Хризалида

Глава первая: Любовь ребенка (черновой вариант)

В этом мире давно забыли о любви. Любовь ненавистна человеку, потому что требует слишком много чувств. Как долго ты можешь любить и разрывать свою и без того потрепанную душонку, чтобы обогреть кого-то другого, а что, если в конечном итоге не получишь ничего взамен. Раз за разом, отколупывая от себя крохи, раздавая их направо и налево, не кому попало – любимым, оставаясь с пустотой в груди и чувством давящей неудовлетворенности.

Этот мир не потерян, но провален. В нем много умных людей, рациональных. Когда еды стало мало, они начали пожирать друг друга, когда любовь стала невыносимой – они вычеркнули ее из списка разрешенных чувств. Человек всегда найдет выход, даже если Бог его не предусмотрел.

После войны многие пастбища были изничтожены, реки обмельчали, рыба ушла, домашний скот издох, как и добрая половина человечества – стала пищей для гробовых червей. Умирая, никто даже не мог сделать землю лучше, люди прогнили настолько, что их трупный яд только ухудшал и без того обнищалую почву. Ничего не росло, редкие сухие деревья не закрывали початки от лучей палящего солнца, кругом царила смерть и голод. Это время стало расцветом каннибализма. В беззаконии и безысходности люди кромсали друг друга, теряя демократический облик гуманиста. На окровавленных лицах читалась лишь жажда – желание утолить голод жизни.

 Я всегда задумывалась, о чем думали эти люди, когда смотрели в зеркало. И где проходила грань между возможностью называть таких уродов людьми и полной потерей человечности в их душах. Собственно, где заканчивается человек? Тот, кто разорвал на четыре части своего младшего сына и подал его левую ногу на праздничный ужин в честь дня рождения дочери, человек? Он убил одного ради спасения жены и трех детей. А тот, кто нажал кнопку запуска ядерной ракеты… человек? Он уничтожил сотни тысяч, чтобы спасти… свои идеологические взгляды.

Знаете, когда я ела жаркое из своего братика, то считала отца лучшим человеком на планете. И я любила его в тот момент больше жизни, своей и любой чужой, так сильно, как только может любить ребенок.

Кровавая эпоха, как называют современники те страшные годы, быстро сошла на нет. Может, человеческое мясо все же давало дополнительную силу и новые идеи, хотя на себе я такого точно не замечала. Небольшие участки земли выходили, снова стали выращивать пшеницу, особо удачливым удавалось воскресить вишневые и яблоневые сады. Год за годом прилавки медленно заполнялись новыми продуктами. Люди вновь надели маски законопослушных граждан, закрыв на ключ всех скелетов соседей и родных в шкафу. Убийство себе подобного оказалось под запретом. Сотни новых статей сводились в тома прав человека и уголовной ответственности. Верховенство закона вновь сплотило человечество перед ликом трагедии и дало надежду на излечение расы. Но тот, кто постиг удовольствие от кровяного стейка, кто познал гастрономический оргазм от жаркого из лопатки молодой белой женщины, никогда не вернется в мир, где гедонизм закрыт рамками закона.

Что делать, если наркотик так желаем всеми слоями общества? Его стоит легализовать. Многие мясные лавки радушно меняли толстые пачки денег на свежее человеческое мясо. Такая легализация сделала каждого человека живой денежной стопкой. Проблема с поиском работы? Не хватает денег на шубу для жены? Продай кисть руки или всю по локоть! Такая реклама пестрела на многих вывесках, сводя садистский ритуал к простой шутке… и все смеялись.

Раньше, чтобы выжить – приходилось жертвовать другими, теперь – собой.
Отца казнили за убийство. Он застрелил мать и двух моих сестер, чтобы отнести их тела в пункт обмена. Мясо приняли. А его сразу скрутили, ведь обменивать тела без документов о согласии владельца плоти нельзя. Полицейский участок, допрос, казнь через выстрел в голову. От электрического стула отказались, равно как и от эвтаназии – все эти процедуры могли испортить качество мяса.

Я видела, как его седеющая голова опустилась к груди, когда прозвучал звук выстрела, и тело невольно дернулось в конвульсии, а после грузно шмякнулось на пол. В этот момент моя любовь умерла. Отец считал, что я отличаюсь от других, что только во мне осталась человечность, но с его уходом и сам человек из меня ушел.
Мне полагалась половина его тела и дорога в неизвестность, которая была покрыта туманом и запахом крови. Как бы ни старалась «цивилизация», этот запах из воздуха никто выветрить не смог.