Босяки 2-проходимец

А. Одиноков

                "БОСЯКИ" 2 - Проходимец

    Мы воспользовались почтовой открыткой из своего архива для иллюстрации одного из рассказов сборника А. Бахтиарова "Босяки" (1903 г.).
Фототипия на открытке  - медалиста международных фотографических выставок, нижегородца Максима Петровича Дмитриева (1858 - 1948), № 230, из серии "Волжские типы" - "босяк". Разговор о нём.
    Обратите внимание, в какой позе запечатлел М. Дмитриев данного персонажа.
    Я бы сказал - "Шаляпинская артистичность".
    Фотографическое мастерство Максима Дмитриева в этом и отличалось от других - он видел в этой категории людей, говоря по современному,  не "бомжеватых" персон, а искал и находил "характерность" каждого из них.
    Его индивидуальные портреты и групповые фото-произведения "босяков" сегодня с исторической, этнографической и интеллектуальной точек зрения - редкая находка.
    Не зря Владимир Васильевич Стасов, познакомившись с творчеством фотографа М. Дмитриева, написал ему восторженное письмо, что он "в неописуемом восторге" от работ мастера, и что он "ничего подобного не видел нигде в Европе". Так фотографии М. Дмитриева, по просьбе В.В. Стасова, были фотографом  переданы в фонды Публичной библиотеки.
    "На умопомрачительное торжище, - писал составитель книги о М. Дмитриеве, Олег Рябов, -  Нижегородской ярмарки каждое лето съезжалось до полумиллиона человек со всей империи. Их стремление купить на память об этих днях маленький кусочек картона с изображением Нижнего Новгорода и замечательных волжских видов обусловило огромный коммерческий успех открыток фотографа М.П. Дмитриева". Но не только это гарантировало успех. Максим Дмитриев, с его видением природы, исторических памятников, своей религиозностью, жизненной позицией, перенёс свой духовный мир на фотографию, затем фототипию. Фототипия давала возможность развитию художественного восприятия реальной жизни, выделяла главное.
    Нижнему Новгороду повезло - целая плеяда прекрасных фотографов, включая А. Карелина, М. Дмитриева, В. Реева и других, создавала свои фотографические произведения, по которым сегодня мы изучаем типы людей, виды природы, архитектурные ансамбли самого города и его окрестностей. И даже в широком смысле: всего Поволжья, Волжские города.

         Бахтиаров А.

                ПРОХОДИМЕЦ (часть 1)

   Десятый час утра второго летнего месяца.
   На Валаамской пристани, у церкви Бориса и Глеба, пароход "Александр" готовится к отплытию.
   Вся пристань запружена народом, преимущественно богомольцами, едущими в Коневец и Валаам; есть также и рабочий люд, едущий на заработки в Кексгольм, Сердоболь и другие города, лежащие вблизи Ладожского озера. Публика весьма разношерстная: купцы, дамы, простой народ и странники - кто сидит на пристани, кто идёт на пароход, некоторые ищут в толпе своих знакомых, другие хлопочут над своим багажом, а есть и такие, которые в складчину посылают за водкой.
   Без четверти в десять на пароход идут монахи из Валаамской часовни, находящейся напротив пристани. Начинается молебен. Искренно молятся паломники, истово крестится православный люд, и по окончании молебна все подходят к лобызанию св. Креста.
   В толпе пассажиров находится субъект, достойный внимания. Это - человек лет тридцати, босой, в белом длинном балахоне, на подобие подрясника, какие носят послушники Коневца и Валаама.
   С боку у него висит "боковик", а на спине - "горбовик". Это - известный почти во всех монастырях "Федя-странник", или, как его называют, "Федя в белом балахоне". Он степенно стоит у борта парохода, сосредоточенно смотрит на Неву, часто оборачивается в сторону церкви Бориса и Глеба, крестится и печально вздыхает.
   Пробило десять часов, прозвучал последний звонок, пароход даёт свисток, и стоявший невозмутимо до сих пор на рубке суровый пасынок природы капитан финляндец отдаёт приказание: "отчаливай"!
   Забегали по палубе финны-матросы, пароход освободился от канатов и тихо, без всякого колебания, при пении почти всех пассажиров: "Спаси, Господи, люди Твоя" вышел кормою вперёд на середину Невы.
   Согнулся пароход, с минуту заколебался, и пошёл спокойно вверх по Неве, мерно постукивая машиной.
   Пассажиры на пароходе разбились на группы.
   Интеллигенты, военные, купцы, дамы учащаяся молодёжь поместились на верхней палубе, около капитанского мостика. Кто смотрит на исчезающую пристань, кто любуется искусным маневрированием рулевого, некоторые ведут оживлённый разговор о предстоящем прибытии в монастырь, об осмотре его, у какого духовника исповедаться, и об обратном возвращении в Петербург.
   Настроение у всех тихое, благоговейное, некоторая радость сквозила у всех при предстоящем прибытии к святым местам.
   На нижней палубе то же настроение, что и на верху: осеняет себя крестным знамением простая серая публика при проходе парохода мимо церквей, и восторженно смотрит вдаль, чувствуя какую-то радость по мере удаления от Петербурга.
   После бесконечной сутолоки, усталый, измученный петербургский обыватель без чувства удовольствия и сердечного умиления заглядывает в иную сферу жизни, где на уединённых островах подвизаются в труде и молитве ковенецкие и валаамские отшельники.
   Пароход проходит мимо Калашниковой пристани, с её красными каменными амбарами, местность Стеклянного завода, фабрику Паля, Наума, Александровский механический завод, Императорский фарфоровый завод, картонную фабрику, Александровский сталелитейный завод, бывший берда, Обуховский сталелитейный пушечный завод, проходит мимо села Рыбацкого и вступает в район, населённый исключительно дачниками.
   Какая разнообразная панорама представляется глазам пассажиров: крутые берега Невы, на них дачи, окружённые разными деревьями, плитные ломки, вдающиеся в реку острым носом, кирпичные заводы с высокими закоптелыми трубами, масса барок с лесом, дровами и т. п. материалом, идущим по Мариинской системе через Шлиссельбург.
   Ход парохода замедляется: наступают пороги при местности "Островки". далее - прежний ход и, наконец, крепость Шлиссельбург. Белые каменные стены с красными крышами старинной шведской крепости подымаются прямо из воды, разделяя исток Невы на два рукава.

   После получасовой стоянки в Шлюшине, пароход выходит тихим ходом, вследствие мелководья, в Ладожскре озеро и, миновав "Кошкин маяк", даёт полный ход по озеру.
Здесь картина меняется. берега пропали из виду. Расстилается бесконечная водяная равнина, гладкая, как зеркало, спокойная и величественная! Небо и вода!.. Кое-где виднелись белые точки - это паруса судов, проходивших по озеру. От воды веяло сыростью. Воздух был чист и свеж; дышалось легко.
Пассажиры принимаются за утоление голода, кто в буфет, а кто прямо на палубе.
  Группа рабочих поместилась на носовой части парохода и пьёт чай, изредка перекидываясь словами.
 - Вон там, - говорит один из них, указывая рукою по направлению к Ладоге, - до сих пор есть борозда в озере, где Пётр I наказывал озеро плетью за то, что оно при плавании его бушевало...
Так называет легенда полосу воды, более светлую, образовавшуюся на озере при впадении реки Волхова в озеро.
 - Смотрите, смотрите тюлени плывут! - крикнул кто-то из досужих наблюдателей.
   И на минуту разговоры прекратились, и публика с любопытством разглядывает редких животных, которые уже далеко остались позади парохода.

   Несколько богомольцев купеческого пошиба успели уже изрядно отведать финляндской водки. Кто поёт духовные стихи, а кто и песни, есть даже и такие, которые не прочь пуститься в пляс на качающейся палубе.
   Среди женщин, пьющих на палубе кофе, сидит странник Фёдя и упорно отказывается от предлагаемого ими угощения - выпить чашку кофе, мотивируя свой отказ тем, что "кофий родился в басурманской земле и собирают его арапы, да чёрные эфиопы, а потому православному человеку его-де пить не полагается".
   Женщины, убеждённые доводами, заваривают для него лично чай и предлагают Феде вместе с разными домашними печеньями, в изобилии ими взятыми на дорогу; перед ним ставятся: фруктовый сахар (так как он простой не может употреблять, потому что, по его мнению, очищен через кости и молоко), варенье, халва, жаренный миндаль и т. п. принадлежности чаепития.
   Всё это он с аппетитом уничтожает, запивая чаем. При каждом стакане Федя крестится и вздыхает, говоря:
 - Ох, грехи, грехи!..

   Чаепития окончено. Федя опять крестится и благодарит женщин, на что те почти в один голос отвечают ему:
 - Да что ты, кормилец, за что благодарить-то, мы странному человеку всегда рады помочь и угостить его!
Одна из женщин, купчиха, весьма солидной комплекции, обращается к нему с вопросом:
 - Билетик-то взяли-ли, странничек божий?
 - Нет, благодетельница! Ещё не брал! Сейчас пойду получать! - отвечает Федя.
 - Ну ещё успеешь,  - говорит купчиха, а ты куда путь держишь? - опять спрашивает она и, получив ответ, что на Валаам, куда-то скрывается.
Минут через пять сердобольная купчиха возвращается и, перекрестившись, даёт Феде билет на Валаам, с обратной поездкой, говоря:
 -  На кормилец, тебе билетик! Помяни в молитвах твоих болящую Феоктисту!..
 - Это кто-же Феоктиста-то? - спрашивает Федя.
 - Да я сама, родимый!.. - отвечает купчиха.
 - Да что ты, мать моя! - удивляется Федя, глядя на внушительную её фигуру.
 - Какая же болесть-то у тебя?
 - Ожирела я, - отвечает купчиха, что туша мясная стала, инда одышка берёт, не согнуться...
 - Эко горе, какое! - произносит Федя, на-ка вот тебе я дам водицы с Ерданя реки, она помогает от жиру!.. И Федя достаёт из боковика крошечный пузырёчек с какой-то светлой жидкостью и подаёт его купчихе, наставляя:
 - На, родимая, пей благословясь по одной капельке на чашку.
 - Я женщина сырая, слабая!.. - говорит купчиха и суёт ему серебряный рубль.
 - А судьба наслала тебя, человек Божий, а то доктора чуть с голоду не уморили, да ещё говорят, ходи больше пешком, гуляй, значит, по городу, как кухарка какая-нибудь... Это я-то пешком пойду, а лошади даром будут стоять!..

    Вручение пузырька купчихе и совет, данный ей Федей, произвели сильный эффект на остальных богомолок, что не ускользнуло от внимания странника.
Женщины ещё теснее окружили его, и у всех почти явились недуги: у кого зубы болят, у кого голова, кто страдает бессонницей, а у которой муж сильно пьянствует. Видя произведённое им впечатление, Федя окончательно вошёл в свою роль и, как говорится, с места прямо в карьер пустился дурачить простоватых богомолок.
 - От зубов, раба Божия, я дам тебе кусочек древа, очень оно уж помогает, хоть и у самого мало, а всё-таки поделюсь с благодетельницей!..
И Федя достаёт из боковика жестяную коробку, а из неё свёрток, обмотанный и завязанный в холстину. там оказывается кусок дерева, или, правильнее сказать, древесная труха, не совсем ещё сгнившая, отламывает крошечный кусочек и подаёт его богомолке с больными зубами, наставляя её, как лечиться.
 - Кусочек этот завяжи в тряпочку и клади на зубы, когда спать ложиться будешь, и всё как рукой снимет...
Достав из боковика пузырёк с маслом, странник передаёт его болящей головою, говоря:
 - А тебе я дам маслица, оно взято мною в граде Киеве, маж им голову понемногу.
От бессонницы у него также имеется средство: это какой-то корень, мандрагора, принесённый им яко бы с Афонской горы. От пьянства же он даёт богомолке кусок чего-то похожего на простую соль, объясняя, что это кусок соли от солёного столба, в который была превращена жена Лота, не исполнившая приказания ангела не оглядываться во время бегства из Содома и Гомморы, и советует его всыпать понемногу в водку и давать пить мужу, в то время, когда он бывает пьян.

    Все целебные средства взяты были богомолками с благоговением, и с великой благодарностью, причём в кармане у Феди появилось несколько лишних рублей.
Купчиха, давшая ему билет, всё время усиленно смотрела на Федю, по-видимому, желая его в чём-то спросить, но не желая прервать его советов при раздаче лекарства; но теперь она приступает к нему с вопросом:
 - Раб Божий, а ты в Ерусалиме бывал?
 - как же, матушка, сподобился окаянный и водицы Ерданской попить и тебе, благодетельнице, дать малую толику!..
 - А где же этот Ерусалим стоит? Говорят, на краю света?
 - Что ты, голубушка, да в Ерусалиме-то и есть путь земной! Это значит самая что ни на есть середина земли... пуп этот каменный, насквозь земли проходит... Я сам, грешный, удостоился приложиться к нему!.. На этом самом пупе, золотая ты моя, и будет Ангел трубить на страшный Суд...
 - А ехать- то туда, милый, или на пароходе надо?
 - На пароходе, кормилица, на пароходе - по Красному морю... Красное оно, раскрасное... Едешь это, а из воды то и дело фараоны выскакивают и плывут за пароходом, а то прямо на пароход лезут, а сами кричат: добрые люди, скажите, когда конец свету будет? Долго-ли нам мучаться-то в воде!.. Ну, мы отвечаем, что скоро, а матросы баграми возьмут, да и столкнут их в море - они и скроются в пучине морской...
 - Да какие же это фараоны, расскажи, милый, - пристают к Феде богомолки: - уж не те-ли, что в Питере стоят на улицах...
 - Ой, что вы, сёстры мои... Это - фараоны, которые хотели догнать на море евреев, когда они были ещё Божьими людьми... Господь и потопил их, и дал завет - сидеть им в море до конца света, значит, до Страшного Суда. Половина-то у них человечья, а вместо ног - рыбий хвост...
 - Ой! Страсти какие! - восклицают богомолки с ужасом.
 - Чего, чего нет на свете!..

 
(...продолжение следует)