Ранетки

На плоской крыше крохотного дощатого убежища в летний зной, которое звалось у нас «бендежкой», под старым развесистым деревом яблони-китайки, в тени и уединении, закрыв дом на замок, чтобы никто не мешал, проводила тогда я всё свободное время. Солнечные лучи, проникая сквозь узорчатую листву, освещали мне страницы очередной книги из рекомендованного для прочтения в летние каникулы школьного списка литературы, которая из обязательной давно стала любимой. Привычно мысленно уносилась я от гребущихся внизу, в уголке двора, цыплят, от мирно дремлющей на цепи Рыжки, от орущей за калиткой соседской мелюзги в тихий сад тургеневского «Дворянского гнезда», в ростовское поместье «Отрадное», с той девочкой в жёлтом ситцевом платье по имени Наташа, в пленительный мир лермонтовского слога: «Такой души ты знала цену? Ты знала. Я тебя не знал!»…

Август-месяц ронял на мою крышу пока ещё редкие листочки с могучего дерева. А золотые ранетки тяжёлыми гроздьями опускались на книжки и мой дневник, который особенно искренне, без помех, писался тут, вдали от посторонних глаз. Держу его сейчас в руках, по прошествии более полусотни лет, и вспоминаю тот ясный тихий день отрочества моего и начала моего взросления.

Давно состарилась и спилена та яблоня, а вкус удивительных райских яблочек незабываем. Из них, помню, получалось изумительное варенье. Каждое яблочко накалывалось заострённой спичкой и опускалось прямо с длинными черешками в горячий сироп. Доведённое до кипения варенье с величайшей осторожностью снимали с огня и, накрытое широким вафельным полотенцем, оставляли до полного остывания. Затем вновь прогревали и вновь остужали. И так до трёх раз. Пока медового цвета, прозрачные до крохотных семечек внутри, не являлись миру ароматные эти ранетки. И как смотрелись на столе в хрустальной вазочке, на фоне окна, закованного чудным морозным узором, превосходные засахаренные фрукты, которые у нас полагалось брать без помощи ложечки за длинный черешок.

Божественное лакомство! Много лет не покупаем мы ранеток. Продают всё мелкие, вяжущие, похожие на дички, ни в какое сравнение не идущие с теми нашими золотистыми, с румяным бочком. Да…

***
А тогда вдруг потихоньку звякнула щеколда и в калитку протиснулась баба Маня с нашим голубым эмалированным ведром, в котором вчера мама посылала отнести ей огурцы.

Баба Маня огорода никогда не сажала, ссылаясь на нездоровье. Сердобольные соседи по доброте душевной поначалу помогали ей вспахать землю колхозной лошадью и посадить картошку. Однако до прополки у бабы Мани руки не доходили, и лебеда вольно разрасталась на задворках её избушки, позволяя местным пацанятам играть там в прятки и в казаков-разбойников. Лишь несколько одичавших вишен росло в траве рядом с покосившимся её крыльцом.

Но как удивительно мне бывало, когда с блюдом молодой картошки, которую чуть начинали подкапывать, какая-нибудь соседка торопилась к ней – угостить. И огурчики малосольные, и горбушку удачно выпеченного хлеба, и стаканчик поспевшей чёрной смородины – всё несли ей отведать.

- За что? – спрашивала я маму. - Почему нам, к примеру, не несут?
- За доброе Слово! Оно дороже денег. Люди сами на доброе слово скупы, а услышать его не прочь. Вот и тянутся к бабе Мане на скамеечку. Да и бедная она, нет у неё ничего. Каждая хозяйка, у которой хотя бы есть сад-огород, рядом с нею уже чувствует себя состоятельной. От щедрости душевной почему не поделиться, не угостить?! - И шёпотом добавила: - может, отчасти и от тщеславия, все мы – не без греха. А она обязательно заплатит… добрым словом.

Скамеечка бабы Мани со спинкой затейливой резьбы, что когда-то изготовил и вкопал ещё её отец, плотник дед Иван, была на нашей улице чем-то вроде клуба. Как правило, с раннего утра на ней появлялась хозяйка, грузная баба Маня. Человек праздный, она неторопливо и внимательно осматривала улицу и окликала которую-нибудь из соседок, пробегающих мимо по бесконечным делам своим. И та, польщённая вниманием, готова была на минутку-другую присесть, чтобы перекинуться словом, услышать какую-нибудь новость, а то и поделиться своей.

Всё интересовало бабу Маню: и вывелись ли гусята, и сколько штук; кто сшил так удачно платье, и сколько заплачено; будут ли делать поминки в «годины» матери и не нужно ли помочь перебрать крупу…

Случится покойник – за бабой Маней! И обмыть поможет, и ночь у гроба посидит, почитает и тихонько поплачет.

А главное, баба Маня наперечёт знала и помнила по именам всех ребятишек на улице нашей, включая новорождённых. Своих детей у неё никогда не было. Но с каким интересом и как подробно расспрашивала она матерей о малолетних достижениях крох. Не забывала поинтересоваться и школьными успехами. А на случай отчаянного невезения в учёбе бывал у неё припасён пример, как из одного её никудышного знакомого вырос большой начальник.

И с малышами она говорила по-взрослому. Всплёскивая руками, искренне удивлялась, что мальчишка научился читать. Шаркая обрезками валенок, бежала за газетой, просила разобрать крупно напечатанное название, а заодно уж и сосчитать количество планок штакетника в её покосившемся заборе. Счастливая мать, волнуясь, шевелила губами за своим первенцем. И так обе радовались – не пересказать!

- Давай-ка, я подержу, пока ты отнесёшь свои сумки, - брала она с рук матери какого-нибудь увесистого карапуза. И та благодарно бежала налегке домой, чтобы возвратиться через несколько минут со сдобной лепёшечкой для бабы Мани, которые пекла нынешним утром.

Я и сама попадала под её очарование. Когда на вопрос, что новенького в школе, ответила, что учили горы и самая высокая – Джомолунгма, она сокрушённо покачала головой и подивилась:
- И всё детишкам выучить да запомнить! Как ты назвала… Джома… бог с ней! И высота, как до Слепцовки нашей. Ой-ой-ой!

***
Увидев замок на двери и отсутствие хозяев, баба Маня сорвала с яблони, что росла у самого входа, полосатое яблоко, вытерла его концом фартука и весело хрустнула, брызнув спелым соком. Сделала несколько шагов вглубь двора до верстака отца, который летом служил нам лавкой для ведер и тазов с собранными помидорами, огурцами, роскошными перцами и баклажанами, приготовленными для зимних заготовок, достала и повертела в руках нарядный красный перец. Заглянула в ведёрко с недавно собранными из гнёзд яйцами… Кожей на голове ощутила я, как велико было искушение бедной старушки, пред которой горой, как на рынке, лежали отменные овощи.

Я пропустила момент возможности обнаружить себя и теперь с ужасом старалась слиться с утлой крышей моего сарайчика, исчезнуть, провалиться сквозь землю, только бы остановить события и не стать свидетелем конфуза, когда она увидит меня. От страха, не зная, что предпринять, я наклонила тяжёлую ветку с янтарными гроздьями и изо всех сил потрясла её. Град ранеток обрушился на голову бедной бабы Мани. От неожиданности она застыла как вкопанная и в полном замешательстве подняла на меня глаза.

Многословная от смущения, я, продолжая трясти ветки, не умолкая болтала о том, что задремала над книжкой, о необыкновенном нынешнем урожае ранеток и – какая удача, что баба Маня зашла и просто выручит нас, если наберёт для себя ведёрко-другое этих яблочек. И хотя бы парочку баклажанов с перцем нужно непременно взять ей на ужин. Я могу и рецепт мамин вчерашний подсказать…

Баба Маня, с мудрой готовностью отозвавшись на мой бурный монолог, стала наполнять наше голубое ведёрко, попутно нахваливая мою старательность к учению и чтению. А то ведь соседского Серёжку, она видела, мать полотенцем вчера загоняла за книжку.

- Возвращайтесь ещё, - по-хозяйски прокричала я вослед, прежде чем за нею захлопнулась калитка, чтобы и тени неловкости не осталось между нами. И что, право, нагородила про человека в голове своей? Ах, как стыдно! Сама-то хороша! Куда проще было издали крикнуть своё «здравствуйте», ругала я себя последними словами, переведя, наконец, дух.

А щедрый август продолжал ронять на меня свои золотые райские яблочки.