать. Куда он (а) переходит? Ведь он (а) должен (должна) остаться там навсегда.
Спустя некоторое время меня свезли в больницу с обострением хронического пиелонефрита (простатита), положив в палату для умирающих. Но ещё раньше искушения перешли в совсем другую плоскость.
Смерть в зелёном
Постепенно к мужику, который утром и вечером топает вдоль трассы на службу в храм, привыкли жители домов и водители, для которых эта дорога была каждодневной. Меня стали узнавать. Останавливаются, предлагают подвезти.
— Еду вниз. Подвести?
Я всегда отказывался, но при этом, чтобы не обидеть человека, щедро благодарил. Почему-то чувствовал наперёд, что в те машины садится нельзя. И однажды моё предположение полностью подтвердилось.
Весенним утром выхожу из дома. Маршрут из года в год один и тот же — Никольский собор. На углу соседнего дома равняюсь со старыми зелёными Жигули. Опускается стекло.
— Садись, подвезу. Я еду вниз.
— Да нет. Большое спасибо, я дойду.
Парень тут же отворачивается. Машина трогается. Хотел ещё раз посмотреть на водителя, а машины нет, словно её никогда и не было. Прошло не больше трёх секунд. Она исчезла. Не могла же она подняться в воздух, как тарелка инопланетян.
Ободранные стволы деревьев и бутыли воды со следами крови не редкость на трассе, ведущей к церкви. Точно так летел головой вниз раб Божий Иоанн, и если бы не пальчик Богородицы, до церкви он не дошёл бы. Я благополучно дошёл до низа, перекрестился и вошёл в храм.
Блаженная Алипия Голосеевская (Авдеева)
В один из дней 2005 или 2006 года прихожанка нашего храма, Лидия, стала набирать группу на поездку в Киев. Потом владыка эти поездки запретил (деньги проходили мимо церковной кассы).
Подошла ко мне, говорит, когда уезжает.
— Ты же знаешь, я даже сидя не доеду.
— И не надо, я людей набрала. Ты подай записку, мы в Голосеево едем, к матушке Алипии.
— Толку от этого не будет никакого.
— Ты подай. Имена напиши, денежку положи в конверт, — как обычно в таких случаях говорит мне добрая Лидия.
Положил деньги в конверт, написал записку. Отдал.
Прошла неделя с небольшим. Был вторник. Литургии не было, служили молебен. Ко мне в угол влетает улыбающаяся Лидия. Смотрю на неё.
— Ну? Всё нормально? Бог управил?
— Конечно. Вот тебе гостинцы от матушки.
И кладёт мне на колени кулёчек с белыми сухарями и бутылку святой воды с молебна в Голосеево.
— Это всё?
— Всё! — удивлённо смотрит на меня женщина. — А что тебе ещё надо?
— Да ничего. Спаси Бог.
Видя, что я недоволен очередной профанацией по добровольной перекачке средств на подъём женского монастыря, уходит, ворча мне вслед.
— Я вообще могла бы ничего не везти.
— Да не везла бы!
Остаюсь в своём углу один на один с «гостинцами» Алипии. Перекрестился, прочитал «Отче наш», «Богородице, Дево, радуйся»! Помолился матушке и попросил её исцелить меня от ужасных болей и чтобы мне пойти вновь на работу, а не сидеть на шее у матери.
Открыл бутылку с водой. Тёплая и противная. Сделал глоток, ещё. Раскрыл кулёк и вытащил один белый сухарь. Перекрестился и кладу его в рот. А сам прошу матушку исцелить меня от немощи, которую «подарили» мне лет четырнадцать назад.
Только надкусил сухарь, как внутри моего рта раздаётся громкий старческий голос. Можно откровенно сказать, неприятно дребезжащий голос старухи:
— Бог тебя исцелит.
От неожиданности матушкиного голоса, которым заговорил сухарь, забыл, как его и есть. Ну прямо сказка про Алису в Стране чудес, только на мариупольский лад. Ещё заметил, что говорила она с едва заметным нерусским акцентом. Да она и не была русской. Мордвинка. Потом понял, это просто продолжение тех обещаний, которыми меня начали кормить ангелы в обычном мариупольском трамвае.
2006
Схиархимандрит Иона Одесский (Игнатенко)
Он был духовником Свято-Успенского Патриаршего Одесского мужского монастыря. Умер в декабре 2012 года. Из-за немощи в гостях у него никогда не был. Он ничем мне не мог помочь — мы оба были калеками по воле Божьей.
Где-то в 2002 году один из воспитанников воскресной школы, Вадим, поступил в Одесскую духовную семинарию. Он очень хотел поехать вместе с Колей и Ильёй в Сергиеву лавру, но мест не было. Пришлось ехать в Одессу. Очень скоро желторотого и наивного семинариста приметил схиархимандрит Иона. Так Вадим стал его духовным чадом. О чём и поведал мне с радостью.
Поглядел я на юношу и подумал: «Быть тебе бобылём до конца дней твоих». Что и исполнилось. Сейчас священник-целибат в Донецке. По-видимому, он ещё тогда передал мои слова Ионе: «Если он тебе начнёт сватать монашество — не соглашайся. Тебе домой возвращаться и здесь служить». И ещё понарассказывал, как стоит мужик в храме на всех службах и чистит подсвечники. Вадима это очень впечатляло. А я почувствовал, что теперь мне придётся быть заодно с одесским монахом.
Мой рассказ не будет панегириком захлёбывающегося от радости «духовного чада старца», получившего облегчение в «трудном случае». В Интернете их предостаточно, вкупе с «пророчествами старца». Ни одно из них не исполнилось. Скорее, это будет описанием духовного становления самых разных людей, живущих в том монастыре.
Прошло года три. Вадим уже учился на последнем курсе, нёс какое-то послушание. В одну из декабрьских ночей монах сам пришёл ко мне в гости. Выглядел он моложе своих лет, где-то на шестьдесят пять. Внимательно посмотрев на меня, Иона повёл меня в свой Успенский монастырь. Мы пришли к воротам обители. Они были закрыты.
Нас встречало три человека. Два монаха моложе Ионы и красивая монахиня к сорока. Я стоял напротив них, когда с меня стали снимать одежду. Осталась только белоснежная майка или ночная рубашка очень плотного белого хлопка. Скажем так, точная копия немецкого импорта. Такой майки у меня дома не было. Не по коню корм.
Схимник поглядел на майку и она мгновенно задралась вверх. Словно он отдал ей приказ глазами. Я остался стоять напротив ворот совершенно голый и босый. Майка свилась в жгут и задралась к самому подбородку.
Дальше монастырский духовник властно поглядел на ещё молодую монашку. Приятная такая женщина. Она подошла ко мне и стала напротив голого мужика. Ей приказали смотреть, не отрывая глаз, на мой половой уд. Только на него. Женщина, давшая обет монашества и безбрачия, пристально смотрела на него минут пять. Все присутствующие смотрели прямо ей в глаза. Я понял манёвры монастырского аввы: монахиню проверяют на бесстрастие. Колыхнётся что-нибудь, хоть молекула похоти, плотское в её глазах, значит не готова. Будем мариновать дальше.
Надо отдать должное монахине. Она совершенно не возмутилась, не стала вилять в сторону, не стала мучиться от подобного зрелища. Она просто выполняла послушание. При виде полового органа в её душе ничего не шевельнулось. Она смотрела на него так, как смотрят на деревья в саду или уличный трамвай.
Нормальные люди засмеются — может, той красотке и смотреть было не на что?
Но монахине было не до смеха. Поверьте мне на слово, и это очень немало для нормально развитой половозрелой женщины, в юности имевшей мужиков. Даже такую, начальную ступень бесстрастия, очень тяжело достигнуть. А их столько! Нет предела совершенству. Если бы у её духовника было чуть-чуть поменьше ума, сценарий был куда более натуралистичным. Ей вполне могли приказать самой раздеться догола (и такое бывало), обнять самца, прижаться к нему, лечь с ним в постель. Или просто касаться не взглядом, а руками соблазна Евы. Тут многое зависит от извилин наставника.
К этому подвижница ещё не была готова. А если не готова понести искушение, то преждевременная проверка только навредит душе. От неопытных действий духовника может наступить надлом. А это очень опасно. Лучше не дожать, чем пережать. Ведь сколько не выдержавших искушений на этом пути. И очень часто по вине неопытности духовников. Таково оно, редчайшее умение спасать своих духовных чад от вечной погибели души и тела. Балансировка на самом краю бездны. И другого пути нет.
В конце концов, эксперимент мне прискучил. Во-первых, холод пробрал. Стоишь босый, уд торчит. Во-вторых, экзамен на похоть баба выдержала. Бабе «Аксиос». Аксиос! Аксиос! Аксиос! Увидев, что мне надоело мерзнуть в позе обнажённого натурщика, Иона посмотрел на майку и она опустилась до пят. После жуткого по плотности жгута на майке не осталось и складки, словно её только что погладили.
Дальше перед нами сами собой отворились монастырские двери и мы вошли внутрь. Его спутники исчезли. Мы остались вдвоём. Не теряя ни секунды, Иона повёл меня в лазарет. На койках лежало несколько человек. Монах привёл меня так, как приводят незнакомых с больницею врачей в нужные для обхода палаты.
Посмотрел первых двух. Один из них внимательно читал какую-то газету. Он был в убеждении, что читает что-то православное. На самом деле в руках он держал своё собственное расслабление. Его водили за нос, и так проходила вся его короткая жизнь. Очнуться лопушок должен был после смерти. Моего удивления ни первый, ни второй монах (послушник), не вызвали. Они лежали по делу.
Но около третьего я остановился. Молодой человек, лежавший на кровати, был чист. Я поглядел на Иону и говорю ему взглядом:
— Какого ляда? Он же чист!
Монах одним рывком содрал с послушника одеяло в белом пододеяльнике. Передо мной на кровати лежал одетый в рубашку и брюки парень лет двадцати семи. Я наклонился над ним.
— Ах ты, гадина монастырская! Какого хрена ты уложил на постель безвинного?
В ответ Иона глазами указал на его носки. Чёрные дешёвые носки без дыр и заплат. Носки как носки. Наклоняюсь над ними. Момент истины. От носков поднялась едва заметная струйка пара или дыма. Даже не знаю, как правильно сказать.
Не каждый же день увидишь такое! Вот если взять немного земли и нагреть её на спиртовке, как это делают на уроках биологии, то от земли поднимется едва заметная струйка пара. Именно это я и увидел. «Земля ты и в землю отыдеши» (Быт. 3: 19).
В нос ударил резкий и никогда не слышанный мною запах. Не то чтобы пота, за пот тут не лежали, а очень острый и неповторимый запах загноившейся раны. Это был запах скрытой от посторонних глаз раны внутри души.
Раны, которые мы каждодневно наносим сами себе, невидимы под дебелостью плоти. И только после смерти человек делает открытие — это от него так несёт! Ну надо же! И кто бы мог подумать? Я ж умер и всё тут! Непередаваемо тонкий и неприятный смрад у многих останется и после Страшного Суда. Не приведи Господь так развоняться!
Когда-то отец Наум, простив мою выходку на Иоанна Богослова, показал мне сердце современного христианина. Оно было сине-чёрного цвета, плотное как мрамор и в тоже время набитое едкой сажей внутри. Очень далеки мы от «сердца плотяного» с такими «православными» наполнителями!
Сказать было нечего. Все трое добровольно избрали тесный путь спасения и на этом обход владений схиархимандрита Ионы закончился. Думаю, Иона мог показать намного больше. Просто желторотик из Мариуполя не был готов к новым комнатам и коридорам тайной жизни Покровского монастыря. Я не находился, как они, в состоянии духовного подвига. Скорее, наоборот, был обычным «православным» туристом. Таких много. Больше ничего из того посещения не помню.
Он повеселил меня, этот, преклонных лет монах. Где бы, как не в Одессе, нанюхаться чужих носков! От своих не знаешь, куда деваться!
В ту ночь Иона силой своей дерзновенной молитвы показал мне себя, своих духовных чад на разных ступенях подвижничества. Он положил свою душу за други своя и только Любовь этого монаха ко всем нам открыла мне двери в удивительный мир его подвига. Подвига, которым, я глубоко в это верю, раб Божий Иона оправдался перед Всевышним.
Если бы не Божественная благодать, то рано или поздно описания спецопераций «Марковский — МВД» легли бы в основу обвинительного акта выездного заседания Донецкого областного суда и эту книгу писать бы было некому.
Спецоперации концерна «Марковский — МВД»
Пришла пора объяснить, откуда взялась эта трогательная забота органов МВД по отношению к благочинному. Ведь в спокойные восьмидесятые он практически «не дружил» с милицией. По устоявшейся с середины пятидесятых традиции контроль за попами принадлежал пятому управлению (внутренний сыск) КГБ. Благочинный города почти в полмиллиона был заметной фигурой в агентурной колоде. Ему полагалось иметь определённые обязанности и, разумеется, права. Этих последних вполне хватало, чтобы жить спокойно, наблюдая, как корчатся личные враги, имена которых не сходили со страниц донесений благочинного.
Единственную особенность жизни этого периода Марковского мне «бесхитростно» выложила всё та же героическая бабушка филерской службы Людмила Степановна Шпак. Вот она.
Казанская
Однажды, в начале восьмидесятых, благочинного вызвали в «компетентные органы». Батюшка пришёл в ужас. Ведь тогда такой вызов мог означать только одно: арест. Собрали ему портфель «на выход» и батюшка отправился в здание с памятником Ф. Э. Дзержинскому. Приехал туда ни живой ни мёртвый. В кабинете следователь вынимает из сейфа старую, очень хорошего письма, икону, показывает её Марковскому.
— Вы не могли бы забрать в церковь икону? Мы не знаем, куда и кому её отдать?
— Можно взглянуть? — спрашивает тот.
Берёт её в руки и, как он сам рассказывал, не поверил своим ушам и глазам. Икона была старинная, но в очень хорошем состоянии.
— Мы её возьмём в церковь, — говорит следователю.
— Берите и до свидания, — отвечает кагэбэшник.
Вышел на улицу и не веря, что на свободе, отправился домой.
Из всего, что потом мне точно так рассказала матушка, правды не больше, чем в кино о наших доблестных чекистах. Рассказ этот был придуман в самом комитете для того, чтобы объяснить церковной двадцатке и прихожанам, откуда взялась икона Казанской Божьей Матери XVIII века.
Как же всё было на самом деле?
На самом деле своего агента, протоиерея Николая, органы безопасности отметили. Но не орденом или очередным званием, а подарком, редкостным по тем временам. Ему отдали конфискованную икону Казанской Божией Матери. Подарок подобрали по душе. И с душой. Такое отношение в КГБ проявляли только к отличившимся агентам, долгие годы плодотворно сотрудничавших с управлением. Всё остальное легенда, на которые ребята из ЧК были ещё те мастера.
Во всём этом много мистики. Именно оригинал Казанской, обретённой в 1579 году, был уничтожен церковным вором, Варфоломеем Чайкиным (Стояном), крестьянином двадцати восьми лет в правление царя Николая II.  И вдруг образ украденной, сожжённой иконы сам пришёл к царскому внуку. Да ещё где? В КГБ! Марковских распирало от гордости. Это Божий перст, указующий на возрождение монархии!
Об остальных страницах кагэбэшной биографии семья благочинного молчала как рыба. Нам, носителям крови законной династии Романовых, нужно было выжить. Выжили и принялись сживать со свету остальных.
Наступил 1991 год. СССР и его иммунная система — КГБ — приказали долго жить. Протоиерей Николай остался без покровителей. А это очень неуютно. И тогда те, кто когда-то подарили икону агенту-благочинному, придумали нехитрую маленькую постановку с целью обретения «сиротой Казанской» новых покровителей.
Кормление ярыжек
В первой половине девяностых на отца Николая напали с ножом. Какой-то ненормальный в пасхальное воскресенье бросился на батюшку, когда тот святил пасхи и яйца горожанам на улице возле храма. На следующий год батюшку в прямом смысле трогательно охраняли два милиционера всё время, пока тот святил пасхальную снедь. Это в стране, где церковь отделена от государства и имеет достаточные средства, чтобы нанять частных охранников.
С этого дня хождение с кропилом обязательно заканчивалось нехитрым угощением милиционеров. Вначале те отнекивались. Место незнакомое, полная неудобь, но бабушки-одуванчики строго объяснили, что это благословение батюшки. Отказываться грех. Затем наложили им полные сумки пасок и яиц. Наша милиция за свои труды ничего не получает, кроме оскорблений и издёвок и скажу от себя, несправедливо. А здесь такая человечность. И ещё что-то, что и словами не объяснишь. В общем, если ты к родной милиции всем сердцем и душой, то и та тебя задом не лягнёт.
К моему появлению в Мариуполе на территории храма за неполных десять часов пасхального действа успевало побывать всё (!) Жовтневое РОВД. Их организованно кормили за хорошо закрытыми дверями. Затем они сами, зная дорогу, шли на кухню, где набивали в заранее приготовленные мешки немереное количество пасок и яиц. Раз в году менты отрывались по полной. И где? В кладовых за кухней горячо любимого батюшки Николая!
Теперь уже сам начальник отделения охранял «настоящего батюшку и человека». За пару-тройку лет, оглядевшись на приходе, невооружённым глазом увидел Её Величество Коррупцию, разъевшуюся и раздобревшую по сценарию ждановских кагэбэшников. Дело было сделано. Одно советское ведомство передало другому советскому ведомству всегда нужного человека. Последний раз я лицезрел это неповторимое действо в 2014 году.
С 1997 года на Пасху помогал таскать куличи и яйца, а чуть позднее, воду для кропления. Идёшь за майором и ждёшь свою очередь держать ведро под кропилом у батюшки — он никогда воды не жалел. В 2000 году была такая сценка. За отцом Николаем вдруг появился «хвост» — две ведьмы. За благодатью пришли. Идут следом метров десять от нас. Я их по привычке сразу приметил. Говорю духовнику:
— За нами хвост.
Он повернулся. Посмотрел. Всё понял и ни слова. А те как прилипли — на священнике великая благодать после пасхальной службы. Тогда я говорю майору.
— Хотите ведьму увидеть?
Тот удивился и, забыв про всё, спрашивает:
— Где?
— За нами идут две молодые женщины с безобразно накрашенными губами.
Смотрю по глазам, он не поверил. Батюшка молчит. Так мы прошли два круга. Работницы ада не отстают. Дистанция уже метров семь. Заряжаются. И тут майор говорит:
— А ведь и правда, они нас пасут. Ну и ну.
После этого случая майор меня запомнил, а благочинный перестал брать меня помощником на Пасху. Только на Преображение. Там охраны во главе с майором не было никакой. Яблоки милицию не вдохновляли, хотя людей, потенциально опасных, море. Двуличие бросалось в глаза.
Много лет спустя стала понятна внезапная немилость батюшки. Он не хотел, чтобы начальник отделения запомнил меня, понимая, что все проделки добропорядочного священника могут вылезли наружу. Уже тогда, в 2000 году, всё было взвешено, решено и получено негласное разрешение от Московской Патриархии — посадить учителя права при помощи Жовтневого РОВД города Мариуполя.
Та икона Казанской Божьей Матери всегда стоит в алтаре храма. Благочинный очень ею дорожит и выносит из алтаря дважды в год, на зимнюю и летнюю Казанскую. Никакой особой силы в иконе нет. Да и ценности тоже. Где-то после 2006 года икона вдруг сильно потемнела.
Меня это потешало до крайности — к этому времени травля стоящего на подсвечнике Ксении приняла самые изощрённые формы. «Чем больше беззаконий, тем чернее будет лик Пречистой», — сказал при виде тёмной иконы, вынесенной на поклонение. Остаётся перечислить основные.
Спецоперация «Патриарх»
Первым делом вновь прибывшего в «бригаду» окружили «лаской и заботой». Женщины на полах частенько говорили мне: «Расскажи что-нибудь». И я рассказывал. Про погоны патриарха. И это в церкви. Прошла неделя. В свечном появляются две книги: интервью Святейшего за 1992 год и книга всего за пять гривен «Речь Святейшего патриарха Алексия II, произнесённая перед раввинами города Нью-Йорка в 1991 году» — зарубежной церкви.
Первую я прочитал на службах — так она была глубока и интересна. А вторую прокатил. Младший филер батюшки, Нина со свечной лавки, всё тут же донесла. Рожи у всех каменные. Сказал одно, патриарха интервью хвалит — другое, а через месяц неожиданно купил «плохую» книгу — третье. Чему же верить?
Книгу с трудом и боем прочитал. Гадость какая-то, а не книга. Спустя пару месяцев говорю на исповеди духовнику.
— Батюшка Николай! Разве можно в свечном такие предосудительные книги продавать?
— Какие-какие, Олег?
— Да «Речь Святейшего… перед раввинами города Нью-Йорка в 1991-м году».
— Мы её изымем. Это ошибка.
— Батюшка Николай! Я всё глядел на неё, глядел, да и купил. Чтобы никто этой заразы не наелся. От греха подальше.
— Верните мне её!
— Ну уж дудки! Пусть она у меня дома лежит.
А сам думаю, сколько грязи на меня насобирали, компромата — мешками и ящиками — не стыдно, да ещё и подмётный шедевр изъять жаждут. Знал бы Патриарх все его проделки, давно бы сана лишил.
Языки. Немецкий
Язык — враг мой. «Wunderbar! Phantastisch!» — частенько шутя отвечал поломойкам, за первый год моего стояния превратившихся в слух и нюх протоиерея Николая. Правда, не всем это было по душе. В войне по сбору информации они делились на активных и пассивных. Активные имели шанс на повышение. Снеди в пакет набивали побольше и получше. Пассивных, в конце концов, рассчитывали. Их на полном серьёзе считали за «врагов православия», мол, сами не спасаются и других не сдают. Однажды «активная» Елена, хитро смеясь одними глазами, без всякого перехода выпаливает «батюшкин» вопрос.
— Олег! Сколько букв в немецком алфавите?
— Не знаю, — машинально отвечаю ей.
А сам думаю, для чего им эта вся «информация» нужна?
Английский
Прошёл год. Зашёл на вечерне в свечной. Говорю Вере Николаевне:
— Скука какая! Нет ли чего почитать?
— Открой тот ящик. Там стопка книг на раздачу. Поищи, может, чего и найдёшь.
Роюсь в очередной ловушке. Всегда что-то интересное можно найти. Вдруг из вороха рухляди выпадает буклет. «Огласительное слово святителя Иоанна Златоуста на день Светлого Воскресения Христова». О! Латинский, греческий, английский. Английский? Читаю внятно всё слово святителя от начала и до конца.
— Ты что, английский знаешь? — удивляется Вера Николаевна.
— Alas! Вера Николаевна! Научили в институте только бегло читать.
Не прошло и недели, как на вечерню в храм врывается взбалмошная баба лет за пятьдесят. Парик, очки и помада не её раскраски. Доходит до подсвечника чудотворца Николая и начинает чудить. Хватает поставленные свечки, вместо них ставит свои, чужие бросает рядом. И всё это с вызовом, рассчитанным только на меня. Подхожу и тихо говорю.
— Так нельзя делать, батюшка не благословил.
В ответ на меня выливается ведро хорошей английской ругани. Ещё и еще. Много английского. А сама пристально смотрит мне в глаза. Понимаю ли я? Alas! Увы! Понимаю только одно.
Священник, свихнувшись окончательно, нашёл учительницу английского и попросил изобразить иностранку. Перед ней выложили ворох моих фотографий. Объяснили. Милиция работает с этим подонком. Особо опасный преступник. Просим Вашего содействия. Бога ради, страна, вся полнота церкви в опасности, проверьте его на знание языка, он хочет убить попугая папы Римского!
Священнику верят. Людям и в голову не приходит, что добрая треть «честных отцов» на сытых приходах больна на голову, поэтому лгать напропалую для них потребность и адекватность ситуации. Ещё треть просто увлечена охотой на людей. Сытость отдаёт скукой. А здесь достаточно редкий «тяжёлый случай». Священник-охотник увлёкся до такой степени, что в любом человеке видит только то, что заставляет его видеть страх. Чтобы чуть-чуть унять его не хватает усилий целого отделения милиции, поэтому привлекаются всё новые и новые «специалисты» в деле разоблачения «VRAGOFF Семьи».
Ножки
Я был ещё достаточно молод. Под сорок. Не пил, не курил, не кололся, не… Поэтому и выглядел не так уже и плохо. Как-то шутя меня стала донимать Людмила Шпак, чего это я тяну «кота за хвост». Жениться пора. Вон сколько невест. Катя, например. Катя? Ноги кривые, отвечаю. А Оля? Родная сестра ей. И всё в таком же духе.
Проходит с месяц времени. Этот и масса подобных ему разговоров стёрлась в памяти от нестерпимых, изматывающих болей в животе. Я-то точно знаю, что сил мне дал Бог только на терпение. О жене можно забыть. Навсегда.
В воскресенье иду, как всегда, пешком на акафист. Ослепительно солнечный день, без четверти четыре. Не доходя ровно полквартала до собора, у «автоэлектрика» вижу картину для меня.
Прислонившись к дощатому забору, полусидя лежит девушка лет двадцати пяти. Короткий плащик раскрылся до невозможности, юбка задралась вверх и демонстрирует исподнее под прозрачными колготами. Для меня приготовили ослепительно красивые ножки. До умопомрачения.
Глаза этой фрау (фройляйн?) пьяны так, что вопросов по поводу того, что она делает под забором на Новосёловке, не возникает. Несчастная любовь. Бросили с полчаса назад. Магазин «Весна» с дешёвым пойлом рядом. Мне остаётся лицезреть финал. Но это всё мелочи. Главное ноги. У! Такие ноги! Эрекция, а не ноги!
Дохожу до неё. Замедляю шаг, останавливаюсь буквально между её НОГ. Спрашиваю:
— Девушка? Как вы? Вам помощь нужна?
Та с усилием хорошо пьяной женщины мотает головой. Нет, не нужна. Наклоняюсь к ней ближе. Мягко, вкрадчиво.
— Холодно. Так можно и простыть, ведь нельзя на холодной земле лежать. Заболеете.
Незнакомка опять мотает головой. Но я прилип к ней, как банный лист.
— Смотрите, вы вся в пыли, испачкались. Вам надо подниматься.
Девица вмиг навострила уши. Контакт приближается!
— Здесь совсем рядом есть церковь. В церкви есть умывальник, мыло, туалет. Вам нужно привести себя в порядок. В храме есть женщины, они помогут вам. Позвать их?
Столько информации. Вижу по её глазам, придурок явно не в теме. От его поведения разит нафталином. Оно не характерно для самцов его возраста. Очаровательно пьяная девушка ещё плотнее вжимается в забор. Дать? Я дам. Прямо здесь. Пусть все смотрят. Меня для этого и положили, чтобы я дала. Лох разкумарил ментов, ему пора на кичу. Другие «базары» инструкцией не предусмотрены. Всё!
Понимаю и я. Разговор окончен. Один ноль. Дай Бог, в мою пользу. Отчаливаю от безумно красивых ножек подсадной утки. Может, жены одного из мусоров. Мусору главное посадить, а кто и как будет для этого корячиться на холодной витрине, ему пофиг. Мусор он. Страны Советов сын.
Дохожу до церкви. Навстречу несётся, жутко опаздывающая, матушка Тамара. Глаза выворочены наружу. Так высоко на словах ценит красоту женских ног, а на практике параллельно-коллективной прослушки показал отрицательные результаты. Глянул на этот «фимиам православия», минуту назад сидевшую со всеми и слушавшую постановку оперов. В голове проясняется. Опять жажда посадки по образцу 2000 года пробудилась у семьи? Только куда они запихали диктофон на этот раз? Догадаться легче простого. Иначе таких ног мне не видать во век.
Пушка
Может, он любит что-то покруче? Оружие, к примеру. Проверим догадку? И вот уже новая напасть сваливается мне на голову. Схема, объект, маршрут, время, час, день недели прежние. Всё, как в операции «ножки». Меняется только приманка, с одушевлённой на неодушевлённую, дата и месяцы сезона. Ну и лежать она будет чуть выше «девушки с забором». На квартал.
Воскресный день ноября. Без двадцати четыре. Иду по той же улице на воскресный акафист. Вдруг вижу, впереди меня валяется мужик. Подхожу ближе. Отметелен так, что на нём живого места нет. Говорить хочет, но не может. Вместо этого пускает кровяные пузыри. Тело вздуто. Похоже, колотили водопроводной трубой, завёрнутой в поролон. Ментовская раскраска. Как и в первом случае, останавливаюсь и внимательно осматриваю приманку.
Он младше меня. Фраерок за тридцать. Владелец «Roverа» тёмно-вишнёвого цвета. Низ тачки украсил новогодними лампочками, там, где кардан. В общем, марипупольский улёт. Вкусы узбека, попавшего в рай. Мы с ним сталкивались раз тридцать. Он в доме у потока с мостиком снимает полдома. Из-за машины представительского класса. Рядом с домом просторный гараж.
Завидев меня, несчастный силится привлечь моё внимание. Но ему, видно, ещё что-то ввели. Речь парализована. Тогда со стоном глазами показывает мне на дверной звонок, мол, позвони. Меня занесут.
Если звонить, то оставлять пальчики. В этой ситуации исключено. А может, он что-то натворил? Выходит, меня приглашают быть соучастником фраерка?
После «жестов индейца» интерес к нему пропал. Не обращая внимания на всхлипы и бульканья, начинаю осматривать «театральную» площадку. А, да вот оно, ментовское говно, прямо перед глазами! То, ради чего всё это затевалось.
Ровно в двух метрах от поверженного титана валяется старая шина от грузовой машины. Сутки назад её не было и в помине. Заглядываю внутрь. Пушка. Спортивный немецкий пистолет, переделанный под боевой. Ствол мокрый, если схватишься по дури — десять лет отсидки гарантировано. Он в розыске лет пять.
Дело остаётся за мной. Молча встаю с корточек, подхожу к жертве мариупольского беспредела, спрашиваю.
— Твоя пушка?
Но лежачий только пузыри пускает. Он в ролях глухонемых. Дураку понятно, агрегат устрашения не его. На прощанье зацениваю постановку «шоу с пистолетом» Жовтневого РОВД прощальным взглядом. Троечку с натяжкой им можно сегодня поставить. Шевелю ластами. Лох сильно запаздывает на воскресный акафист. В конце службы, выбрасывая огарки, сталкиваюсь с матушкой.
Глаза опущены. Лицо серое. От испуга сжалась в комочек. Марковский даёт крест, тот вообще без лица. Провал. Ни бабские ноги в раскорячке с треугольным штампом на белых трусах «РОВД города Марипуполя. Реквизит-отдел», ни пистоль в невинной крови, — теперь они точно знают, меня совершенно не интересуют. Parole! Parole! Слова! Слова! Остаётся переходить к следующей постановке.
Двери-звери
С годами ненависть к стоящему на подсвечнике не уменьшалась, а только росла. Зима в храме несла одни искушения, батюшка частенько болел. Лето же позволяло разыгрывать один из самых мучительных и востребованных сценариев под названием «двери-звери».
Июль-август. В город приходит настоящая среднеазиатская жара. Ей всё по плечу. Сорок восемь на солнце, тридцать девять в тени. Сразу все двери в храме после утренней службы закрываются наглухо, а служба начинается на час раньше. Когда в такое помещение зайдёшь, первые двадцать минут кажется, что в храме остались остатки прохлады. Но чем дальше дышит человек этим месивом, тем быстрее подкрадывается удушье.
Понимая, что двери во многом закрываются из-за неугодного Олега, как только начиналась вечерняя, уходил вперёд. Иногда две, но чаще всего, одна боковая дверь, не закрывались. Слабый ветерок дул в полуоткрытую дверь. Стоя возле неё, можно было жить. Я так и делал. Но после провала бесчисленных каверз осталась последняя возможность меня проучить. Кажется, в 2007 году я первый раз не выдержал и сорвался от наглухо закрытых дверей.
— Матушка! Гляньте на меня. Дышать нечем, сейчас сдохну. Откройте хотя бы одну дверь. Удушье. Свечи горят, воздух стоит. Да это просто пытка с вашей стороны.
— Олег! Нам всем плохо, как и вам. Пойдите наверх, посмотрите, там ещё жарче.
— Откройте двери. Всё равно хуже уже не будет.
— Батюшка не благословил. Они в алтаре просто падают, так там жарко!
Улыбаясь и сияя от радости, что хоть чем-то его проняли, поднимается на хор. Матушка Тамара лгала. В алтаре работают вентиляторы и климактерии. Прохлада искусственно создаётся вокруг служащего священника. Всё остальное ему по боку. А когда климактерий работает, двери ни в коем случае нельзя открывать. «Несите тяготы ближнего своего». Апостол Павел.
Шла вторая неделя войны за глоток свежего воздуха. Прихожанок с больными лёгкими периодически выводили, а если не успевали, клали на пол, брызгая святой водой. В воскресенье я причастился. Удивился, что перед причастием почти не было искушений. Подумалось, будут на акафисте, как же без них.
Вечером в свечном принимает записки и продаёт свечки сама Катерина Григорьевна. Начинается служба. Двери все закрываются наглухо. В городе десятый день температура не опускается ниже сорока. Кто остался в городе, едва шевелится. Из дома почти не выходят.
— Надеюсь, ты хороший мальчик и будешь себя примерно вести? — улыбаясь краешками губ, вкрадчиво спрашивает меня Катерина Григорьевна.
Молчу как рыба. И так спалился, трижды ругаясь с матушкой из-за дверей. Последний раз вообще задрал перед ней рубаху, демонстрируя залитый потом живот.
Не зная, как поступить на этот раз, молюсь. Прошу Господа управить. И Бог управил. Прошло минут пятнадцать. Почему-то поднял глаза на Спаса Нерукотворного, с надеждой глядя на него.
— Брось подсвечник и выйди за дверь. Посмотри, что тебе приготовили.
Бросив тряпку и погасив догоревшие свечи, ставлю новые и выхожу на улицу. Солнцепёк ужасный. Возвращаюсь. Открываю щёлочку входных дверей и смотрю на дорогу. Никого нет. Время идёт. Уже прочитали треть акафиста. Как вдруг около храма останавливается иномарка мусоров. Из неё выходит мент и роясь в кармане, достаёт бумажку. Глядя в неё, неуверенно набирает чей-то номер по мобильнику. Что-то говорит, типа «мы прибыли, ведём наблюдение». «ОК, Зорро. Веди», — думаю я. Теперь уже и мне интересно, что я откушаю на этот раз.
Пора. Выхожу на улицу. Закрываю наглухо входные двери храма. Прислонясь к горячей от жара стене, смотрю на улицу в направлении машины. Вокруг отходняк. Ни души. Возле открытой двери патрульной стоит старлей МВД. Он явно чего-то ждёт. Ну к примеру, открывается входная дверь и из неё вылетает орущий и беснующийся мужик. А мы тут как тут. Раз и протокол задержания на четыре часа для установления личности составим. «Составят» так, что мать родная не узнает плюс проработают статью «оказание сопротивления сотрудникам МВД». Славненькая статья, от двух до пяти, кажется.
Время идёт. Менты стоят на солнцепёке. Стою напротив них и я. Противостояние. Прошло полчаса. Ругаясь благим матом, мент звонит по мобиле. Зло что-то говорит, аж трясётся весь. Затем садится в машину и наряд, призванный обезопасить беззащитных прихожан от буйно помешанного маньяка, рвёт вниз по направлению к Жовтневому отделению. А мне холодно. От холода буквально трясёт. Хоть шубу надевай. Наверно, это причастие начало действовать.
Вхожу в храм. Служба закончилась. Вареные как раки, ползут к выходу верные чада УПЦ МП. «Практикующим» прихожанам даже в головы не приходит, какими играми увлечён их настоятель и благочинный — снаружи и внутри. А я и в правду пай-мальчик, Катерина Григорьевна.
Но «дверные войны», разумеется, на этом не закончились. Просто милиция на этих мероприятиях больше не появлялась. После летнего провала спецоперации «двери», Марковский приказал цыганке Людмиле открывать в феврале настежь входные двери в храм.
Предлог, как всегда, отыскался уважительный. Грудничкам, принесённым на причастие, нужен свежий воздух (поэтому остаются в притворе) и божественная литургия (поэтому двери настежь). Через сорок минут от таких проветриваний руки и ноги начинали коченеть, как на лютом морозе.
И только когда я, наконец, ушёл по его прямому благословению на другой приход, Марковский повернулся лицом к народу. Крыльцо главного входа удлинили и сделали крытый навес от палящего солнца. Жарить стало меньше, а двери летом стали открывать чаще.
— Ну что, матушка? Нет Олега, нет и искушения, не так ли?
— Не могу вас понять.
Киваю взглядом на только что отстроенное солнцезащитное крыльцо. Взгляд матушки Тамары мгновенно переполняется удивительно неправославной злобой.
— Опять вы начинаете?
— Сколько лет вы сознательно мучили духотой народ только из-за меня, а теперь все следы пыток уничтожили. Не придерёшься. Но только Бога вам не обмануть. Он-то всё помнит и видит.
Разворачиваюсь и ухожу, спиной чувствуя просто «патологическую злобу», исходящую от матушки. Какими только блюдами не кормили меня за время стояния на подсвечнике, а начиналось всё спецоперацией «поднос» в 2003 году.
Поднос
Вопрос: Где мы с мамой берём деньги? Где? Где? Где? Может, их финансирует северный сосед — Россия? — грыз поедом всё время протоиерея Николая. Чтобы точно всё установить, Людмила Шпак приказала женщинам в свечных ящиках отмечать, что, чего и сколько покупается нами в церкви. Выяснить общую сумму расходов за месяц особого труда не составило.
Свечка утром и вечером, литургии за болящего Олега и Веру, тридцать копеек на поднос плюс молебны. Мама приходила реже, но заказывала вдобавок к подобным требам панихиды и всегда покупала много свечек. Умножаем на двенадцать. Можно сажать.
После месячного мониторинга ревизоры Марковский-Шпак пришли в состояние болезненного умопомрачения. На всех палубах душеспасительного церковного корабля была объявлена тревога. Тревога! Не грабят ли нас эти подонки, Олег и Вера, ведь он не работает, тысяч не получает, только мать.
Начались допросы. Где вы берёте деньги? Куём, отвечаю я. Мать сколько получает? А её пенсия? Большая? Маленькая? На что вы еще живёте? Вам кто-то помогает? На базаре стоите? Вторую, третью, сорок девятую квартиру в наём сдаёте? Наркотой занимаешься? Родня за границей есть? Контактируете? Ты что, пенсию себе сделал? Кто помог?
Отвечаю. Как живём-выкручиваемся, сами не можем понять. Но как только я встал на подсвечник, от пенсии и получки матери стали оставаться крохи. Диво и всё тут. И чем дальше я стою на подсвечнике, тем легче нам становится жить. Мы сами ничего не понимаем. И это была сущая, до неправдоподобности, правда.
О том, что утром и вечером читаю «денежный» акафист Николаю Угоднику, молчу как рыба. Если скажешь, всё кончится, как будто бы и не было. Читай не читай после этого акафист, феномен остающихся денег испарится как утренний туман. Проверено. Но глава разведки, Людмила Шпак, ни в какую Божью благодать не верит. Деньги можно заиметь только двумя, всем известным, способами — или заработать или украсть. Третьего не дано. Если он не работает, а деньга на карман поступают, значит в церкви завёлся вор. Вор, понимаете! Его надо срочно выявить и посадить!!!
И кафедра психиатрии кафедрального собора города Мариуполя заработала.
— Олег! Сходи с подносом, собери деньги, — говорит мне, протягивая поднос для сбора, Вера Николаевна.
— Не могу. Духовник не благословил.
— Перестань, все берут его у служащего священника и вперёд.
— Я не пойду. Пусть кто хочет берёт его и дует.
— Олег! Будний день. Все мужики на работе, а ты сидишь праздно. Давай, не лечи мне мозги, бери поднос и иди, — уговаривает меня Вера Николаевна.
В конце концов уломали меня. Всё равно погибать. Договорился с благочинным, что собирать деньги на литургии и вечерней буду только по будням. Суббота и воскресенье отбой. И началось. Не сразу заметил. В храме стали появляться люди, которым всё это церковное действо глубоко по боку. Рожи служивых по ментовской части. В их обязанности входило лишь подбрасывание меченых купюр. Дальше поиск по номеру купюры и звонок в милицию. Взял? Не взял. Не взял? У, тварь какая, чего ему не хватает? Бери и садись!
После шести или семи провалов на меня обрушилось море клеветы. «Глядите все! Этот специально взял поднос, чтобы грабить несчастную матерь нашу, православную церковь. И батюшка Николай терпит негодяя-вора. Милицию не зовёт, плачет, молится по ночам, просит Самого Господа нашего Иисуса Христа избавить храм от мародёра! Спаси и помилуй!» — пара прихожанок вначале вручали это откровение только самым близким к отцу Николаю людям. И те верили.
Кликуши по приказу Людмилы Степановны своё дело сделали. Не прошёл и год после начала такого «послушания», как вокруг меня образовалась зона ледяного вакуума и отчуждения. «Олег-то наш вор! А, вы и не знали? Ну, теперь будете знать!» — короткие молнии-агитки вручались уже всем без разбора. Так в 2004 году на меня прицепили новый ярлык «Главный вор церковных касс».
— Отец Николай? К чему вся эта игра в подкидные деньги?
К моему удивлению, батюшка не стал отпираться.
— Олег! Мы не сомневаемся, что вы честный человек и не возьмёте их.
Ответ подтвердил решимость благочинного и Люды-разведчицы терзать меня мечеными купюрами до конца. Стало ясно, они приготовили мне «сюрприз» и от этого «послушания» отказался. Вера Николаевна ещё с месяц звала меня идти с подносом но, по милости Божьей, нашёлся сменщик. Им стал молчаливый прихожанин по имени Борис, только вышедший на пенсию. Он проходит ровно год. За это время надумает дважды причаститься (ничтожно мало!) и внезапно умрёт, угорев в оранжерее. Семейный бизнес — выращивание гвоздик на продажу пришёлся как нельзя кстати.
Железное здоровье Бориса и капелька ненависти батюшки за взятый не вовремя поднос выбрали именно такое место смерти. Шестьдесят один год. Мне оставалось только глядеть на шлейф смертей в нашем храме. Один неверный шаг и ты мёртв. Игра в романовскую рулетку завораживала. Следующим можешь стать ты. После его смерти с подносом стали ходить женщины, работавшие в свечном. Одним ярмом на моей шее стало меньше, но жизнь от этого легче не стала. Смерть всё ближе и ближе подступала ко мне.
Второе чудо святителя Николая
Летом 2005 года у нас окончательно перестала литься из крана горячая вода. За два года до этого мы разрешили своим соседям поменять трубы из нержавейки на пластиковые. Им нужно было срочно продать квартиру. У нас остались старые. Денег не было. Из-за разных стандартов трубы стали быстро зарастать налётом. К этому времени те соседи съехали. Новые жильцы сделали добротный евроремонт и наши проблемы из-за их пластиковых труб были им совершенно не интересны.
Семьи моряков живут в несколько ином мире. Это мир разлук и расставаний, ожиданий и встреч. Постоянные нервные нагрузки в рейсах делают своё дело. Матросы, уходящие на год в плавание, весьма обидчивы, злопамятны и почти никогда не прощают обид. Поэтому вначале я решил попросить благословения управиться без ремонта у своего духовника.
— Олег! Делайте его, иначе вам ещё хуже будет.
Он как будто ждал этого вопроса. И так трижды. Нехотя, без денег, мы его начали. Как назло, сосед-моряк был дома. Стуки, удары по стенам, обивание краски, замена всех труб и сантехники. Через сорок дней две квартиры сверху объявили нам войну. В ответ они стали бить, стучать, включать в розетки прибамбасы, издававшие ритмичные, тошнотворные звуки. И так изо дня в день, без перерыва на ночь.
Через месяц я и моя мама едва передвигали ноги. Когда-то подобным образом поступил царёк Давид, отправив на войну мужа Вирсавии (Бат-Шевы), Урию-хеттянина. С нами расправились точно так, по-царски, да ещё от имени Бога.
Голова раскалывалась от непрерывных стуков. Но весь подъезд, а следом и дом делали вид, что ровным счётом ничего не происходит. Им объяснили — мы прокляли невинных соседей, а когда увидели, что ничего не вышло, принялись стучать по ночам. Ночью я, днём мама.
Эта война, начавшаяся 25 ноября 2005 года будет длиться долгие годы, то почти затихая, то вновь вспыхивая с новой силой. За это время два главных героя, друзья-соседи, решившие когда-то проучить дерзкого негодяя, вымрут, словно их никогда и не было. Их место займут верные, любящие жёны, близкая родня и совершенно чужие люди, получавшие за ночную работу пятьдесят гривен (десять долларов). Но самое страшное произошло в начале шумовой войны.
Тридцать первого декабря в соборе служили всенощную, поскольку Новый, 2006 год приходился на воскресенье. Людей, по понятной причине, в храме почти не было. Собрав все огарки и вычистив подсвечник, отправился с подносом выкидывать сор. Дойдя до иконы святителя Николая, за три года до этого благословившего меня маслом, перекрестился и поклонился великому святителю. В ответ вновь услышал тот негромкий голос, который когда-то убедил меня поверить, что чудеса совершаются не только одной Пресвятой Девой.
— Поставь мне свечку!
Наученный горьким опытом, забыв обо всём, побежал в свечной и купил свечку. Кланяюсь, молюсь, прошу милости Божией у святителя. Служба кончается, иду по чёрной Новосёловке домой. Почему-то не захотел идти возле гаражей, там такая темень. Есть и другой маршрут. Мимо ярко освещённой пивнухи «Париж». До дома остаётся сотня метров.
Краем глаза отмечаю какие-то тени за мной и вдруг серия ударов обрушивается на голову. Их было двое. Один угощал чем-то железным, другой глушил пивной бутылкой. В отличие от них, я был совершенно трезвый. Утром причащаться.
Из-за причастия у меня есть два варианта на выбор. Первый. Ввязаться в драку и дать им отпор, благо, что оба едва стояли на ногах. Но после драки не причастят. Объявят виновным и ещё епитимью наложат. Остаётся только защищать свою голову руками, что я и делаю. А удары сыпятся словно горох. Вот уже наступает состояние контузии, звон в ушах делается нестерпимым. И тогда, собрав последние силы с криком: «Божья Матерь, помоги мне!», вырываюсь из их рук. Те за мной. Погоня на пьяных ногах.
Около моего дома они останавливаются. Чужая территория. Устало бредут в «Париж», караулить новую, ничего не понимающую жертву. А я, весь в бутылочном стекле и крови, открываю входную дверь, прохожу в комнату и становлюсь на колени перед иконой Николая Угодника. Из его глаза вытекает настоящая слеза. «Ты жив, но это искушение я не смог от тебя отвести», — словно говорят мне глаза святителя.
Хорошо, что дома нет матери, она на сутках. Утром я причастился. Вернувшаяся с суток, мать ничего не заметила. Раны на подбородке очень быстро зажили. Разбитая голова через пару дней перестала болеть. Но впереди меня ждали всё новые и новые неприятности. От новогоднего подарка осталась венозная ангиома правой теменной области.
Колдуны и предательство слабого Кирильченко
На Торжество Православия 2006 года перед литургией Оглашенных (готовящихся ко крещению) на моём подсвечнике внезапно появляется белый как смерть юноша лет девятнадцати, по виду ученик вурдалака. Те, сделав на смерть, посылают с колдовством кого-либо из учеников или своих детей. Самим им в церковь не войти. Ставит три свечи, поднимает на меня свои мёртвые глаза и говорит:
— Это твоё. К тебе всё возвратится.
После этих слов тут же уходит из храма. Но у меня «действо смерти» вызывает невольный смех. Через сорок минут причастие. «Огонь неугасимый и всё опаляющий». Колдовство превратится в прах. Святая Святым. Исповедь заканчивается и выносят две чаши. На второй стоит весь взвинченный протоиерей Владимир (Кирильченко). К нему ближе добираться, чем к стоящему у алтаря отцу Дмитрию. Храм забит до отказа. Складываю крестообразно руки. Принимаю Святое Причастие.
Стоя в очереди, заметил, что те, кто принял причастие из рук Кирильченко, летят от него как ошпаренные. Это насторожило, но пробиваться через лес людей на первую чашу не хотелось. Вернувшись домой, внезапно ощутил полную пустоту. Причастия как не бывало. Словно и не готовился к таинству и не причащался. К трём часам дня до меня, наконец, дошло. Кирильченко причастил нас всех служебной просфорой (что делать категорически запрещено) вместо Тела Агнца Божия.
— Мам! Мам! Кирильченко нас не причастил. Он высыпал в кровь Христову служебку и накормил этим всех нас.
— Ты что, совсем спятил? Никому это не говори, тебя съедят.
— Всё! Я пошёл к Марковскому. Пусть эта хитрая лиса знает проделки своего священства.
С этими словами быстро одеваюсь и бегу на трамвай. К моему удивлению, Марковский ждёт меня. Подхожу. Прошу благословения и всё ему выкладываю. Я давно уже заметил, если ты говоришь правду, даже не зная, что это и есть правда, хотя бы совершенно невероятная на вид, он никогда не будет лукавить, выгораживать или изворачиваться. Молчание этого священника говорило мне больше, чем потоки слов его младших собратьев.
Марковский не хочет мне верить, тогда я привожу угрозы отца Владимира за наше «непослушание» накормить тридцатикопеечной просфорой вместо причастия. Он, сорвавшись на воскресных проповедях, обещал дважды устроить всем пустое причастие. И вот, его мечта сбылась. Устроил, наконец!
— Никому это не говорите. Вы меня слышите? — в ответ на моё требование донести всё владыке Илариону приказывает благочинный.
— Да, батюшка.
— Вам попущено это искушение. Терпите.
А остальным? Не слишком ли много «искушений»? Понурый и опустошённый иду на богослужение. Теперь, причастившись фактически только одной кровью Христовой, до меня доходит, почему католики давным-давно отказались от причащения младенцев (детей до семи лет). Это причастие только кровью действует от силы пару часов. А дальше причастия как не бывало. Овчинка выделки не стоит. Или всё или ничего. Поэтому можно и так и так. Нет греха ни у католиков, ни у православных.
После такого «причастия» ко мне и вправду «всё возвратилось». Внезапно желудок стала заливать жестокая, всё разъедающая кислота образца девяносто пятого года. Ещё через неделю начались приступы тошноты и рвоты. В воскресенье я причастился. Но напасть не ушла. Она только набирала всё новые и новые обороты. К лету я весь высох и стал напоминать Кощея Бессмертного.
Как и в первый раз, кислоту и рвоту сбить не удалось. Не помогал ни омез (омепрозол), ни капельницы, ни причастия, ни соборования. Чтобы хоть что-то проглотить в обед (несколько глотков каши или риса), приходилось лёжа, возвратившись из церкви, читать от четырёх до шести кафизм Псалтыри между службами. Кислота и рвота немного затихали, еда обильно поливалась Богоявленской водой и — о чудо — всё это впихивалось в глотку. Можно идти на вечернюю. И так изо дня вдень.
Описания всех этих мучений я найду спустя несколько лет в таинственной болезни Чарльза Роберта Дарвина. Ему досталось за «эволюцию», а мне за «тотемизм». Роли «морских бесов Дарвина» возьмут на себя дисциплинированные моряки этажом выше.
А Кирильченко? Прошло одиннадцать месяцев. К этому времени его семья переехала в новый дом на берегу моря. Под крышей отец Владимир устроил небольшой кабинет для молитвы. С очень крутой лестницей. Во время гипертонического криза, спускаясь вниз, внезапно потерял сознание и кубарем слетел вниз. Итог: внутренние переломы рёбер с осложнениями, сотрясение головы и ушибы. От межрёберных болей есть толком ничего не мог, спал, сидя в кресле. Но прозрения и покаяния так и не наступило.
Весной выпросился на своё первое служение — Спасо-Преображенский приход на Черёмушках. Вторым священником. Пробыл он там совсем недолго. Указом правящего архиерея был назначен настоятелем Свято-Георгиевского храма в Сартане. За полгода развернул бурную деятельность и внезапно скончался в грозовое ненастье ночью седьмого октября 2007 года.
Мытарство забытых грехов
В семье мариупольского благочинного тихо доживала свой век тёща, матушка Мария. Была она строгой жизни, которая по своему внешнему виду напоминала подвиг. Её муж был священником в сталинские времена. Однажды она умерла. На отпевание ехать не хотелось. Лезть в горе чужой семьи было верхом бестактности.
— Утром ты должен быть на отпевании, — услышал голос Спаса Нерукотворного.
Почувствовав, что это правда, в храме утром меня никто не ждёт, поехал на заупокойную литургию. Прощание было назначено в храме Всех святых за городом. Это был третий храм, который построил мой духовник.
Отпевание еще не начиналось. После заупокойной литургии её внук священник начал служить панихиду. Всю службу из-под двери тянул ледяной сквозняк. Поискав глазами, куда можно перейти, встал у окна. На северной стороне храма вырыли свежую могилу для покойной. Возле огромная куча глины. Вдруг на неё взгромоздился чёрный ворон. И пока священник служил панихиду, ворон не переставал находить и клевать червей. И откуда он только их берёт, подумал я? Вопросительно посмотрел на икону Христа.
— Что всё это означает?
— Мытарство забытых грехов.
Страшнее ответа мне слышать не доводилось. У каждого из нас МИЛЛИОНЫ забытых грехов. И не дай Бог, их вспомнит Господь! Посмотрел на могилу и, не дожидаясь съезда батюшек благочиния, поехал в город. Старокрымская маршрутка неторопливо двигалась мимо тысяч совсем ещё свежих могил.
Если такой строгой жизни глубоко верующая женщина сейчас обретается не весть где, то каково всем тем, кто лёг рядом с нею. Крещёные, а не веровали, не ходили в церковь, не исповедовались, не причащались, наркотики, измены жёнам, блуд. Всего человеческого лукавства не перечислить и вовек. Сердце моё сжалось. Мне стало жалко обманутых бесами несчастных людей.
Мимо пролетали кресты и могильные памятники тех, кого родня помянёт в лучшем случае водкой и конфетой. В следующее мгновение липкая духота маршрутки кончилась — мертвецы услышали мои горькие размышления и ответили тысячеголосым рёвом:
— Поминай нас!
Газель уже покидала границы кладбища.
— Господи! Да как же вас поминать, я и имён-то ваших не знаю?
Этот крик умученных адскими муками людей я помню до сих пор. Прошёл год. Я остался на заупокойной вечерне с парастасом, который служился но усопшей матушке Марии. Когда открываются царские врата, для священника постилается небольшой ковёр. После чтения молитвы он уходит кадить по храму, коврик не должен убираться. Смотрю, только батюшка пошёл кадить, старшая на полах, Анна, подбегает и быстро сворачивает ковёр. Свернула и унесла.
Возвращается священник, чтобы прочитать прошение об усопшей, а встать некуда. Ковёр испарился. Был и нет. Стоит на голом полу, дорожку Бог для матушки в царствие небесное прибрал.
От такого поворота дел можно было просто рухнуть на пол. Не оценил Господь Бог ни рваное платье матушки, в котором она завещала себя похоронить, ни старую занавеску вместо погребального савана, которой её укрыли. Подойдя к гробу, с удивлением увидел дыры на платье и рваную занавеску. При таких связях и деньгах благочинного, которые обеспечили им покой, уют и благополучие, эта нищенская клоунада выглядела зловещим глумлением над Всевышним.
Отца Александра, который осмелился заикнуться об этом на проповеди, семья записала в свои враги и тот скоро покрылся белой испариной. А передо мной неожиданно раскрылась тайна фиаско матушки Марии. Некоторые пойдут в рай, а некоторые ещё дальше, сказал как-то на проповеди покойный батюшка Владимир. Мы его поняли.
2007
Воздух
А я по-прежнему оставался с последствиями ложного причастия. Кислотность, рвота, тошнота добавились к постоянной муке невероятно вздутого кишечника, которая чуть не погубила меня.
Воздух не всегда несёт жизнь. В руках умных делателей он может превратиться в оружие, которое само без труда изуродует внутренности человека. Для этого нужно только немножко подкорректировать микрофлору кишечника и она сама начнёт вырабатывать долгожданный воздух. Двадцать кубиков обычного воздуха в кишечнике могут довести до самоубийства когда-то здорового человека. Он вызывает кишечные колики хронического характера. А при явно выраженной атонии кишечника они будут хроническими до тех пор, пока человек не наложит на себя руки или полностью не развалится.
В таком увлекательном деле, как сживание со света человека, нет нужды в поспешности. Просто запускается процесс развития болезнетворных или нейтральных бактерий. И (или) число полезных почему-то уменьшается в триста раз. Они умницы. Столько воздуха наделают, что вздутие или метеоризм, спазмы и хронические колики будут не просто пучить кишки, а убивать несчастное существо болями, от которых глаза выкатываются из орбит. Не часами, не днями, не неделями, не месяцами, а годами и даже десятилетиями.
И никаких камер пыток не нужно. Умные люди давно их размещают внутри неугодных. Выгодно до невозможности. Никому в голову не придёт, что стонущий от непрерывных кишечных болей инвалид, это всего-навсего подопытный кролик, то ли вставший кому-то поперёк горла, то ли наступивший на чью-то большую-пребольшую мозоль.
Вот и гоняется сам за собой воздух по метрам кишечника, сжимает участки, где скопились каловые массы и доводит программу уничтожения человека (греха и так далее) до полного совершенства.
В тот февральский день 2007 года боли были точно такими же, как и девять лет назад. Позади сотни пачек выпитых лекарств, капсул бактерий, клизм и уколов против вздутия. Два лечащих врача расписались в своём бессилии. Духовник сказал: «Это не лечится. Можете не лечить»!
Всё жизненное кредо «воздушного человека» давно свелось к банальному выживанию на планете по имени «Боль».
Непрерывная то острая, то тупая, то ноющая боль в сочетании с омерзительной сыростью, тусклостью и промозглостью зимнего дня, добила чистильщика подсвечников окончательно. Человек поднял отяжелевшие от бьющей в глаза боли и, уже не видя ничего вокруг, сказал своему Создателю:
— Я повешусь.
Всему приходит конец. И несправедливости. И Богооставленности. И бессмысленности искусственных терзаний. И так называемому «христианству», которое не то чтобы помогает вытерпеть, а наоборот, опускает в ещё большую пучину мучений, которыми мстят за каждое посещение храмовых служб вызванные и насланные бесы.
Шла Божественная литургия. Как и вчера и позавчера, и как будет идти завтра и послезавтра. Только уже без затюканного непрестанной болью когда-то здесь стоявшего существа, лет пятнадцать назад бывшего необобранным и необолганным человеком.
— Посмотри на меня, — раздался властный голос иконы Спаса Нерукотворного.
«На фиг надо, очередная профанация. Этот голос лечит мозги ещё так. Можно и не откликаться. У Бога нет милосердия! — эмоции последнего дня жизни. — Здесь мучаемся и там будем в аду. Вечный ад, вечные муки! У Него нет милосердия»!
— Посмотри на меня, — повторил голос.
— На фиг надо, —уже вслух сказал отчаявшийся. — На фиг!
Но когда голос проговорил третий раз, мужику со вздутым животом, ослепшего от дикой непрестанной боли, стало интересно: чем сейчас ему будут лечить мозги?
Сделав непередаваемое усилие, он вырвался на миг из бездны отчаяния и посмотрел на Спаса Нерукотворного.
— А теперь посмотри в окно.
Это было так неожиданно, что тот замер. Он ожидал чего угодно: угроз, уговоров, проклятий самоубийцам, но не такого непредсказуемого предложения — просто выглянуть в окно!
— Что ты видишь?
В одно мгновение злость на мучительную боль, истерзавшую его вконец, лопнула. Откуда-то появилась последняя решительность обречённых. Он вслух выложил Творцу всё, что думает о Его «творении».
— Мерзкий, слякотный, противный, тусклый, омерзительный, промозглый, убивающий день, который Ты сотворил!
— А туда, куда ты пойдёшь, не будет и этого. Ты поднесёшь пальцы к глазам и не увидишь их. Рядом с тобой будут сидеть люди, которые не смогут увидеть тебя. Абсолютная тьма, какой нет на Земле. От неё впадают в безумие, кричат и рвут на себе волосы. Но их никто не слышит.
Это было так неожиданно, что безысходность, вызванная многолетней болью, куда-то ушла, но боль в животе осталась. Прошло полгода и я досмотрел спектакль, поставленный рукой слабого священника.
Ангел
В пятницу перед смертью отца Владимира в храм пришла величественная, красивая женщина лет пятидесяти. Очень хорошо выглядела. Шляпка, светлый строгий костюм. Он неё исходило неземное достоинство. Подходит к подсвечнику Ксении Блаженной, всматривается в её лик. Дама что-то ищет, но не находит. Вдруг повернувшись, обращается ко мне.
— Где в храме икона Георгия Победоносца?
— Маленькая только впереди, возле двери в боковом притворе, — как могу, объясняю ей.
Она мне очень нравится.
— Но там нет подсвечника, только на главный, всем святым, — стараясь помочь найти ей место, где поставить свечку, продолжаю объяснять.
Женщина, не слушая меня, оборачивается и взглядом, полным власти и силы, останавливает поток слов.
— Знаю, — говорит.
И тут до меня доходит —помощь ей не нужна. Она знала всё это ещё тогда, когда вместо храма здесь была часть новосёловской улицы с лачугами. Человека передо мной нет, это ангел в образе женщины. И пришёл он за кем-то, посланный Богом.
Шестого я быстро вычитал правило ко причащению, одну кафизму. Хотел читать следующую, семнадцатую, но что-то меня остановило. Посмотрел на икону Христа и понял — нет воли Божьей.
Седьмого утром, на воскресной литургии, меня неожиданно подзывает к себе очень веселый, радостный и возбуждённый протоиерей Николай Марковский.
— Вы слышали новость, Олег?
— Какую? — спрашиваю батюшку.
— Кирильченко умер!
У меня всё замирает в груди.
— Во сколько?
— Между тремя и четырьмя часами ночи. Под утро, — уточняет священник.
— От чего?
— Гипертонический криз, инсульт. Сердце остановилось.
Мою рожу мгновенно перекашивает от слёз и горя. Как это его угораздило умереть во сне, не исповедавшись, не причастившись! Боже Милостивый! О! Если бы он отслужил сегодня, всё было бы несколько иначе.
— Только не выть! — властно произносит Марковский. — Всё! Уходите!
Ухожу, горем сражённый, на подсвечник. По пути мне становится ясно, почему Господь не дал мне вычитать вчера кафизму. Семнадцатая, 118 псалом. Заупокойный. Он же достался мне по жребию в 1999 году, когда отец Владимир тяжело слёг.
От Торжества Православия с пустым причастием до смерти всего девятнадцать месяцев. Ровно столько ждал его покаяния Господь. И не дождался. Труп. Такой доброты и молитвы за всех больше нам не увидеть. «Блажены непорочные в путь, ходящие в законе Господни». Первый стих этого великого прощального псалма.
Сорок дней. В храме заупокойная литургия за новопреставленного протоиерея Владимира не служится. Объясняют. Последнее время он не служил на приходе. Поминают по месту служения в Сартане. Прошёл год. Видно, за это время что-то дошло до Марковского и он благословляет отслужить за Кирильченко заказную литургию. Поднимаю глаза на Спаса Нерукотворного.
— Поставь за него большую свечку и положи пять земных поклонов.
С того дня, как в храме побелела Почаевская икона Богородицы, она считается заупокойной. Двадцать одна бабушка, отправившаяся после этого, только подтверждают эту непреложную истину. Кладу земные поклоны. Ставлю свечу. Стою, молюсь. Уходить не хочется Как он там? И вдруг слышу глухой и словно обожжённый голос Кирильченко.
— Отойди от меня, бес. Я сам пойду.
Вместе с голосом чувствую, что вся кожа у отца Владимира содрана и вздута, как после кипятка. Мне становится ясно, куда он идёт. Цена слабости пьющего священника. Стояние на подсвечнике подходит к концу. Впереди непролазная тьма. Такое чувство, что мне скоро умирать от голода. Нужен только повод. И он нашёлся.
Чудо преподобного Серафима Саровского
Работницам на полах в храме (а они почти все пенсионерки) приходилось туго. Григорьевна не отпускала их в отпуск. Годами. Выпросить отгул и то была великая проблема. У Елены родной брат где-то в Полтавской области умирает от рака желудка. Когда сделали операцию, её отпустили на три дня плюс дорога. А теперь ни в какую. Старшая упёрлась рогом. Неси, мол, информацию и я, так уж и быть, отпущу тебя на чуть-чуть. Елена плачет, моя полы в соборе. Где эту информацию набрать? С братом не прощусь. Я её не трогаю. Всё узнал в свечном.
На следующий день как-то не подыгрывая, остался дольше обычного. На трамвай плёлся вместе с Еленой.
— Олежка! Ты сегодня с нами наверх?
— Лен, сил идти пешком нет. Боюсь ботнуться мордой об асфальт. Придётся ждать красного сралика.
— А, ну и сиди с нами.
Вдруг на меня что-то наехало. Рядом сидит свечница. Да будет она свидетелем. И понесло меня, как моих пьяных приятелей на выпускном в Кишинёве.
— И козёл же наш батюшка. В девяносто втором продал православие. Перебежал к Филарету. Бегал на приходе, орал: свобода от Москвы, теперь сами будем свечки лить. Всё! В один день продал истину. А потом, видя, что дело паленым запахло, первым рванул к Патриарху, крокодиловы слёзы лить… У, гиена огненная! Наш батюшка везде сухим из воды вылезет. За ним не угонишься. Уметь надо!
Нужно было видеть лицо несчастной поломойки. Оно из мрачного и безысходного вмиг помолодело лет на десять. Посвежела, заулыбалась. Блаженный информацию даёт. Всё! Как мне повезло, что его так развезло.
Утром на меня с перекошенным лицом набросился протоиерей Александр (Новиков).
— Олежек! Давай выйдем.
— Батюшка! Служба. После.
— Живей! Поднялся и вышел.
Он хватает меня под руку, тащит на выход. Ничего хорошего это не предвещает.
— Ты что там в воскресенье перед причастием говорил Валере болящему? Побежали на причастие. Вот что ты говорил. Это оскорбление Святых и Христовых тайн. За это полагается отлучение на полгода. Понял? А в будущем ты и вовсе без него останешься.
— Вы чё? Батюшка Александр!
— Олежек! Хочешь спокойно сидеть в своём углу? Если хочешь, то следи за своим языком. Ты меня понял?
Делаю кроткую рожу.
— Да, — говорю. — Понял.
— Иди на службу.
Вместо службы захожу к свечнице.
— Как там Елена? Вышло что-то у неё с отпуском.
— Кажется, вышло. Григорьевна отпустила её на девять дней.
— Слава Богу! — отвечаю и иду на подсвечник.
«Эк, как же их всех проняло! И убили бы немедля и девять дней Ленке дали. Теперь держись»!
Что меня удивило, о вчерашнем ни слова. Бабушки у нас в храмах не сдают, спасаются. Новиков пересказал мне мой же диалог с расслабленным Валерой, которого я тащил на себе к причастию три дня назад. Тот запросто мог упасть и разбиться. Одна ищейка не могла ему донести всё, что я говорил, подбадривая его. Для этого нужно, чтобы профессионально навострили уши с дюжину старух и прихожан. Затем собрать все фрагменты и воссоздать заново весь диалог.
Слушая Новикова, я диву давался, на что тратят время православные священники. Напротив меня стоял не человек, а Поисковая Система Служащих Себе. Пятнадцать метров до чаши спасения Христовой. А путь к ней утыкан десятками пар ушей, глаз Марковского. И они не молятся, не до этого. Не до мифического спасения. Мы и так спасёмся. С нами Бог. Цель иная. Услышать. Увидеть. Донести.
Чтобы священник имел подобную полноту информации, в храме должны профессионально стучать друг на друга 90 % прихожан. Иначе ему пришлось бы пересказывать мне то, за что Елена получила девять дней на прощание с братом. Прочти эти слова священник, тут же скажет: «Да это один Валера всё и сдал. А честных отцов с прихожанами позорит. Какой негодяй»! Если бы это было так, с радости прослезился и побежал каяться на исповедь.
Текст, доставшийся Елене, за несколько лет до этого с глазу на глаз  выложил и самому виновнику переполоха, протоиерею Николаю. Он, внимательно выслушал меня и сказал:
— Я покаялся.
Чем и привёл меня в полное молчание. Как всегда в подобных случаях прошло дней десять, может двенадцать. Был уже конец двадцатых чисел октября. Темнело рано. Идя с пустой тарелкой, выбросив огарки, вдруг почему-то поглядел на батюшку Серафима. Страдалец участливо глядел на меня живыми глазами.
— Поставь мне свечку, — сказал батюшка.
Уже читали первый час. Спустя минуту свеча горела на подсвечнике «убогого Серафима». Отпуст. Благословение священника. Выхожу со всеми на улицу. Поздно. Тьма кромешная. Крещу дорогу. Не ровен час. Не проходит и минуты, как я лечу всем телом в яму возле «автоэлектрика». Кто-то убрал ещё три часа назад лежавшую поперёк глубокой траншеи широкую дверь, по которой все ходили.
Падение было молниеносным. Траншею для водопровода выкопали прямо по ширине моих плеч. Ложись, урод, в могилу за длинный и поганый твой язык. Падая, сильно ударился затылком и ключицей. То ли от боли, то ли от страха поломанных костей лежу, как учили, не двигаясь. В этом деле не только важно правильно упасть, но и правильно подняться. Надо мной чёрное, в звёздах, небо и даже луна во всём своём великолепии. Падая, я успел заорать и на мой голос выбежала симпатичная рыжая дворняга. Свесив морду прямо в яму, она лаяла, зовя хозяйку. Вышла сторожиха «автоэлектрика», заглянула вниз и начала причитать.
— Цыган украл дверь. Она ещё час назад тут лежала. Господи, напасть на нас…
Протянула мне палку, затем руку. С трудом и боем вылез из… Даже и не знаю, как назвать очередную спецоперацию господина Марковского. От боли сильно ломило позвоночник. Но идти я мог. «Надо идти пешком. Всё станет само собой на свои места», — подумал, плетясь пешком и пугая стонами новосёловских собак.
Дома, помолившись и расстелив матрац на полу у матери (из-за постоянных стуков соседей спал где попало, чаще всего на полу в кухне), почему-то стал молиться Богородице и читать «Богородице Дева, радуйся». На утро сильных болей не было. Кости почти не болели. Два чуда.
Оба раза мама была на работе. И в первом и во втором случае это случилось в субботу вечером и исповедовал на утро меня один и тот же священник — отец Дмитрий. Большой пофигист по части чужих костей и прекрасный человек.
На утреннем отпусте об меня, прикладываясь к иконе, трётся матушка Тамара. Значит, проверка была их. Разобьётся — грешен. Останется цел — невиновен. Построено по образцу Одесской чрезвычайки, механизм которой описал иеромонах Сампсон (граф Сиверс). Человек выходит в коридор, заканчивающийся двумя дверями. За одной дверью свобода, другой — раздвижной пол с механизмом, переламывающим человеческие кости. Православная арифметика смерти.
Белобородов
И всё же им было со мной интересно. За эти годы они узнали столько нового о своей родне, что должны были быть мне благодарными, но на практике выходило всё с точностью наоборот.
— Матушка Галина! Сегодня такой день. Память царственных мучеников. Можно вам сделать маленький подарок? — говорю одетой в голубое (!) платье матушке.
Та приостанавливается на паперти, едва улыбается краешками губ.
— Можно.
— Когда я работал в торговом техникуме, в одной из групп ТК (Товароведение и Коммерция), училась девушка. Еврейка с голубыми глазами. Её фамилия Белобородова. Почему-то запомнилось. И я стал поглядывать в её сторону. Звал я её только Шура. Она страшно обижалась.
— Олег Степанович! Не называйте меня больше «Шурой». Прошу вас.
— Не нравится? — спрашиваю.
— Нет, — отвечала мне голубоглазая красавица.
— Ну извини, я опять забыл.
Шутки шутками, а лицо её, как две капли воды, походило на лицо того самого Белобородова, русского, женатого на еврейке, начальника Красного Урала. Именно Белобородов вместе с Шая Головощёкиным разработали общую схему уничтожения царской семьи. Остальные предложили детали и само исполнение.
Смотрю на Галину. Ей интересно.
— Но как всё узнать? Верна моя догадка или нет. И до меня дошло. Дотерплю до экзамена. А экзамен и сама оценка будут зависеть от разговорчивости Александры. Настал день экзамена. Девушка ответила на все мои нехитрые вопросы. Беру её зачётку в руку. Медлю.
— Александра! — Первый раз называю её полным именем. — У тебя такая знаменитая большевицкая фамилия. Ты знаешь об этом?
Молчание. Полное. Зачётка зависает в моей руке. Оценка задерживается. Александра начинает понимать, что судьба экзамена будет зависеть от того, что я услышу в ответ на свой вопрос.
— В нашей семье запрещено говорить на эту тему, — наконец отвечает девушка.
— Ага! Вот как? Значит, она из этой семьи, — живо реагирует на мой рассказ матушка Галина.
— Из этой, матушка. Догадка оказалась верной.
— Что сталось с твоим дедушкой или прадедушкой? — спрашиваю, решив довести дело до окончательного прояснения истины.
— Не знаю точно. Он, кажется, погиб в начале войны, — глаза Александры смотрят на зачётку.
«Всё! — думаю. — Это точно он, Белобородов. Его расстреляли в тридцать восьмом. Надо же! Учил внучку самого Белобородова. Чего только в этой жизни не увидишь»!
— Александра! Прости меня великодушно, что я спрашиваю тебя об этом. Просто ты невероятно похожа на своего дедушку. Вот твоя зачётка. Отлично.
Шура облегчённо вздыхает, открывает зачётку. Мои слова не расходятся с делом. Там действительно «пять». Улыбается и идёт к выходу.
— Такие вот пироги пекутся у нас в Мариуполе, матушка. Я только не могу одного понять, как они попали в Мариуполь? И что они здесь делают?
— Да, —деланно удивляется матушка.
Смотрю ей в прямо в глаза. Той становится явно не по себе. День царственных прадедушки и «прабабушки», а тут такие могильные подробности. Да ещё от этого шпиона, приехавшего к нам из России. Она разворачивается и бежит в служебный корпус. Столько информации, сейчас выложу. И какой! Он явно над всеми нами издевается. Погоди, проучим. Обязательно!
Книги
Но чаще всего я действовал через добрую учительницу воскресной школы Татьяну Ивановну. Хочешь не хочешь, а если нужна какая-нибудь православная книга или учебник, идёшь к ней. Да и сама воскресная школа была превращена её усилиями в музей под названием «Дорога жизни». Да ещё такой, что с других городов самолётами возили деток на экскурсии.
Однажды я принёс ей почитать книгу Мориса Палеолога «Роман императора». Она ей так понравилась, что я тут же подписываю книжку ей в подарок. «Я знаю, рано или поздно, Россия вновь станет монархией. Кому-то это выйдет боком, но желаю Вам, чтобы она повернулась к вам лицом и что-то хорошее отломилось и в Вашу сторону. Олег. Дата. Подпись». Татьяна Ивановна сияет, а матушка Галина, прочитав книгу с дарственной, посерела. «Нашёл кому дарить, она чё, Романова», — мечут злые искорки её глаза.
Через несколько дней ко мне подходит Татьяна Ивановна и говорит:
— Принесите всё, что у вас есть по династии.
Слово «всё» произносится с таким нажимом, что догадаться о начале очередного мандража Марковских совсем нетрудно. За ним стоит паническая истерика матушки Галины. Придя домой, открыл книжные шкафы, сижу и думаю: «Что же им дать на завтра?». Поглядел на икону Господа и понял — надо отдать им всё! Пусть читают.
Всё, так всё. И, отбросив последние сомнения, кладу поверх горки книг четырёхтомник «Распутин».  Мне его подарили лет семь тому назад. Что внутри, не знал никто. Книги были упакованы вакуумной плёнкой. Утончённое оформление. Когда открыл, читать не захотел. Словами это состояние не объяснишь. Ничтожества. Вот кто они, эти самые Романовы.
Плюясь и чертыхаясь, проклиная всё на свете, стал захлёбываться миазмами-воспоминаниями свидетелей самоуничтожения. С начала и до конца. Настоящей, а не вымышленной грязью самоубийства последней династии, а вместе с ней и страны.
— Татьяна Ивановна! Это всё, что у меня есть. Читайте месяц, два, сколько хотите, — зайдя в воскресную школу, говорю ей и ставлю на парту сумку книг.
Прошло около двух месяцев. Наступил день памяти царственных страстотерпцев. Марковские начиная с 2000 года, после архиерейского собора, канонизировавшего семью Николая II, раз в году, 17 июля служат по чину двунадесятых праздников с литией и благословением хлебов, службу царственным мученикам. Очень торжественно, с диаконом и выходом священства на полиелее. Это нарушение, поскольку престол храма, где это совершается, посвящён не им, а великому Николе Угоднику.
Правда, есть ещё архиерей, митрополит Иларион, Донецкий и Мариупольский. Он вполне мог благословить благочинного служить своему деду по чину двунадесятых праздников. Хотя им полагается от силы служба с открытыми царскими вратами на великом славословии, и только.
Протодиакона нет в помине. Ни на всенощной, ни на литургии. Отец Николай служит службу своей родне без диакона, который давным-давно посвящён во все тайны происхождения своей супруги. Он появится утром. Зайдёт и выйдет, как будто службы нет. Лицо говорит само за себя — четыре тома «Распутина» прочитаны от корки до корки. Окинув всё взглядом, полным пренебрежения, кивнув мне, пошёл дальше листать «Олегову библиотеку». После иллюзий, превратившихся в пепел, наступило разочарование.
Может, поэтому я и не приближаюсь близко к этой семье. Кроме грязи, включая своих незаконнорождённых детей, ROMANOWY CHUHONSKIE ничего нам не оставили. Грязи, вызывающей чувство брезгливости да катящуюся по ней в пропасть страну пустых Советов — Россию.
Забыв о чувстве элементарного самосохранения, досматриваю неспешные приготовления Семьи к моей казни. Все чаще и чаще я вспоминаю вещие слова иеромонаха Серафима: «Не ездите туда. Вас ждёт там нечто страшное»! Внук похотливого царя и шуйской прачки не скрывает задуманного от своей верной половины. В феврале 2009 года матушка сталкивается со мной на лестнице. Увидев в моей руке подарок для крестной, не выдерживает и говорит:
— Олег! Мне вас так жалко!
Осмелившийся пойти против Семьи обязан умереть.
Спецоперация устрашения: киллер
Года за два до выноса моего тела из собора терпение семьи благочинного окончательно лопнуло и меня решили устрашить. Ведь смерти боятся все!
Была светлая седмица. Год 2007. После службы я вышел во двор и увидел обычное для пасхальной недели. Мужик, только что спрашивавший меня, не это ли отец Николай, завидев его, упал на колени.
— Батюшка! Помогите мне! Прошу вас!
От внутренних мучений мужик заломил руки. Свинцовый взгляд говорил сам за себя. Перед нами на коленях стоял человек, психика которого находилась в угнетённом состоянии.
— Встаньте! Он ничем не поможет вам! — стал теребить его.
Но тот не обращал на меня никакого внимания. Священник, посмотрев в его глаза, пришёл в неописуемый ужас. Батюшку Николая начало трясти. Увидев его реакцию, расхохотался.
— Ещё раз говорю вам: он ничем не поможет вам!
После этих слов батюшка опомнился и тихо проговорил:
— Простите! У меня сегодня много дел. Мне нужно срочно идти, — и взглянул на меня. Наши взгляды встретились — я получил власть заняться этим человеком, а батюшка Николай рванул к себе в кабинет — прозорливо наблюдать, что я буду делать.
— Встаньте! Пошли отсюда. Может, я чем-то смогу помочь вам? — с этими словами помогаю ему подняться.
Вышли за церковную ограду. Говорю незнакомцу: иду домой, если вам по пути, пойдёмте вместе. Спрашиваю, в чём проблема, из-за которой пришлось становиться на колени?
— Я людей убивал.
— Много?
— Шестьдесят четыре человека.
Рассмеялся.
— Киллер?
— Я не киллер. Снайпер, — с обидой в голосе скорректировал меня попутчик.
Взглянул на него. Содержимое глаз моих учеников колонии строгого режима. Но на последней стадии — человек таял, словно свечка и помочь ему было некому. Чувствую, пора менять тему.
— Как вас зовут?
— Игорь.
— Ну, а меня Олег.
— И сколько вам лет?
Уже не помню, сколько он сказал тогда. Кажется, сорок восемь или девять. К пятидесяти. Лицо его было чёрным, словно копоть и сажа просвечивали через кожу.
— Дети у вас есть? Жена? Семья?
— Да. Жена и сын.
— И где вы живёте?
Этот вопрос Игорю явно не понравился. Мгновенно возникло отчуждение. Молчит. В глазах загорелись огоньки враждебности.
— Мне нужно это знать, чтобы не гонять вас за тысячи километров от дома. Может, рядом с вами живут люди, которые смогут помочь вам.
Услышав ответ, успокоился.
— В Архангельске.
— Ого! Как далеко! И холодно же там? — удивляюсь. — Приполярье. Я там никогда и не был.
— Да, холодновато.
— А сюда вас как занесло?
— У меня брат здесь живёт.
Стало понятно, кто насоветовал идти на пасху с такими тяжестями к благочинному.
Всё. Информация собрана. Ясно, кто может помочь несчастному.
— В Одессе пока ещё жив один старчик. Зовут его схиархимандрит Иона. Служит он и иногда принимает в Покровском мужском монастыре. В Одессу приедете, там вам любая старушка в храме скажет, как доехать в монастырь и найти схимника. Вас он не примет. Пасха. На пасху он никого не исповедует. Напишите и передайте ему записку. Там все так делают. Он молится за тех, кто просит его молитв. Напишите своё имя, проблему и просите его помолиться за вас. Не уезжайте сразу. Если у вас есть ещё время, поживите в монастыре дней пять. Господь может всё поправить и тогда он выслушает вас.
— Спасибо.
— Я напишу вам название монастыря и как зовут монаха. Думаю, он сможет помочь вам. Всё, давайте прощаться. И, если вам закажут меня, выстрелите в воздух, пожалуйста. И без контрольного в лоб.
Улыбаюсь, когда говорю ему, но снайпер с разваливающейся психикой только смотрит на меня мёртвыми глазами. Оставляю его стоящем на дороге. Кто знает, как сложатся наши судьбы? Дома до меня доходит — Марковские хорошо знают брата этого человека. Очередная постановка «святого семейства».
Я вспомнил его. Очень похожие друг на друга круглолицые мужички с волосами ежиком. Только тот носит очки. Близорук. Решили навести страху на Олега. Но в душе пасха. Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ, и сущим во гробех живот даровав!
Смерть и похороны Патриарха Алексия II
Пятого декабря 2008 года умирает Святейший Патриарх Алексий II. Этот незаурядный человек был гарантом того, что меня здесь не будут убивать хотя бы явно. Теперь его не стало.
В храмах Донбасса, по благословению митрополита Илариона служили заупокойные литургии по новопреставленному. Помню, поругался из-за того, что Марковский отказался читать заказанные имена на литургии о здравии. В конце концов записки взяли и прочитали. Возвращаюсь домой. Мама оставила записку — ушла в магазин. Зашёл на кухню. Поднял крышку кастрюли. Свежий борщ. Увы! Для убиваемых это средство для вызывания рвоты, и только.
Как вдруг слышу ласковый голос матушки Тамары: «Покушайте борщика. Помяните патриарха»! Смотрю, в кухне стало как-то непривычно легко дышать. Куда-то ушло постоянное чувство рвоты и тошноты. Голодному семь лет при полном холодильнике даруют высшую милость. Перед тем, как отправить на тот свет вслед патриарху — право один раз спокойно, как всем, покушать постного борща. Воистину, в Мариуполе бог это Марковский и его матушка!
Сажусь за стол. Последний раз я ел подобное варево восемь месяцев тому. Три половника. Не придут ли в бешенство от такой вольности Марковские? Нет! Терпят, пока я осторожно съедаю маленькую тарелку борща. Ровно через десять минут приходит мама. Не говоря ей ни слова, ложусь на диван вычитывать псалтырь.
Ненависть матушки и батюшки к этому времени приобрели характер ожесточённого упорства. Матушка лгала каждый год, показывая прислуге бутылки шампанского — воры! Он и мать его! Специализируются на шампанском. Лгала так, что уже сама в это непоколебимо уверовала. Восемнадцатого декабря 2008 последний раз занёс двумя ходками (сил уже не было поднять всё сразу) бутылки, скопившиеся за год. Матушка в это время была на втором этаже служебного корпуса. Сделав лицо оскорблённого достоинства, плачущим голосом говорит мне:
— Олег! Мы не можем принять это!
Смотрю на матушку, а та чуть не плачет.
— Что случилось! Батюшкам надоело каждый год пить одно и тоже? Но маме ничего другого не дают. Она же простая акушерка, принимает роды. И только.
— Да дело не в этом, Олег!
— А в чём же, матушка?
— Оно же краденое!
— Как — краденое? — не понял я.
Наступила гнетущая пауза. Ноги мгновенно стали ватными. Ушат ледяной воды, наконец, вылит на голову того, чьё присутствие в храме давным-давно стало невыносимо для Марковских. От неожиданности, думая, что здесь какое-то недоразумение, продолжаю:
— Маме дают почти каждую смену цветы, конфеты или вино. Вино несём в церковь. Если его дают акушерке по традиции за успешные роды, то как же оно может быть краденым? — отвечаю ей, а сам погружаюсь в ужас.
Но матушка с лицом оскорблённого достоинства отвернулась к окну. Разговор окончен. А я и не думаю забирать его обратно. Ещё чего!
—Матушка! Оно не краденое. Ставьте его на столы. Это я вам точно говорю.
Двенадцатого февраля 2009 года в день памяти Трёх Святителей раба Божьего Олега свезли умирать в отделение нефрологии (тихой почки). Как всегда, без власти мариупольских богов это ответственное дело не обошлось. Года за два до этого однажды остановил возле собора матушку и говорю ей:
— Удивительное дело, но на Трёх Святителей батюшка Николай один причащался. Не было ни детей, ни взрослых, хотя храм был забит народом. Он вышел с чашей. Постоял и занёс её обратно. Когда он открыл царские врата, в храм буквально хлынула такая высокая чистота, что достойных причастится в этот день не нашлось. Даже грудных младенцев. Вот что происходит, матушка, когда в храм приходит реальная, а не вымышленная, святость Трёх Святителей.
Глянул ей в глаза, а они буквально переполнены злобой и жгучей ненавистью. «Ой, лучше бы я ей ничего не говорил!» — подумал, прощаясь с матушкой Тамарой. Тогда мне и голову не могло прийти, что занесут меня в палату для умирающих именно в этот день.
Спустя три года я узнал, что тот год и день были юбилейными. Двенадцатого февраля 1809 года родился Чарльз Роберт Дарвин, страдалец с корабля «Бигль».
Святой праведный Иоанн Кронштадтский
Но еще раньше, в один из осенних ноябрьских деньков, когда на вечернюю в храм собираются от силы пять-восемь прихожан, я услышал голос Иоанна Кронштадтского.
Начало службы. Подхожу к подсвечнику великого праведника. Зинаиды, в прошлом буфетчицы на круизном лайнере, нет и в помине. Взглянул на икону, а в ответ слышу.
— Зины (старушки с подсвечника) сегодня не будет. Ты стой на её подсвечнике.
— А на моём кто будет стоять, батюшка Иоанн? — спрашиваю его.
— На твой подсвечник сегодня не поставят ни одной свечки, — успокоил меня праведник.
— Стой, молись и поставь мне свечку.— добавил батюшка Иоанн.
Служба прошла быстро. Взглянул на икону великого святого. Что он мне дальше прикажет делать? А он будто мои мысли прочитал и говорит:
— Служба кончилась, теперь иди к Татьяне Ивановне, попроси у ней книгу «Моя жизнь во Христе», открой её, не глядя в книгу. Что прочитаешь первым, то твоё.
Во всём этом много необычного. Даже для старца Зосимы Никольского, покровителем которого был великий Иоанн. И который силой своего благословения вначале поставил меня помогать Зинаиде на подсвечник праведного Иоанна.
Деваться некуда. Отпуст. Благословение. Плетусь по ночному двору к Татьяне Ивановне. Стучусь. Откроет ли? Открыла.
— Татьяна Ивановна! Простите за поздний час. Мама очень хочет почитать «Моя жизнь во Христе», а её ни у кого нет. Или сами читают.
— Ой! Всё вам не дам. Я со вторым томом сейчас работаю. Он мне нужен для занятий, — отвечает учительница.
— Давайте первый. Мама вообще ничего его не читала, кроме проповедей.
Стою, жду. Вновь открывается дверь. Книга у меня в руках. Не глядя в неё, открываю, как придётся. Машинально читаю: «Жизнь человеческая на Земле есть изгнанничество».
На другой день выкладываю всё Вере Николаевне. Та внимательно всё выслушала, не перебивая, до конца. Вдруг она молча закрывает своё лицо ладонями и начинает плакать. Она оплакала меня первой.
В последний мой год стояния на подсвечнике, в день памяти Ксении Петербургской, нанесли столько букетов, дорогих и дешёвых, что стоять возле подсвечника стало невозможно. Засмеялся: «Выгоняет меня блаженная на все четыре стороны!» Стал по традиции считать, сколько? Вышло шестнадцать букетов. Рекорд. Больше двенадцати никогда не приносили. И вдруг перед глазами встала комната в студенческом общежитии 9 июля 1992 года. Цветы на подоконнике. Всюду. Отпевание счастливого студента. Мне снова закрывать дверь.
2009
Через три с небольшим года предсказание соседа Ксении, праведного Иоанна, исполнилось. В больницу с температурой и приступом гнойного пиелонефрита свезли калеку, десять лет не евшего живых овощей и фруктов, шесть с половиной лет не пробовавшего даже ржавой селёдки. Те, кто стоял за этим, были уверены, что из отделения меня свезут в морг.
Привезли меня вначале в урологию, но врач-уролог, осмотрев и опросив, отказался принимать труп в отделение.
— Вам до полулитра антибиотиков в капельницах на день придётся ставить. А организм доведён до полного истощения. Мы не в состоянии брать на себя такую ответственность. Вы даже рыбу не можете есть. У нас такой уже лежит с месяц. Начали его лечить, а у него ноги отнялись. Неподвижен. Договаривайтесь с другим отделением. Всё!
Палата № 21
Мама договорилась рядом, в нефрологии. Тем и этим, что полагается, отдала. И вот уже несутся сестрички. Ищут вены, капельницы ставят. А я знакомлюсь с соседями. Их всего два. Игорь-абхаз 53 лет и Александр, мальчик портной неполных двадцати лет. Схема палат для умирающих везде одинакова. Один относительно ходячий пациент на двух лежачих. Лежачие расплачиваются сладким, соками, сыром, фруктами. Лежачих двое. Игорь и я.
Прошло несколько часов и я вспомнил про икону святителя Луки. Вынул её из-под подушки и стал читать молитву. Взглянул на святителя, а он и говорит: «Ничего не ешь с больничной посуды. Заразишься. Не пройдёт и двух недель, как ты выйдешь отсюда своими ногами». Ну, думаю, загнул великий хирург. Гемоглобин из-за невозможности есть полноценную белковую пищу упал до семидесяти девяти. После десяти шагов в глазах появлялись белые мухи и можно было запросто упасть от потери сознания.
А святитель Лука, специалист по гнойной хирургии, оказался прав. Антибиотики за неделю развалили окончательно всю иммунную. На восьмой день в полости рта появились первые язвы на слизистой. Только тогда я вспомнил, что из-за чувства голода не стал ждать маму с судочками постного, пюре на воде и вареной капусты кольраби. Наелся больничной каши с жирной, плохо вымытой миски. Эти язвы никогда бы не появились, если мы с мамой знали, к чему приводит восьмилетний принудительный голод в больном, ослабленном теле. Знали, искали бы биодобавки, которые, в конце концов и вытащили меня с того света.
На Иверскую, 25 февраля, в палату вкатили ужас. Талаковский. Клиент валялся на каталке в чём мама родила. Лёжа на боку, держал капельницу, которая уходила чёрной трубочкой прямо в зад. Резекция прямой кишки?
— Ты из Талаковки? — спросил меня голый мужик, судорожно схватившись за мою руку.
— Нет-нет, — лепечу в ужасе.
Времени на раздумье больше не было. Зашёл к лечащему врачу.
— Выписывайте. Клиент созрел.
Но врач серьёзно поглядел на меня.
— Ты сам доедешь домой или я вызову скорую?
— Доеду. Спасибо вам, что лечили и не отказались от меня.
Собравшись в коридоре, свернул все вещи в рулон, оставил их на койке и вышел в коридор. Через час, теряя периодически сознание, доехал домой. Зашёл к соседке и взял ключи от квартиры. Предсказание святителя исполнилось в точности. Жизнь на приходе возле подсвечника Ксении закончилась. Меня оставили в тоннеле Смерти и приказали ползти к ней.
С первых чисел марта 2009 года состояние моих язв во рту значительно ухудшилось. Любая еда, даже манная каша, вызывала нестерпимую боль, от которой темнело в глазах. Больше семи глотков еды проглотить уже не получалось. Плюс рвота после восьмого глотка. В туалет ходил по стенке.
На мне была обязанность по общему коридору — закрывать два замка и засовы на общей двери. Сосед мыл прихожую, я крестил и закрывал на ночь дверь. Однажды прямо на ней, от недостатка гемоглобина, потерял сознание. Мне оставалось недолго. Зато матушки не ходили, а летали по церкви. Сбылись «вещие» слова матушки Тамары: «Олег, мы вас выгонять не будем, вы сами отсюда уйдёте». Её счастливый смех до сих пор стоит у меня в ушах.
Но было и другое. Почти все прихожане оказались людьми с любящим сердцем. Кто только не заказывал за меня воскресные литургии, молебны, не подавал по монастырям записки «за болящего Олега». Многие отдавали не просто много, а последние копейки. По субботам и воскресеньям мои ледяные ноги и руки после десяти утра постепенно оттаивали, по ним начинало струиться тепло. Наверное, тех, кто откликнулся на мою беду, было более ста человек. И это не считая священников почти во всех церквях города. Можно сказать, некоторые батюшки стали вынимать за меня частицы после того, как переполошилась прихожане моего храма.
Впереди меня стояла семейная пара, Татьяна и Николай. Жалея, позвонили своему духовнику, монаху из Бахчисарая. В один из безрадостных вечеров, когда весь рот зудел от нестерпимой боли, в углу комнаты кто-то появился. «Ба! Да это Татьянин монах! — подумал, глядя как человеческая тень молится в углу. — Посмотрим, что он может»? Прошло минут десять. Мне стало легче. Вздохнул. Надолго ли?
В этот момент с монахом началось твориться что-то невероятное. Он внезапно сжался от страха. Да не просто страха. Монаха трясло от чего-то ужасного, никогда им не виденного — какая уж тут молитва!
Поняв, в чём дело, стал озираться по тёмным углам комнаты. В противоположном углу стоял бес. Настоящий! О! Как страшненько стало бедному монашеку. Стоит в углу, трясётся весь.
Уж чего-чего, а такого я не ожидал. Забыв, что мне и говорить-то нельзя, расхохотался, глядя на беса и монаха. «Если ты боишься простого беса, обнажившего против тебя оружие, то что будет, когда ты увидишь их скопом во всей своей красе»? — продолжал хохотать, уже не замечая кипятка во рту и горле. Повеселила меня в тот день сердобольная Татьяна на славу. Перестав смеяться, поискал глазами монаха, молитвенника за весь мир. Того и след простыл. А бес остался.
Вновь потекли будни, наполненные предсмертной борьбой. Меня причащали раз в неделю, по понедельникам. Но первые две недели духовник дважды приезжал в больницу по воскресеньям, исповедовал и причащал. После первого причащения в больнице, на Сретение, выйдя из туалета, потерял сознание и разбился головой о плитку пола. Минут двадцать пролежал на полу, не приходя в сознание. Под глазами мгновенно образовался огромный отёк. В воскресенье, на заговенье перед масленицей, 22 февраля, батюшка Николай вновь приехал, но мной он был жутко недоволен.
— Вы не всё открываете на исповеди, — сказал мне духовник. — Чем вы ещё согрешили?
От неожиданности я чуть не подавился. У меня и в мыслях не было что-либо скрывать.
— Батюшка! Ничего не скрываю. Может тем, что сидел на холодном сиденье в трамвае. Не было сил стоять, а варежки в очередной раз потерял. Если бы поберёгся, ещё бы ходил в храм.
Затем отвечаю на его вопрос, что со мной. Откуда два чёрных, с кровоподтёком, синяка.
Мой духовник удивлённо поднял на меня свои глаза и произнёс:
— Ну и понаделали.
Больше я его не видел. Он в Великий пост не ездит на причастия. А меня стали окормлять отец Гавриил и отец Николай (Троицкий) из храма Святой Троицы. Свечи трёх монахов стали зажигаться.
Полёт над смертью
Отец Гавриил, зять отца Николая, пошёл по тому же пути.
— Что ты сделал? Говори? — выслушав первый раз мою исповедь, принялся трясти синего от голода и медицинской синьки, уже бывшего чистильщика подсвечников.
В православии так принято. Если человек тяжко заболел, ребёнок свалился с гриппом, старушка ногу поломала, морская свинка на кухне перед телевизором сдохла — пиши пропало! Всё рано или поздно сведётся к одному из трёх вопросов. «Чем ты согрешил»? «Как ты согрешил»? Или «Что ты сделал»? Другого быть не может. Все беды у православных христиан происходят только от их личных грехов. Убил — околел. Украл — разорился. Поперхнулся — грех не исповедал.
Но вместо исповеди «секретных» грехов подаю отцу Гавриилу конверт, поясняя.
— Стройка церкви, которую вы ведёте, нам не безразлична. Мы с мамой решили тоже принять в этом участие, — здесь четыре тысячи гривен, возьмите на кирпичи.
Батюшка стал отказываться. Лекарства, врачи, это нужнее.
— Нет, — говорю. Ни лекарства, ни врачи не помогают. Всё зашло в тупик. Язвы всё глубже и больше. А на стройку возьмите.
Гавриил не смог скрыть своего удивления при виде таких денег в обшарпанной, нищенской квартире.
Сверля меня ледяным взглядом, спросил:
— Откуда деньги?
— Это не наши.
— А чьи?
— Роддомовские. Мамины сотрудники дважды собирали деньги нам на больницу. Мы их не хотим. Пусть они пойдут на церковь. Им будет милостыня.
По глазам вижу, азербайджанец соблазнился и не поверил. Какой там роддом, разве там есть люди, которые могут помочь? Мы люди, они нет. Но деньги кинул небрежно в дипломат.
На следующий день Катерина Григорьевна буквально затаскивает маму в свечной.
— Вера, возьмите деньги Олегу на лекарства. Здесь хорошие деньги, — насильно кладя свёрточек в карман матери.
Как мама не отказывалась, пришлось взять. Приходит домой, плача выкладывает «цену оценённого» по-мариупольски. Восемьсот гривен.
— Мам! Добавь ещё двести, которые Гавриил не захотел брать за соборование. Завтра сходи вечером на всенощную к Гавриилу, отдай ему. Если он не будет брать, при нём положи деньги в ящик для пожертвований.
С этими словами стал внимательно рассматривать купюры. Четыре бумажки по двести гривен. Все старого выпуска, потёртые. Такие ещё и поискать надо. Подобрали так, чтобы не спутать, если вернёт. Было у кого учиться.
— Мам! Найди такую же старую и отдай ему всё.
На другой день мама пошла в больничную церковь отца Гавриила. Отдаёт ему купюры. Гавриил мгновенно мертвеет. Они застали его врасплох. Не берёт. Тогда мама молча кладёт деньги Марковских в ящик для пожертвований и уходит. Дома лежачий умирающий сын.
Прошло два дня. Звонок в дверь. Мама летит открывать. Слышу голос разносного торговца.
— Совершенно новый принцип экономии электроэнергии. Так, вот сюда, втыкаете этот приборчик в розетку и вы увидите, счётчик ничего не мотает. Приступайте! — властно чеканит каждое слово незнакомец.
В следующую секунду парень влетел в квартиру и стал прицеливаться ко всему, что плохо лежит. Поднимаюсь из последних сил, молча беру его под руку. Тот, увидев вменяемого мужика с синими губами, не трепыхнулся.
— Что ты тут делаешь? На выход.
Довожу его до прихожей, а мать буквально долбит стенку, пытаясь вставить в неё несуществующий прибор. Выгнал, закрыл дверь, отодрал маму от стены и говорю ей.
— Ты чего, совсем рёхнулась? Там никогда не было розетки! Это вор, освоил гипноз и промышляет с его помощью. Проснись и пой, не будь меня, тебя бы обокрали до нитки.
Тут мама приходит в себя. Изумлённо смотрит то на стену, то на свои руки, в которых ничего нет, то на меня.
— Ой! И вправду, чего это я! Ой, какой ужас. И надо же так бабушку к стенке поставить. Грабят среди бела дня!
— Нет, мамаша, не грабят. Мы с тобой здесь никому не нужны, кроме Марковского. Он силою своего духа нашёл его и довёл до самой нашей двери. Работай! Бешенство взяло, что у нас дома оказалось четыре тысячи гривен.
А я сделал единственно правильный вывод. Гавриил всё доносит старшему патрону.
Восемь шагов
То, что священник властью, данной ему Богом, смог уложить меня на ледяной пол в кухне умирать от язв во рту, я не сомневался. За тринадцать лет стояния в храме святителя Николая мимо меня не прошёл ни один ведьмак. Делали все, кому не лень. Показывали свою «силу», «могущество» и «средства» отправки на тот свет. Вот некоторые из них.
Делали на след. Тебя внезапно сталкивают с места в храме, а на него встаёт вурдалак «энергетику впитывать». Две-три минуты и его нет, а тебе делается «ещё лучше, чем было».
Подбрасывали куски гроба от самоубийц под подсвечник. Спустя пару дней из-под него начинало смердеть разложившимся трупом. Идешь к отцу Николаю и говоришь: люди возмущаются, такое зловоние в углу стоит. Тот не реагирует. Наконец, после повторных жалоб прихожан смрад внезапно исчезает, как будто его никогда и не было.
Или, как Зинаиде, подложили маленький сапожный гвоздик под подсвечник. Никакого смрада, но бабушка вдруг пропала. День, другой, третий... Хорошо, что вовремя догадался поднять подсвечник и сжечь гвоздь. На следующий день моя сменщица приползла в храм.
— Ой, Олег, как мне было плохо, я чуть не скопытилась, — призналась мне старушка.
Заказывали панихиды, сыпали землю с могил и песок под двери квартиры, поливали дверь водой и саками, даже стенки под окнами мазали какой-то черной мастикой и писали непонятные каракули. Когда и это не помогло, вдоль наших окон появилась тоненькая полоска соли, а затем пуки чёрных волос. Встречали и провожали домой. Начинаешь читать «Отче наш», их как ветром сдувает.
Усиленно предлагали «полечить» в церковном туалете по фотографии. В храме нашлось несколько глупых баб. Все они, до этого совершенно здоровые, сгорели за пару месяцев от таких экзотических онкологических заболеваний, что язык от диагноза можно сломать. Одну из них, Лидию, я помню до сих пор. Встречая меня в церкви, рыжеволосая веселушка говорила: «Олег моя любовь»!
Проводили дамским гребешком по руке, касались руками, сжимали кисть руки, внезапно обнимали и крепко прижимались всем телом к тебе, ненаглядному, особенно после таинства причастия, садились на твой стульчик, мазали слюной со спины, засовывали в изгиб локтя бумажную гривну, ждали на дороге, подняв руки как рога, после начиналась резкая боль в паху, натравливали стаи бродячих псов, бомжей, попрошаек, озверевших проповедников и бесноватых, втыкали иголки, булавки в одежду и ими же кололи...
Когда и это не помогло, «хозяйка» района сама пришла ко мне. В гости. Видел её во сне. Но сначала я очутился в переходе на Рижской. Он длинный и мрачный. По правой стороне стены вижу окошки ларьков. Два открыты. Из них выглядывают две женщины. На лотках у них по четверти торта. Машинально беру из рук первой торт и попадаю в комнату родительниц.
Стою на месте бабушкиной кровати, а сам думаю, куда она девалась? Вдруг напротив меня появляется элегантная женщина за сорок и говорит:
— Хоть ты торт у меня забрал, радости тебе это не принесёт!
И всё, сон кончился, а эту женщину увидел год спустя наяву. Её торт, это смерть через голод. Её пальцы душили меня в поезде на Никольское. Она же постоянно вызывала духа немощи и лежание окончательно превратило меня в руины.
Вторая ведьма осталось при своём. Она отобрала у меня право на семью в 1990 году, отправив с букетом роз на свадьбу, которую украли у меня моими же руками. Со временем почти все женщины стали меня ненавидеть и отворачиваться при моём появлении. Они не понимали, почему такой мужик живёт бобылём. Вдобавок ко всему, эти два десерта чернокнижия притягивали ко мне всевозможную нечисть. Оставалось только терпеть.
В воскресенье вечером я ужинал и внезапно подавился кусочком чёрного хлеба. Он попал в дыхательные пути. Ощущение, что жить мне осталось минут пять и крышка. Одеваюсь, выбегаю в прихожку, открываю входную дверь и одновременно слышу сердитый голос молодого отца Владимира:
— Никуда не ходите!
Но я не послушался. Задыхаясь от удушья, вылетел на лестничную клетку. Облокотившись на перила, на меня с нескрываемым любопытством смотрела женщина из снов-страшилок. Это была именно она. В элегантном светло-коричневом пальто, шляпке. На руке висела очень дорогая дамская сумочка (в моём городе знаковая принадлежность к цеху чародеек). От дамы просто несло одиночеством. Особенным, редко встречающемся одиночеством ведьмы.
Пролетел мимо неё и побежал в больницу. Оттуда такси привезло меня в ургентное отоларингологическое отделение. Привели в обзорную и внимательно обследовали. Никаких следов хлеба не обнаружили. Сделав мне укол атропина с чем-то и продвинув отоскоп вглубь, врач констатировал двум медсёстрам:
— В дыхательных путях ничего нет. У него сильный спазм трахеи.
Соль её колдовства. А человек от такого голову теряет. Через час укол начал действовать, спазм к утру полностью исчез. Воскресный вечер был потерян. Я вышел на занятия с неподготовленными лекциями. Это начало 2001 года. Меня удивила реакция священника. Он явно не хотел, чтобы я понял суть происходившего со мной.
Во время подобных передряг или нападений некоторые видят нестерпимый белый свет, теряют сознание. Самые страшные из них приходились на Новый Год и Рождество. Кругом веселье, праздник, застолье, салюты, а ты корчишься в предсмертных муках. На мне оставались следы духов злобы: раны, глубокие царапины, синие пятна на месте двенадцатиперстной кишки. Они очень долго не заживали, гнили и не поддавались медикаментозному лечению. В отличие от бесноватых, я не наносил себе увечья. Странные царапины, непохожие на обычные и деформированные вены обнаруживались после нестерпимых приступов боли, от которых просыпался среди ночи.
Однажды жарким летом в субботу, после всенощной, бес вырвал у меня кусок вены на ноге. Вырвал и положил поверх носка трубку длиной в сантиметр. Я ничегошеньки не понял. Просто страшно жгло и пекло ногу. Вены, как после препарации, вспухли и почернели. На месте извлечения зияла дыра, но крови не было. Где-то с полгода в одно и тоже время это место нестерпимо зудело. Проходил он только от Богоявленской воды.
Под диафрагмой долгие годы была чётко видна варикозная сетка от постоянно вздутого кишечника, искусственно застывшего в неестественном положении, что причиняло постоянную дикую боль. После нападений на диафрагме отчётливо были видны красные пятна, квадраты и треугольники. Автографы преисподней.
Даже обычная постная халва под воздействием бесов превращалась в битое стекло. Причём во время еды человек чувствует себя нормально. Вдруг появляется привкус железа во рту. От кусочка халвы весь рот превращался в изрезанное кровавое месиво. В первый раз, не понимая, что происходит, выплюнул сгусток крови и эпителий слизистой ротовой полости. И это, в общем-то, самые безобидные искушения. Люди живут, работают, семьи создают, а ты лежишь под страницами Добротолюбия.
К этому добавляются подарки, волосы, сперма, ногти, слизь, моча, кал или просто забытая у «подруги» ручка или зажигалка. Всё идёт в дело. Колдунья, приложив одну из таких вещиц к влагалищу, может в любое время вызвать у себя оргазм любой силы. Владелец вещи в это время будет корчиться от непонятно откуда взявшейся боли, растекающейся по всему телу.
Но чаще всего эти «мастера» и «мастерицы» просто ставили за мою скорую и долгожданную смерть обыкновенные свечки, которые они покупали в церковной лавке.
Список манипуляций, которые хорошо известны прихожанам со стажем, можно продолжать до бесконечности.
Всё это достаточно просто. Кто как может, тот так и делает. Но вот беда, в городе не нашлось ведьмы, способной отправить меня на тот свет. И это до невозможности расстраивало моего батюшку. После сотни-другой неудач местных «профессионалов» вдруг стали появляться гости из других городов.
Первого, кого нашёл духовник, был опытный знахарь и чернокнижник со Львова. Шёл 2006 год. В тот день, понедельник, на мой подсвечник пришла Марина, моя ученица. Завидев нас, усатый и бородатый, в хромовых сапогах ведьмак направился к нам. Знакомиться. Нёс он пургу и околесицу, а затем властно приказал дать ему Богоявленской воды. Отворачиваюсь. Не отстаёт. Нет воды, так дай служебку (служебная просфора, раздаётся после службы). Да фиг тебе, вурдалачина.
Взял тарелку и пошёл выбрасывать огарки. Возвращаюсь, а добрая душа-Марина уже протягивает ему воду. Спустя некоторое время девушка стала лаять по ночам. Львовские гостинцы.
После заезжего мага в один день из меня в буквальном смысле стали вытягивать душу и кинули её на дно адское. Крючок такой специально делается, книга чёрной магии открывается. Он во Львове, ты в Мариуполе, но рука его в метре от меня была. Состояние неописуемое. Едва успел крикнуть матери.
— Беги в храм. Скажи: Олегу плохо. Проси молитв.
Вымолили меня отец Владимир (Кирильченко), раба Божья Наталья и ещё одна бабушка на полах.
На другой день начались разборки. Всё опять упёрлось в отказе священника допустить меня в воскресенье к причастию. Не допустил отец Александр (Новиков). По формальному признаку. Ночью было осквернение (поллюция).
— Вы сказали ему, что вы причащаетесь по благословению духовника в таком случае? — спросил отец Николай.
— Не сообразил. Думал, если он священник, то видит волю Божью и поступает по Его воле. А он просто в сторону свалил.
— Что он вам сказал?
— У него всё просто. Сделал ангельский вид и говорит: Я тебе не запрещаю, но и не благословляю. Делай, что тебе подсказывает твоя совесть. Хочешь — причащайся. Хочешь — готовься к причастию во вторник. Будет литургия. Развернулся и ушёл. После отказа священника прямо допустить к причащению, я не дерзнул идти по вашему благословению. А вас и спросить невозможно было. Вы уехали в Донецк.
— Я скажу ему, — ответил Марковский.
— Ему без толку что-либо говорить. Он лет пять как в паутину попал. Ему оттуда не выбраться, — отвечаю.
— В какую паутину, Олег? — лёгкая улыбка промелькнула на губах батюшка Николая.
— В Интернет. Паутиной называется. Если в неё попадёшь, то душа твоя ничего не почувствует, когда ближнего своего на тот свет отправляет. Антипод духовному зрению. Человек слепнет от неё. А он по пять, шесть часов торчит в ней каждый день.
Отец Николай вмиг каменеет. Попал в точку. Снова лицо белое как мел.
О том, что это слова блаженной Матроны Московской, Марковскому ни слова.
— Ты с ним не связывайся. Он (Новиков) попал в паутину. Ему оттуда не выбраться.
Я и не связывался. Для этого и приезжал львовский чернокнижник, ища слабое звено и нашёл. Всегда найдётся человек, который не заметит смерти в своих руках. И этот священник оказался целибатом.
Прошёл год. Затем другой. Великий пост. Перед отпустом на подсвечнике внезапно появляется прожжённый мужик.
— Выручи. Поиздержался. Жена с детьми на вокзале, денег нет. Уехать не можем.
Молча выгребаю карманы (первая ошибка). На эти три-пять гривен и стелется дорожка в могилу тому, кто даёт. Ты ему деньги (выручать надо), он тебе проездной до места назначения.
Слушаю, что говорит дальше. От этого волосы становятся дыбом. Упоминает Екатеринбург-Петербург (родина приёмных родителей и заказчиков), Токмак (родина деда и бабки по отцу), Старокрымское кладбище (похоронены отец, бабка, дядья, тётки).
Везде смерть. Говорит властно, как гвозди в гроб забивает. Пришёл конкретно за мной. Через год всё было готово. Осталось только сделать выбор. И я его сделал.
В то утро, 2 апреля 2009 года, впервые за много дней услышал голос ангела смерти.
— Если ты меня не отпустишь, до пятнадцатого мая тебя зароют.
Открыл Америку, это и дураку ясно. Молчу. Я понял — медлить больше нельзя.
— Как выходить из могилы тебе сказано. Прощай. Ты должен отпустить меня.
Расставаться ой как не хотелось! Сама мысль об этом вызывала боль. Но я и впрямь умирал. В глазах моей матери я уже видел свои собственные похороны. Она смирилась. С того дня, как я впервые увидел вестника, пришедшего за Кирильченко, мне хотелось видеть его вновь и вновь. Семьдесят дней умирания были не только болью тела, но и жизнью души в том мире. Только идиоты рисуют ангелов Смерти с косой и мёртвыми глазницами. Красота этих существ заставляет забыть обо всём. Любовь земных женщин, земное счастье и радости несопоставимы с тем миром. Всё меркнет перед ним.
Пришлось поднимать уже полумёртвое тело из ямы. Для этого нужна обычная ручка и листок бумаги. Пишу восемь обыкновенных писем с просьбой о молитве.
Но за каждый адрес лукавый мстил потерей сознания, истериками от нестерпимых болей и буквально беснованием. За три дня лежащий пластом труп с синим лицом и высохшим телом (весил шестьдесят килограмм вместо восьмидесяти пяти) написал восемь писем.
Здесь необходимо пояснить. Надо знать, Кому, Что и Как писать. Я ЗНАЛ. За то, что отстоял на подсвечнике долгих восемь лет, не пропуская ни одной службы. Письмо в год. Восемь писем — восемь лет. Как-то на исповеди духовник не выдержал и говорит мне.
— За это (послушание на подсвечнике) Бог вас не оставит ни в этой жизни, ни в той.
Спустя три недели после последнего письма, брошенного в почтовый ящик матерью, труп появился на приходе Святой Троицы, куда дотопал своими ватными ногами. На смену тени смерти пришла тень жизни.
Марковский прекрасно понимал, что я не захочу попадать в новую ловушку на приходе Гавриила, поэтому приду опять на своё место. Третьего мая, в воскресенье, с успехом доехал до Никольского собора, отсидев службу на стульчике кроткой Марии. Вечером хотел почистить подсвечник и уже собирался на службу, как внезапно открылась рвота, тошнота, тело начало разваливаться от нестерпимых болей.
— Мама! Всё вернулось!
Мать взглянула на меня и всё поняла.
— Тебе придётся идти в церковь и просить благословения Марковского ходить в храм к Агабекову. Сам не дойду.
Мама собралась и через час с небольшим вернулась домой.
— Он так обрадовался, что ты его просишь, улыбаясь, благословил. Весь сиял.
— Да, хорошо, конечно, пусть идёт.
— Утром он ездил к владыке. У того сегодня день рождения. Батюшки нет в храме, нет и бесов — отработал всю службу. Но как только Марковский приехал, первым делом доложили: Олег приходил утром на подсвечник. А, вернулся! Так на тебе бесов, которых с таким трудом выгнали восемь схимников и епископов. Тварь! Сгною тебя вместе с подсвечником и твоими епископами.
Так духовник окончательно сбросил с себя ненавистное ярмо окормления
«нашего духовного чада», как он меня величал перед прихожанами. Выбора у меня нет. Могилу вырыли. Заново. Сверху досок набросали. Стульчик поставили. Садись! Передохни! Тебе рады, гость дорогой! Всё внимание тебе! Забудь, что тебя убивали пятнадцать годков. Здесь только друзья. Набери вес. Жирок нагуляй. Покажи себя. Расслабься. Сценарий своей смерти ты напишешь собственными руками.

Глава III
ПЕДОФИЛ
Двадцать первого апреля после восьми лет белкового голода бесы оторвались от моей глотки. Кто-то, невидимый для меня, приказал им не мешать есть мне рыбу. В Светлый понедельник, закрывшись от матери, съел полбанки толстолобика в томате. Без последствий. Потери сознания, кишечных колик, рвоты до изнеможения, поносов с кровью не было. Хоть Бог и говорил, что вернёт мне право есть рыбу, я не верил. Полбанки съеденных консервов ошеломили меня. Вот это подарок! Начиналась новая жизнь.
Голод кончился. Нападений стало меньше. Вместо них начались многочасовые изнуряющие боли до полной потери обоняния. От радости мне не приходило в голову оторваться от поглощения рыбы и задать вопрос: кто и что за этим стоит?
Мой духовник, выгнав меня с подсвечника святой Ксении, тщательно затёр все следы пыток. Никто не должен знать, как обуреваемый жаждой мести внук святого императора морил голодом и бесами того, кто узнал малую часть его тайн. Поправляйся! За год я прибавил одиннадцать килограмм веса и стал похожим на всех. Жалеть больше было некого. Обо мне стремительно забывали даже те, кто молился в те страшные дни.
Был в этом ещё один момент. Мне дали определённую свободу для того, чтобы я, позабыв осторожность, сам вырыл себе могилу. За два года до моего умирания в нефрологии, Матрона Московская зримо появилась в Мариуполе. Вместе с Людочкой. Был один из понедельников конца июня 2007 года. В этот день приступ рвоты заставил меня снова колесить по всем церквям, заказывая литургии о здравии «болящего Олега».
Первой была Спасо-Преображенская церковь на Черёмушках. Икона «Нечаянная радость». Когда-то молитва и свечи у этой иконы спасли мою маму от погромной проверки и увольнения в роддоме. Ставлю ей свечи. Еду дальше.
Свято-Никольский храм возле Приморского райисполкома. Икона блаженной Матроны. «Стой и молись», — как бы говорят глаза блаженной. Стоял возле иконы больше часа, прося хоть немного ослабить приступ рвоты. Но помощи нет. Заказав литургии, еду на маршрутке дальше. Вдруг на одной из остановок заходит блаженная Людочка. Тащит за собой грузную развалившуюся старуху с закрытыми глазами. Та тяжело дышит, задыхаясь как астматичка.
Машу радостно Людмиле руками, мол, давай сюда, место свободное есть. Людочка сажает старуху напротив, а сама садится рядом со мной.
— Кто это? — спрашиваю, зная, что родителей у Людочки нет, умерли. Живёт вместе с тёткой, та неверующая.
— Мама, — благоговейно отвечает блаженная.
Этого хватило, чтобы я зацепился глазами за эту «маму». Лицо только что виденной мной иконы блаженной, только глаза полузакрыты. Они зрячие, но, по-моему, той совсем не нужные. Она и без них хорошо видит.
— Людочка, откуда вы?
— С семнадцатого микрорайона.
— А там чего делали?
— Яму сегодня вырыли.
— Какую яму? — от неожиданности холодею.
Она это так сказала, что я, забыв про всё, стал расспрашивать. Оказалось, сегодня утром отец Гавриил отслужил молебен и освятил котлован под церковь. Мы ещё поговорили о местах, пригодных под храмы в городе и они вышли на собесе. Как только мы с мамой исчезли из Мариуполя, протоиерей Гавриил снял все архивные фото с приходского сайта, в том числе и «освящение ямы».
Всё это время я не спускал со старухи глаз. На ней было открытое старомодное платье, на груди креста нет. Вместо православного креста вся «площадь» была занята очень крупными аляповатыми нитками искусственного жемчуга. Посчитал. Пять ниток пластмассового ширпотреба. Они, увеличиваясь размером к центру, как раз надёжно прикрывали то место блаженной, где у ней был выпуклый врождённый крест.
«Да, умеют наши святые шифроваться под увечных, — думал, глядя на нитки «жемчуга» небесной гостьи. — Ну и «мама» у Людочки. Сама Матрона Московская»! После той маршрутки я больше года не видел блаженную. Она просто избегала меня.
А на меня как наехало. Я стал поминать во всех церквях родителей Матроны, Дмитрия и Наталию. Записки о родителях блаженной летели в яму, которую прикрыли к моему появлению.
Община азербайджанца
Тремя годами раньше сюда пришли те, кто не хотел смиряться с отсутствием конфет, ласки и заботы в кафедральном Никольском соборе. «Должности» старших в моём храме для них были закрыты. Эти люди представляли пустое место для недоверчивых Марковских. Непробиваемо недоверчивых. Поэтому на них никто и не смотрел. А это очень болезненно. Не им, не их «православным» детям Марковские не оказывали никакого внимания, что утраивало обиду до состояния щёлочи.
Стой и молись, пока молится (за глаза «пока не сдохнешь»). Так тикали годы. А мы всё стоим и стоим, как серые мыши. А им очень хотелось почувствовать себя людьми. Бабушки-прихожанки были ещё в силе, им хотелось просвирнями стать (печь просфору), поварихами, швеями, на полах шваброй поиграться. Момент представился.
Шестнадцатого февраля 2006 года протодиакона Гавриила Атабекова в нашем храме рукоположили в иереи. Как — это отдельная история. И когда новоиспечённый батюшка открыл свой приход, толпа недовольных (25 человек) побежала за ним, кляня про себя «злых» Марковских. Побежали, не получив от Марковского как настоятеля благословения на переход в другой храм, кроме Клавдии, бригадира маляров. А новом храме их ждал совсем другой приём.
Внимательность! Забота! Сердечность! Теплота! Восточные сладости из Сумгаита! К ним отнеслись как к родным братьям и сёстрам, а не как к пыльным чучелам из чулана старых икон благочинного.
Причём этот «дефицит» раздавался строго по ранжиру. Ранжир напрямую зависел от того, когда ты пришёл на зов отца настоятеля. Когда откликнулось твоё сердце. И не просто пришёл, а что ты лично сделал, чтобы приход открылся на Благовещение 2006 года. И те первые прихожане, взявшие в руки мастерки, кисти, шпатели стали активом или церковной двадцаткой. Двадцаткой, получавшей от Гавриила самые доверенные поручения.
Очень скоро умело организованное инициативой «опытного» настоятеля, ядро зажило особой жизнью с настоятелем. Общие застолья, общие поездки, общие дела, кумовство, браки между новыми подвижниками Гавриила, личное послушание всех одному — непререкаемому авторитету «батьки» настоятеля.
К моему появлению их совместная приходская жизнь длилась аж три года. За это время на приходе успели наштамповать массу традиций, как будто приходская жизнь здесь кипела лет шестьдесят, а прихожане прошли тюрьмы, лагеря и ссылки за стояние в вере.
Кто здесь «свой», а кто «чужой» легче всего было определить на освящении воды. Получить Богоявленскую воду на освящении в храме можно было только одним способом: ждать в очереди, когда тебя побрызгают несколько раз разбавленной после освящения водой (та самая капля освящает то самое море). Летом, на освящении мёда и фруктов, еще и с пылью и грязью.
Зато своим и нашим, в том числе и знакомым ментам, благотворителям и просто «активным» подавалась неразбавленная вода (!). Азербайджанец нашёл самый короткий путь к сердцу. Срабатывало безотказно. Купленные отношением батюшки Гавриила люди, того не замечая, превращались в преданных псов отца настоятеля.
Как только семье Марковских стало ясно, что я не собираюсь возвращаться на Новосёловку, отец Гавриил провёл с «доверенными лицами» подробный инструктаж. Ласка и любовь вместо травли и клеветы. Сделайте вид, что он наш. Наше кредо — имитация. Растает, обмякнет, начнёт давать информацию, а это нам и нужно.
«Любовь к нелюбимому» делали прислуга или женщины, одетые в зелёные переднички или короткие халаты того же цвета. «Зелёненькие» человечки армии Гавриила Агабекова. Прошёл месяц и я стал купаться в волнах имитации. Имитации церковной общины. Со мной были приветливы только ближние настоятеля. Остальные, зная, что про меня говорят, просто шарахались как от прокажённого. Быть оклеветанным не хотелось никому.
После стольких лет травли язык сам собой развязался. Множество историй из этой книги перекочевало в досье азербайджанца благодаря «Абверу» — «добрым бабушкам» из свечного и кухни. Им было приказано собирать и запоминать всё, что говорил «объект».
Зосима, дети и его благословение
На приход отца Гавриила я пришёл со множеством благословений, о которых я не собирался забывать и от которых не думал отказываться. Именно это и спасло меня. В один из приездов в Никольское к батюшке (август 1998 года), тот мне трижды повторил:
— Я на взрослых совсем не смотрю, только на детей. Будь прост, как дети. На детей смотри.
Это же говорилось всем чуть раньше на проповеди. Трижды.
О словах Зосимы вспомнил, когда дети сами повалили к моему подсвечнику. Но сущности происходившего не видел. Я просто тогда не знал, для чего схимник затеял эту возню с подсвечником. О том, что сценарий-благословение отца Зосимы вёл прямиком в могилу, понял, когда западня захлопнулась и переиграть что-либо было уже поздно.
Однажды, на херувимской, услышал голос своего духовника.
— Вы и здесь среди детей.
Марковский, служа в алтаре, не спускал с меня глаз. Неограниченные возможности того, кто умеет пользоваться благодатью, данной при рукоположении.
Дети липли ко мне, а я к ним. В декабре 2009 года отец Николай (Троицкий) понимая, что Гавриил ищет способ покончить со мной, не вытерпел и сказал в лоб.
— Не трогай детей.
Благословение отца Зосимы слепило. Я ничего не видел. Прошло полгода и меня стали сажать на пожизненное. Только тогда решился всё открыть на исповеди отцу Гавриилу. Говорю под епитрахилью, что дети вокруг меня лишь следствие благословения. Отец Зосима благословил трижды. Тот не поверил. Исповедь немедленно разгласил своему тестю. Прошла неделя.
Из Никольского вместе с Марковским в его машине возвращалась прихожанка. Она очень удивилась появлению благочинного в монастыре. Всем были известны его «сдержанные» чувства по отношению к старцу. Не выдержала и спросила. Тот ответил: ехал из Донецка, у владыки был день ангела (третье ноября), решил свернуть и помолиться в часовне батюшки Зосимы.
Меня ужасом пробрало. Такой не даст покоя и мёртвым. Душу тряс из упокоенного схимника до тех пор, пока тот не подтвердил — да, давал такое благословение в 1998 году. В отместку Зосима тотчас кинул на Марковского Людмилу с палкой.
А та прилипла как банный лист — довези, Христа ради, до Мариуполя. Профессия у меня такая, попрошайничать! Именно она, удивляясь неожиданному появлению Марковского в монастыре, нашла меня перед литургией в субботу и всё выложила. Слушал её, а сам мысленно кланялся Зосиме. Как он ловко смог раздеть Марковского!
Спустя некоторое время после предупреждения Троицкого, протоиерей Гавриил как-то странно стал смотреть на то, что малышня общается со мной на приходе. Зависть? Гнев? Как? Я их собрал, а у меня их забирают? Отбивают от рук моих? На моём приходе? Нет ничего страшней этих чувств. Особенно, если зависть коснулась сердца восточного человека. В этом случае возможна только месть.
Был во всём этом и ещё один момент. Наконец-то священник, видя, что я говорю с детьми, а значит, проявляю интерес, нашёл способ уничтожить, если не меня, то моё доброе имя. В начале декабря 2009 года, протирая иконы, обнаружил тонюсенькие масляные струйки на трёх иконах: Иверской, святителя Луки, а третью не помню. До этого иконы в нашем доме никогда не мироточили. Кинулся листать старые книги и журналы — ничего хорошего это не предвещало.
2010
В марте Мариуполь посетила Матрона. На приходе Гавриила службы в будние дни были редки. Помня о «яме», не долго думая собрался и поехал встречать блаженную. Просить защиты и заступничества.
Матушкины бриллианты
Отец Леонтий очень любил свой храм и прихожан. Он всегда старался порадовать их каким-нибудь сюрпризом. В марте 2010 года в Свято-Михайловском кафедральном соборе города Мариуполя объявили о приезде мощей блаженной Матроны Московской. Везли их издалека. Частица её руки (десницы) покоилась в Северодвинске.
В день приезда мощей в соборе собрались сотни людей. Остальные выстроились в очереди на аллее, ведущей к собору. Приехал на Левый берег. Народу много, захожу в притвор. По углам сидят матушки (жёны священников), на раскладных столиках продают свечки, масло, иконки Матронушки. Выбрал, где поменьше людей, занял очередь. Выстоял, наклоняюсь к окошку, говорю:
— Матушка, дайте то и то, — перечисляю.
Как вдруг мой взгляд остановился на пальцах матушки. О-го-го! Мои глаза ослепило от игры настоящих бриллиантов. На обеих руках красовалось не меньше шести перстней и колец с бриллиантами и бриллиантиками.
Посмотрел на неё. Наехало, что ли? На кой продавцу церковной лавки, находясь на послушании в храме, надевать весь ювелирный запас? Понятно, обручальное колечко, хоть из платины, не в счёт. В недоумении достал деньги, расплатился, вышел из очереди.
По углам, где сидели ещё две матушки, образовался зазор. Обычно в такие дни в книжных развалах можно найти что-то поинтереснее. Втиснулся в очередь и стал разглядывать книжки. Но и здесь тоже самое. Обе руки матушки излучают алмазные брызги. Пара колец и три перстня.
Выбрался из очереди и теперь уже ради любопытства иду к третьему столу. Там сидит совсем ещё юная матушка. Встаю на цыпочки, перегибаюсь через очередь и теперь уже ради интереса ищу взглядом руки попадьи.
Меня начинает душить смех. Третья матушка, видно, совсем недавно включилась в алмазный марафон. Не отстать бы от наперсниц! Всего четыре кольца с бриллиантами. И это не считая обручальных колец матушек.
Смотрю на них. Уж чего-чего, а увидеть неприкрытое безумие жён священников, превратившихся по мановению руки блаженной в глупых баб, совсем не ожидал. А те и впрямь ослепли. Православные матушки. Торгуют по немыслимым ценам. На очередное колечко деньги прикладывают (что ты, себе — ни-ни, на отопление храма). Голый блеск нищеты. Дома ни крошки хлеба! Пятый день на воде! Вот! Полюбуйтесь! Одни камушки остались.
Самое обидное, если жёны батюшек прочитают этот короткий рассказ, то тут же перейдут в наступление.
— Клевета! Никто из нас отродясь бриллиантов-то не видал. Живём в нищете, нужде, чёрным хлебом с квасом перебиваемся. Какие могут быть бриллианты, когда кругом война идёт.
Или скажут: всё мамино (перешло по наследству). Или: да, были бриллианты, остались от мирной жизни, но мы их проели. Или: имитация, золото фальшивое, вместо алмазов фианиты (джевалиты). Мамочка на выпускной подарила. Или: от дедушки остались.
Приложился к Матроне и поехал домой.
Спецоперация «педофил»
Состав, участники, исполнители:
— Жовтневое РОВД города Мариуполя, проверявшее все детали дела — куратор;
— Предприниматели, близкие к Агабекову;
— Нищенка Ирина-эпилептичка с дочерью и её сожитель со товарищами — исполнители преступления;
— Посредник, который привёл девочку к насильнику в условленное место. Он и сядет вместо преступника;
— «Свидетели» с двух приходов, подавшие свои устные или письменные свидетельства числом больше тридцати Никольского кафедрального собора и прихода Святой Троицы города Мариуполя (актив и приближённые);
—Заказчик. Протоиерей Николай Марковский и его семья;
— Организатор — протоиерей Гавриил (Агабеков) и актив прихода.
Остальные выступают в качестве пострадавших. Хотя одна из них, Яна, согласившаяся играть роль «потерпевшей», была внештатным сотрудником милиции. Но насколько простирались её роли, мне неизвестно.
В январе 2010 года на больничном приходе появились две женщины с детьми. На Новосёловке их никогда не было. С их слов, они перешли с Агробазы (настоятель отец Алексий, зять Щелочкова). Одна, по отцу полячка, пришла в храм с двумя маленькими детьми, Максимом, неполных семи лет и Викой, четырёх лет.
Имела две судимости. Прошла СИЗО. Согласилась на сотрудничество с милицией. Вышла по УДО. Дети родились от разных дядь. Первый имел шесть ходок на зоны. Мама потом её вспомнит. Первенца рожала в роддоме № 1 в маминой смене. Запомнил это и я. Мать пришла умученная после тех родов до предела. Лица на ней не было. Посмотрел вопросительно.
— Ночью рожала спортсменка. Толку от её спорта никакого. Умучилась рожать за неё. Да ещё муж у ней явный зек. Всё в бутылку лез, душу трепал и трепал под дверью. Наглый. Пёр, как танк, в стерильную операционную. Едва выгнали. «Хочу! Мне надо. Это мой ребёнок». И точка.
Её подруга, Ирина, тоже была с младшим ребёнком, Богданом, одногодком Максима. Полячку звали Яна (Иоанна) Генриховна. Именно она станет лакмусовой бумагой всего того, что произойдёт в 2010 году.
Настоящая причина появления двух женщин с детьми на приходе азербайджанца открылась случайно. Во время её провожаний тёмными осенними вечерами в ответ на мой вопрос, когда она крестилась, Яна ответила.
— В июле 1998-го Александр, друг и компаньон по бизнесу, привёз меня к схиархимандриту Зосиме. Дела наши шли всё хуже и хуже, решили ехать. Он его хорошо знал и часто ездил в Никольское. Тот не долго думая привёл меня в крестилку и крестил с именем Иоанна. Мне было так плохо и тяжело, думала умру, а Александр вскоре потерял своего ребёнка. Всё из-за меня.
Круг замкнулся. Зосима поставил меня на подсвечник, благословил быть с детьми, нашёл семью, которая и отправила меня в уже вырытую могилу. В чувстве юмора ему трудно было отказать.
В том году Пасха была необычайно рано, четвёртого апреля. И после пасхальной недели события стали развиваться стремительно. На Фомину неделю мама Агабекова, Любовь Максимовна, властно вытянув руку вперёд, сказала мне:
— Убери её! — показывая на крупную женщину.
Смысл был ясен. Её тело загородило проход детям на запивку после причастия. Подхожу к ней, краем глаза отмечая, что за мной крадётся староста и ктитор храма, Олег Иванович. Прошу вежливо, объясняя, дети идут, вы загораживаете проход. Но та и ухом не ведёт.
Такое возможно только в двух случаях. Первый. Просто неверующая. Пришла поставить свечки и ей надо как можно скорее уйти. Второй. Фрау наняли сыграть непробиваемую дуру, чтобы вывести человека из себя. Скорее второе. Вижу, причастие началось, дети идут, проход закрыт. И тут меня прорвало. Наклоняюсь к ней и на ухо говорю:
— Если вы не слышите людей, то и Бог вас не услышит. Засуньте эти свечки себе во влагалище.
А даме и это пофиг. Она знала, как вызвать подобную реакцию. Инструктаж пройден. Цель достигнута. Зато Олег Иванович окаменел.
— Пойдём со мной. Это как называется?
— После причастия. Мне причаститься надо.
Прошло пятнадцать минут. На входе стоят настоятель и Олег Иванович.
— Батюшка Гавриил! Он такое сказал прихожанке. Это разнузданное хамство! — демонстративно возмущается богач, владелец аптечной сети «Здрава».
Гавриил делает глаза, полные гнева и ужаса!
— Ты на самом деле позволил такое сказать?
— Конечно, батюшка! Именно это я и сказал.
Оба окаменели. Подонок ещё и полный циник. Через несколько секунд на меня понеслась волна угроз и упрёков. Не слушая их, перебиваю.
— Хорошо устроились Марковские! Решили меня чужими руками удушить. И не придерёшься. Кругом виновен. Всё! Пустите меня, я после причастия.
Последнее, что можно ещё прочитать в глазах «праведников», море жгучей злобы и ненависти. После службы, понимая, что развязка близка, открыл акафист блаженной Матроне и трижды прочитал его.
— Не бойся! Иди вечером в храм. Они тебя не тронут.
Олега Ивановича вечером не было. И Гавриила тоже. Служил Троицкий. Хозяева прихода собрались решать, как мне отомстить не столько за эту выходку, сколько за то, что хожу в храм, где меня никто не хочет видеть. Но тогда мне и в голову не могло прийти, на что могут пойти настоящие «практикующие православные христиане».
Через неделю порог храма переступил человек, портрет которого — это всё, чем я располагаю на сегодня, не зная даже имени.
На апрель 2010 года возраст не более тридцати, тридцати одного года. Или общий возрастной предел от 29 до 31 года. Сухощавый. Не капли жира в конституции. Кость тонкая. Мышцы не атрофированы, но мышечная масса не развита, грудная клетка не показывает кубические объёмы. Атлетом не назовёшь. Рост чуть менее 180 или 179–180 сантиметров. Волосы тёмные, но не чёрные. Можно сказать, тёмно-каштановые. Они слегка вьются, образуя волнистые пряди, крупные по размеру.
Залысин, ярко выраженного облысения нет. Черты лица тонкие, правильные. Лицо по форме не круглое, овальное. Шея не короткая, голова посажена правильно. Кожа слегка рябая. Гладкой и чистой её не назовёшь. Это, может быть, оспины или веснушки по весне дают такую картину. Можно сказать, немного проблемная кожа лица, но без угрей. Цвет слегка желтоватый. Цвет кожи курящего человека. То есть белой, как у девицы или розовой, как у диабетика, её не назовёшь.
Глаза не серые, и не голубые, губы не тонкие, рот не маленький. Более точно не смогу сказать, его привели на мгновение, может, глаза карие, то есть тёмные.
Ноздри имеют миндалевидную форму, как будто кто-то в роду был бербером. Такие ноздри характерны для стран Магриба. Они придают хищный облик всему лицу. Пропорции и скелетное строение тела и лица правильные. Был одет в поношенную одежду. Секонд-хенд.
Его привёл Гавриил. Он шёл сзади. Когда этот человек вошёл в храм, было видно, что переступил порог он после уговариваний, без всякого желания. Чувствовалось, что это не его среда и он здесь лишний. Стоял посреди храма как зверь, всеми порами тела и души вылавливая понятную для него информацию.
Проходит минуты две. Входит отец настоятель. Увидев, чем закончилось его уламывание, стал что-то вкрадчиво говорить ему. Поговорив с ним минуту, пошёл к себе. А я спросил Веру Васильевну в свечном.
— Вера Васильевна, кто это?
— А сожитель нищенки Ирины, той, что просит на лестнице.
— Понятно, — и, посматривая в его сторону, говорю. — Неприятный тип.
— Ну, что тут поделаешь, Господь всех хочет спасти.
— Это правда, — отвечаю ей.
Тот, постояв ещё с минуту, направился к выходу. Экскурсия закончилась. Ему показали меня. Меня как «заказчика». Чтобы в случае провала валить всё на «заказчика» и не спутать его ни с кем другим.
Однажды его Ирина пришла на лестницу вся избитая. Причём весьма своеобразно. Тело было практически без синяков и кровоподтёков. Ужас вызывала голова несчастной женщины. По окружности головы были нанесены уродливые, отчётливо видимые раны. В этом случае криминалисты говорят о наличии характерного почерка побоев или их специфичности. Это заставило меня обратить внимание на голову потерпевшей.
Похоже, что тот, кто её бил, вырос в неблагополучной семье, где папа-зверь срывал зло на слабых. Садомазохизм часто формируется у одного из наркозависимых родителей и усугубляется в момент ломки. Этот стереотип поведения очень часто переходит от отца к сыну, формируя устойчивую девиацию (от лат. deviatio — отклонение) или парафилию (от греч. ;;;; «за пределами» и ;;;;; «любовь»).  До моего приговора осталось рукой подать.
Вдобавок ко всему женщина страдала приступами эпилепсии. Один из них сопровождался непроизвольным мочеиспусканием. Приступ начался перед утренней воскресной службой. Часть этого ужаса и его конец проходил на моих глазах. Поведение больной во время приступа не могло причинить даже тени подобных ран. Поэтому я спросил Веру Васильевну, кто это так разукрасил несчастную?
— Сожитель, — сквозь зубы процедила свечница.
— Да он моложе её. Я думал, он спит с её дочкой.
— Нет, дочка ни при чём, — мотает головой Вера Васильевна.
Было это задолго до того, что мне готовили и я не имел ни малейшего представления, как всё будет происходить. Но характерные раны на голове были настолько неожиданны, что не запомнить их было невозможно.
Прошёл месяц. Яна перестала скрывать, что полудохлый прихожанин, иногда сажавший к себе на колени Вику, ей нравится. Что очень не понравилось отцу Гавриилу. И он тут же отпустил «комплимент» по поводу плотно сбитой Вики. А у меня «чувство» мамы двух детей просто вызвало ужас. Кругом сотни глаз и всё доносится Марковским. От тех эмоций остались строчки.
Я надеюсь на лучшее,
Но будет всё, как всегда:
О гробах наша песенка,
Из гробов наша лесенка,
На гробах вся страна!
Май 2010.
В июне малая Вика по приказу мамы выследила, где я живу. Она просто бежала за мной, прячась за деревьями. Не зная, как реагировать на такой «подвиг юного разведчика», вынес ей конфет. Ещё через неделю Яна стала изображать жуткие проблемы со здоровьем. Пришлось вести её домой делать укол. Вслед за мной мама пришла в ужас. Она узнала спустя много лет роженицу-спортсменку. Что-то страшное накрывало нас с головой, и мы были бессильны это остановить. Ужас исходил от самой Яны Генриховны и её семьи.
Особенно по утрам. С лучезарной улыбкой «делаем мужа» она выходила мне навстречу, крепко держа своих детей за руки (чтоб не разбежались). Он ничейный. Отец Гавриил разрешил. Просьбы не «провожать» меня после службы и не «встречать» утром никто не слышал. Вся приходская община пялилась нам вслед. Это называлось «делаем свидетелей блуда негодяя с той церкви».
А в середине июня, идя после литургии, неожиданно обнаружил нищенку Ирину с дочерью на бетонном кольце (сейчас убрано) возле рынка на семнадцатом. Рядом парикмахерская, в которую такая публика ни ногой. Иначе пропивать будет нечего. Парочка блаженно потребляла пивко, не спуская глаз с детского садика. В этот садик водили маленькую Вику.
— Перебазировались? — улыбаясь, спрашиваю.
Те чуть не поперхнулись, изменившись в лице. Реакция на мой вопрос запомнилась. Отметил, что их с месяц нет на приходе. По неизвестным причинам.
Нищие, сидящие возле храмов, никогда не просят милостыню в других местах. Иначе это «дикие» нищие. Они работают по соглашению с церковной администрацией. В обмен наблюдают за остальной шушерой, чтобы те не тащили всё подряд из храма, прежде всего аналойные иконы и ящики для пожертвований. Иногда подметают территорию возле входа, поливают цветы, мусор могут вынести. Свободная пара глаз в таком варианте — подарок судьбы. И это ценится. Поскольку редкость.
В первых числах июля Яна привела меня и протоиерея Николая (Троицкого) в ужас. Она решила запереть на пару суток Максима и Вику одних в доме, а сама рвануть в Кременчуг. Нефтеперегонный завод не выплатил ей за три месяца получку и она решила ехать разбираться сама без юриста. Мы едва-едва уговорили её закинуть в машину детей.
— Яна! Не оставляй детей одних. Ты не представляешь, сколько подлецов живёт в этом городе. А прокатиться малым в кайф! — кричал в лицо обезумевшей бабе.
Она послушалась нас. В первый и последний раз. Двадцать седьмого июля её дочь Вику около полудня избил до потери сознания какой-то мужик и изнасиловал между восьмым и девятым этажом дома № 242 по бульвару Шевченко (данные Интернет сайтов).
Это был вторник. В этот день меня понесло в ОВИР. Спрашивал и искал адреса консульства России в Харькове и посольства в Киеве. За год пожирания втихаря селёдки мне стало легче и я вновь решил бежать из милого городка. Учителю проще всего найти работу через программу переселения соотечественников. Тогда ещё нас не называли презрительно «русскоязычные» или «носители русского языка», не заставляли сдавать платный экзамен по языку.
Но, вернувшись домой во втором часу, свалился от усталости на диван — жутко стреляла нога, думая, что «приключения» на сегодня (поход в ОВИР и на базар) кончились. Через час к нам домой пришла яма, которую напророчила блаженная Матрона.
Звонок. Открывает мама. Стоит белая, как смерть, Яна.
— Можно войти? — и, переступив порог, тихо сказала. — Вика пропала. Её нигде нет. Нигде…
Я похолодел. За дня три до этого она приболела. Температура. Но в понедельник она прибегала в церковь: на Троице поднимали купол. Яна посылала её узнать, когда начнут, хотела снять всё на видео. И вот.
Начинаем её расспрашивать. От услышанного самим делается плохо. Яна уже ничего не может толком сказать. Ей стало хуже, руки ходят ходуном. Даёт мобильный, чтобы набрали номер, но мы живём в каменном веке. Мобильного у нас нет и мы не знаем, куда тыкать, хотя мобильный у ней самый простой и дешёвый — проще не придумаешь. В конце концов, после Богоявленской воды, Яна набирает Сашу, бывшего босса и, забрав маму, едут искать девочку. А я ковыляю в храм. Чтобы с ней не случилось, знаю точно — в храме можно всем вместе вымолить и мёртвого.
Первого, кого я привёл в ужас, был добрейший Троицкий. Именно он объявит после вечерней службы памяти равноапостольного Владимира, что у одной из прихожанок горе — пропали дети. Молебен. Всех присутствующих священник ставит на колени.
И только после всего на лестнице храма появится Агабеков. Лицо его было налито свинцовой тяжестью. В глаза не смотрел. Молча выслушав «ужасы от Яны», вошёл в храм.
Спёкшись от всего, едва выдерживая боль, плетусь домой. Мать приехала через час. Рассказала, что на остановке их забрал её друг Александр. Втроём поехали по больницам искать девочку. Нашли в городской больнице № 3. Девочка была в шоке, но в половине седьмого пришла в сознание (в это время Троицкий служил молебен), лежит в реанимации. На матери лица нет.
— Если бы не мои раскрашенные ужасы, выложенные Троицкому перед службой, девочки нам не видать в живых, — говорю спекшейся маме.
А дальше закрутилось. Расплата за молебен и поставленных на колени прихожан. Сначала Яну перекосило, что я не проведал изуродованную Вику. Ей было плевать, что я учитель и не только знаю, но и соблюдаю железное правило детской психологии. После такого ужаса ребёнка нельзя травмировать никакими внешними раздражителями. Потрясённая психика за гранью нервного срыва — любые посещения запрещены. Любые, в том числе и священника Гавриила, который приехал на следующий день. «Великий лицедей, — подумал я. — И в кого только? Братья его, Дмитрий и Андрей, совершенно другие».
Ещё через день Яна вслух заявила мне, что это я избил девочку! Нервный срыв. Вывел её на веранду и вцепился в глотку. Нервный срыв-2. Обвинение приходом Святой Троицы состоялось. Дальше началось невообразимое. Диакон Иоанн (Попов) подошёл ко мне перед службой, сияя, произнёс: «Его нашли!»
— Кого? — не понял я.
— Педофила, — отвечает диакон.
— А я-то тут причём? — от удивления поднимаю на него глаза.
На другой день такая же выходка Александра Николаевича Кулика, пономаря.
— Сегодня в автобусе задержали педофила! Вы слышали?
Изучают реакцию. И всё в таком же духе. Говорят, издеваясь. Смотрят в глаза. «Попалась тварь, теперь тебе полный ……» Актив ликует. Пасха и миллион в придачу. Такого счастья на лицах десятков православных людей я никогда не видел. Как мы его! Если даже не посадят, так от нашей грязи захлебнётся.
Тридцать первого июля Яна тихим голосом объявила, что после службы ко мне приедет милиция.
— Они просто с тобой побеседуют.
— Донецкие?
— Да, с бригады.
— А почему этим занимается Донецк?
— В июне этого года подобное произошло и у них. С девочкой поступили аналогично. Поэтому и ищут донецкие, — ответила Яна. — Да и квалификация «преступление против личности ребёнка». Должна расследовать областная бригада.
Прихожу домой. Говорю всё матери, пришедшей с суток. Она белеет. Звоним своим знакомым, спрашиваем, что делать?
— Дверь ни в коем случае не открывать.
— А если придётся?
— Тогда впускать в квартиру только старшего группы. Всех не пускать.
— Я еду к нему, — говорит мама.
Крестит меня трижды крестным знамением. Остаюсь один.
Проходит двадцать минут. Резкий звонок в дверь. Ещё и ещё. Затем соседям. Сосед открыл.
— Здесь живёт инвалид? Ему сорок лет на вид. Не работает.
— Да, здесь, — отвечает он.
Выслушав, начинают колотить в дверь. Дверь, хоть и не хилая, заходила ходуном. Когда раздался звонок, я заседал в туалете минут пять. После всех ужасов 27 июля началась бессонница, больной кишечник развалился полностью. Из туалета я не выходил с того дня, как Яна пришла к нам домой. Мне оставалось недолго. Обезвоживание и конец.
Внезапно стук в дверь прекратился. Было такое чувство, что на правоохранителей напал страх, а может, что и похуже. Они буквально бежали из крошечной прихожей. Даже меня, охваченного паническим ужасом, это удивило. Как и то, что вдруг услышал, встав на колени перед иконой Павла Таганрогского.
— Через пять минут они позвонят. Не вздумай им открыть. Пей моё масло.
Из глаз блаженного исходила такая власть, которой никогда прежде не видел.
Тотчас беру масло с его мощей, крещусь и пью. И ужас куда-то провалился. «Так это просто навели бесов ужаса», — изумлённо подумал, отправляясь в туалет.
И только через два месяца нашлась причина столь немужского поведения следственной бригады. В общей прихожей, на моей стороне, в куче старых газетных вырезок лежала пропавшая в конце апреля икона архистратига Божьего Михаила. Он и встретил их лично.
— Мам! Глянь, кто тогда избавил меня от ментов, — показываю ей потёртую, едва живую икону архангела. — Он, зная всё наперёд, упал с дивана в кучу старых газетных статей и спрятался там до поры до времени.
Мама, увидев икону, пропавшую из дома в апреле, заплакала.
— Ангел к нам домой вернулся!
Но это будет осенью. Через два часа вернулась мама, поглядев на меня, стала готовить капельницу. Второй день в меня лилась трисоль, глюкоза, витамины и коргликон. Утром появляюсь в церкви. Моя вчерашняя догадка, что весь мандраж — следствие бесов, которых кто-то плотно навёл, подтверждается. Ба! Знакомые всё лица!
На лестнице стоят в ряд десять колдунов. Это не случайно. Десятка с десятником во главе. Поравнялся с ними. Все здороваются. Прохожу молча. Чёрные дни.
Вокруг задерживали людей. Проверяли документы. Некоторые попадали в милицию. Бригада из Донецка проверила сотни, а мариупольская милиция тысячи подозрительных типов. Сидеть бы мне в тюрьме, если бы помощь не пришла оттуда, откуда её можно было не ждать вовсе. От хрупкой девушки с голубыми глазами, когда-то жившей на земле. Марковский приходился ей внучатым племянником с приставкой полу.
Мария
Не только восемь писем к митрополитам, епископам и архимандритам, наместникам монастырей, вытащили меня с того света годом раньше. Бог коснулся сердец не только земных людей, но и небесных. Одну из них Он привёл за руку и поставил возле моей подстилки.
— Ты уже умирал. Я взял её за руку и привёл к твоему изголовью. Поставил и ушёл. Она стояла-стояла и начала плакать. С этого всё началось.
Девушку, которую привёл Бог к умирающему, зовут Мария. Мария Николаевна Романова, великая княгиня с обращением «Её императорское высочество». Сестра милосердия из Царскосельского госпиталя.
Если понять слова Господа буквально, то девушка встала в том месте, где находилась бетонная стена. Гонимый соседями, много лет спал на кухне, а изголовьем служила стена ванной. Это очень удобно. Земному человеку там не встать, но для небесного каменных преград не существует.
Обо всём этом я узнал в один из царских дней, приложившись к иконе Спасителя. И очень удивился. Причём тут я и мученица-дева царских кровей? Понял только через год, когда стал главным подозреваемым с видом на пожизненное.
Моим единственным алиби был товарно-кассовый чек выездной торговли от кафе «Акрополиса» на творог и ряженку. Именно в это время на другом конце района убивали и насиловали Вику. Но он где-то потерялся. Потерялся единственный хлипкий шанс остаться на свободе. Моё оправдание.
За год я привык к тому, что святая мученица Мария близко. Двадцать седьмого июня 2010 года она впервые сделала мне роскошный подарок — сутки не было изнуряющих болей. Она родилась в этот день 111 лет назад. Поняв, что чека нигде нет, открыл отрывной календарь с её роскошной фотографией и взмолился.
— Мария! Я потерял чек. Он по времени совпадает с изнасилованием. Помоги мне найти его!
Меня трясло от ужаса. Не приведи Бог попасть в такую ситуацию, когда один совершает преступление, а другого вот-вот посадят вместо него.
Прошло полчаса, за которые ушло в небытие лет пять моей жизни и вдруг почему-то руки сами стали выворачивать старые пакеты на вешалке. В одном из них лежало ещё три таких кулька после продуктов. Под ними был чек, который можно было взять на допрос.
— Мария! Я нашёл его!
— Слава Богу! — сказали её глаза.
В тот миг я почувствовал, что для любви нет преград и перегородок, которых так боялись немки в поезде. Любить можно везде. Даже если ты на самом низу, а она рядом с Ним. Просто от Марии в том дивном саду райские жители стали шарахаться как от зачумлённой. Там нет любви в земном смысле слова. Но видно, что-то коснулось её девичьего сердца, раз Матрона блаженная рассказала мне об этом.
Через шесть дней, как и обещала, Яна пришла с Викой. Повязки только сняли. Неправдоподобно рано. Но страшные, уродливые, где-то уже виденные мною раны на голове были отчётливо видны. Вика тяжело переступила порог и чуть не запнулась. Ориентация в таких случаях всегда будет нарушена.
Я непроизвольно обратил внимание на голову девочки. Жестокие побои были идентичны побоям нищенки Ирины, нанесённые ей сожителем. Но тогда, от потрясения травлей с попыткой допроса, не придал этому значения. Трудно выполнять обязанности следствия, будучи полностью раздавленным. Я вспомню об этом спустя год.
На следующей неделе, перед Смоленской, посмотрел на икону Спасителя.
— Побрейся. Вымой голову. Тебя приедут смотреть — небритым не ходи.
И точно. На шестопсалмии перед храмом появляется знакомый микроавтобус следственной бригады. Останавливается. Открывается дверь. Из машины выходит женщина. На ходу повязывает платок. Вид женщины чуть меньше средних лет с очень короткой стрижкой крашеных волос. Заходит в храм. Находит глазами свечной. Наклоняется к окошку, спрашивает:
— Он здесь?
— Да, — утвердительно кивает Вера Васильевна. — Вон он сидит.
Женщина скользит взглядом по мне несколько секунд. Так же, не торопясь, направляется к выходу. Снова садится в фургон. Её спрашивают:
— Он?
И тут её прорвало. Она кричит в полный голос.
— Это не он! Не он!
Ей не верят, переспрашивают:
— Точно не он?
— Точно! Тот моложе. Совсем не похож. Не он.
Менты враз изменились в лице. Неужели целый приход, больше тридцати показаний — письменных и устных, врёт. На лицах неопределённое выражение пустоты с разочарованием. Картина «Агабеков кидает донецких ментов» — неповторима! Машина медленно, делая круг почёта, разворачивается и исчезает.
На утро в храм приходит Яна. Бросается ко мне.
— Олег! Прости меня Христа ради.
— Бог простит, и я прощаю, — трижды.
Но организм не выдержал. На следующий день вспыхнул гнойный пиелонефрит и отнялась нога. Нет ничего надёжней клеветы!
На дворе стоял август. В том году жара дошла до аномальных сорока восьми в тени. Горела земля. Горела жизнь. Нужно было искать смысл не то чтобы жить, а существовать, кипя в отчаянной боли. И я его нашёл. Взял ручку и стал писать.
Заготовок было собрано на несколько глав. Осталось только лежать и писать. Страх убил комплекс неполноценности. В метре от тюремного срока я понял — никакой бы девочки не было бы и в помине, если бы я залез с головой в первобытную историю и писал книгу. Было бы убийство с изнасилованием хорошенькой библиотекарши и пятнадцать лет красавцу, заказывавшего у ней в отделе книги.
В день, когда почечная болезнь под воздействием стресса возвратилась ко мне, я послал больше десяти телеграмм с просьбой помолиться о «болящих Олеге и Вере». Текст телеграммы привёл телеграфистку в ужас. Но ужас жизни был ещё страшнее.
Племянник императора и его гвардия
За год до этого, осенью 2009 года, блаженная Ксения открыла мне имя святого, молитвы к которому унимали самые жестокие боли в глазу и ушах. Дома оказался пузырёк с елеем священномученика Климента, папы Римского, племянника императора Нервы.
Его масло из Инкерманского мужского монастыря творило чудеса. Очень часто от глотка этого масла жуткий болевой синдром просто таял. Это было невероятно. И я написал в монастырь с просьбой прислать масла и икону святого. Ждал-ждал и в итоге ноль. Но это был промыслительный ноль.
Стал искать телефон и мне его дали в епархиальном управлении. Встрепенулся, когда милиция начала ломиться в двери. Дозвонился. Игумен монастыря отнёсся ко мне милостиво. Выложил основное — межгород прослушивался. Суть дела, объяснил ему, заключается в следующем. Прихожанина хотел женить духовник, но получив в ответ явное нежелание, стал мстить. Неутешительный итог — человека трясёт неудержимый страх и он, похоже на то, сходит с ума скоростными темпами. Кто-то навёл бесов сумасшествия, чтобы сжить заживо.
Звоню в третий раз. Игумен неожиданно спрашивает меня.
— Ваш духовник небольшого роста? Такой сухонький, живой батюшка? Бородка седая? В летах, под семьдесят? — описывает, как по фотографии, во весь рост Марковского игумен.
— Да, — говорю ему в ответ. — Именно такой.
Мне делается страшно — он и до крымского игумена дотянулся! И когда он только успел! Какую же духовную власть надо иметь, чтобы всё пронюхать? Сколько духов повинуется ему?
— Мы молимся за вас. Не волнуйтесь. Спаси Бог.
Кладу трубку. Звонил я в монастырь всего три раза, а духовник уже проведал, что к чему. Бедный игумен! Если это так, то ему несдобровать.
Месть Марковского
Игумен маленького и очень строгого монастыря не мог даже предположить, что один священник может изуродовать другого священника. И за что? За христианское милосердие. Знаю, что он сказал изумлённому игумену.
— Не помогайте ему, он непорядочный человек!
Всё! Дальше ничего не произошло. Просто конфликт, зревший годами внутри братии монастыря, внезапно лопнул жирным гноем. Наместника отстранили от управления монастырём. Владыка Лазарь назначил нового игумена. Но и тот молитвенно помогал мне и маме — на молитву встал весь монастырь. Для нас ничего не изменилось. Никто не отступил от начатого «стояния» за души Олега и Веры. Иначе мы просто не выдержали бы. Инкерман против Мариуполя.
От такого обвинения и совершенно здоровые люди спекаются в один миг, лишаются разума, в петлю лезут. Четырнадцать иноков денно и нощно молились за нас. Низкий мой поклон безропотным монахам! Этого Марковский потерпеть не мог.
Добрейшего игумена выперли вслед за первым — не мешай убивать! Выперли в степь, на холод и нужду в новый женский монастырь. Две монахини, игуменья и изгнанный игумен. Целина духовная. Месть началась.
Первый игумен перешёл (вернулся) домой, в семью. Этого делать было нельзя. Ловушка монаху дом родной. Нет его ничего страшнее. Бесы только этого и ждали. Прошёл год с небольшим. Первый игумен стал сходить с ума от бесов ужаса, которых неудачно изгнал — повелел уйти. От меня те набросились на него. Всё просто. Надо только уметь пользоваться благодатью Божьей! И у вас всегда всё будет ОК!
Когда я позвонил ему домой, у меня уже был мобильный, и я лез на стенки от тотальной прослушки. Священство благочиния беззастенчиво сидело на номерах прихожан. Звоню. Телефон не отвечает.
Проходит минуты три-четыре, мне звонят с другого номера. Голос нервный, видно, человек чем-то взбудоражен. Прошу благословения. Благословляет. Слово за слово, становится ясно — батюшку, протянувшего руку помощи в самую тяжёлую минуту, изуродовали по полной. Наступило нервное помешательство. Нападения за нападениями.
Он и представить не мог последствий мести священника-убийцы. Из какой прорвы вытащил, в ту же прорву его самого втащили. И благодать, данная священнику при рукоположении: «Да не приключится тебе никакого зла» куда-то пропала. С того дня невинные страдальцы и их семьи в моём синодике. Настал мой черёд лезть на стенки за бывших наместников монастыря. Два монаха. Два игумена одного монастыря, такие разные, а расплатились собой как один вместо меня. Земная гвардия Папы Римского Климента I.
Прогулки втроём
После неудачи очной ставки со свидетельницей вся грязная работа по сбору информации перешла в руки Яны. Она по-прежнему не оставляла надежды сделать меня гражданским мужем или просто сожителем. От одного этого наваждения душа уходила в пятки. Мне совсем не хотелось стать постельным мальчиком спортивной дамы весом чуть больше центнера.
Открыв календарь на дне рождения Марии Николаевны и глядя на её сказочно красивый портрет, молился.
— Мария! Не знаю, что делать? Любой неверный шаг и мне конец. Полячка погубит меня! За ней стоит милиция. Мария! Прошу тебя, помоги мне. Избавь от неё!
И тогда случилось то, что помню до сих пор. Фотография девушки заговорила, точнее, её глаза.
— Ты должен ходить с ней, провожать её, быть с её детьми. Рассказывай ей разные истории, она будет тебя слушать. Веди себя так, как будто ничего не произошло. Я буду рядом. Ты слышишь меня?
От неожиданности я онемел. Фотография Марии вновь стала пожелтевшей бумагой, но небесная жительница с каждым днём становилась мне всё дороже и дороже.
Она дала мне силы на допросы-прогулки по улице «амуров».
Допросы на улице «амуров»
Понимая, что никто из затеявших эту возню не сдастся, готовлюсь к худшему. К этому времени вновь научился ковылять на одной ходячей ноге в церковь. А Яне благотворители прихода пообещали машину в содействии разоблачения донбасского маньяка. Ему за решётку, тебе машина. Вскоре раздача легковушек предпринимателями прихода станет нормой.
Что выбрать? Машину, деньги? Или весьма сомнительные перспективы стать вновь гражданской женой какого-то инвалида?
Нужен ли был ей кто-то? Быт — бедствие. Дом — яма, говаривала моя бабка. Первый «муж» сбежал, написав мелом на железной двери «Будь ты проклята»! Второй умер у неё на руках. Третий, ещё не муж, понимая всю искусственность подобного брака, рвёт в сторону, поскольку всё усугубилось полным отсутствием в семье Яны бабушек и дедушек.
За детьми некому было присматривать. Исходя из этого, женщина выбрала второе, не говоря никому ни слова. А раз так, помогай следствию в сборе важной информации. И она стала «помогать».
— Олег! У меня в жилах течёт королевская кровь. Один из польских королей XVI века мой пращур, — как бы между прочим признаётся полька, вновь провожая меня домой.
Отвечаю ей, в душе смеясь над убогостью постановки моего духовника.
—Ян! Да в Польше сейчас живёт пять или шесть миллионов потомков королей. Их выбирал Сейм. Заорут: «Вето! Пся крев!» и новый король готов. Штамповали сотнями. Некоторые «короли» и двух недель не царствовали.
Смотрю, ответ вызвал оторопь. Роялистская свирель умолкла. Короли ему не интересны. Идём дальше.
— Олег! А как тебе машины? Каким тачкам ты отдаёшь предпочтение? — это в ответ на то, что в 1991 году приёмная мать заставила сдать меня на права.
— Яна, никакие. У меня нет здоровья. Ты же знаешь, не могу долго сидеть, дома только лежачий.
— И что, совсем никакие? — удивляется дама «королевских кровей от марковских».
— Никакие. Может, только по дизайну что-то нравится. Ну, Гамма-Лянча 1976 или открытый Мерс 1972-го. Вот и всё, пожалуй. Нравится предвосхищение формы, которая через пять лет сойдёт с конвейера, а не машины.
В глазах внештатного, теперь это видно невооружённым глазом, сотрудника РОВД, происходит переваривание информации.
И что только потом не спрашивали меня Яна и Ирина (по очереди) в те длинные осенние вечера после церковных служб. Последняя вообще заявила, что созрела для брака и любви — смотрит, что отвечу.
— Бог любит целомудрие, — отвечаю.
А что можно ответить сорокапятилетней бабе, в голове которой ветер телеграфные столбы сшибает.
Вопросы прибывают, как вода в половодье. Аппетит приходит во время еды. Где я бывал? Куда ездил? Когда и с кем? Что делал в России? Как отношусь к маленьким детям? Где там жил? Сотни вопросов и на все «питання» МВД, Марковских, Агабекова приходилось вдумчиво, подробно отвечать. Следствие проводилось прямо на улице. Под фонарями с разноцветной опадающей листвой.
Самые страшные из них, заданные в лоб, помню до сих пор.
— Олег! Вика кое-что вспомнила из того, что он с ней делал.
Делает паузу. Не отрываясь, смотрит прямо в глаза.
— Он насиловал её пальцем в задний проход, положив на крышку мусоропровода.
— Насиловал? — искренне удивлён. — Ты же говорила, экспертиза установила, что он только искалечил ей голову.
— Нет-нет. Изнасилования не было. Просто Вика вспомнила, на мгновение память вернулась к ней. Он ввёл ей палец в задний проход.
Я хотел спросить, какой? Указательный, мизинец или сразу большой? Но ума хватило остаться за каменной рожей.
Немая сцена. Хоть стой, хоть падай. Выполняется заказ старосты церкви. Тот никак не может мне простить фразочку: «Засуньте себе их во влагалище». Не во влагалище, так хотя бы в задний проход. Пошантажируй негодяя, Яна, — скорее сдохнет.
«Ну и подонок же этот Олег Иванович, кравшийся за мной по пятам в церкви. Решил отомстить уличным допросом. Вместо свечки пальцем во влагалище. Придумать такое можно только от безделья, забавляясь добиванием инвалида».
Но Яна, получив очередной аванс от «благотворителей», не отстаёт. Деньги должны быть отработаны.
— Он хотел после всего выкинуть её в мусоропровод. Концы спрятать. Чтоб никто не нашёл.
Яна Генриховна знала, что Интернета у меня нет, пользоваться им не умею, поэтому можно свистеть что угодно. И только в 2013 году, набрал её и моё горе в поисковую строку и неожиданно увидел продолжение проделок моих пастырей. У преступника была «отличительная примета — тёмный налёт на зубах».
Это означает, что его подбирали, искали священники и милиция Мариуполя вместе, исходя из моих зубов. Те стали чёрными после двухмесячного лечения язв во рту медицинской синькой в отделении нефрологии 2009 года. Уже в первые дни обычный, едва видимый зубной налёт почернел, а дальше я стал пугать всех синими губами и неестественной бухенвальдской худобой умирающего. Язвы во рту появились от сверхвысоких доз антибиотиков и не проходили, причиняя головокружительную боль.
Вновь молча смотрит на меня. Что я скажу?
— И что ему помешало? В наши мусоропроводы можно целого мужика засунуть!
Смотрю, мой дознаватель окаменел! Прошло мгновение и моя реплика отзывается неподдельным интересом Яны.
— Мужика? Каким образом? — переспрашивает доморощенный следователь.
Видимо, задел канву дела, от меня тщательно скрываемую.
— В девяносто втором Невзоров показал такой сюжет в «600 секунд». Я тогда жил у дядьки в России. Третий канал шёл с Питера. Мы его выпуски не пропускали. Такого насмотрелись. Появляется рогатый супруг. Мужик вылетает голый от бабы. Девятый этаж, парашют дома оставил. Так он запросто залез в мусоропровод. Пролетел девять этажей — жить-то хочется. Когда его оттуда извлекли, любовник стонал, ключица была сломана. У страха глаза велики — не туда прыгнешь. Если здоровый мужик влез, то какая проблема пятилетнюю кроху запихать подобным образом?
Смотрю, разочарованию Яны нет предела.
— А, так это Питер. У нас таких мусоропроводов нет, — не сводя с меня глаз, устало возражает женщина.
— Как это нет? По-моему, если бы это было в моём доме, Вику запросто смогли кинуть в мусоропровод. Он довольно широкий.
Яна ещё больше разочарована.
— Это происходило в общагах-гостинках возле рынка. Ты был там хоть раз?
— Был. Но там так грязно, что всегда вызываешь лифт. Жители весь мусор кидают прямо на лестницы. Идти по гнилью не было никакого желания.
Теперь и я удивлён постоянному вранью полячки. То Вику насиловали в моём подъезде, то в заброшенном садике возле моего дома (садик есть через дорогу, но он смог набрать две группы детей), то на двадцать третьем микрорайоне, то её нашли в подвале соседнего подъезда. Мы слушали с мамой и только диву давались.
Если бы это было так, мой дом гудел бы как потревоженный улей, но кругом тишина. Приказали врать. Врала она, врал ближний круг. Врали и следили за реакцией. А реакции не было. Так и разводили меня все, кому не лень, пока не набрал в Интернете данные преступления.
Допросы и проверки шли не переставая. Приход напоминал СИЗО, а толку не было никакого. Отпечатки пальцев? Пожалуйста! И вот с «удовольствием» беру с витрины свечного ящика Троицкой церкви шведскую крону. Именно крону, а не иконку или ладанку, более соответствующие церковной лавке. Подарил Николай Воскобойников своему тестю, а Гавриил выложил за стекло витрины. Что она делает в лавке Агабекова?
Меня ждёт, щедро намазанная специальным фиксажем для проявления отпечатков пальцев. Беру, аккуратно прижимаю с двух сторон подушечками пальцев, поясняя по ходу дела.
— Бернадот, король Швеции, страдает скрытым косоглазием и астигматизмом, как и я, пишет работы по агрономии, имеет научную степень, женат на простолюдинке из Бразилии, которую безумно полюбил на Мюнхенской олимпиаде 1972 года. Имеет троих детей. Просто сына не наследника и двух дочерей. Обе не замужем (пусть позлятся Марковские), кронпринцессу Викторию и младшую, герцогиню Мадлейн. Красавицы!
Ох, как каменеет бухгалтер Наталья и свечница Вера Васильевна, слушая «подрывной компромат» на самого себя. Уж не хочет ли он извести шведского короля? Как он нас всех измучил, никак всей церковью не можем его посадить! Просто горе и всё! ХОТИМ (!) жить без него и всё тут. А раз так, сомкнём ряды, чтобы никто не видел и продолжим сбор ценной информации «по педофилу».
Первая попытка взять с меня «пальчики» была ещё летом, по горячим следам. Вдруг Валентина (пакует и продаёт просфору) просит у меня книгу священника Вадима с молитвами иконам Богородице «Заступница усердная». Приношу в воскресенье утром перед службой. В конце веранды стоит хмурый (подняли в воскресенье) мент Жовтневого РОВД. Ждёт. Как только Валентина получает книжку, тут же плывёт на веранду и при мне отдаёт её. Его вот-вот посадят, чего скрывать! Батюшка сказал: «Смертник».
Через пять дней зрю по лицу родственницы киевского священника, Валентины — не прошло. Куда им!
Из-за этого через месяц материал предложили уже сами менты, предварительно изучив мои наклонности и интересы. Крона! Вот что заинтересует придурка. Бога ради, прижмусь хоть попой, лишь бы успокоились. И точно, отпечатки вышли на славу. Я так старался!
Допросы в церкви набирают обороты. Потешаясь, рассказываю Денису Лебедеву, учителю Закона Божьего, как «стрелял» в живот милиционеру его же пистолетом. Ой! Что тут началось! Поподробнее, пожалуйста!
Хорошо. Даю информацию. У меня дальний сродник, живёт в Москве. Участковый. Зная, что мне нравится его ПМ (Пистолет Макарова), перед входом в квартиру всегда вынимает обойму и ствол проверяет, — полезет в кобуру и начнёт стрелять на поражение.
Тот весь внимание. Вот-вот посадим.
— Так и не убил его.
— Кого-кого? — с придыхом спрашивает Денис.
— Да брата своего. До меня его лет пять вот так же «убивал» его сын, поэтому ничего нового мой братец не увидел в моих противоправных действиях.
Переваривает информацию. На следующий раз спрашиваю его.
— Денис, ты когда-нибудь стрелял из пистолета.
Тот вновь весь внимание. Началось!
— Нет, Олег! А как из него стрелять? — вкрадчиво спрашивает Денис.
Да вот так и так, объясняю ему.
Беги! Стучи! Будь своим! Ты свой! Перед тобой особо опасный преступник, стреляющий из бумажного пистолетика.
Смотрю на него и думаю: «До какого же маразма может дойти продажность приходского стукача-учителя? Грек с русской фамилией. Сидит на месте, которое вначале Гавриил предлагал мне. Отказался. «Духовник не благословил». И всё.
Теперь он пытается моими же руками утопить меня. По-христиански. Сейчас читает лекции в Харьковской духовной семинарии. Почувствовав что-то, смог благополучно избежать мариупольской трагедии. Впрочем, чтобы ему уехать, за него молились и молятся до сих пор.
А допросы возводятся в канон. В храме работает милиция. Стоит на службах возле меня. Это отставной подполковник милиции того же Жовтневого РОВД. Был участковый рынка на 17-м микрорайоне. Как мне объяснил один из немногих, сочувствовавших мне прихожан, из шкуры лез, поэтому дали две звезды вместо одной. На рынке у него лавка мобильных. Не дай Бог купить у такого трубку. IMEI тут же снесёт в свою родную контору. Без проволочек.
Дядька на пенсии. Но, как сказал Путин, разведчиков на пенсии не бывает. Ментов тоже. Времени у него много. Вот и стоит поближе ко мне, ловит рыбку большую и маленькую.
Однажды все той же осенью беру Вику на руки, заставляю её считать. Ей на следующий год в школу. Счёт хромает. Яна жалуется, не учительница я, посмотри. Объясняю на пальцах: один, два, три, пять… Сколько будет два плюс семь? А если минус? И всё в таком же духе.
О! Мента прорвало. «Педофил» сманивает девочку. Хочет по второму разу. Достаёт блокнотик, ручку и давай описывать происходящее на его глазах «зарождение патологического влечения». Смотрю на него. Строчит, словно Пушкин. Характеристика-опись педофила, проявившего, наконец, преступные намерения по отношению к ребёнку. Лицо непроницаемое. Исполняет долг перед Родиной. «Родина» это хорошие люди типа Агабекова, пострадавшие от неуловимого педофила.
Другие (его вчерашние коллеги) шли ещё дальше. Прошло больше двух месяцев после преступления. Преступник не найден. Бригада уехала в Донецк. Вся инициатива перешла вновь в руки Жовтневого РОВД. А «друг» просит, побыстрее!
Вначале заставили разыграть Яну «болезнь» прямо на службе. Приступ астмы. Концерт начался в середине службы. Руки холодеют, умираем. Женщины прирождённые актрисы. В итоге все говорят, что Яну нужно срочно проводить домой. Кому? Понятно, кому. Педофилу.
Тащу её на себе. Больше ста килограмм. Куда, сам не знаю. Дома у них никогда не был. Но она говорила, где живёт. Дом прямо на дороге. Дом этот со стонами и воплями проползаем. Говорю.
— Разве это не твой дом?
Молчит. Сегодня рыба я. Понятно. Очередная спецоперация. Тащу дальше. Она, наконец, открывает рот.
— Мы дома.
Заходим в подъезд. На площадке первого этажа картина-панно.
— Эх! — восклицаю. — Наскальная живопись. Как в дурдоме.
Она идёт дальше. Говорю ей:
— Постой! Эта та самая щель под лестницей, куда Максим запустил детские ключи?
Наклоняюсь. Не видать ни зги. Ни щели, ни ключей. Из-за них она чуть было не ворвалась к нам домой. Повод уважительный — негде переночевать. Спасли святые Гурие, Самон и Авив. Атаку неуёмной Яны отбили именно они.
Смеётся. Неудавшаяся проделка одинокой женщины. Но краем глаза отслеживает мою реакцию на прохождение этажей.
— Ба! Какие дверцы. Мы за ценой не постоим.
«Дверцы» на самом деле хороши. За ними живут моряки загранплавания, на деньги не скупятся. Генриховна на них жалуется. Те считают её бомжихой и прохиндейкой, как и почти все в подъезде. Может, это и в самом деле так?
Чем дальше наверх, тем всё скучнее и здоровее делается мать двоих детей. Ей ясно, как и было совершенно ясно до этого манёвра — в её доме я никогда не был. Но проверка — святое дело.
Дома снимаю туфли в прихожей. Ногти лопнули от тяжести Яниного тела, носки и стельки в крови. В руках отрывной православный календарь. В отчаянии смотрю на Марию.
— Я стояла рядом с вами, когда ты провожал её домой.
Как можно стоять рядом, когда мы шли? И тут я окончательно понял, что говорит со мной не бес, а жительница вечности. Там нет понятия «идти», «расстояния», «скорости». Всё доступно и эта доступность мгновенна.
Может, благодаря стоянию Марии, а может, ещё и оттого, что мои рассказы, которые Яна называет «сказками», действовали на неё как любовные чары, через две недели она выложила мне финал спецоперации «педофил».
Финал
В пятницу на четыре часа Яну вызвали с детьми на допрос в Жовтневое РОВД. Прошло девяносто дней. Сроки предварительного следствия закончились, преступник не найден. Из Донецка пришла «вказивка» (указание — украинское) дело срочно довести до конца. Перед её детьми выкладывают фотографии нескольких человек. Дети, объясняет мент, должны показать на этого «дядю», то бишь меня. Он всё равно труп. Как только его запрут, он протянет дней десять. А о том, чтобы всё осталось на нём, позаботятся.
Дальше началось невообразимое. Детского психолога и адвоката выперли за дверь. Детей стали вводить в курс дела. Те в ни какую. «Это не он. Другой дядька уводил Вику. Другой». Это дети.
Летом Яна шантажировала меня тем, что Вика пошла за дядей только потому, что в подъезде её ждал «дядя Олег, который даст тебе конфет». Не знаю, что на самом деле говорил мужик, тащивший её в подъезд, но в Интернете по этому поводу было «предложил посмотреть ей маленьких щенят». Если бы там фигурировало моё имя, через сутки из меня вытрясли бы всю душу.
Вырвавшись из кабинета, Максим и Вика принялись бегать по коридору. Залезли на подоконник. Обратно ни в какую. Итак пять часов подряд. Дети не захотели лгать. Или Яна сказала им, чтобы дядь и тёть не слушали, а только маму?
Когда всё это началось, Яна позвонила Агабекову, он был в свечном. Смотрю, священник изменился в лице. Яна спрашивает его; лгать, не лгать, взять грех на душу или не брать? Что мне делать, одни мы, я и дети, кого спросить, не знаю? Наконец, выслушав, священник ответил:
— Ты знаешь заповеди? Не знаешь, как поступить? Смотри на заповедь: «Не лжесвидетельствуй». Что она говорит? В любом случае — не лги! Вот что она говорит. На Страшном суде чем ты оправдаешься? Заповедью. Поэтому, не зная, что делать, исполняй заповедь и помогай тебе Бог!
Кладёт трубку, а меня окатывает волной ужаса. Отец Гавриил выходит из свечного белый как снег.
На следующий день Яна всё выкладывает мне. Видя, что меняюсь в лице, раздражается.
— Тебе ничего нельзя сказать, ты от всего трясёшься.
— Ничего себе! Сажают ни за что ни про что, а ты говоришь — трясёшься.
Но детям я благодарен. Ни один из них не захотел врать. Они буквально подарили мне свободу. Свободу ради никому не нужной книги «Тотем». Скажи они хотя бы одно слово против меня и подпишись каракулями под ним, век свободы не видать. И книги, в написание которой совсем не верилось.
Только спустя шесть лет до меня дошло — великая княгиня Мария Николаевна нашла путь к сердцам Вики и Максима. Не говоря мне ни слова, она пришла в отделение и оставалась рядом с ними до тех пор, пока умученных детей и маму не отпустили домой. Пожизненное от духовника становилось всё дальше и дальше.
А допросы на свежем воздухе продолжаются. Однажды сказал Яне то, что и Марковскому года три назад.
— Сталина оболгали. Он перед смертью покаялся. Причащал его митрополит Крутицкий и Коломенский Николай. Хозяина за такие фортели придушили подушкой Каганович с женой, а митрополита Николая убрали. Кажется, отравили.
Наедине со мной благочинный зло рассмеялся.
— Посмотрим, хватит ли ему одного причастия, чтобы спастись, — развернулся и ушёл.
Он ненавидел Сталина, раздавившего монархическую химеру и лишившего Романовых всех надежд на право возвращения в Летний дворец. На людях мои слова вызывали у батюшки приступ спонтанной ненависти и очередную порцию контрпропаганды с амвона.
— У нас в храме стоят некоторые, всерьёз полагающие, что Сталин святой!
Клише «враг семьи» означало, что меня отправят на дополнительном поезде прямо в «тридцать седьмой» год. Отъешь, мальчик! И я отъел. Конвой Яны, вопросник Марковского заставил меня не расставаться с паспортом. Иначе обычная проверка документов обернётся задержанием. За это время можно раз пять умереть.
Где-то в это же самое время, когда Марковский принялся терзать меня за Сталина, Господь открыл мне, как это всё происходило на самом деле. Яне не стал это рассказывать. Она и так любила меня.
1937 год
Тем, кто постарше, не нужно объяснять, что это такое, 1937 год. В музеях русских провинциальных городков, на архивных стеллажах можно иногда отыскать подлинные сокровища, которые составили о той поре старожилы родных мест.
Об одной такой рукописной книге заместителя директора ткацкой фабрики посёлка Колобова Голубева Виталия Николаевича я узнал совершенно случайно. Нужно было точно узнать, когда взорвали сельскую церковь и я поехал в краеведческий музей города Шуи. Мне вынесли две его книги. Среди обилия фотографий летописи посёлка, графиков, списков, хроник трудовых побед и свершений попадались истинные жемчужины личного восприятия автором той страшной поры. Далее цитата.
Напряжённая обстановка в мире, приход к власти в Германии фашизма, война в Испании накладывали отпечаток и на внутреннюю обстановку в нашей стране, несмотря на то, что жизнь населения заметно стала материально и духовно выше, настороженность жителей посёлка возросла.
В 1937 году появилось выражение «враг народа».
Я вспоминаю, что в учебниках истории учителя объявили, чтобы мы зачеркнули слова и портреты военачальников Егорова, Блюхера, которые были объявлены «врагами народа».
В посёлке появились люди, которые прислушивались к разговорам рабочих, к их отношению к порядкам в стране.
Вскоре появились «враги народа» и в посёлке Колобово. Появилось страшное «чёрный ворон» — так окрестили закрытый фургон, увозящий людей, которые обычно не возвращались.
На собрании рабочим было объявлено, что директор фабрики Куричев Василий Иванович и главный механик Власов Михаил Иванович являются врагами народа и их арестовали и увезли.
Вслед за ними были арестованы и рядовые жители посёлка: Балов с Набережной улицы, Волков с Ивановской улицы, Лапин и ряд других.
Люди боялись открыто высказываться, так как боялись доносов нечистоплотных людей. Особенно те, кто имея какие-то связи с классом имущим до Октябрьской революции. Многие впоследствии были реабилитированы, но годы эти оставили неприятное воспоминание.
Мне трудно судить об этом, так как у меня осталось всё это как у ребёнка. Конец цитаты.
Голубеву было всего одиннадцать лет, когда в его чистый детский мир вошло слово «враг народа». А мне было за сорок, когда однажды ночью я очутился в метрах тридцати от трёхэтажного дома сталинской постройки жёлтого цвета. Стоял и смотрел. Кто-то поставил меня напротив старого дома с обвалившейся местами штукатуркой и забыл о моём существовании.
Вдруг за спиной появляется человек. Оборачиваюсь. Тот улыбается краешками губ и глазами предлагает экскурсию в прошлое. Поглядел на дом. Ему лет семьдесят, не меньше. Как это возможно?
Поняв моё затруднение, незнакомец молча взял меня за руку и мы вдвоём прошли сквозь сгустившийся до уровня плотного желе воздух. До сих пор помню реальную плотность времени. Оно, оказывается, сжимается и становится упругим, как в фантастических романах. Тоненькая стена из двух-трёх сантиметров это лет восемьдесят или семьдесят.
Как только мы прошли сквозь мармелад времени, дом засиял свежей отделкой, краской и штукатуркой. Его сдали от силы полгода назад. Ну и дела! Тридцать седьмой без всякого кокаина. Конец лета или начало осени. Густого дерева, росшего у крайнего подъезда, клумб в центре площадки не было. Голая земля перед домом.
Снова, теперь уже вдвоём, стоим и смотрим на дом. Прошло минут десять. Во двор въезжает чёрная эмка. Из неё вышло трое. Все в чёрных кожаных пиджаках или тужурках. Мода двадцатых-тридцатых. Помню, у одного она была блестящая. Галифе, хромовые сапоги. Один с усами. Тихо прикрыв дверь машины, они вошли в подъезд.
Мой спутник показал глазами: нам надо идти за ними. Когда мы поднялись на лестничную площадку первого этажа, трое властно стучали в деревянную дверь. На площадке было всего две квартиры. Двери выкрашены светло-коричневой дверной краской. Тускло горела лампочка без чехла. Мне стало страшно. Площадка тесная, а мы стоим за их спинами, в затылок им дышим. Как это так, что эти трое нас не видят? Но ангел одними глазами успокоил: они и в самом деле нас не видят.
Наконец, дверь открыла испуганная женщина. Коротко представившись (милиция) и не спрашивая её разрешения, трое вошли в квартиру. Следом за ними вошла хозяйка в наспех надетой блузке и юбке.
— Где гражданин? — тут старший назвал по фамилии, имени и отчеству мужа хозяйки.
— Он дома, — ответила та и повернула голову в сторону вошедшего в комнату супруга.
Дядька сорока пяти с небольшим животиком. Так и хочется сказать: «Хозяйственник».
— Собирайтесь, — сказал старший и протянул бумажку.
Мне стало интересно, что же там такое было написано, что человека гребут прямо с постели в четверть второго ночи? Посмотрел на ангела. Он понял всё без слов. Меня приподняло над мужчиной и я завис поверх его головы.
Мать честная! Какая ахинея. На газетной бумаге отпечатан служебный бланк с целью вызова на «беседу». На дворе глухая ночь. Дальше шёл адрес и номер кабинета. Внизу дата оформления вызова (пять часов вечера прошедших суток) и роспись рядом с полным указанием инициалов «старшего районного следователя». На углу «бланка вызова на беседу» синеет прямоугольная печать с регистрационным номером.
Всё! Лоху большего не надо! Он от страха теперь сам куда надо пойдёт. Ни постановления о задержании, ни основания для таких действий (статья или ряд статей Уголовного кодекса РСФСР) на бланке указаны не были. С такой мазнёй можно смело посылать приехавших чекистов на три весёлых буквы.
Мужчина дочитал бумажную профанацию и поднял потухшие глаза на жену. Та не говоря ни слова подходит к одиноко стоявшему шифоньеру жёлтого цвета и открывает створку. Заглядываю внутрь. На полках хоть шаром покати. Вообще ничего нет. Даже мышам хвост почесать нечем. Уровень жизни «врага народа».
В глубине средней полки лежит узелок. Это шерстяной платок жены. Что в нём, тогда знал каждый. Мыло, сухари, пара нательного белья, кружка и миска. Жильцы комфортной квартиры прекрасно знали, что может их ожидать в «светлом» будущем. Для узелка шифоньер и стоял.
Она подошла к мужу, не целуя, с нажимом, пристально глядя в глаза, положила узелок в руки. Прямо на эту бумажку. В её глазах застыл немой призыв: «Держись»! Так может смотреть на мужчину только настоящая жена. Руки женщины сказали остальное. Они как бы поставили точку в ночных перевоспитаниях недалёкого мужа:
— Давай отсюда уедем!
— Ну куда, куда? Скажи мне на милость? Сейчас везде забирают.
— Да хоть куда. У нас на работе Сергеевича забрали, Игоря со второго. Сегодня они, завтра мы. Надо скрыться. Паспорта у нас есть. Уедем куда-нибудь на стройку. Там ни о чём не спрашивают. Специалисты ведь везде нужны. Ты слышал про Потаповых? Они просто сели в товарный и уехали. Те пришли. Стучат. Никого нет. Начали ломиться к соседям и забрали их. Три часа ночи.
— Никуда я не поеду. Передовиков не забирают. У меня ни одного выговора. Мы на хорошем счету. Всё будет хорошо!
Как только узелок оказался в его руках, чекисты повели «хозяйственника» на выход. Его посадили на заднее сиденье между двумя серьёзными хлопцами. Машина просела под тяжестью четверых людей и, дымя выхлопной трубой, понеслась по тёмной улице.
Смотрю на внештатного сотрудника «королевских кровей», а сам вспоминаю глаза той несчастной женщины. Яна! Яна! Что ты будешь делать с такой информацией? Греметь ключами на пороге моей тюремной камеры? Тридцать седьмому передаю привет из две тысячи десятого. За это время в стране красных ничего не изменилось.
Вообще, говорю ей, Генералиссимус был совсем другой, чем пишут о нём разные пройдохи от истории СССР. Во сне я видел его несколько раз. Причём его, а не призрак сна № 678 правого полушария, воюющего с левым мозжечком. У меня создалось впечатление о нём, как о порядочном человеке.
Он не терзается муками совести, как терзается Николай II, бегая по Смольному: «О, бедная моя страна, о бедный мой народ»! Один спокоен, другой в панике. Один канонизирован, другой считается злодеем. В это трудно поверить, но это так. На том свете масок нет.
Тут Яна остановилась и говорит.
— Я подарю тебе книгу о Сталине.
— Какую?
— Она большая, автора не помню.
На другой день, провожая меня после утренней, протягивает мне небольшую бумажную сумку. Открываю. Книга Эдварда Радзинского «Сталин». Такой увесистый кирпич. Запросто можно убить.
— Ян! Здесь только одна грязь. Он правды не напишет. Он не знает его, не видел его, но пишет о нём. Марковский до сих пор помнит мои слова «Сталин покаялся перед смертью» и самозабвенно мстит. У него аллергия на грузина и меня он готов сожрать только за то, что я знаю настоящего Сталина. Впрочем, не его одного.
— Расскажи.
Яна делает глазки. Ей приказано доносить всё, «что он намелит тебе своим поганым языком». Машу ручкой, ещё минута — от боли просто рухну.
— В следующий раз.
Иду домой. Под домом стоит мать, встречая после допросов на свежем воздухе. За два месяца постарела на десять лет. Господи, помоги нам, чтобы эти допросы кончились.
В декабре провожания стали нестерпимыми. Я не знал, чем может ответить подследственный Марковских на её внезапное чувство. Блудить после огня, сжигавшего меня годами, не мог. Жениться — воли Божией не было. Оставалось молить Бога, чтобы он вновь послал мне одиночество.
2011
Помощь Николая II
Заканчивался рождественский пост. Мы всё ещё оставались в старом храме, который за пять лет до этого открыл отец Гавриил в больничной кухне. В рождественский сочельник из-за многолюдства Вика пришла проситься посидеть. Почему-то рука сама потянулась к книге А. Н. Боханова «Сердечные тайны». В ней много фотографий важных дядь и тёть.
— Смотри, Вика. Вот Ники и Вилли. Два братца. Одного убьют, другой сбежит. А вот княжна Мария Мещерская. Гляди, какой у неё длинный нос. А вот…
На этих словах Вика берёт «интересную книжку» и начинает сама трясти прах и кости последних монархов. Она нашла фотографию молодого царя Николая и ткнула, по моему примеру, в живот пальцем. Ох! Тот, того не ожидая, ожил и поглядел на плотно сбитую Вику пронизывающим взглядом. Картина была неповторима.
Испугавшись, Вика сама сползла с моих коленок и молча пересела на свободный стульчик. Ребёнок пяти лет неожиданно столкнулся с реальной силой и властью всё ещё императора России.
«Вот это огрел!» — развеселился я, глядя на притихшую Вику, совсем забыв, что дней десять подряд просил царя-мученика и его дочь Марию об избавлении от любви Яны. Для этого даже съездил к Марковскому и просил его исповедовать меня.
В тот день его нигде не было и я остался ждать приезда тёмно-синего «Ниссана» батюшки. Но приехав, священник долго не выходил из гаража. Время съедало последние мои силы и, потеряв терпение, вышел ему навстречу. В тот день я был весел и почти здоров после трёх маслособорований. Завидев меня, духовник присел от ужаса. Страх лился из его синих глаз, словно я приехал объявить ему арест за летние проделки.
— Батюшка Николай! Как бы мне у вас исповедоваться? — спрашиваю, дивясь такой реакции на моё появление.
— Какая исповедь? Что вы от меня хотите? — священник был почти невменяем.
— Да батюшка Николай, у меня нашлись грехи против вас. Мне их нужно исповедовать.
— А, — опомнился Марковский и внимательно прощупывая меня тёмным, недоверчивым взглядом, добавил уже почти весёлым тоном. — Что это вы днём приходите? Забыли, что исповедь утром? Приходите к половине восьмого, моя череда исповедовать.
— А если позже?
— А позже я на требах. С утра.
И благословив меня, уже совершенно спокойно пошёл на второй этаж служебного корпуса.
Исповедь была тяжёлой, словно вытаскивал из души килограммы свинца. Грехи, точнее, всевозможные подозрения в грехах отца Николая, накопленные за много лет. Но после той мучительной процедуры с меня словно гора свалилась. И отношение ко мне изменилось к лучшему.
На Рождество в храм набилось столько людей, что Яна и дети осталась без стульчиков. Совершенно правильно настоятель приказывал их убирать под замок. Острые края стульев в жуткой давке праздника становились травматическим оружием. Мой стул никогда не трогали. Калека.
Прошло с полчаса и дети Яны «отжали» стул. Опёрся на книжные полки. Так и стоял. Боль стремительно нарастала. Из кишечника нестерпимая боль, до белого света в глазах, потекла по всему телу. Понимая, что сейчас буду орать, пошёл искать себе хоть какой-нибудь стульчик. Но поезд ушёл.
— Чего ты мечешься? — остановил меня Олег Иванович.
Белыми губами шепчу.
— Стульчик.
— Поздно. Их заперли, — отвечает староста.
Иду в класс. Но, как только нажал ручку, пытаясь войти и посидеть хоть минут десять, Галина Ивановна, бабка иерея Иоанна, выперла меня оттуда. Мол, куда ты прёшь, не видишь, грудные дети, внучка почивает. Иду обратно. Боль отключает тело. Глаза заливает нестерпимый белый свет…
Очнулся на полу. Кто-то из женщин пытается меня поднять. Безуспешно. Молодой рабочий, оказавшийся сзади её, отодвигает хрупкую женщину и одним взмахом крепких рук ставит меня на ноги.
Теперь уже дети Яны сами сбегают с моего стула. А меня прорвало.
— Твои дети вырастут точными убийцами. Вам что сидеть, что людей на тот свет отправлять — всё по фигу.
Дальше пошла ругань. От боли я уже не мог сидеть. Хотелось только причаститься и умереть. И тут до меня дошло. Так ведь это Рождество! Иосифа с Марией гнали от дома к дому в Вифлееме, пока последняя запертая дверь не показала дорогу в поле. В антисанитарные условия заброшенной пещеры-хлева. Рождайте Вашего Бога! Нам, верующим, спокойно спать надо!
Сегодня всё, как тогда! Ненависть жителей Вифлеема пришла в гости на приход Гавриила. Значит, мы на истинном пути! Католикам и протестантам такое не снилось. Их Рождество мертво: улыбки, подарки, конфеты, забота, ласка, уют. А наше живое — травят, чернят, гонят и рвут на части!
После службы, одеваясь на ходу, за мной бежит Яна.
— Олег! Прости нас! Мне ведь причащаться!
— Причащайся. Бог простит и я прощаю, только ко мне больше не подходи.
Сзади неё, как бы ненароком, крадётся предприниматель и правая рука протоиерея Гавриила Сергей Степанович. Это удивило. Подельники перестали скрывать, на кого стучит и изображает «чувства» Яна Генриховна и её подружка Ирина.
В тот день Николай «кровавый» вырвал меня из рук полячки. Да ещё и опозорил настоятеля вместе с братией, спрятавшей все стулья в храме. Или стойте или падайте, как дурачок-Олег.
— Камера пыток это, а не храм, — сказала Лидия, прихожанка нашего храма, возвращаясь восвояси.
А я остался со своей ненаписанной книгой. Но это было не всё. Как только лукавый увидел, что святая мученица Мария помогла мне вырваться из цепких рук полячки, к фотографии Марии подходить стало опасно. Бес, играя глазами княжны, стал изрыгать «сердечные откровения царевны-мученицы».
— Помни, в чьих руках моё сердце. Не разбей его!
— Ты знаешь, что ты для меня значишь.
— Я люблю тебя!
— Бог даст мне тело. Мы будем вместе! Ты мне веришь?
— У нас будут дети!
Это было только начало. Я писал книгу и после «откровений лже-Марии» всё тут же выкладывал на исповеди священнику.
Следовала немедленная реакция фотографии.
— Ненавижу тебя!
— Не подходи ко мне!
— Меня для тебя больше не существует.
—Уйди! Не хочу тебя видеть!
— Ты негодяй!
К лету 2012 года стало ясно, что помощь небесной заступницы остались в прошлом, а в настоящем и будущем меня ждут только атаки беса в стиле «сердечной страсти Марии».
Не выдержав, собрал все календари с её фотографиями и отнёс в церковь.
Остались только две, которые я забрал, уходя из колонии. Они стояли за стеклом книжного шкафа. Теперь бес, лишившийся календарей, стал донимать «любовью» с фотографий царской семьи.
Был жаркий июльский день. Я собирался идти в библиотеку. Нужно было доделывать сноски к книге. Взглянул на пожелтевшие фотографии. Не знаю, откуда взялась решимость. Терпеть «говорящие» иконы больше не было сил. Вышел на лоджию и сжёг их. На линолеуме осталась чёрная дыра.
Прошло два часа. Я сидел на втором этаже холла городской библиотеки и листал «Знание — Сила». Напротив дежурного библиографа садится девушка. Открытые плечи, густые светло-каштановые волосы, длинное платье-колокол. Такие только вошли в моду (девушкам начала прошлого века трудно оголить свои ноги, а открытые плечи — пожалуйста). Она что-то спрашивает у неё. Та начинает искать результат запроса по всей библиотечной сети.
Лучше бы я не сжигал фотографии. Совсем рядом, спиной ко мне, сидит великая княгиня Мария. Ну да! Раз сжёг, то спиной, которую я видел всего раз. А если не сжёчь и оставить всё, как есть, то бес продолжит истязания её же глазами.
Не выдержав встречи с дважды сожжённой Марией, иду на первый этаж копировать статью. Минуту спустя она проходит мимо меня к выходу. Сижу, не поднимая глаз. Мне не по себе от увиденного. Но следом за ней вышел. Мария, не оборачиваясь, уходила в сторону Почтамта. Сердце ёкнуло. Какой я дурак!
Тогда, после Рождества Христова, недоверие ко Творцу вновь захлестнуло меня. Хорошо, отец и дочь взялись за полячку и помогли. Но как писать, когда под рукой нет ни одной монографии по первобытной истории?
На следующий день, проходя мимо барахолки, машинально наклонился над оранжевым пятном. Палеолит. Читаю. Джеймс Д. Кларк «Доисторическая Африка». Торгуюсь, ворчу. Книга моя.
Это прорыв. Несмотря на жуткие боли, читаю и перечитываю. Не будь её, не было бы и современного археологического глянца, который недалеко ушёл от этой библии древнейшего мира. Великие страницы забытых книг.
Спустя полвека сотни именитых авторов пережевывают те же проблемы падали, стоянок, датировок, техники обивания речной гальки, брекчии, стратиграфии, исходов из Африки и миграции человекообразных обезьян в свете уже не археологических находок, а палеогенетики, палеоботаники и новейших лабораторных экспертиз. Отрыжка археологии.
Яна тоже пыталась помочь. Ещё в октябре принесла две детские энциклопедии и провела допрос по тотемизму. Хорошо, хоть в нагрузку скачала несколько листов Оксфордского словаря по тотемической проблеме сороковых «Тотемизм изнутри» Леви-Стросса. По ним я без труда объяснил горе-следователю, кто такой Радклифф-Браун (англ. Alfred Reginald Radcliffe-Brown) и что он делал на Мальдивских островах и зачем вообще американские учёные изучали по названиям и эмблемам американских полков тотемическую составляющую психологии XX века. И как дискуссию закрыла американка в начале шестидесятых. Утёрла нос мужикам.
По её глазам было видно — она поверила в научность моих тотемических страстей. А меня понесло. Что значит одиночество.
— Яна! Это далеко не всё! Есть ещё русские «химики», воровавшие чужие идеи, начиная с тридцатых. Был такой демиург первобытных верований — Токарев Сергей Александрович. Тот, работая в институте Севера, построил свою карьеру на использовании чужих трудов. Учёные-зеки слали ему свои наблюдения и материалы этнографического характера, а он клепал научные статьи. Тогда это было совершенно безопасно. Они почти все остались там, за Магаданом. Многие даже не состоялись как учёные. Нет ни имён, ни фамилий. А он всё твердил и твердил: «Советские учёные вот-вот разгадают тайну происхождения тотемизма». Это находило отклик в партии и правительстве. Шло противостояние двух систем, капитализма и социализма. Очень хотелось и на этом, сверхсложном и узком пути научного поиска, утереть нос Западу. Но поток зеков оскудел. С конца сороковых он перешёл на другие темы. Врал, врал и получил квартиру в центре Москвы. Видный учёный.
Яна удивлённо посмотрела на меня.
— Откуда ты это знаешь?
— Дипломная. Это оттуда.
Весна принесла свои печали. На Пасху настоятель выпер из храма батюшку Николая (Троицкого). В роддоме открыли новый приход в честь иконы Пречистой «Млекопитательница». Ему отвели место в бывшем абортарии. Тринадцать тысяч шестьсот абортов было произведено в том неприметном двухэтажном здании. И вся эта чаша горя вылилась на одного, не очень здорового, человека. Прошло меньше года и Троицкий стал загибаться. Развалилась печень и всё закончилось инвалидностью.
Меньше чем за год до этого благочинный Левого берега протоиерей Леонтий открыл в роддоме молельную комнату. У нас дома вновь замироточила Иверская икона. Мы с мамой поначалу думали, что роддом прибрали филаретовцы, но это был отец Леонтий, тешившийся своими новыми владениями.
— Передайте Устименко, отец Гавриил, что если он не уйдёт оттуда, жить ему год. Куда он полез? Хочет открыть церковь в абортарии? Знаете, сколько там детей порезали на французскую косметику?
Те платили от девяти до десяти настоящих долларов за один трупик. О таком «лице социализма в СССР» в России молчат как рыбы. Эти контракты существуют в архивах Внешэкономторга, но права доступа в путинской России к ним нет. Счастливые семидесятые.
Смотрю, Гавриил окаменел. Потом я очень пожалел об этом. Азербайджанец воспользовался информацией — он отправил туда несчастного Троицкого. От радости помог ему столяркой (алтарь), утварью и иконами. Сгинь, но так, чтобы моих рук не было видно.
Вместо Троицкого на Троицу в храме появился Новиков. Увидев его, понял — вот те ручки, которыми меня додушат. Однажды на исповеди, догадываясь, кому, куда и почему отправляется моя исповедь, спрашиваю его ненароком.
— А как насчёт тайны исповеди?
— Ну, это смотря что, — ледяным тоном ответил мне протоиерей Александр.
Священники последних времён.
Как только на приходе появился второй священник, Гавриил успокоился — есть кому пахать. А мною плотно занялись.
Точнее, исповедью. Но я знал как «Отче наш» — говори только грехи. Всё! Ломайте голову, пытаясь привязать к конкретным фактам, датам и цифрам слова «солгал дважды», «осудил говорящих в храме», «раздражался во время приступов боли», «пожадничал», «принимал блудные помыслы» и так далее. Краткость собирателям информации не нравится. Увидев, что много епитрахилью не наловить, отец Александр перешёл ко второй части Мерлезонского балета — тарелки для сбора милостыни.
Подумав, к старой тактике единичных запросов актив добавил новое. На одной службе собираются пять-шесть человек с мечеными купюрами. Приближённые Гавриила, бывшие милиционеры, их друзья. Ждут, когда я буду идти с подносом. Кидают бумажку и тут же бегут на выход. Своих дел полно.
Самый грандиозный заброс с участием пэпээсников (сотрудники ППС), сотрудников Жовтневого РОВД, матушки Ольги, регента храма, прошёл в день её ангела, 24 июля 2013 года. В меня летела вся меченая наличность РОВД.
Так и мучился со мной протоиерей Новиков, пока мы с мамой не купили один на двоих мобильный телефон (23 августа 2011 года). С этого дня началась война за номер мобильного.
Библиотека
В конце августа на исповеди спросил батюшку Александра, как по нужде (не было денег) продать свою библиотеку. Нет даже мобильного, а без него как дать объявление в газете?
К этому времени я прочно окопался среди груд журналов в читальном зале городской библиотеки им. Короленко. Елена и Элла (за глаза «Эллочка»), помогали мне, как могли, то и дело спускаясь в подвал книгохранилища за кипами научно-популярных журналов. По ним за двадцать лет проверялось всё опубликованное по древнейшей истории, точнее, отголоски научных открытий.
В один из воскресных дней, одиннадцатого сентября 2011 года в дверь читального зала библиотеки вошли двое. Заказ делали шёпотом. Всё стало ясно, когда Эллочка вынесла им газеты объявлений. Одного из них я не видел одиннадцать лет. Постарел-возмужал. Зол как собака. Срочно в воскресенье подняли по тревоге — «тот тип хочет продать библиотеку!» — вот за что срок можно пришить. Волосатые руки быстро забирают всё новые и новые порции газет.
— Всё? — спрашивает один из них.
— Да. Это всё. Больше в библиотеке ничего нет, — отвечает Элла. — Мы не выписываем все газеты платных объявлений.
Через час они уйдут. «Быстро же отец Александр сдал мою исповедь ментам. Тогда он всё бросил и пошёл в алтарь звонить в милицию. Ну и подонок. Неужели человек в Мариуполе не имеет право продать свою, купленную на свои деньги, библиотеку»? — думал, краем глаза наблюдая за воскресной работой оперативников.
Но ещё раньше, третьего сентября, на мобильный кто-то позвонил. «Без номера». Страх плотной волной окатил с головой. Моё объявление попало в разработку. Но самое страшное началось позднее. То ли РОВД, то ли брат Новикова, Олег, включили круглосуточное прослушивание через динамик мобильного. Это даёт возможность слышать всё, о чём говорится в квартире. Однажды я услышал чей-то смех из неработающего, просто лежавшего на книжном шкафу, мобильного. От неожиданности мороз по коже пошёл. Мы с мамой, оказывается, «плывём в эфире».
С каждым месяцем, чем дальше мы осваивали мобильный, тем больше головной боли прибавлялось от простой попытки позвонить, к примеру, родне в Молдову. Как только был набран номер, начался непонятный визг. Через пятнадцать секунд преднамеренное разъединение. Итак пять раз подряд, пока все деньги на телефоне не кончились. Созвониться не удалось.
«Так не бывает, — скажете вы. — Бывает, если ваш телефон с IMEI и номером ввели в чей-то дорогущий, навороченный IF-фон с возможностью контроля за местоположением». А ещё включается услуга «рация» на пять-шесть номеров и тогда чей-то хохот над лохом в трубке неизбежен. Каждый готов принять участие в травле, тем более, что номер звонившего ты никогда не узнаешь. Услуга «Скрыть номер», «Хамелеон». Позвонив по такому номеру, получишь ответ сети «такого номера не существует». И так до бесконечности.
Правда, можно купить новый мобильник. В нём другой IMEI (выпускаются до трёх SIM-карт). Но, почувствовав снижение вашей активности, немедленно начнётся прочёсывание самых часто используемых вами номеров. Пройдёт от силы три недели и к старой прослушке добавится новая. По вновь найденному IMEI определят и два остальных в трубке — они высвечиваются. Купив две новые SIM-карты, лох попадёт под ещё более плотный контроль.
Но и это не всё. Номер точно определённого телефона священник немедленно передаст в милицию. Те составляют списки на прослушивание номеров и подают их в суд раз в месяц. Дальше нужный им номер просто вписывают в судебный список. И к кошмару церковных хакеров добавится официальное ментовское «поставить на номер».
Прошёл год с небольшим и мне стало ясно: Александр Николаевич, пономарь и ведущий приходского сайта www.lampada.in.ua, братья Новиковы (Олег и Александр) занимаются в империи Марковского-Агабекова компьютерным и электронным шпионажем. Олег Новиков в то время работал в компьютерном отделе, обслуживающим магазин «METRO» Мариуполя. Три опытных хакера, не считая студентов! Многовато для одного православного прихода.
Очень скоро даже бабушки-просвирни знали — их прослушивают. Агабеков хотел знать о всех всё. До последней мысли в мозгу. Кто бы мог подумать, что
Персидская сказка красива,
Но жестокостью неотвратима.
Подходил к концу 2011 год. Весной приход переехал в новое здание. Его освятил на Троицу митрополит Иларион. Протоиерею Гавриилу был вручён орден преподобного Лаврентия Черниговского.
2012
Но всё осталось по-прежнему. Службы сокращались. Кафизмы на всенощной или сокращались или не читались вовсе. Часы не вычитывались. Третьего и шестого часа на приходе никто не слыхал. Девятый читался перед литургией и иногда первый (утреня). Службы в будние дни велись только общие (если был праздник). Кому-либо из святых — ух, это не для нас — долго. Рыться надо, готовиться. Или читалась часть службы святому.
Агабеков умудрялся в 2009 году служить полиелейную службу утром с семи часов утра и сразу литургию — без ветхозаветных паремий и часов. Получалась трёхчасовая каша. Зато вечером можно было отдохнуть от приходской рутины. «Я жаворонок, а вы»? Приходите утром.
Не читалась и короткая молитва перед исповедью. «Зачем её читать, когда вы одни и те же грехи называете» — раздражался настоятель. Не интересно мне, где информация? Побольше грязи приносите, кайтесь, чёрт вас всех дери!
Больше всего досталось литургии оглашенных. Её объявили пережитком первых веков христианства и историческим анахронизмом.
— Покажите мне хотя бы одного оглашенного (то есть готовящегося к принятию таинства крещения) в нашем храме? — вопрошал прихожан Агабеков.
— Вы? Нет? Может, вы? А, так значит, вы оглашенный? — поигрывал ситуацией настоятель.
— Отец Гавриил, — обращаюсь к нему. — Это ведь ещё и молитва за весь некрещёный мир.
— Это ошибочное мнение, — ледяным тоном отвечает настоятель.
На Воздвиженье для Агабекова «воздвигали» ящик из под продуктов, покрывали ковриком и вперёд. С него, как с кафедры в кафедральном соборе, на все четыре стороны благословлял крестом. С этого действа убегал, схватившись за голову, строгий Новиков (он и литургию оглашенных служил неукоснительно). В обычных церквях крест просто выносится и кладётся на аналое храма.
В 2012 году очередь дошла до панихиды. Она и так на большинстве приходов коверкается и сокращается до невозможности, но Агабеков пошёл дальше. Зачем напрягать драгоценные голосовые связки? Для этого существует диктофон. Диктофон проигрывает панихиду, настоятель невозмутимо стоит, не открывая рта. Понятно, деньги за записки брались, но не читались. Моя череда, что хочу, то и ворочу. Бабки боялись жаловаться на упитанного и наглого азера.
Об этой проделке рассказала мне соседка, рано похоронившая своего единственного сына. Сын имел золотые руки по части радиоэлектроники. Поэтому она и задала мне этот вопрос, от которого я похолодел.
— Олег! Может, мне показалось, но панихида крутится на диктофоне, имена не читаются. Священник только даёт крест.
— А другой батюшка, такой рыжий?
— Тот читает всё подробно и по нескольку раз имена.
— В семье не без урода.
Пришлось объяснять всю тонкость поповского беспредела. Два дома-особняка, полная чаша, дареные машины, подарки и угождения. Изъезжен весь мир вдоль и поперёк. Умер в Париже Савчук, владелец Тяжмаша. Отпевать вылетает протоиерей Агабеков. Что, где произошло интересное, хоть на краю света, бросается всё (в храме есть второй священник-раб), туда летит или едет важный протоиерей Гавриил. Главное — посмотреть своими глазами. Живу сейчас и без кавычек. А вы?
В начале 2014 Агабеков в очередной раз исчез. А приехав, на исповеди говорит, желая насладится моей немощью, уничижением и болью от услышанного. Мол, ты пишешь книги, а я читаю краденое и езжу на это смотреть.
— Был в лавре преподобного Герасима, что имел льва Иордана. В Иордании.
— Там, наверно, страшно? Вокруг пустыня, — спросил его.
— Нет. Совсем не страшно. Хорошо, — умиротворённо мотает головой Агабеков.
Его бы никогда не понесло туда, на край аравийской пустыни, но проворная мать и сын украли для дотошного азербайджанца первый вариант рукописи «Тотема». В книге как раз и описывается смысл появления бессмертной души, данной первому человеку и судьба смертного животного, льва, оболганного вчерашними обезьянами.
Сапиенсы уходят в ад. Животное, не имеющее бессмертной души, промыслом Всевышнего уходит в рай. Это произвело такое впечатление на священника, что он, бросив приход, помчался «львиными тропами» осматривать описанное мной обыкновенное чудо милосердия свыше. А вдруг царь зверей спустится поглядеть на нас, паломников Мариуполя? Так нафоткаемся от души.
— Батюшка, это ваш туристический проспект? — вытаскиваю его из груды хлама, собранного для заключённых Мариупольского СИЗО.
Гавриил едва кивает, а что?
— Разве можно такое класть в тюремную посылку? Люди белого света не видят, а вы им в издёвку суёте туристический проспект «Весь мир под ключ». Да они проклянут такого. Зачем людей злить.
Тот хмыкает и нехотя (подлянка сорвалась), вытягивает туристический каталог отелей из кучи книг. Спустя неделю я нахожу её на рынке семнадцатого у знакомого книжника Бориса (послали прислугу и кинули ему).
— Пять гривен. Бери! — оживает при моём интересе старьёвщик.
Когда Гавриила рукополагали в иереи, меня стошнило. Лет десять тот тряс душу донецкого владыки и вытряс себе крест. Шестнадцатого февраля 2006 года был рукоположен в иереи. Лет за шесть до этого вижу паперть никольского собора.
Поднимаюсь по лестнице. Двери закрыты наглухо. Вдруг одна из створок приоткрывается и на паперть ставят некий монумент из красной меди. Метровой высоты декоративная толстенькая колонна, вся в вычурных завитушках. Эллинистический стиль, Коринфа образец. На ровной поверхности колонны укреплён малюсенький крест. Тоже из красной меди. По форме мальтийский (иоаннитов). Оборачиваюсь, словно знаю, что сзади кто-то есть.
— Чей это крест?
— Гавриила диакона, — отвечает мне невидимый.
В эту секунду двери широко открываются, вхожу внутрь. Крест на колонне в завитушках остаётся на паперти. Меня смех разбирает. Такой крошечный крест на постаменте для римских императоров, не меньше. И только попав в больничный храм азербайджанца, понял, что означали эти завитушки.
Послали меня однажды на кухню кого-то срочно позвать. Дело было перед причастием. Захожу и взглядом упираюсь в обеденный стол. Вроде бы обычные всё блюда. Но как всё это сногсшибательно сервировано, нарезано, уложено, с продуманным изыском — сразу вспомнил ту колонну в вычурном стиле. Стол и колонна выдавали вкусы одного человека — протоиерея Гавриила. Только одного не мог понять. Почему такая редкая медь? Ярко-красная. Где-то я уже её видел, но где?
Спустя лет восемь, роясь у Бориса-книжника в монетах, увидел идеальной сохранности полушку царской чеканки. Точно такая же красная медь. И тут до меня дошло. Видение было истинное. Диакон имеет половину благодати от благодати священника (Закон Божий). И тот крест, который бросил демонстративно на паперти собора отец Гавриил, был отлит из меди, которая при последнем царе шла только на полкопейки или полушки.
Ислам не знает креста. Апостол прямо запрещает рукополагать в священники прозелитов. Практика русского православия. Гнаться за отчётностью — сколько перешло из ислама? Двое? Надо больше! Больше! Больше!
Открывать ему видение не стал. Просто трижды просил ещё протодиакона не добиваться у владыки рукоположения, понимая, что дальше той паперти ему всё равно не уйти. Тот делал непередаваемо скромные глаза, мотал головой, мол, куда там мне, но ел поедом владыку и доел.
Как только рукоположение произошло, с нашим мариупольским, очень почтенным муллой, что-то случилось. На центральный рынок были посланы славянки, принявшие ислам. Они ходили по рядам и буквально требовали.
— Принимайте ислам! В исламе люди дружные, в беде не оставят, помогут. Мужчины не пьют, не курят, не сквернословят. Жён берут девственницами, не как сейчас. Семьи дружные, крепкие. Это ислам!
Своими глазами видел, своими ушами слышал — декабрь 2006 года. Как только Гавриил бросил крест диакона на паперти Никольского собора, очень много торговцев с центрального рынка перешло в ислам.
Священник Гавриил. Стал строить храм. Благочинный округа не благословил. Тогда Гавриил поехал к владыке и добился своего. Своего, но не Божьего. Собрал людей, разделив на своих и чужих. Создал лучший в епархии церковный хор. Дух захватывало, когда слушал его распевы при идеальной акустике. Но, чтобы не происходило хорошего и доброго в том храме, я помнил, где теперь отец настоятель — митрофорный и орденоносный протоиерей — на паперти с выброшенным мальтийским крестом.
Спустя два года в новом храме начались искушения — почернели и закоптились когда-то совершенно белые стены. Дешёвые свечи из стеарина бедствие для монохромного покрытия храмов. Временный выход есть — продавать только восковые свечи, но это очень дорого и невыгодно. В итоге однажды в храме установили двухъярусную железную печь-сундук. Ярусы засыпали мокрым песком и в него стали тыкать свечи. Верх «за здравие», низ «за упокой». Соответственно, все подсвечники убрали в подвал.
Православный храм без подсвечников это дико. Зато вся копоть собиралась на потолке железного прямоугольника. Выгодно — после ремонта чисто. Свечи не столько горели, сколько плавились. Идея чудища на входе мне была понятна. Это было сугубо вынужденное решение. Но душа бежала от «крематория», первого среди православных храмов Мариуполя. И только три года спустя, в начале 2016, я увидел изнанку этой затеи.
В Мариуполе двадцать лет мы не смотрели фильмы. Нас убивали за мои поиски ключа к разгадке «Тотема» и происхождения Марковского, забрав все права на обычную жизнь. А в Колобово, куда нас загнали благодетели, фильмы стали спутниками нашего одиночества в России. После нового года нашёл «Гладиатор» (2000) и скачал. Очень тяжелый фильм-агония.
Один из атрибутов этого фильма прямоугольная печь-сундук с песочными полками. Главный герой, полководец-язычник Максимус, тоскуя в походе по семье, ставит в нём свечки за близких, живых и мёртвых. Не долго думая Гавриил перенёс шкаф из понравившегося боевика на православный приход, одним махом решив все проблемы с копотью.
Двадцать восьмого декабря 2011 года в городе Ростове-на-Дону задержали одного из двух, участвовавших в избиении и глумлении над девочкой 27 июля 2010 года. Поразило, что в храме никто об этом не говорил. Мучайся, тварь, раз сидишь на нашем приходе.
Спецоперация-реабилитация «Дети-2»
Летом двенадцатого года на приходе было малолюдно. Все, кто помогал Валентине паковать просфору в пакетики, разъехались на лето, да и она сама. На послушании остался один «педофил». Этим тут же воспользовался приходской актив для реабилитации подмоченной репутации после задержания подельника главного фигуранта дела об избиении девочки.
Совершенно неожиданно для меня к корзине с просфорой стали подходить дети с предложением помочь.
— Помочь? Становитесь.
И вот уже трое, а то и четверо из приходской ребятни крошечными ручонками вяжут, вначале медленно, затем освоившись, проворнее, узелки на кулёчках с просфорой.
К этому времени мне этого хотелось меньше всего. Оценив ситуацию, понял, откуда ветер дует. «Заводилой» процесса стала восьмилетняя Аня. Отец сотрудник МВД. Девочке объяснили — надо помочь папе в поимке опасного преступника. Поэтому всё, что говорит и делает дядя, надо запомнить и рассказать маме и папе после службы.
Так начиналась очередная спецоперация «педофил соблазняет деток в церкви». На чём всё строилось? На надежде того, что я буду идти на контакт с детьми. Общение, объяснения, как и что делать, поощрения, привлечение внимания с целью реализации преступных намерений в ходе «производственного» процесса.
Но после ада 2010 года молчал как дохлая рыба. Единственно, на чём «прокололся педофил» — «эксплуатируемым» выдавал с корзины по просфоре. Деньги обязательно за них отдавал в кассу. Так прошло семь или восемь служб. Наконец, до «шерлокохомсов» дошло — никакого «контакта педофила» с детьми нет.
Вдруг, откуда не возьмись, появляется никуда не уезжавшая Валентина и куча баб, готовых крутить тонны просфоры. А деток как ветром сдуло.
Хэллоуин-1 (Большая Вода)
Не везёт мне с Хэллоуином, начиная с 1991 года. Мало кто знает, но кельты не прогадали, учредив свой праздник в день начала Всемирного потопа (Быт. 7: 11).  Первого ноября, возвратившись из Германии, я засел в научной библиотеке с дипломной по теме «Происхождение тотемизма». На год. Как мне потом сказали, в Советском Союзе за последнюю четверть века никто из студентов не брался за такую головоломку. И откуда мне было знать, что начало всех начал моей темы ведёт в книгу Бытие, и что мой «дипломный тотемизм» на самом деле не что иное, как загаженные палубы ковчега со зверьём патриарха Ноя.
А между тем вода смывала годы моей жизни. Шёл Великий пост 2012 года, а я так и пребывал в полном неведении об истинной причине этого явления. Проблема не была решена, отец Зосима Никольский благословил меня «копать» тему ещё в 1996 году и подал на помощь «озарения», но толку не было никакого и тогда Сам Бог пришёл к нам в квартиру.
Ссорой. В доме начинался скандал. Я не пускал простывшую и раздетую родительницу на ледяной балкон за укрытой старыми пальто картошкой. Побежал за своим пуховиком и уже у порога балкона накинул на неё, но неудачно, задев на молитвенном столике лампадку, та упала на ковер, залив его маслом.
Его-то как раз и не хватало для начала военных действий. В какое-то из мгновений я не выдержал и вступил в перепалку. Обида моей мамы за искалеченную жизнь обрела словесную форму. Ещё секунда и дело дошло бы до рук. Вдруг она стала кричать ещё громче, возмущаться и побежала за тряпками. Непонятно откуда на кухонном полу появилась вода, и она всё время прибывала.
Вода лилась изо всех щелей и в считанные секунды полки, кастрюли, тёрки, формочки, стоявшие на полках внутри мойки, стали мокрыми. «Источником великой бездны» стал непонятно как раскрутившийся сифон, да еще так, что муфта чьей-то невидимой рукой была поднята вверх на 4 сантиметра. «Потоп»! — изумленно подумал и стал выносить всю утварь на балкон, а обмякшая и заплакавшая мама побежала к другу, потому как закрутить его сам не смог.
Дальнейшее было просто невероятным — чудом Божьим мы разошлись. Я на диван — писать лёжа книгу, мама на кухню мыть картошку, но и там она продолжала кричать, что я сволочь и ещё раз сволочь. Ещё долго, убирая воду по всей квартире, она то ворчала, то плакала, то снова в ожесточении твердила, что я настоящая сволочь, а я понял: Бог спас меня от жуткого искушения Великого поста. Нам обоим причащаться, а тут дело до побоища чуть не дошло.
Описать словами внезапное вмешательство воды в жуткую ссору, которая возникла из ничего и сотворила Потоп прямо в квартире, было невозможно. В этом не было никакой логики. Как нет никакой логики в тотемизме. Бог избавил меня от гнева матери тем же, чем и Ноя от ненависти соплеменников — водой.
Все полки внутри мойки вздулись и пришли в негодность. Осталось найти подходящую доску, ДСП или пластик, чтобы заменить их. А она, как назло, не находилась. И где я её только не искал. Подходящей по размеру не было. Пришлось идти в немецкий гипермаркет OBI, но и там я ничего не нашёл.
Умучившись столярными мытарствами, взмолился святому Иоанну Воину — помоги! И отправился на поиски заново. Доска отыскалась. Каково же было моё удивление, когда широкая цельная сосновая доска оказалась склеенной из пяти тоненьких досок. Укоротил её, проолифил, дважды покрыл лаком — получилась полка лучше прежней.
И вот что сказал Господь Бог Ною; «Сделай себе ковчег из дерева гофер; отделения сделай в ковчеге и осмоли его смолою внутри и снаружи» (Быт. 6: 14). Так он и смолил, внутри и снаружи, бруски или доски, сшивая их намертво, прочной как клей, смолой. А доска та в немецком гипермаркете OBI обошлась мне в 33,50 гривен. Мистика. Число лет Христа на Земле.
Иисус был плотником и сыном плотника. Трудовой стаж восемнадцать лет. Нет дерева под рукой у купца и царя, воина и дипломата. Только плотник имеет дело с кедром и сосной, ставит косяки дверей, забивает шпоны, осязая рукой плоть дерева. И только один Плотник на Земле знал, для чего всё это.
Он привыкал к своей смерти на кресте до тех пор, пока не стал с ней одно целое. И только после этого следует крещение, сорокадневный пост, трёхлетняя проповедь, предательство Иуды, распятие, смерть, воскресение. В православии это умение превозносится до невозможности. Называется оно памятование о смерти или возогревание в себе памяти смертной. Ему с первых шагов учат послушников в монастырях.
Ной, став плотником, спасается в чреве ковчега, Господь-плотник Сам восходит на крест, чтобы спасти многих. Ной и семья его не лишены греховности (одна семья Хама-Ханаана чего стоит), Господь безгрешен. Ковчег Ноя спасает от потопа вод, крест Господень спасает от бездны греховной.
Я ещё с месяц помнил об этом странном случае, а потом забыл. Долговременная память отправила его в подсознание. Но ещё раньше старый раздатчик журналов Свидетелей Иеговы в ответ на мою просьбу принёс три журнала о Всемирном потопе. Так я узнал, что день первое ноября, с которого начались мои поиски истоков тотема, был отмечен началом библейского потопа. Он же День всех святых у католиков.
А тридцатого апреля до меня дошло — палубы ковчега Ноя, где происходил тесный контакт человека и животного, это и есть момент рождения тотемизма. И вновь мистика. Это день ангела монаха Зосимы (Сокура), умершего почти десять лет назад. Но благословения не умирают! Они и нас переживут — Бог вечен.
Прошло полтора года после разгадки тайны «Тотема». Судьба книги оказалась настолько несчастной, что я горько сожалел о её написании. Она никому не была нужна. И тогда Бог вновь привёл меня в тот немецкий гипермаркет.
В декабре 2013 года Киев начало майданить. Многие торговцы в Мариуполе стали закрывать свой бизнес. Среди гипермаркетов только OBI объявило о полной распродаже и закрытии магазина. В январе, зайдя в OBI, увидел всё своими глазами. Полупустой магазин, бесцельно бродящие мужички.
По дешёвке купил несколько тюбиков сверхпрочного клея. Это всё, что там оставалось. Через месяц наступила полная смерть оранжевого красавца. За два года две покупки — доска и клей патриарха Ноя.
Рукопись
На Петра Московского, чудотворца (память 6 сентября), рукопись книги была закончена. Нужно было искать кого-нибудь для набора текста. Ноутбука у меня не было. Поглядел на Господа: «Пошли человека, который не украдёт книгу и не сдаст меня священникам». Послал.
В храме ко мне неплохо относилась луганчанка Наталия. Подошёл к ней, та согласилась. Договорились встретится в воскресенье. Дня за три до этого сестра, живущая во Владимировской области, неожиданно прислала нам с мамой сушёных грибов.
За цену и требования к тексту договорились быстро. Подарил ей грибы и довольный пошёл домой. Через три дня, в среду, дома должны были делать откосы. Утром одноклассница просила меня поднять железный щит на будке сапожника. Как я не отнекивался, позвоночник больной, пришлось поднимать. Спустя полчаса стало сводить ноги. Адская боль от поясницы до макушки. Пришлось ползти в храм ставить свечи и поклоны бить, только ради того, чтобы уколы подействовали. «Как некстати», — думал, заходя в церковь.
Но внезапно из алтаря вылетает отец Александр.
— Что ты тут делаешь? А? В храме нет службы.
— Батюшка, свечи поставить, — от неожиданности растерялся. — Едва живой.
— Я тебя спрашиваю, зачем ты сюда пришёл?
Того всего перекосило.
— В храме не служат. Если ещё раз придёшь в неслужебное время, вызовём милицию.
Выглядело это очень странно. Такое чувство, что в служебном корпусе кипит какая-то подозрительная работа и малейшее подозрение на неё может привести священников на скамью подсудимых. Всё стало проясняться в четверг после звонка Наталии.
— Олег! Эдик (сын) начал набирать первую главу, а там написано, что это ересь. Ой! Нам так страшно, мы такое набирать не будем. Когда я тебе смогу всё вернуть?
И как только я не объяснял ей, что это в переносном смысле, повод отказаться был найден. Окончательно всё стало на свои обычные места, когда увидел Сашика в субботу после службы с подносом на входе в храм.
— Куда? — по привычке спросил прихожанина.
— На ксерокс. Сгорел, а денег на новый нет, — как бы извиняясь, пояснил тот.
Теперь всё ясно. В среду Эдик (в крещении Андрей) принёс информацию. Бесценную, драгоценную, долгожданную. Набираем его книгу! И что эта тварь про нас написала? Стали копировать, ксерокс едва живой. Четыреста страниц. И новьё встанет под таким объёмом, а старенький сдох.
Именно в это время меня и принесло. «Уж не пронюхал ли он что про наши подвиги? Запахло жареным. Отсюда такой невротический, жестоко устрашающий приём», — кумекал, поджидая Наталью с рукописью. Наталья не только вернула рукопись (издеваясь, предлагала отдать её мне ночью), но и несчастные грибы, от которых я всё равно отказался, кинув их на помин. Пришла пора расплатиться за тарелку грибного супа, которым годом раньше накормил меня отец настоятель.
Стал искать наборщика текста заново. Нашёл в «КомБате». Без всяких проблем распечатана расписка. Администратор Володя Чепыжко, иронично поглядев на меня, говорит:
— Если я захочу продать рукопись, я всё равно её продам, даже при наличии моей подписи.
Кивнул ему, плагиат родился раньше нас, ещё до Большого взрыва.
Потом будет неожиданное столкновение с Денисом-богословом на лестнице городской библиотеки и на его вопрос, что я делаю здесь, ответил:
— Изучаю историю своей болезни, инфекция альфа, вот и журналы.
После такой неискренности колесо поливания грязью закрутилось немедленно. На следующий день в Короленко пришла милиция господина Марковского. С приветом.
— Этот (называют мою фамилию, кладут фото) чем здесь занимается? Проходит по делу об изнасиловании пятилетней девочки, может изучать ваши книжные фонды с целью кражи в особо крупных размерах. Прикрывается инвалидностью. Зверь ещё тот. Нам, пожалуйста, все его действия в конце каждой рабочей недели. Что читает, заказывает, интересуется, говорит, с кем идёт на контакты, все заказанные книги и периодику в письменном виде. Нельзя позволить ему совершить новое преступление. И почему в анкетных данных нет его телефона? Плохо работаете.
Светопреставление началось. На следующий день у Елены из отдела периодики глаза увеличены в четыре раза. Она пробегает мимо меня, как-то неопределённо, со всхлипом, смеётся, ошарашено мотает головой и молнией летит дальше. Вот это да! Пе-до-фи-л-л-л!
У остальных каменные лица: «Преступник в библиотеке! Тревога!» Подходят, рассматривают меня подслеповатыми глазами, словно никогда до этого не видели, молча идут дальше. Для меня в этом нет ничего нового. Педофилом был, вором тоже. Готов работать в библиотеке под любым клеймом. Книга не проверена до конца.
«Информацию» вскоре забыли, к моему новому образу злодея привыкли, а я всё чаще стал наведываться в отдел информатики (компьютерный отдел). Там всем заправляет независимая и гордая Яна. А меня волнуют картинки к книге. Показывают, как скачивать. Всё компьютеры в отделе переведены на фискальный режим (копии на все шаги).
Пройдёт ещё с полгода и я переселюсь в этот отдел, забыв абонемент, где с меня вытрясли номер мобильного для милиции, отдел периодических изданий с добрыми Эллой и Еленой (вскоре после «разоблачения» Елена рассчиталась) и читальный зал.
Весной мне потребовалось править грамматику в книге. На компьютерах стоит WORD. То, что надо. Но Яна и её подруга вовремя пресекают «преступные намерения педофила». Как только я появляюсь в отделе, работа заканчивается, начинается слежка. Женщины не сводят глаз с моей спины. Иногда буравят так, что сидеть невозможно. Очень недовольны — припёрся, теперь работай только на ментов.
После пяти упражнений в WORD мне объявляют — программа лицензионная (так называют пиратский Microsoft Office в Украине), платить за неё нечем, поэтому WORD приказал долго жить. Поди к ментам, поплачься, милый!
Но деваться некуда, Интернет в библиотеке очень дешёвый, дважды в неделю приходится искать материалы к книге. Краем глаза отмечаю, их очень интересует флешка. Что там? Время идёт. Флешка недоступна. Если выхожу, забираю её с собой.
На Успенье 2013 мама и я едем к Троицкому на маслособорование. На священнике лица нет. Спрашиваю, чего опять?
— Они (Марковский-Агабеков) снова хотят вернуть меня на Сартану (первый его приход святого Георгия). Что я там забыл? Еле оттуда вышел. Повтор ужаса.
Смотрю, батюшка чуть не плачет. Мне ясно. Мстят за срыв летней спецоперации «уролог+педофил=коммерческое лечение пациентов с улицы».
Летом 2013 неугомонное священство заставило Троицкого привести через меня в урологию «своего» мента под видом пациента. Смысл простой и ясный. Троицкий вручает мне чей-то телефон (прихожанин Павел разболелся, помоги). Я должен был позвонить своему доктору, договориться и привести этого стража правопорядка прямо в отделение. А дальше мент начинает совать меченые деньги ничего не подозревающему врачу или украдкой оставит конверт после осмотра. Следом милиция. Преступная организация, эксплуатирующая дорогостоящее импортное оборудование, налицо. Сговор группы лиц это уже что-то.
Но ничего не вышло. Мама проплакала всю ночь и поехала к безотказному и безвозмездному врачу с предупреждением, а Троицкому сказала: вот адрес, надо, пусть чешет сам.
После этого священника за срыв спецоперации начали третировать и угрожать переводом на Сартану. Вижу, дело дрянь. Они из него всю душу вытрясут. Утешая, говорю.
— Батюшка, они от вас отвяжутся и больше не тронут. Обещаю.
Но Троицкий ничему не верит. Девятого октября 2013 года, на Иоанна Богослова, за двадцать минут до закрытия библиотеки делаю вид, что нужно срочно выйти в туалет. Смотрю на флешку. Яна с напарницей не спускает с неё глаз. Выхожу, оставив флешку в компьютере. Действуйте. Копируйте, только Троицкого не трогайте!
Через минуту после моего ухода напарница становиться на шухер, вахтёр библиотеки на входе вторым шухером. Не тороплюсь. Сливаю триста литров мочи. Копируйте. Возвращаюсь, всё скучно, флешка на месте. Честно-честно, мы не пристраивались к твоим файлам-майлам. Глаза довольные. Прошло три дня.
На Покров в храме батюшка Александр неожиданно обнимается и лобзается со мной. Значит, украли всё-таки. А я-то понадеялся на некую, пусть условную, порядочность. Ладно, им не впервой. Но с чего этакое проявление «братских чувств»?
И тут до меня дошло. Материалы флешки один к одному совпали с материалами им же раз пять взломанной почты. Это началось в июне, когда посоветовал одному мужику в библиотеке обратится в «Комбат». Яна с напарницей тут же навострили уши. На другой день милиция пришла в компьютерный клуб. И бедный Володя со товарищами стали стучать на ментов. Вся моя почта на Mail.Ru полетела к чертям Марковским.
В июле до них дошло, что я могу открыть Бог весть сколько почтовых ящиков. И меня стали искать по личным данным.
О`КЕЙ, ЗОРРО! Сменим, точнее, отредактируем «фамилию» и зайдём на другую бесплатную почту, отправляя письма в другом интернет-клубе. Это сработало.
Но старые ящики с изменёнными паролями ломали на моих глазах. Достаточно зайти в отдел «Безопасность» и наставить флажки в каждом секторе защиты. Захожу. Ставлю. А флажки вышибает. Не ставятся! Такое чувство, что в квартире летят электрические пробки. Вновь и вновь. Меня пробирает холодным потом среди июльской жары. Меняю пароль. Больше знаков! Дольше будешь сидеть.
И точно. Новикова нет неделями. Коды ломает. А появляется в храме, глаза злые, лицо каменное после хронического недосыпа.
Через два месяца спрашиваю у Троицкого на маслособоровании: как дела, травят?
— Нет, — говорит. — Тихо. За Сартану ни слова. Никому не нужен.
— Батюшка, им всё отдано. Всё, что они искали и хотели найти. Теперь пусть читают.
Троицкий вопросительно смотрит на меня.
— Они вразумились? Хоть какую-то пользу это им принесло?
Отвечаю.
— Они на это не способны.
Третья кража за год моей книги священниками. Но проблемы были не только в этом. Я забыл, когда нормально причащался в последний раз. После каждого срыва спецопераций причастие в ложечке уменьшалось до такого размера, что глотать было нечего. Своим Гавриил демонстративно впихивал полные ложки с верхом Тела и Крови Христовой. Аксиос! Достойны! Особенно, если это были дети своих и наших.
— Крохе сколько? Два?
Как взрослому. Родители таяли от такого «внимания». В других церквях только Кровь Христову дают малышне, а батюшка Гавриил такой славный, как он любит деток! В следующее воскресенье идём только к Гавриилу. Настоящий батюшка.
Третье чудо святителя Николая
Несмотря на искушения, на приходе Святой Троицы было легче. Сюда почти не захаживали колдуны. Первый ведьмак появился в самом конце октября. Прихожане шарахались от него, так демонически он выглядел. Высокого роста, смуглый, длинноволосый, очень здоровый и крепкий (инвалидность на бумаге ему сделала мать), стоял на лестнице и просил милостыню.
— Подайте инвалиду!
И ему подавалось. Всё немедленно пропивалось. Звали его Максим. Был он ровно на десять лет меня младше. Когда первый раз его увидел, то и подумать не мог, сколько крови может выпить настоящий мастер, если тому будет позволено.
Постепенно он освоился и стал заниматься привычным. Тырил огарки (заготовки для колдовства), мотал головой, как лошадь, выклянчивая у Бога души, ставил метки на ворота, как бы нечаянно прислонялся к кому-либо. Любил садиться после старушки на стульчик. Прихожанка исчезала на следующий день. Спустя пару месяцев она появлялась на костылях. Домой шла, поскользнулась, сломала ногу. Теперь с палочкой. Меня он невзлюбил. Молчит. Не подаёт. Какой с него прок? Подойдя ближе, шипел: «Молишься. Не молись».
Шло время. Год. Другой. В квартире стало пахнуть чем-то кислым. Долго не могли понять, в чём дело. А когда выяснили, то ужаснулись. Газ, с как бы нечищеных конфорок, шёл больше полутора лет. И в голову такое не могло прийти, плита-то новая, сделанная 19 декабря, на Николу зимнего. Дружковка.
Вызвали мастеров, те выезжали чистить два раза, пока газ не остановился. В квартире перестало пахнуть кислым. Но было поздно. Первую, мучащую до сих пор гадость, Максим сделал через газ и, в это трудно поверить, очень вкусные просфоры, которые пекли у Гавриила на Троице. Просфора как просфора, но технология с «сюрпризом».
В итальянскую печь ставят на несколько минут противень, обильно смазанный натуральным воском. Мука у Гавриила была в запрете. Воск при огромной температуре красил просфору в нежно-золотистый, аппетитный цвет. Когда узнал, что настоятель печёт просфору почаевским способом на воске, похолодел. Из больных почек воск не выводится. Он до смерти останется там. Это давным-давно установили американцы. У здоровых и детей по предрасположенности.
Магия соединила несоединимое — воск и природный газ. Последний, проникая в помещение, нарушает обмен веществ, приводит к росту раковых клеток, а там и до опухоли рукой подать. Соседи-моряки который год воевали с нами. Каждую ночь ими проверялось моё местонахождение в квартире. Если находили меня в спальне или зале, начинался «массированный обстрел». Из-за этого был вынужден спать только на кухонном полу, вдыхая ночью газ.
Кушаем с воском, дышим природным газом, мало двигаемся, много лежим при больном позвоночнике. Этот режим стал неизбежностью после провала операции «педофил». Нет пожизненного, будет рак. Агабеков нашёл общий язык с колдуном, заплатив тому из денег спонсоров.
Уролог нашел много песка в почках. До Максима его не было. Осенью 2011 тело стало высыхать, вес падать, а я стал чувствовать, как внутри меня завелась сила, вытягивающая из меня последние капли здоровья. Эта сила называется рак. Привет, мальчик! Пора и тебе на тот свет. Допрыгался, милый.
В ноябре перестала литься моча, затем с меня вылилось за три дня литров десять жидкости. Кожа на лице натянулась и я понял, что попал. Стал молиться, просил у Бога милости. Поехал в Никольское на маслособорование. Привёз милостыню. Священники от меня шарахались. Чувствовали, что мне конец. После таинства вдруг стало болеть внизу шеи и до меня дошло — приделали рак горла.
На приходе Святой Троицы была похожая история. Умерла прихожанка, одна из первых пришедшая помогать отцу Гавриилу. Ей сделали так, что рентген показал — все кости в дырочках. Мельчайшие, сквозные дырочки. Опух рот, язык от язв. Есть не могла. Миелома.
Хотел помочь. Принёс список лекарств, коробки от лечебных паст, русский рициниол, специальные зубные щётки. Но всё вернули. Поздно.
Взял обратно и думаю, куда бы это после больной выкинуть? Домой нести нельзя. Иду, нет нигде ни урны, ни контейнера. Дошёл до «Хозяюшки». Руки машинально кидают пакет в урну у входа. Взглянул на неоновую рекламу. И тут до меня дошло! Хозяйка района. Её работа. Но вряд ли сподоблюсь увидеть эту особу.
Не один я мыкался по лабиринтам ужаса «Чернокнижника». Одновременно со мной в свечном внезапно заболела Татьяна. Опух зуб мудрости. Стали вырывать, потянули едва заметный росток. Удалили. Инородное тело оказалось отростком раковой опухоли. Когда кинулись, третья степень рака горла. Химия в Мариуполе ничего не дала. Направили на операцию и чистку крови в Донецк.
— Таня, надо собороваться как можно чаще, — говорю ей в очередной раз, зная, что услышу в ответ.
— Батюшка Гавриил благословил собороваться только раз в году. Одна болезнь — одно соборование.
Выглядело это убийственно. Причащайся сколько и когда захочешь. Но как только дело доходит до соборования — раз в год. Заколдованный круг. Хочешь помочь, но тут же вырастает авторитет батюшки. Раз в год! Послушание! Нет ничего выше его! Перед тем, как ложиться в Донецк, отец Гавриил её соборовал.
— Как хорошо мне стало, нос был забит слизью, а теперь я дышу.
Услышав, чуть не заплакал. Где голова твоя, Танечка? Тогда, после молитвы к Матроне услышал её голос.
— Пусть перед Донецком приедет ко мне в монастырь на пять дней. Уедет здоровой.
Кинулся к Татьяне. Она ни в какую.
— Я решила лечиться.
Татьянина химия обошлась сердобольному предпринимателю в 36 тысяч гривен (4500 долларов), не считая массы других расходов. Проживёт, мучаясь по химиям, до 6 апреля 2014 года. А я, имея благословение Наума из Троицы, искал, где только возможно, таинство маслособорования.
Облегчения после двух соборований не наступило. Татьяна уехала на химию в Донецк, я приготовился загибаться дома. Денег на лечение всё равно не было. В отчаянии припал к иконе Николая Угодника.
— Бога ради, помоги, рак горла, высох весь, это точно рак.
— Да, там есть раковые клетки. Приди в мой день (19 декабря) в собор. Поставь мне две свечки.
Услышав голос святителя, вздрогнул. Все надежды на помощь были потеряны, а его лик сиял непередаваемым торжеством. С недоверием гляжу на икону.
— Вечером. Собор, — твёрдо повторил святитель.
Накануне, 18 декабря на службе произошло нечто, привлёкшее моё внимание. Мой стульчик всегда стоял впритык к книжному столу. Над ним полки с иконами, они же и у края стены. Вдруг одна из икон зашевелилась и как бы отошла от стены. А отойдя, упала прямо мне на руки. Увидев ход «ожившей» иконы Николая Угодника, рассмеялся.
— Денискин, святитель Николай ожил!
Тот ошалело поглядел и бережно поставил икону на место. Но как только он уйдёт, всё повторится и я призадумался, к чему бы это?
На следующий день, в праздник святителя остался на Троице. Святитель сказал, чтобы пришёл вечером. Вечером, под покровом тьмы, вошёл в свой храм, из которого выгнали, «не выгоняя», два с половиной года тому. Купил две свечки.
На подсвечнике чудотворца стоял молодой человек. После меня стоять на подсвечниках стало модно. Он и дал мне место. Ровно на две свечки.
Ставлю. Молюсь. Стою минут сорок. С надеждой кладу последние поклоны и плетусь домой. Внутри тела метёт раковый вихрь. Словно где-то в центре тела засел упырь и высасывает последние капли здоровья.
Прошёл час. За это время какая-то лёгкость появилась в теле. Насос, высасывающий соки жизни, постепенно сбавлял обороты. Ещё через час я почувствовал, что становлюсь здоровым. Всё моё высохшее тело оживало, как весной деревья. Через три часа я был совершенно здоров.
Почувствовав, что кто-то выключил адскую машину, упал на колени перед иконой Николая.
— Бог приказал помиловать тебя за твою книгу, — произнёс святитель.
— Рак любой сложности лечится три часа, — были его последние слова.
— Мам! Давай купим ту икону Николы угодника, которая вчера ко мне в церкви пошла, — поднимаясь с колен, говорю матери. — Я здоров. Николай угодник исцелил меня.
— Бога ради, купи, — ответила мне заплаканная мать.
На следующее утро, прихватив двести гривен маминых денег, пошёл за иконой. На двери храма буквально лежала чистенькая неприметная женщина лет шестидесяти трёх или пяти на вид.
— Вам помочь открыть дверь? — говорю ей.
А та молчит. Вдруг до меня доходит. Хозяйка пришла. Рак горла, газ на кухне, воск в просфоре, Максим-волхв на подхвате всё это её рук дело. «Свиделись, — подумал, заходя в храм. — Обидел, отнял добычу из её чёрных рук Николай чудотворец, поэтому и прибежала собственной персоной».
В храме всё объяснил Вере Васильевне, иначе оболгут: кого-то убил, деньги забрал, пришёл за иконой и на полном серьёзе начнут делиться со всеми «информацией». Купил икону и дойдя до аналоя, увидел — икону Николая угодника ещё не повесили на стену. Прикладываюсь и вдруг слышу: «Не бойся, когда опухоль будет выходить. Иди на соборования. Всё выйдет».
На входе никого нет. Ведьма поняла, что меня больше ей не отдадут. А икона святителя пришла к нам в дом.
После очередного соборования у Троицкого вечером, снимая рубашку, увидел ярко-чёрные, с багровым отливом, пятна. Они были на той стороне тела, где болело горло. На правой руке, под кожей, проступили два пятна. Так я и мама своими глазами увидели то, что должно было отправить меня на тот свет. Разложение опухолевой ткани.
Но радости не было. Я хотел большего. Чтобы и Татьяна стала здоровой. Однажды ей сделали так, что бедная женщина не могла наступить на ногу. Прыгала на одной, держась за стену.
— Мне утром на соборование, составите компанию?
Мотает головой. Утром я приехал в Успенский храм, ставлю свечку преподобному Серафиму, крещусь и вдруг от иконы слышу:
— У вас в храме есть Татьяна. После службы набери ей масла. Пусть ни с кем не делится, а мажет свою ногу и пьет. Это уйдёт.
Рассказал ей, как услышал голос от иконы, отдал масло. Меня поразило, откуда Серафим знает про неё? Через месяц нога выздоровела. Её отказ от поездки к Матроне опустошил меня. Она была в метре от спасения. Была.
В глазах Татьяны я был только проходимцем, клеветником, которому ни в коем случае нельзя верить.
Когда она умерла, мне специально ничего не сказали. Чтобы причинить хоть какую-то боль. Зная, что я очень любил её. Методика исцеления через многократное соборование приводило священство в бешенство. Санька сказал мне о смерти и похоронах только через три дня. Реакцию донёс. Моя боль вызывала только радость на приходе. Малая пасха.
Тогда я окончательно понял, как дружны и сплочённы между собой служители тьмы. Чтобы Татьяна не послушалась меня и ехала на смерть в Донецк, волхв не отходил от меня ни на шаг.
Утром, когда решалось, поедет ли свечница в онкоцентр или нет, Максим припёрся в церковь с белым солидным свистком. Стоял, стоял, да как начнёт плакать. Упал на колени. Как могут молиться служители сатаны! Свисток зажат в руке. И он в очередной раз победил! Один волхв — «православных» Троицы, живущих по своей воле. Татьяна выбрала врачей вместо блаженной Матроны.
Первый раз я воочию увидел, как ведьмак отправляет на тот свет, когда тот навёл оцепенение на приходских священников. Стоял на входе и весь трясся, наводя чары на священников. Сын Валентины, одной из «зелёненьких», умирал рядом в больнице № 2. Была суббота, всенощная. Пришли с палаты, дела плохи. А священники не торопятся. Один исповедует, другой служит в алтаре. Когда всё же батюшка Александр вышел с чемоданчиком и Святыми Дарами на груди, было поздно. Парень умер, не дождавшись причащения. Интернет-паутина в действии.
Свисток привёл меня в бешенство. Достаю канон кресту, читаю. Тот начинает дёргаться. Но помочь мне некому. Если его шатия-братия увидит знак высшего посвящения в магию, зажатый в кулаке бродячего вурдалака, месть за нарушение субординации неизбежна. Можно и с жизнью расстаться. Правда, больше половины из них не знает, что свисток в чёрной магии означает маршальский жезл в руках полководца.
Симбоны Мали, носящие такие же свистки, частенько угрожают «поджарить», «отправить на тот свет», но это симбоны — колдуны-охотники, знатоки охотничьей и вредоносной магии. Их единицы.
То колдуны вуду (англ. Voodoo), а здесь просто шестёрка у хозяйки района. Но как же они дружны между собой! Когда видят, что дело не идёт, собираются в стаи и добивают одного все вместе. А мы, православные, завидев страшное, прикидываемся простофилями: «Искушение! Попущение! Очищение скорбями. Терпите»! Разводим беспомощно ручками, оглашая на весь храм «Бог терпел и нам велел» и бежим сломя голову от «страшного». Кого угодно, калечь, сатана, только не меня. Чур!
2013
Книга под подушкой
Валентина Антоновна была моей первой учительницей украинского языка и соседкой по дому. Вдвоём с моей доброй тётушкой, её коллегой, приучили меня читать, любить и понимать книги украинских писателей.
Красивая, спокойная и приветливая женщина. Отчего и нравилась мне. Родилась она в послевоенном 1946-м году. С детства страдала сильными головными болями. С годами к ним прибавилось ещё с дюжину болячек и когда я вернулся в Мариуполь, она работала только на лекарства и оплату квартиры.
После первой реанимации сказал ей, что нужно менять образ жизни — ползать по выходным в церковь, исповедоваться и причащаться. Но дальше первого подсвечника Валентина Антоновна не пошла. Да и те свечки ей приказала поставить «целительница» или просто ведьма. Тринадцать штук.
Шли годы. Последние крупицы здоровья были растеряны. Последовала вторая и третья реанимация. Мой духовник запретил за неё молиться. Молитесь только за себя, сказал он.
Но неизвестно откуда во мне появилась уверенность, что выход есть и ей можно помочь. Прошло немного времени и в свечной лавке появилась книга Серафима Роуза «Душа после смерти» в дешёвой бумажной обложке. Я ей очень обрадовался. Когда-то у нас дома была точно такая, но после очередного «дай почитать» её не вернули.
С ней было связано одно удивительное воспоминание 1993 года. Отпуск заканчивался, я собирался уезжать. Книга Роуза активно читалась, поэтому лежала на диване. На обложке была его знаменитая фотография. Вдруг из глаз монаха брызнул взгляд, полный любви. Реальный взгляд живого человека, только в десятки раз сильнее. Он буквально обжёг меня. Не может в человеке быть столько любви, да и умер он давно, удивился я. Но взгляд Серафима Роуза говорил об обратном. Такое помнится.
Книгу купил и принёс домой. Читать не стал, она была читана и перечитана много раз. Взял её в руки и стал просить Серафима о больной. Посмотрел на его фотографию.
— Ты возьми мою книгу и просто отдай «почитать» учительнице. Скажи, чтобы она положила её под подушку и никуда не выносила из своей комнаты. Пока книга будет с ней, она будет жить.
В один из дней, когда соседка с трудом вышла на улицу, подошёл к ней, поздоровался и отдал ей книгу. Вкратце объяснил, что прочитав, пусть книгу оставит у себя. Этот писатель, американец, будет молиться за неё. И пока книга в доме, она будет жить. Валентина Антоновна взглянула на меня. Веры в такое у ней не было. Бред ученика и только. Но это меня совершенно не волновало. Я знал, что моей соседке придется поверить моим словам.
— Прошу Вас об одном. Не говорите никому из своих близких о книге. Договорились?
Прошло пять долгих лет. Вначале от неё ушёл муж к молодой. За это время учительница украинской литературы раз десять умирала и оживала вместе с великой литературой Украины. Больше всех это ударило по дочери. Готовь, убирай, стирай. Бегай за лекарствами, жди скорую. Живи на два дома, один из которых лазарет. Тоска.
Ей бы давно умереть, а та никак. Застряла в межпланетном пространстве. Внук вообще готов был убить свою бабушку за такое странное долголетие. В один из дней возвращаюсь из церкви, а соседки по подъезду именно об этом и судачат. Должна была закончиться, а вот снова выкарабкалась и всех мучает. И сколько лет уже? Как это так — ни туда ни сюда?
Не вытерпел и рассказал старшей подъезда, Валентине, всю историю с книгой с самого начала.
Конец пришёл через десять дней. Услышав, в чём дело, старшая подъезда позвонила дочери. Та немедленно примчалась и когда Антоновна спала, нашла книгу и выкинула причину своих мучений вон.
Прошло недели две после похорон. Позвонил к ним в квартиру. Хочу забрать свою книгу. Никто не открывает. В двери оставляю записку с просьбой вернуть книгу и номер своего телефона. Через день дочь позвонила мне. С удивлением в голосе говорит, что такой книги нет в доме и, скорее всего, никогда не было. Обыскала всё и ничего не нашла. Даже на балконе и в прихожей искала.
В ответ говорю ей, что ничего страшного, всякое бывает. Можете не беспокоиться, взамен ничего не нужно. Ругаю себя почём зря. Зачем сказал старшей? Антоновна могла бы еще пожить! Бог ждал её покаяния, а я своей глупой выходкой всё погубил.
Книгу было очень жалко. Она дважды приходила в наш дом и ушла. Теперь навсегда. Вместе с Валентиной.
Матерщина
Моя мама всегда называла свою тётку Катерину и её мужа Ивана «мамой» и «папой». Они воспитали её как родную дочь в войну и тяжёлые послевоенные годы. Тогда это был подвиг. И мою бабку в тридцатые после скоропостижной смерти её родителя, родного брата отца Катерины.
После мамы у них жили наши племянники и племянницы. Их просто привозили в Семейкино и «забывали» забрать пару-тройку лет. С трёх до пяти подрастал в просторном доме и я. Смотрел фильмы для взрослых в клубе за двадцать пять копеек, парился с молодыми бабёнками в шуйской общественной бане и распивал сладенькое красное (крепляк) с местной продавщицей. Когда мама приехала в отпуск, её чуть удар не хватил: ребёнок пил, крыл матом и гулял с чужими женщинами. В тот день она еле вытащила меня из силосной ямы. На этом мои семейкинские университеты закончились. А деревенские ещё восемь лет спустя вспоминали мои похождения.
В семьдесят девятом умер дед Иван, в восьмидесятом бабка Катерина. Прошло десять лет и исполнилось пророчество нашей крёстной —мы стали верующими и пришли в церковь.
— Поминайте меня! — просила перед смертью крёстная.
И мы стали «поминать». Церковные доброхоты всех мастей научат этому быстро. Попам в радость — идиоты гроши несут. Заказывают бесконечные литургии за здравие, за упокой, проскомидии, панихиды, ставят свечки, пекут пирожки, варят варенье и всё это как крысы из Гамельна тащат под дудочку невидимого крысолова в церковь. Сытые попы на иномарках и нищие прихожане, при виде которых они привычно отворачиваются в супермаркете или на улице.
Прошло два десятка лет и меня стало трясти от такого участия в церковной жизни. Вначале я просто сбавил обороты и перестал поминать всех подряд. Мне в руки попала книга «Письма митрополита Иоанна (Снычева) духовным чадам». Тот писал своей духовной дочери, чтобы на литургию подавала только за самых близких, остальных в синодик. Мудрый владыка был. Но всё хорошее приходит к нам слишком поздно.
«Самые близкие» в нашем с мамой варианте это двадцать три человека. Бабка Екатерина была в этом списке одной из первых. Мама много о ней рассказывала. И как та возила на себе торф в войну и как бежала по шпалам в тридцатиградусный мороз на фабрику (за опоздание тут же забирали). Жизнь была непосильной. Голод, карточки, тотальная слежка соседей за соседями. Дед Иван ушёл добровольцем на фронт, где отморозил себе ноги на болоте (пальцы ампутировали).
Женщин было не отличить от мужчин в фуфайках и ватных штанах. Многие из них просто не выдерживали — махорка, мат и самогон — подарки той войны. Многие. Но мама Катерина выдержала — растила троих детей и тащила на себе двух стариков одна без мужа.
— У неё был только один смертный грех — она крыла матом. И прилипла к ней эта зараза именно в войну, — со слезами на глазах говорила мне мама.
То, что это так, я знал не понаслышке. И усилил поминание. Её имя подавал во многих церквях, помня слова духовника, что выше поминания на проскомидии и литургии ничего нет. Прошло несколько лет и на меня напало жесточайшее уныние. Всё это бесполезная трата времени и сил. Мне никогда их не вымолить, думал я об отце и своих бабках.
— Посмотри на свою бабку Катерину в альбоме, — услышал голос из молельного угла.
Пришлось вытаскивать из книжного шкафа тяжёлый семейный альбом. Открываю на фотографиях Екатерины, смотрю ей в глаза. А в её глазах застыл точно такой же ужас, как несколько лет раньше у моей бабки Зинаиды. Только слово «Бог» та не говорила. Она сказала совсем другое.
— Золотой мой, самоварный мой! Из ямы меня вытащили. Вытащили.
Рассказываю своей матери, а та в ответ.
— Мне дня два назад сон снился. Видела маму, её вытащили из глубокой ямы и куда-то повели. Такие ямы они рыли на торфяниках в войну.
Говорю.
— Она сидела в ней за сквернословие. Это главная её вина. Литургии смыли с души миллионы бранных слов. Бесам ничего не оставалось делать, как выпустить её.
Спустя неделю я неожиданно для себя стал крыть нецензурной бранью точно так, как крыла моя бабушка. Через год боли усилилась и стали нестерпимыми. Мат окончательно вытеснял весь мой лексический запас. Батюшка Александр сказал на исповеди, что так исходят матом умирающие.
— Они все матерятся.
Врачи не смогли найти причину непрекращающихся болей и хоть чем-то помочь. Единственной отдушиной стал поток сквернословия. Я утопал в сквернословии.
— Что это такое? — со слезами на глазах спрашивала меня моя мать. — Ты же никогда не матерился!
А ещё через год и по сей день первую позицию на исповеди грехов стало занимать реально непрекращающееся сквернословие. Каюсь, батюшка, сквернословлю. Каюсь, вновь и вновь повторял одну и ту же фразу.
Дело дошло до того, что прилюдно на воскресной литургии покаялся в этом грехе. Но он не уходил.
После этого прошло пять лет и площадная брань стала лететь из меня при малейшем усилении боли. Священники, услышав на исповеди причину ругани, щетинились и переходили в наступление.
— Не оправдывайте себя.
Никто из них не верит и не хочет верить в то, что человек вымолил человека многолетним поминанием на литургии. А если ещё и говорит об этом на исповеди, то он очень горд и превозносит себя.
Так благодаря моей неопытности и равнодушию приходского священства, раздающих благословения на поминовение кого попало и в каком угодно количестве пришла моя очередь познакомиться с торфяной ямой бабушки Екатерины.
— Крещёная? Не пила? С Богом примирилась? Всех простила?
— Поминайте!
В сентябре 2013 вдруг обнаружил —колдуны, колдуньи, ведьмаки всех рангов и мастей куда-то подевались. Как будто их никогда и не было по церквям и соборам города. Исчезли. И выглядело всё это зловеще.
—Вера, — говорю свечнице в храме. — Мы остались без колдунов. Они куда-то все подевались.
— И слава Богу! Хай все сгинут, — смеётся.
— Вы зря смеётесь, Вера! Эти твари что-то пронюхали, паленым запахло. Они как крысы. Им бесы всё говорят и они заранее уходят.
— Откуда? — никак не может та понять.
—Из мест, куда приходит война.
— Да ты что, Олег! Бог с тобой. Какая война.
— Простая, — отвечаю ей. — Так было в Сухуми в 1990 году. Сухумские ведьмы вдруг стали размениваться на любые города. Кировоград, например. Через год запахло войной. Но поменяться уже было невозможно. В Сухуми никто не хотел ехать. А в 1992 тысяч шестьдесят в Абхазии погибло. Города Сухуми больше нет. Руины. А все ведьмы при жилье. Поняла?
Глаза Веры Васильевны выдавали смущение, но только не веру сказанному. Не верил и я.
Знамения войны
В октябре 2006 кафедральный собор готовился к приезду ювелирной копии Почаевской иконы Божьей Матери. Подарок лавре Патриарха Алексия II. Был понедельник и я пришёл только ради того, чтобы закатать свой подсвечник машинным маслом. Намечалось очередное столпотворение и от чистой полировки за час варварства «а ну, отойди от меня, ставлю свечку, куда ты прёшь» останется лишь залитый грязным воском остов подсвечника.
Шёл молебен «Всецарице». Служил батюшка Александр. И тут в храм врывается молодой человек, явно не в себе. Начинает орать благим матом.
— Слушать сюда. Я — Бог. Теперь я буду вам говорить, что делать. Без меня никуда. Бог это я. Всем стоять. Стоять!
Смотрю, одержимый на ходу раздевается, обнажив торс. Вскакивает на кафедру митрополита, хватает увесистый стульчик-пуф и в бой. Играясь и размахивая им, добегает до открытого алтаря. Дух перехватило. Попрёт буром в алтарь? Новикову тогда головы не сносить.
Но, добежав до ступеней, ведущих к открытым вратам, неожиданно падает перед алтарём на колени. Кланяется. А батюшка невозмутимо читает акафист Матери Божьей. С десяток прихожанок жмутся к нему. Смотрю, что будет дальше? Понимаю только одно, мы влетели. Нас посетил бесноватый. Да ещё какой, гадаринского типа. Ховайся, кто может!
А тот побежал дальше. Бабах! Слышен звон бьющегося стекла. Бегу за ним из своего угла. Первому досталось Лазарю четырёхдневному. Огромная икона лишилась стекла. Вмятина на золотом фоне (она и сейчас заметна). Эх! Заворачивает за угол. Разворачивается. Летит стекло с Мариупольской (Смоленской) иконы, ещё один заход и вдребезги стекло с Почаевской. Тут в дело вмешалась техничка Елена. Досталось и ей.
Отец Александр что-то говорит прихожанину, своему тёзке. Тот бесстрашно подходит к нему, крепко берёт за локоть и ведёт к выходу. И тот ему подчиняется. Молебен заканчивается. Батюшка и прихожане уходят. Меня начинает колотить. Хватаю за шею бедную Елену и тащу к входной двери. Вдвоём быстро закрываем двери и решётки в храме. Меня трясёт, я не понимаю, что сделал ей больно.
Остаётся только подвальный выход и я иду на улицу. Надо как можно быстрее сказать в служебном корпусе, чтобы нажали кнопку экстренного вызова. Но Валентина не хочет. Дорого. Придётся отдавать девяносто гривен (почти двадцать долларов). Бегу обратно в храм. А вокруг собора нарезает круги уже совсем голый мужик. Орёт про какую-то девочку, Голландию, «Код да Винчи» Дэна Брауна.
Остальное я узнал от тех, кто остался снаружи. В это время с треб подъехал ничего не подозревавший отец Владимир (Кирильченко) и принялся его унимать.
— А, миротворец, твою…
«Миротворцу» наставили автографы под глазами и, сорвав с него крест, так швырнули, что серебряную цепь отыскали в канаве, а крест нет. Крест привезли батюшке с Афона и потеря его очень расстроила Кирильченко. Спустя год его не стало. Куда крест, туда и священник.
Когда по приказу батюшки Николая мы открыли дверь, бесноватый лежал голый у ворот, животом вниз. Руки за спину. Наручники. Он лежал и пел.
— Браслетики надели. Сейчас будем очищать благодатью девочку. Иди сюда, хорошая, мой пенис несёт благодать… Иди сюда, малышка, мы едем с тобой в Голландию.
Рядом с поверженным «тайфуном» лежала раскрытая дорожная сумка. Майор (тот самый друг из РОВД) объяснял батюшке Николаю.
— С ним спортивная сумка сушёной конопли. Ехал с автовокзала и решил, видно, сюда...
Пройдёт три часа и его снова привезут на приход. Прихожанин, наблюдавший за ним, отметит разительную перемену. Он был абсолютно вменяем.
— Антидот (противоядие). Подобрал врач-нарколог и ввёл. Полчаса и следов от наркоты практически нет.
На меня вновь глядят с подозрением. Не шпион ли? Не из России ли?
— И чего он?
— Его водили по «местам боевой славы», а он всё клялся и божился, что не мог такого даже в мыслях допустить.
— Братцы, отпустите меня, я здесь никогда не был, я ж с Енакиево. Братцы, не мог я такого наделать. Иконы не бил. Не я, это, братцы, не я, — и плачет.
Ещё через час привезут копию Почаевской. Разбитые вдребезги иконы затянут простынями, а я получу нагоняй от Гавриила, что не воспрепятствовал одержимому.
— Батюшка, — говорю ему. — Едва на ногах стою от постоянной рвоты и тошноты. Куда мне.
Гавриил смотрит на меня с нескрываемым презрением. Точно так он будет смотреть через год на прощание прихожан с Кирильченко. От руки священника будет тянуть явным тлением.
Всё это для меня было полной неожиданностью и загадкой. При чём тут Енакиево, наручники, конопля и Лазарь четырёхдневный?
И только когда «ополченцы» не смогли взять Мариуполь, первый раз их связали 13 июня 2014 года и выгнали из города, я понял, что означало это вторжение бесноватого.
Енакиево — родина лишённого звания Президента Украины В. Ф. Януковича. Наркота — непременный атрибут этой «гибридной» войны со стороны первой волны «ополченцев». Наручники на поверженном голом теле — это попытки взять город любой ценой руками голытьбы. «Миротворец» — попытка Петра Порошенко ввести миротворческий контингент в Донбасс в 2015 году. Лазарь четырёхдневный — ужас продлится четыре года.
Таково знамение 2006 года. От кого исходила инициатива этой жуткой войны, перечеркнувшей жизнь миллионам мирных людей? От жителя Енакиево, взлетевшего на самый верх молитвами схиархимандрита Зосимы (Сокур).
Осенью 2008 года в храм пришла блаженная Людочка. В руке пластиковый пакет в поддержку Януковича. Другой рукой она держала его фотографию в рамочке с траурной ленточкой на углу. Для пущей важности повязала голову чёрный платком. Прибежала матушка.
— Людочка! Да ведь человек живой! — с нежной укоризной в голосе увещевает блаженную всё понявшая матушка Тамара.
До его падения было ещё шесть лет.
— Всё, что ты видишь вокруг, будет разрушено, — сказал Господь в ответ на мои слова: Господи! Этот жёлтый куб «Амстора» (супермаркет) так похож на древнеримский форт. 2006 год. Не поверил.
Говорил Он и то, что граница пройдёт по Волновахе, будут делить каждый метр. Я никак не мог понять, что это такое «битва за Запорожье?» И почему она будет «самой страшной»? Китайцы пойдут последней войной, вся Азия — «жёлтый мир», третья мировая, Путин потеряет контроль за ядерным чемоданчиком, у американцев в очередной раз откажет схема в ядерном щите за 39 центов?
Но то, что война будет между своими, по-югославски, такого невозможно было допустить и в мыслях. Теперь об этом приходиться писать в русской деревне, обложенной метровыми сугробами, бросив свой дом.
2014
Последние спецоперации: «METRO», Марина Селезнёва и «Georg BioSistem», «измена» Родине, «сотрудничество» с Правым сектором, Интернет
Одна из них шла до последнего дня пребывания в Мариуполе и полем боя стала карточка магазина «METRO». Всё закрутилось в феврале 2012 года. Дома закончился стиральный порошок. Иду за город на Володарское шоссе. В торговом зале наталкиваюсь на протоиерея Александра (Новикова). Сцена «держите вора № 1», дубль первый. Новиков, увидев меня, окаменел. Хватает за руку и говорит:
— Что ты тут делаешь?
— Батюшка! Успокойтесь, — а самого смех распирает. — Что в этом предосудительного? Утром, когда нет очередей, зайти в магазин. Ну что в этом такого? Это же просто магазин, — не выдержав, уже смеюсь над ним в открытую.
Тот оторопел.
— Нет, я просто хотел спросить: ты на машине?
— Ну откуда у меня машина, батюшка? Пешком.
Тот вновь возвращается в исходное состояние человека, наконец-то неожиданно разоблачившего вора. Смеюсь. Убожество страха и ужаса, сковавшего батюшку, развеселило до невозможности. Он не знает, что делать — вызывать охрану, продолжать опрос преступника? Так ведь ничего и нигде не нарушается. Поход в «METRO» гонимого Олега преступление только в глазах православных пастырей стада Христова и только.
Чтобы привести его в нормальное состояние, говорю:
— А что, я без права захода в «METRO»? Успокойтесь, батюшка. Что можно делать в магазине? Ищу то и то. Хлебцы с волокнами для дисбактериозников. Вот.
Тут же демонстрирую очень классные хлебцы с пищевыми волокнами. Продолжаю.
— Да, а в других магазинах таких нет. Только тут. И стиральный порошок здесь подешевле. Дома всё кончилось, — глазами киваю на его дорогой порошок «Gallon» — была акция.
Только после этого он убирает свою руку.
— Так тебя подвести?
— Нет-нет, всё испачкаю вам. Донесу. Десять пачек — четыре килограмма.
Новиков застыл и не отрываясь взглядом, смотрит, в какую кассу я иду. Нужен номер карточки. Замаячил тотальный контроль за покупками. Мне горько. Сейчас его братец извлечёт мою анкету, а там неизвестный им телефон. Новые уши на старый лад. Такое чувство, что меня кто-то заколдовал. Одни потери и слёзы. А им идёт всё в руки!
И кто поверит, что в одном большом промышленном городе несколько праздных и обеспеченных священников охотятся на больного и задёрганного ими же инвалида.
Прошло два месяца. В другом супермаркете, «Амстор-Фокстрот» за автостанцией, утром нарываюсь на Ирину, подружку Яны. Она с сыном делает «шопинг», ища дешёвые напольные весы.
— Привет! А что ты тут делаешь? — спрашивает Ирина.
— Ищу дешёвую хлебопечку, — отвечаю ей. — Но, по-моему, акций нет. Да и где они, эти хлебопечки?
Оглядываюсь.
— А вон, тот ряд, кажется.
Мы прощаемся. Проходит час-другой. Дома достаю мобильный. SMS. «В «METRO» распродажа. 6 апреля цены снижены на все хлебопечки на 10 %. «METRO».
Смотрю по времени. Час десять после встречи с сексоткой от православия. Донесла прямо в супермаркете.
Последнее, что отследили по карточке матери (свою, от греха подальше, отдал) — покупку дешёвых джинсов за месяц до бегства из Мариуполя. Звоню приятелю, говорю, скидка 50 % на классные джинсы. Тот не торопится.
А утром сталкиваюсь с раздражённым Новиковым. Кому нужна такая «информация» — нищий пять раз ходит с апреля, чтобы не украсть, а дождаться законной распродажи в «METRO». Но бывал я там крайне редко. Чтобы не рвать нервы братьям Новиковым «противоправными» покупками. Из этого доброго и честного магазина меня выдавили голыми руками священники УПЦ МП.
В январе 2014 года в аптеках стали пропадать самые редкие йогуртовые капсулы английской корпорации, открывшей свой заводик в Донецке. Нет. У вас тоже нет? И ладно. Нашёл телефон. Звоню им.
— Здравствуйте! Мне бы сделать заказ, — говорю.
— Конечно. Заказывайте.
— Шесть баночек «Йогуртпостантибиотик» и всё.
Ну как это всё! Пожилая тётенька начала впаривать по палёному телефону всякую всячину, в том числе и «чудо капсулы» от остеохондроза. И баночку крема от него же. Согласился. Боли ужасные. 329 гривен. Выбрал как доставщика Укрпошту. Спросил, когда всё это придёт?
— Максимум через три дня.
Жду. Неделя прошла. Подождал ещё. Звоню. За это время Агабеков, Новиков и Марковские успели всё подготовить. Эта же пожилая женщина мне объясняет.
— Понимаете, у нас всего один шофёр , который развозит заказы, в том числе и на почту. К сожалению, у шофёра умер тесть, а через три дня от потрясений умерла жена, возить на почту заказы стало некому. Подождите. Он придёт в себя от такого горя и выйдет на работу.
Я чуть не сказал подготовленной работнице, что это, вероятно, был последний шофёр в Донецке и теперь весь Донецк ходит пешком (пройдёт год и по своим беззакониям дончане действительно станут ходить пешком).
Посылку прислали аж через месяц с лишним. Милиция ждала, что я поеду сам в Донецк. Тогда можно смело возбуждать уголовное дело по факту изнасилования ребёнка в начале лета 2010 года (первый эпизод был в Донецке).
На календаре стояло начало марта. Адрес не совпадал с адресом фирмы. Это настораживало. Звоню в Донецк. Первая, пожилая женщина, услышав мой голос, устыдилась и отказалась врать в наглую, назвав другой телефон. Мол, это отдел заказов, а у вам нужен отдел доставки, звоните туда.
Теперь со мной «общается» уже другая, совершенно бесстыжая работница — той всё равно, кого и как сажать. Весёлая дамочка энергично подтверждает, что отправитель посылки, Марина Селезнёва, работает у них и отправила посылку от себя дома, шофёр-то ведь умер.
— Да, да, она у нас работает, — и не выдержав, начала хохотать прямо по телефону.
Адрес запомнил: город Донецк, улица Университетская, дом № 77, квартира № 29 (номер вымышленной квартиры не успел записать, данные посылки на почте не дали). Мгновение подержали посылку перед глазами.
— Будите забирать?
— Нет. Я подумаю. Адрес какой-то другой, да и цена посылки, — отвечаю.
Услышав и увидев очередную нелепицу в стиле «Города Зеро», представил, как точно так ржали дикими конями выдумщики-батюшки. Почерк бездельников от алтаря ни с чем не спутаешь.
Когда я ввёл код посылки в поисковик Укрпошты, выяснилось, что посылка №8300401248237 отправлена не из Донецка, а с объекта почтовой связи Мариуполя ЦПС № 5 с индексом 87599 в моё почтовое отделение № 47 с индексом 87547 05. 03. 2014 года. Из Мариуполя в Мариуполь.
То есть произошёл сговор двух отделений милиции. 10 марта кто-то из работников отделения от моего имени сделал отказ от посылки стоимостью в 308 гривен и весом в 320 грамм, напичканную, предположительно, наркотиками. Это десять лет тюрьмы, возьми я посылку.
А Марина Селезнёва просто бренд лекарственных чаёв из Донецка (доктор Селезнёв). Эту идею подсказал моим гонителям владелец аптечной сети в Мариуполе «Здрава», принимавший посильное участие во всех проделках благочестивого благочинного и его зятя, Олег Иванович.
Сталин
Второго марта, под самое утро, в последний раз видел во сне И. В. Сталина. Внезапно сон закончился и я очутился в крошечной комнатёнке без окон. Два на два. Четыре квадрата. Над нами энергосберегающая лампочка. Свет ослепительно-яркий, ядовитый, сильно режет глаза.
У стены напротив двери стоит тесное креслице. В нём сидит генералиссимус. И не просто сидит. Он буквально вжат в эту колодку, как вжимает в кресло лётчика гиперзвуковая скорость.
Это пятая, самая короткая, встреча с ним. Вид у него наихудший из всех, которые мне доводилось видеть. Лицо налито душевной мукой. Под кожей как будто расплавленный свинец ходит. Мне становится жалко человека, чей подвиг перед Родиной невозможно забыть. Чтобы утешить, щедро улыбаюсь и жизнерадостно говорю.
— Иосиф Виссарионович, вам посылочка пришла! Давайте посмотрим! — глазами показываю на крохотную посылку возле моих ног.
Сталин стал каменеть. Он хотел встать и выкинуть эту мерзость за дверь, но власти распоряжаться своим телом у него не было. Бессмысленный гостинец привёл моего собеседника в бешенство.
От увиденного тотчас просыпаюсь. Пять минут шестого. Из головы не выходит сон. Что бы это могло означать? Дождался семи утра и включил «Эру». Путин получил полномочия от Совета Федераций на ввод войск в АО Крым.
Не прошло и трёх дней после провала наркокурьерской операции, как на меня свалилась новая напасть — «измена Родине». Тоже приличная статья. Кажется, от восьми и больше.
Будний день. У нас в храме нет службы, значит, есть повод прийти и помолиться в соборе. Нина в свечном, завидев меня, тут же делает страшные глаза и в истерическом залпе выкладывает:
— Пятая колонна уже в Анадольском лесу, у людей забор поломали, — выпучив глаза, с криком. — Двадцать танков, всё ржавое, у одного гусеница слетела. Фашисты. Окапываются в лесу.
Смотрю, им опять подавай информацию. Если молча согласишься, человек десять подтвердят, — «всячески противодействует законной киевской власти», а если поддакнешь, сдадут украинским властям как террориста-сепаратиста, «разрушающего целостность Украины».
Но пока во мне живёт уверенность, — Мариуполь не пойдёт по пути Луганска и Донецка. ОК, Нина, начинаем работать.
— Нина, танки русские или Украины? — спрашиваю свечницу провокатора.
Та мямлит, мямлит и ни слова.
— Нина! Чьи танки? — повторяю свой вопрос.
— Пятой колонны, — отвечает «правый сектор» батюшки Николая.
— Ты чего мне мозги лечишь? Какая это «пятая колонна»? Это наша украинская армия (делаю ударение на «наша»). Они обязаны были закопать эти танки в посадках ещё месяц назад. За такие проволочки власть в Киеве надо под трибунал отдавать. До границы с Россией 67 километров.
О, какая информация! Приехал из России, за Россию, а посадить никак не удаётся. Вот это тварь! Смотрю, свечница осеклась, глаза опустила. Донос за очередную подачку состоится при любой погоде.
Жалко её. Это называется «хочу спастись, но долг мешает». Марковский сделал ей за счёт прихода ремонт в квартире, теперь делай то, что прикажут. Особенности православной вербовки.
Вскоре после того «благословленного ремонта» Вася, муж Нины, тяжело заболел. Пока чухались, диагноз ставили, уже умирать пора — рак кишечника. «Помощь» батюшки Николая всегда приходит вовремя!
На другой день у Новикова и Агабекова мрачный вид. «Измена Родине» сорвалась, посылку не взял. Но как только украинская власть уйдёт и власть без власти окажется у ополченцев, те же бабушки под видом «благочестиво настроенных мирян Московского Патриархата», уже без приставки «Киевская митрополия», попросят новые власти «унять и образумить члена Правого Сектора, Ф. И. О.». На практике это означает расстрел без суда и следствия. Дождаться бы!
А пока от бессильной злобы меня в последний раз на всенощной насильно фотографирует пономарь Троицкого прихода Александр Николаевич Кулик. Фото уходит в Донецк. «Георг БиоСистем» не даёт покоя ментам. Нет так нужных для его разрушенного кишечника капсул, значит, как только он появится в магазине при фабрике, его тут же задержат. «Насильник» вновь приехал в Донецк (последний раз ездил туда больным в 1997 году, 1 октября).
Право на лекарства забирается всеми возможными способами. Загибайся! Всё равно ты никогда и ничего не докажешь. Право жить на своей земле рядом с нами у тебя нет!
В апреле подключился к проводному интернету. С января 2014 года не появляюсь в библиотеке. Значит, нашёл где-то другой доступ. Наверное, Новиковы уже ищут по провайдерам беглеца из библиотеки имени Короленко. И они нашли, облазив в апреле все конторы. В «Вегателеком». И началось.
Был обнаружен (не сразу) номер очередного нового мобильного с двумя SIM-картами. Именно с него и делался заказ на подключение. «Разоблачён» четвёртый мобильник за неполных три года. На него посыпались очень странные звонки. На один из них успел ответить. С их слов, звонили из Киева. Искали конкретного человека по коммерческому объявлению — телефон указан мой. Остальные, как обычно при игре с IF-ном или срывало или «такого номера не существует».
А самый странный был четвёртый неизвестный звонок. Конец мая. В это время я сидел на компьютере и искал всё о Романовых в пятнадцатом веке. Те умудрились передушить половину Великого Новгорода и весь посад. Зашёл на русский исторический сайт. Вдруг раздаётся истерический звонок. Трубка заперта в шкафу. Шкаф за спиной. Звонили угрожающе по одной причине. Романовых не тронь. Очень долго. С дозвоном.
— Мам! Ты глянь, что Новиковы делают. Оккупировали «Вегателеком», перед этим запустив туда с важным видом ментов Марковского. Всё! «Романовы» кончились!
Мама побелела. На следующий день перешёл на сплошную проверку «Тотема» по паутине. И уже через месяц меня встречали с кислыми минами Агабеков и Новиков. Информация не та. Одни биологические и археологические сайты. За это не посадить.
Звонить вдруг перестали. На все телефоны, кроме маминого. На неё обрушились странные звонки: азера-таксисты (есть и такие «братаны» у Агабекова), какая-то нервно рожающая дамочка из Кременёвки и просто звонки-срывы. Днём и ночью.
Шла настоящая война — бывших правителей со своими народом и Марковских с нами. Мама приходила с роддомовского приёма опустошённая чужими звонками и поисками дядь с документами ДНР. Те бесцеремонно лазили среди полуголых баб в отделениях и искали «своих друзей из «Батькивщины». В один из таких дней два придурка завалили в стерильную операционную. Мама с врачами едва их выперла. А роддом втихаря брал к себе беременных женщин, которым некуда было идти после обстрелов.
Номера телефонов на том мобильнике включил в «чёрный список». В разобранном состоянии он уехал со мной в Страну Закрытых Дверей. Вот он.
+380563779377,
+380507634260,
+380507634436,
+380981173519.
Скорее всего, это были вымышленные номера, подобранные включенной опцией «сокрыть номер». Такие же «чёрные списки» были и на трёх оставленных в Мариуполе включённых мобильных.
Первого июля в семье Агабековых случилось несчастье — умер отец, в крещении Николай. Он прожил совсем немного, чуть более семидесяти лет. По-моему, жизнь его была тяжёлой и во многом скрытой от посторонних глаз. Умел смиряться. Прислуга в церкви за глаза звала его Боник (уменьшительное от азербайджанского) и частенько трепала ему нервы, хотя и знала, что тот сердечник. Его супруга, Любовь Максимовна, школьная учительница, носила девичью фамилию. Для Востока это дикость. Восток не знает эмансипации.
На отпевании собрались все Марковские. Благочинный говорил прощальное слово. Он же и крестил всю семью Агабековых, пять человек. И когда батюшка Николай дрожащим голосом упомянул город Талас, где родился его крестник и духовное чадо, неправильно удваивая «л», последние сомнения отпали.
Передо мной в гробу лежал племянник легендарного подонка советской разведки XX века, Агабекова, он же Арутюнов (1895–1937). Сдал Западу всю ближневосточную агентуру ОГПУ (сотни агентов). Кстати, Агабеков-разведчик и Агабеков-священник в чём-то схожи. Но не на всех фото. И не только внешне.
Перс с туркмено-армянскими корнями ненавидел совдепию. Бежал туда с тщательно собранной информацией, объегорив красную гидру, поскольку был великим актёром, как и все восточные люди. В искусстве притворяться добрыми, гостеприимными, щедрыми и радушными, а главное, верными и преданными друзьями, им нет равных на всём Востоке. «Не успеешь оглянуться, как тебя в лужу посадят», — говорил Ю. В. Андропов молодому Л. В Шебаршину. перед отправкой того в Тегеранское посольство.
Георгий (Григорий) Сергеевич Агабеков был на хорошем счету. Не вызывал ни малейших подозрений. Сделал «ноги» в 1930 году. Жил семь лет во Франции. Написал мемуары первого перебежчика из ОГПУ, то ли армянина, то ли туркмена (из знати Туркменистана, дворянин Российской империи — или это одна из его легенд?) — «OGPU; The Russian Secret Terror». Пропал без вести в Испании.
Его тело так и не нашли (наши сожгли заживо в крематории). Всю родню перебежчика репрессировали. Кого не посадили, отправили в ссылку, горный Киргизстан, река Талас и одноимённый город. Для них это был город Зеро. И в точно таком городе Зеро, родственник предателя и обретёт свой последний покой.
Может, я ошибаюсь и возвожу напраслину на достойных людей. Но Гавриил Агабеков буквально живёт постановкой шпионских войн. Прямо в стенах храма. Быть только священником скучно. Добавим под сутану Актёра и Разведчика — сразу попадёшь в школьный театр Сумгаита. Перехитрить, переиграть, «посадить в лужу», в тюрьму, сломать кому-то жизнь, оставаясь при этом «добрым батюшкой». Что может быть больше этого. Священник-агент с непроницаемым лицом.
Слежка, доносы, взломы электронной почты, прослушивание чужих телефонов, кража информации. Игра с людьми у него в крови. Он сам даёт повод искать аналогии с перебежчиком. Видимо, они и впрямь родня.
Правда, есть ещё один знаменитый Агабеков — Мамед Садых-Бек Агабеков (1865–1944), дипломат, деятель мусаватистского Азербайджана, полиглот и переводчик, последние годы жизни преподававший восточные языки во Львовском университете. Не думаю, что такого интеллектуала чуралась бы семья Агабековых. Наоборот, всячески превозносили и подчёркивали — мы родственники! Истину о своём происхождении знают только они, а я сделал всего-навсего маленькое предположение.
Последняя спецоперация на территории Украины
«Тотем» перепроверялся и переделывался практически всё военное лето 2014 года. В начале сентября очередная редакция была готова. И я решил послать книгу благодетелю, митрополиту Киевскому и Всея Украины Онуфрию (Березовскому). Владыка был один из восьми, кому мама и я написали письмо с просьбой о помощи в апреле 2009 года. Восемь шагов навстречу «Тотему».
Но до этого я распечатал книгу, чтобы отдать её протоиерею Марковскому. Очень хотелось преодолеть цензуру в Издательском Совете РПЦ МП. А для этого благочинный должен был представить книгу митрополиту Илариону (Шукало). Владыка по его представлению должен был решить, давать ей ход в Издательский Совет или не давать (благословение епархиального архиерея). Первые две ступени цензуры в МП взвалили на местную епархию (правила пятилетней давности).
Но, выслушав в чём дело, заказчик трёх похищений или просто краж книги, отказался наотрез. Он знал эту «дрянь» уже наизусть. Руки мои опустились. И тогда, под залпы и выстрелы, сотрясавшие окраины города, решил послать «Новой почтой» книгу в Киево-Печерскую лавру. Увы. Два дня был без интернета. Адрес, найденный в церковном календаре, оказался неточным. Курьер позвонил из Киева и попросил уточнений. В лавре более семидесяти корпусов. Я пообещал на следующий день. Но Новиковы опередили, передав своё сообщение в милицию. Книгу арестовали как украденную мной и «взрывоопасную» уже в Киеве.
Теперь киевских правоохранителей заставили скрупулёзно исследовать текст на предмет «подрыва общественного порядка» и «растления личности несовершеннолетних». Знаю точно, менты бились головой об стенку, наталкиваясь на слова типа «стратиграфия», «сенсорная депривация», «теория Милутина Миланковича», «мустье», «ашель» и «аффилиация». Не наркота ли? Не кодовые слова и пароли для ДРГ? Так исчезла последняя надежда найти издателя для книги.
«Стечение обстоятельств» опустошало душу до последних пределов. Ещё в мае опытный нейрохирург поставил мне диагноз «полное нервное истощение». Многолетние боли и жуткая слабость обрекли на лежание двадцать часов в сутки. В таком виде удрать из империи Марковских было невозможно.
Вокруг закрывались магазины, офисы, аптеки. Центр города, бессмысленно выжженный и разграбленный руками «освободителей», выглядел кошмаром в Бангладеш. Тогда, после погромов девятого мая, я и вспомнил «доброго дядюшку из Енакиева» с пуфиком митрополита в руке. Теперь копией разбитых икон в кафедральном Николаевском соборе (2006 год) стали витрины магазинов, разбитых вдребезги на «ночь победы» — более сорока ограблений в центре города.
— Они подняли двери домкратом, вырубили кабель топором, а компьютер вырвали с мясом из розеток, — жаловалась мне кассир одной из таких аптек. — Но мы отсюда всё равно не уйдём!
Сайт города 0629.com выложил эти подвиги по горячему пеплу. Его немедленно запретили в России. Исчезали люди. Потери в личном составе МВД города только за май и июнь 2014 года составили 58 человек (без прикомандированных). Их убивали по многим причинам, но главная — завладение табельным оружием. Данные точные. Из рук священника, отпевавшего ребят через «Скорботу». Официально менее двадцати. Украинские власти не хотели сеять панику истинным положением дел.
Невидимая рука направляла и руководила сотнями людей в масках. Когда их ловили, то выяснялись общие пристрастия: владельцы телефонов были подключены к русскому «Билайну» и находились в роуминге.
Меня это мало тревожило. Страшна не война, а целенаправленная слежка во время войны. 25 мая в городе всё-таки прошли выборы Президента Украины. Я сказал маме:
— За ДНР нет смысла голосовать 11 мая. Они выкинули второй пункт референдума «присоединение к России», заранее зная свою цель — убивать и разрушать. Пусть остаются без поддержки людей, которых интересует мир, а не война! Все уже в открытую называют их предателями и наёмниками Москвы, отмывающих нашей кровью спокойную житуху Крымского полуострова.
А на украинские выборы, после долгих колебаний, всё-таки решили идти. И что мы там увидели? В совершенно пустой школе сидит избирательная комиссия и трясётся от страха. Охрана — один милиционер, да и тот на улице. Но отступать было поздно. Пусть нас убьют, но за Тигипко всё равно проголосуем. Точно так же сказал и наш сосед по дому.
— Кроме Тигипко, голосовать не за кого.
Мы с мамой согласились и после литургии отправились голосовать. Хотя душу холодило от ужаса «необдуманного шага». Сбоку в холле школы № 52, где всегда вывешиваются фото и биографии кандидатов, стоял сын сексотки Наталии, отдавший мою рукопись ментам в рясах. Он внимательно «ждал-читал» биографии кандидатов в президенты. Как только православный «Павлик Морозов», Эдик-Андрей, увидел меня и маму, поздоровался на ходу и тут же побежал доносить на приход: «Они пришли голосовать за украинского президента!» Топ новость.
После 11 мая, а голосование «за ДНР» проходило всего на четырёх участках города, Новиковы-Агабековы поникли. Работавшие в комиссии прихожане нашего храма донесли — их не было. Сделать нас патриотами ДНР не удалось.
Но после 25 мая отношение ко мне не то, чтобы кардинально, но близко к этому, изменилось. Уважение появилось в глазах Агабекова и Новикова. Не побоялся! Они-то, как настоящие Штирлицы, сидели дома, собирая на прихожан информацию. И это нашло своё отражение в воскресной проповеди настоятеля.
— Отдавайте Богу Богово, а кесарю кесарево. — на весь храм произнёс Агабеков.
Мы с мамой этот долг отдали. Украинцы-пономари и те подали на всенощной пять (!) кусочков хлеба вместо одного. Что значит, люди не знали, что делать в той ситуации и как поступить!
После Астаны — 29 мая было назначено подписание соглашения о ЕЭП РФ, Казахстана и Беларуси — в Донбассе началась настоящая война. Украине дали понять, что всё могло быть совсем иначе.
Летом город наполнился донецкими мародёрами. Те сажали за руль «отжатых» иномарок своих девиц и ехали отдыхать на Азовское море.
Всё, что происходило в Донбассе, до боли напоминало приднестровский сценарий 1992 года. Только там не было «Градов» и тяжёлой техники — генерал-лейтенанту Лебедю не дали вволю помахать руками. Ельцин не Путин. Поэтому и мёртв на сегодня храбрый генерал — погиб, как и С. Фёдоров, разбившись в вертолёте.
Через двадцать два года съёмки той же самой картины на том же самом месте как ни в чём не бывало продолжились полоумным русским продюсером в городе Зеро, прикрываясь георгиевскими ленточками и «приказом Путина о введении войск Российской Федерации в Донбасс». Бойцам, идущим в последний бой, этот «приказ» зачитывали сотни раз, мороча головы (надо же чем-то, кроме наркоты и задранных юбок, поднимать боевой дух в рядах «ополченцев»), но уже к июлю в «приказ Путина» даже семидесятилетние старухи из Славянского дурдома перестали верить.
Двадцать пятого августа 2014 года «ополченцы» смяли КПП «Новоазовск» погранвойск Украины и начали наступление в сторону Новоазовска. Двадцать седьмого в городе началась паника — «Русские идут». К этому времени 90 % жителей города готовы были убивать чем попало мелкие кучки негодяев с кличками «ополченцев». Никто не хотел повторения трагедии Луганска и Донецка. Тем более, что географически Мариуполь на карте является Северным Приазовьем, а не Донбассом. Поэтому «пойдите на фиг» звучало всё чаще и чаще. Люди хотели и хотят сейчас спокойно жить и работать на загруженных заказами предприятиях Рината Ахметова.
Ежемесячные откупные олигарха решили судьбу практически беззащитного города. Батальон «Азов» Коломойского, истрёпанный в боях и семь танков «укропов» не продержались бы и суток. Деньги сделали подозрительно вялым наступление «освободителей» и те закрепились в Широкино. Восточный микрорайон города стали обстреливать с ближних позиций войска ДНР, а мы с мамой решили «драпать».
Но до этого, чтобы отвести от себя все подозрения, на исповеди сказал отцу Александру, что наконец, перепроверил и дописал свою книгу по тотемизму. Его одного (что там?) это заинтересовало.
— Ты можешь скинуть свою книгу электронной почтой на этот адрес?
Пишет на кусочке бумаги безликий адрес в Mail.Ru, подаёт мне. Киваю. И в этот же вечер отдаю ему с коротеньким письмом свою последнюю редакцию книги, трижды ими украденную. Другого выхода нет. Теперь, если что-то случиться, им легко отмазаться. Не крали, не брали, вот, он сам нам скинул свою книгу в сентябре 2014 года.
Святее ангелов те, кто связался с Марковским. Он один молитвой и властью над бесами может перевернуть всё вверх дном. Ты окажешься вором и бесноватым, а они кристально чистыми перед всем миром. К этому времени я уже не сомневался — священник из Мариуполя сильнее милосердия Божия. Его одного слышит Бог! А других убивают, выгоняют из дому и ждёт их судьба изгоев по молитвам батюшки-монстра! А может, что и похуже!
Марковский твёрдо знал, что будет дальше. Он и не думал куда-то бежать. Своим он просто говорил:
— У нас всё будет хорошо!
И, как всегда, оказался прав.
Позвонили сестре. Трубку поднял муж. Узнав, в чём дело, Олег сказал: «Бога ради, приезжайте и живите. Дом совершенно пустой»! Только тогда мы и узнали, что мой дядюшка скончался. Ему стало плохо двадцатого. Умер двадцать пятого. Хоронили двадцать седьмого. Его последние дни полностью совпали с датами наступления на Мариуполь.
Меня это удивило. Как будто Сам Бог дал нам кров в совершенно пустой квартире. В один день с наступлением на Мариуполь.
— Вы едете в дом, где всё есть, — сказал Господь.
Десятого сентября, не выписываясь из квартиры, не выключая мобильные (оставив их дома), мама не рассчиталась на работе, кормившей нас, бросив дом на попечение святых икон, зайдя на час в храм и покрутив в последний раз просфору, сели в «дополнительный» поезд «Мариуполь—Харьков» и уехали.
Харьков злился и раздражался при виде беженцев. Именно в этом городе мы с мамой увидели, как на практике выплёскивается человеческое горе и растекается потоками, ручейками по «временно неоккупированным территориям Украины». Нам предложили помощь в секторе беженцев, но узнав, что мы едем в Россию, извинились — сами с усами. На том огромном харьковском вокзале мы получили единственную льготу для тех, кому ничего не светит. Наш багаж по паспорту приняли бесплатно: Мариуполь в зоне АТО, поезд в десять вечера, надо искать, где притулиться до вечера.
Выйдя на красивую зелёную привокзальную площадь, стали искать телефоны внучки маминой благодетельницы: она выучилась и жила в Харькове. Через час Анна, которую я помнил совсем крохой, забрала нас в папин «Форд» и привезла к себе домой. Она не изменилась. И что поразило, сохранила свою удивительно детскую и немного загадочную улыбку. Улыбка Анны стоит половины Харькова. А может и больше.
Мы ехали по городу. Везде билборды с Тигипко. «Поздно. Впереди пропасть. Как жалко город. Неужто и его ждёт судьба высокомерного Донецка и упрямого Луганска. Разрушат и пойдут «освобождать» дальше»? — глаза накладывали войну в Донбассе на красоту парков и застроек.
Приехали. Район бывших общежитий. Нам оставили ключи. Анне на фирму — приезжают туристы. Прощаемся до вечера. Ногу к этому времени начинает рвать на части. Падаю на диван. Закрываю глаза. Рядом кто-то тихо скулит. Анина собака. Доходит с трудом — занял её место. Двигаюсь. Псина ложится прямо на больную ногу.
День прошёл с закрытыми глазами и акафистом преподобному Серафиму Саровскому. Нога, согретая умной и доброй собакой, перестала ныть. Сходил в магазин. Скоро уезжать. Вернулась Анна. Прощаемся. Вновь её необыкновенная застенчивая улыбка. Теперь едем сами. И так стыдно. Свалились ей на голову.
Доехав, упали у привокзального фонтана. Теперь в сумерках к воде добавилась музыка и подсветка. Вставать не хочется. Очарование игры воды, света и музыки завораживает. Холодает. Сентябрь. А в России что? Целый день одна и та же мысль нарезает тугую резьбу — «Неужто это всё разрушат «ополченцы»? Красоту, не Москвой созданную и живущую независимо от её воли».
В поезде прямо на перроне начала работать таможня. Вслед за ними в купе входит пограничный контроль. Таможенник, которого мы спрашивали о декларациях, узнав нас с мамой, не выдержав, выдал на прощание:
— Может, родственники, которые вас принимают и хорошие люди, но русские сволочи! — и не дождавшись нашей реакции, вышел из купе.
Маме тут же стало плохо. Отсюда нас точно не выпустят! Пора капать корвалдин и валерьянку. Мне и самому не верится, что мы не только вырвались из плена Марковских, доехали до Харькова, но и в часе езды от России. Страх, что Марковские что-то пронюхали, давит на подсознание. Поезд незаметно поплыл вдоль перрона. Через час в купе вошли русские пограничники и таможенники.
Спустя много лет Бог исполнил своё обещание. «Я подниму тебя и выведу отсюда»! Утром мы были в Москве.
* * * * * * * * * * * * * * * * * * * *
В Мариуполь 1995 года я приехал с двумя благословениями Патриарха, а уезжал в 2014 с твёрдым убеждением, что протоиерей Николай (Марковский) является внуком так называемой Анастасии Шуйской и её последнего сожителя в тобольском заключении, «гражданина» Николая Александровича Романова.
Это убеждение подкреплялось не только поведением семьи Марковских, сходством протоиерея Николая Марковского с последним императором, но и осязаемой мистикой в реальном времени (1995–2013). Прав был отец Варфоломей, сказав мне на первой в жизни исповеди: «Православие это прежде всего мистическое богословие. Ничему не удивляйтесь».
Декабрь 1995 года. Наяву видел дочь Николая II, Татьяну. Она появилась в поликлинике с больничной картой в руке. Мы стояли минут десять вдвоём в предбаннике, ожидая приёма к врачу. Лицо дочери царя, одежда, длинная плисовая юбка старомодного фасона, а главное, обувь начала прошлого века, виденная мною в шуйских музеях, сказали мне всё. Увидев, что я понял, кто передо мной, попросила взглядом: «Не выдавайте меня»! Что я и исполнил, не сказав никому ни слова. Как известно, Ольга и Татьяна, были сёстрами милосердия. А Татьяна Николаевна была ближе всех к отцу.
Июль-август 2012 года. Её сестра, Мария Николаевна, появляется в библиотеке им. Короленко в Мариуполе. Она пришла что-то узнать у дежурного библиографа. Видел ее минут десять. Красивая девушка в летнем, с открытыми плечами, платье до пят.
Июнь 1996 года. Около собора святителя Николая на Новосёловке, где служил его внук, видел наяву царя, одетого в одежду мастера телефонной службы. Рядом был открыт телефонный люк, откуда он и вылез. Сидел на пеньке и курил папиросы «Salve». Пристальный взгляд его голубых недоверчивых глаз трудно забыть. Открытый люк и видение царя в Смольном, пять икон царя вместо семи, четверть века поисков убедили меня в том, что Его императорское величество не является жителем Царства Небесного.
В 2012 году в день памяти царственных мучеников 17 июля в храм Святой Троицы под конец службы пришли шесть молодых женщин крестить детей. У всех на руках были девочки, только у одной мальчик. Служба ещё шла, но они выстроились в ряд перед царскими вратами. Такое в храме вряд ли произойдёт случайно.
Мы уже уходили после службы, как в притвор торопливо вошла ещё одна молодая женщина лет двадцати пяти. Она принесла девочку. Их стало семь. В день расстрела царской семьи протоиерей Гавриил (Агабеков) крестил семь детей. Шесть девочек и одного мальчика. Бог собрал Духом Святым под одним куполом храма образ всех внебрачных детей Николая II. Я только не мог понять, что означало опоздание седьмой женщины. Догадался через год.
В июле 2013 из вентиляции на кухне полетел песок, мусор, за ним мелкие камешки. «Строители ломают вентиляционные проходы», — подумал и забыл. Но через день на стол прилетел камень. А летом мы вентиляционные решётки снимаем, иначе от жары нечем дышать. Пришлось ставить их обратно. С каждым днём возня слышалась всё отчётливей, особенно под утро. «Только крысы нам не хватало. Она и решётки перегрызёт»! — поглядывал с опаской на вентиляцию.
Семнадцатого июля пришёл из церкви, сел за стол и всё вспоминал «пришествие» семи женщин на прошлогодний день памяти царственных мучеников. Как вдруг мои размышления прервал песок, шум и в проёме вентиляции что-то появилось. «Точно крыса, ну и день»! — пришлось лезть на стол. За тоненькой решеткой кто-то затаился. «Ну хватит! Пусть мать эту крысу и вытаскивает», — крещусь и решаю звать маму. Она пришла с ночной. Объясняю, в чём дело. Велит мне откручивать решётку. За ней оказался голубь.
— Вынимай его сама. Он наверняка мёртв.
— Живой! Шевелится, — радуется мама и держит в руках серо-белого голубя.
Живо открываю окно, приподнимаю москитную сетку, мама через неё пропихивает голубя и кладёт его на подоконник. Пока думали, чем его покормить, того и след простыл.
Оказалось, из-за жары голуби нередко засыпают на вентиляции и падают вниз. Выбраться оттуда невозможно. Перемычки стоят на каждом этаже. Единственный выход — пятиться задом вниз по диагонально проложенным вентиляционным каналам. Но из-за вытяжек движение такого большого голубя по вентиляции смахивало на чудо. За девять суток голубь добрался до нас, с девятого на первый, пугая шорохами и песком.
Голубь ответил на вопрос — кто и как мог спастись? Не кто, а что. Его движение напоминало движение плода в момент родов. Тесно. Приходится пятится. Совокупиться с прислугой могли только отец или его сын неполных четырнадцати лет. Но кандидатура сына царя, Алексея, вызвала у меня сомнение по одной причине. Подросток лежал пластом из-за кровяного мешка (гематомы) на ноге с января 1918 года. Через девять месяцев (девять этажей) у расстрелянного и сожжённого «гражданина Романова» родилась дочка.
Мне оставалось только бежать подальше и написать книгу об этих людях, потомках последнего императора.

Глава IV
ЖЁЛТАЯ ДВЕРЬ
Поезд несётся по Подмосковью. Солнечно. По одежде видно, день обещает быть тёплым. Поражает тупое, убожественное граффити на стенах кооперативных гаражей и заборах предприятий длиною в сотни километров.
Метро, вокзалы, Курский и Ярославский, похожи на станции осаждённого города. Всюду страх. Деньги вбиты в бесполезные рамки металлоискателей, видеокамеры и странного вида сооружения, заглатывающие вещи и сумки москвичей и «гостей столицы». Узбеков с динамитом им не остановить.
В метро спускаемся в час пик. Подземные переходы переполнены до отказа бурлящей массой людей. Идёшь рядом с ними, а человека не чувствуешь. Оказавшись внутри движущегося монолита, внезапно осознаёшь — ты на кладбище — душа больно ранится о рваный камень умерших душ. Камнепад нарастает. Состояние приближается к шоковому.
В восьмидесятые по этим же переходам рядами шли весёлые, здоровые, приветливые и уверенные в себе жители столицы. В девяностые подуставшие, раздражённые, больные, с разочарованием в потухших глазах жители мегаполиса. Теперь только банковские карточки. Москва и москвичи.
Выползаем из подземных переходов едва живые. А на вокзале вдруг доходит. Лежачий инвалид с двумя тяжеленными сумками после Матроны и Алексия Московского целый день бегает по Москве в часы пик. И хоть бы хны!
Утром мы приехали в «город невест». Возникшая не весть откуда попутчица уговорила взять такси. Ехать-то до автостанции через весь город. Первое, что бросилось в глаза, — охранник отеля забивал резиновой дубинкой подвыпившего мужика. Тот молча, с пониманием (образец для подражания не пьёт) корчился на тротуаре. Шесть утра в Иваново.
— Ну и нравы у вас здесь, — прокомментировал увиденное.
— Вот, да вот, во рту тавот, — оправдывалась наша шустрая попутчица.
Через три часа мы приехали в Колобово. Открыв дверь нашего приюта, мы попали в царство мух и залитых кошачьей мочой «Шуйских известий». После похорон в квартире «по завещанию» дядюшки остался доживать старый рыжий кот с прескверным характером. Наскоро поев, отправляюсь в школу.
Колобово стало другим. Третий этаж моей общаги снесли (чтобы беженец из Мариуполя не претендовал на койку-место), обклеили утеплителем, покрасили и открыли «Магнит». Людей в посёлке стало заметно меньше. Магазинов больше. Но одна мечта идиота образца девяноста третьего года всё же сбылась — средняя школа в России перешла на шестидневку. Суббота рабочий день.
В холле никого. Иду мимо, — язык не поворачивается сказать — «столовки». Запах эпохи «Закладка пустых гарниров и супов на воде» сменился на «home fragrance» — сдержанно мажорно-обжорным вариантом аппетитных блюд среднестатистического российского школьника.
Вот и «класс историй от Олега Стакановича». Кабинет с прохладным климатом, выходящий на север, с лужами на полу, вечно остающихся от спущенных Боковым батарей.
Уроки кончились. Открываю дверь. Моя ученица давным-давно пережила и забыла голодные девяностые. Вся в делах. Не здороваясь, закрываю ноутбук на учительском столе.
— Ну, что это такое, хоть поздоровался бы. — с ворчливо-наигранной интонацией, перенятой ещё в девичестве от своего школьного приятеля, отпарировала та, которую я сознательно и целенаправленно готовил три года на своё место.
— Потом. Найди миграционную службу в Иваново. Мне в понедельник к ним ехать, не знаю, как они работают.
Ученица молча встаёт. За школьный ноутбук сажусь я. В класс тут же заглядывает техничка. Работа у ней такая — делать тук-тук.
Через двадцать минут, выяснив в чём дело, звонит ещё одному моему ученику. Полиция может им гордиться и он готов везти меня прямо сейчас, в неприёмный день, к начальнику объединённой миграционной службы города Шуи. По ходу дела мне объясняют, что все всё (родня его приятеля из Лугандонии) получили. Статус беженца, корочку, единовременную сумму, ежемесячные выплаты.
С ними было проще. Выехали через пограничный пропуск ЛНР, без вещей, в одних спортивных трусах, вымазав рожу гарью соседского дома. Дальше лагерь для беженцев (Сергеево). Струя. Чёрный ход (святая святых России). 100 % поражение цели. После Сергеева погода поменялась.
Лимит официальной возможности получить статус беженца давно исчерпан и забыт — 500 на область. Таких, как я и моя мама больше, чем может переварить бюджет обложенной санкциями страны.
На этом мои раздумья закончились. Приехал офицер, готовый «помочь хорошему человеку». Надо ехать — начальник межрайонного УФМС ещё на службе.
— Представлю вас. Познакомитесь. Они все хорошие люди! Помогут! Какие проблемы! За двадцать минут всё утрясёте, — ласковым голосом уговаривал начавший рано седеть офицер полиции.
Ещё несколько минут они уламывали меня вдвоём. Но я отказался. Наотрез. Эмоций с их стороны не последовало.
В Колобово всё изменилось. За это время треть посёлка вымерла. Было три сто, осталось две тысячи. Что-что, а умереть в России по-прежнему легче, чем плюнуть. Теперь это только сельское поселение, с обидой говорили соседи моего дяди. На месте старой школы, разрушенной в 1994 году, торчала бело-красная телебашня. Ещё одна маячила на другом конце посёлка. Без них в посёлке показывает только девятый канал. При Ельцине и то три работало.
Особой радости наше появление ни у кого не вызвало. Помня, что это посёлок, по старой памяти пытался здороваться, но на меня смотрели как на пустое место. Чужой. Мы с мамой это чувствовали. Эти двое приехали с Украины. Значит, враги. Ведь украинцы со своим майданом и нежеланием впрягаться в евразийское пространство — 100 % враги. И те вопросы, которые посыпались на нас дней через десять, только подтверждали эту простую истину.
Утром в понедельник мы поехали в шуйскую миграционную службу и вошли в неё через официальные двери, которыми со всех сторон бывшего СССР льётся человеческое горе.
Как мы и думали, «беженцев» никому не дают. Предлагают заполнять анкеты на «временное убежище». Это тоже неплохая штука. Даёт право на работу, как гражданину РФ, правда, с явными ограничениями. Плюс страховка. Плюс бесплатное оформление документов и возня с нами. Плюс бесплатное прохождение медкомиссии. Даже фото на бланки и то бесплатно, с жаром перечисляет нам «плюсы» первого кидания по-русски майор внутренней службы Гаранина Светлана Евгеньевна.
— Подробнее вам всё объяснит Ольга Вячеславовна Краснова. Она у нас этими делами занимается.
Идём к ней. Ещё раз нам объясняют, что оснований для получения статуса беженцев у нас нет.
— У вас есть на руках справки от украинской милиции, что вас преследовала определённая группа лиц?
— Нет, — говорю ей. — Милиция моего города на стороне Марковских. Да и против себя ни одно государство свидетельствовать не будет. Никто ничего не возбуждал. Узнав, в чём дело, все только отворачивались. Даже если бы мы с мамой подали на них заявление, нас попросту убрали. У этого непростого священника безукоризненный послужной список. В городе сотнями исчезают люди, поэтому, воспользовавшись паникой и бомбёжкой, сели на чудом поданный поезд и уехали.
— Я даю вам анкеты на временное убежище. Сначала внимательно прочтите. Не торопитесь, сверьтесь по документам, заполните их. В среду приедете в не приёмное время. С вами долго работать.
— Неужели нет возможности учесть, что я должен был получить русское гражданство? — хватаюсь за соломинку. — Я работал три года учителем в сельской местности, два года армии и что, совсем ничего?
— Работали? Где?
— В Колобово.
— У вас есть документы, подтверждающие это?
— Да, есть. Военный билет, трудовая книжка.
— Нет. Нам нужен только ваш паспорт с указанием прописки в Колобово.
—Паспорт был ещё советский. Когда менял на украинский, его забрали.
— Значит, вы ничем не можете подтвердить факт своего пребывания в России.
— Как это так? А трудовая, военный билет, у меня и больничная карта осталась, в ней указана моя прописка: «Колобово, 1-я Фабричная».
— Это не прямые документы, они лишь косвенно подтверждают факт вашего пребывания. Вы могли ездить на работу в Колобово откуда угодно. Нужен паспорт.
К нашему приезду страна хорошо подготовилась. Опустошённый услышанным, спрашиваю офицера.
— Нет какой-либо программы, в которой нам могли бы помочь?
— Есть программа помощи соотечественникам, но в Иваново что-то не пошло. Область бедная, нет денег. Но распечатку вам дам. Там указаны области, где она работает. Попытайтесь самостоятельно.
Подаёт несколько листиков и мы понимаем — пора на выход. Дома открыл анкету «Лиц, претендующих на получение временного убежища на территории Российской Федерации». Вор — не вор, врёшь — не врёшь, опасен — не опасен, смысл всей анкеты. Вопросы неуклюже повторяются трижды, каждый раз меняя своё лицо и место заполнения.
В среду мучения в Шуе начинаются заново. Вначале идём к Гараниной. Прошу её снизойти и дать нам возможность подать на «беженцев». Та ни в какую. Делает вид, что звонит в Иваново. Нервничает. Кому-то говорит о нас, кладёт трубку на грудь. Глаза огромные-огромные.
— Я звонила начальству, вы не проходите на беженцев. Хотите, трубку дам? Вот! Возьмите! — Гаранина ещё больше округляет свои глаза. — Документы подадите, вам будет отказ. Уверяю вас. А дальше я с вами работать не буду. Понимаете меня? Девяносто дней и уезжайте в Украину. Всё.
Нам с мамой делается страшно. Видимо, мы просим невозможного. Изучив реакцию на её слова, спрашивает:
— Что будем делать? Или делаем временное убежище на год или девяносто дней и обратно?
Это точно как в том анекдоте «про чукчу». Приехал начальник от Хрущёва к чукчам, спрашивает:
— Кукурузу будем сажать или сеять?
Чукчи испуганно:
— Сеять! Сеять! Зачем сажать. Будем сеять.
Что делать «чукче» по имени Олег?
— Хорошо. Делаем временное.
— Вот, идите к Ольге Вячеславовне.
Проверка обоих «шедевров» заняла больше часа.
— Написано грамотно, — с каким-то неосознанным сожалением подводит итог всему Татьяна Александровна. — Но это не всё. Сейчас сделаю вам распечатку на медкомиссию. Вы должны её пройти в ЦРБ. Знаете, где?
Отвечаю, нет. Объясняет. И по ходу дела набирает меня в анкете «Станиславовичем». Спохватывается, где-то исправила, где-то забыла. Жду, когда проверят документы мамы. Наконец, нас снова собирают вместе.
— Погодите, это не всё. Ещё отпечатки пальчиков.
Мы замираем от неожиданности. Это уж точно, тюрьма тюрьмой. Зрелище крайне натуралистичное и неприятное. Обе руки мажут чёрной краской, похожей на мазут и поехали. Больше двадцати отпечатков руки, ладони, подушечек. Всё, что можно подвести под понятие «отпечатки пальцев руки» идёт в дело. Следом за мной Родина-мать мажет грязью маму, уроженку города Шуи.
После такой процедуры на ней лица нет. Она ехала на Родину, а приехала в спецприёмник для уголовников, где потенциальный уголовник — акушерка высшей квалификации, спасшая тысячи жизней новорожденным и роженицам.
— Ну, вот и всё. Салфеточки берите, сколько вам нужно. Воды и мыла предложить не могу, а салфетки пожалуйста. Да, и зайдите к начальнику.
Гаранина вновь предлагает присесть, смотрит мою анкету. Найдя нужный ей лист, демонстративно рвёт его перед моими глазами.
— Вы порвали лист анкеты, — удивлённо констатирую.
Но начальство не реагирует.
— Не забудьте, вам ещё медкомиссию проходить. А ответа ждать две недели, — подводит итог проигранной войне за статус беженцев начальник УФМС города Шуи майор Гаранина С. Е, которую, не расслышав, зову Гагариной.
Только после этого нас отпускают. Убитые Марковскими, войной и растоптанные в УФМС, еле живы плетёмся на автостанцию. Жить после всего просто не хочется.
Запуганные Гараниной, целую неделю просидели дома. В посёлке глядят как на врагов. Я, памятуя девяностые, попытался снова здороваться со всеми, но получилось то, что в первый раз.
За спиной нам уже отвесили миллион под тот самый статус. Этому привычно верят. Русские каналы «сеют правду» как могут. С семнадцатого года не кончается война с собственным народом, ему оставили только одно право — быть обобранным и обманутым. Поэтому всюду царит едва скрываемое раздражение к таким, как мы. Понаехали!
На третий день до меня дошло: пишем жалобу. Кому? Президенту. Писать легко: www.Kremlin.letters.ru. Опасаясь, и не без оснований, что старые ящики под контролем МВД Марковских, завёл где-то новый ящик.
Моя ученица, жалея меня, пускала пару раз в неделю в страну под названием Интернет. Но до этого было написано от руки обычное письмо на имя Президента РФ, ул. Ильинка, 23. В нём была описана ситуация, возникшая в Тобольске и почему я имею к ней отношение, чуть не погибнув в Мариуполе. Ответ за № А26-20-98308871 от 24 сентября подписал Главный советник департамента письменных обращений граждан и организаций Р. Хакимов. Он переадресовал мои каракули в МИД. Как известно, МИД России не случайно находится на Болотной площади. Ответ засосало. Формальный ответ.
На нет и суда нет. Пишем новое письмо, уже в электронном виде. Двадцать второго сентября 2014 года за № А26-01-97792671 на него ответил Начальник департамента информационного и программно-технического обеспечения Е. Зыбкин от той же Ильинки, 23. Если первый чиновник Путина отправил всё подальше в МИД, то второй отправил всё назад, в управление УФМС России по Ивановской области.
С изумлением аборигена день за днём читал и сравнивал работу «катапульт» московского чиновного воинства по отбрасыванию писем-жалоб по конкретному вопросу — почему мне и моей родительнице не дано право подать свои документы на получение статуса беженца?
Жизнь Великой России не переставала нас удивлять. Когда-то, опасаясь, что моя ученица бросит университет, переписал набело свою дипломную и послал ей. Она была одной ногой на фабрике. Платили больше. Но посылка с дипломной подействовала. Передумала. Правда, её научный руководитель ничего не смог понять в археологическом тотемизме и, пожалев сельскую девицу, предложил её более простую и понятную тему. Так русская студентка усилиями двух людей получила диплом.
Приехав, похвастался своей книгой — большим мне и хвастаться было нечем. Первую главу она прочитала. Чужие книги никому не нужны. А «Тотем» остался в школьном компьютере. Понимая, что все мои «исследования» отнюдь не совершенство, попросил сбросить книгу однокласснику-психологу. Седьмая глава «Необходимость встречи», объяснил ей, главная в книге. Это сплошная психология. Не может ли он проверить её как профессиональный психолог, как когда-то я проверял ваши контрольные? Она согласилась и сбросила ему.
Прошло недели три. Утром Николай Евгеньевич, директор школы, а ныне пенсионер, живущий сверху, поинтересовался.
— Ночью-то спать вам не дал. В одиннадцать пришли ко мне, Серёжка да Лёшка. Хорошо поддатые, смеются. Да, Сергей-то хвастался, уже начал писать докторскую. Во как! Недавно ещё кандидатскую защищал и уже на доктора. Голова!
— Николай Евгеньевич! Он говорил что-то о морской психологии, экстремальных ситуациях на воде, зоопсихологии? Замкнутых группах с выраженным дефицитом общения? Люди и животные на корабле в дрейфе?
Смотрю, шеф каменеет. Мол, откуда мне известны такие вещи? А я, зная своего ленивого и доброго ученика, понял — моя книга отправилась в плавание по грязным волнам плагиата. Вот и будет очередная «докторская». «Докторскую» в России уписывают все, от кошек до ивановских фрэйдов!
О своём неожиданном открытии решил пока ничего не говорить. На дворе уже хозяйничал октябрь, когда Надежда, выслушав вопли и стоны неудачника, язвительно сказала.
— Вон приехали с Луганской области. Им везде отказ. Они, не долго думая, написали Карпову, начальнику УФМС по Ивановской области. Их тут же записали на приём и всё выдали. И ты запишись на приём.
Поразмыслив, понял: она права. Другого пути после отказа ехать с полицейским улаживать свои дела у меня нет. А вдруг и нам отвалят Вот Такой Статус Беженца?
Знал бы я тогда, что русские любят играть в футбол такими дураками как я, ни за что бы не стал бомбардировать жалобами чужие ворота. Но на Покров один из телефонов УФМС неожиданно откликнулся. Марина Сергеевна Лукина выслушав, ответила мне.
— Все ваши жалобы (ГЗ-103 и КЗ-114) прошли регистрацию. И, если хотите, могу записать вас на приём к заместителю Карпова на 21 октября, пять часов вечера. Зовут его Максименко Павел Александрович.
Поблагодарив, положил трубку. В битве за статус беженца эпизод с Максименко был единственно светлым пятном. Только на том приёме мы и узнали, что живём «не по-людски», без регистрации. Что шансы получить что-то равны нулю (мы это и так давным-давно поняли) и для того, чтобы что-то получить, надо идти каждый раз в новую дверь с набором новых бумаг. И так до бесконечности, пока не упадёшь.
— Если вы хотите получить гражданство, нужно пройти комиссию по признанию вас «носителем русского языка». Но до этого вам нужно найти документы в архиве, подтверждающие, что кто-то из вас родился на территории РФ. Соберёте все справки и приедете сюда, в Иваново, на Почтовую. Я позвоню Гараниной, она вам поможет.
— Не нужно. Мы её и так боимся.
— Не нужно её бояться. Она добрая и отзывчивая женщина, — сказал на прощание Павел Александрович.
Двадцать девятого октября мне разрешили подать ходатайство о возможности признания меня беженцем на территории РФ. Допрос (опрос) проводила Варвара Александровна Павлова, начальница Гараниной. Длился он около четырёх часов. В самом начале меня допросили по поводу отказа. Выслушав меня, эта женщина ответила:
— У вас было полное право подавать заявление на статус беженца. Просто в случае отказа через три месяца вам даётся возможность получить временное убежище. Никаких депортаций по этому поводу не предусмотрено. Она должна была вам всё объяснить, — с этими словами Павлова виртуозно извлекла из моего дела бумагу.
— Вот. Прочтите это, — и не давая в руки, подержала её перед моими глазами.
Читаю. «Отказ Кот О. С., гражданина Украины, от возможности подать в Ивановское УФМС на статус беженца». Текст набран на компьютере, подпись перенесена с другого листа и представляла из себя ксерокопию моей подписи. Называется «добровольный отказ» служебным подлогом.
На мою маму точно так набрали отказ и перенесли ксерокопию подписи (Office или Photoshop). Срок за это не маленький. Но никто никого не сажает. Никого это не волнует. Устный приказ исходит сверху: «чужим» статус с денежкой не давать и подложные клепают тысячами. Прочитал. Сказать нечего. Вряд ли эта бумажка долежит до экспертизы, следствия или суда.
«Разобравшись» с одним вопросом жалобы, офицер стала искать бумагу, порванную в клочья Гараниной. И она нашла недостающий лист. Очень удивилась, что его не было в деле. Найдя, скопировала образец и приказала заполнить.
Допрос в своей сути, хоть и занял три часа, свёлся к одному: было ли на самом деле реальное, фактическое преследование украинскими властями лица, просящего у России убежища.
— Варвара Александровна! Меня не преследовало украинское государство, оно не трогает своих граждан. Меня преследовала в течение четырнадцати лет группа священников города Мариуполя. Они подчинили своему влиянию и контролю руководство Жовтневого РОВД и чужими руками, используя разглашение тайны исповеди, добивали одного человека. Благочиние Марковского, это, фактически, государство в государстве. Сейчас областная милиция вся в Мариуполе. И она идёт ему навстречу. Три священника найдут меня из-под земли в любой точке Украины руками прикормленной милиции. Такова коррупционная составляющая в моём деле. Я оказался бессилен против них. Нам пришлось из-за угрозы для жизни бежать, воспользовавшись наступлением ополченцев.
В конце допроса Павлова сказала:
— Я ещё вызову вас раз или два, и только после этого всё уйдёт в Москву. Решать будут они. После десятого приедете и отдадите свои документы. Взамен получите временное свидетельство на три месяца другого образца.
Прошло некоторое время и я почувствовал, все изменилось к худшему. Мама ещё искала по сельсоветам справку о рождении, ездила в Семейкино, занесённое в конце октября снегом, в Филино, в Шуйский архив, а вокруг меня изменилась сама атмосфера. Она стала враждебной. Строгий выговор нашёл майора Гаранину. Я на веки вечные стал её заклятым врагом, а в кабинете № 1 УФМС города Шуи появились почётные грамоты и благодарности офицеру внутренней службы Гараниной С. Е. Нам ещё помогали в Шуйском УФМС с регистрацией, помня просьбу Максименко просто помочь, а эта враждебность тяжёлым шлейфом заполняла все ниши пространства беженцев из Мариуполя.
Двадцатого ноября прошли комиссию на статус «носителя русского языка». Дальше нужно было заполнять очередные каверзные анкеты на отказ от украинского гражданства, но поглядев, что сокращённый вариант нам не разрешают проходить, всё бросили и стали ждать «ответа из Москвы».
Мы провинились. Это хуже, чем быть врагом народа в тридцать седьмом. Поэтому нас ждал прокат по полной программе. Сначала уплата сборов и прохождение платной медкомиссии на временное проживание. Через полгода уже вид на жительство. Снова плати и собирай бумаги. А там, гляди, пройдёт год, полтора, замаячит гражданство. Это было издевательство. И мы стали ждать ответа на «беженца». Но ещё в ноябре Мария Вячеславовна Машина, встав из-за своего стола, выложила.
— Вас в списке беженцев нет. Вы никогда этот статус не получите. Вот если бы вы привезли кадры видео, как вас убивали украинские власти, тогда, да!
Очень захотелось ей ответить: «Привези я такое видео с Украины, тут же рассмеялись и сказали бы с видом знатоков: «Да это на киностудии «Мосфильм» в 1992 снимали. Свободен». Но я смолчал. Мы решили ждать.
10 февраля 2015 года поехал за ответом в Иваново. Мне вынесли бумажку за подписью неизвестно кого (подделали подпись Максименко) и тут же потребовали её отдать.
— Она вам не нужна? Отдайте её!
— Погодите! А разве у вас нет своего варианта? Так зачем вам два?
— Вы расписались? Вот здесь! Верните мне её!
Молоденькая девица, с ошибками набравшая мне этот опус под диктовку Варвары Александровны, без перехода перешла к угрозам.
— Если вы будете жаловаться, у вас месяц, свой паспорт забираете и в три дня на Украину. Будите забирать своё прежнее свидетельство о временном убежище, тогда вам здесь до 22 сентября (о его продлении речи уже нет).
— Всё понял. Вынесите мне моё старое свидетельство.
С этими словами она ушла и через пару минут, проинформировав о ходе дела Варвару Александровну, принесла документ. Подделку с пересказом угроз от 17 сентября майора Гараниной аккуратно положил на дно своей потёртой сумки. Пригодится. Мария Вячеславовна оказалась права, мы остались у разбитого корыта.
Может, желанная дверь открылась бы, если на месте УПЦ МП оказались филаретовцы, автокефалисты или униаты. Но недаром несколько раз переспрашивала Павлова, в чьей юрисдикции находятся мои обидчики? И выяснила. Это однозначно Московский Патриархат. А то, что это граждане Украины, дело временное. Но существо вопроса заключалось именно в этом и Павлова его проигнорировала.
С могущественной организацией Патриарха Кирилла никто в России тягаться не будет. Себе дороже. Да и на что это будет похоже? Российское УФМС предоставляет статус беженца гражданину Украины, пострадавшего от священников-мажоров УПЦ МП. То есть от «своей» конторы. Посмешище.
К этому времени мы уже не могли без ужаса смотреть на повседневную жизнь вокруг нас. В посёлке стала обыденной ситуация, когда завидев меня в магазине, колобовский обыватель замирал, как вкопанный, ловя каждое слово. И он не уходил, пока не услышит всё и до конца. Прокатился слух, что мы не любим Россию и всё русское.
В 1994 году на большой перемене ко мне подошёл упитанный колобовский отличник. Прилежный, аккуратный мальчик.
— Олег Степанович! У меня к вам деловое предложение.
Смотрю на него с интересом.
— Олег Степанович! Давайте я буду передавать вам всё, что услышу про вас и про всех в школе. Кто и что говорит. Взамен я не учу ничего, а вы мне просто ставите «пять» или предупреждаете заранее, когда будите вызывать к доске.
Мне никогда не делали таких «предложений». С душком. Оказывается, за дверями моего кабинета процветает слежка и услуги осведомителей ещё как востребованы. Целое торжище. А я ни слухом ни духом. Ну и ну! Офонареть!
— Вываливайся отсюда. Поди вон!
— Вы что, с ума сошли? Как вы со мной разговариваете? Все учителя пользуются моими услугами, довольны, один вы остались. Приходится вашу историю учить каждый день.
Не выдержав, выталкиваю упирающегося сексота-медалиста в коридор. Торгаш, оказавшись за дверью, обиженно что-то бурчит и бежит вниз, на обед. К 2014 году такое поведение стало общероссийской нормой.
Импортозамещение
Семнадцатого июля 2014 года в истории России была открыта особая страница. Импортозамещения. В очередной царский день под Торезом (Донецкая область) был сбит самолет гражданских авиалиний, принадлежавший Malaysia Airlines. Спустя месяц на страну обрушились санкции и ответные меры правительства Медведева. С полок российских магазинов стали испаряться продукты и товары Восточной Европы и, конечно же, Украины.
Обыватель остался с глазу на глаз с «национальным продуктом». Ему умудряются бесстыдно продавать железные банки, на которых может быть написано всё, что угодно. Но, открыв крышку, люди обнаруживают мутную жижу вместо томатного соуса или просто воду.
Какой только лажи не сыскалось в дядюшкином холодильнике! ООО «Рыбный двор» Великого Новгорода произвёл «Сом в томате», «Лещ в томате» и «Бычки в томате». Две крошечных скибочки были залиты бурой кислючей жижей. Это точно был сом, затем лещ, а после бычок (особенно мелко-дохлый). Но 60 % банки занимали не они, а наполнитель, который не захотел есть даже томатнозависимый кот Рыжий.
А этот кот ставил томат выше парной говядинки, которой его баловала моя сестра. Он буквально давился рыбными консервами. Но только не отравой от «Рыбного двора». В холодильнике от покойного Геннадия осталось банок восемь консервов. Три «Рыбного двора», остальные от Мамонова до Екатеринбурга. Съедобной оказалась только банка шпротов «Морские котики» из Калининградской области, от них не свело резью в животе и из глаз не брызнули слёзы. Они были на удивление вкусными. Кот, не любящий консервы в масле, сожрал почти всю банку.
В уголке морозильника затаилась неизвестная мне пёстро-красная пачка. Бульмени (со сливочным маслом внутри). Не рассчитав своих возможностей, сварил всю пачку. После обеда столовскими пельменями осталось ещё на раз. На другой день кинул их в духовку. А когда стал есть, остановился. От вчерашних пельменей осталось только тесто. «Мясо» исчезло.
Фокус состоял в начинке. Это было что угодно, но только не остатки мясного фарша. Напоминали эти комочки соевое мясо или какой-то его вариант, пропитанный мясными отдушками и суррогатами. Точь-в-точь как кошачий корм. Кошка съела и побежала на улицу. А нам куда бежать?
В России главное привычка. Со временем любой делается безучастным к тому, что в банках с фасолью или горохом ровно половина — вода. Фасоль жесткая, горох деревянный, икра минтая (Сестрорецк) с грязью и тряпками (но раз на раз не приходится), конфеты «Бабаевские» с пережжённым фундуком (а бывает и ничего). Пензенский филиал «Невского кондитера» регулярно сбагривает мармелад по «акции». На радостях купили три пачки — скулы свело от лимонной кислоты. Поэтому и акция, не пропадать же добру. Всё?
Нет. Не отстают и казахи. Те привезли на продажу соевые батончики с сырым нежареным арахисом. Песок казахских степей заскрипел на зубах. Прошло четыре месяца после «добровольного вхождения Крыма в состав России». Покупаю знакомые до боли консервы «Бычки в томате», «Аквамарин», Севастополь. Обычно все украинские консервы похожи друг на друга — мало масла, томата, специй (иногда в банки «забывают» положить соль), но всегда порядком рыбы. Банку набивают так, что она глухая. Такую обычно и беру.
Наклоняюсь в самый низ прилавка, ищу привычные банки по-украински. А тех и след простыл. Как быстро русское начальство научило не выделяться качеством новый субъект федерации. В банках «Аквамарина» плескалась одна жижа. С трудом отыскал апрельскую банку (остальные август 2014). Банка набита ещё по-человечески. Видно, было не до переучивания «зелёными человечками». Жижу лопайте сами.
Колбаса сырокопчёная (Черкизово) без соли, специй и чеснока. Её можно есть, но это не колбаса. Она не лежала рядом с тем, что я ел в Германии, Румынии или Украине. Очередная русская легенда — сыр. Что мы только не покупали в русских магазинах, но сыр нам попался только раз. Местный монастырь делает и продаёт настоящий сыр по ГОСТу за 600–700 рублей килограмм. Купили. Беру в рот, жую. Это точно настоящий качественный твёрдый сыр. Здорово! Но каким голодом веет от него.
Сыроделам, монахам и послушникам, он недоступен. Им постная каша и хлеб изо дня в день. А как хочется кусок сыра съесть. Пережевать, проглотить, горьким пивком запить. Эх! Засыпают голодными, а перед глазами стоит сыр, который они делали с Иисусовой молитвой. Больше мы тот сыр не покупали. Его невозможно есть. Во рту остаётся отчётливое чувство голода, терзающее людей — монахов местного монастыря.
Дорого и страшно всё, что зовётся «кондитерскими изделиями». Рулеты на вид привлекательны. Но во рту остаётся привкус плохо перемешанного с ванилью маргарина. Мы с мамой заметили, люди и зимой и летом покупают мороженое. Часто и по многу. Самое разное. Дети и взрослые. Порознь и вместе. Пломбиром компенсируют отсутствие мяса, колбасы и сыра.
Но и об элементарном приходится забыть на Великий пост. В первый же день поста колобовский «Магнит» поднял в два раза цены на маринованные корнишоны. Было 64,50, стало 109 рублей. Поститесь, братия, на здоровье. Следом до 100, а кое-где до 129, потом до 150 рублей выросли цены на бананы, не говоря уже о яблоках по 112 рублей. Додумались поднять цену даже на постные баранки.
Прошёл год. В «Главмаге» города Шуи акция — полукопчёная колбаса по 369 рублей. Снимаю с крючка, читаю: «Состав: шкура животных...». Мне делается плохо. Вешаю «акцию» обратно. Через два месяца я и мама отравились сардельками «Волжские» Приволжского мясокомбината, да так, что едва живыми остались. Больше «колбасы России» мы с мамой не покупаем. Это оружие массового поражения.
Начался Великий пост 2016. Какой пост без пирожков из постного теста: кубанская мука, ваниль, вода, дрожжи, сахар да горчичное масло. Проблема в начинке. И вдруг осенило — надо искать повидло. Захожу в «Тройку», есть клубничное повидло. Беру банку (89 рублей), приношу домой, читаю: сделано 15 февраля 2016 года. Состав: именно клубничное пюре, сахар, патока — не придерёшься, всё сделано по ГОСТу.
Читаю дальше. «Изготовитель: ООО «Оригинал С» (пропущена одна буква «С») Московская область, город Павловский Посад (родина Штирлица Вячеслава Васильевича). И тут до меня доходит. Всё, что в гипермаркетах Москвы не смогли продать «состоятельным» москвичам, валят в котлы и из парниковой, импортной или импортно-парниковой клубники с гнилью, слизью (начальная стадия разложения) варят аппетитное, с ароматом настоящей клубники (это правда) повидло для постных пирожков.
Потом мне попалось ещё одно повидло, абрикосовое, за 65 рублей. ООО «Производственная Компания Мега-Соус» той же Московской области, Люберецкого района, рп. Октябрьский, ул. Дорожная, 10. Сварили его 13 декабря 2015 года. Собрали на прилавках московских супермаркетов и в бой. Желудки русских ещё не то переваривали.
Вместо творога в Колобово уже год привозят палехский «творожный продукт» на пальмовом масле стоимостью 120 рублей за кило. Настоящий творог стоит на рынке города Шуи всего 250 рублей. Берут мало и редко.
Рыбы как таковой в магазинах нет. Продают или ледяную глазурь или просроченную мелюзгу. Витрины на треть заполнены зубаткой. Её никто не берёт. Начинаешь жарить, а она расползается по сковороде. О таких обычных вещах как океанский хек (одна рыбка без головы весом в килограмм) здесь не знают. Она осталась за бортом русских сейнеров.
А ещё есть отбеленная хлоркой пшеничная мука, картофель, из которого получается клейстер вместо пюре, аппетитная тюлька и селёдка с кодовым названием «голая соль» и говядина, ломающая мясорубки и непригодная для котлет.
От такой еды через два года я и мама стали гипертониками. В продуктах одна соль и синтетический маргарин. Ешь хлеб, испечённый с добавлением нераспроданных буханок (Вичуга). Итог: давление 170 у мамы вместо 130, у меня 130 вместо 110.
Интернет дополняет безумие «импортозамещения». Сегодня сожгли 20 тонн качественного мяса, вчера 16 тонн норвежской селёдки. Завтра будет повтор прошлого месяца — сожгут 9 тонн голландского и немецкого сыра.
Туалетная бумага «Неженка-100» была самая дешёвая в «Магните». Из неё осенью шестнадцатого посыпалась наждачная крошка. Местами бумага для русского ануса была просто чёрно-серой. Ей запросто можно шкурить по металлу. Туалетная наждачная бумага производится для всей страны в городе Самара ООО «СВБК», ул. Самарская д. 38/73-10 e-mail: svbk-12@yandex.ru сайт: www.svbk.ru — срок годности не ограничен.
С кем только за эти полгода мне не приходилось говорить и какие только стоны не вырывались из глоток обманутых русских людей. В Шуе на том самом месте, что и двадцать и сто лет тому, стоит районная библиотека. Библиотечные фонды выглядят жалким хламом.
— Что так? — спросил их.
— Пять тысяч рублей дают библиотеке на закупку новых книг.
— В месяц? — спрашиваю.
— Что вы! На год. И получив, не знаем, куда и деть.
О том, как всё же пополняются библиотечные фонды, догадался совершенно случайно. В вестибюле библиотеки стоит просторный шкаф. В нём сотни книг, принесённых теми, кому они не нужны. Порывшись, нашёл и себе книжку. Надпись на шкафу гласила: возвращать не обязательно. Прочитал, передай другому. Сзади шкафа стояло пять или шесть набитых битком картонных ящиков. Оттуда, время от времени выуживают книги получше и поинтереснее и вводятся в библиотечные фонды.
Моя Короленко, где писался «Тотем», выглядит шикарно по сравнению с шуйским оазисом знаний. Потому и вывел меня Бог в Мариуполь, чтобы книга была написана. Ни в Шуе, ни в Иваново библиотечных фондов, равных мариупольским, нет. Поэтому и хочется сжечь кое-кому мой город, превратив его в голодную шуйскую попрошайку.
В Колобово библиотеки нет. Закрыта. В голодные ельцинские библиотека была. И школьная работала на полную ставку. Сейчас полставки и туда какому-то беженцу входа нет. Стонами проводила меня и общественная приёмная областной прокуратуры.
— Раньше мы могли защитить человека, вмешаться в ситуацию, помочь властью прокурора защитить конституционные права граждан. А теперь прокурор сам идёт в суд на общих основаниях. И его иск по защите ущемлённых прав рассмотрят в последнюю очередь. Прокуратуру лишили всех прав и из действующей превратили в наблюдательный орган. Лишили нас рук. Помочь людям мы фактически не можем.
— Ну, вы живёте в такой стране, где всё в один момент может поменяться, — решив подбодрить расстроенную женщину, сказал ей на прощание.
Прокурор мгновенно подняла на меня глаза. Веры в то, что такое будет возможно, в её глазах не было.
В девяностые русские точно так же жаловались мне. Но чаще всего стон из груди раздавался по другому поводу — как плохо, что в России нет царя. Борис (народное прозвище «поросёнок») пропивал вместе с половиной населения последнее. Это я слышал в московском метро в девяносто первом — заплакал старичок гармонист на проводах в армию. В девяносто третьем в пригородной электричке от ивановского фермера. В девяносто четвёртом от загорского предпринимателя. Все они стонали об одном. Теперь о царе ни звука. В России есть хозяин.
По утрам в Колобово, как и двадцать лет назад, тротуар возле пятиэтажек знакомо в крови. Рядом валяется чья-то перевёрнутая квашеная капуста. Ребятки пускают кровь за отказ прикурить. Полиция через дорогу. Работающий пункт. Принимает по приёмным дням участковый. Целый майор. Есть у него штат осведомителей (старшие по сбору информации в посёлке). Они, не стесняясь своего стукачества, приходят к началу приёма и дают подробную информацию, в том числе и на беженцев, проживающих в Колобово.
Сейчас все сила брошены на одного меня — враг не дремлет. Информацию помогает собирать весь посёлок. Соседка, получив уточняющее задание, может торчать под дверями квартиры час, делая вид, что только достала из почтового ящика газету. Стоит. «Читает».
Из громких преступлений в Колобово раскрытых почти нет. За год взломали «Сбербанк», ограбили магазин на Горшихе, дважды обчистили «Магнит». Вынесли выпить (дорогие коньяки) и закусить (колбасы и сыр). Народ открыто ликовал, слыша подобные новости.
— Молодцы! Так держать! Пусть хоть напоследок поживут, — выразил всеобщее мнение мой сосед.
И добавил.
— У воров воруют.
В октябре, как назло, вылетела пломба на переднем зубе, нерв не удалён. Кинулись получать страховки, никто ничего не знает. Наконец, в подвале торгового центра нам объяснили, чего ксерить и что принести. Через две недели получили временные страховки, а ещё через десять дней постоянные. Утром встал в половине пятого и поехал в шуйскую стоматологию занимать очередь.
Картина, которую я узрел, была столпотворением несчастных людей, желающих по страховке бесплатно полечить зубки. При мне талонов к Солнышковой уже не было, отдали на ура два талона к Мухиной. Раздаётся приговор.
— Талонов на лечение больше нет, только на удаление.
Очередь из тридцати с лишним человек замерла. Комментариев не последовало. Подошла очередь, спросил, как мне быть?
— Могу записать вас на платное лечение, хоть сейчас, хоть на завтра. Записывать?
— Спасибо, я подумаю.
Выхожу на тёмную улицу и решаю утром ехать вновь. Авось повезёт. Не повезло. Была пятница. Людей набилось ещё больше. От обиды слёзы из глаз. У вас на руках бесплатная страховка!
Всё кругом сокращается и урезается. Дороги в дырах. Но это не беда. Поднимем голову и пересядем на истребители. Их у нас много. Расход топлива МИГ-31 на пятьдесят минут тренировочного полёта семнадцать тонн авиабензина (керосина). Умножьте на три (утро, обед, вечер), добавьте обслуживание самолёта, оплату сотням людей в военной форме и получится картина ОБУЗ «Шуйская стоматологическая поликлиника», улица Генерала Белова, 107.
Делать нечего. Еду на платный приём. Прошло двадцать лет и я узнал врача. Солнышкова. Делала две пломбы в сентябре девяносто четвёртого. Тогда тридцать четыре тысячи мне собирала половина жителей посёлка. Ей было едва за сорок. Красивая женщина с золотыми ручками. Мистика. Через двадцать лет попасть в кресло к тому же самому врачу, с тем же самым зубом. В Мариуполе у меня остался свой врач, но она перевелась перед моим отъездом. Понимая, куда еду, пытался найти её, но не успел. Теперь осталось только жалеть.
Вначале осмотр. То, что мой врач считает зубным образованием или налётом, здесь пишется как кариес. Насчитала пять дырок и нагнала страху. Легче будет взвинчивать цену. Посылает на снимок. Глубокая пломба, передний зуб. Рядом киста (нагнетание страха продолжается). Кстати, выросшая благодаря рукам этого врача. За два снимка с меня содрали сто рублей и как бы извиняясь, сказали, что после третьего деньги брать не будут.
Дали наркоз. Для удаления совершенно здорового нерва. В этом случае стоимость работы резко возрастает.
Наркоз, в отличие от украинской стоматологии, не французский, а просто лидокаин. После него челюсть весила килограмм тридцать ещё часов семь. А о французском здесь никто и не заикается. Дорого. Хотя мой врач умудрялась одной дозой обезболивать человек пять, не меньше, по ходу дела объясняя мне, что и как она собирается делать. Здесь всё молча. Разворотив зуб и удалив совершенно здоровый нерв, едва удивившись по этому поводу, Солнышкова переходит к самому главному — цене. Пишет на бумажке и молча тыкает мне в глаза. 1872 рубля. Молча киваю. В ответ врач произносит.
— Оплатите в кассу и принесите мне чек.
Встаю с развороченной челюстью и иду «успокаивать финансовые сомнения» шуйского врача. Только после этого начинается настоящая возня с моим зубом.
На этом сравнения закончились. Я попал в технологии XXI века. Прогревание, крошечные салфетки, какие-то неизвестные мне наполнители, заполнители вычищенной дыры. Затем что-то завязывалось в зубе, прижигалось микроскопической зажигалкой, закладывалось лекарство, слои паст, образующих пломбу за 1872 рубля и, наконец, Солнышкова перешла к главному диву — нанесению слоя искусственной эмали с тыльной стороны зуба.
Домой я приехал в семь вечера. Поход к стоматологу с дорогой обошёлся в две триста (осень 2014). Это за тысячу гривен. За этот же зуб с меня от силы бы взяли в Мариуполе гривен триста. Без удаления здорового нерва и нанесения никому не нужной эмали.
Солнышкова дважды удаляла нервы из моих зубов. Прошло четыре месяца и зуб стал желтеть. Оба зуба стали как два брата-близнеца. Киста, боль при надавливании, трещинки — работа лучшего шуйского стоматолога.
Но это были только цветочки — наступала пора гриппа. Ещё в сентябре инфекционист предложила нам сделать прививку — эпидемия не за горами. Бесплатно. Отказались. Потом мы очень жалели об этом. Самое дешёвое может дать такие осложнения на печень, что потом превратишься в развалину. А может и ничего — ни гриппа, ни печалей. Но до мора по-русски я познакомился ещё с одним явлением русской действительности, которое и подарило нам грипп на двоих.
В начале октября меня с утра понесло в «Магнит», намечались какие-то акции. Уже направляюсь к кассе, как вдруг меня просит неприметная на вид женщина за сорок в очках.
— Вон оттуда сверху, подайте мне памперсы, пожалуйста. Высоко, не достану.
Этими штучками меня не раз «угощали» в мариупольских универмагах. Сними, подай, дальше ты внезапно превращаешься в лежачий труп. У нас дома сотрудницы «Ночного дозора» прикидывались глухонемыми. Тыкали пальцем в спину. Подай журнал «Отдохни». Подал. Три дня «отдыхал». Контактное колдовство для лохов в чистом виде.
— Вон у прилавка стоит мальчик, он здесь работает, это его обязанность, попросите, он вам снимет.
Та замерла, переваривая информацию. Остановился, мне стало интересно, на какой стадии застряло её колдовство и что она будет делать? После моих слов «серая птичка» мгновенно потеряла интерес к памперсам и как ни в чём не бывало направилась к кассе.
Прошло дней десять. Из этого же магазина возвращаюсь домой. Внезапно мочевой пузырь стало рвать на части. А укромного места нет и в помине. Дошёл до развилки. Ещё метров сто и фабричная стена. Но напал невообразимый ложный стыд. Вдруг кто-то увидит, потом по посёлку всё разнесут. Прошло ещё пару минут и по ногам потекло.
— Ну и тварь! Приделала всё-таки памперс.
Домой пришёл весь мокрый. Рассказал матери. Та в ужасе. Дома и то так не могли сделать. Сделала какая-то колобовская ведьма. И тут до меня дошло. Двадцать лет назад в этих краях не было никого, кто мог бы сносно делать. Теперь есть.
Народ загнали в угол, отобрав право быть живым. Это и стало побудительной причиной для многих искать власть над властью властей предержащих. Взять её из лап бесов в свои руки, упиться всемогуществом, скрутить обидчика в бараний рог. Тотальный контроль и слежка породили появление целого класса таких людей в российской обществе. Чем больше прав и свобод забирало у своих граждан государство, тем больше людей обращались к колдовству. Это стало одной из форм скрытого протеста и сопротивления режиму в России. Ведь статей в уголовном кодексе России за практику чёрной магии нет и не будет никогда.
Президентство Горбачёва и Ельцина открыло дорогу таким книгам. Интересная экзотика, жуть: Аксёнов, Джуна, Папюс. Полистали. Бросили. При Путине забытые фолианты открыли, вызвали беса, дали приказ. Получилось! Ещё и ещё. За пятнадцать лет оккультизм породил армию адептов, готовых сживать со света кого угодно.
Выводы я сделал. В посёлке нет служб даже по субботам вечером. В церкви служат раз в неделю. Будя. Собираются, попив чая, к девяти. Выходят в двенадцать. Отсюда сила местной ведьмы. Нет защиты. Священник что-то лопочет о ежедневном чтении псалтыри, мол, помогают и псалмы № 26, № 90. Ему невдомёк, что вычитать можно и весь псалтырь за день, а благодать церковной службы всё равно она не заменит.
О таком можно рассказать только соседке, Нине Фёдоровне. Та загорелась, спрашивает, как выглядела эта женщина. Объясняю.
— Только не вздумайте искать её. Она отомстит вам и подставит кого-нибудь вместо себя.
А сам думаю: «Пока не обожжётся, не поймёт». Та пропускает всё мимо ушей. Прошло больше месяца. Под новый год Нина Фёдоровна выкладывает.
— Эта женщина работает в детском садике на кухне. Поэтому и ходит во время работы в «Магнит». Ей рядом.
2015
Никакого значения её словам не придал. Прошло недели две. Где-то в середине января шёл вниз в «Магнит». Вдруг около пятиэтажек потянуло невообразимой, отталкивающей вонью. Несло из детского садика. Это был запах борща, но сваренный из подгнивших продуктов. Колдунья варила отраву маленьким беззащитным детям, причём внутри садика ничем не пахло. Тогда, учуяв ту невообразимую вонь, понял — соседка отыскала настоящую ведьму. Вернулся домой. И мама варила борщ, но он пах борщом, а не отравой.
На Рождество сестра приказала накрыть «символичный» стол и пригласить нескольких соседок. Продукты привезла на Петра Московского. Деваться было некуда. Восьмого накрыли стол. Мне очень хотелось, чтобы пришла Нина Фёдоровна. Иду за ней. Но ей хочется взять с собой мужа, Геннадия. А мне вдруг стало не по себе.
Всё произошло мгновенно. Я звоню, мне открывают, смотрю на них, всё понимаю, но когда хотел открыть рот, вдруг увидел ангела. Он закрывал собой супруга Нины Фёдоровны. Мотаю ей головой — без Геннадия. Куда его, раз стоит дух, да ещё с мечом. Нина Фёдоровна спустилась и я ей всё рассказал. Трудно сказать, что она чувствовала. Но сумасшедшим она меня не считала.
Рождество Христово прикрыло собой колдовские дни, сатурналии, сопровождавшиеся массовыми совокуплениями и колдовством. Патрицианки спали с рабами, рабы командовали домом, правда, одну ночь. Дни эти нечистые. Случиться может всё. Поэтому рисковать не стал. Спустись её муж в квартиру, где в конце августа умер его тёзка, Геннадий, с ним произошло бы подобное. Такой принцип в колдовстве называется перенос или, попросту переноска. Одно место за столом, напротив Нины Фёдоровны осталось свободным, а Геннадий живым.
Прошёл месяц. На Трифона, четырнадцатого февраля, ушла из дома на ночь глядя сестра Нины Фёдоровны, Наталья. Ушла, оставив мусорное ведро на крыльце. Прошёл день, ещё один. Начали шевелиться. Милиция, объявления по автобусам, внук бегал по сугробам. Ноль. Человек исчез.
А нам было не до чего. Я днём за днём заполнял анкеты за себя и за маму под названием Приложение № 9 к Положению о порядке рассмотрения вопросов гражданства Российской Федерации (в редакции Указа Президента РФ от 06. 08. 2014 № 551) под названием Заявление «Прошу выдать мне уведомление о возможности приёма меня в гражданство Российской Федерации». Ахинея на пяти листах с двадцатью шестью позициями, которые требуется подробно, кратко и исчерпывающе заполнить микроскопическими буквами.
Приехал вначале в горисполком. Там подсказали, по средам у них юристы бесплатно принимают. Юрист, мальчик двадцати трёх лет, сделал мне распечатку последней редакции Закона РФ «О гражданстве», статья № 14 «Упрощенный порядок принятия гражданства РФ» и сказал: «Они обманывают вас. Вы оба имеете право подачи по упрощённому порядку».
Занял очередь в УФМС (всем этим занималась Машина Марина Вячеславовна). А дальше пошло-поехало. Гаранина, завидев меня в окне и подождав, пока не уйду, вылетела на улицу, схватила список очередей и ледяным тоном приказала.
— Больше списков не будет. Живая очередь.
Список разорвала, а я через два часа нарвался на людей, которые ругались между собой и по новой занимали очереди в три разных кабинета. Когда Машина увидела распечатку «Консультант-плюс» в моей руке, глаза её недобро сверкнули.
— Откуда это у вас? Вы что, к платному юристу ходили (проверка: откуда у него деньги)?
— Да нет. По средам в исполкоме на Советской юристы принимают бесплатно.
Казалось бы, что в этом вопросе? И только спустя два месяца всё вылезло наружу. Придя в исполком снова на приём, мы с мамой попали в ледяную воду. Завидев мою рожу, все стали разбегаться, первым отзывчивый парень. Приёма нет. Прождав с полчаса, попёрли буром.
Оставшиеся в кабинете отворачиваются. Перехожу на повышенный тон. Юристы отвечают тем же. Машина донесла Гараниной. Та позвонила на Советскую. Что она говорила, мы поняли из реплики юриста о «моей машине и недвижимости в России» и на последок.
— Поэтому вам нечего сюда ходить.
Заполнил и распечатал в двух экземплярах Приложение № 9. Отдаю Марии Вячеславовне. Та принялась проверять, летая карандашиком по тексту. Через полчаса стало ясно — тут что-то не то. Считает себя безосновательно беженцем. Идите и пишите всё заново. Через неделю пытка повторилась. С точно таким же убитым результатом. Не там написал, не тем порядком, не указал дату выдачи, не та прописка. Заново.
Мне ещё невдомёк, что Приложение № 9 лишь повод для тотальной проверки личности предъявителя по его же документам. Проверим всё! И прежде всего, ответную реакцию подателя на действия офицера УФМС. Каждый раз вопросы по дважды, трижды пройденной и заполненной графе высвечивают какую-нибудь неточность или вообще оказываются ненужными.
Машина находит всё новый и новый повод придраться к написанному и вот мои глаза лезут на лоб: «Вы же сами это заполняли»! Постепенно проверка зашла в тупик. Ошибка за ошибкой. Тогда я прошу Марию Вячеславовну.
— Вы говорили, можно набрать текст на компьютере, давайте я так и сделаю.
— А чего ж вы раньше не сказали, сколько времени заняли. На одного посетителя полагается полчаса. Скачайте в Интернете и заполняйте.
— У меня есть ноутбук, но я без Интернета. Пускали в школу, где я работал, теперь нет — враг народа. В посёлке, кроме школы, нет доступа к Интернету.
Машина взвивается.
— Что значит «враг народа»? Я двадцать лет проработала в школе и если сейчас приду в свою школу, меня тоже никто не пустит дальше входных дверей.
Молча подаю флешку.
— Скачайте, если можете.
— Нам нельзя пользоваться чужими флешками. Мы не имеем права передавать документы посетителям.
Потом опомнившись, поглядела на меня и говорит.
— Ладно. Сейчас позвоню Анне Михайловне в фотографию напротив, она скинет вам на флешку.
Опустошённый двумя убитыми неделями, да и кошелёк стал легче на семьсот рублей, иду в фотографию. Но как только анкета стала споро набираться на компьютере (никакого допроса не было, вам показалось), события стали принимать зловещий оборот.
Двадцать пятого февраля, на Иверскую и святителя Алексия Московского, пожалев Нину Фёдоровну, купил большую свечку на канон Андрея Критского и поставил святителю. Свеча горела, а у меня внезапно появилось желание пойти осмотреть место, где жила её сестра. После службы говорю ей об этом.
— Хорошо, идём.
Нина Фёдоровна прекрасно понимала, что прожив три года в Колобово, не знал его совершенно. Поэтому экскурсия сопровождалась подробным описанием улиц, домов, тех, кто живёт или жил в тех домах. Я отрешённо слушал её. Малопонятно, зачем святитель потащил меня в этот глухой угол посёлка? Не спеша добрались до ближайшей улицы, ведущий к дому сестры. Вдруг что-то меня остановило. Стою как вкопанный, смотрю на снег. Под ним что-то чернеет. Наклоняюсь. Три толстых пука иссиня-черных конских волос.
— Колдовство, — выдавил из себя.
— Да что же это такое? — жалобно запричитала Нина Фёдоровна. — Да тут же дети мои каждое утро ходят в школу. Да как это так? У нас в Колобово чёрных лошадей ни у кого нет и не было. Последняя лошадь околела лет шесть назад и она была рыжей.
Отойдя на метр, сел возле куска льда. Рядом с ним, на отшибе дороги, лежали под снегом ещё два точно таких конских пука. Всего пять. Называется это число Алькор или вход в астрал. Показываю Нине Фёдоровне.
— Пойдёмте, посмотрим дом, — предложил расстроенной попутчице.
Но в доме — на участке, в сарае, на чердаке ничего найдено не было. Её понесло из дому, только куда? Всё это время меня тянуло жутко в лес. До него километр с лишком. Тянуло страшно. В лесу болото, может туда её и занесло, рассуждал сам в себе. На обратном пути осмотрели заброшенный колодец. Последние силы покидали меня.
— Домой. Смотреть больше нечего.
На что надеясь моя бывшая коллега, так это на четырнадцать сорокоустов, заказанных по монастырям. Я слушал и диву давался. Можно заказать их хоть в сто монастырей. Здесь нужно, чтобы кто-то своими костьми лёг. Иначе дело с мёртвой точки не сдвинется.
Через день машину газовщиков понесло в сторону от дороги. Проверить ветку магистрали. Рядом лежал вроде как выброшенный мусор. Присмотрелись, женщина в халате. Было 27 февраля. От момента ухода из дома до обнаружения пропавшей прошло ровно тринадцать дней. Аркан. Число смерти. Если бы не свечка святителю Алексию, лежать бы ей до апреля.
Как только женщина отыскалась, жесточайший грипп свалил нас с ног. И начался он весьма странно. Приступом кашля длиною в пять суток без перерыва. Алькор перешёл к нам. Он кончился в четверг вечером после чтения двух канонов кресту. От такого сумасшедшего кашля мы превратились в лежачих калек. Лекарств в Колобово не было.
Теперь это точно смахивало на месть колобовской ведьмы. Температура под сорок, в аптеках ничего нет, идёт третий день, как мы за любые деньги пытаемся купить лекарства, а они недостижимы. Наконец, лекарство куплено, но толку от него никакого. Я начал тихо умирать под непрекращающийся дикий кашель мамы. Нужно лекарство с кодеином, но таковое считается наркотиком.
Вместо меня за таблетками по рецепту пошла мама. Главврач Разумова Светлана Леонидовна, молодая энергичная женщина, месяца три обещала дать нам бесплатное направление на УЗИ (мочекаменная болезнь), но каждый раз вынужденно врала. За действиями по распределению больничных благ врачами поликлиники пристально следили колобовские пациенты.
УЗИ полагалось только диспансерным. Остальным приказано сучить ножками. В конце концов маму записали на март, а затем втихаря выкинули на апрель. Чужая. Своих и наших нет возможности осмотреть на «халяву», — врач приезжает раз в месяц, а тут какие-то «беженцы». Ещё до гриппа, узнав об этом, устроил жуткий хай: почему мою маму с марта выкинули на апрель? Старшая медсестра тут же намекнула на вызов милиции.
— Вызывайте! Мне только это и надо. Сын Галины Ивановны так отметелит, что мои мучениям придёт конец.
Смотрю, Галина Фёдоровна испугалась.
— Да упокойтесь! Всё будет хорошо, зайдёте в марте, я вам с мамой тихонько выпишу направления, никто не узнает. Утром, перед всеми, пройдёте УЗИ. Договорились?
Но не в марте, ни в апреле, ни я, ни мама УЗИ не пройдём. В марте будет страшное столпотворение «страждущих», а в апреле врач из Шуи просто не приедет. Праздники.
В Колобово никто и ничего не забывает. Всему своё время. Для этого в медицине существует банальный сговор врачей.
От главврача колобовской поликлиники мама вернулась через три часа.
— Тупик! Какая твердолобость. Нет, это выписывают только наркоманам, вы что, наркоманы? У меня права на такой рецепт нет. Пусть пьёт то, что и все. Я ей говорю, у тебя дисбактериоз, была язва, ты диспансерный, а она всё равно своё — пусть пьёт, все пьют. Ничего с ним не будет. Я это всем выписываю, никто ещё не умер. И назначает кислоту вместо лекарств.
Мама потрясена. Завеса театра «страховой медицины» приоткрылась, а за ней дорога на погост. Она ещё не знает или просто забыла, что после третьего акта вступает в силу русский принцип изоляции тяжело больных. Их запирают в отдельной палате и начинают с утра до вечера лить глюкозу вместо лекарств. Пока те не дадут дуба.
Впервые этот метод «лечения» я увидел своими глазами зимой девяносто пятого года. Попав в поселковую терапию, как-то незаметно для себя стал общаться с украинцем, жившим бобылём на окраине Колобова. В Николаеве у него осталась жена. Она звала его обратно в Украину. Но тот ни в какую. А дом на кого?
После моей выписки ему стало хуже и весной, вновь попав в отделение, увидел конец никому не нужного человека. Он страшно задыхался и его начали «лечить». Три дня из закрытой палаты доносились страшные крики и проклятия. На четвёртый день пациент приказал долго жить.
Точно так убивали и моего приёмного деда, Шевченко Ивана Андреевича, ветерана ВОВ, в 1979 году. Его убили после отъезда моей матери, которая подняла крик при виде капельниц с водой. Те испугались, начали колоть лекарства, деду стало лучше, он поднялся. Но как только мать уехала, его убили подобным же образом. Дней пять лили одну глюкозу при закрытых дверях, не пуская в палату никого. Даже сына. Не успела мама вернуться в Жданов, пришла телеграмма, выезжайте, Иван Андреевич приказал долго жить.
Через неделю приполз к Разумовой сам. Та профессионально послушала меня и вновь назначила на пять дней тоже самое, неделей раньше принесённое мамой с её приёма.
— Амосин (амоксициллин) три таблетки в день, три раза в день отхаркивающее — АЦЦ и эуфиллин по полтаблетки два раза в день. Всё пить пять дней. Через пять дней на приём.
После первого приёма трёх видов лекарств после еды меня стало сильно мутить. Через четыре часа всё вылетело поносом с пеной. Больше лекарства-убийцы не пил. На утро от кишечной слабости не смог встать с постели.
Внимательно рассмотрев немецкий АЦЦ, понял: в Россию гонят отраву, запрещённую для продажи в Германии. От одного пакетика началась жуткая изжога. А я их выпил два. Пришлось пить нольпазу.
Мы с мамой не клянчили бы бесплатное УЗИ за счёт страховки, если бы на нас не свалилась новая беда. Кто-то снял две мамины пенсии с её карточки. В отличие от мариупольской милиции, с нас оперативно взяли показания, заподозрили меня в этих кражах, затем добросовестно пытались нам помочь. Банк ответил отказом и распечатку не дал. Потребовали доверенность, заверенную нотариусом. Офицера Интерпола в Мариуполь местная милиция Марковских не пустила. Россия — страна-агрессор. Только причём тут Интерпол? Стали звонить сами и просить родню что-то выяснить. Узнали только то, что денежки украинской пенсионерки сняты в России. Дважды.
В конце концов, свечка святителя Алексия догорела и мы смогли подняться с постели и приехали до УФМС. На календаре было 17 марта 2015 года. Через день, после ряда правок на ноутбуке, анкеты «условно приняли» в распечатанном виде.
— Что дальше? — не подозревая о подвохе, спрашиваю госпожу Машину.
— Ещё раз проверю все ваши анкеты и отправлю в Иваново.
— А там чего? — безмятежно вопрошаю офицера.
— Если всё будет в норме, то срок рассмотрения ваших анкет три месяца.
— А здесь что мы с вами делали? Разве это не было проверкой всех документов?
— Да нет, что вы! Это я просто помогала вам заполнить анкету для уведомления. Анкеты будут проверять в отделе областного УФМС. Так что будьте на связи. Вы мне можете понадобится. Тогда, если что, я вас вызову. Хорошо? До свидания.
— Но почему так долго? — не унимаюсь я.
— Потому, что в этом отделе всего два сотрудника. Анкет ворох.
— Понятно, — вздохнул я. — Спасибо за помощь. До свидания.
Другие посетители УФМС проходили эту процедуру № 9 к приложению № 6 ещё дольше, вылетая месяц за месяцем от Машиной с выпученными глазами. Работают, им некогда сидеть под дверьми. Так проходят годы.
Может, горечи было бы меньше, если бы не отношение ко мне в украинском паспортном столе, больше похожее на сказку. Вернувшись в Украину, в милицию пришёл только в августе 1995 года. Вторник. Приёмный день. Меня спросили, почему я так долго собирался? Ответил, приехал больным и голодным из Ивановской области, теперь под капельницами дома. Никаких штрафов, регистраций, протоколов, как это делается в России. Заикнулся о гражданстве (мать заставляла идти работать в таможню). Ответили, что пять лет от момента заявления.
— Какие пять лет, капитан? Родился здесь, поступил в ВУЗ, срочная служба в армии, доучился, три года работы в сельской глубинке без надбавок по нулевой категории. Десять лет. Вернулся домой, к матери, в свою квартиру.
— Придёте в четверг, — сказал капитан Белоцерковский.
— Зачем?
— За гражданством, — ответил офицер. — Второй кабинет. С девяти до двенадцати в четверг.
Встаю из стола как громом поражённый. В Россию приехал счастливым и здоровым, одетым и обутым, а через три года меня выкинули вон голодным, больным и раздетым. А в Мариуполе за полчаса (!) дали украинское гражданство. Без допросов, без заявления. И главное, без слёз, льющихся реками вавилонскими в русском УФМС. Это было чудо!
Когда сказал об этом Машиной со компанией, те окаменели. В ноябре 2014 года в областном УФМС на Ташкентской весёлая девица-офицер выдала нам шутливую реплику на прощание.
— Не верьте, гражданство в России нельзя получить за три месяца. Путин и Медведев занимаются политической рекламой.
Запоздалые декабрьские новости Мариуполя дошли до меня лишь в апреле. На семидесятипятилетний юбилей протоиерея Николая Марковского наградили Патриаршим наперсным крестом. Эту награду впервые стали давать «за исключительные заслуги перед церковью» в 1947 году. Марковский в этом списке был тогда под № 12, сейчас № 14.  Митрополит Онуфрий наградил благочинного орденом апостола Андрея Первозванного (помним, чтим — внук Николая II — Романов-Марковский)!
Сбылось моё шутливое «предсказание» начала 2008 года. На отпусте батюшка давал крест. Грудь украшали два креста с украшениями (так называемые наградные кресты с алмазами). Подхожу к нему с грязной тарелкой для свечей, в засаленной курточке и стоптанных башмаках. И вдруг на меня наехало. Смеясь, оборванец спрашивает пастыря.
— Батюшка? А третий где? — показываю глазами на пустое место в самом центре груди.
Самое интересное, что по-настоящему прозорливый священник нисколько не удивился моему насмешливому вопросу.
— Третий крест может дать только Патриарх.
Это было сказано так, что сомневаться не приходилось — третьему кресту быть.
Тридцать первого марта 2015 года меня понесло договариваться о помощи в ООО «Шуйскую типографию». Я наивно думал, что книгу написал. Девушке за прилавком стало интересно. Но кончилось всё отказом смотреть книгу на моём ноутбуке.
— А вдруг я что-то поломаю? У нас такое уже было.
Видя, что флешку с книгой мне отдавать совсем не хочется, стала ласково уламывать.
— Не бойтесь, я только посмотрю и скажу, смогу ли вам чем-нибудь помочь?
Поколебавшись, даю ей флешку. Дальше, конечно, ничего хорошего у ней не вышло. Word 2007 столкнулся с Word 2013 профессионал плюс и понеслось. Вставки документов вызвали проблемы. Флешку она вынула и отдала, сказав, что сейчас времени у неё нет. Сканировать много, сейчас придёт заказчик, приходите завтра. Взяла мой телефон.
Дома, работая с флешкой, обнаружил, — девица успела снять копию с книги, затем удалила её.
Тридцатого апреля в магазине электроники «ДНС НН плюс» города Шуи, ул. Вокзальная, 2 на мою просьбу убрать антивирусник Касперского и брандмауэр Агнитум Про 9.1 парень Вася попытался произвести «оптимизацию системы» ноутбука. Поскольку производители программ не заинтересованы в уничтожении их брандмауэров и антивирусников, то пришлось производить переустановку заново.
Всё, что производят русские в области защиты, мастер Вася охарактеризовал одним ёмким словом. К этому времени я и сам в этом убедился. Касперский и Агнитум про с истёкшими сроками лицензии, оставшись на компьютере, переходят в состояние программ-шпионов, отсылая с компа информацию владельцам софта.
Дальше настал мой черёд. Вася попросил меня «погулять» полтора часика. Мокрого от дождя поставили в известность, что теперь всё будет «по-новому и как я захочу». Не сразу, но дошло — Word Professional 2013 plus and Excel Professional 2013 plus у меня «спионерили», как ласково называет это действие Президент РФ. Никто и не подумал перекинуть программы на свободный и пустой диск, зачем? Стоит эта лицензионная программа 9 тысяч русских рублей (весь Office 29 тысяч), лежит плохо. Значит, моё.
— Уничтожено. Я же предупредил вас, — устало отпарировал мой робкий вопрос Вася, как же я буду работать с текстами.
— В Интернете скачаете Open Office. Печатайте на нём.
— Спасибо, — большего и ждать нечего. Пора топать на станцию.
На другой день я с изумлением осматривал «по-новому» свои владения. Из 76 нужных мне программ осталось 40. Остальное безжалостно выкинули. Книга зависла в воздухе, её можно было только прокручивать через «Документы» и только. Боль подступала медленно и через день я был как не свой — у меня отняли руки. Оставалось только крыть матом и бросаться на всех подряд.
Пришлось звонить сестре и просить помочь. Через неделю она привезла старый, снятый с домашнего компьютера Word 2007 — деревянную историю сказок от папы Карла Майкрософт офис 2007. И только загрузив пакет совместимости, я вновь вернулся в мир ужасов «Тотема» и «Выжатого лимона».*
Первого мая поехали на могилки приёмных родителей мамы в Ильинское. Возвращались на ковровском автобусе. Вышли на трассе. Дальше пешком. У больницы нас покусала собака, выбежавшая из владений господина Малафеева. Хозяин жарил шашлыки. А их никогда много не бывает. Собакам не досталось ничего. Запах есть, мяса нет. От такого кого хочешь покусаешь.
Вылетев в открытую калитку, та, что побольше, вцепилась мне в коленку. Перед дорогой прочитал два акафиста, иначе пришлось бы ехать в Шую к дежурному хирургу. Спасли грубые джинсы, надетые на спортивки. Зубы псины прошлись по ткани, разодрав её под углом и прокусили коленку. Настал черёд мамы, но она истошно заорала. От неожиданности собака присела и гавкнув, побежала домой. За ней следом и её щенок.
Мы спросили у мужика возле сараев, чья собака. Тот ответил и добавил.
— Её давно пора убить.
— Да ну, — опустошённо возражаю. — Просто её не кормят, а сами шашлыки жарят. Довели до того, что порвала мне штанину.
Но заявление в милицию (майору Ефремову А. А.) всё же написал. Стало интересно, какие помои выливаются на голову писателям в этом случае. Пришёл в опорный пункт. Дверь заперта. На другой приёмный день история повторилась. Сунул заявление в почтовую щель.
Время шло, рана затянулась, штанину мама зашила, заявление забылось. Второго мая меня понесло на фабричную проходную проверить разовую банковскую карточку. Неожиданно позвонили из собеса и предложили маме как пенсионерке единократную денежную помощь. Но с одним условием: получатель не должен быть владельцем недвижимости на территории России.
Месяц ломали голову, где и как доказать, что мы не являемся «владельцами недвижимости в России», пока не осенило сходить к юристам в горисполком. Те отправили в кадастровую палату. Двести рублей за справку, двести проезд плюс тридцать пять в банк за комиссию. После моря слёз разобрало любопытство, есть там что-то или нет.
Увы! Я забыл, где потерялся. А потерялся я в Колобово, где все банкоматы слегка заминированы. Не так сунешь карточку — век тебе её не видать!
— Вот дятел! Мудак! — орали в сердцах девочки-ткачихи, уходя ни с чем от старенького банкомата. Карточка застряла, перекрыв поток банкнот в колобовские карманы, а я, предчувствуя грандиозную грызню, поплёлся домой.
В тот день меня чуть удар не хватил. Мать спохватилась, когда было уже поздно. Скандал едва не отправил меня в могилу.
Во вторник мама отправилась в банк на Васильевскую забирать карточку. Тут-то всё и прояснилось. Весь выпуск оказался повреждённым. Начались массовые взломы одноразовых карточек. Их стали срочно отзывать. Выписали новую. Тот же результат. Блокируется и сразу выходит из строя. Послали на Победу, там открылся новый филиал Сбербанка. Ещё одна испорченная карточка. Мама в слёзы.
Идя пешком на Победу, зашла в Главмаг купить два огурца первый раз за год. И потеряла единственную бумажку, оставшуюся от украинской пенсии — 500 рублей. Точнее, не потеряла, а выронила зажатую денежку — мешал пакет огурцов. Её тут же незаметно кто-то поднял. Какая удача! И сунул себе в карман, с безразличным видом наблюдая, как дойдя до кассы, начала плакать и метаться пожилая женщина, ища единственно бывшие у неё деньги.
Приехав домой, мама рассказала.
— Я кричу, плачу, спрашиваю у всех, не видели ли вы на полу, в овощах 500 рублей. Потеряла, не на чем домой доехать. Но от меня все молча отворачиваются. Все молчат и делают вид, что меня не слышат и это их не касается. С каменным выражением лица, поняв, в чём дело, тут же отходят от облапошенной дуры. Мол, как мы её, раз и в дамки. Было ваше, стало наше. Знай наших! У нас, шуйских, на полу ничего не валяется!
Маму убило не столько равнодушие к чужому горю, где его нет, а само поведение этих людей. Они смотрели на такую же русскую, как и они, молча, без эмоций и слов, разглядывая, как доходит в ужасе несчастная женщина.
Так же молча стояла и смотрела в сламе под Найроби прямая генетическая родня шуян, кенийцы, равнодушно наблюдая, как корчится в предсмертной агонии молодая женщина и её младенец. Они умерли у всех на виду. К ним никто не подошёл. Об этом, не долго думая, написал мариупольский пастор Геннадий Мохненко. Протестантский пастор.
А мы в очередной раз удивились, каких совершенных форм достигла проверка иностранцев. Позвонили. Даём помощь. Приезжайте. Нужна только справка об отсутствии или наличии собственности. Получив справку, о нас забыли. Никакой помощи. Эта проверка по-русски обошлась нам всего в тысячу рублей и пару лет жизни.
В этой «обычной истории», как поёт Киркоров, был ещё один момент. Выйдя из последнего банка на Победе, мама шла к остановке и плакала навзрыд. Деньги потеряла, пятьдесят рублей, снятых с потерянной банковской карты, потратила на автобус. Денег на проезд до Колобово не хватает. Нужно 44 рубля.
Русские пенсионеры суют водителю карточку, за всё про всё с неё снимают шесть или больше рублей и порядок. Дошла до остановки, стоит, ревёт, просит Николая Угодничка довезти домой. К остановке подходят две женщины. Одна из них повернулась к маме и спрашивает, что случилось? Та отвечает, потеряла все деньги, живёт в Колобово, доехать не на что. Женщина, изменившись в лице, молча вынимает из кошелька 50 рублей и протягивает маме. Подходит автобус, мама кричит.
— Скажите, как вас звать?
— Надежда.
Святитель Николай угодник. Бесчисленны твои чудеса!
Волнистый попугайчик
В мае ни с того ни с сего в Колобово приехала выездная УЗИ и рентген-кабинет. Людей было совсем ничего, болеть некогда, все на полях и огородах. Воодушевлённый таким посещением, пришёл к главврачу и на удивление, без проблем, получил направление на УЗИ. Война за право на халяву посмотреть всё время нывшие и коловшие почки шла с ноября 2014 года. И вот, мечта идиота стала реальностью.
Насторожило внезапное исчезновение опытного врача. Она не приехала в апреле. Вместо женщины Шуя прислала молодого человека, от диагнозов которого шарахалась и падала в обморок половина города и его окрестностей. В регистратуре ЦРБ мне откровенно сказали, что к нему людей нет, «он не очень».
Раз нет, то «кабину ужасов» сделали выездной и отправили на гастроли по району. 26 мая 2015 года под руками врача Ельникова моя левая почка «заговорила». Проведя один раз по бедру (асу больше не нужно) он вопросительно поглядел на меня.
— А вам ничего не говорили про левую почку?
— Нет, ничего.
— Когда вы последний раз проходили УЗИ?
— Ровно год назад или чуть больше, — отвечаю ему.
— У вашей почки волнистые контуры. Она вся перекручена. Внутри кисты. Много кист.
Слушаю. Начинаю плыть от ужаса. Это описание так называемых диффузий. Они, как правило, необратимы и приводят к усыханию органа.
— Повернитесь на правый бок. Вдохните. Не дышите. Здесь ничего нет, ровные контуры, здоровая правая почка.
— А камни, песок. Год назад всё было очень плохо.
— Ну уж камень-то я увидел бы. Ничего нет, — и добавил. — Вам необходимо через два месяца обязательно пройти повторное УЗИ. Посмотреть на этот процесс в динамике.
— Спасибо.
Направляюсь к выходу.
Дома делимся впечатлениями — маму направили на УЗИ как диспансерную.
— Я на него как поглядела, так сразу всё поняла. Он мне говорит: вечно у женщин рёбра мешают, почку не видать.
— А камень в правой почке, пятнадцать миллиметров, есть? — перебиваю.
— Ничего не нашёл, ни в правой, ни в левой. Этот мальчик копия нашей роддомовской узистки. Засунула пациентке датчик в анальное отверстие и говорит: у вас опухоль, размеры такие и такие-то, неоперабельный рак. Размеры очень большие (женщина три дня не ходила в туалет). Та сразу умирать. Сбежался весь роддом. Зав отделением быстро всё поняла, вывела её в коридор и говорит: Елена Васильевна, вы куда датчик ввели? Вместо влагалища завели его в анальное отверстие. Так и здесь: у тебя почка диффузная, у того сердце атрофировалось, у третьего вся печень сгнила, у следующего поджелудочная размером с лошадь, у женщин рёбра мешают. От него почти все выходили белые как смерть. Ни живы ни мертвы. В прострации.
Не выдержав, расхохотался. Так вот почему внезапно расщедрилась доктор Разумова. Устроила подлянку. Хорошего специалиста тебе во веки не видать, а плохого — пожалуйста. Ну и мстительность.
Отсмеявшись, говорю:
— Он просто волнистый попугайчик. Чирикает и ладно.
После обеда пришла Галина Михайловна. Спрашивает:
— УЗИ-то прошли? Как он вам?
— Не знаем, что и сказать. Он такой диагноз поставил, что только помирать.
— А мне-то что наговорил. Я вышла и не знаю, что делать. Закрылась у себя и думаю? Как же это так? Откуда это всё у меня? Никто и никогда ничего подобного не находил. А потом думаю, да провались оно всё пропадом. И забыла обо всём.
— Галина Михайловна! Мы его назвали волнистый попугайчик. Помахал цветными крылышками и улетел. А ты сиди и думай, растёт оно там или не растёт.
Но чудеса от шуйских светил только начинались.
Шуя. Дурдом. До востребования. (Театральная, 21)
На 28 мая в ответ на мою слёзную просьбу мне выдали талончик к неврологу. ОК, Зорро! Надежда избавиться от зажатых нервов в пояснице, нестерпимых болей то в глазу, то в ушах, то в коленках, умирает последней. Прихожу вспотевший с летней жары. Ледяной коридор. Очередь. Жду с час. Переохлаждение при остеохондрозе это гарантированная боль вплоть до грелок, перцовых пластырей и обезболивающих.
Наконец, подошёл и мой черёд. Вхожу. Здороваюсь. Женщина врач без эмоций. Объясняю, как могу, в чём дело. Показываю МРТ сосудов головного мозга, выписку из больничной карты, жалуюсь на постоянную боль в глазу. Посмотрев на меня через призму очков, спрашивает, где, кроме этого, боль?
— В пояснице, шейных позвонках.
Она встаёт из-за стола и находит в папке медсестры листок с гимнастикой.
— Это делать, когда нет боли.
— А что делать с постоянной болью в глазу? Отоларинголог мне сразу сказала причину боли — зажимает глазной нерв, если уши — ушной.
Врач только улыбнулась краешком губ.
— В Иваново при областной психиатрической больнице есть маленькое отделение, там лечат с вашим диагнозом.
Показывает на заключение нейрохирурга.
— Выписать вам направление?
Отказываюсь. Чувствую, что ещё не созрел для дурдома. Врачу говорю:
— У меня билирубин 37 вместо 1–18 по норме. После химии весь развалишься.
— Как хотите, — ледяным тоном отвечает мне невролог. — Но на вашем месте я воспользовалась бы этой возможностью. Давайте я вас осмотрю.
После осмотра говорю ей.
— Мой лечащий врач очень удивился диагнозу, выставленному нейрохирургом на консультации (о том, что врач отпетый взяточник, ни слова). Прочитав, она сказала, что считает причиной постоянных болей в глазу и ушах опухоль в затылочной части и только.
Такой ответ очень не понравился ледяной даме.
— Если не хотите ехать в Иваново, я могу выписать вам направление на консультацию в Шую. Может, они помогут вам?
Молчу. Ясно, лечить меня эта дама не намерена, заявив, что остеохондроз не лечится и что боли возникают у меня по причине асимметрического болевого синдрома.
— Ну что, я убедила вас? Выписать направление? — улыбнулась краешком губ невролог.
Плюнув на всё, раздавлено соглашаюсь: выписывайте.
— Знаете, куда идти? Театральная, 21. Это рядом с кинотеатром «Родина».
— Да, знаю. Справку, что не состою на учёте, когда-то брал там.
Подаёт направление. Прощаюсь.
29 мая нечистая понесла меня узнать, если такое отделение в Иваново и могут ли они в принципе найти источник этих болей?
Шуйская психиатрия с незапамятных времён располагается в неказистом дореволюционном здании в два этажа с остатками советской белой штукатурки и чугунным крыльцом. Забора нет, вход свободный в регистратуру поликлиники на втором этаже. Запах специфический.
К моему удивлению, в дурдом шли люди, совершенно нормальные на вид. Заходили и выходили, делая оживление на лестнице этой скорбной юдоли. В регистратуре, прочитав направление, ответили, что мой врач только что ушёл домой, отработав приём.
— Ой, это завтра с утра мне придётся ехать?
— Хотите, зайдите в шестой кабинет к Журавлёву, он ещё ведёт приём.
— Хорошо, согласен.
Через десять минут я на приёме. Вид пожилого человека, сухопарого и подвижного, расположил меня к разговору.
Через пять минут стало ясно, что врач-невролог, отправившая меня искать «отделение с вашей болезнью», просто выполнила заказ колобовской поликлиники. Много орёт. Пора ему в дурдом. А такого отделения не существует в природе.
Она просто избавилась от пациента с запущенной болячкой, поскольку остеохондроз рано или поздно заканчивается инвалидностью. А инвалидность инвалиду за просто так никто и не подумает дать. Уж не псих ли он? Так туда его я и отправлю!
Мне бы проявить решительность и сразу уйти после этого, но было уже поздно. Врач, оказавшись во власти профессионального азарта, предложил.
— Давайте я положу вас на пару недель к себе в палату.
— Зачем? — удивляюсь.
— Нервы подлечим. Гимнастику будите делать, — неискренне добавил Валентин Борисович.
Отказываюсь.
— Так вы отказываетесь? Пишите своей рукой отказ от лечения в отделении.
Железным тоном обращается к сестре.
— Дайте форму отказа от лечения.
Дальше меня буквально силой принудили писать отказ от того, чего и не должно было быть в природе. Направление, данное мне в Колобово, гласило о «консультации». Ну и ну — баранки гну! Не успел оглянуться, как уже вяжут по рукам и ногам, запихивая насильно в отделение.
— Написали? Дата, подпись. Вот здесь. Теперь я с вами побеседую.
С этими словами врач раскрывает огромный двойной лист установленной формы и «беседа», без моего малейшего желания и согласия на то, потекла.
— Как вы себя оцениваете? Занижено? Завышено?
— Никак, — отвечаю не задумываясь.
— Как это — никак? — оторопел психиатр.
— Да так — никак.
— И что, вам неинтересно, что о вас думают люди и как они вас оценивают?
— Неинтересно. Всё равно.
— Мы первый раз с таким отношением сталкиваемся, — обращается врач к пожилой медсестре, делая круглые глаза.
Медсестра улыбается. «Мы» не то ещё слышали.
— Так, где вы родились и когда?
Отвечаю.
— Кто ваши родители?
Ответ.
— Живы ли они на данный момент?
— Мама жива, мы вместе приехали. Отец умер в 1977 году.
Журавлёв тотчас вгрызся в раннюю смерть отца. Не суицид ли? Не алкоголик-наркоман, клеем дышащий? А может, на зоне прикончили. Так тут и до выявленного диагноза рукой подать. Предрасположенность — дочь психиатрии.
— Отчего он умер?
— Причина смерти —лёгочное кровотечение.
И началось. Почему? Отчего? Как произошло? Кто был рядом? Через десять минут, поняв, что мне было всего 11 лет и здесь диагноз не зарыт, «беседа» продолжилась.
— Образование?
— Высшее.
— Как это высшее? — не поверил Журавлёв, с сомнением поглядев на косоглазого «шизика».
— Высшее. Педагогический университет в Кишинёве. 1992 год.
Он ещё с большим сомнением поглядел на меня.
— На вид вы простой рабочий, а не интеллигент.
Улыбнулся. Сказать нечего.
— Так. Поступили в институт и что дальше, учились?
— Год. Потом армия.
Журавлёв смотрит недоверчиво.
— Какая армия?
— Советская. Брали всех. Афган.
— Как всех? А военная кафедра?
— И близко не было. Это же пединститут.
— Что-то я вас совсем не понимаю. И что, вы служили в армии?
— Да. Два года.
— А потом?
— Доучивался ещё четыре года.
— А в Шую-то вы как попали?
— Искал работу, в Колобово было место учителя.
— Я вообще ничего не могу понять, как вы с Кишинёва попали именно сюда?
— Тётка и дядька жили здесь. Мама моя с Семейкино. Мы позвонили, сказали: ищем работу. Всё.
Я вполне понимаю этого врача. С точки зрения любого нормального человека, ехать в голодную ельцинскую Россию мог только человек не в своём уме. А в Шую, тем более. И это очень вдохновило Валентина Борисовича — диагноз почти созрел.
— Так. Работали в Колобово. А почему уехали?
— Разболелся, — сую ему под нос выписку госпитализаций из своей карточки. Хорошо, что всё было с собой.
Тот недоверчиво читает: язва, пиелонефрит, простатит.
— Почему вы заболели? Чем это было вызвано?
— Морили голодом. Не давали сдать на категорию. Получал копейки. Не хватало на хлеб.
Тут Журавлёв просто взвился. Что за бред несёт его пациент?
— Какой голод? Вы что говорите?
— Неужели вы всё забыли? Девяностые — сплошная нищета. Люди по полгода не получали честно заработанные копейки.
— Забыл, — подавлено произнёс врач.
Оправившись, продолжил.
— Так. Что было дальше.
— Лечился с год. Позже устроился на работу.
— Куда?
— В колонию строго режима. Учителем в школу при ней.
Допрашивающий растерялся. «Если это так, то вы не мой пациент», — говорили глаза врача. Мой ответ сказал ему самое главное — на учёте я не состоял. По крайней мере, в своём городе. Выявлять болезнь было не из чего. Пожалев не в меру ретивого психиатра, решил не говорить о таможне, где с психами тоже напряжонка и ещё пару подобных фактов биографии.
— Работали в колонии...
— С год.
— А потом?
— Потом в торговом техникуме. Преподавал коммерческое право.
Если бы у врача были очки, они от удивления вслед за глазами уперлись в потолок.
— Как? Вас взяли с дипломом историка?
— Вторая профессия — правовед. Поэтому и взяли. Никто не шёл. Платили копейки.
— Как вторая? Диплом-то один.
— Готовили по двум специальностям.
Смотрю, то ли тот и впрямь ничего не понимает, то ли просто проверяет абстрактно-логическое мышление (умение абстрагировать и делать логические умозаключения в процессе неожиданно длительного для пациента целенаправленного диалога со стороны врача), навыки речи (психомоторику в действии), эмоциональное состояние в процессе постановки неприятных для опрашиваемого блоков вопросов и так далее. Название метода диагностики психических расстройств: «Тестирование в процессе беседы для выставления первичного диагноза». На это уходит от тридцати минут до нескольких часов плюс консультация психолога.
Ну зачем психиатру две профессии пациента для выставления одного диагноза? Хватит и одной. Правда, способ сделать тебя психом русский врач отыскал безошибочный.
Легче простого по советским биографиям выставлять диагнозы вроде «вялотекущая шизофрения с предрасположенностью к эпилепсии», «слабо выраженная психопатия при устойчивом астеническом состоянии» — страна с 1917 года продолжает жить по правилам бехтеревского дурдома. Вывесок много (МГУ, КГБ, МВД, Спецклеймонтаж, Сосиска трест, Райсобес, морг и так до бесконечности) — ДУРДОМ (по понятию) один.
Оправившись, Журавлёв спрашивает.
— Почему вы ушли?
Он весь превратился во внимание. Не проворонить бы маниакально навязчивые депрессивные состояния, вызывающие тягу к перемене мест. Неуживчивость, асоциальное состояние психики и поведения в коллективе налицо. Надо же, год проработал и побежал!
— Ушёл, да и всё.
Журавлёв не отступает. Ещё мгновение и диагноз будет поставлен.
— Так, почему вы ушли? — в интонации появляются стальные нотки.
Объяснять, что заставил уйти духовник и иже с ним, не стал. Мне откровенно игры разума в жёлтом доме стали надоедать.
— Работа рядом с домом. Колония за городом. Далеко ехать.
— Хорошо. Работали в техникуме. Дальше что?
— Восемь уроков в день и по субботам. Нервные перегрузки, недосыпание. Через год открылись старые болячки.
— И что?
— Работал больным, дисбактериоз не вылечили. Боли. Вздутие. С каждым годом всё хуже и хуже. В итоге рассчитался.
— И? Не работали?
— Нет. Не работал.
— Чем же вы занимались?
— Лежал. Боли (о том, что восемь лет стоял на подсвечниках — день в день — ни слова, иначе ты точно выйдешь с Театральной «невменяемым в депрессивном или суггестивном состоянии»).
Русская психиатрия не доверяет верующим (по устоявшейся традиции именно они являлись самыми неизлечимыми пациентами).
— Хорошо. А сюда как вы попали? С Украины.
— Документы перед вами. Дали временное убежище на год.
— А тут вы что делаете?
— Ничего не делаю. Лежу. Боли.
Вопросы ещё сыпались и сыпались. Врач всё ещё удивлялся и удивлялся (идеальный повод задать новый вопрос). Но, в конце концов, ему пришлось перейти к направлению невролога и причине этого направления: диагноз, выставленный вследствие не дачи взятки нейрохирургу в Мариуполе.
— Так, какого характера у вас боли?
— Переохлаждение — боль, мокрые ноги — боль, сквозняк — боль, несёшь тяжёлое — боль, долго сидишь в одном положении — боль, нервы вдобавок — боль.
После пяти или шести вопросов в этом направлении врачу спрашивать было не о чём и он предложил сеанс иглотерапии по ушным раковинам.
Соглашаюсь. Во-первых, это интересно, во-вторых, бесплатно.
— Три ответа на укол: глухо, тупо, остро. Других вариантов ответа нет. Готовы?
— Да.
Врач действовал очень быстро. Я едва успевал комментировать прикосновение иголки.
Вдруг он бросает это занятие и властно приказывает.
— Смотреть на меня.
— Отвечать! — властно заорал Журавлёв. — Какие наркотики вы принимали вчера?
Взгляд врача напоминал выпученные до предела зенки Кашпировского или, проще говоря, ведьмака-гипнотизёра. Он буквально впился в меня взглядом после установки на гипноз.
Испугавшись бесноватого психотерапевта, отвечаю, а душа уже в пятках.
— Вчера пил анальгин и клеил обезболивающий пластырь, перцовый, — уточняю, а сам в ужасе: «Пришёл на консультацию, а попал в лапы гипнолога, применяющего без согласия больного запрещённые методы гипноза. Ну и страна! Невролог не хочет признать факт разрушенного позвоночника и отправляет измученного болями мужика в дурдом, а в дурдоме всё, как при Брежневе — гипноз, иголки и колёса — назад в СССР»!
Самое интересное, что медсестра прекрасно знала об этих методах Журавлёва и перед заключительной стадией допроса отпросилась «выйти по делам». Выворачивание мозгов не любит свидетелей. Огласка в этом деле никому не нужна. А шуйский монстр убедился, что гипнозу я не поддаюсь. Но всё равно, на душе остался шрам.
Через десять минут объявляется результат по всем органам. С изумлением слышу «почки здоровы»...
— Доктор, минутку. Вот, посмотрите, — с этими словами достаю приговор «волнистого попугайчика».
— Прочтите: «волнистые почки», «диффузия в почках», — почка сморщена. Кисты.
Смотрю, что он скажет. Журавлёв пробежал глазами выводы узиста. Помолчав, сказал.
— Почки здоровы. Болезней в ней нет. Этот метод не ошибается.
Что ему сказать? Слушаю дальше.
— Геморрой.
— У меня его нет.
— Простатит.
— Залечен.
— Показывает простатит.
— Не жалуюсь пока.
Мне делается смешно. Из огня да в полымя. И так по всему моему многострадальному телу проехались игрой в «испорченный телефон». Единственно, куда точно попал Валентин Борисович — желудок, пищевод и больной позвоночник.
— У вас должны быть сильные боли в желудке и выше (не двенадцатиперстная кишка).
— Это правда. От изжоги криком кричу. Особенно к ночи.
— Вот видите. Этот метод никогда не ошибается.
Доктор доволен. Проверил китайским детектором лжи весь мой рассказ о болячках. В целом пурга, записанная психиатром, подтвердилась методом иглоукалывания. Дальше он пробежал глазами назначения невролога в Мариуполе (местный врач выписала только направление к психиатру, мол, туда тебе и дорога). Посыпались вопросы.
— Нейробион. Что это такое?
— Витамины В1, В6, В12 в одной ампуле.
— А лирика, адаптол.
— Снимают неврологические боли, в том числе и после операций.
— Странно. Я никогда не слышал о таких лекарствах.
Слава Богу, написал отказ от «лечения» остеохондроза русской психотропкой. За две недели развалится вся печень и ты точно станешь «петрушкой в ступоре — Театральная, 21».
Журавлёв продолжает читать мою украинскую карточку.
— А вот это лекарство мы применяем. Правда, нашим аналогом.
— Нейрохирург мне сказала, что если боли будут очень сильными, сразу выпить только одну таблетку в виде эксперимента. Проверить, будет ли она действовать в направлении снятии болей.
— И вы пробовали?
— Нет. Я пришёл после консультации к своему врачу. Она, посмотрев на диагноз и назначение, была очень разочарована. Поэтому я и остался на анальгине, витаминах и ревмотоксикане.
В конце концов, после двух часов допроса («беседы») был сделан заключительный диагноз.
— Если бы не ваш шейный остеохондроз, я бы признал вас трудоспособным.
Стоило только ради этого тратить русский стольник на «экскурсию по Канатчиковой даче».
Через неделю появляюсь у невролога. Прошу выписать мне направление к хирургу. Говорю ей.
— Был на Театральной (врач весь внимание), приехал поздно, принимал один Журавлёв. Приём длился около трёх часов. Мне было странно, что он увидел признаки своих пациентов в том, что я приехал работать учителем в Россию.
— Я с вами полностью согласна. Там есть врачи получше.
Мне стало холодно. Слава Богу, не попал в их руки. С той «консультации» я бы не вышел. Поставили бы «острый психоз» и на профилактику для много говорящих, по желанию колобовской больницы УФМС Гараниной.
— Он ничего, кроме остеохондроза, не нашёл. В карточке ничего не написал. Проверил меня иголками. Ничего, кроме гастрита.
— Вы попали не к тому врачу. Это далеко не лучший врач.
Глаза невролога недобро сверкнули.
— Вы не могли бы выписать мне направление к хирургу?
— Я вам ничего не выпишу. По вашему диагнозу вам нужно обращаться к психиатру.
— Вы этот диагноз не ставили. Он выставлен под бомбёжками. Тогда его можно было поставить каждому второму. Да ещё восемь лет нам не давали спать соседи. Били по ночам в потолок. Поэтому полное нервное истощение.
В ответ тишина. Сорвалось. Видимо, Разумова, узнав, что я взял талончик, попросила меня «полечить, где надо». Увы! Сговор врачей обычное явление в больничной среде и доказать его практически невозможно.
Врач, смягчившись, говорит.
— Если соберётесь к хирургу, позвоните сначала в регистратуру. Там очереди. И только он может дать направление к ортопеду.
— А вы не могли бы назначить мне лечение?
— Вы не мой пациент. У вас нет стадии обострения.
Прощаемся. Выхожу на улицу. С души как камень свалился. Бог меня точно упас. В какой ужас можно было вляпаться в один миг. Так здесь погибают тысячами. Не то сказал, не тому и вот, все уже знают — «он того, там лежал». В России это приговор навеки. После пусть говорит, что хочет. Вслед будет раздаваться только хохот сапиенсов. У нас Свобода Слова. Но только после Театральной, 21.
Тридцать первого октября 2015 года. Канун Хэллоуина. Звонок. Ба! Кому бы не пропасть. Журавлёв Валентин Борисович! Слегка подшофе. Субботнее дежурство в отделении. Делать не фиг.
После экскурсии на Театральную прошло ровно пять месяцев и вот, на тебе! Без всяких прелюдий и вступлений зовёт ложиться прямо сейчас в отделение.
— Зачем? Остеохондроз не один психиатр в мире ещё не вылечил. Неврология и психиатрия разные направления медицины.
Журавлёв не отстаёт.
— Не разные, а родственные. Мы вас подлечим.
Вторжение напролом к нам в дом длилось девять минут. По телефону с записью и прослушиванием. Выслушав все мои доводы, врач был очень разочарован. Валентин Борисович доставал один пряник за другим. Операция «лечим остеохондроз в дурдоме» закончилась на очень жалостливой ноте.
— Вы ещё молоды, а у вас такие проблемы, вы не работаете, как вы будите жить дальше, пожалейте себя, а мы вам готовы помочь.
Вежливо утешаю психиатра и говорю:
— Если вам так жалко меня, помогите мне лечь в неврологию. Я Вам в ноги поклонюсь.
В ответ тишина. Всё. Больше мне ничего не нужно. Заказ может исходить от кого угодно. Положить меня в отделение и сделать «счастливым навсегда» приходило в голову многим. А может, он просто добрый и отзывчивый человек? Как Гаранина, например.
Скоро год, как мы в России. Но вопрос, с которым я приехал в Россию — загадка Анастасии Шуйской — не сдвинулся с места. Звоню Евгению Сергеевичу Ставровскому. Начинаю издалёка.
— Евгений Сергеевич! Вы меня помните? Я звонил вам по поводу шуйских мучеников.
— Как же, помню.
— Я не послушался вас и написал запрос в ФСБ, на Жиделева. По Анастасии.
— И что, ответили?
— Да, в письменной форме. Искали две недели и ничего по ней не нашли. Как будто её никогда не существовало. Но они точно искали. Это не отписка.
— Я так и думал, — ответил Евгений Сергеевич.
Тут я переключил всё его внимание на моих прадедов, — очень хочется найти место на кладбище, где они лежат, но те умерли задолго до войны. Как их искать?
Вопрос специально отвёл подальше от Анастасии. Схема поиска одинакова. Значит, применима и к ней.
Слушаю его внимательно.
— А кладбищенские книги? Найти место по фамилии ничего не стоит. Есть ли у смотрителей кладбищ такие документы по местам. Где, кто лежит?
— Нет. Они в советское время не велись.
— Выходит, мне остаётся только ЗАГС? Я звонил в архивы. Ноль. У них таких книг нет. И в коммунальное предприятие. Ничего.
— В Загсе вам скажут только дату смерти. И то, если вы докажете, что являетесь прямым родственником.
Мы говорим ещё несколько минут. В ответ на мой вопрос, есть ли смысл просто идти едва живому человеку на кладбище и искать в секторе старых могил свою родню, Ставровский говорит с сожалением.
— Недавно был на Вознесенском кладбище. Там от дореволюционных памятников осталось пара, тройка. Всё сносят, никого не спрашивая. Тысячи новых подселений.
— А мученица Анастасия? Как вы нашли её на Троицком кладбище?
— Мы не смогли найти место захоронения. Троицкое кладбище указано в архивных данных.
— А родственников мученицы?
— Не нашли.
— Только мученика Авксентия?
— Да. Его родственников мы нашли.
Прощаемся. Мне придётся идти в Шуйский ЗАГС. На утро 8 июня 2015 года я там. Общая очередь. Но вот освободилась одна из сотрудниц и пригласила к себе в кабинет.
Объясняю, кто я и в чём дело. Следом на стол кладу все документы по мученице.
— Мы не сможем вам помочь. В соответствии с федеральным законодательством информации предоставляется только прямым родственникам, органам власти, судам, прокуратуре, заинтересованным лицам.
— У меня написана книга по мученице Анастасии (Шиловой), следовательно, я заинтересованное лицо.
Этот аргумент остаётся без внимания, равно как и то, что в ФСБ не посмотрели на букву — искали, но не нашли. Эта справка очень удивила молодую женщину, но та продолжала стоять на своём.
Понимая, что она не права, возражения переместились в область даты смерти. Она неизвестна и мне приходится просить искать справку за полвека.
— Это нереально. Никто за такой труд не возьмётся. Найти без даты, хотя бы приблизительной, невозможно. Интервал поиска от силы пять-десять лет.
— Если я принесу ходатайство прокуратуры, вы возьмётесь за поиски?
— В интервале полувека? Однозначно — нет.
Опустошённый чередой неудач, выхожу на Васильевскую. Через сорок минут автобус везёт меня в посёлок. Мимо плывут шуйские фабрики, новые и старые. Унылые корпуса, бетонные заборы, колючая проволока, подъездные пути. Солнце бьёт в глаза, заливаемые едким потом. Безнадёга. И тут мне как лёд за шиворот насыпали.
Эти люди, сёстры убитой, Мария Павлова, Клавдия Уткина, никогда не работали на шуйских соковыжималках после 1922 года. Духа их там не было. Может, пока была жива сестра, у них и были какие-то иллюзии на её счёт, но после её мгновенной смерти у стен собора родня пришла в себя. Смерть младшей сестры в день отречения её последнего сожителя поразила их как громом небесным. Поразила и подняла с насиженных мест.
Её опознали старшие сёстры, Мария (05. 02. 1887) и Клавдия (20. 05. 1884). Они же и похоронили убиенную на Троицком кладбище. Похоронили и решили бежать от страха за судьбу трёхлетней дочери покойного императора, Катеньки. Да и за свою тоже. Поэтому и нет могил, следов проживания, дат смерти. Никого, ничего, нигде.
В семье Уткиных, где мученица Анастасия была младшей (1892), были ещё дети: Фёдор (?), Анна (02. 09. 1885), Пётр (17. 05. 1889) — выяснил Ставровский Е. С. И, по всей видимости, в отличие от сестёр, Марии и Клавдии, в Шуе они не проживали. Но где?
XX век в истории России — век трудовых миграций. Мой преподаватель в университете, профессор Кустрябова, клепала одну монографию за другой по этой бездонной теме. Основные потоки вели из глухих деревень в сёла, из сёл в города, а квалифицированные горожане часто мигрировали в поисках лучшей доли на юг (Одесса, Херсон, Донбасс и дальше, Ростов-на-Дону, Закавказье, Средняя Азия, Сибирь). Востребованность, заработки выше, солнца больше, продукты дешевле. Это основные побудительные мотивы.
Именно на Донбасс, где обосновался кто-то из Уткиных, и отправились две семьи, забрав с собой малолетнюю дочь ткачихи и Николая II. В город ужасов без кавычек — Шую они никогда не вернутся. Да и с чем возвращаться? С двумя-тремя драгоценными побрякушками, подаренных простой ткачихе императором. Если подобные вещи найдут в бедной семье — расстрел после допросов и пыток. Могила женщины, с которой «Ники» провёл две недели в Тобольске, постепенно пришла в запустение и забылась через пару десятков лет.
Только поэтому в церковных источниках значится: «достоверных сведений о девице Анастасии в настоящее время не имеется». До поры, до времени — попытка реанимации династии Кобыл не за горами.
Но уже на следующий день об озарении в рейсовом автобусе пришлось забыть. С Интернетом по модему от Билайн (Иваново) начало твориться что-то неладное. Заплатив сто рублей от недостающей до минимального пакета суммы, внезапно получил сообщение: «на вашем счету осталось тридцать рублей. Отказаться от автоподключения скорости — наберите номер команды». И всё. С приветом. Сергей Есенин.
Двенадцатого Интернет был отключён с отрицательным показателем счёта. Кинулся читать сообщения оператора. Выяснилось, все отчёты об оплате Интернета оператор предусмотрительно удалил — платежей как бы и не было. Пришлось, кроя матом родных братьев из ООО «ДНС НН плюс», Вокзальная, 2 ехать на Советскую в офис ОАО «Вымпел-коммуникации № 8» по городу Шуя, он же «Билайн».
Всё, чем смогла помочь мне симпатичная девочка, позвонила в контору Иванова и задала им всего один вопрос: «Где деньги, Зин»?
— Деньги, — ответили ей. — Ушли на автоматическое подключение услуги «Автопродление скорости» — шесть раз за сутки, после того, как 100 (сто) рублей по их короткому сообщению было 8 июня перечислено на их счёт. Стоимость услуги подключения 15 рублей. 15 на 6 равно 80. Положил ещё пятьдесят рублей и поплёлся на автостанцию.
Через три дня, восемнадцатого июня, приходит письмо от шуйской районной администрации за № 1878 от 16. 06. 2015. Это был ответ на «собачий вопрос» в Колобово.
«Уважаемый Олег Степанович!
Администрация Шуйского муниципального района сообщает Вам, что материал проверки МО МВД России «Шуйский», зарегистрированный в КУСП № 4836 от 12. 05. 2015 г.. по факту укуса Вас собакой, принадлежащей гр. Малафееву Александру Андреевичу, проживающему по адресу: п. Колобово, ул. (следует адрес) направлен в Администрацию Колобовского городского поселения для принятия решения по существу.
Глава администрации Шуйского муниципального района С. А. Бабанов»
Моя «коллекция» отписок пополнилась листиком с гербом города Шуи. Забыв об Интернете, о злой собаке Малафеева и её личном адвокате Бабанове, стал дописывать последние страницы «Монстрологии», пока в голову не ударило завести учётную запись Майкрософт — нужен был удобный переводчик больших кусков текста.
Всё шло гладко по проверенной схеме выключения пароля и входа без него в систему, пока в комнату не вошла соседка. Той очень нужен стол на завтра — день рождения дочки. Встань и помоги бабушке!
Отвлёкся и вместо одной позиции вбил данные в другую. Ужас последовал незамедлительно. Виндовс 8.1 перевёл в активное состояние некую «working group» и отдал ей права администратора. Войти в компьютер без нервотрёпки стало невозможно. Два одинаковых пользователя толкались и мешали друг другу на входе в компьютер.
Я в одночасье стал жалким просителем у всемогущего чудовища. Оставался единственный выход — не выключать ноутбук. Неудобь с нервами и матами в окружающее пространство.
Промучился с пару дней, но так и не смог отключить невидимого «второго пользователя». Доведённый до ступора, поехал в Шую, к Васе. Мой рыжий знакомец оказался управляющим «ДНС НН плюс» на Вокзальной, 2. Увы, единственный, кто точно знал логин и пароль локальной учётной записи, отбыл по делам. Вспомнил, что компьютерщики ещё есть и в шуйском университете, поехал туда.
Все мои просьбы помочь отклика не находили. Правда, «белый босс» из кабинета № 309, выслушал меня и сказал, что на Свердлова есть мастерская «Шуя-консультант». Там мне обязательно помогут.
Начался ливень. Проклиная всё и вся, шлёпал по шуйской грязи, пока не дошлёпал до двери крошечной забегаловки.
Приёмная, если можно так выразиться, отделялась от мастерской хлипкой перегородкой. В ответ на мою просьбу женщины перестали стучать по клаве и вызвали приёмщика, кудрявого смугловатого дядьку в очках. Он чем-то напоминал Шурика из гайдаевских комедий.
— Слушаю вас, — заведя меня в свой закуток, сказал приёмщик.
При этом он всё время пытался, помимо моей воли, пожать мне руку. Это всегда входило в ритуальный набор чернокнижника. Готовое колдовство кладётся в руку донора. Но не получив руки он, к моему удивлению, потребовал не ноутбук, а адаптер для него.
— Где адаптер? — как будто заранее зная о его наличии, потребовал мастер. — Он мне будет нужен.
И, торопя меня, повторил.
— Адаптер, адаптер давайте.
И только получив в руки блок питания, мастер по имени Володя успокоился и принялся вертеть ноутбук.
Через пару минут последовал отказ.
— Взломать, стереть учётную запись Майкрософт нереально. Вот если бы знать пароль первой учётной записи, тогда легко перейти на неё.
— Да я и ездил за этим к парню, переустанавливавшего мне компьютер. Его нет. Не знаю, что теперь. Компьютер не выключаю, нельзя, приходится оставлять в «спящем режиме».
— Да, пока батарея не сядет, — с этими словами приёмщик отдал ноутбук.
Странные слова шуйского мастера стали понятны мне только в Колобово. Зарядки в сумке не было. Я ещё вспоминал, обыскивая квартиру, не оставил ли я её у вернувшегося из Иваново Васи? Но понял, что нет. Тот, только глянув на меня, виновато опустил глаза — стыдно. И тут же ответил, что помогать ему некогда, много дел (то есть надо понимать, у тебя украсть больше нечего, поэтому ты мне не интересен).
В тот день, тринадцатого июля, того не желая, встретился с первым и вторым компьютерным вором. Первый «приватизировал» программное обеспечение, второй блок питания.
Звоню в «Шую-консультант». Время за пять и трубку берёт приёмщик.
— Поищите дома. У меня вашей зарядки нет. Всё.
Понимаю и я, что это «всё». Ситуация отдаёт ужасом. Нельзя включить компьютер, подзарядить нечем. Никак не могу понять, зачем ему адаптер? Ведь это мелочь, фигня. Стоит ли он таких усилий с пассами чёрной магии в придачу?
И всё равно, очень странно. Такое чувство, словно он знал наверняка о моём приходе. Выскочил так, как будто заказал зарядку именно от Acer и вот она сама пришла ему в руки. Низовой сервис бытовой магии.
Всё стало потихоньку становиться на места с утра следующего дня. Простив от души шуйского воришку — мелочь, пустяки, отправился снова в ДНС за зарядкой. Меня подвели к стенду и тут я врубился.
На полке были только «универсальные» зарядки на все случаи жизни. Парень-консультант, взяв самую дорогую за две двести, принялся ломать штырём входное отверстие ноутбука.
— Что вы делаете? — кричу ему.
— Как что? Подбираю вам зарядку, — невозмутимо отвечает мальчик.
— Неужели нет зарядки только для Acer? — в ужасе от увиденного спрашиваю его.
— Нет. Под заказ.
— У вас можно заказать для моей модели?
— Нет, мы этим не занимаемся. Это в Иваново.
— Где именно? Помогите, — прошу в ответ.
Через три минуты у меня адрес и телефон.
— Там будет ещё дороже и не сразу, — предупреждает меня продавец.
Приехав домой, звоню в Иваново. Отвечают.
— Две шестьсот минимум и ждать от вашей заявки, которую вы сами лично привезёте с предоплатой три недели. Устраивает?
Говорю «да», кладу трубку. Теперь всё окончательно прояснилось. При таком «сервисе» не то что колдовать будешь, а скоро и на большую дорогу выйдешь, если твоя карма-марма работать приёмщиком в «Шуя-консультант».
Взорвавшись, кричу:
— Это не правители, а..... какие-то. Мамаша, глянь, до чего он свой народ довели. Купить ничего невозможно, в магазинах только дерьмо КНР с пятикратной наценкой, а работать надо каждый день.
Снова звоню на «поле чудес в стране дураков». Узнаю следующее. Зовут этого вурдалака Владимир Вячеславович Иванов, он приёмщик. Спрашиваю юридический адрес.
— 155912, Свердлова, 53, офис один.
Как тяжело в России прощать что-то кому-то. Казалось бы, Бог с ним, пойду куплю. Не тут-то было. Через три недели после заявки и до трёх двести с дорогой туда-обратно. Ждать три недели нереально. Батарея накроется раньше, а вместе с ней и возможность войти в компьютер. Это переустановка. Ещё тысяча.
В отчаянии звоню снова. Предупреждаю в последний раз. Был в милиции, они берутся. Если утром зарядки не будет, заявление набирает силу.
— Я жду до утра.
— Вы напрасно это делаете, — спокойно отвечает и кладёт трубку.
На утро звоню. Просто интересно, что он скажет.
Приёмщик Иванов сменил тактику — теперь он сам перешёл в наступление.
— Минутку! А вас как звать? Представьтесь, пожалуйста!
— Зачем?
— Как зачем? Ещё раз сюда позвоните, вызовём милицию. Ясно?
Кладу молча трубку и иду в МИКС. Молодой человек, услышав о моих злоключениях, только и сказал.
— Откуда у вас такие редкостные программы на ноутбуке? Я их ни у кого не видел.
— В магазине подарили при покупке Acer.
Только после его слов стало окончательно ясно, какой голод в России. Своего ничего нет. Чтобы купить «дешёвый Китай», необходима международная банковская карточка, Интернет и хорошее знание английского в китайском варианте. Иначе заказа не сделать. У остальных (99 %) только пара рук, приученная бесстыдно красть и кулаки как оправдательный документ на все случаи жизни.
Продавец-консультант быстро и без проволочек подбирает зарядку за 1260, проверяет с осторожностью хирурга и выключает ноутбук.
— Знаете, когда я вам говорил, что выключать его нельзя, у меня было такое чувство, что вы его всё равно обязательно выключите.
— Простите, я по инерции. Ведь обычно всё выключается, а не остаётся в спящем режиме.
— И что теперь? — спрашиваю продавца.
— Если не подберёте код, переустановка.
— И сколько у вас?
— Тысяча.
Молча выхожу на улицу. Эти дрязги не помешали мне закончить черновой вариант книги, главными героями которой стали мариупольские Романовы. Восемнадцатого июля заказное письмо с CD-диском на имя Патриарха и его секретаря отправилось в Москву. Он должен знать, что вышло из благословения патриарха Алексия. Принимая конверт, пожилая женщина за кассой рассмеялась.
— Думаете, эти письма кто-то читает? Он во вторник будет служить в Иваново. Там бы ему и отдали.
Смеюсь в ответ.
— Шутите. ФСБ. Заграждения. К нему не подойти. Алексий в начале девяностых ходил без охраны. А сейчас всё наоборот.
В воскресенье кошмар на компьютере кончился во мгновение ока. Оказалось, Вася и в самом деле создал учётную запись без пароля. Два мановения руки и ноутбук стал таким, как был до учётной записи Майкрософт. Восемь дней ужаса, отправленная книга Патриарху и странное происшествие на мосту.
Прошло несколько дней. Мы с мамой пешком шли через Шую, возвращаясь со службы. Кажется, была Казанская. Перешли мост. Начались заросли кустарника перед церковью Ильи пророка. Краем глаза на церковной ограде замечаю крошечную птичку. Желто-белая, с красной полоской, очень пушистая. Ножки тонюсенькие. Такой никогда не видел. Как только мы поравнялись с ней, комочек ожил, долетел до нас и уселся мне на голову. Прямо на макушку.
— Пи-пи-пи. Пи-пи-пи, — всё время попискивала красавица.
С головы самочка перебралась на рукав, затем села на маму. Она никак не хотела расставаться с нами. Просто приклеилась. А коготки у ней были такие цепкие. От одежды не отдерёшь. И всё время она что-то возбуждённо щебетала, словно пыталась сказать нам: беда, беда, бегите. Но я птичьего языка не понимаю. Прошло минут десять. Нам на автобус. А тут такая попутчица. Хоть домой бери. Что делать, не знаем. Стали читать молитвы. С трудом снял её с рукава и перенёс на ветку повыше.
— Пи-пи-пи. Пи-пи-пи, —прощалась с нами птичка-невеличка.
— Мам, это не к добру. Если птица на человека садится, воробей в окно влетел, значит смерть на пороге. А тут на нас обоих.
— Да брось ты в голову всякую дрянь брать, — мама от такого начинает злиться.
— И что это за птичка такая? Красавица, я такой даже на фотографиях не видал.
Мама, успокаиваясь, отвечает.
— Папа однажды из леса привёз такую. Вроде это северный королёк. Та серовато-красная была. Но тоже пушистая-пушистая и пищала точно так. Живёт только в лесах. Птица очень редкая.
Услышав название, всё понял. Марковский, отпрыск последнего монарха. Это и есть птичка-королёк. Редкая, как он сам. Как бы после письма к Патриарху меня не стали убивать. Вдобавок ко всему, в тот конверт вложил копию заявления о проделках благочинного в украинское МВД (28 листов). После птички на душе осталось ожидание смертного приговора.
Прошла неделя. Вновь иду со службы после трёх церквей. Взял благословения и всё время читал молитвы. Это и спасло меня. На переходе у всё той же Ильинской церкви за моей спиной выскакивает иномарка. На красный свет. Скорость запредельная. Я был в метре от бордюра, когда машину выбросило на встречную полосу. Она, поворачивая, развернулась так, что прошлась по моей сумке в сантиметре от меня. На переходе был один. Смерть заказана для меня одного. Но Бог помиловал. Я остался цел и невредим. Патриарх прочитал моё письмо.
Время шло и через неделю мне пришёл первый, а затем и второй ответ из следственного отдела по городу Шуя СУ СК России по Ивановской области (БЖ 0004943 и АЖ 0011190). Моё заявление по «Билайну» следственный комитет отфутболил в ту же шуйскую полицию, усмотрев в действиях «Билайна» признаки преступления ст. 159 неизвестно какого кодекса.
Но ещё раньше закрытые двери конторы на Советской сказали мне больше, чем две «телеги» Следственного Комитета. Шарашку по ремонту всего подряд без уплаты налогов прикрыли и начали рыть под «Билайн», чего тот никогда и никому не прощает.
На сайте «личного кабинета» внезапно появилась морда затемнения — все показатели ушли под текст вежливого абсурда. Смысл был в конце объявления — «отказаться от услуги интернета» — жмите тут. И только это «предложение» работало. Со мной просто решили расстаться.
В ответ на просьбы убрать затемнение и вернуть счётчик трафика раздавалось: «Простите, произошёл сбой на линии». Подключённый модем стал издавать жуткие скрипучие звуки (ломали и корёжили жёсткий диск). Провайдер адресно отключил сетевой фильтр. Счётчик антивирусника показывал двести атак сети в день.
В понедельник, 24 августа, до Колобова доехал лейтенант полиции города Шуи снимать первичные показания. Молоденький лейтенант был удивлён, увидев «морду». Увиденное снял вместе с паспортом на мобильный, выслушал объяснения и сказал, что ему потребуется ксерокопия договора.
— Вам завтра придётся ехать в Шую.
Как потом узнал, фамилия его была Майданник. От слова «майдан».  За месяц, прошедший после передачи заявления в МВД, все проблемы билайновцы уладили и забыли. Кроме одной. Осталось проучить писателя. Двадцать пятого августа мы поехали в УФМС продлевать на год наше пребывание в России. Позже пошли к Дмитрию Дмитриевичу Майданнику, но того и след простыл. Начало размазывания гада-заявителя по тарелке выглядело так.
Звоним. На месте следователя нет. Вместо этого он называет адрес якобы «Билайна» и предлагает пройти в офис. «Офис» на соседней улице. Плетёмся по жаре из последних сил и попадаем в обезьянник. СИЗО города Шуи во всём его великолепии. Ищем первый кабинет. Но там неуловимого мстителя нет. Капитан с трудом снимает копию с моего договора. Всё. Его пожелания выполнены и едем на автостанцию, удивляясь, зачем он гонял нас «на экскурсию». Уже купив билеты на автобус, звоним ему. В ответ слышим.
— Как уезжаете! Куда? Нам надо ещё побеседовать.
— О чём? — от души удивляюсь, не подозревая подвоха.
— Как о чём? — выходит из себя лейтенант. — Будем конкретизировать детали.
— Какие? Мы уже купили билеты на автобус, их не сдать обратно.
Перспектива возвращаться обратно приводит нас в ужас. Реальный русский ужас — документы у нас отобраны для продления. Идти без них к разъярённому офицеру смерти подобно. Нас просто отправят в тот обезьянник, из которого мы только что вышли «до полного установления личности».
Я ещё что-то пытаюсь объяснить ему, но, поняв, в чём дело, трубку берёт мама. За минуту литёхе объяснили всё и по полной. Краем уха слышу ответ внезапно остывшего следователя.
— Мне всё ясно. Хорошо. До свидания.
Уже в автобусе вспомнил свои лекции по коммерческому праву. «Любая уважающая себя фирма, ОАО, ЛТД и так далее, имеет на своем балансе закамуфлированный счёт с никому и ничего не говорящем названием. Он предназначен для урегулирования спорных моментов, возникающих в процессе осуществления предпринимательской деятельности».
Холодный от ужаса, понимаю: едва успел вылететь живым из-под катка асфальтоукладчика «Билайн ЛТД компани». Каток медленно ползёт дальше. Хруст костей обидчика лидера телекоммуникаций отложен до нового заявления.
Ещё весной, двадцать четвёртого апреля, не зная, как поступить, послал заявление на имя министра МВД Украины Арсена Авакова. Хотелось вернуться домой. Оно касалось семьи благочинного и взаимосвязи изнасилования четырёхлетней девочки с личной неприязнью семьи Марковских к получившему временное убежище на территории России.
Первый «ответ», лично от Марковского, пришёл быстро. Двадцать восьмого мая врач обнаружил изменения в левой, абсолютно здоровой почке. Она сморщилась, став меньше размером, плюс кисты. В июле получил первый отказ в возбуждении уголовного дела (от 23. 06. 2015. за № К-172). Деньги для ответа собрали быстро.
Понимая, что всё в одном заявлении не напишешь, написал второе. Уже в городское управление МВД. Увы! Снова отказ. Ничего порочащего почтенных пастырей и предпринимателей не найдено (И/11010 от 06. 08. 2015 года). Второй объёмистый конверт уходит по назначению.
Видя, что дело дрянь, решил снова просить статус беженца, а маме право подать на гражданство РФ. Собрал кучу бумаг. Военкомат выдал справку, что мой дед воевал, а ЗАГС, что тот состоял в гражданстве России. Всё тщетно. На общих основаниях.
Об осенней авантюре УФМС, по которой мы сдавали экзамен на «носителей русского языка» и заполняли кучу анкет на право получения Уведомления о возможности вступления в гражданство России, ни слова. Год пропал.
Всё это мы узнали на приёме у Максименко.
— Подавайте на РВП (разрешение на временное проживание — даётся на полгода), а затем Вид на жительство. По-другому не получится.
Но еще раньше из Интернета узнал, что в мариупольской милиции новое начальство. Матвейчук С. А. Написал третье заявление.
Меня обдало ужасом, когда я увидел ответ (от 23. О9. 2015. За № К-298). Как и первый, датирован тем же числом. Был положен в конверт с точно такой же картинкой, как и первая отписка. Стало ясно, что большего ждать нечего. Предпринимательские конверты понравились мариупольской полиции.
Все три ответа были схожи в одном — они старательно выгораживали Агабекова. Никто и не думал искать и допрашивать нищенку Ирину, её дочку, подельника. Никто не думал снимать жёсткие диски на компьютерах братьев Новиковых. Зачем. Дадим всем время слинять и уничтожить малейшие следы в деле (до сотни фотографий). Время — деньги. Все улики, мыслимые и немыслимые, уничтожены.
«Ваш конфликт с Марковским Н. Т. и предпринимателями тоже ничем не подтверждается». Да и как можно заподозрить священника-азербайджанца, будущего благочинного, настоятеля самого большого собора города. Никак!
В октябре мы решили послушаться Максименко. «РВП» так «РВП». С чего начинаются мучения всех иностранцев без льгот в России? С получения «Разрешение на временное проживание».
Самое муторное заключается в прохождении медкомиссии. Изначально все считаются заразными тварями, которые инфицированы:
1) сифилисом;
2) СПИД;
3) туберкулёзом;
4) алкоголь и наркозависимы.
Да и в розыске лет пять. Поэтому «представляют опасность для окружающих, граждан РФ».
Следовательно, им необходимо пройти медкомиссию в Иваново. Единого центра нет. Приходится бегать по всему городу. По записи и строго определённым часам. На это уходит неделя и ещё пару дней, чтобы забрать все результаты и получить на руки один общий лист по трём центрам и сертификат СПИД.
Первый раз едем в четверг, пятнадцатого октября. В направлении указано — начинать поход с наркологического диспансера. У нас преимущество. С «беженцев», по негласному указанию, денег не берут. Это по две с чем-то тысячи во всех четырёх поликлиниках. На двоих (без дороги) выходит около двадцати тысяч.
В начале занимаем очередь. Рано. Очереди нет. Чернявый кавказец предлагает нам пройти всё без беганья по врачам за тысячу с носа. Отказываемся. Тот прилип намертво. Снова и снова просим не беспокоится. Но ивановская «мафия» бессмертна. Смотрю, запоминает лицо.
Интересна степень коррупции в этой процедуре отцеживания последних копеек у «иностранцев». Наконец, приходят врач и сестра. Требуют сдать мочу. Это ещё сто сорок с носа. С нас не берут. Лакмус показывает — всё нормально. Наркоты в моче нет. Говорят, чтобы шли на второй этаж. Пока выстраивается очередь, смотрю на таблички. Заместитель главврача армянка, гражданка РФ или жена армянина. Вот и цепочка появилась. Лишняя копейка не помешает.
Выносят результаты. Вместо направления выдают четыре сшитых листа. Первый заполнен.
— Нгуен И.
Чёрнявый подскакивает и забирает бумаги вьетнамца. Врач лыбится. Мочу азиат не сдал. Наркомочу. Он заплатил за все анализы, которые, по негласной схеме, не делаются. Деньги идут в карман тех, кто потом по учтённой схеме положит их себе в карман. Реактивы, плёнка, шприцы, ферменты, лакмус оплачены бюджетными деньгами. Были ваши, стали наши. Деньги сами плывут в руки. Их так много, что ни СК, ни полиция, ни Сам Самыч ничего не найдут. Всем хватит!
Но есть и другая, официально-нейтральная или коммерческая версия. Пройти всё за один день. Понятно, за деньги. Схема аналогична. Тысяча за собирание анализов мигрантов. Дальше кожно-венерологический диспансер.
Там нам не рады. Говорят: война закончилась, домой (мол, убирайтесь, всё равно деньги не платите). Объявляют: ответы в понедельник, на втором этаже. Строго с девяти до десяти. Уф! Два остальных анализа по записи в понедельник. И ответ. Едем домой.
Через год отношение к нам сильно изменится. В УФМС нам просто предложат пройти оформление вида на жительство и так несколько раз. В итоге 26 сентября 2016 года мы поедем с мамой в Иваново проходить медицинскую комиссию.
Первое, что мы увидели в наркологическом диспансере, море черноты и ни одного русского. Попытались занять очередь, но край ответил смотрящий с ворохом документов.
— За мной.
Это означает, что после всех, кто вздумает сегодня пройти тест на наркотики в моче. То есть, если ты не хочешь отдавать тысячу и все документы кавказцу, зайдёшь, когда вся эта орава из сорока человек сдаст свою мочу.
В тубдиспансере было еще страшней — смотрящих оказалось три и все они готовы были разорвать тебя за то, что не платишь и мешаешь «людям честно работать». Народу набралось ещё больше и все они покорно отдавали тысячу всемогущему армянину. В итоге, после долгого сидения русская старуха, моя мама, выклянчила у главного смотрящего право зайти в кабинет и взять направление на рентген, который не работал с пятницы. Бросив тубдиспансер, поехали сдавать кровь на СПИД и сифилис ещё по двум адресам. А приехав, увидели едва живых таджиков, которым было «твёрдо обещано пройти все анализы за один день». Увидев в кабинете флюорографии дырки на моих руках, очень удивились:
— Уже прошёл?
— Да, всё и за один день (не заплатив ни копейки).
Но это будет через год. В понедельник снова встаём в половину пятого. Автобус в шесть. К этому времени я умудрился послать свою книгу и материалы по живым родственникам Николая II ещё и в Следственный Комитет РФ, Бастрыкину. Второго октября. Пусть знают, где много генного материала от самого внука императора России. Поскольку дело касается канонизированного царя, СК РФ незамедлительно отправил копию Святейшему.
Время семь двадцать пять. Идем на регулируемый переход перекрёстка улиц Лежнёвская-Диановых. Зелёный свет. Пора переходить широченную дорогу.
Мы уже вступили на «зебру». Как краем глаза отмечаю — пятнадцать метров от нас машина. Несётся на бешеной скорости. Мама ничего не видит. Бежит навстречу смерти. Молча выхватываю её и рывком ставлю на бордюр. Прошло меньше секунды и на том месте, где должны были быть мы — смерть.
Авто равняется с нами. С водителем происходит мгновенная перемена. Он несся словно под гипнозом и вдруг, очнувшись, видит — под колёсами никого. Как это никого?
На скорости больше ста выворачивает руль, раздаётся громкий и одновременно глухой звук удара. Двое пешеходов (мужчина и женщина) на зебре мгновенно взлетают вверх. Перед нашими глазами на высоте двух с половиной метров происходит демонстрация двух тел. Они падают в трёх метрах от столкновения.
Одно тело легло под бордюр. Смотрю: признаков жизни в хрупкой женщине нет. Одежда второго человека попала в колесо машины. Сумки, пакеты повторно в воздухе, под колёсами. Тело волочится машиной. Страшный балласт гасит сумасшедшую скорость.
Машина по инерции резко разворачивается и врезается в столб на переходе, напоследок переехав тело мужчины. Разбивается стекло подсветки. Невидимый палач снимает свои руки с гонщика ивановских проспектов. Через несколько секунд к водителю подходит девушка и что-то с укором выговаривает ему.
Схватив мать под руку, тащу её по переходу. Мы бежим, регистратор стоящей машины снимает нас и часть трагедии. Вечером всё выложат в Интернет. Третья жертва прыгает на одной ноге возле разбитой машины — у женщины бампером раздроблена стопа. Нас хорошо видно. Мою сумку с цветными картинками, маму в синем плаще и платке.
Стоим на противоположной стороне улицы возле остановки. Отчаянно завизжала женщина. Собирается кучка. Большинство смотрит на трупы абсолютно спокойно. Никто ничего не говорит. Вообще не издают ни звука. Царит безмолвие. Смерть прошлась по ивановской улице, забрала двух и ушла в Мариуполь. Мама плачет. От ужаса российской вседозволенности. Ей жалко беззащитных людей.
Подходит троллейбус. Едем в противотуберкулёзный диспансер имени Стоюнина. Проходит минуты три и к месту катастрофы мчится пожарная (МЧС). «Как это так? А скорая? Полиция? Они-то где? — и вдруг доходит. — Гонки кончились. Едут смыть кровь. Чтобы поменьше пялились, недовольство проявляли».
— Ну и твари, — говорю матери. — Они едут скорее смыть следы. Как будто ничего и не было.
В больнице нам ответила медсестра на приёме:
— А как вы хотите, на улице сейчас очень серьёзно.
«Инсургент», «Сумерки» и «Голодные игры» снимают кровавый урожай на улицах областных городов России. От двадцати до сорока трупов и до двух тысяч травмированных за год в каждом. Улицы и пешеходные переходы кажутся нам съёмочными площадками фильмов ужасов. В воздухе разлит запах смерти. Хлопаем дверью и бежим дальше. Мама всё время плачет и стонет.
Днём, идя вдоль парка Степанова к наркодиспансеру, перепрыгивая свинцово-серые лужи, вдруг понял — Марковский проиграл. Он точно проиграл! Мы живы! Бог не позволил нас убить или покалечить. Книга вновь перевесила чашу смерти. Правда, кроме меня, её некому читать.
Спустя три месяца история с наездом повторится. Воистину, патологическая злоба у моего духовника. На Серафима Саровского, 15 января 2016 года вышел из дома купить хлеба. На обратном пути вижу. Ниже колобовской школы навстречу мне на хорошей скорости спускается легковушка. Daewoo Lanos седан тёмно-бутылочного цвета. Дорога узкая. Кругом сугробы. Прошла поворот. Вдруг на прямой её без каких-либо видимых причин стало заносить и выбросило в снег. Машина потеряла управление и стала крутиться вокруг своей оси. До меня метров пять. Ещё чуть-чуть и я труп.
От ужаса пячусь в сугроб. Машина замерла. Выхожу навстречу и крещу её крестом. Через пару секунд мажор пришёл в себя, завёл мотор и бежать. Разворачивается так, чтобы не было видно номера и несётся в строну клуба. Всё как 19 октября в Иваново. Решил поиграть бампером, имитируя занос. Один удар и смерть.
Но всё началось на секунду раньше, чем хотел этого водитель. Манёвр сложный. Нужно вовремя отпустить руль и жать на газ. Получается бумеранг на раскатанном снеге. Пришлось срочно ретироваться, чтобы не было видно лица и номера. Третья попытка убрать за полгода. И всё из-за трёх заявлений в украинское МВД и два письма — (Патриарху и в СК РФ). Спасло меня благословение владыки, взятое днём раньше.
Домой приехали к вечеру. Трясёмся по-прежнему. Включаю Интернет и узнаю, из какого дерьма благочинный лепил убийцу.
Ничего нового в этой схеме для меня нет. Точно так он тряс силою своего духа моих человечных соседей на втором этаже. Главе, Александру, вдруг опротивела тесная квартира — четверо взрослых людей в крошечной двушке. Они легко находят обмен и въезжают в трёхкомнатную на Левом берегу.
— Широкино видно, — через год с радостью заявили мне бывшие соседи.
Теперь там война. Вместо добродушных и простых рабочих в квартиру вселилась семья моряка. Олег и Вика с дочерью. Им в квартире было неуютно.
Ещё бы! Первый владелец, Ювеналий, полковник Гулага, всю жизнь прослужил начальником лагерей. Спустя тридцать лет он будет умирать от голода в этой квартире. На счёте в сберегательном банке СССР у польского коммуниста сотни тысяч советских рублей.
— Есть хочу! Кушать! Кушать! — кричал, умирая от голода парализованный старик.
Приёмный сын приезжал раз в три дня, открывал дверь и привозил груду котлет, отбивных и пирожков, бросая их в холодильник. Готовило завтраки, обеды и ужины хозяину лагерных бараков кафе «Северное сияние». От одного названия волосы поднялись дыбом. Перед глазами встали десятки тысяч голодных зеков Заполярья. Его зеков.
Ключи от квартиры сын миллионера никому не давал. О сиделке речи не шло. Дорого. В итоге при полном холодильнике полковник НКВД умер от голода.
Прожив года три, семья Олега поменялась на трёхкомнатную, что за «Тысячей мелочей». В квартиру после роскошного ремонта вселилась семейная пара, Нелли и Сергей. На смену одним морякам пришли другие.
За пять лет прозорливый духовник нашёл силой своих молитв матроса со взрывным характером, женатого на злопамятной и красивой женщине. Двадцать пятого ноября 2005 года две семьи со второго объединили свои усилия по выдавливанию на тот свет соседей с первого. Поводом стал ремонт, который благословил делать мой духовник.
Ровно через десять лет протоиерей Николай Марковский точно так найдёт для нас убийцу в Иваново.
Парню за рулём «Киа Сид» всего двадцать один год. Он 1994 года рождения. Именно в этот год священник Николай предал меня сатане во измождение плоти, пытаясь таким Макаром втащить в Мариуполь. С цифрой «21» я столкнулся в 2009 году, после смерти Патриарха Алексия. Палата для умирающих в отделении нефрологии была под № 21. Но из неё я вышел своими ногами.
За год с небольшим этот юный мажор умудрился 27 раз нарушить правила дорожного движения. Почти все «превышение скорости». И этот набор цифр не случаен. Воздвижение всегда приходится на двадцать седьмое число. В этот день в 1991 году мне пришлось лететь в Германию. Короткое счастье кишинёвского студента закончилось Воздвижением 1991 года.
Двадцать восьмое нарушение пришлось на день апостола Фомы. Двадцать восьмого сентября 1994 года умерла моя бабка. Её день смерти выскочил на счётчике смерти ивановского оболтуса. Как объяснил виновник ДТП, он просто торопился на работу в «MacDonald».
Никто и не думал привлекать его к ответственности. После каждого нарушения права оставались в кармане. Что значит «человек нужен». Священник стал искать орудие убийства еще в 2012 году, когда парень только сдал на права.
Летом того года ко мне, щедро улыбаясь, подходит прихожанин, отец Коли и Ильи. Смотрю, какое задание на этот раз поручил ему Марковский.
— Олег, вы не читали Юрасова? У вас нет его книг? Так хочется что-то почитать. Кинулись, ни у кого нет.
Отвечаю:
— Разве вас не было в храме, когда батюшка Владимир (Марковский) дважды зачитывал индекс запрещённых Издательским Советом книг. Его книги запрещены. Если не верите, спросите у батюшки.
Тот окаменел. Вот тва-рю-ка! Не придерёшься.
— А потом, когда я жил в Ивановской области, никто к нему не ездил. Монастырь женский. Полно хорошеньких девиц. Зачем смущать неопытных монахинь?
Вопрос в лоб.
— Так вы никогда не видели архимандрита Амвросия?
— Нет. Тогда о нём мало кто и знал. Москвичи разве. Все ездили в лавру преподобного Сергия, к Науму и Кириллу. Дурные слухи доходили о молоденьких красотках — на ночь глядя из монастыря, к четырём обратно. Знаете, как-то не по себе от такого.
Услышав грязь, папаша отстаёт от меня. А неожиданный интерес Марковского к личности монаха и писателя Амвросия (Юрасова) очень удивил, а потому запомнился. К чему бы это?
Нам и в голову не могло прийти в 2012 году, что лежачий инвалид поднимется и доедет до Шуи. Священник Николай уже тогда это знал. Точно и наверняка. Сила молитв и прозорливость «маститого батюшки». Уходит полностью на месть чужими руками.
Пострадавших оказалось не трое, а четверо. «Двое в крайне тяжёлом состоянии». Но вот нахожу единственный неотредактированный отзыв. «Я не поняла сначала. Утром с работы топала. Машину развернуло на сто восемьдесят градусов и она за пешеходным переходом. Видела только одно — человека, которого накрывали пакетом или дождевиком. Один человек оказался у остановки. А это примерно 10–15 метров от пешеходного. Жуть» (городской портал «Ivanovocat.ru»).
Писать о частых смертях в катастрофах категорически запрещено. Тем более связывать эти факты с чёрными месами сатанистов-мажоров. Иначе всем станет ясно — русские водители оставляют в сотни раз больше трупов, чем исламские террористы. Пишут: «двое, трое... семеро пострадавших находятся в крайне тяжёлом состоянии». Читай: трупы. И только спустя двадцать дней нашёлся ещё один отзыв в Интернете.
«Мария Блинова 20 дней назад 14: 39. Моя подруга ОСИНИНА НАДЯ попала в серьёзное ДТП, на данный момент состояние тяжёлое: находится в коме, травма головного мозга, множественные переломы... Нужны средства на лечение, реабилитацию. Друзья!!! НЕ ОСТАВАЙТЕСЬ РАВНОДУШНЫМИ, ЭТО МОЖЕТ СЛУЧИТЬСЯ С КАЖДЫМ!!! КТО, ЕСЛИ НЕ МЫ... Родители Нади пенсионеры, папа инвалид 1 группы, поэтому находятся в тяжелом материальном положении... Средства можно перечислить на Яндекс-деньги 410013620995029, перечисление можно осуществить через терминал, любых салонах сотовой связи, почтовым переводом. Любая сумма будет шагом к её восстановлению!!!! Ей всего 26 лет»!
Девушки фактически нет. Отключат аппарат искусственного дыхания. Клиническая смерть. Официальная пресса изобразила горе Надежды Осининой по-другому: «женщина 1989 года рождения, с переломом стопы доставлена в 7-ю городскую больницу».  И всё. Радио Иваново FM обвинило в происшедшем только пешеходов. Безлошадные виновнее всех, потому как не смотрят на несущихся лошадей.
По ссылке нашёл Марию в ВК. Но вскоре в сети началась травля — посмела написать правду. Травили приятели убийцы. Да так, что свою страничку в ВК девушка с прекрасными голубыми глазами закрыла. Сейчас на ссылке стоит контакт совершенно другого лица.
Елена
Похожая история произошла и у нас в храме на Новосёловке. Одна из двух приёмных дочерей прихожанки Ирины утром, спеша на занятия в училище, попала под колёса на пешеходном переходе. Умерла мгновенно. Перелом тазовых костей. Бампер легковой машины разворотил детородную область.
Восемнадцать лет. Невеста. Была вместе с сестрой, Марией. Та под удар страшной силы не попала. Выросла. Вышла замуж. Родила дочку.
Предыстория. За год до смерти Елены после литургии ко мне подходит Ирина, просит.
— Помолись за мою непутёвую старшую. От рук отбилась. Гульки пошли. Грубит, хамит, в церковь идти не хочет. Не знаю, что и делать.
— Как звать?
— Елена.
— А вы какой результат ждёте? Сами понимаете, «помолись» это что-то неопределённое.
— А по мне, так пусть лучше она совсем уйдёт. Лучше смерть, чем в грязи валяться.
Вижу, нашла коса на камень. Очень сильной веры была эта простая женщина.
— Ирина! Если ничего не поможет, скажите всё батюшке Николаю.
Прошло месяца три-четыре.
На отпусте Ирина ловит батюшку Николая. На глазах слёзы, одной рукой держит Елену. Невзрачная девица опустила глаза в пол. Жалобы. Упрёки. Просит молитв. Батюшка обращается к ней, взывает пощадить мать. Девушка грубит и священнику. Вижу, отец Николай побелел. Не к добру терзать пастыря. Всё оказалось тщетным. Зимой её не стало.
Годом раньше в автомобильной катастрофе погиб владелец строительной фирмы, строивший собор на Новосёловке. На стройке его звали «инженер Олег». Отказали тормоза. Работницы храма рассказывали ужасы о «скоростном строительстве» в начале девяностых.
Между слоями кирпича строители валили мусор и щебень вперемежку с бетоном. Зимой с потолка лились ручьи, капала влага. Росписи на потолке темнели и приходили в негодность. Из-за видимости крыши в храме стоял холод зимой и убийственная жара летом. Деньги ему община заплатила немалые. Прошло больше десяти лет и вдруг объявление в газетах «погиб на скользкой трассе».
В четверг, трясясь от страха, поехал забирать итоги. Результаты проверили, велят нести на третий этаж. А там огорошили. Документы для УФМС вынесут только после двух.
И вновь «сервис». Называют фамилию, заходит мужик. Его долго нет. А выходит с пачкой обходных. Не меньше двадцати заказов. Мы ждём. Люди маленькие.
На следующий день заполняю анкеты и собираю документы. В УФМС Гаранина неожиданно пообещала привезти паспорта. Они забраны год назад. Мне говорят, достаточно копий внутренних паспортов. Но в Украине будут неприятности.
Во вторник едем с мамой. Делаем фото — 320 рублей. Ксерокс, покупаем папки, конверты, платим пошлину — 3200. Остальным приходится платить по полной и еще сдать экзамен на знание языка, истории, конституции. Ещё около пяти тысяч с носа.
На приёме нас ожидает первый облом. Копий паспортов нет. Не привезла Гаранина. Спрашиваю Краснову, нужно ли переводить и заверять загранпаспорта у нотариуса? Очень дорого. Отвечает: нет. Но почему-то вполголоса.
Вновь приходится ехать в Иваново. Женщина в двадцатом кабинете заверяет сама мне копии всех паспортов.
— Чего вы сразу не подали на РВП? Год пропал.
— Хотели по-быстрому, через отказ в посольстве, но ничего не вышло.
— Если бы подали сразу, ваша мама сейчас получала русскую пенсию.
— Никто ничего не говорил. В Шуе усиленно предлагали нам подать на уведомление.
— Чего вы их слушали, приехали бы сюда. Вам бы всё рассказали.
Свинью подложили год назад. Узнаю только сейчас. Стало очень обидно. Жалобу написал я, а трясут мою многострадальную мать. Сделали всё от них возможное, чтобы русская женщина никогда не получала пенсию в России. Я и не подозреваю, чем всё это закончится.
Футбол в третьем кабинете
Утром в пятницу, собрав бумаги, иду по новой к Красновой. Но на её месте сидит Дмитрий Николаевич. Здороваюсь. Напротив, как бы без дела, сидит Ольга Вячеславовна. Оборачиваюсь к ней.
— Я ухожу в отпуск, ваши дела передаются Дмитрию Николаевичу. Киваю. Кладу папки на стол.
— Что у вас? РВП?
Сотрудник начинает проверять анкету мамы.
— Так, смотрите! Это вы заполняли анкету?
— Да.
— Здесь только ваш паспорт, а не свидетельство.
— Пусть просто допишет, — говорит Ольга Вячеславовна.
— Он писал всё подряд. Места нет. — поднимает на меня глаза Дмитрий Николаевич.
— У вас копии паспортов есть?
Киваю. Выкладываю копии с печатями УФМС. Он берёт в руки заверенные копии внутренних паспортов.
— Эти подойдут. Но тогда у вас будет стоять отметка во внутреннем паспорте. Вам это нужно? Говорили вам, что у вас могут возникнуть неприятности в Украине?
— Да, говорили.
—У вас же на руках заграничные паспорта. Сходите к нотариусу и сделайте заверенный перевод.
— Нет у нас ничего на руках.
— Как это нет? А где они?
— Нам Гаранина приказала сдать все паспорта. Увезла в Иваново.
— А как же другие их имеют? — не отстаёт службист.
— Вы шутите? Мы законопослушные граждане. Отдали всё ей. А то ещё подумают, что мы террористы. Доказывай потом, что ты не выезжал за пределы РФ.
От моей тирады Дмитрию Николаевичу стало нехорошо. Он встрепенулся и грозно осадил наглого эмигранта:
— Я что, по-вашему, на шутника похож?
В тесном кабинете наступила гнетущая пауза. Попытка показать вышестоящему начальству как «правильно ставить вопрос» при работе с подозрительными лицами завалилась на инструкции сотрудникам УФМС.
Мне стало не по себе. Человек перед майором Гараниной выслуживается, на очередное звание идёт по нашим костям, а я ему мешаю.
Этими хитростями или ментовскими штучками буквально бомбила меня Машина. У неё хорошо получается. Вроде деловая беседа, а на самом деле жестокий допрос, после которого у несведущих посетителей, как правило, возникают всевозможные неприятности. Вплоть до депортации.
Эта карусель провокационных вопросов отличает офицеров УФМС России от всех остальных миграционных служб мира.
Присутствующим понятно, что паспорта забираются все. И внутренние, и внешние. Но лишний раз показать «посетителю» власть контроля УФМС над бесправным изгоем не помешает.
— Вам придётся переписать анкеты заново, — с этими словами офицер подаёт четыре чистых бланка анкет (целый день писанины).
— А нельзя попросить у ваших соседей в фотографии сбросить на флешку? — в надежде на скорое заполнение спрашиваю Дмитрия Николаевича.
— Что вы себе позволяете? Это государственные документы. Мы к ним никакого отношения не имеем. Им просто повезло с местом, чем они и пользуются.
Взгляд офицера выражает праведное негодование. На контакты, порочащие честь офицера УФМС, в отделе никто и никогда не пойдёт.
Облом за обломом. В Иваново ездил даром. Стало ясно, что Гаранина приказала Красновой соврать. Пускай побегает! Придётся ехать всё в тот же двадцатый кабинет на Октябрьской.
Электронный перевод в Интернете с дорогой обошёлся нам в две тысячи и неделю времени.
Вновь приём в шуйском УФМС. Выкладываю свою писанину с учётом заграничных паспортов. Первыми кладу на стол анкеты мамы.
Проходит минута и глаза у Дмитрия Николаевича лезут на лоб.
— Зачем вы полностью переписали данные свидетельства о браке? Я говорил вам об этом? Это что такое? — с этими словами протягивает лист анкеты.
Читаю.
— Дзун-Хемчикский район Тувинской АССР.
— Достаньте оригинал, я проверю.
Разделка под орех начинается. После Тувы, где я был зачат и прожил три месяца в утробе моей матери, под нож критики попала графа «вероисповедание».
— Зачем вы указываете патриархат. Вы что, имеете к нему какое-то отношение? — в глазах офицера явное презрение.
Для него я только кляузник. Смешной недоумок из забытых девяностых.
— И что означает «РПЦ»?
— Русская Православная Церковь. Православие одно, но больших юрисдикций пятнадцать, а всего пятьдесят.
— Зачем вы пишете то, чего нет в документах. Что это за нелепица «РСФСР СССР»? Дома нахожу эту «нелепицу» в документах.
Порка продолжается.
— Ваша мама работала на пенсии?
— Да. Мы бежали, она была в отпуске. Уволили через два месяца.
— Сколько ей полных лет?
— Семьдесят пять.
— Скажите, ваша мама планирует получать русскую пенсию?
Такие странные слова в наш адрес раздаются впервые.
— Она получает украинскую пенсию. Три пятьсот русскими.
— Получает? Дело в том, что у вас в графе девятнадцать написано: «пенсия по старости, Украина». Вы планируете получать русскую пенсию?
Не зная, что ответить, говорю:
— Ей никто и никогда не даст русскую пенсию.
Дмитрий Николаевич встрепенулся.
— По закону при получении вида на жительство в России пенсионерка получает русскую пенсию.
Тут я не выдержал. Обида захлестнула меня мутным потоком. Мы уже «получили» статус беженца, русское гражданство, материальную помощь, которую я просил для мамы.
— Нам от вас ничего не надо. В посёлке полно мусорных баков, в них остаётся еда.
— Вы себя хорошо чувствуете?
— Да.
Уже дома, проанализировав его слова, понял — В УФМС России нет добрых дядь и тёть, есть хорошо отлаженная система сбора информации о «неблагонадёжных иностранцах». Этот пункт допроса появился после того, как я сказал на Октябрьской, что нам ничего не говорили о пенсии при получении вида на жительство.
Смотрю, офицер белеет в праведном гневе. Их, сук с Украины, «кормят-поят, условия создают», а он плюют на Родину-мать.
— Так вы отказываетесь? — вскочив с места, навис над бумагами нищих откормленный исполнитель желаний Гараниной.
— Она никогда не получит здесь ничего, — повторяю ему.
Дождавшись требуемого ответа, он берет какой-то лист из дела мамы и стрелой летит к начальству. Совещаются минуты две. Возвращается без него. Сурово произносит:
— Вы никогда не получите русскую пенсию.
История повторилась. Если в сентябре 2014 рвались мои бумаги, то теперь мамы. Рвётся правда, подкладывается ложь. Всё! Цель достигнута. Гаранина чиста как херувим. «Они сами отказались. На них никто не оказывал малейшего давления. Сами, понимаете, мы же не можем насильно заставлять брать русские пенсии. Клянусь вам честью офицера УФМС»! — вновь округлит свои глаза Светлана Евгеньевна.
Допрос плавно перешёл на мои бесперспективные бумаги. Дмитрий Николаевич корректно уточнял, проверял ксерокопии, находил ошибки, неточности. Пользовался для помощи служебным ксероксом и в конце победного возвращения государству маминой «русской пенсии» заявил.
— Вы не указали основания для получения РВП.
— Нам разрешили на Ташкентской. Письмо показал Ольге Вячеславовне.
— Я не Ольга Вячеславовна. Привезите документ, который даёт вам право на оформление РВП.
— Хорошо, —прощаюсь, выхожу на чёрную улицу.
Мне жалко до слёз свою несчастную мать.
В сорок пятом от голода на её голове застыл колтун. Волосы слиплись. Врач сказал, что это от недостатка хлеба. Волосы сбрили и выкинули. Бескрайний Бухенвальд русских деревень вроде Семейкино.
Маленькой девочкой четырёх лет моя мама забиралась на табурет и слушала сталинскую тарелку. Хор пел песни.
— Тамарка! — кричала мама в слезах своей приёмной сестре. — Они наелись шоколадных конфет и поют, им весело, а мы голодные тут сидим!
«Шоколадных конфет» этот несчастный ребёнок никогда не видел. О них рассказывали старшие, евшие их перед войной, показывая младшей красивые обёртки с запахом ванили.
Выйдя из УФМС, заглянул в электротовары, да и забыл, зачем шёл. Из выпуска новостей на меня глядел Президент России после года проклятий миллионов жителей Донбасса. Остатки здоровья, чтение вместо общения, усталость, ответы и приветы неизвестно кому. Длинный стол. Камера фиксирует его вельмож и небожителей.
Этот человек во главе русского пирога, тёзка Ленина, своей жизнью, внешностью, образованием и даже возрастом прихода во власть повторил биографию первого красного командира Кремля, Владимира Ильича Ленина (Ульянова). Сорок семь лет, низкого роста, лысый, юрист, владеет немецким, ни пьет, ни курит, любит читать. Вошёл в Кремль через московскую кухню, не ударив для этого и пальцем об палец.
Я вспомнил Дмитрия Николаевича. Злую, бессмысленную тираду по поводу Дзун-Хемчикского района Тувинской АССР РСФСР и увидел Конец.
Первым рядом с Путиным сидел рослый и крепкий тувинец, внук шамана и министр обороны РФ. С непроницаемым забралом вместо лица. Десять генерал-лейтенантов Лебедей в одном. Тыва моих родителей открыла ему двери, Тыва Шойгу закроет их.
2016
Бородавки
Немало моего здоровья попущением Божьим утекло по сусекам ведьм и заезжих колдунов. За это время я раза три съездил на голых ягодицах туда, куда не ходят поезда Российских Железных Дорог. Как выбирался? Господь однажды приказал положить в его личный банк под проценты трижды прочитанный вслух девяностый псалом. Он и вытащил меня на поверхность земного рая (ада). Это кому как больше нравится.
Десятое января 2016 года. Изгнанный церковным активом за воскрешение забытой всеми всенощной в церкви Преображения Господня Колобова, стою на воскресной службе Шуйского кафедрального собора. Стоял до тех пор, пока боль не потекла по ногам. Сел. Рядом тут же падает бродяга, пришедший погреться. От него исходили недетские ароматы.
Пришлось уходить. На входе в собор стоит стол. Не долго думая присаживаюсь на краешек. Ноги не держат. На душе кошки скребут. Из сельского храма нас выгнали. В Шую ездить очень дорого и далеко. Возвращаемся из неё убитые и раздавленные. Чем быстрее закончатся наши деньги, тем скорее придётся уезжать домой под обстрелы.
Уже несколько дней память упорно возвращает меня в далёкий 2002-й. Обещание ангела, что «внезапно всё кончится», кажется мне обидной издёвкой. От опустошённости и полной безысходности начинаю искать на пальцах правой руки бородавки. Когда такое настроение накрывает меня с головой, ожерелью из бородавок приходится туго. Успокаиваю боль болью.
Ногтями ищу бугорки, которые были ещё несколько минут назад, а их нет. Заканчивается херувимская. Из алтаря выходит священство собора. Подношу пальцы к глазам. Вместо моих папиллом на пальцах чистая гладкая кожа. Священство, преподав благословение, уходит. В указательном пальце, на котором красовались пять бородавок, чувствуется след от боли, словно их вырвали пинцетом. Вырвали, боль тут же незаметно обезболили и заглушили чем-то неземным.
Но и этого мало. Когда-то после армии, стирая свою рубашку, загнал себе в указательный палец лезвие от бритвенного станка (забыл вытащить его из кармана). Шрамы ещё долго были видны, а потом на этом месте стали расти бородавки. Теперь эти шрамы появились вновь, словно я попал в январь 1989 года.
— Это что такое? На этом столе продают церковные свечи и иконки, а вы задом расселись! — монах Михаил недовольно морщится.
Сползаю со стола. Это, конечно, некрасиво. Оборачиваюсь назад и задираю голову вверх. Со стены на меня сурово взирает преподобный Илья Муромец по прозвищу Чоботок. Его тоже угостили немощью и лежал он на печи, пока Бог не поднял его.
— Чья работа? Твоя?
Преподобный молчит.
Теперь концов не найдёшь. Потрясённый, иду на причастие. В рот кладут каплю, но сейчас мне всё равно. Я здесь чужой. А чужих в соборе не любят. Зато не чужой для Того, кто послал в мариупольский трамвай ангела и заставил говорить голосом киевской блаженной обыкновенный сухарь. Люди гонят, Бог милует.
А наши мучения продолжились. В начале февраля после всех потрясений маме поставили диагноз аритмия и предынфарктное состояние. В конце февраля, после долгих раздумий, решил обратиться к Большакову, которого видел всего раз в Белом доме осенью 1993 года и попросить помощь. Нужна была рецензия на книгу, а Большаков знал о проблемах Океании не понаслышке.  На приёме он дал мне свой адрес и домашний телефон, но приехав в Россию, по адресу его не нашёл. Он давно жил в Москве. Поэтому написал письмо и отправил электронной почтой в одну из его фирм-аудиторов. На скрепке приложил книгу-рукопись «Тотем». Борис Терентьевич откликнулся.
Девятого марта капитан Виноградов, начальник электронного отдела шуйского РОВД (отдел прослушивания) поставил «на номер» просителя генерала и нувориша.  Мобильник в этом случае будет показывать «пропущенный вызов». Ровно через три недели похожий звонок повторился. На практике это означает, что разговоры по номеру интересов для российской полиции не представляют, а прослушка продолжилась сотрудником отдела.
Пройдёт год и странные звонки раз в месяц прекратятся. Не потому, что надоест. Просто номер перешёл в ведение областного ФСБ. Всё как в Мариуполе. Тождественность реально действующего телефонного права России и Украины умиляет до невозможности.
Когда-то Большаков, человек системы, предложил мне «три года крови», которых никто не проходит в помине. Теперь система надела на меня электронные наручники, которых в природе не существует.
— Ну и подонок же этот Большаков! — узнав про «пропущенные вызовы», сказала моя мама.
— А чего от него ждать? Он давно не у дел, а тут мы свалились. Его «коллеги» в своё время обобрали как липку и забыли, осталась только повиснуть на номере. Не обиделся ли?
Хэллоуин-2 (Купец)
К первому ноября 2016 года все мои попытки подать документы на получение вида на жительство приказали долго жить. Позади полтора месяца беганья по кабинетам всех заразных учреждений Иваново. А толку никакого.
Не дают вид на жительство в РФ украинским тунеядцам (то есть тем, у кого нет инвалидности).*
Необходимо указать какой-либо источник дохода. В моём случае это 63 тысячи русских рублей, открыть счёт и взять справку об открытии счёта. За два года мытарств в России у мамы осталась единственная заначка — чуть больше 1 тысячи €. Менять последние евро на рубли при ужасающе низком курсе никак не хотелось. Деньги поменяешь, курс повысится, и ты сразу теряешь тысяч двадцать.
Была ещё одна проблема. Банкнота номиналом 500 € была маркирована водяным знаком в виде зонтика. И ни один банк её не брал.
— Нет-нет! Мы не можем. Это запрещено инструкциями. На ней посторонние символы.
— Их принимают на комиссию в ЕЦБ.* Ответа ждут до двух лет. Комиссия 10 %. Плюс плата за оформление заявки на английском языке.
Мыкался-мыкался я со своей татуированной «валютой» да и бросил её в конверт. Собрал последние крохи и открыл счёт в евро. На другой день прихожу в миграционную.
— Нет! Ну мы же взрослые люди! Это несерьёзно. У нас валюта российские рубли, — радостно сообщает мне Дмитрий Николаевич.
—Так что теперь?
— Принять ваши бумаги не могу. Счёт может быть открыт только в российской национальной валюте, — лопаясь от гордости, повторил мне холёный чиновник.
И мать твою так с твоей долбанной «валютой». Молча встаю и ухожу.
— Они, что, все там ненормальные? Какая им разница? Ведь вы всё равно их потратите! — спросили меня в Сбербанке, когда я закрывал бесполезный счёт.
Прошло две недели. За это время я успел послать обращение-жалобу на имя Президента. Шестую за два года жительства В России. Читают непереваренные отрыжки бюрократической машины высокооплачиваемые чиновники в реальном времени. Ответ от советника Приёмной Путина пришёл быстро: он советовал подавать на них в суд и душить их исками. А мои документы отправил в Главное миграционное управление, после чего меня вызвали на Ташкентскую в Иваново.
Тридцать первого, в канун Хэллоуина, начальник отдела по борьбе с мигрантами, выведав всё о моей жалобе на её же подчинённых, посоветовала.
— Попросите в банке, чтобы вот здесь (Варвара Павловна подчеркнула это место справке на открытие счёта) вам написали курс евро в рублях на день получения справки. Затем здесь, в последней графе, напишите реальную сумму в рублях по этому курсу. Тогда ваша справка в иностранной валюте пройдёт.
Я хотел намекнуть старшему офицеру, что её понесло на праздник мертвецов раньше меня, но удержался. Шутить с начальством на Ташкентской было страшнее высылки в Норильск. А уж упомянуть Хэллоуин и подавно — это нерусский праздник!
Утром, собрав все свои бумаги и документы вместе с последними евро, поехал в Шую.
Зная не понаслышке, что сегодня день ужасов (праздник смерти наступил), открыл акафист святому великомученику Иоанну Сочавскому. Пока трясся, успел его вычитать полностью. Читал и просил купца из Трапезунда помочь. Он и не в такие передряги попадал. Из-за таланта делать настоящие деньги.
Прямо с автобуса иду в Сбербанк на Вокзальной, беру талончик и меня вызывают в кассу. Объясняю, в какую ситуацию я влип. Прошу открыть счёт в валюте, а в справку добавить всего одну строчку — курс евро на день открытия счёта в российских рублях.
Девица слушает, слушает и идёт к старшей смены. Вновь и вновь объясняю, почему я закрыл счёт и снова открываю его. Ответ меня убил.
— Мы не можем пойти на это. Запрещено вносить изменения в строго установленную форму банковской отчётности. Всё дело в том, что после добавлений или исправлений справка становится простой бумажкой. Документ полностью теряет юридическую силу.
— И что же мне теперь делать? В миграционной требуют справку с суммой в российских рублях. Мама пенсионер. Она прошла со своими документами на вид, а я остался. Уже и Путину жалобу писал. Всё без толку.
— Мы берём вашу валюту, открываем счёт, выдаём справку.
— Но мне нужен валютный счёт.
— Он и будет валютным.
— А справка?
— Будет в рублях.
— Идёт.
Дальше в ход пошла техника. Я подписывал копии договора, не читая текста, раз предварительное соглашение было заключено в устной форме.
К моему удивлению, девушка совсем не видит или не хочет видеть зонтик на банкноте. Всю мою потёртую валюту принимают и открывают мне счёт.
Первая преграда пройдена. Дальше вместо книжки мне выдают договор и длинный чек к нему. Понять что-либо из него было просто невозможно. Я читаю только справку об открытии счёта. Из неё следует, что у меня открыт рублёвый счёт. Долгожданная справка. Именно её и требует миграционная. Всё. Прощаюсь и ухожу.
Дальше иду ксерокопировать недостающие документы. Надо разобраться со старыми бумагами и вместо них положить в папку новые. Единственное место неподалёку, откуда не погонят — почтамт города Шуи. Разобрав справки, принялся изучать подписанный договор. Валюта договора — российский рубль. Евро приняты по курсу покупки и на счёт зачислены рубли.
Ой! Евро у меня больше нет. В январе курс будет совсем иным, а сдать по выгодному курсу уже будет нечего. Тысяч двадцать потеряно. Зато есть справка, без которой мне не получить вид на жительство. Через минуту добавилась новая боль. Неизвестно куда исчезла справка о регистрации. Это ужас. Снова нужно уговаривать едва живую соседку ехать в полицию.
До «свидания» в полиции остаётся два часа. Иду в прокуратуру писать заявление на банк, забравший у моей матери последние копейки. Услышав о мошенничестве, секретари посылают в полицию. Тут я не выдержал и застонал.
— Что это за страна, где тебя грабят дважды за день.
Следом за моей тирадой открывается прокурорская дверь и чиновник властно приказывает секретаршам.
— Дайте ему бумагу, пусть пишет заявление и в восемнадцатый кабинет.
Девицы тут же опускают головы.
В восемнадцатом первичный приём перед регистрацией заявлений. Молодой человек со странной фамилией Эверестов.
— Чем вы думали, когда подписывали договор. Мы ничем не сможем вам помочь. Теперь только суд. И только он может признать сделку ничтожной и на основании этого расторгнуть договор как утративший свою силу.
Прошло пятнадцать лет, как я читал своим студентам последнюю лекцию по договорному праву.
— Время не дали прочесть.
— Не надо вестись на их требования. Нельзя подписывать документ, не прочитав его от и до. А если нашли непонятные места, требуйте разъяснений. Тогда сюда не попали бы.
— Помогите мне, — прошу молодого следователя.
Тот забирает заявление и я на улице. Собор рядом. Днём там никого нет. Можно поискать исчезнувшую регистрацию. В соборе ставлю две свечки Господу. Прошу Его помочь. Но справки нигде нет. После того, как всё перевёрнуто дважды вверх дном, мои стоны понеслись по всему собору.
— Господи, Ты оставил меня!
Прибегает техничка.
— Вызову охрану, если не перестанете кричать. Это церковь. Здесь молятся, а не кричат. Читайте «Да воскреснет Бог».
— Молись не молись, Он всё равно меня не слышит. Господи, ты оставил меня! Оставил.
Потеряв терпение, та требует.
— Уходите или я вызову охрану.
Крещусь, прикладываюсь к Распятому и я снова на улице ужасов города Хэллоуин. Опустошённый двумя потерями за день, иду в полицию.
В крошечной приёмной народа взвод. Краем взгляда замечаю батюшку Николая. Пробираюсь к нему и беру благословение.
Через двадцать минут мои бумаги на столе.
— Вот, сегодня справочка такая, как нужно. Кросс-курс не нужен, я его откреплю, — ласково воркует Ольга Вячеславовна.
— А остальное проверила Варвара Александровна, — не отрывая глаз от её рук, говорю женщине.
Она вроде и не слышит. Молча просмотрела весь джентльменский набор до конца.
— Я принимаю ваши документы, — наконец объявляет капитан полиции. — Распишитесь. Вот здесь и здесь. Всё. Ждать до полугода. До свидания.
А я вылетаю на метле Хэллоуина. Раз в году их выдают бесплатно. Мне в банк. Искать прошедший день. В банке нахожу старшую и показываю ей валюту договора.
— Мне нужно, чтобы счёт был открыт в евро.
Она удивлена.
— Он в евро.
— Нет. Смотрите на валюту договора.
Она берёт в руки договор.
— Да. Вижу. Ой, посидите. Мы сейчас всё исправим.
Прошло двадцать минут и мне выносят на подпись новый текст договора в евро. Прочитав, подписываю. Следом прилагается уже бесплатно справка-счёт. Она такая же, как и первая. В евровалюте. Сколько мучений из-за неё. Глазам не верю! Справку в рублях получил утром, документы на жительство подал днём, договор переделали, не спросив ни о чём, после обеда. Я ничего не потерял. Теперь нужно сделать всё, чтобы девушек в банке не убило током после моего заявления в прокуратуру.
Хватаю метлу и лечу в прокуратуру. Эверестов, выслушав меня, говорит.
— Пишите отказ от своего заявления. По той же форме. Начало я продиктую. Через пятнадцать минут следователь прикрепляет мой отказ к моему заявлению.
—Ну и день сегодня, — только и говорит следователь.
— Сегодня день потопа, о котором написано в Библии.
Никакой реакции следователя. Ему не страшно. Эверест выше Арарата. От моей метлы поднимается дым. Долететь бы только до Вокзальной, а там сдам в камеру хранения до следующего Хэллоуина. С автостанции ходят рейсовые и проходящие автобусы.
Дома старые новости. Мама ни с того ни с сего перенервничала и у ней подскочило давление. Гипертонический криз.
— Я чувствую, там что-то страшное происходит, а понять ничего не могу.
Отдышавшись, рассказываю ей, как купец из Трапезунда завязал глаза кассирше и та как ни в чём не бывало приняла бракованную банкноту, как она же неправильно оформила валюту договора, поставив в пункт «код валюты» код рубля, а не евро, поэтому банковский компьютер выдал мне нужную справку.
Мои документы со справкой о рублёвом счёте наконец приняли в полиции. Дальше договор в банке заключили заново с валютой счёта «евро» и выдали мне новую справку бесплатно, а старый договор аннулировали.
Рассказал ей, как написал заявление в прокуратуру, как искал потерянную регистрацию, которая никуда не терялась, просто дата окончания регистрации написана УФМС задом наперед. И когда читаешь впопыхах, видишь не 2017, а 2016 год. Подними глаза выше, и увидишь, что года просто поменяли местами. Как хотел утопиться, бегая трижды по всем местам, где был, ища регистрацию и все разводили руками. Как писал отказ после заключения нового договора в прокуратуре и как не чувствовал боли от больного позвоночника. Как внезапно в полиции появился священник и благословил меня.
Прошла неделя и из прокуратуры пришёл ответ. «Проверка по вашему обращению в межрайонную прокуратуру прекращена». На конверте была картинка футбольного матча Бразилия—Швеция. Два конверта с точно такой же картинкой «Бразилия—Швеция: 5/2» я положил в свои документы для ответа. Футбол в третьем кабинете миграционной службы плавно перешёл на футбольное поле Ивановской полиции. Остался один конверт. Если бы не арбитр-купец, убитый в четырнадцатом веке, то с того матча меня бы вынесли на носилках.
Зимой принялся за рассказы, оставшиеся от двух первых книг. «Прогнозист» и «Тотем» по-прежнему швыряли все издательства России, Украины и Беларуси. Две сотни отказов за четыре года.
Это полезно. Невольно начинаешь задумываться, почему? И однажды до меня дошло — пиши то, что происходило только с тобой одним и никогда не происходило с другими. За два с небольшим месяца получилась целая книга — восемьдесят рассказов. А Романовы, первобытные черепки, кому это надо?
Но и они никого не привлекли. Никто не клюнул. Тогда, вернувшись от Ксении Петербургской, решил забыть о Романовых. К лету 2017-го работа началась по новой. Из двух книг лепил одну. И очень пожалел, что тонны краеведческих материалов прошли мимо меня. Прикоснувшись к россыпи судеб в посёлке, давшего мне приют, был изумлён. Не удержался и написал короткий рассказ о колобовских обитателях.
Лукерья. Колобовские были
Звали её Лукерья Георгиевна Правдина. Была она из активисток, член ВКП(б) и в пятидесятые годы занимала в Колобово пост главы поселкового совета. Поговаривали, что это не фамилия, а псевдоним еврейской активистки. Евреи Правдины осели в Москве, много книг написал писатель Лев Правдин.
Было это в пятидесятые годы после смерти Сталина. Хрущёв обещал показать последнего попа по телевизору, церкви стали закрывать, а закрытые уничтожать. К этому времени поселковая церковь Преображения Спаса-Юрцева была давно закрыта. С конца сорокового в ней некому было служить. Священник умер, оставив свою матушку вдовой.
В тридцать восьмом в добротный дом настоятеля, священника Петра, постучались.
— На вас разнарядка пришла. Дом у вас просторный, живёте вдвоём, а рабочим фабрики негде жить. Принимайте постояльца.
Хочешь не хочешь, а пришлось открывать двери шире — поселковый совет имел огромный зуб на несознательного попа. С начала тридцатых его несколько раз пытались посадить за «оголтелую антисоветскую агитацию», но каждый раз операция по искоренению религиозного дурмана неожиданно срывалась. Племянник, вот только не помню, его или его жены, работал в приёмной самого Калинина. Трижды попа арестовывали, на церковь вешали замок, но проходило некоторое время и настоятель как ни в чём не бывало возвращался в Спас-Юрцево (сельцо вблизи нынешнего кладбища).
Непростого жильца направил к настоятелю поссовет. С «троянским конём» провели разъяснительную беседу на тему враждебности всех попов советскому строю и дали строгие инструкции, как перевоспитывать злостного тунеядца. А уж «сознательности» рабочему из фабричного актива было не занимать.
Прошло несколько дней и в доме священника начались нескончаемые пьянки-гулянки. Водка, табачный дым коромыслом, гармошка на всю ночь, бабы из барачного общежития. Но это были только цветочки. Через пару месяцев, видя, что хозяина дома запасся терпением и невозмутимостью, рабочий открыто стал сживать со света батюшку.
То в коридоре толкнёт, то выматерит, то с папиросой в зубах выкинет какое-нибудь коленце и попросит «Божьего благословения посрать», то калитку запрёт и в дом не пустит. Жизнь стариков превратилась в сущий ад. Не захотел в тюрьму, так отправляйся на погост.
В сороковом году миссия «троянского коня» успешно перешла в завершающую фазу. Мракобес умер, церковь закрыли, поссовет вынес окончательный вердикт: здание каменной церкви постройки 1824 года взорвать. Но против неожиданно высказался председатель поссовета, Клавдий Лаврентьев. Он ушёл на фронт, так и не дав взорвать церковь. Погиб на войне.
Не узнать бы мне ничего о тех предвоенных трагедиях, если бы меня срочно не положили в предъязвенном состоянии в поселковую больницу. Шёл декабрь 1994 года. Попав в колобовскую терапию, быстро сошёлся с украинцем, жившим бобылём на окраине Колобова. В Николаеве у него осталась жена и сын. Они звали его обратно в Украину. Но тот ни в какую. А дом на кого? Ему было скучно и множество историй о той поре перекочевали ко мне.
Он знал лично этого рабочего и не только его. Многих священников, хотя был неверующим, художника-диссидента и его семью в Милюкове, сосланного под надзор при Брежневе в семидесятых. «Вольнодумец» расписывал никогда не закрывавшуюся церковь. Мой собеседник очень жалел, что к моменту нашей встречи художник умер. Хотел меня познакомить с его дочерью. Тогда я не думал не гадал, что все эти крупицы потерянной истории можно будет восстановить хотя бы на уровне событийного повествования.
Смерть этого человека была ужасной. Он поругался с врачами, выговорил им, что вместо лечения его просто держат в отделении. Как принято в этом случае, скандалиста быстро выписали. После моей выписки ему стало хуже и весной, вновь попав в отделение, увидел конец никому не нужного человека.
Он страшно задыхался и его начали лечить по принципу изоляции тяжелобольных. Непокорных или безнадёжных пациентов запирают в отдельной палате и начинают с утра до вечера лить глюкозу. Болтушки или болтанки. На языке среднего медперсонала это димедрол, глюкоза, физраствор вместо капельниц с лекарствами, пока те не «поправятся» или не отправятся.
Три дня из закрытой палаты доносились страшные крики и проклятия. На четвёртый день «пациент» приказал долго жить. Не знаю, как и где умер «конь троянский», но его многочисленные фабричные приятели с войны не вернулись. Могилы их неизвестны, но все имена увековечены на поселковом памятнике павшим воинам в годы ВОВ.
При Ельцине эта стела дала трещину и грозила развалиться к «ядрёной фене». После дождей сзади долго красовалось мокрое пятно. На празднике Победы девятого мая 1995 года спросил своего дядюшку, для чего на откосе вблизи плотины нужно было ставить такой массивный памятник?
— Так больше и негде. На виду у всех. Здесь была пивнуха по имени «Лондон». Она после войны сгорела до головешек. Видишь фамилии? Все они были её завсегдатаями. Больше податься в Колобово было некуда. Кто там сидел, с той войны не вернулся.
От приговора Божьего суда стало холодно.
— Она, наверное, с горя сгорела. Не перенесла потери лужёных глоток «лондонских» джентльменов, — пошутил и ещё раз глянул на нарядно одетую толпу возле мемориала.
Перед глазами будто встали довоенные «активисты» Колобова. После школы, работая художником-оформителем в цехе железнодорожного транспорта, намалевал заказчику, председателю цехового комитета, десять лозунгов: «Пятидесятилетию стахановского движения — пятьдесят стакановских декад»! Меня чудом не уволили. Не по жалости, нет, просто несовершеннолетний был.
Тогда я попал в точку. Поэтому и в трещинах стена памяти. Поэтому и мокрая после дождей. Поэтому и стоит по приговору Божьему на месте неисповеданного и провозглашённого «советским образом жизни» греха. Сколько их, родных нам всем стакановцев, забрала та лютая война! Пивка! Пивка бы! Шепчут их губы на том свете. Пивка и всё тут! В атаку больше не пойдём.
Существует рукописная книга заместителя начальника ткацкой фабрики Голубева В. Н. о посёлке Колобово. На апрель 1985 года не вернулось с фронта 226 жителей посёлка. От старшины Алексеева Михаила Андреевича, 1907 года рождения, погиб 30. 01. 1945 года до лейтенанта Яровицина Василия Герасимовича, 1912 года рождения, убит в феврале 1943 года.
Книга, уникальная по собранному материалу, всего в двух экземплярах. Один находится в Шуйском краеведческом музее. Любопытный список приводит Голубев. Он бесхитростно отражает изнанку уровня боевой подготовки Красной Армии той поры. В алфавитном порядке как бы особняком стоят фамилии бойцов с прочерком дня и года смерти.
Историку эта житейская проза скажет всё без слов. Под прочерком идут те, кто «пропал без вести» — 5, оказался в плену или перешёл на сторону противника — 122, но переход не подтверждён органами внутренних дел. Сто двадцать семь человек из 226. Это больше половины списка. Почти все из них погибли, попав окружение или в плен. И только 99 человек погибли в боевой обстановке действующей армии, где была налажена служба статистики. «Непобедимая и легендарная» никогда не жалела и не берегла своих солдат.
Спустя десять лет после войны неожиданно проснулась и пошла в атаку вместо мужиков «первая леди» Колобова Лукерья Правдина. Она нашла команду, динамит, согласовала с вышестоящим начальством и храм Преображения Господня был взорван на мелкие куски. Скорее всего, шёл 1956 год. Хрущёв дал добро на «уничтожение ненужных построек культового характера» по всей стране Советов.
Когда её хоронили, над Колобовым пекло раскалённое солнце, ни облачка, ни ветерка. Но над кладбищем внезапно собрались чёрные тучи, небо свернулось в овчинку и начался невиданной силы ураган. Сносило косынки, задирало подолы. Мужики едва опустили гроб в могилу. Ветер ломал деревья и снёс все венки «от парткома», «от профкома», от и до. С кладбища уже не шли, а неслись в ужасе. Многие вспомнили бессмысленное уничтожение дореволюционного храма.
Когда вернулись с похорон Правдиной, узнали, что ничего подобного в округе не было. Тишь да гладь да Божья благодать. Ураган пронёсся только над кладбищем, принимавшего красного мэра. На рассказчиков о страшном вихре и урагане в посёлке смотрели как на ненормальных.
Я внимательно рассматривал групповую фотографию ветеранов большевицкой партии посёлка Колобово на праздновании пятидесятилетия Великой Октябрьской Социалистической революции. Голубев аккуратно поставил цифры списка рядом с лицами ветеранов большевицкой партии. Под номером восемь Лукерья Георгиевна Правдина. Забыв про всё, внимательно всматриваюсь в её лицо. В лучшем случае можно сказать, что она не русская. Чем-то похожа на мою бабушку украинку. Такое же «итальянское» лицо. И вдруг я услышал:
— Всё равно сатана в России победит!
Но что ж! Сомневаться, что так могли думать при жизни несгибаемые большевички, у меня нет. Что мы сеем-веем, то и жнём. От правды Божьей даже Правдиной не уйти. Она и за гробом найдёт человека. Даже если он красного цвета.
Смерть священника
Его Величество Неприкаянность при жизни звали гражданин РФ Владимир Николаевич Волхонский, он же протоиерей Владимир, настоятель Христорождественского храма села Батманы Кинешемского района Ивановской области.
Священник в буквальном смысле пришёл к нам со своими книгами, дипломом и грамотой производства в протоиереи, двумя фотографиями и бумажными иконками Спасителя после своей физической смерти. Пришёл ногами новой хозяйки его комнаты в коммунальной квартире города Иваново. Всё его последнее имущество на Земле, которое он не успел забрать в Батманы, уместилось в полиэтиленовом пакете.
Когда я вернулся из магазина, мама показала на сумку.
— Приходила Валя, подружка Ирины и принесла вот это. Говорит, ждали пока батюшка заберёт, а он всё не едет и не едет. Позвонили, а им говорят, уже сорок дней прошло.
— А мы чего, — уставился на пакет. — Сегодня крайние? Чуть что, всё прут к нам. Напасть какая-то.
— Она говорит: пусть Олег посмотрит, может что-то себе возьмёт, а что-то нам оставит.
— Где он служил?
— Где-то под Кинешмой.
— А наследники?
— Жена рано умерла, сильно болела. Сын спился и умер совсем молодым. У него никого не было.
— Ну и ну! Одни скорби, — с этими словами приоткрыл сумку.
Такого в нашей жизни ещё не было. К нам в дом под Рождество пришёл батюшка с торбой, и который при жизни не мог о нас знать ровным счётом ничего. И почему-то именно к нам, а не к кому-то ещё? Валентина как под гипнозом собрала все его книги и привезла из Иваново в Колобово именно нам.
Ещё ничего не понимая, интуитивно задался вопросом: где он сейчас? Кто и что за этим стоит? Если священник достойный, он и после смерти будет носить те цвета облачения, какие имеет престольный праздник храма. Они однажды так все и пришли к нам в церковь, где я исполнял послушание. Мгновенно. Через стены. И именно в тех ризах, что означают храмовый престол. Жёлтые, синие, зелёные, красные и белые облачения. Фиолетовых (великопостных) не видел ни одного.
Недостойные священники не могут прийти из вечности в храм Божий. Их оттуда никто не выпустит. Носят они все как на подбор серые застиранные ризы. Говорить не могут. Двигаться тоже. Обычно они сидят в тесных адских юдолях возле пустых столов. Очень тягостная картина: священник РПЦ МП после погоста.
Преодолевая нежелание, взял грязную сумку в руки и высыпал содержимое на диван. Через час меня пробрало. Жуть! Житьё-бытьё нашего брошенного и никому не нужного священства в ельцинско-путинскую эпоху. Тетрадки в клеточку, ученические. Самые дешёвые. В них писались курсовые и зачётные работы для сессии в семинарию города Сергиева Посада. Диплом. Этот человек с дворянской фамилией учился в ней долгих семь лет. Заочник выпуска 1994 года. Сквозь зелёные обложки просвечивала нищета. Было ли той матушке что поесть, Господи? Может, она голодной умерла?
На следующий день я просто пробил все его данные в поисковой строке. Кое-что нашлось. Он на самом деле служил в Батманах. Нашлись сайты. Один вообще назвал его храм «Христовоздвиженским». Ещё один сайт в Саратове упоминал надгробную плиту священника по фамилии Волхонский, умершего в 1906 году. На третьем восемь фотографий Христорождественского храма и часовней в память о усекновении главы Предтечи Иоанна. Красота и нищета. Колокольня в лесах и крыша храма с кирпичами от дождя и ветра. Летом под храмом росла конопля. На одной из фотографий заметны её листья в кустарнике ракиты.
Только поэтому я не захотел поминать этого священника. Мало ли что. И написал электронной почтой в Кинешемскую епархию Вот переписка.
(Без темы)
Когда: 27 дек. в 14:39
Кому: kin.eparhiya@gmail.com
От кого: shy cimm77@yandex.ru
«Здравствуйте! Ко мне попали вещи (книги и диплом, производство в протоиереи) протоиерея Владимира (Волхонского) село Батманы. От новых владельцев его жилья в Иванове, он им продал комнату и обещал приехать, забрать вещи. Но умер. Не могли бы Вы подсказать, что мне с ними делать. Книги старые, отрывки из книг, неполные богослужебники. Сжечь, отдать близлежащую церковь, людям отдать? Только не говорите, чтобы Вам доставить СРОЧНО И НЕМЕДЛЕННО ИНАЧЕ Я ПОПАДАЮ ПОД УГОЛОВНУЮ ОТВЕТСТВЕННОСТЬ. НАДЕЮСЬ ВЫ В КУРСЕ, ИДЁТ РОЖДЕСТВЕНСКИЙ ПОСТ И ЭТО ВСЕГО-НАВСЕГО ИСКУШЕНИЯ ВСЕМ НАМ ОТ РОЖДЕСТВЕНСКОГО ПОСТА.
Тем более, что мы беженцы без копейки денег, у мамы и меня грипп, едва ходим, и вдруг на нас всё свалилось. доехать к Вам в Кинешму это туда-обратно около восьмиста рублей и целый день пропал, а потом ты лежачий в больнице.
ПОМОЛИТЕСЬ и ответьте, как лучше и правильно поступить. Да, раз уж так всё случилось, ответьте, отчего батюшка умер и когда, мы уж с мамой думали, не убили ли его из-за денег за квартиру полученных. Олег».
27.12.2016, 14:53, "Кинешемская Епархия" <kin.eparhiya@gmail.com>:
 
«Здравствуйте! А какие именно книги и вещи находятся у Вас»?
(Без темы)
Когда: 27 дек. в 15:57
Кому: Кинешемская Епархия kin.eparhiya@gmail.com
От кого: shy cimm77@yandex.ru
«Старые пожелтевшие евангелия девяностых годов ельцинские мелким текстом, книжка о печорской лавре советская, тетрадки по курсовым работам, два мини-тома Добротолюбие, шрифт только для мышей, читать невозможно, письма игумена Никона, старая и грязная, советская, снова новые заветы постсоветские, книга о патриархе Тихоне (карманный размер), снова тетрадки с курсовыми, стоимость тетрадок один рубль, две его фотографии, вещей нет, жильцы привезли только книги, книга-тетрадь в десять листов «записки о галльской войне», в ужасном состоянии, книжка о Серафиме Саровском и так далее.
Весь список вам огласить? И не стыдно вам людей терзать подозрениями?
Бриллиантов, пулемётов, арабской мебели, богемского хрусталя и ковров из дворца Пиночета не привезли. Простите, может, вы золото или иконы средневековые ищите, так это не ко мне.
Ответьте, что делать с дипломами? Я уже не рад, что написал вам. Неужели вы все так ненавидите людей только за то, что они порядочны. Или у вас мнения о простых людях, что они хотят только украсть или обмануть»?
Ответа не последовало.
Священник даже своей епархии после смерти не нужен. Нового настоятеля на такой бедный приход, скорее всего, ещё не назначили. А это означает только одно — вынимать частицу (поминать) за него некому. Вот и собрал батюшка всё, что осталось из его нехитрых пожитков и пришёл безгласно к нам — ПОМИНАЙТЕ! НЕВЫНОСИМО! ПОМИНАЙТЕ!
Веры в чудо давно уже нет. Она была у моей матери, десятилетней девочки по имени Вера, которой богобоязненная тётка и приёмная мать читали с раннего детства Евангелие. Один отрывок ей читали чаще других и он запал глубоко в её душу. «И вспомнив, Петр говорит Ему: Равви! Посмотри, смоковница, которую ты проклял, засохла. Иисус, отвечая, говорит им: имейте веру Божию, ибо истинно говорю вам, если кто скажет горе сей: поднимись и ввергнись в море, и не усомнится в сердце своём, но поверит, что сбудется по словам его, — будет ему, что ни скажет. Поэтому говорю вам: Всё, чего не будете просить в молитве, верьте, что получите, — и будет вам» (Мк. 11: 21–24).
Шло лето 1950 года. Мама, как и все её сверстники, целыми днями пропадала на речке. В один день она вспомнила слова Господа и сказала с верой в сердце пригорку на берегу мелководной Тюнихи:
— Сойди сейчас же в реку по слову Господа.
И холм тут же зашевелился и пришёл в движение. От ужаса и страха десятилетняя девочка закричала:
— Нет! Не надо, стой!
И холм тут же остановился. А я узнал об этом только после появления у нас в доме вещей сельского батюшки. Через три дня после прихода священника племянница прислала из Иваново клип песни, которую она исполняла на двадцатилетие университета. Песня называлась «Ветер перемен».
От такой надрывной жизни и смерти несчастного человека меня охватило полное и окончательное неверие. В этой стране можно только вымирать! Сил терпеть и ждать больше не было. Заканчивалась весна, а мы третий год никак не могли получить банальный вид на жительство.
2017
Падение
Двадцать пятого апреля 2017 года я упал в алтаре. Откуда мне было знать, что у плотников не хватило досок пола. Четверть алтаря осталась на высоте цемента. И я со всего размаху полетел головой к рукомойнику. Он висел на заделанном кирпичом дверном проёме. Здесь всегда располагался вход в скобяной магазин. Батюшка Сергий попросил меня вылить холодную воду из термоса в рукомойник.
В алтаре висит Распятый. Он молчит. А я ору благим матом. Встать на ногу невозможно. Едва допрыгал до лавки под иконой святителя Николая. Снял зимний сапог. Нога стремительно распухала, а мне всю службу пономарить. Вытащил обезболивающие, (всегда со мной), сверху намазал маслом чудотворца. Но боль не проходила.
Точь-в-точь как на Воздвиженье девяносто первого. Летел с лестницы, подвернув ногу. Прошло больше четверти века. Может, Бог хотел сказать, что вырвет меня из чужих триллеров и вернёт обычную жизнь, которая закончилась седьмого июля того года? В очередной раз началось ожидание. Считались дни, недели, месяцы. Но всё было тщетно.
Через день после этого мы получили вид на жительство в РФ. Оно принесло новые скорби. Прописывайся заново. Сестра приехала из Иваново. Распечатали договор найма и мама пошла в пенсионный. За русской пенсией.
В пенсионном потребовали подлинник трудовой книжки и оригинал личного дела. Пришлось звонить в Мариуполь. Книжку передали автобусом Мариуполь—Москва. В Москве не был около трёх лет. Доехал до Новоясенево. Отметил пустое пространство вагонов в час пик. Стоя не ехал. После весеннего теракта в питерском метро люди окончательно перестали доверять власти. Кто имеет колёса, мучается в пробках. Там не подорвут.
У Матроны, несмотря на холод и дождь, многолюдно. Занял очередь. Молюсь, прошу помочь. Прикладываюсь к иконе.
— Тебе оставаться и ждать, матери уезжать, — сказала Матрона.
Так оно и вышло. Уже год, как мама не могла избавиться от ангины. Лакуны, гной и утолщение тканей. Та в ужасе. Нужно уезжать туда, где летний жар прогревает воздух до тридцати пяти. Домой, в Мариуполь, где не была три года.
Напоследок Гаранина приготовила скромный подарок. На двадцать девятое банк назначил выдачу социальной карточки «Мир». Русская пенсия обретала реальные черты.
Приходит мама в кассу, достаёт мобильный, показывает СМС. Мне на сегодня. Кассир начинает работать, а документы не сходятся. Ни один из. Приходится идти домой за всеми остальными паспортами и бумагами. Но и те делу не помогли. В итоговом документе пенсионный работник ввёл всего по чуть-чуть из трёх разных паспортов, свидетельства о рождении, перевернув вверх дном графы и пункты. Два с половиной часа милосердная женщина звонила по всем телефонам в Шую и отражала атаки колобовской очереди. К одиннадцати карточка была готова.
— Ничего подобного за двадцать лет работы не видела. Ужас какой-то! Бедная вы женщина.
Мама пришла домой белая как мел.
— Гаранину увижу, непременно скажу: все ваши приветы получаю вовремя.
Десятого июля мы попрощались на шуйской автостанции. Мне идти к психологу на тесты. С начала июня собираю документы на группу (МСЭ). Это последняя ступенька перед шуйской ЦРБ.
Шуя. Театральная, 21. Финал
Помня невролога, Разумову, Гаранину и Журавлёва, на Театральную иду через церковную службу в соборе. Остался один в Колобово. Теперь всё сам. Двое суток почти не спали, собирались, как бы чего не забыть. На душе непередаваемо тяжело. Словно похороны. Таким я и вошёл к молодой женщине в крошечном кабинетике.
— Подождите в коридоре. Я вас вызову.
Жду. Наконец, дверь открывается.
— Входите. Присаживайтесь.
Называю себя и собираюсь подать амбулаторные карты (их три), но врач останавливает.
— Не доставайте. Просто расскажите о себе, что с вами.
Первое, что говорю: провожал маму в дорогу, пришёл измученным и уставшим. Но врач делает вид, что мои слова к делу не относятся. Рассказываю где учился, сказал, что тогда стал верующим, описал свои болезни, лечение антибиотиками и последовавший дисбактериоз, который в России считается следствием заболеваний, а не самостоятельным диагнозом. Врач удивлённо смотрит на меня.
— Вы грамотный человек и ходите в церковь? Это только для тёмных старушек и недалёких людей. Полный обман самого себя,— врач смотрит на меня, как на душевнобольного.
Молчу. Говорю дальше о последствиях лечения простатита антибиотиками, многолетнем голоде, сколько лечусь, о диспансерном наблюдении, о полной неудаче всех видов лечения под наблюдением двух опытных врачей. О том, что превратился в развалину. Психолог поднимает на меня глаза.
— У вас налицо психосоматическое расстройство. Вы описываете психосоматику. Если вас лечат двадцать лет и не могут вылечить, значит вы психически больной. Вам делали колоноскопию?
— Нет. Делали анализ на бактериальные посевы.
Собираюсь показать.
— Нет, не нужно. Это не то. Посмотрите на себя, вы как будто в вакууме. Вы меня не слышите. Вы весь в себе. Это симптомы психического заболевания.
От неожиданности заключений становится холодно. Словно получив чей-то приказ, врач начала планомерно давить и размазывать сидящего напротив человека. Неужто это всё моё? А врач продолжает.
— Вам нужен опытный психоневролог. Ищите. Я поясню вам. Мне помогла методика создания положительного мышления Луизы Хей. С её помощью можно выкарабкаться из очень серьёзных заболеваний. Создание позитива через самовнушение достигается аффирмацией. Это неточный перевод с английского, учитывайте это.
Перебиваю.
— Я всё это проходил на других авторах. Ничего оно не даст.
Врач обиженно смотрит на меня. Её диагноз стремительно подтверждается.
— У меня были ужасные проблемы. Я готовилась два месяца к очень тяжёлой операции по её методикам. И я справилась. Мне удалили матку. Правда, кусочек оставили.
— Слава Богу, — отвечаю ей.
Молчу, помня как мне удалял корни зуба врач-стоматолог Лебедев, коллега чудо-врача Юлии Солнышковой. Началось воспаление кости. Трясло три недели.
— У вас полностью удалено костное дно, разломана зубная перегородка, порвана мышца, прилегающая к зубу и началось воспаление костной ткани, — перечисляла мне итоги похода к стоматологу пожилой врач в Колобово.
Она же и вытащила меня, меняя каждые три дня лечение. Иначе ремней областной стоматологии с чисткой челюсти было не избежать.
Мама, сидя в очереди к врачу, услышала отзыв колобовской женщины о врачах-гинекологах города Шуи.
— Они после родов оставили три дыры в матке. Только через несколько недель на УЗИ нашли и зашили.
— В голове не укладывается, как это оставить дыры в матке, — удивлялась дома моя мама-акушерка, пересказывая уровень практики местной гинекологии.
После такого шуйским жительницам только и остаётся, что восстанавливать свою матку по методике Луизы Хей. Дома залез в Интернет. Аффирмацией оказалась фраза, которую многократно повторяют для закрепления требуемого образа в подсознании человека. Она якобы способствует улучшению психоэмоционального фона и стимулирует положительные перемены. Взято из дзен-буддизма как аналог мантры.
Бывшая модель Луиза Хей нахваталась «всяко-разно, только не заразно» из йоги, протестантской практики, рефлексотерапии, визуализации и психотерапии, поставив наверху пирамиды «схему прощения» или полного «растворении» обиды, которое препятствует исцелению.
— Давайте, я запишу название, — отмечая свою полную бесправность в этом кабинете, говорю женщине.
Она встаёт и достаёт из шкафа книгу: Луиза Л. Хей. Исцели себя сам. 2003 год. Беру её в руки, листаю, записываю название.
Начинаются тесты. Но и они перебиваются всё время психологом.
— Вам может помочь психоанализ Зигмунда Фрейда.
Отвечаю.
— Это лжеучёный. В научном мире давно доказана ошибочность его теории. Она не подтверждена психиатрической практикой.
Смотрю, дама белеет. А я продолжаю. Рассказываю, как писал дипломную и натолкнулся на его книгу «Тотемизм и табу». Полный бред, ошиканный научным сообществом.
Она принимается защищать отца психоанализа и тогда я совершаю роковую ошибку.
— Вы что, еврейка?
— А причём это здесь?
— Он еврей. Был очень честолюбив. Навязывал всем свои правила игры.
Это причинило женщине боль. Я попал в одного из её предков. Теперь мне пощады не будет. Она снова проехалась по верующим. И тогда я рассказываю, как во время службы у меня сошли бородавки на пальцах. Много бородавок.
— Это самовнушение, — ледяным тоном отрезает врач.
Самовнушение по книжке Лизы Хей истина, остальное мусор из откровений психов. Тесты всё время чередуются перебранкой. Она начинает расспрашивать меня, почему я ушёл с одной из работ?
— Благословение священника, — отвечаю.
В очередной раз врач замирает. Новый симптом.
— Это безумие, отдавать право решать и выбирать непонятно кому.
Снова тесты. За ними следуют расспросы. Рассказываю, что в юности занимался прогнозированием. Спрашивает, что это такое? И какой из него прок? И тут я совершаю вторую роковую ошибку. В дурдоме рассказываю о том, как по десяти моим пунктам умные дяди в Кремле нашли Путина.
Всё. В её глазах промелькнуло тоже самое, что увидел отец сказочной Белль, Морис, в глазах санитара жёлтого дома из мюзикла «Красавица и чудовище». На моих глазах Шуя переплюнула Голливуд и установила новый мировой рекорд социалистического абсурда.
Говорю, это реальность, не вымысел больного разума. Из-за своего альтруизма потерял единственного ребёнка. Выкидыш.
На мгновение врач перестаёт ловить меня и спрашивает.
— Вы жили с женщиной?
— С той? Да. Полтора года. Гражданская жена. После выкидыша разошлись.
— Почему?
— Мы были вдвоём по её инициативе. Я не очень хотел. Если ребёнка не доносила, значит ждать больше нечего.
Наконец, «тесты» заканчиваются.
— Результаты узнаете завтра в четвёртом кабинете у врача Морозова.
Столкнувшись с тем, что все верующие для психолога неизлечимые психи, из кабинета выхожу в шоке. Неприятие, агрессия. Ни на один мой вопрос женщина не ответила. Мгновенно закрывалась и окатывала ледяным молчанием. Она словно из СССР. Ищет, выявляет тестами, подлавливает провокационными вопросами. На утро снова иду на второй этаж Театральной, 21.
Морозов внимательно читает заключение психолога. Отрывается, удивлённо смотрит на меня.
— Психолог выявил нарушение мышления. Вы не справились с тестами. У вас серьёзные проблемы.
Месть начинает обретать проверенные очертания. Плохо сколоченные декорации Российской Федерации тают на моих глазах. Из мутных вод психиатрии на поверхность поднимается живой и невредимый барак-призрак СССР.
Объясняю причину выводов. В руках держу иерусалимский крест. Его замечает Морозов. Удивлённо спрашивает.
— Что это у вас такое?
Объясняю.
— И для чего он вам?
— Если боль в суставах, приложишь, делается легче. И вот это тоже помогает.
Достаю Матренины высушенные цветочки и её крест.
— Это мне прислала из Покровского монастыря игуменья. Действует точно так.
— Погодите, я вынужден позвать заведующую.
Ошарашенный Морозов выходит, а я остаюсь с плотненькой медсестрой.
Если расставание с матерью меня раздавило, то теперь из меня выдавили последние стоячие молекулы. Делается страшно. Я попал под чей-то заказ. Нетрудно догадаться, чей.
Проходит минута, возвращается Морозов. Продолжает читать. Наконец, входит миниатюрная сухонькая женщина лет семидесяти. Он представляет её.
— Найденова Зоя Николаевна. Заведующая отделением, — и отдаёт заключение.
Она погружается в чтение. Но долго читать ей не пришлось.
— Скажите, что нашла психолог?
— Откуда такое нетерпение? Вы не даёте мне прочитать.
Терплю минуты три и снова пытаюсь объяснить, в чём, собственно дело.
— В чём? — отрывает глаза от заключения врач.
— Она обиделась на меня из-за Зигмунда Фрейда, — начинаю в энный раз описывать роковые баталии.
— А почему вы назвали нашего психолога еврейкой?
— Она сторонница психоанализа и его поклонница.
— Ну и что?
— Я и спросил, не еврейка ли она? А потом, она навязывает книгу Луизы Хей, говорит, что та ей помогла. Но причём тут я? Показываю ей свои руки, говорю: вот, стоял на службе в храме и внезапно бородавки на пальцах сошли. Я и писать не мог, так они мешали. А она мне в ответ: самовнушение. Да вот и сегодня, зашёл в церковь, положил поклон Николаю Угоднику. На улице звоню матери, та в Харькове, поговорили. Смотрю на счётчик, денег с меня никто не взял. Разве это не чудо? И почему она так плохо относится к верующим?
Оба врача смотрят на меня как на полностью умалишённого. Нет Его, нет никакого Бога! Есть спятившие и этот один из них!
— Почему вы так много говорите? В нашей стране много не говорят.
Ага. Вот уже и врагов ищем. Что дальше?
Заведующая отрывается от заключения и протягивает мне мои листики с заданиями.
—У вас нарушена работа мышления. Вы не смогли выделить лишний предмет на этом рисунке.
Показывает.
— Вы назвали лишним предметом книгу, а лишний кошелёк.
Смотрю на этот абсурд. На рисунке четыре предмета: чемодан, кейс, книга, кошелёк. Все четыре объединяет родовое понятие «вещи». Если бы из кошелька были видны деньги (средство платежа), то и дураку понятно — лишние деньги, но раз денег нет, мышление нарушено.
— Исходя из того, что мы здесь услышали и вашего тестирования, необходимо решать в срочном порядке вопрос о вашей госпитализации. Выявленные нарушения не позволяют вам нормально жить и вы можете представлять угрозу для самого себя, а в дальнейшем можете создать угрозу для общества.
Не веря собственным ушам, прошу.
— Пожалуйста, не ломайте мне жизнь.
В ответ заведующая спрашивает.
— С кем вы живёте? Женаты?
— Нет. Живу с мамой, но десятого перед самыми тестами она уехала в Украину.
— Как уехала? — недовольно переспрашивает врач. — А другие родственники у вас есть?
— Близких нет, только дальние и они со мной не живут.
— Что это за безобразие. Когда она вернётся?
— Не раньше сентября.
— Значит так. В пятницу мы назначаем вам врачебную комиссию во втором кабинете.
— Что вы делаете? Я служил в армии, работал на таможне, в ИТК. В школе, наконец. На учёте у психиатра никогда не состоял. Никто никаких нарушений у меня не находил.
— Это было раньше. Сейчас необходимо решить, что с вами делать. У вас сложный вопрос. Тем более, что вы претендуете на инвалидность. Приходите к девяти в пятницу. До свидания.
Встаю, собираю свои документы. Про меня тут же забыли. Морозов спрашивает заведующую, что делать с тем-то и тем-то. Их необходимо срочно класть на принудительное лечение, а они два месяца как в бегах. Дома нет. Соседи, родственники ничего не знают.
— Оформлять заявление на розыск через милицию? С принудительным приводом. Или подождать?
Последнее, что слышу, закрывая дверь.
— А Кузнецову выдать разрешение на работу или отложить?
Выходит, я не один здесь такой. Диагнозы «много говорил», «верует в несуществующего Бога» ставятся, словно на календаре шестьдесят восьмой. Выхожу на улицу. Ноги ватные. На третий год в Стране Закрытых Дверей открылась одна. В жёлтый дом.
Иду в прокуратуру. Пишу заявление. Дальше в церковь. Навстречу Миша. Спрашиваю, как найти владыку и отдать ему прошение.
— Лучше всего ничего не пишите, а поезжайте в Яскино. Он завтра служит на престольном празднике. Там ему всё и скажете.
Домой приезжаю мёртвый. Залезаю в Интернет. В какой ужас я попал. Нашёл Закон РФ от 02. 07. 1992 N 3185-1 (ред. от 03. 07. 2016) «О психиатрической помощи и гарантиях прав граждан при ее оказании»...
Статья 29. Основания для госпитализации в медицинскую организацию, оказывающую психиатрическую помощь в стационарных условиях, в недобровольном порядке (в ред. Федерального закона от 25. 11. 2013 N 317-ФЗ)
Лицо, страдающее психическим расстройством, может быть госпитализировано в медицинскую организацию, оказывающую психиатрическую помощь в стационарных условиях, без его согласия либо без согласия одного из родителей или иного законного представителя до постановления судьи, если его психиатрическое обследование или лечение возможны только в стационарных условиях, а психическое расстройство является тяжелым и обусловливает: (в ред. Федерального закона от 25.11.2013 N 317-ФЗ)
а) его непосредственную опасность для себя или окружающих, или
б) его беспомощность, то  есть неспособность самостоятельно удовлетворять основные жизненные потребности, или
в) существенный вред его здоровью вследствие ухудшения психического состояния, если лицо будет оставлено без психиатрической помощи.
Остатки волос встают дыбом. Вдобавок ко всему в Законе нет определения, что является «психическим заболеванием». Можно сажать по этой шикарной статейке кого угодно и главное, на сколько угодно. Кроме Президента, судей и депутатов Государственной Думы. Ищу хоть кого-нибудь, кто мне может помочь. Нахожу сайт Независимой психиатрической ассоциации России. Пишу им.  И уже на ночь глядя пишу от руки прошение владыке.
Утром еду в Яскино. Двенадцатое июля, Петра и Павла. С правой стороны от меня рака и икона какого-то святого. Подхожу ближе. Ничего не понимаю. В метре от меня в буквальном смысле этого слова стоит Святость. Обычно у раки святых ничего нет. Покой, благодать по всему храму, а здесь всё наоборот. В храме своё, а здесь, у раки, своё. Окунувшись в это состояние, стою неподвижно с минуту. Ничего такого до этого дня я не испытывал. Напротив меня стоит Живая Святость. Реальная, осязаемая.
От удивления стал спрашивать бабушек, кто покоится? Отвечают: святой мученик Авксентий Калашников (1891–1922), один из четверых, убитых 15 марта 1922 года у стен Воскресенского собора. Прошу его заступничества, ставлю свечку, прикладываюсь к мощам и внезапно слышу: «Ты написал правду»! Понимаю, что он говорит об Анастасии.
Состояние стоящей рядом со мной святости рабочего фабрики, дважды женатого, переходит в ужас от его всеведения. Он-то двадцать лет за книгами не сидел, по архивам запросы не писал, Марковских в глаза не видел, а знает больше моего. Дохожу до иконки, прикладываюсь, снова прошу его ходатайства у престола Божьего, в ответ слышу: «Это всё развеется как дым»!
После того, что я узнал об Анастасии Шуйской, семёрка мучеников из Шуи для меня мало что значила. В Сербии, которая восьмое столетие кряду истекает кровью за своё стояние, а не лежание в вере, всего канонизировано меньше пятидесяти человек, а в России только за период с 1990 по 2012-й больше тысячи шестисот. Православные поместные церкви смотрят на это как на плохо скрытое безумие. Лучше недожать, чем пережать.
После причастия на отпусте крест подаёт владыка. Набираюсь смелости, протягиваю прошение. Говорю, кто я и прошу вмешательства в мою ситуацию. Объясняю: идёт просто преследование психиатрическими методами верующих РПЦ МП. Привожу пример. Валерия Емелина, чтеца Спасо-Преображенского храма, за полгода лечения в этом заведении превратили в полного калеку. Это всё происходило на наших глазах. В январе он ещё был совершенно нормальным. Но после трёх курсов «лечения» на вопрос: «Сколько ему лет»? ответил: «Один год». Из-за этого в храме остался единственный чтец и он перед вами. Но и до меня добрались. Хотят отправить на принудительное лечение.
Владыка молча берёт прошение. Ответа не жду. Жду молитв архипастыря.
В пятницу четырнадцатого снова иду в жёлтый дом через собор. Рассказываю всё Мише, тот в ответ.
— Церковь не будет вмешиваться. У них свои дела. Мы отделены от государства. Единственное, что может владыка, это помолиться.
— Он помолился.
Ощущение, что за меня молятся, не оставляет меня. Утром в автобусе до Шуи людей порядком, но со мной никто не садится. Висят на поручнях, вспоминают, как жили на деревьях, трясутся и смотрят в окно. Выезжаем из Колобово. На остановке в автобус входит внучка и молодая бабушка.
— Веруня, садись! Место тебе есть, — девочка Вера лет пяти садится рядышком.
Наклоняюсь к ней и говорю.
— Может, сядешь у окошка? — та в ответ мотает головой: нет.
Так я и ехал с девой по имени Вера до конечной. Смысл свыше сидит рядом — только веруй.
В соборе крещусь, падаю на колени, ставлю свечки святым угодникам. Последняя икона царевны-мученицы Марии Николаевны и её семьи. Прошу молитв и иду на театральные мытарства. Как вдруг в спину мне ударили слова, слышанные от неё всего раз в жизни. Перед пожизненным в Мариуполе. От неожиданности оборачиваюсь. Такое бывает только в кино, но не в жизни. Может, меня и вправду надо срочно лечить? От живого сострадания Марии Николаевны? Иду в дурдом, а из головы не выходят её слова.
Вызывают. Морозова нет, вместо него заведующая отделением и её заместитель. На минуту входит Журавлёв. По его глазам понял, старого врача заставили переписать бумаги двухгодичной давности заново. Чтобы не выделялся собственным мнением.
Но с присутствующими что-то произошло. Врачи стали более приветливые, даже улыбаются. Меня уже никто и никуда не кладёт. Прокурор вмешался? Владыка помолился? Всё вместе взятое?
Но и от своего врачи не отступают — в моём мышлении выявлены глубокие нарушения. Я их не слушаю, на прямые вопросы не отвечаю — разве это нормально?
Возражаю.
— Посмотрите на мои ногти. Они растут местами, местами стёрты до мяса, трескаются. Болезни двадцать лет. Дисбактериоз не даёт возможности кишечнику производить витамины группы В, поэтому… Читаю лекцию о последствиях для позвоночника, суставов и, самое главное, работы мозга. Тот не получает глюкозу в достаточном количестве, потому что пища усваивается от силы на треть и поэтому такая память и мышление. Человек при полном холодильнике фактически голодает девятнадцать лет.
— Это к делу не относится, — врачи, увидев и услышав правду о моих реалиях, мгновенно глохнут.
— И что, вы будете класть меня в отделение?
— Что вы, без вашего на то согласия вас никто не будет лечить, — миниатюрная заведующая деликатно улыбается.
Эк же вам вломили, да промеж глаз, глядя на женщин, думаю я.
— Вопрос в следующем, Олег Степанович, — в разговор вступает завотделением. — Что мы должны писать для МСЭ? Исходя из ваших тестов? Оставить всё как есть? Что вы скажете?
— А если я пройду их ещё раз? Старые тесты можно будет удалить?
— Нет, ни в коем случае. Это документ, который выявил у вас нарушения мышления.
— А вы учтёте результат второго теста.
— Обязательно.
— Хорошо, я согласен их пройти ещё раз. Только у другого психолога.
Врачи довольны. Я ещё не знаю, что меня ждёт.
— Ну конечно. Минутку, мы вызовем Рябову, она у нас старший психолог, выясним, если у ней в ближайшие дни окошко.
Приходит, по-моему, испуганная чем-то женщина, смотрит на нас. Её спрашивают о времени, может ли она поработать со мной в среду?
— Да, — отвечает та.
— Значит, Олег Степанович, в девять утра скажите в регистратуре, вас проведут. До свидания.
Выхожу на улицу. То, что владыка помолился, несомненно. Хотя бы не на койке, и то ладно. Захожу в церковь Ильи пророка, ставлю свечки и рассказываю всё женщинам в свечном.
— Мы слышали, как они относятся к верующим. На службу не выпускают, нательные кресты снимают. Если не хочешь, снимают насильно. Диагнозы ставят такие, что впору за голову хвататься.
Услышав о практике шуйских психиатров, холодею. То, что меня ждало, напоминало карцер семидесятых. А на возражения ответят: снимаем все металлические предметы из-за возможности удушения во время приступов эпилепсии. Вы эпилептик? Нет? Значит, у вас всё впереди! И что ты им в ответ скажешь?
Среда, девятнадцатое июля, снова жёлтый дом. На тестах я просидел два часа. При мне зашла одна пациентка, с ней врач отработал пятнадцать минут. Это удивило. Терзали одного меня. Тесты я прошёл много лучше, чем первые. Может, поэтому, а может, оттого, что ей спустили заранее утверждённый сценарий, врач предложил.
—На компьютере сможете поработать? У вас очки с собой?
— Нет, но я и без очков могу, только потом глаза сильно режет.
Объясняет суть задания. Клавиша «влево» нет, клавиша «вправо» да. Ответите на все вопросы, скажете.
Соглашаюсь, подсаживаюсь к компьютеру и вскоре понимаю, что это только видимость тестов. Передо мной 372 вопроса детектора лжи. Двумя годами ранее Журавлёв проверил правдивость моих слов иглотерапией, но Рябова современнее — проверяет компьютером. Этот фээсбэшный тест обмануть практически невозможно.
Время идёт. Наконец, даю последний ответ. Разворачиваюсь к женщине, спрашиваю.
— Можно узнать результаты?
— А зачем вам? Всё узнаете на комиссии. Они вам скажут.
Эта полная бесконтрольность психиатрической службы в России страшит и удивляет одновременно. Нет ни диктофонов, ни видеокамер. Ничего нет, кроме желания отомстить чужими руками. Готовится очередная подлянка. Сейчас всё подставят, как им выгодно и кричи потом, что ты не псих. Тебе никто не поверит.
В начале третьего звонок. Смотрю «неизвестный номер». Немедленно поднимаю. Звонят из Независимой Психиатрической Ассоциации России. Их интересует текущее состояние вопроса. Выкладываю, хвалю прокуратуру, мол, она вмешалось. Отношение ко мне явно изменилось после моего заявления. И ответ мне уже прислали. На том конце провода просят отсканировать и прислать им бумагу. Она их очень заинтересовала.
— Так можно считать вопрос решённым? — спрашивает женщина.
— Не думаю. Это только начало. Они просто так не отступят. Ведь хотели «без суда и следствия» отправить прямо с кабинета на принудительное лечение. Вот только чего? Инакомыслия?
— Мы вас просим, пришлите нам эту бумагу, — прощаясь, ещё раз напоминает московский психиатр.
Двадцать первого иду за ответом всё в тот же дурдом. О том, что произошло дальше во втором кабинете, на следующий день написал в психиатрическую ассоциацию. Вот письмо.
«Добрый день! Вы звонили мне по телефону и Вас интересовала бумага, которая пришла по моей жалобе из Шуйской межрайонной прокуратуры. Она на скрепке.
В пятницу я был снова у них, поскольку в среду проходил более полутора часов тесты. На мой взгляд, я прошёл их намного лучше, чем первые. Но на Врачебной Комиссии мне заявили, что всё тоже самое. У меня нарушение мышления, и мне ставят диагноз «Шизофрения», но без принудительного лечения. И если я желаю получить инвалидность по психическому заболеванию, то обязательный стационар на четыре месяца, не меньше.
О таких понятиях, как обследование, здесь не знают и знать не хотят. Если бы не мои жалобы, я бы уже насильно глотал колёса для тех, кто много говорит. То есть продолжаем бороться с инакомыслием и теми, кто не любит Фрейда и ходит в церковь. И ещё, они запретили мне работать по специальности. То есть учителем в школе. В общем, ужас.
Спросил, можно поглядеть результаты тестов? Ответили: нет, вам не полагается. А потом спросили, а разве старший психолог Вас не ознакомил с результатами? А та мне сказала, всё узнаете на комиссии.
Спрашиваю, откуда такой диагноз? Мне отвечает зав поликлиникой: «Вы считаете нашего психолога еврейкой только по форме строения ушей. Никакой логики, это реакция шизофреника». Это всё, что мне ответили. Сказали, что завели на меня карточку, но насильно выезжать по месту жительства и класть меня в стационар не будут, а заключение отправят на МСЭ по адресу Шуя, Свердлова, 48.
Хотел сказать, любой человек имеет право иметь своё мнение. И о еврейках тоже. Но это бесполезно в случае, если ты накатал жалобу в сентябре 2014 года на майора внутренней службы Гаранину Светлану Евгеньевну. Той влепили строгий выговор с занесением. Она кричала: «Что это такое? Мне из-за вас влепили строгача»! С этого всё и началось. Потом было ещё три жалобы, УФМС издевалось над мамой и мной, как хотели.
Она не смогла три года получить вид на жительство, пенсию. Мы измучились сидеть под кабинетами. Здесь можно только молчать и ждать, когда тебя посадят, убьют или объявят шизофреником.
Хочу Вас спросить. Как мне быть, биографию в России испоганили, независимые тесты здесь это 100% фикция. Что делать, если вот так с тобой поступают? Хорошо, что у меня украинское гражданство и я могу уехать, но там свои прелести, из-за которых был вынужден уехать из Мариуполя. Упаси Боже иметь гражданство города Шуи, который всё ещё живёт под портретами Ю. В. Андропова. С уважением, Ф.И.О.».
Ответа не последовало.
Когда-то на отпусте Марковский на мой вопрос.
— Как жить, батюшка? Работать не могу, пенсию не оформить, всюду поборы. Маме под семьдесят и она работает за двоих.
Приложил крест к груди, немного подумал и уверенно ответил.
— Пенсия у вас будет. Будет!
Поверив своему духовнику, за мгновение нашедшего в далёком будущем яму поглубже, решил попытаться уже здесь, на родине своих бабок и дедок получить «пенсию». Всё сразу же встало на свои места, как только я открыл дверь на Театральной, 21. Благодаря ей книга обрела своё окончательное название, а моя история стала близиться к завершению.
Через три недели, отдохнув от ужасов жёлтого дома, пришёл на приём к Разумовой. В карточке есть все мои анализы и заключения, кроме психиатра и психолога. Спрашиваю, стоит ли с этим дальше идти по инстанциям? Она листает и по ходу дела комментирует.
— Здесь угол наклона маловат, здесь не диагноз, а только подозрение на него, дисбактериоз выявлен, но он не считается заболеванием. Баллов маловато. Вы не пройдёте. Всё вернут.
Мне становится ясно. Со мной просто рассчитались за право не молчать в молчащей стране. Адью, пенсия не шизофреника. Адью!

ГЛАВА V
ЕСЛИ Я ЕГО ПОЛЮБЛЮ
Анастасия Егоровна Шилова (Уткина). Закат династии
Короткая жизнь этой особы до сих пор покрыта плотными тайнами и неясностями, как будто это XXXII век до нашей эры, эпоха древнего Египта, завершение войны нижних и верхних номов и возникновение первых династий фараонов.
Нет даже точных данных, когда она родилась, семейного положения: девица, вдовица, замужняя? Не сохранились или сознательно скрываются все её изображения. О том, искалась и вскрывалась ли её могила — молчок. Мифическое изображение мученицы Анастасии (икона на стене Шуйского Воскресенского собора в группе шуйских мучеников) не в счёт. Может, она египтянка, пришедшая к нам из XXXII века?
Но есть одна очень странная и удивительная закономерность — там, где всплывает её личность, начинаются меняться в архивных справках даты рождения, семейное положение и даже имя этой женщины, которая на момент совершения брака была совершенно неграмотная.
Какое она имела отношение к последнему императору и сибирской ссылке-аресту царской семьи? Никакого, если бы от предложения ехать вместе с государем не отказался ряд близких к семье людей (следователь Н. А. Соколов указал только на Нарышкина со слов Керенского как одного из отказавшихся).
Но их было гораздо больше. От предложения государя отказывались одни за другим вчерашние приближённые, обласканные милостями и щедротами правящего дома. Вне сомнения, к ним относилась и самая титулованная знать в лице графов Шереметевых, кошкинско-кобылинская родня.
Им вполне мог быть начальник придворной певческой капеллы Александр Дмитриевич Шереметев (1859–1931), музыкант-любитель и меценат. Но скорее всего, предложение делалось другу детства императора, Дмитрию Сергеевичу Шереметеву (1869–1943), флигель-адъютанту, состоявшего в самом ближнем окружении царя до момента отречения.
Он, чувствуя свою вину, вполне мог помочь Николаю Романову в одном тонком и щепетильном деле. Дело это касалось подбора порядочной прислуги, способной без колебаний оказывать интимные услуги с условием полного и безоговорочного молчания. «Комнатные девушки», финал.
Но свою просьбу император высказал в самый последний момент перед отъездом. Время найти такой «персонал» в Санкт-Петербурге не представлялось возможным и граф поручил найти подходящую женщину, лет двадцати пяти, в своих краях. А это территория современной Ивановской области. Генерал-адъютант Илья Леонидович Татищев под № 1 Списка из тех же мест (дворцовый ансамбль графа Татищева XVIII века в Старой Вичуге). Известно, что часть прислуги, шесть человек, приехали в Тобольск гораздо позднее. В первоначальных списках этих людей не было.
«С царской семьёй отбыли в Тобольск следующие лица:
1. генерал-адъютант Илья Леонидович Татищев;
2. гофмаршал князь Василий Александрович Долгоруков;
3. лейб-медик Евгений Сергеевич Боткин;
4. воспитатель наследника цесаревича Пётр Андреевич Жильяр;
5. личная фрейлина графиня Анастасия Васильевна Гендрикова;
6. гоф-лектрисса Екатерина Адольфовна Шнейдер;
7. воспитательница Гендриковой Викторина Владимировна Николаева;
8. няня детей Александра Александровна Теглева;
9. её помощница Елизавета Николаевна Эрсберг;
10. камер-юнгфера Мария Густавовна Тутельберг;
11. комнатная девушка государыни Анна Степановна Демидова;
12. камердинер государя Терентий Иванович Чемодуров;
13. его помощник Степан Макаров;
14. камердинер государыни Александр Андреевич Волков;
15. лакей наследника Сергей Иванович Иванов;
16. детский лакей Иван Дмитриевич Седнев;
17. дядька наследника Клементий Григорьевич Нагорный;
18. лакей Александр Егорович Трупп;
19. лакей Тютин;
20. лакей Дормидонтов;
21. лакей Киселёв;
22. лакей Ермолай Гусев;
23. официант Франц Журавский;
24. повар Иван Михайлович Харитонов;
25. повар Кокичев;
26. повар Иван Верещагин;
27. поварской ученик Иван Седнев;
28. служитель Михаил Карпов;
29. кухонный служитель Сергей Михайлов;
30. кухонный служитель Франц Пюрковский;
31. кухонный служитель Терехов;
32. служитель Смирнов;
33. писец Александр Кирпичников;
34. парикмахер Александр Николаевич Дмитриев;
35. гардеробщик Ступель;
36. заведующий погребом Рожков;
37. прислуга при Гендриковой Паулина Межанц;
38. прислуга при Шнейдер Екатерина Живая;
39. прислуга при Шнейдер Мария (фамилия неизвестна)
Позднее в Тобольск прибыли:
40. преподаватель английского языка Сидней Иванович Гиббс;
41. доктор медицины Владимир Николаевич Деревенько;
42. личная фрейлина баронесса Софья Карловна Буксгевден;
43. камер-юнгфера Магдалина Францевна Занотти;
44. комнатная девушка Анна Яковлевна Уткина;
45. комнатная девушка Анна Павловна Романова, но три последние допущены к семье в Тобольске не были».
Имя этой женщины, вошедшей в список реабилитации Генеральной прокуратуры России от 16 октября 2009 года как Анна Яковлевна Уткина, Анастасия Егоровна Шилова (Уткина). «Уткина и Романова, горничные царицы, в списках не числились, через два месяца прибыли в Тобольск без ведома властей».
Самое интересное, что получив от ворот поворот, три девицы и не подумали уехать, а преспокойно разместились со всеми ранее прибывшими слугами в корниловском доме. Они словно действовали по инструкциям, полученных перед убытием за Урал. А после октябрьского переворота все они оказались на положении арестованных.
Странно, из чего бы тут взяться «горничным»? Только из хлопот доверенных лиц графа Шереметева. Они нашли, в конце концов, пару баб, согласных за хорошие деньги быть утехой «неназванному лицу».
Касвинов мог использовать только списки, опубликованные следователем Соколовым в своей недописанной книге «Убийство царской семьи». А они далеки от совершенства, поэтому Генеральная Прокуратура РФ при подаче «Заявления Главы Российского Императорского Дома о реабилитации репрессированных верных служителей Царской Семьи и других Членов Дома Романовых» провела повторное расследование по установлении личности репрессированных.
Было отмечено, что из пятидесяти двух человек: 45 в Тобольске (список приведён выше), 7 расстрелянных по обвинению организации побега великого князя Михаила Александровича в Перми, данные только по 23 человекам являются достоверными, по 29 — недостоверны (!). 16 октября 2009 года Генеральная Прокуратура РФ реабилитировала всех лиц, указанных в списке. Он был опубликован 30 октября 2009 года на сайте Императорского Дома.
Я думаю, вполне понятно, почему Анастасия Егоровна Шилова (Уткина) стала Анной Яковлевной Уткиной. Женщина ехала в Тобольск с новыми, выправленными документами на имя Уткиной А. Я. с целью избежать малейшего подозрения в своей миссии. Власть на местах прочно принадлежала сторонникам буржуазной монархии, поэтому выписать поддельные документы не составило особого труда.
«Тобольский дом, где жила заключённая царская семья, находился на улице, получившей после переворота название улицы Свободы. Ранее в нём жил губернатор.
Это каменный дом, в два этажа, с коридорной системой.
Первая комната нижнего этажа справа, если идти по коридору от передней, занималась дежурным офицером. В соседней с ней — помещалась комнатная девушка Демидова. Рядом с её комнатой — комната Жильяра, а далее столовая.
Против комнаты дежурного офицера находилась комната камердинера Чемодурова. Рядом с ней — буфетная, а далее шли две комнаты, где жили камер-юнгфера Тутельберг, няня детей Теглева и её помощница Эрсберг.
Над комнатой Чемодурова шла лестница на верхний этаж. Она выходила на угловую комнату: кабинет государя. Рядом с ним был зал. Одна из его дверей выходила в коридор, также делившей дом на две части. Первая комната направо, если идти от зала, служила гостиной. Рядом с ней — спальня Государя и Государыни, а далее комната княжон.
С левой стороны коридора, ближе к передней, была шкафная комната. Соседняя с ней — спальня наследника, далее — уборная и ванная.
Дом был тёплый, светлый».
Как видно из описания следователя Соколова, дом полностью подошёл под отлаженную систему охраны в арестном доме, для блуда в ней просто не было места.
Могла ли вообще, хотя бы теоретически, представиться такая возможность? Нет и ещё раз нет.
В дом последних девиц из партии в шесть человек, приехавших позднее, не пустили. На ночь вместе с царской семьёй оставались только те лица, указанные Соколовым, да и то этажом ниже. Остальные ночевали в просторном доме-дворце купца Корнилова. Оттуда и шли на ограниченное время в арестный дом для выполнения своих обязанностей. Чего-то похожего на вольную жизнь во дворце в Тобольске не было. Кругом были хорошо подготовленные для слежки и наблюдения офицеры и солдаты Временного правительства.
Положение Семьи стало меняться к худшему с приходом советской власти в таёжный Тобольск. События приняли дурной оборот 23 февраля 1918 года. В этот день полковник Кобылинский получил от комиссара по Министерству Двора Карелина телеграмму. В ней говорилось, что «у народа нет средств содержать царскую семью». Она должна жить на свои средства. Советская власть даёт её квартиру, отопление, освещение и солдатский паёк. На одного человека царская семья имела право тратить не более шестиста рублей своих денег. Со стола вмиг исчезли кофе, сливки, сливочное масло, не стало хватать и сахара. Кобылинский ходил по лавкам Тобольска и просил взаймы под векселя продукты.
Прошло несколько дней. В конце зимы рассчитали первую партию прислуги — не было чем платить за их более, чем сомнительные услуги. Из дневника Николая II за 1918 год. 14 (27) февраля. «Приходится значительно сократить наши расходы на продовольствие и прислугу… Все эти последние дни мы были заняты высчитыванием того минимума, который позволит сводить концы с концами». 15 (28) февраля. «По этой причине приходится расстаться со многими из людей, так как содержать всех, находящихся в Тобольске, мы не можем, это, разумеется, очень тяжело, но неизбежно…».
Были и другие, этические причины для увольнения части слуг. «Вообще же солдаты держали себя в доме с неизменным достоинством, были сдержанны и корректны, чего нельзя сказать о вывезенных из Александровского дворца слугах. Прежде, во дворце, эти люди замирали при одном появлении царской особы. Здесь, в Тобольске, они брюзжат на своих хозяев, пакостят, склочничают, небрежны, неопрятны, грубы».  «Даже в то трудное время преданность придворной прислуги их величествам не помешала им красть провизию, подавать невероятные счета, съедать присылаемые их величествам подарки и напиваться до того, чтобы ползать мимо комнат их величеств на четвереньках».
Через месяц после демарша Карелина в Тобольск приехал комиссар Дуцман. Вслед за молчаливым латышом из Омска прибыл большой отряд красноармейцев во главе с Демьяновым и Дегтярёвым. С их приездом во главе совдепа оказался Павел Хохряков. Красавец матрос служил кочегаром на броненосце «Император Александр II». Выходец из Вятской губернии до службы на флоте был рабочим, едва умевшим читать и писать.
«Только что успел прибыть отряд Демьянова-Дегтярёва, как через два дня — 28 марта в Тобольск прибыл отряд из Екатеринбурга. Однако, главари омского отряда потребовали от екатеринбуржцев, чтобы они ушли из Тобольска. Последний отряд был вдвое малочисленнее омского. Он подчинился требованию омичей и ушёл из Тобольска 4 апреля. Но 13 апреля сюда пришёл из Екатеринбурга другой отряд под командой некоего Заславского. Этот отряд был равен силам омского».
«12 апреля от цика пришло письменное распоряжение об аресте Татищева, Долгорукова, Гендриковой и Шнейдер. Но солдаты пошли дальше.
Они самовольно арестовали всех лиц, бывших при Семье, не исключая и прислуги. В это время они и поселили их в губернском доме (выделено автором). Только один англичанин Гиббс упорно боролся за свою свободу и настоял на своём».
С 12 по 26 апреля 1918 года Семья и слуги, 45 человек, находились в одном помещении, не выходя из него большую часть времени. Спустя две недели государь, государыня, великая княгиня Мария Николаевна, Долгоруков, Боткин, Чемодуров, лакей Иван Седнев, горничная Демидова выехали на возках до станции Тюмень под конвоем отряда В. В. Яковлева. В Тобольске остался больной наследник, три его сестры и большая часть слуг.
Воскрешение ужасов. Пройдёт три четверти века и внучка матроса Павла Даниловича Хохрякова (1893–1918), Людмила Степановна Шпак, станет главой разведки внука императора Николая II протоиерея Николая (Марковского). Не прибудь её энергичный дедушка в Тобольск, возглавивший местный совет и отдавший приказ согнать всех прибывших с императорской семьёй в дом на улице Свободы, никогда бы не было мимолётной связи императора с низовой прислугой, а значит, не было бы и последнего имперского триллера, ставшего сюжетом этой книги.
Историки вообще ничего не узнали бы об этой женщине, если бы в городе Шуя 15 марта 1922 года не произошли народные волнения, направленные против изъятия церковных ценностей. Ценности изымались не спонтанно, а по постановлению ВЦИК, директива исходила непосредственно от В. И. Ленина. Причина постановления: последствия голода 1921 года от Украины до Поволжья и разруха в результате гражданской войны в России.
Инициатива оказания сопротивления властям исходила непосредственно от клира Воскресенского собора, а именно отца Павла (Светозарова). Последний оказался в весьма трудном положении. В молодости он сделал неправильный выбор, поддавшись насильственной женитьбе. Покойный настоятель Шуйского собора с трудом и боем уломал желавшего монашества Павла венчаться с его дочерью. Как в таких случаях бывает, супруга рано умерла, оставив его с малолетними детьми, а на него лёг крест чужой судьбы, который никогда не должен был его коснуться, прими он постриг в одном из монастырей.
Патриарх Тихон в той трудной ситуации благословил отдавать только то церковное имущество, которое не употребляется в церковном богослужении. Но любой мало-мальски воцерковлённый прихожанин скажет, что такового имущества в церкви очень мало — серебряные светильники, например. Наконец, в Шуйском соборе были собраны дары многих знатных лиц, в том числе почти поголовно всех шуйских купцов. Драгоценные ризы (их было две) на чудотворном образе Божией Матери Шуйско-Смоленской возглавляла список таких пожертвований, а он был весьма пространным. Сокровищ, отданных «во славу Божию», было так много, что это кажется неправдоподобным для нашего скудного на милосердие времени.
Мистически трагедия обобрания Воскресенского собора как две капли воды повторяет события буржуазно-демократической революции 13–15 марта в Санкт-Петербурге. Агонию отречения. Только спустя пять лет. Тринадцатого марта 1917 года Питер бурлил, на улицах происходило столпотворение — народ поднялся против самодержца. И тоже самое происходило 13 марта 1922 года в Шуе после великопостной службы.
Храм, обычно полупустой в будние дни, а был понедельник, за считанные минуты был заполнен битком. Верующий народ поднялся против назначенного на этот день изъятия церковного имущества. Попросту говоря, грабежа церковных сокровищ, собранных за столетия. Комиссия была вынуждена отступить и перенести экспроприацию на 15 марта.
Нечто похожее происходило в те дни на пять лет раньше и в верхах столицы. Правящий класс взял тайм-аут на два дня для того, чтобы вытрясти отречение от находившегося в Ставке Николая Романова. И под утро 15 марта 1917 года монархия в России приказала долго жить. Произошло это на станции Дно (Псковская область). Так называемое «карандашное» отречение царя.
Возмущение началось сразу после службы преждеосвящённых даров в соборе пятнадцатого марта. Прихожане не хотели расходиться, часть из них стояла на паперти или возле собора. Сюда были стянуты войска шуйского гарнизона, красная кавалерия. После приказа разойтись, на который никто не прореагировал, была открыта стрельба. Второй на лестнице собора погибла работница шуйской ткацкой фабрики, названная «девицей Анастасией». Число погибших, не считая десятков раненых (50 человек в окончательном варианте подсчёта), достигло четырёх человек. Произошло это на третьей недели Великого поста.
Зовётся эта неделя крестопоклонной, поскольку накануне, в субботу, торжественно выносится крест и кладётся на аналой. Все четверо канонизированы, вначале как местночтимые святые Иваново-Вознесенской епархии, а 14 августа 2000 года (память 10 мая, 20 июня и в день новомучеников и исповедников Российских по новому стилю) их имена внесли в общецерковный список всероссийских святых на юбилейном Архиерейском Соборе.
Официальная позиция РПЦ МП в отношении новомученицы
Проста до невозможности. В официальном церковном календаре Русской Церкви Московского Патриархата ежегодно публикуются так называемые святцы — календарный список всех лиц, которых церковь официально считает и признаёт святыми. У современных святых, живших в XX веке, стоят не только имена, но и фамилии, отчества. Они отсутствуют у единиц, в том числе и у Анастасии из Шуи. И эта странность никого не удивляет.
Первым, кто упомянул в начале девяностых о мучениках из города Шуи, был ревностный собиратель и классификатор памяти новомучеников Российских иеромонах Дамаскин (Орловский). «Второй была убита девица Анастасия. Этим утром по пути на фабрику она остановилась у собора, поднялась с другими на ступени — и там была застрелена».  С этого часа лекалом для всех церковных статей, публикуемых по этой теме, стали изыскания этого монаха, в том числе и подписанных «Свято-Николо-Шартомский монастырь».
Поэтому в издании Иваново-Вознесенской епархии «Святые земли Шуйской» сообщается, что «о погибшей возле стен собора 15 марта 1922 года девице Анастасии достоверных сведений в настоящее время не имеется. Память святой мученицы Анастасии совершается в день празднования Собора новомучеников исповедников Российских, 27 апреля/10 мая в день памяти новомучеников шуйских, 7/20 июня в день празднования Собора Ивановских святых».
Как она была канонизирована, когда не было обретено её мощей, не было ни одного случая помощи, пришедшей по молитве этой жертвы произвола властей? По каким критериям, какими правилами руководствовались? Бог весть. У нас в стране таких «взошедших на лестницу собора» работниц тысячи. Но никому в голову не приходит их прославлять. И в отличии от «девицы Анастасии» не скрываются «персональные данные», не говоря уже о подробных биографиях, наполненных подлинным, а не мнимым стоянием за Христа.
Но если нет «достоверных сведений», то не должна была проводится канонизация. Ведь это не IV век нашей эры, когда сжигали мучеников никомидийских, а их было 20 тысяч человек. Отсутствие их имён, биографий, по понятным причинам, никоим образом не может повлиять на наше желание или нежелание считать их святыми. Они святы в Духе Святом. И большего быть не может. Но сегодня, в условиях строжайшей регламентации в РПЦ МП, подобная канонизация выглядит необъяснимым нонсенсом.
Всё это наталкивает на мысль, что Московская Патриархия прекрасно осведомлена, или полагает, что она осведомлена о том и в том, кем же на самом деле была «девица Анастасия из Шуи». И канонизировали её совсем не за то, что она стояла за веру до смерти, а по другим, важных для Москвы, причинам. И только из-за этого и родилась идея прославления семи мучеников из Шуи и окрестностей. Напрашивается аналогия с семью царственными мучениками. Среди четырёх расстрелянных в этот день мощи обретены только Авксентия Калашникова (23 октября 2002 года), остальные не найдены. Хотя найти место захоронения Анастасии на Троицком кладбище можно. Но только есть ли она там?
Архивная информация. Вторым источником информации об этой женщине служат архивы городов Иванова и Шуи. Исходя из формальной логики — события, меня заинтересовавшие, произошли в Шуе, позвонил туда. Но меня огорошили: все довоенные архивы находятся в «Государственном Архиве Ивановской Области» (ГАИО). Сделал официальный запрос. И в конце концов получил ответ, который лежит очень далеко от мифического образа святой девы из города ткачих.

АРХИВНАЯ СПРАВКА
От 27. 02. 2012 г. №88/117-06
В коллекции актов гражданского состояния Ивановской области, в актах о смерти Шуйского горисполкома за 1922-й год имеется:
Актовая запись №192 о смерти 15 марта 1922 г. Шиловой Анастасии, д. Пап(н)овская (в документе неразборчиво) Пупковской волости.
Место смерти: г. Шуя
Род занятий: ткачиха.
Возраст: 26 лет.
Семейное состояние: замужем.
ФИО лица, сделавшего заявление о смерти: сестра Мария Павлова, Шуя<…>.
Место погребения: Троицкое кладбище.
Акт зарегистрирован 16 марта 1922 года.

Причина смерти не указана.
Основание: ГАИО. Ф.Р–2252. Оп.3. Д.13. Л.48 об.–49.
Сведений о других Анастасиях, умерших в Шуе 15 марта 1922 г., не имеется.
Далее следуют инициалы директора архива и примечания.
Здесь как раз заложены противоречия с официальной версией — «девица» оказалась замужней женщиной в возрасте 26 лет. Но и это оказалось не последней неточностью в установлении подлинных данных о убитой. Шуйский краевед Е. С. Ставровский в своей книге «Шуйские новомученики исповедники XX века» привёл данные исповедных ведомостей и метрических книг Ильинской церкви села Чернцы, в приходе которой находилась деревня Поповская Пупковской волости. Выяснилось следующее. «Исповедные ведомости Ильинской церкви подтвердили, что в д. Поповская проживали крестьяне Шиловы, среди которых была только одна Анастасия. Полное её имя — Анастасия Егоровна Шилова, до замужества Уткина.
Родилась она в 1892-м году в деревне Сельцо близ села Вознесенье Ковровского уезда (и это не согласуется с актовой записью о смерти № 192 — разница в возрасте четыре года: примечание автора)… 17-го января 1910 года Анастасия Уткина венчалась в Ильинской церкви с. Чернцы с Николаем Ивановичем Шиловым, крестьянским сыном из д. Поповская. В брачном обыске Анастасия записана как неграмотная. После свадьбы жили они в д. Поповской, но уже 20 сентября 1910 г. Н. И. Шилов умер от чахотки. Детей у них не было».
Ещё одно кардинальное расхождение. В данном случае в актовой записи должно было бы стоять «вдова», но вместо этого написано «замужем».  Не могла же родная сестра забыть, что Анастасии 30 лет и она вдова. Значит, под видом сестры скрывалась совсем другая женщина.
Так я рассуждал до 8 июня 2015 года, пока не понял: это не другая женщина, а данные её документов, по которым она прибыла из Тобольска. Миссия выполнена, но документы, по которым убыла и прибыла, менять на прежние было просто опасно. Вот и жила «замужней» под чужим возрастом. Да и документов могло быть несколько.
Я звонил Евгению Сергеевичу, пытаясь понять, насколько глубоко позволили ему провести исследования в отношении всех четырёх новомучеников Шуйских. Выяснилось следующее. Архивные материала в ГАИО выносились в читальный зал. То есть право самому направлять и определять широту поисков в архиве ему не предоставили. Заказ — ответ. Поиск с завязанными глазами.
Из сказанного по телефону я понял, что для получения конкретных материалов необходимо идти в архивы СБУ по Ивановской области. А они закрыты практически для всех. Исключение делается только для родственников и комиссии по канонизации РПЦ МП. Что нашла в архивах эта комиссия, не знает никто. Молчат как рыбы. Донесение делается только архиерею, делавшему запрос в архив.
Так это или не так, но не поверил я Евгению Сергеевичу Ставровскому, давшему мне понять, что что-то непременно осело в архиве ФСБ России по Ивановской области. Не поверил, потому что знал точно — если у них что-нибудь было бы по мученице Анастасии Шуйской, они не стали бы этого скрывать. Просто и сегодня верующие смотрят на чекистов как на чудовищ, которые лгут (служба у них такая), из архивов сор не выносят и правды от них не добьёшься. А очень даже напрасно. И, чтобы никаких неясностей не оставалось, отправился лично на Жиделева, 12.
Приняла меня и выслушала миловидная Наталья Ивановна, пообещав помочь мне в этом путанном деле. Написал заявление и, через две с небольшим недели, получил ответ. Но, заждавшись, за три дня до этого сам позвонил Наталье Ивановне. По её голосу понял, что она на самом деле искала материалы по Анастасии, но в архиве ФСБ по Ивановской области ничего о ней нет. Голос искреннего человека, а не актёра, услышал я в ответ. Обмануться в этом было невозможно. Официальный ответ за № К-409 от 05. 12. 2014 года.
Неприметная эпоха Знамения Царскосельской иконы Божьей Матери 1741–1917 (бастарды на российском троне)
Письмо было послано, судя по штемпелю на конверте, 10. 12. 2014 года. Этим днём церковь чтит память иконы Богородицы «Знамение» Новгородской (XI век). С чудотворным списком Знамение, получившей название Царскосельской, не расставалась императрица Елизавета Петровна (1741–1761), в конце концов построившая ей церковь в Царском Селе (1761 год).
Она молилась перед ней и взяла её с собой в день свержения племянницы императрицы Анны Иоанновны (1730–1740), Анны Леопольдовны, бывшей регентом при сыне, законном коронованном императоре Иоанне VI (1740–1741).
Правнук старшего брата Петра Великого, царя Ивана V (1666–1696), происходил от женской линии Милославских-Салтыковых. Мальчику был год. Его лютеранское имя Ульрих. Именно о нём рыдала за месяц до его насильственной смерти в крепости, крича по всему Петербургу: «Бедный Ульрих! Бедный...» блаженная Ксения Петербургская.
СВЕРЖЕНИЕ. Такой грех взяла на себя полукровка, рождённая от чухонки Екатерины. Дети, а именно дочки Ивана V, старшего на шесть лет Петра I, полукровками не были и прав на престол имели несравненно больше.
Во-первых, из-за старшинства.
Во-вторых, по знатности.
В-третьих, по миролюбивости и кротости, отличавшего Ивана Алексеевича и его потомков от Петра Алексеевича и его взбалмошных детей.
В четвёртых, по воле Божьей, лежавших на них.
В-пятых, по праву законнорождённых. И это самое главное.
После ночного переворота в ноябре 1741 года Елизавета заключила под стражу законного императора-однолетку и его родителей, выписав из Шлезвиг-Гольштейна своего племянника-полукровку. Сына своей, рано умершей, сестры Анны (Аннушки).
Он станет в России Петром III ровно на полгода (1761–1762). Будет зверски убит в Ропше под Петербургом. От его единственного сына, Павла Петровича и потянется правящая линия Гольштейн-Готторпских-Нарышкиных-Скавронских: Павел, Александр, Николай, Александр, Александр, Николай и, сутки находившийся под вопросом престолонаследия, Михаил.
Елизавета Петровна незаконно взошла на престол с этой иконой, свергнув законного кроху-государя и перед этой же иконой Знамение с властью и престолом русских царей мистически распрощается её дальний потомок, прапраправнук её сестры Анны Петровны Романовой, отправляясь в Тобольск.
Тем ноябрьским переворотом придёт к власти младшая ветвь Романовых, женская линия Нарышкиных-Скавронских. Мать Петра I царица Наталья Кирилловна Нарышкина; Скавронская вымышленная фамилия его второй жены. Последний глава дома в XX веке, Николай II, единственный из всех государей Российских не поедет поклониться перед коронацией другой чудотворной иконе, Тихвинской. Не «примет» его перед торжествами и великий святой земли Русской, Сергий Радонежский — царя не ждали в этот день и никто не встретил царскую чету в подмосковной лавре.
Память этой иконы, Царскосельской Знамение, совершается в этот же, нобелевский день. Последний царский молебен в Царском Селе был отслужен именно перед этой иконой. Дорожный, перед отправкой царской семьи в Тобольск в августе 1917 года. Этой иконой семья и свита навсегда прощались с Александровским дворцом и прежней жизнью, стоя перед полной неизвестностью.
Произошло это, казалось, совершенно случайно. Хотели вынести икону из Фёдоровского собора, но комиссар Временного Правительства за недостатком времени не разрешил. Круг беззаконий этой династии замкнулся иконой, с которой и началось правление бастардов. Преступления, перевороты, кровь, преступления, кровь, заговоры… Владычицей Царицей Небесной прикрывались, захватывая престол и Сама Владычица Царица Небесная положила предел их беззакониям.
Главная икона Знамение — Новгородская. Она находилась в Софийском соборе Великого Новгорода и представляла из себя складень-триптих. Справа от Богородицы была икона апостола Петра, слева мученицы Натальи.
Именно Наталья Ивановна в день уничтожения храма Христа Спасителя и смерти патриарха Алексия II написала мне ответ, посланный на Знамение. Мистика последнего царствования, живущего в потомках иваново-вознесенской ткачихи.
Так кто же был убит на ступеньках Шуйского Воскресенского собора в пятилетнюю годовщину отречения от власти государя Николая II? И какая роль была отведена в предоставлении ложных сведений органам внутренних дел её сестре, мнимой или настоящей, Марии Егоровны? Во-первых, есть очень существенная деталь в показаниях сестры погибшей. Было показано, что умершая была замужней.
Для чего или точнее, для кого, это было сделано?
Только для единственной дочки Анастасии Егоровны Шиловой, прижитой ею от пильщика дров в Тобольске. Имя этого ребёнка Екатерина. Девочка эта проживёт долгую и очень тяжёлую жизнь. Родит трёх детей — двух мальчиков и одну девочку. Умрёт 6 декабря 1998 года в Донбассе. Отпоют её и похоронят на следующий день, 7 декабря, в день великомученицы Екатерины. В честь этой великомученицы приняла православное крещение вторая жена Петра I — Екатерина Скавронская. Начало и конец династии — чухонка Екатерина, наложница Шереметева, а затем Меньшикова, попадается на глаза царю Петру и чёрная служанка, родившая от её прапраправнука девочку, названную Катей. Сводней был Шереметев, потомок первого владельца будущей императрицы.
Поскольку Анастасия Уткина в арестный дом допущена не была, то следующие полгода эта простая женщина накрывала ужин и прибиралась в столовой зале дома купца Корнилова. Ей была отведена роль простой горничной и кухарки.
Как известно, женщины любят ушами. Теми вечерами она становилась невольной свидетельницей оживлённых разговоров царских слуг за столом. С языков не сходил прошедший день, грустные и, реже, весёлые происшествия. Пересказывались слова царя, императрицы, царских детей, новости из газет, приходивших с недельным опозданием. Болтовня за столом оставалась для неё единственным источником информации.
Перед лицом смерти этот человек остался таким, каким был в лучшие годы своего могущества. Он не потерял своего мужества и самообладания, веру в Провидение и любовь к своей несчастной стране. Поистине неземная скромность и честность, порядочность и простота, словно аура окружали этого доброго семьянина. Со временем даже солдаты стали относиться к бывшему «тирану» с нескрываемым уважением.
Человека характеризуют его дела и поступки. Но иногда их отсутствие будет говорить в пользу последнего лучше, чем сотня выигранных сражений. Тобольск превратил Николая Александровича в адамант веры. Его спокойствие и внутренняя уверенность в своей правоте, правоте отдавшего всё человека, стали флагом моральной победы этих людей.
Николаю II и в голову не могло прийти, что где-то за стенами тобольского приюта есть женщина, в жизнь которой он входил всё больше и больше. Происходившее в арестном доме находило самый живой отклик в её душе и оставалось там. Отношение слуг, любивших и уважавших государя, стало постепенно передаваться и ей. Те вечера открыли ей живого человека, которого она знала раньше только по фотографиям. Текли месяцы ожидания и, незаметно для себя, женщина полюбила обречённого на смерть.
В феврале всем стало ясно — близится развязка. Но тогда никому в голову не могло прийти, что очень скоро приказ Хохрякова соединит под одной крышей бывшего царя и всех его верных слуг.
Имя Анастасия переводится как «воскресение», «воскресшая». Она первая нашла удобную минутку и передала царю условный знак. Он был известен им обоим и указан в инструкции, которой её снабдили перед отправкой в Тобольск. Внимательно посмотрев на молодую женщину, государь последовал за ней.
Понимая, что это конец, семью уничтожат, она не скрывала, что хочет ребёнка от него. Первый раз в своей жизни император увидел любовь в глазах прислуги, которую принудили спать с ним. Это действовало ошеломляюще. Ничего подобного в его жизни ещё не было. Свет тех коротких встреч остался в нескольких бриллиантах, переданных царём Анастасии, короткой записке и крошечном комочке плоти под сердцем.
Спустя полгода после расстрела в городе Шуя Владимирской губернии убитый и сожжённый монарх воскреснет силой беззаветной любви простой женщины. У Анастасии Егоровны Шиловой (в девичестве Уткиной) родится хорошенькая девочка. Её крестят с именем Екатерина и никто на Земле, кроме её матери, не будет знать подлинное имя отца ребёнка. Имя императора, потерявшего всё на станции Дно и ушедшего в вечность с любовью, которая нежданно подняла его в Тобольске.
«В Красной России, по словам Локкарта, «население Москвы восприняло сообщение о смерти царя с поразительным равнодушием».  Точно так, как и смерть Лжедмитрия I, холопа Романовых, в 1605 году предками тех же москвичей. И первый, и последний стали пеплом. Вконец обманутая непутёвыми правителями, Россия вновь оказалась на перепутье.
Ни в одной из стран Европы не было такого жуткого разрыва между классом богатых и всеми остальными. Несправедливое тягло, возложенное кнутом и обманом «верхами» на «низы» и сброшенное с самих себя, разбудило забытый всеми угличский набатный колокол. Скоро в огне угличских костров сгорит вся прежняя страна.
Сплошная мистика сопровождает «начало и конец династии кобыл». Керенский назначил начальником охраны и конвоя полковника царской армии Кобылинского. Стеречь потомков Андрея Александровича Кобылы 1346 (7). Август 1917–март 1918.
Меня в это дело впутал бывший психиатр, ныне игумен Ивановской митрополии, которому в словах гимна «Боже, царя храни» померещилось что-то угрожающее праху благочестивой династии. Коновалов его фамилия. Не держава, а конюшня с местоблюстителями.
Узел скользит по намыленной петле. Ещё немного и начнётся совершенно новая история нашей страны. Но перед её началом все символы великой шестисотлетней драмы должны соединиться в жутком авантюристском финале. СМЕРТЬ КОБЫЛАМ!

ГЛАВА VI КАК ПОСЛЕСЛОВИЕ
УГЛИЧ—ТОБОЛЬСК—МАРИУПОЛЬ
Кобылина династия: в шкуре Соколова
В сентябре 1916 года тридцатым министром внутренних дел и главным управляющим корпусом жандармов императорской России становится очень состоятельный человек Александр Дмитриевич Протопопов (1866–1918). Труднее сказать, что ему не принадлежало. А принадлежало ему очень многое: механические и литейные заводы, два лесопильных завода, крупнейшая в России Румянцевская суконная фабрика, доставшаяся ему по наследству от дядюшки генерала, поместья и усадьбы.
Был женат, имел двух дочерей. Пользовался авторитетом среди думцев. Но как только император Николай II назначил его управляющим МВД, Государственная Дума России объявила ему бойкот. Основной причиной стало сомнительное психическое здоровье господина Протопопова, которую никто не замечал, пока тот был простым фракционным депутатом-октябристом.
Но вот что сообщает Председатель Государственной Думы М. В. Родзянко в показаниях Чрезвычайной следственной комиссии: «Самый вредный, самый страшный человек для государства, для этой разрухи оказался Протопопов. На меня всё это производит такое впечатление, что последствия ужасные, но сделано это недостойным, незначительным человеком, потому что он больной человек, я это положительно утверждаю. У него мания величия, он какой-то ясновидящий… он как закатит глаза, так делается как глухарь — ничего не понимает, не видит, не слышит. Я позволю себе утверждать, что это не нормальный человек».
С начала века лечился у «тибетского врача» П. А. Бадмаева, но не добившись никакого улучшения, обратился за помощью к знаменитому психиатру и физиологу В. М. Бехтереву. В 1915–1916 годах отмечались психопатические эпизоды, во время которых он полностью терял контроль за собой: бегал на четвереньках, катался по полу, покушался на самоубийство. После февральского переворота был помещён в Петропавловскую крепость, где его состояние ещё более ухудшилось.
Заключённого мучили галлюцинации, он жаловался на то, что в камере установлен аппарат для чтения его мыслей. В сентябре 1917 года был переведён в Николаевский госпиталь. В ходе обследования установили, что экс-министр страдал циркулярным психозом (биполярным аффективным расстройством), но окружной суд 30 октября 1917 года признал его психически здоровым. После большевицкой революции находился в Таганской тюрьме. В порядке «административного усмотрения» 27 октября 1918 года был расстрелян в Москве.
Начало драмы. А между тем этот род впервые упоминается в «Тысячной книге» 1550 года — записаны там были дети боярские Юрий и Иван Протопоповы. Сын одного из Протопоповых (без имени) попал в следственное дело об убийстве царевича Дмитрия, как допрашиваемый комиссией князя Василия Шуйского, после чего в деле появился так называемый «восьмой свидетель», стряпчий Юдин, стоявший у окна верхних покоев и от нечего делать забавлявшийся тем, что наблюдал за игрой в тычку царевича Дмитрия. Именно этот слуга Нагих увидит сверху своими глазами начало эпилептического приступа, неожиданно для всех бросившего мальчика на ножик. Ужас и окаменение стоящих рядом четверых сверстников и трёх нянек, проворонивших своего подопечного. Боязнь дотронуться до цесаревича, пробившего сонную артерию.
Существует целая серия книг Р. Г. Скрынникова, автора замечательного исторического исследования, глава «Восьмой свидетель», кочующая из книги в книгу этого автора.
Это очень интересные эпизоды. Приказной царицы Марии Фёдоровны Нагой, какой-то Протопопов, от которого даже имени на помин души не осталось и его прямой родственник, последний министр МВД империи, богач Протопопов, появляются в самые ключевые моменты начала и конца династии Кобыл.
Царевич Дмитрий страдал эпилептическими приступами, носившими тяжелый и продолжительный характер. Причём они мало походили на классическую эпилепсию, в начале которой эпилептик теряет сознание и не может удерживать в руках какие-либо предметы. Он не только держал в руке сваю (заострённый на конце четырёхгранный гвоздь, которым пользовались как ножом), но и наносил ею удары.
На сегодня под термином эпилепсия (от латинского epilepsia или caduca — «схваченный, пойманный») понимают повторяющиеся припадки, которые были определены современной медициной как приходящие внезапно избыточные возбуждения нейронов коры головного мозга. Слово «внезапно» в современном описании сближает понятие эпилепсии с описанием бесноватости, данной в IV веке святителем Кириллом Иерусалимским (315–386).
Бесноватость является непреодолимым препятствием для канонизации в ранге святых, но на момент убийства брата царя Фёдора Иоанновича только сумасшедший мог допустить мысль о святости убиенного отрока, являвшегося наследником престола после бездетного Фёдора. Митрополит Гелвасий, будучи на то время членом комиссии Шуйского, расследовавшей убийство царевича, вместе со всеми констатировал факт эпилепсии сына Ивана Грозного. И спустя годы ни он, ни окольничий Клешнин, ни думный дьяк Вылузгин не изменили своих показаний. Тогда никому и голову не могло прийти, что наступит великая смута на Руси и бесноватого мальчика царь Василий Шуйский канонизирует то ли в угоду политической конъюнктуре, то ли ради спасения родной земли.
Второго июля 1591 года беловую копию материалов следствия дьяк Щелкалов зачитал на совместном заседании Боярской думы и Освящённого Собора. Патриарх Иов выразил полное согласие с материалами следствия о нечаянной смерти царевича, заявив, что «царевичу Дмитрию смерть учинилась Божьим судом».  Это 1591 год.
Через пятнадцать лет тело отрока извлекут из земли и с почестями перенесут в Москву, где народу объявят о святости страстотерпца, что тешился перед смертью не игрой в ножички, а пучком лесных орешков. Найдутся свидетели, разглядевшие в несусветной толчее свежо намалёванную кровь на кричаще ярких лесных орешках.
Будут тщательно записываться многочисленные чудеса, пока москвичам и «гостям столицы» всё это не надоест и они не принесут к «святым мощам» настоящего тяжело страждущего больного, который вместо чудесного исцеления прямо на гробе царевича отдаст Богу душу. И власти тут же запретят доступ посетителей к новопрославленному святому земли Русской. Как говорится, пора и честь знать. Но вернёмся к тексту угличского «обыска».
Так в марте 1591 года, показала Битяговская «царевича изымал в комнате тот же недуг и он… мать свою царицу тогда сваею поколол». Тоже вспомнила и мамка его, Волохова. Как пишет в своей книгах «Борис Годунов», «Лихолетье», Р. Г. Скрынников, цитируя материалы Угличского следственного дела о смерти царевича Дмитрия 15 мая 1591 года, часть II, изданного в 1913 году издателем В. К. Клейном, сильный припадок случился с Дмитрием примерно за месяц до его кончины.
«Перед «великим днём», показала мамка Волохова, царевич в той болезни «объел руки Ондрееве дочке Нагова, одва у него… отнели». Андрей Нагой подтвердил это, сказав, что Дмитрий «ныне в великое говенье у дочери его руки переел», а прежде «руки едал» и у него, и у жильцов, и у постельниц: царевича «как станут держать, и он в те поры ест в нецывенье, за что попадетца». О том же говорила и вдова Битяговского: «многажды бывало, как ево (Дмитрия.— Р. С.) станет бити тот недуг и станут ево держати Ондрей Нагой и кормилица и боярони и он… им руки кусал или за что ухватит зубом, то отъест».
После того как в 1606 году был убит Лжедмитрий I, а к власти пришёл один из его убийц боярский царь Василий Шуйский, Борис Годунов на несколько столетий делается официальной пропагандой убийцей царевича Дмитрия. В 1591 году Шуйский был назначен Боярской думой руководителем комиссии по расследованию причин трагедии 15 (28) мая во многом потому, что был непримиримым противником худородного правителя Руси. Точно так же поступят и Романовы, ненавидевшие временщика и пострадавшие от него в 1600-м году.
Двести лет обливалась грязью память невиновного и отравленного в результате заговора царя Бориса (вся семья царя будет убита, дочь Ксения обесчещена самозванцем — заказ бояр Романовых), пока в 1829 году первым в его защиту не выступил историк М. П. Погодин. Обнаруженный в архивах подлинник уголовного дела комиссии Шуйского стал решающим аргументом в спорах о его причастности к смерти царевича. В XX веке на сторону Годунова однозначно перейдут историки С. В. Платонов, Р. Г. Скрынников.
Странная позиция Русской Православной Церкви
На сегодня главным обвинителем Бориса неизменно с 1606 года остаётся РПЦ Московского патриархата. Читаем церковное житие царевича Дмитрия. «Малолетний наследник престола невольно мешал честолюбивому правителю, и он стал стараться от него избавиться. Он удалил царевича с матерью…, в его удельный город Углич и старался доказать, что у него нет права на престол. Имя царевича он запретил возносить на литургии и, наконец, после безуспешных попыток его отравить стал искать убийц. Их нашли в лице отца и сына Битяговских и некоего Качалова; подкупили также мамку царевича Василису Волохову и её сына Осипа. Утром 15 мая 1591 года мамка повела царевича гулять. Кормилица, движимая каким-то смутным предчувствием, не хотела его пускать. Но мамка решительно взяла его за руку и вывела на крыльцо. Там уже ждали убийцы. Осип Волохов, взяв его за руку, спросил; «Государь, у тебя новое ожерелье?» Потом ударил его ножом, но неудачно. Тогда Качалов и Битяговский бросились на него, зарезали и сбросили тело с крыльца. В эту минуту на крыльце появилась ничего не подозревавшая царица Мария, а через мгновение зазвонили в колокол, и возмущённый народ буквально разорвал убийц на части».
Если внимательно прочитать уцелевшее начало тетради Клейна, то описание убийства в житие является простым переносом слов семьи Нагих, выгораживающих себя после жестокого и ничем не оправданного убийства пятнадцати человек, главным из которых был государев дьяк Битяговский. Это начальный этап следствия, описывающий первую версию смерти отрока, далее в деле пойдёт детальный опрос всех без исключения свидетелей, а их около ста (97), и все они будут говорить о падучей как причине смерти.
Поэтому РПЦ не признаёт подлинным материалы следственного дела, опубликованные В. К. Клейном, считая их недостоверными чистовиками, а подлинные черновики безвозвратно утраченными.
«Восьмой свидетель» вытянул из мрака прошлого человека, сделавшего всё, чтобы малолетний наследник престола ушёл, освободив дорогу к престолу настоящим убийцам, двоюродным братьям слабоумного Фёдора, жестокосердным братьям Романовым. Ведь им мешал только один, последний сын Ивана IV. Он, а не Годунов, был прямым наследником шапки Мономаха (переделанной под венец тюбетейки хана Узбека).
Романовы загодя всё просчитали, даже занятие престола Борисом, переходной фигурой, совершенно для них не опасной, поскольку все дети Грозного были рождены Анастасией Романовой. Все, кроме царевича Дмитрия. Нет ничего страшнее вражды детей, прижитых родителем от разных женщин.
С этого часа начинается вереница роковых, мистических и загадочных моментов российской истории, на которые редко кто сейчас обращает своё внимание и ещё меньше находится людей, желающих отправится на пыльные и не сулящие никакой выгоды задворки архивно-книжной России.
Итак, последний Рюрикович, от которого можно было ожидать продолжение династии, погиб. Дальше начался кровавый самосуд. Было убито пятнадцать человек и главное должностное лицо в Угличе государев дьяк Битяговский, костью в горле стоявший у Нагих. Поскольку я выдвинул предположение, что это убийство дело рук только бояр Романовых, уничтоживших своего главного конкурента в борьбе за скипетр, то здесь необходимо вспомнить, куда волей судьбы попали последние Романовы после своего отречения? В Тобольск. Город невелик Тобольск в августе 1917 года принял на целых восемь месяцев отрёкшегося от престола царя Николая II, семью, свиту и слуг, добровольно последовавших за царём в тюремный дом на улице Свободы.
Борис Годунов спустя несколько месяцев после следствия, которое велось без обычной в те времена жестокости и пыток, вынес очень жестокий приговор всем жителям Углича, принявших участие в расправе над государевыми людьми, начиная с неодушевлённого колокола. По народной молве, вошедшей в житие, колокол, висевший смирно несколько столетий на Спасской колокольне ни с того ни с сего заблаговестил.
По материалам следствия, М. Нагая приказала пономарю Федоту Огурцу бить в этот колокол набат, что тот, запершись и сделал. Колокол, созвавший угличан на расправу, сбросили с колокольни, вырвали язык, отрубили ухо, принародно дали двенадцать плетей, впрягли в него осуждённых угличан и отправили в ссылку в Сибирь. Несчастные люди целый год волокли на себе провинившийся колокол. И приволокли его в Тобольск. А дальше у провинившегося началась своя, трудно объяснимая, жизнь.
Князь Лобанов-Ростовский, тогдашний воевода Тобольска, велел запереть его в приказной избе, сделав на нём надпись «Первоссыльный неодушевлённый с Углича». Спустя некоторое время его водрузили на колокольне Всемилостивого Спаса, оттуда переместили на Софийскую соборную колокольню, где угличского ссыльного постиг грандиозный пожар 1677 года. Он «расплавился, раздался без остатка». Та же участь постигла и Романовых.
Они сгорели практически без остатка на Урале, но путь туда длиною в три столетия начался из Углича, последнего удельного княжества Рюриковичей. Не будь угличского дела, не было бы и Тобольска, не было бы и Екатеринбурга.
Углич по-настоящему древний город. Входит в двадцатку самых старых городов Киевской Руси. Первое упоминание о нём относится к 937 году. Основанием для возникновения города послужил возникший в незапамятные времена угольный промысел. Жгли, выжигали уголь на месте будущего Углича, именно этот промысел и дал название городу. На углях коптяковских костров красные комиссары Урала и сожгут последних Романовых. Начало и конец Кобылиной династии определило нераскаянное, сокрытое от глаз людских, убийство в нарушение заповеди Божией «не убей». И кто только на ней и об неё не разбивался.
Смутное время. Два Григория (+1606, +1916). Оба оказали роковое влияние на судьбы страны. Первый, Григорий Отрепьев из рода Нелидовых, холоп Михаила Никитича Романова, открыл дорогу к престолу худородным боярам Романовым. Второй, Григорий Распутин, своим появлением при дворе (ноябрь 1905) сделал существование монархии невозможным, подорвав полностью и окончательно доверие всех сословий России к последнему царю.
Просто мистическое сходство «людей» Романовых из разных исторических эпох бросается в глаза. Профессия обоих — авантюрист. Сведения о датах рождения Отрепьева и Распутина крайне противоречивы. Первый при постриге сменит мирское имя Юшка (Юрий) на Григорий, второй фамилию Распутин на Распутин-Новых. Многочисленны свидетельства историков о недюжинной силе самозванцев. Гипнотический взгляд серо-голубых глаз Распутина (П. Жильяр). Выразительный взгляд тёмно-голубых глаз Отрепьева (современники самозванца). Интеллект, глубокий ум самозванцев отмечают все.
Оба имели доброе сердце, умели прощать и помогали бедным, простым людям, попавшим в опасность.
Общеизвестно пристрастие двух Григориев к слабому полу. Существуют доказанные факты растления обоими юных девиц. Оба не любили монахов и монастыри, но прекрасно знали Писание. Григорий Отрепьев называл их «дармоедами» и «лицемерами», приказал описать монастырские земли к конфискации. Григорий Распутин (первое дело о хлыстовстве 1907): «Он говорил, что ему не по душе монастырская жизнь, что монахи не блюдут нравственности и что лучше спасаться в мире», — показывала Матрена на следствии, но и других отваживал».
Политические последствия и иностранный след в биографиях. Отрепьев открыто опирался на помощь Речи Посполитой, женился на католичке, привёл поляков в Кремль, что стало одной из причин интервенции Польши и Швеции. Распутин был убит выстрелом в лоб другом Ф. Ф. Юсупова по университетскому колледжу (Оксфорд) Освальдом Рейнером (Oswald Theodore Rayner), офицером МИ-6 (SIS), что через год с небольшим привело всё к той же самой иностранной интервециии (Антанта) в годы гражданской войны в России (1918–1922).
Тело первого и могила второго были преданы посмертному поруганию, а затем оба сожжены. Труп первого сожгли в подмосковном селе Котлы, труп второго в топке котла Санкт-Петербургского политехнического института имени Петра Великого. От Распутина остались трое законных детей, фаллос (заспиртован и выставлен в одном из питерских музеев), от Отрепьева ничего. Его прахом зарядили Царь-пушку и выстрелили в юго-западном направлении.
Оба авантюриста были убиты вследствие заговора российской аристократии: Лжедмитрий I Василием Ивановичем Шуйским (1606–1610); Распутин ближайшими родственниками последнего царя.
Между насильственными смертями самозванцев триста десять лет. Такое одинаковое начало и конец династии стало возможным благодаря овладению передовыми пиар-технологиями боярской семьёй из Северо-Восточной Руси ещё в XVI веке, намного опередившей своё время. Ей первой в России удалось создать и запустить в реальном времени циничную пародию на воскресение библейского Иисуса Христа — «чудом спасённого царевича Дмитрия № 1», которого они же и убили руками Шуйского. Затем Лжедмитрия № 2, Лжедмитрия № 3... и даже держали в запасе Лжедмитрия № 4 в Астрахани (эпоха лжедмитриев 1600–1612).
Программа, эксплуатировавшая основу основ бытия русского народа — православную веру, действовала до тех пор, пока с её помощью Романовы не перебили всех своих конкурентов и не овладели вакантным престолом. Но как только вожделенная власть перешла в их руки, гибель и конец этой пиар-династии от такого же проходимца, как Григорий Отрепьев, стала неизбежна.
О том, что Смутное время на Руси это удачнейший сценарий клановых политтехнологий, сомневаться не приходится. Двадцатилетний царевич Пётр Алексеевич Романов через столетие реализовал на практике все поведенческие, культурные, социальные и экономические нововведения «императора» Юрия (Григория) Богдановича Отрепьева, поскольку тот являлся полной собственностью бояр Романовых.
Александр III Миротворец. Можно было бы не писать и слова об этом исключительно порядочном и мужественном человеке. О таковых при жизни молятся о здравии, а после праведной кончины молятся об упокоении не по понуждению, а по духу признательности, который остался после 13 лет правления и дел на благо государства Российского. Но, как всегда, есть одно «но». И это «но» пришло из моего детства, о чём необходимо сказать несколько слов, хотя бы потому, что полных и исчерпывающих доказательств у меня нет.
Дети есть дети, и в тринадцать лет, прикоснувшись к этой тайне очень близкой мне семьи, я был в восторге от настоящих, дореволюционных открыток, подписанных князьями Мещерскими. Все они были адресованы крестьянке, наверное, не очень грамотной, но волею судеб ставшей родственницей этого знатного княжеского рода.
Жил да был в монастыре, недалеко от Шуи, обычный с виду монах. Село это называется Введенье, по главной церкви Введения во храм Пресвятой Богородицы, а монастырь Николо-Шартомским мужским общежительным монастырём. Сколько я помню, в монастыре никогда не было порядочного колодца — всю воду для питья и готовки монахи брали в селе. И когда монастырь стал заново возрождаться в XIX столетии, проблемы остались те же. Послушники носили воду из сельского колодца. Однажды по воду пришёл монах и столкнулся лицом к лицу с очень красивой девушкой-крестьянкой.
Что значит «бес умеет ждать» на практике? Только, к сожалению, одно. Монаха этого несчастного ждало сокрушительное падение. Вспыхнула такая страсть, которая посещает человека только раз в жизни, чтобы погубить его.
Прошёл год. У влюблённых по уши друг в друга родилась девочка. Монах написал бабушке и дедушке, князю и княгине Мещерским. Те поступили по сердцу и построили «молодым» дом. Хороший, дубовый, на высоком фундаменте. Купили мебель — резной диван, горку для посуды, книги и даже картины. Не говоря уже о постоянной финансовой помощи.
Шли годы, грянула революция. Что случилось с монахом, поскользнувшемся на блуде, не знаю. Скорее всего, он умер до революции. А девочка выросла и стала матерью трёх девочек, старшая из которых вышла замуж за моего дядьку, моряка Тихоокеанского флота. Так эта удивительная история перекочевала в рассказы для детей и взрослых вместе с волшебным сундуком, полного дореволюционных книг и открыток.
Не сейчас в российской исторической науке наметилась тенденция обходить молчанием область, не подвластную объективному изучению. Она включает всю жизнь семьи Николая II, его жены, детей и, как само собой разумеющееся, жизнь его родителей, которые, по церковной сказке, не могут не быть благочестивыми. Книга А. Н. Боханова «Сердечные тайны» как раз и отвечает этим искусственным правилам. Династия в его повествовании пестрит описаниями блуда великих князей и княгинь императорского дома, но все подробности заканчиваются, как только речь заходит о Александре III и его супруге, датчанке Дагмаре.
И даже однозначная двуличность Боханова в оценки царствующих особ не может обойти молчанием продолжительного романа наследника и княгини Марии Элимовны Мещерской. Правда, автор оговаривается, что любовь молодых людей носила исключительно духовный, душевный, платонический (плутонический — автор) характер. Дело не шло далее дружеских пожатий после долгой разлуки и писем влюблённых.
Ах, если бы это было так на самом деле, то мой дорогой дядюшка никогда бы не женился на скромной девушке, Ангелине. Его жизнь сложилась бы совершенно по-другому.
Есть такое конкретное словечко «вляпаться». Вот и вляпались два венценосца. Старший совратил княжну Екатерину Долгорукую семнадцати лет. Сын, глядя на отца, сделал тоже самое, совратив княжну Марию Мещерскую. Обе круглые сироты, им не на кого было надеяться. Правда, у Екатерины был старший брат, прокутивший имение родителей и наделавший кучу долгов, но он только пришёл в восторг от такого поворота дел. Сколько раз российские императоры платили по долгам своих верноподданных. Пушкин проигрывался в пух и прах за карточным столом (однажды Дуров обчистил его на Нижегородской ярмарке по-крупному), а платил молча, без огласки, Николай I.
На этот роман, единственный за всю жизнь у Александра Александровича — дворцовых девушек, всегда имевшихся для этих целей, никто и никогда не считал, судьба отвела чуть больше двух лет — с весны 1864 по май 1866 года. Мальчика, появившегося на свет в строжайшей тайне, никто из историков не смог обнаружить. Огласки не вышло, княжна Мария любила без оглядки Александра и сделала всё для того, чтобы мальчик был определён в чужую семью под чужим именем.
Он вырастит, зная точно, что принадлежит к старинному княжескому дому. Станет, в конце концов, монахом. Встретит девушку у колодца и сумасшедшая любовь его матери, Марии Мещерской и его настоящего отца, Александра III, повторится вновь. Таковы настоящие «сердечные тайны» семьи императора-миротворца.
PS. Ноги. Как-то и впрямь неудобно после таких высоких нот возвращаться на злосчастную землю, к потомкам тех, кто, мало думая о последствиях, блудил и показывал своим примером, как нужно жить в постоянном блуде своим детям. Первого марта 1881 года императору, разрушившему мир в семье, взрывом бомбы оторвало обе ноги.
Даже в современных условиях при таковых последствиях теракта спасти человека не удаётся, а уж тогда и подавно. Тело от гигантской потери крови умирает, душа переселяется в мир духов. Если у человека есть добрые дела, Бог и тяжкого грешника не оставит. Он, Всевидец душ человеческих, будет искать такого потомка в роду, способного своими подвигами, несением житейского креста и мучениями плоти, наконец, избавить непутёвого предка от вечных мук, которые тот заработал, живя на Земле.
Супруга моего дядьки пришлась, если я правильно предположил, незаконнорождённой праправнучкой Александру Николаевичу Романову. Из-за семейных потрясений у ней в конце восьмидесятых врачи обнаружили жуткую по медицинским последствиям болезнь — сахарный диабет. Спустя пять лет после этого коварный недуг показал в полной мере своё лицо. Любая ранка не заживала, превращалась в язву, гниющую и доставлявшую ей немало хлопот. Мне приходилось вымачивать в тёплом растворе фурацилина засохшие марлевые повязки, иначе раны и слипшиеся бинты вызывали кровотечение с новой силой.
— Господи! Сделай так, чтобы лет через десять ей не отрезали руки, прошу Тебя! — молился, глядя на муки своей тётки.
Видно, Бог меня услышал. Через десять лет у моей сродницы началась гангрена, только не рук, а ног. За два с половиной года штук пять операций. Ноги до бёдер выкинули в мусорный бак возле операционной, а повязки пришлось менять ежедневно до смерти. Они кровили, кровили и кровили. Великомученичество диабетиков. Может, всё бы и обошлось быстрой гангреной и смертью, но меня тянуло ещё хотя бы раз увидеть стариков. В итоге Бог меня услышал.
— Ты и на самом деле хочешь их видеть?
— Да, Господи.
— Тогда заказывай за них литургии о здравии все воскресные дни, не пропуская ни одного. Без великих праздников. Только по воскресеньям. Я продлю их жизнь, но ты никогда не увидишь их.
Сколько я не просил отменить этот приговор, Бог был неумолим. После десятилетних подаяний на литургию обоим прибавилось лет семь жизни. По меркам стремительно летящей жизни — много. Но какой?
Лазарет с большой буквы по праздникам и реанимация по будням. У Говорящего с иконы на этих двоих были свои планы. Итогом стало очищение скорбями и болезнями. И только. Моему разочарованию не было предела. Вместо жизни Бог подал им ад на Земле. И лишь увидев фотографии княжны Мещерской, вспомнив сундук с открытками этой же княжеской фамилии и узнав подробности романов отца и сына — до меня, наконец, дошло.
Моя добрейшая тётя отдала свои ноги за грехи своего прапрадеда. Не народоволец, а блуд оторвёт Александру II обе ноги. И этот же нераскаянный грех спустя 140 лет доберётся хирургической пилой до ног праправнучки царя. Страдалица за грехи пращура нашлась в пятом поколении, она и возвратила оторванные ноги императору. Таковы последствия «сердечных тайн» двух императоров, отца и сына.
PS-2. Рыжик. Прошло пять с половиной лет после смерти тётушки. В сентябре 2014-го года Мариуполь чуть не захватили (освободили) ополченцы. К этому времени на меня свалилось полное нервное истощение плюс пять-шесть серьёзных болячек. Мы с мамой решаем на ночь глядя бежать из города, оставив дома мобильные на плотной прослушке и не выписываясь из квартиры. Сестра приютила в опустевшем после смерти дядьки доме. Но открыв дверь и побросав сумки, мы увидели на ковре полудохлого обшарпанного кота.
— Геннадий Иванович приказал не выгонять кота после его смерти. Что и выполняется, — сказала нам соседка. — Теперь ваш черёд кормить Рыжего. Учтите, кот старый, ему тринадцать лет — переделке не поддаётся.
Кот оказался вредным, а порой и чересчур. Не сразу и не быстро, но мы стали замечать прямую зависимость поведения кота от тёмных сил. И очень сожалели, что нам приходится жить вместе. Особенно перед причастием.
Первый месяц прошёл в хлопотне и беганьях по Шуйскому УФМС. В один из октябрьских дней возвратились из Шуи. Мама зашла в комнату Ангелины. Крик.
— Ах, ты тварь такая! Смотри, что он сделал, — и плача, показывает кучу кошачьего дерьма на халате и диване.
Халат беженца, по закону жанра кинотеатра «Русский мир», был в одном экземпляре. Делимся «радостью» с соседкой.
— Я же вам говорила. Закрывайте дверь в спальню. Он всегда гадит на кровать Ангелины, когда в доме никого нет.
Подвиги оцениваются не только Богом, но и бесами, мучащими несчастную тварь. Претерпевший до конца, тот спасён будет.
PS-3. Елена. Прошло больше полугода. На день Победы приехала сестра. От неё мы узнали, что диабет Ангелины на днях нашли у её младшей сестры, Елены, вдобавок к сужению сосудов ног. Нам сразу стало ясно, что её ждёт. Рок обошёл стороной только среднюю сестру, Валентину. Она помогала монастырю, причём конкретно. Умерла от высокого давления, без скальпеля. Дай Бог, чтобы ужасы блуда двух императоров больше не коснулись потомков красавицы-крестьянки.
PS-4. Двадцать седьмого ноября 2015 года в присутствии Председателя СК России Бастрыкина А. И., официальных лиц церкви и государства «в Петропавловском соборе Санкт-Петербурга вскрыли гробницу Александра Третьего. Увиденное заставило экспертов содрогнуться. Оказалось, что в гробу с императором лежат останки еще одного неизвестного человека. В ближайшее время специалисты начнут исследование останков российского императора и его «соседа» по гробнице, об этом сообщают «Вести».  Сообщения без цензуры в России крайне редки, но они существуют. Это единственное по теме «Александр III и его внебрачный сын, инок Свято-Николо-Шартомского монастыря».
Первым свидетельством о тихой панике в МП РПЦ и поисках выхода из ситуации со вторым трупом в гробнице императора можно считать интервью епископа Тихона (Шевкунова) от 31 декабря 1915 года. За пять недель руководство церкви переварило этот факт и добилось от светских властей удлинения генетических исследований в 3–4 раза. «Сейчас мы получили уверения, что столько, сколько необходимо учёным — пусть это будет два, три года — но эти исследования будут проведены профессионально и в полном объеме», — заявил Шевкунов.  Кадры русской кинохроники только подтверждают это сообщение. Ни один из каналов не показал, что находится в гробе. Жесточайшая цензура, вскрытие происходило за перегородкой, но лица священников говорят именно в пользу этого сообщения. В гробе императора покоятся два человека.
Николай II Кровавый. Коронация русских царей и императоров традиционно проходила в Успенском соборе Кремля. Это сложнейшее действо сотен лиц двора, семей императорского дома, герольдов и камергеров, пажей и сенешалей, камер-юнкеров и церемониймейстеров. Одним из тех, кто на самом ответственном участке пути поддерживал государя в Успенском соборе, был министр-резидент в Ватикане А. П. Извольский (1856–1919).
В своих мемуарах, вышедших во Франции в 1920 году, он описал, как тяжёлая цепь ордена Андрея Первозванного на шее императора скользнула вниз, орден упал им под ноги. Извольский буквально молнией накрыл корпусом тела злополучные регалии. Мгновение и бриллианты, сверкнув в руке дипломата, исчезли в кармане его парадного мундира. Сотни глаз, буквально поедавшие венценосца, ничего не заметили. Побелевший Николай Александрович потребовал от Извольского молчать до гроба. И только после смерти государя роковое предзнаменование попало на страницы его книги.
Тобольск. В Тобольске, куда перевезут по приказу Временного правительства царскую семью, слуг, крошечную свиту, будут свои радости, печали и огорчения, и, конечно же, фотографии. Правда, счёт будет идти на единицы: Николай с наследником и дочерями на оранжерее, пилит дрова с одной из старших дочерей, с учителем французского Пьером Жильяром, снова с наследником и дочками…
Но сколько не всматривайся в сотни оставшихся от семьи фотографий, на них не будет и тени намёка на то, что где-то совсем рядом таится, существует совсем иная личная жизнь человека, когда-то соединившего свою судьбу с принцессой Алисой Гессенской. А между тем, она была, эта жизнь, тщательно сокрытая от посторонних, и начиналась она во дворце, где подрастали наследники династии.
Комнатные девушки. Атрибут любой эпохи царских дворцов — красивые и очень красивые — чистые, здоровые горничные, кухарки, прислуга, выписанные из деревни. Их подвергали самой строгой проверке на предмет целомудрия. Этому специфичному штату отводилась немаловажная роль в половом воспитании царских юношей (если «повезёт»). Благодаря подготовленным к этой роли крепко сбитым и здоровым крестьянкам, наследные принцы становились мужчинами прямо во дворце под неустанным и пристальным контролем своих наставников.
Натуральное хозяйство, циничное до бесконечности. Затяжелевших девушек отправляли домой, в деревню, выдавая на дорогу немного денег. Подрастающие великие князья проходили эту податливую школу и забывали о ней. Но в семье не без урода. Таковым уродом в глазах многочисленной романовской родни был — и в это трудно поверить — Ники. Его до конца дней тянуло на «кухарок», причём с возрастом эти вкусы становились только грубей и проще. Оставались без внимания императора подруги императрицы — Вырубова, леди Дэн, графиня Гендрикова. Царь находил отдохновение в простых бабах, которые давали ему сразу и безропотно. Чем не «народная монархия» Солоневича?
Остаётся только гадать, сколько практического опыта, знания жизни низов подарила государю эта категория интимного общения. Может, только поэтому и совершилось на Руси впервые за десять столетий единственное в своём роде отречение от власти в пользу простых мужиков и баб, которые и не замедлили этим воспользоваться, находясь под влиянием левых эсеров и большевиков.
Подсознательный выбор не мог не принять подобные формы — Витте считал Николая II женщиной с мужскими органами и прямо писал об этом в своих мемуарах. Эту черту можно считать не столько половой распущенностью, сколько вынужденным средством снимать критическую нервную нагрузку очень слабого по характеру политика, попавшего в непосильный для него водоворот перемен. Поэтому последний Романов на троне считался, и не без основания, в глазах высшего сословия примерным семьянином.
На такие мелочи никто не смотрел, не констатировал факт измены. Женщин, взятых из самого низа во дворец, никто и никогда за людей не считал — дворня. Другое дело дама одного круга с самодержцем. Это и супружеская измена и бесчестие брачного ложа и оскорбление супружеских чувств. Достаточно одного опрометчивого шага, чтобы войти в историю не с парадного крыльца. Рыльце в пушку. Николай II был верен своей первой и безграничной любви. Фрейлин супруги не трогал, с купчихами не спал, жён своих сослуживцев по полку не уводил, к подругам Матильды Кшесинской (роман 1892–1894 годов) после свадьбы не бегал. Поэтому и писал генерал Гурко: «Это была святая семья». Горничные не в счёт. Но именно о них и пришлось вести речь в этой книге.
А чтобы не быть голословным, приведу всего один пример существования внебрачных детей у Николая II. Первым об этом человеке написал Эдвард Радзинский в конце восьмидесятых. Это так называемый Филипп Григорьевич Семёнов (1904–1979), выдававший себя за истинного цесаревича Алексея. Радзинский умный человек — скрыл все факты его тюремного дела (обворовывал в годы ВОВ солдат Красной Армии). Ему грозил расстрел, тогда и возник рассказ о «чудесном спасении». Он не проиграл. Признали «психом» благодаря Генделевичу и освободили в 1951 году. Но что значит «яблоко от яблони недалеко падает» — до конца своих дней этот человек работал в ленинградском крематории.
В книге Радзинского «Господи, спаси и усмири Россию…», Интернете,  статьях в газетах «ТРУД» и «АиФ» пересказываются «сказки» этого человека, но ни слова о реальных фактах его ранней биографии. «Совместный пиар» писателя и бастарда выдала фотография тюремного дела в книге. 1901 год (точно установленный следствием) стоит как дата рождения, а не 1904. Поэтому и знал внебрачный сын царя и прислуги три иностранных языка, поэтому и носил отчество Распутина и фамилию, производную от Семёновского полка, где служил наследник. И только поэтому совпали два первых генетических теста с родственником царя принцем Филиппом, герцогом Эдинбургским (третий нейтральный). И третий бы совпал, если его мать была Аликс Гессенская. Поскольку мать принца — племянница Александры Фёдоровны, отец — Николая Романова.
Вопрос канонизации последнего царя
Исходя из реалий жизни самодержца, возникло очень много вопросов, связанных с его канонизацией. Эти вопросы, лежащие, прежде всего, в плоскости нравственности, трясли Зарубежную РПЦ в начале восьмидесятых. Итогом стала канонизация всех без исключения — семьи и слуг в 1981 в лике страстотерпцев. Всех убили — всех прославим! Затем, на протяжении девяностых, РПЦ МП в лице синодальной комиссии по канонизации. Тогда её возглавлял опытнейший владыка Ювеналий (Поярков), митрополит Крутицкий и Коломенский.
Как работают подобные комиссии? Прежде всего, они должны отделить зёрна от плевел, правду от лжи. И комиссия справилась с этой задачей. Невероятно трудной. Ведь покойного императора не за что было канонизировать. Его прославили только за тот период жизни, который начался отречением, а закончился в доме инженера Ипатьева. Шестнадцать месяцев. В этом и только в этом суть канонизации императора Николая по-московски. С детьми государя намного проще. Они святы без кавычек.
В 2003-м году был снят лубочно-агитационный фильм режиссёра Вадима Виноградова «Гефсимания царя-мученика». Речь пойдёт о второй части фильма «Жертва правды» (2003). В начале промывки мозгов Михаил Швыдкой берёт интервью у владыки Ювеналия, спрашивая, как повлиял факт отречения государя на саму канонизацию?
Ответ митрополита. «Вы знаете что, не только отречение. Мы больше десяти таких проблем изучали. И наша комиссия пришла к выводу, что за жизнь и правление его нет оснований канонизировать. Мы канонизировали его не как великомученика, не как человека, пострадавшего за Христа и за веру, а как страстотерпца, который показал исполнение в своей жизни христианских заповедей».
Первого февраля 2016 года информагентство «Накануне.RU» (Екатеринбург) опубликовала интервью протоиерея Алексея Кульберга, одного из семи скандальных погромщиков выставки современного искусства «Осторожно, религия!» (Сахаровский центр, Москва, январь 2003). К сожалению, редакция запрещает использовать свои материалы, поэтому я только ссылаюсь на появление определённой информации, о которой до недавнего времени молчали в МП.
Впервые с 1993 года руководитель информационного отдела Екатеринбургской епархии, настоятель храма Вознесения отец Алексий (Кульберг) публично указал на причину стойкого неприятия итогов генетических исследований и заключений по царской семье Московской Патриархией.
Оказывается, у патриарха Кирилла имеется своя, личная база образцов тканей и крови покойного императора, по которой тот сверял все генетические экспертизы последних двадцати лет. А поскольку совпадений не произошло, официальные представители МП твердят — это не кости царской семьи.
Точно такая же реакция русской эмиграции в третьем поколении на желание МП заполучить останки царской семьи из храма Иова Многострадального (Брюссель). При перезахоронении свинцовой капсулы с землёй, подкожным жиром и пальцем Николая II в очередной раз было заявлено, что РПЦЗ ни за что не отдаст на экспертизу святые мощи, что говорит о полнейшем недоверии к РПЦ МП и действиям экспертов РФ.
Книга о «коллекции» Патриарха Кирилла подошла к концу. Она живая, ходит на двух ногах и имеет огромное влияние на Святейшего.

КОНЕЦ
Рукопись начата в январе 2012, закончена 19 августа 2017.
Ссылки на использованную литературу