Алишер. Глава 7

Глава 7

     Болел он, впрочем, неделю.
     Родители звонили часто, задавали много вопросов, о своих делах рассказывали скупо и одно и то же: много проблем с бумагами и недвижимостью; из всего этого Алишер заключил, что Ефимкин назначил отца кем-то вроде душеприказчика.
     Еве Алишер старался не попадаться на глаза. После истории с рубахой у него до сих пор горели уши: маньяк! фетишист! - крутилось на уме, но едва он закрывал глаза, как нежное серебряное мерцание окутывало его с головы до ног, растворяясь в окружающей Алишера музыке, и он понимал, что теряет кровь.

     Продолжалась пора выпускных.  Сын садовника Громова Клим отвозил Алишера по утрам в школу - на консультации или экзамены. Сдавал Алишер хорошо, не напрягаясь, радуясь возможности переключиться на дела, не связанные с Евой.  В то же время и с компанией своей он общался мало, от приглашений «отметить сдачу» отговаривался болезнью. Друзья пытались понимающе кивать. Дора смотрела недоверчиво, однако вопросов не задавала. Несколько раз в лабиринтах школьных коридоров Алишеру виделась Женщина в синем, и он спешил за призраком, и каждый раз убеждался - не она. Если бы кто-нибудь спросил его ЗАЧЕМ? разве ещё не всё сказано? - он бы не ответил.

     Клим представлялся Алишеру неизвестной планетой: привычные законы не действуют, правила неведомы, контакты не установлены. Когда Громов привёз из Непала экзотического вида парня, Алишер был слишком мал. Со временем он привык видеть молчаливого монаха помогающим приёмному отцу в саду или в парке, всегда бесстрастного, нейтрального, словно бы созерцающего собственные глубины. Из рассказа матери Алишер знал, что Климентий родился в  Штатах, в семье потомков эмигрантов из Китая, что в десять - потерял родителей, что родственники увезли сироту в Непал, где несколько лет он воспитывался в монастыре, откуда его и привёз в Сибирь  полковник и бывший зэк Святослав Громов. Русским Клим овладел быстро, говорил без акцента, хотя понятие «говорил» к сыну Громова применить было проблематично - говорил он мало: Алишер не слышал от него более одной фразы за раз. Ходил Клим бесшумно, двигаясь с грацией зверя, работал много, одевался всегда в чёрное. «А как же шафрановые одежды?» - спросил как-то Алишер, набравшись храбрости. Бывший монах улыбнулся Буддой и ответил, глядя в землю: «Есть вещи, которые однажды нужно похоронить». Алишеру тогда стало сильно не по себе, он почувствовал силу ДРУГОЙ, даже не враждебной, но совершенно замкнутой, совершенно особенной природы.
     Был в его жизни ещё случай, связанный с Климом. В рождественские праздники родители принимали гостей. Алишер быстро устал от многолюдья и разговоров и вышел в великолепную ночь.  Шёл снег. Прогуливаясь, Алишер не заметил, как оказался на еловой аллее, ведущей от оранжереи к флигелю Громовых. Молодые ели, осыпаемые холодным серебром, выглядели эпизодом волшебной сказки. Он долго сидел на скамье, наслаждаясь видом и снегопадом, - и вдруг услышал музыку. Сердце его вздрогнуло, узнав гармонию любимых звуков - это был “Angus Dei” моцартовского «Реквиема», исполняемый на саксофоне с невыносимой виртуозностью. Алишер поднялся и двинулся навстречу светлой волне.
     Клим стоял на освещённых ступенях своего дома. В его длинных смуглых пальцах золотой сакс пел человеческим голосом. Страсть, боль, дыхание, слёзы - всё было в этой божественной субстанции. Алишер плыл, заворожённый мистерией ночи, музыки и снега, он понял, что плачет, и остановился в нескольких шагах от обращённой к нему вполоборота фигуры.
     И снег засыпал их.

     Кончался июнь. Алишер, получив отличный аттестат на маловыразительном выпускном вечере, оказался свободен до начала августа - времени вступительных экзаменов. Он взялся ремонтировать отцовский мотоцикл, который стоял в гараже уже года три. Провозившись с «красным скакуном» не меньше недели, Алишер был вполне доволен результатом, объезжая окрестности с чувством первопроходца. Знакомые места: озеро, лес, ближние садоводства, деревушка Гальцево со старинной, в стиле сибирского барокко, церковью - всё открывалось ему теперь по-другому. Всё чаще он ловил себя на том, что совсем не думает о Еве; ему представлялось это исцелением, избавлением от наваждения, своеобразным актом экзорцизма - и вызывало восторг.
     Вернувшись из очередной поездки (он был в музее-усадьбе Тальцы), Алишер поставил Харлея в гараж и направился в дом. Проходя через холл, он услышал за спиною быстрые шаги и оглянулся. «Здравствуй, - сказала Ева, - ужасная жара». Алишер посторонился, пропуская её в кухню, глядя с прежней тоской, как оливковая рубашка скрывается за дверью. Ком непонятной обиды забил дыхание. Он и сам не понял, как, движимый этой тоской и этой обидой, оказался у хозяйственного склада. Выглянув из-за тепличного угла, он увидел Клима, стоящего возле высокого забора. В одной руке Клим сжимал черенок лопаты, в другой - держал что-то яркое, красное. Приглядевшись, Алишер узнал рабочую косынку Евы. Монах поднял на ладони лёгкую ткань, потом поднёс к лицу, закрыв глаза и вдохнув запах, наконец, завязал в узел и бросил в выкопанную под садовый мусор яму, после  чего хорошо засыпал землёй и стремительно исчез.
     Несмотря на жару, Алишера бил озноб. Он оторвался от стеклянной стены, принёс из склада убранную Климом лопату, разрыл яму и достал оттуда пахнущий землёй и Евой ком, положил его в нагрудный карман, а затем аккуратно ликвидировал следы своего пребывания в этом уголке сада.