глава 16

  За столько дней выглянуло солнце. Я не знаю, радуюсь или нет. Я просто стою у зарешетчатого оконца и ловлю телом эти скупые лучи. Их так мало, и так недолго будут светить здесь, но я хочу даже это маленькое мгновение стоять и купаться в их тепле. Каждый лучик пытаясь поймать, я осознаю, что и жизнь наша такая же кроткосрочная, такая же внезапная и неуловимая. Вот, казалось бы, еще секунду назад я был великим, и вот уже стою в комнате три на три у маленького оконца и наслаждаюсь лучами. Подумать только, я наслаждаюсь таким крошечным и внезапным, а то, что было у меня всегда, я не ценил. Вот если бы это было так же внезапно, так же неожиданно и непредсказуемо, то конечно я бы ловил ртом воздух, я бы не спал по ночам и играл бы, играл, играл.., пытаясь поймать  и вобрать в себя все то, что могло в любой момент исчезнуть. Я бы ценил этот дар больше чем жизнь, но он был со мной, и я перестал относиться к нему с почтением, перестал любить его, как подарок жизни,а отнесся к нему, как к должному, и потерял. Навсегда потерял...
   Помню, как часто к нам домой приходил Мазерцкий. Раньше мы любили беседовать за чаем втроем: Катерина, Иван Петрович и Я. Мы говорили без умолку, перепрыгивая с темы на тему. Мы смеялись и спорили, мы бывали серьезными до невозможности и разнузданы до беспамятства. Я любил эти вечера. Но потом все изменилось.
  Как только я изменился, я стал ненавидеть их. Я считал, что они жалки и смешны до невозможности. Они вызывали отвращение своими разговорами и смехом. Как часто я хотел швырнуть в них свой бокал и выгнать из дома, но вместо этого уходил в другую комнату и закрывался на ключ. Порой мне даже казалось, что я ревновал Катерину к Мазерцкому. В моей голове строились ужасные картины их поцелуев и заигрываний. Глаза застилал гнев, а мозг отказывался мыслить трезво. Я был ужасен и противен самому себе, но ничего поделать с этим не мог и не хотел.
  Однажды, когда пришел я с очередного концерта под вечер, то случайно услышал обрывок их разговора.
- Нужно научиться отвыкать от людей. От всех без исключения. Даже от тех, с которыми, казалось, дышала одним воздухом. Но раз, и воздух стал другим, человек уже не тот, а ты все стоишь и чего-то ждешь. Может быть надеешься. Но на что? Как глупенькая девочка, которая надеется, что воздушный шарик прилетит, ты ждешь его, но знай, его уже нет. И никогда не будет.
Нужно научиться отвыкать от людей, понимаешь, - говорил Мазерцкий, едва сдерживая свои эмоции. Он был зол на меня за то, что я мучил Катерину. А я видел в нем соперника и ненавидел его все сильнее и сильнее. Но тогда я решил дослушать разговор до конца. Я хотел накопить в себе всю злость, чтобы потом с ней ворваться в мастерскую, как ураган, и разнести там все к чертовой матери.
- Не могу я, Иван Петрович. Не могу. Люблю я его, понимаете, люблю. И не хочу терять надежды. До последнего буду надеяться. До последнего буду с ним,- ее голос дрожал от надвигающихся рыданий, но в моей голове звучало только одно: " Врешь, дура, врешь. Никогда я тебе не поверю". и руки непроизвольно сжимались в кулаки, а желваки яростно играли, зля меня еще сильнее своей неуправляемостью. Мне казалось, что сейчас мое быстро колотящееся сердце не выдержит и просто разорвется на куски, забирая меня с собой, ведя меня к смерти." Ну и пускай я умру, пускай люди будут скорбеть обо мне, пускай. Я готов. Хотя нет. Не могу я сейчас уйти. Не могу позволить все решить за меня." А разговор тем временем продолжался:
- Да пойми же ты, он загубит тебя, он закопает в землю все то, что так любят твои зрители, все то, чем отличаешься ты от нас всех. Понимаешь, ты потеряешь свой талант, потеряешь как он. Ведь он уже не гений музыки, он психопат, который рушит все, рушит тебя, меня, и даже то, что сам когда-то создал. Пойми меня, пожалуйста, правильно. Ты должна уйти.
- Нет. Я не уйду. Иван, спасибо, что вы заботитесь обо мне, спасибо, что переживаете, но я справлюсь. Все хорошо.
- Нет, Катерина Андреевна, не хорошо. Я понимаю, что не культурно говорить плохие слова в адрес внешности дамы, но вы видели себя в зеркале? Вы видели, как вы исхудали, как поблек ваш румянец? Куда делась та веселая и свободная от поражений девушка? Куда делась художница, чьи картины раскупались, чьим картинам радовались?? Да вы посмотрите на свои творения! Они испускают боль и ужас, стах и безысходность. Вы вылили всю свою болезнь на них! Вы исказили саму себя и свой внутренний мир! Вы должны бежать, бежать от этого страшного человека!
- Но вы же сами старались помочь. Вы сами разговаривали с врачами, учили меня, как правильно с ним разговаривать, как помогать. Ведь вы подарили мне веру в его исцеление!
- Простите, Катерина, но я уже давно опустил руки. Теперь моя задача спасти хотя бы вас. С ним все кончено. Морально он уже мертв.
 Ну это было уже слишком. Как он вообще смел так говорить обо мне. Почему это ничтожество все еще в моем доме. И я ворвался в мастерскую. Вид мой был страшен: волосы взъерошены, глаза налиты кровью, кулаки сжаты так, что из под едва отросших ногтей сочилась тонкими струйками кровь. Но мне было все равно. Я был зол. Нет. Я был взбешен. У меня кружилась голова, мысли разбегались и я не мог поймать ни одну, чтобы вылить всю грязь на этого мерзавца.
  Катерина была напугана, она хотела подойти ко мне, но боялась и поэтому стояла в сторонке, лишь приговаривая:" Милый, пожалуйста, успокойся. Все хорошо, любимый. Все хорошо." Но я знал, что все далеко не хорошо.
  Как только прошло пару секунд, и я оправился от головокружения, я подошел к стойке с холодным оружием и взял оттуда любимый метательный нож. Не стоит удивляться тому, что в мастерской была стойка с ножами. Ей больше нигде не было места, поэтому она приютилась в уголке рядом со шкафом с красками и холстами. У нас была общая мастерская, поэтому здесь можно было наткнуться на все, что угодно.
 И так. Взяв нож, я пальцем провел по его лезвию. Острый, то что надо. Кинув взгляд на Мазерцкого, я прицелился и метнул его.
 Катерина и Иван Петрович стояли рядом, настолько близко, что между ними было лишь сантиметровое расстояние. Именно туда я и кину. Прямо между ними.
  О, как было забавно смотреть на эти испуганные лица. Как было весело наблюдать зрелищное представление моих марионеток. Пусть и на короткое время, но они были в моей власти, и я получал полный спектр удовольствия, смотря за тем, как эмоция сменялась за эмоцией. Они стояли неподвижно, боясь пошевелиться. Лишь губы что-то шептали. Молитву наверное.
  Доля секунды, и нож, благополучно пролетев между ними, воткнулся в стену. Они словно вышли из оцепенения. Мазерцкий, выругавшись отборными словами, схватил Катерину за руку,пытаясь увести ее отсюда, но та вырвала руку и осталась стоять. Тогда он плюнул и, сильно хлопнув дверью, наконец ушел из моего дома. Это было счастье. это было торжество, мое торжество над этим человеком...
  Господи, только теперь я осознаю, что я натворил. Как я поступил с теми, кто пытался меня спасти. Сейчас даже не злюсь на Мазерцкого за то, что он опустил руки, ведь я был ужасен. А Катерина... Мой ангел-хранитель. Она осталась до конца, пока сама не потеряла все, что имела. Совсем все.
  Я был чудовищем. Я был жалким и никчемным чудовищем, что мучило людей, что отравляло им жизнь. Простят ли они меня когда-нибудь. Поймут ли мою заблудшую душу. Не знаю, да и не узнаю теперь уже никогда...