В интернате

В психоневрологический интернат я устроился, чтобы перевести туда тестя из городской психиатрической больницы, где он фактически жил уже четвертый год. Я смутно предполагал, что такое интернат вообще. В детстве мне предлагали перейти в спортивный, как подающего надежды в  ходьбе.

- Ты мечтаешь стать великим спортсменом? – спросила у меня мама после беседы с детским тренером.

- Нет. Скорее врачом или журналистом.

- Тебе плохо дома?

- Нет. Я и так могу тренироваться два раза в день.

- Ты знаешь, пока у меня есть руки, ноги и ясная голова я бы не хотела, чтобы мой сын рос в интернате, пусть и спортивном. Когда подрастешь, надеюсь, ты вспомнишь.

Супруга описывала своего отца, как глубокого инвалида, который после криминальных разборок получил несколько ударов трубой и потерял рассудок. Я приехал к нему в больницу в ста километрах от Питера и ужаснулся нечеловеческим условиям. Вспомнился хлев, который сделал отчим в доме-времянке. Но здесь жили люди. Пусть и с безумными глазами. Я только третий год познавал азы врачевания, но мне стало страшно и захотелось, во чтобы то ни стало, забрать отсюда этого небритого мужчину, который плакал над скудной передачкой с папиросами и не хотел отпускать мои руки.

- Я приеду, Валера. Не переживай. Ты же мой тесть.

- Не бросай меня, Слава, Христом Бога прошу…

В интернат я устроился на пол ставки. Большее не потянуть. Десять дежурств в детской инфекционной, три наряда по курсу, остальные вчера проводил в агентстве недвижимости, где необходимо было найти двухкомнатную квартиру.

Благо, что он находился в пяти километрах от Финляндского вокзала, и я спокойно мог по пути еще и потренироваться. Платили немного, но зато кормили. Сосиски, помидоры, яблоки на ужин, манная каша с маслом и яйцом на завтрак, плюс два батона в одни руки за каждое дежурство. За последним пунктом четко следила вневедомственная охрана и на КПП проверяла сумки работников. До меня доходили слухи, что многих сестер ловили, журили, рецидивистов увольняли. Но мне было не до местных сплетен.

Работа была несложная и давала возможность хорошо подготовиться к занятиям в академии и выспаться. Закрытое мужское отделение на сто пятьдесят коек, базирующее в бывшей царской конюшне. Про себя отметил, что император очень любил четвероногих с наездниками и даровал им пятиметровые потолки с неплохой вентиляцией. После ухода буфетчицы с санитаркой я оставался наедине с пациентами. Не нужно быть психиатром, чтобы по лицу определить выраженность их безумия.

«Хроники…» - кратко ответила на мой вопрос заведующая, - «это от старых нейролептиков всё…Новые только появились. Нам вот недавно пришла по лендлизу партия рисполепта. Будем пробовать заморское чудо…»

Был ещё т.н. старшина из пациентов, который руководил уборкой и за это получал бонусы в виде хлеба, кефира, сигарет и прочих вольностей. Юркий, подвижный и весьма развитый мужчина, который всегда улыбался и при этом быстро отводил глаза. Он знал все больничные сплетни, так как единственный, кто гулял в  больничном саду.

- Вы знаете, вчера на втором санитара увезли после дежурства в Марининскую? – прошептал он.

- Напился что ли? – спросил я у него, заполняя журнал наблюдений.

- Нет. Гангрена члена… Говорят, что  утром нашли без сознания с веревкой.

- Чего не бывает на женском отделении…

- Какие задачи на сегодня, шеф?

- Как обычно. Взлетку моем и генералим пятую палату…

В мои задачи также входило описание трех десятков человек, измерение температуры тем, кто оказывался в санпропускниках, выдача и раскладка утренних таблеток.

Санпропускник – это ванная комната, где лечили всех инфекционных и температурящих, так как город боялся забирать наш контингент в свои пенаты. Методы были весьма архаичные и отличались от тому, чему учили в Альма Матер.

- Всем срущимся ставим клизмы с марганцовкой…- напутствовала меня старшая сестра во время очередного инструктажа, - Всех вшивых бреем наголо, моем в дусте и заворачиваем в керосин…

- А женщин тоже?

- С ними индивидуально. Все ж сотрудницы наши, хоть и бывшие.

Я не переставал удивляться контрасту. Меня учили одному, требовали другое, а на поверку выходило третье. Мне хотелось спросить у этой умудренной жизнью медсестры: Чем продиктована забота, что две слегка дементные дамы из числа бывших сотрудников, находятся в мужской палате? Я замечал, что их хорошо кормят, как и двух толстых гермафродитов, лежащих неподалеку, но по опыту работы в больнице для заключенных помнил, что интерес наказуем увольнением.  Лишь, когда один из них умер, мне пришлось раздевать и осматривать его тело с синяками на молочных железах.

- Ты опять опоздал, медбрат! – прорычала сдающаяся дневная медсестра, - я из-за тебя в который раз не успела на электричку.

- Извините, всего на десять минут…ребенок заболел, скорую вызывали.

- В гробу я видела тебя и твою семью…в белых тапочках.

- Ах ты, сука! – не удержался я и толкнул ее в стену.

Она не упала, а от неожиданности позеленела и прошипела:

- Я доложу рапортом на тебя директору…Я сделаю всё, чтобы ты не стал врачом…

Главврач был поклонником творчества Тараса Шевченко, и мы поговорили с ним, как отец с сыном и литературе, жизни и работе:

- Прости её, Слава. Понимаешь, есть такое понятие, как профессиональная деформация…Сорок лет на одном месте. Тестя я твоего возьму… Обещаю, как земляк земляку. Но лучше напиши заявление по собственному, чтобы не раздувать скандала…