Освобождение. Помню ли я?

Помню ли я?
Иногда конечно очень ярко помню.
Помню, как скрипят полозья саночек, на которых меня везут в детские ясли-сад на Чапаева. Мне три года.
Но иногда моя необузданная уже ничем и никем фантазия обращается совсем к другому периоду моей весёлой почти курортной жизни.
Иногда мне хочется рассказать, а точнее поразмышлять об этом.
Ибо не высказано.
А болит!
Вот смотрю порой на изображение справочки об освобождении, по которой моя мама освободилась из мест заключения и уехала в Свердловск.
Тем, кто сам не сидел – не понять.
Не потому не понять, что не понять, а потому что не понять на самом деле.
Давайте, если у вас выдалась свободная минутка – поразмышляем вместе.
Давайте вместе попытаемся это себе представить, как оно было на самом деле.
Мама родила меня на Колыме.
Это не образ.
Это точный адрес.
На берегу излучины реки Колымы в бараке для рожающих заключённых,  в лагерном пункте Агробаза Лагерного пункта Сеймчан-2, Тенькинского лагеря ГУЛАГа. Тенькинский – от имени притока Колымы – реки Тенька.
Здесь важно сразу отметить, что родился я 16-го декабря 1952-го года.
Спустя две недели произошла реформа и мы попали то ли из УСВИТЛа в Дальстрой, то ли из Дальстроя в УСВИТЛ, в общем находились всё ещё в Хабаровском крае, но уже маячила на административном горизонте и Магаданская область.
Рождался я в теплый день. За окном было всего минус тридцать три градуса ниже нуля.
Например неделю подряд до дня моего рождения за бортом барака было минус сорок пять, и неделю после – минус сорок пять. А в восемь вечера моего дня рождения всего лишь минус тридцать три.
Меня положили на столик и заботливо приоткрыли форточку.
А через несколько минут закрыли.
И через сутки я – имея вес 3400 и рост 48 уже разогрелся до сорока градусов и грудь не брал.
Диагноз был такой – бронхоаденит.
На народном русском – туберкулёз бронхов.
С весьма невесёлым прогнозом.
Сразу после Нового года меня с мамой перевели в Усть-Омчуг.
Оформлять моё рождение абсолютно никто не торопился.
Большинство жительниц того барака уверяли маму, что я не выживу, и советовали ей «усыпить» младенца.
Дальнейшую часть моей ранней биографии мы пропустим.
В марте 1953-его года случилось три события.
5-го не стало Сталина.
8-го я впервые взял грудь и пошёл на поправку.
27-го по инициативе Берии Ворошилов подписал Указ об Амнистии.
Началось ОСВОБОЖДЕНИЕ.
Моя мама получила справку об освобождении 15-го мая 1953-его года.
НА ледоколе «Ленин» - не атомном! – она выехала со мной на материк и из Владивостока с дембелями в общем вагоне эшелона отправилась в Свердловск.
Такова общая диспозиция для наших совместных «размышлений».
Ну а теперь - о главном.
У мамы был её «дембельский» чемоданчик для личных вещей.
Но детской коляски у неё не было и быть и не могло.
И поэтому самое интересное во всей этой процедуре освобождения – это именно сам процесс «освобождения» кормящей матери с шестимесячным младенцем на руках, только-только перенёсшим смертельно опасное тяжелейшее заболевание.
Давайте попробуем себе это реально представить.
Начнём с элементарного.
Женщине надо в туалет по малой нужде.
Куда она денет ребёнка?
Пока она «сидела» со мною в тюремной больнице, этот вопрос разрешался просто: я лежал в своей – ну не своей а государственной – кроватке.
Плакал-не плакал – дело третьестепенное – она успевала «сбегать».
Но вот нас «выписали».
Вывели за ворота.
Посадили в тюремный грузовичок.
Довезли до Магадана.
Это – кстати – не одна сотня километров с пересадками.
А дальше как?
Не уверен, что вы догадываетесь, но памперсов у нас тогда не было.
Ни одного.
И с подгузниками была напряженка.
Мало того: их было просто негде стирать.
А чтобы стирать пеленки и подгузники, нужны свободные руки.
А куда положить ребёночка?
Это в солнечном Сочи можно положить его на солнечный песочек.
А на какой песочек положить малютку, которая еле-еле выползла из смертельных хрипов и кашлей, когда дует весенний холодный ветерок?
А где его укладывать спатки ночами?
Понятно, что рядом с собой.
Но где?
Где?
Куда?
Как с ним передвигаться, держа чемоданчик в одной руке, а младенца в другой?
Красиво это звучит: «освобождение».
Справка.
Но как это было в реальности?
Как она меня перемещала и как перемещалась сама?
Как цыганка?
Цыгане – великая нация!
Величайшая из!
Но у мамы не было табора.
Она была зечкой.
Амнистированной преступницей.
Её «пропуском» в мир свободных законопослушных людей служил маленький сморщенный комочек, наполненный рвотными массами, слизью, поносом и мочой.
Маленький непрерывно орущий вечно голодный и непрерывно простужающийся младенец.
Который непрерывно жарко дышал и сопел в её ухо.
И его нужно было все время то кормить, то обихаживать и тащить, тащить, тащить на несколько тысяч километров, при полном отсутствии рядом хотя бы одного близкого человека.
Первого родного человека она увидела только на Свердловском перроне 18-го июня 1953-его года.
И вот это и было реальное освобождение!
И теперь ей предстояло непрерывно много лет кряду всё добывать и добывать средства к существованию своей вновь обретённой семьи.
А это были – инвалид мама с подорванным войной и репрессией здоровьем, тяжелый инвалид сестра с тремя пороками сердца, больной брат, списанный с Шикотана из-за тяжелого заболевания на втором году службы, непрерывно болеющий сын.
Впрочем, это уже совсем другая история.