Антисемит Розенфельд

                Эдик Розенфельд жил в соседнем дворе и славился изысканным приготовлением кофе. Он старше меня лет на десять. Тем не менее, общие приятели у нас были и я то от одного, то от другого получал восторженные отзывы об этом его таланте. Самому познакомиться с ним всё не получалось. Наконец, и я побывал у него в гостях, где обнаружил кроме Эдика очень милую и симпатичную даму, его жену, на несколько лет старше меня, и подростков Лену и Володю. Жену звали Тоня, а Лена и Володя были её детьми от первого брака. Эдик их усыновил. Познакомился я с ними в конце восьмидесятых. Они собирались уезжать в Израиль. Эдик в отличие от спокойной, улыбчивой и уравновешенной Тони производил впечатление изрядного психа. Среднего роста, почти альбинос с очень светлыми коротко острижеными волосами и светло-серыми глазами навыкате, он всё время находился в суетливом движении и бросал короткие отрывистые фразы, подкрепляя их резкими движениями рук. Я сразу ушёл в защиту и на сближение не решился, так как побаиваюсь экспансивных людей. Постепенно я выяснил, что уезжать Эдик замыслил давно, скандалил с властями и даже подавал заявление в посольство Дании на предоставление ему и семье политического убежища. Дания отказала, видимо потому, что конфликт с властями у Эдика получился не особенно впечатляющий, никто его не принял всерьёз – ни Совок, ни Запад.
 
                Потом они уехали и я потерял их из виду. Через некоторое время я начал получать сведения одно другого удивительней. В Израиле Эдик разругался с властями почти так же яростно, как в Харькове. Подробности мне не известны, но похоже, суть в том, что Тоня не еврейка, а следовательно и дети должны пройти гиюр, чтобы считаться евреями и получить то ли стипендию, то ли грант для престижного высшего образования. Одним словом, Эдик обиделся за детей и почувствовал себя обойдённым. В знак протеста он крестился, но на религиозной демонстрации решил не останавливаться, а уехать из страны куда-нибудь в Европу. С этим возникли процессуальные сложности. Советское гражданство, дававшее преимущество при эмиграции, Эдик потерял, а с Израильским гражданством получить статус беженцев почти невозможно. Эдик хотел было отказаться от Израильского гражданства, но в этом случае он обязан вернуть деньги, потраченные на него при абсорбции. Денег таких не оказалось. Кто-то посоветовал Эдику ехать явочным порядком в страну, в которой он пытался получить политическое убежище перед отъездом в Израиль, то есть в Данию. Так Эдик и сделал. Началась борьба с датской бюрократией. Их семью поселили в общежитии Красного Креста, то есть фактически интернировали, и пошла судебная волокита. Суд упорно отказывал и приговаривал Эдика и семью к высылке. Эдик подавал на пересмотр дела. Дети тем временем учились в датской школе и осваивались в новой стране. Хладнокровно бороться с тупой и бесстрастной государственной машиной невозможно, это я по себе знаю. А Эдик вдобавок по уровню эмоциональности превосходит меня в несколько раз. Дело разрешилось тяжёлым инфарктом, Эдик едва не сыграл в ящик. Когда он очухался, ему и семье предоставили право на жительство в Дании из гуманитарных соображений. Сразу же всё наладилось. Эдик получил пособие по инвалидности, дети отправились учиться в колледж и только Тоня никак не могла найти работу. Она неожиданно оказалась талантливой художницей, хотя до этого никогда живописью не занималась. Просто от нечего делать она начала посещать студию живописи и у неё получилось. В галерее студии её картины пользовались успехом и их покупали. Дочка вышла замуж за датского миллионера и начала всех учить жизни. В результате, брат и сесра разругались и перестали общаться, что несколько омрачило атмосферу в семье. Эдик сделался рыболовом и зовёт на рыбалку в Данию. Живут они в окрестностях Копенгагена. Единственно о чём с Эдиком нельзя говорить, так это об Израиле и евреях. Я это почувствовал на себе, так как несколько раз общался с ним по скайпу. Он приглашал меня приезжать. Сдуру я заикнулся о каких-то политических проблемах, связанных с Израилем, и хотя ничего конкретно патриотического в отношении Израиля мною сказано не было, Эдик неожиданно выпучил свои красноватые альбиносные белки и затараторил бессвязную антиизраильскую и даже антисемитскую ахинею, как рассерженный индюк. На меня это произвело впечатление некоторой неадекватности, но я не стал спорить, опасаясь сердечного приступа у Эдика. Всё же человек после тяжёлого инфаркта. Но и особого желания продолжать с ним отношения не возникло. Я не люблю, когда в общении надо постоянно уступать и стушёвываться.