Zoom. Глава 5

Первый Новый год после Ельцина. В гостях в семье мясника. 2000г.

Помню, как в новогоднюю ночь 2000 года, рассмеявшись в лицо Ельцину, поздравившему народ с новым годом, веком, вехой и эрой, мы с Буду! поехали встречать Новый год в семье Ardis, с которыми дружили семьями, бизнесом которых была продажа мяса. Ardis, «хозяйская» дочка, со своим младшим братом была с нами у новогодней елки, где мы дурачились с моим playmate Буду! на пару. Мы с Буду! стояли, блестели огни новогодней елки, и я хотел какой- то инициации, нового уровня, продвижения, новой ступени развития, ведь «Новый год на дворе! С Новым счастьем!»- я должен почувствовать его с каким-то переходом в качественно новое состояние, магией и волшебством. В шутку Ardis меня «посвящала в рыцари», для чего я артистично стал на одно колено, и она клала мне на плечо какой-то пластмассовый игрушечный меч, кокетливо и статно улыбаясь мне в лицо своим лицом, с широкой расщелиной перед передними верхними зубами, которые у африканских народов означают prosperity-процветание, как у певицы Ardis, в честь которой я ее условно поименовал. Немногословная тихоня,  зардевшаяся краской пунцовой, с раскрасневшимися щеками, огнь на которых был виден и  в полутьме, она стояла молодая, излучала свежесть и нетронутую красоту, младше меня на несколько лет, бодрая. Но тогда все ее волнение было заметно, даже в темноте, ее лицо было в магии праздника преисполненным какого-то природного обаяния, в духе всеобщего ликования и веселья. И ее младший брат все прыгал вокруг нас, Буду! тоже молол какую- то несообразную белиберду и чушь, и для нас это была какая-то невинная игра, какое-то показушничество и дурачество, и ни о каких свиданиях, и ни о сватовстве я не думал и всерьез не помышлял, но что- то меня непременно побуждало в этом новогоднем угаре податься в рыцари Ее величества. И я, сгорая от внутреннего напряжения и предвосхищения, жаждал этого посвящения-понарошку, невзаправду, плацебо-но как внутреннего пассионарного толчка, чтобы сдвинуться с места-«волшебного пендаля», чтобы всерьез заняться собой и стать self-made из пастушка Куллерво в Наваррского…быть избранным, получить посвящение, иметь призвание, совершить подвиг, стать героем, типичные мальчуковые естественные желания musthave.

Возвращаясь домой из гостей, мы потом пошли гулять в обычной одежде и в наших форменных головных уборах. Расдухарившись, мы ничуть не стеснялись нашего такого дерзкого и угрожающего вида –смешанной формы одежды, резкость вызова, за которую могли получить замечание от других, грозившее нам серьезным дисциплинарным взысканием от цехового руководства, а мне и лишением возможности выхода за территорию училища. Мы шли по заснеженной загазованной ночной улице, и пели народные песни, даже горланили, упоенные духом торжества и надеждами на лучшее, увитые ими, как революционные матросы пулеметными лентами, в тот новогодний праздник, когда с нами по телевизору попрощался Ельцин- и все плохое и тяжелое с ним, как якорь, ушло на дно. Вместе с Ельциным в том веке и осталась для меня эта девушка Ardis. Я задумывался и мог строить планы в тот вечер, но реальность уже складывалась иначе. Когда –то уже далеко потом, ее родители у Тети сидели на кухне и ели, а я уже тогда работал риелтором, и Дядя им рассказывал, не уставая меня нахваливать, о моих деловых качествах и профессиональных достижениях. И мы даже что-то обсуждали возможную сдачу их однокомнатной квартиры в наем за 450 долларов, которой мы так с ними благополучно и не занялись, обменявшись телефонами, «балачки» так и остались словами, как и их дочки, про чеРтвертый-пятый размер груди (за пазухой) musttake, про который мне постоянно твердил Дядя, как постоянное автоматическое напоминание-уведомление в компе, что я упускаю это нечто важное из вида, I was mistaked, игнорируя ее, как упускаемую благоприятную возможность, больше не было в моей жизни. Все это осталось на изломе вех, в той магической новогодней ночи, когда началась новая эра.

Мой день рождения в 2001 году.

День в день, когда мне исполняется двадцать, второй юбилей, я иду в фотоателье сфотографироваться на красном фоне, также как и с папой ходили в Армавире, когда мне исполнилось десять- и я решил это соблюдать неукоснительно, как традицию, раз в десять лет ходить в ателье. И вот я уже на общем фото, такой нескладный, в зеленом рябом пиджаке-пальто, похожем на пончо. Я перешивал пуговицы (как Лимонов, в свое время, сам кроил и шил себе костюмы- вот в чем дополнительное сходство между нами), чтобы приталить его, потому что этот пиджак был мне не по размеру, великоват. Я использовал, как полупальто, как мне показалось, потому что он не был таким грубым наощупь. «Я так носил, как здесь никто не носит» (Э. Лимонов в «Я проезжал кварталы бедноты»), и я его не стеснялся, просто не разрезал карманы. Я однажды даже увидел огромного полного и тучного чувака, как героя сказки «Три толстяка» в таком же самом пиджаке, и удивился- как я не придаю значения правильному назначению вещей-и ношу его, как полупальто- а не как пиджак, именно в нем я встретил свое двадцатилетие- на которое ко мне издалека приехала мама. В 20 лет еще наивно веришь в то, что вырастешь, ведь организм растет до двадцати пяти- но ты уже не растешь, и купленные вещи сидят на тебе мешком- несбыточность- которую можно перенести и на другие явления, не только на предметы одежды и купленные или оставшиеся от других, «по наследству», донашивать вещи. Был апрель 2001 года, еще не сошел снег в лесополосе, начинавшееся сразу за улицей Грибоедова, и я даже пошел к моей елочке, которая была на перекрестке тропинок, ведущих к озеру дачного поселка. Я бережно и нежно погладил ее ветки, и наименовал своей елочкой, она стояла прямо на перекрестке, была общипанная, как курица без перьев, освобожденная до наготы перед приготовлением в пищу, куцая почти до самого верха, как лишайная. Даже, может, и не елочка, а сосенка. И мне было жаль дерево это на перекрестке, также, как и я, измученное само собой, вопросами самоидентификации, что не сделало выбор ни в какую сторону- куда податься и расти, так и не прибившееся ни к какой группе деревьев ни в одну из сторон - а так и осталось стоять на перекрестке этих дорог. Потом мы поехали в Радонеж, где фотографировались на фоне памятника и заходили в храм. Этот день мы праздновали в дачном поселке-мы с мамой фотографировались вместе, по очереди гладили рыжую собаку породы «ирландский сеттер».

Горожане. Палаточная компания. Пузырьная братия.

Конечно, начав увлекаться пивом, Буду! не смог себя удерживать и контролировать, это скоро вошло в привычку, и эти постоянные собирания денег на выпивку, краундфайдинг стал каким -то постоянным атрибутом и элементом нашего быта, рутинного времяпровождения и ежедневного обихода. Как будто наше «взрослое» общение, когда мы сплавляли наши почки «в утиль» должно обязательно содержать эту гамбринистическую «разрядку». Мы пили пиво на улице, у подъездов жилых домов, у палаток, в детских садах и площадках перед школой, как и все городские подростки. Где еще выпить? Обязательно перед или рядом со школой  (где до этого учился, и куда уже даже сторож не пускает, хоть и здоровается с тобой за руку)-или в лесопарке, по дороге к роднику. На пороге у школы мы били бутылки, когда играли ими в стеклянный кегельбан-это было дикое занятие. Бутылки бились от резкого удара между собой, и осколки разлетались в разные стороны. «Лес рубят-щепки летят». Школа стояла на сигнализации. Охранников-сторожей там не было, так что некому было нас не только выдворить со школьного двора, но даже сделать нам обоснованное и справедливое замечание.

И эти прогулки шли по заданному плану: сначала выпить пива- попеть народных песен, поговорить «ни о чем» с компьютерной «братией»- с этим бесчисленными сисдаминами- среди которых в нашу компанию стали вливаться даже уже какие-то дети по прозвищу «Крыс» -друг Ксюши- девчонки с веснушками оригинальной внешности, которая нравилась Буду!. Дети были с нами «на равных», говорили на «ты», вели взрослые разговоры, тоже пили и курили с нами.  Это уже была какая- то деградация в разговоре с людьми с какой-то пивной отрыжкой-круг общения уже низводился до нимфетов. Я прекрасно понимал, что это все «установление взаимодействия и контактов» Буду! нужно для дела, каких- то эфемерных  «дип.отношений» с руководством этой несчастной локальной вычислительной сети, и поскольку он терял много времени с ними на все эти обсуждения ничего не значащих вопросов, это все мне напоминало мои посиделки в селе на лавочке -когда я ожидал, когда все разойдутся, заведомо уверенный в безрезультативности и практической бесполезности этого долгого ожидания, бессмысленной потере драгоценного времени до построения, тратя его  вхолостую и впустую, ведь ничего особенного не происходило. Только если ранее я был неактивным участником общения в селе, то теперь я становился таким же неактивным участником общения, а более сопровождающим лицом или свидетелем неактивного участника общения. Манекенами становились мы оба вместо одного меня. Потом я перенесу эту практику на общение с друзьями Жены, до того, как они мне станут привычными и «знаемыми, как облупленные», а я все равно буду немногословен и нарочно буду молчать, хоть мне есть что «себя показать», а те только «людей посмотреть», к тому же я долго буду изучать этих людей, хоть друзья Жены так никогда и не станут моими друзьями тоже.

У нас с Буду! были разные темпы и ритм жизни- я торопился все успеть, напечатать свои стихи, творить- и для меня время неслось бешено, не заполненное никаким моим творческим действием и созиданием морально изматывало, даже когда я понимал, что начатый разговор сразу становился скучным, бесполезным, пустой затеей, я не проявлял к нему никакого интереса, не поддерживал разговора, быстрее бы он стух и угас сам собой. Поэтому я даже ничего не говорил, иногда вообще отстраненно стоял, хотя и был «в теме», и знал, что сказать, поддерживая разговор, но новое слово-это все равно как бросать ветки и дрова в костер, чтобы дать новый импульс, толчок и старт. От этого «общества тунеядцев», «анонимных алкоголиков», «клуба плакальщиц» нужно было скорее избавиться, как от балласта, а не втягиваться в эту среду, однако другой альтернативы бесперспективной компании и своего круга общения, у меня не было. У Буду! же, наоборот, время шло неторопливо, у него и так все было, ему было некуда спешить, построений для него и разных задач для него не существовало. Был Интернет, за который платили родители, и огромное количество свободного времени. Он никуда не спешил, формально числясь почтальоном, к частым построениям он не привлекался. Он был молод, обеспечен, самодостаточен, претендовал на женское внимание, умело привлекал к себе правильной подачей себя. Чему я тоже хотел научиться у  него- самопрезентации, но всеми силами я силился показать, что я иной, другой, деревенский, и это было главное наше отличие и самоидентификация. Потом уже тот маркер, что я приезжий, ушло на второй план, это уже было второстепенно, этому всему можно было придавать значение в последнюю очередь. Нужно было с этим маркером работать, ведь другого выбора у меня не было.

Наверное, представляя меня, у Буду! каждый раз случался «баттхерт», «разрыв шаблона» и возникала проблема подбора нужных слов-как объяснить всем, кто же я ему-друг, знакомый, брат или просто совершенно чужой человек и сокурсник по училищу, чтобы выглядело правдоподобно, но и меня не обидеть и не задеть. Потому что при мне об этом сказать было сложнее- нужна была дипломатия и чувство такта, правильное воспитание, взвешенные слова. Мне и самому зачастую бы приходилось как-то выражать себя с трудом, настолько противоречиво и неоднозначно- а как это донести постороннему человеку- задача не из легких, когда человек затрудняется обозначить себя сам. Буду! был единственный, и потому избалованный ребенок в семье, выросший законченным эгоистом, со всеми вытекающими отсюда хрестоматийными качествами типажа человека, нашпигованного родительским вниманием и чрезмерной опекой, как персонаж мультика «молодец, будешь, как великий нехочуха» или ребенок из фильма «Игрушка» с Пьером Ришаром в главной роли. Учитывая наше продолжительное пятилетнее общение, все мы эволюционировали, развились, притирались друг другу, что-то постигали, проникались друг к другу большей привязанностью, эмпатией и уважением, что Буду!,  уже взрослея от нашего общения и внимания, становясь старше, говорил: «у меня два братика- ты и Коган. Коган так для меня настоящий брат, а ты- названный». И это для меня и было и достижение, и одновременно признание, которое я получил, заслуженно, но не сразу и авансом, получив неограниченный кредит доверия. Несмотря на то, что я был вхож в семью с первых дней, именно возможность заслужить именно его расположение и уважение, было и оставалось самой сложной и главной задачей. Позиционирование на равных действует априори, предполагается. Но все люди не равны. Равенство только декларативно, условно. Мы все в неравных условиях-эта доминанта определяет наше положение, вес и влияние. Скорее, он из тех людей, что медленно и сложно привыкают к людям, но привыкнув, уже не разбрасываются людьми из своего окружения. «Друг» только «друг», двустороннее, взаимное понятие. Понятие «брат» одновременно и раскрывает взаимность, и нет. Братья могут быть в ссоре, не поддерживать годами отношения, избегать общения. Бывает всякий разлад, раздрай и недопонимание, поэтому брат более близкое по крови, но не более ёмкое. Брат-  физиологическое понятие.  Друг - брат по духу, брат души. Брат, по сути,  более близок, как никогда может быть близок человек, если с братом ты можешь быть в дружеских и доверительных отношениях- потому что ты не связан комплексами и обязательствами, как с родителями, ты по положению равен, и еще понимаешь, как мужчина. С братом и другом во многих смыслах ты можешь быть близок, где речь идет о взаимности этих понятий. Брат обижается, когда ты называешь другого человека «братом». Когда ты называешь друга «братом», ты обещаешь ему это большее отношение, нежели к товарищу, подчеркивая, что больше, чем просто «друг» или «лучший друг», выдаешь неограниченный кредит доверия, поощряешь его этим, показывая, как высоко ты его ценишь, что тебе нужно выделить еще и особое к нему отношение. Все, устроенное в отношениях с другом и братом строится на условностях и стереотипах. Зачастую «брат», «братан», «братишка», как и у афроамериканцев «brother», «bro»- всего лишь форма обращения, не подчеркивающая степень доверительности общения и близости. Поэтому не стоит преувеличивать значение формы обращения- за ней может вообще ничего не стоять, ни о каком духовном родстве речь не идет, как и о  девальвации слова «брат», просто все зависит в индивидуальном случае, на бытовом уровне, от того, что вкладывает каждый конкретный собеседник- его личный словарик понятий on his own.

Когда я на втором курсе понял, что свободного времени –после обеда и до построения- без дурацкой и неэффективной «продленки»- будет много и можно себя чем- то занять, я сразу записался во все возможные и  невозможные научные кружки, взял себе побольше научных работ, чтобы предоставить себе возможность свободного выхода за территорию училища, в которую верилось как в заслуженное и заработанное усердной учебой и  старанием  будущее счастье – обретение подлинной свободы, хотя бы и ограниченной какими-то условностями в виде времени и построений. Когда меня записали старшим в научное общество я понял, что мое назначение старшим сродни первому назначению старшим мойки. Ни к каким обязанностям я не привлекался. Только позже я узнал, к моему горькому разочарованию, что все было номинальным, условным, формальным- все эти фейковые научные общества велись «для галочки» и отчетности- и только я принимал эту игру за личный прогресс и всерьез. Я действительно написал научную работу, которая была отмечена поощрением- но это все удалось не благодаря научному обществу, а скорее, вопреки. Сами научные работы не были самоцелью-тогда я понимал их, скорее, как средство для достижения моих «политических» целей- единственно возможное получение свободного выхода за территорию, без которой в стенах училища я попросту чах. Научная работа для меня была легальным использованием ситуации, лазейкой, по крайней мере, как я это видел. Ресурсов у меня не было- а свободы хотелось-тогда я очень уязвлено воспринимал положение- это было тиски и теснота для моей души и творчества, как тяжкая  солдатчина-рекрутчина для Т. Шевченко –это были мои мысленные «кайданы». Что любая научная работа -это различные компиляции из моря источников- в которых многие из них даже будут написаны разным стилем, не единой терминологией и понятийно-научным аппаратом- но этот порок работ наших  ученых мужей не интересовал- они гнались за числом- так и меня -как составителя этих «трудов»-это было мое приспособленчество, в котором я понял, что нужно умело подбирать материал- и я это понял сопоставив  то, что меня привлекло на первом курсе больше всего - разные ученые по разному видели- даже называли по разному одни и те же –теории и я понял, что для многих это не вопрос знания, а всего просто- напросто вопрос формулировок, дефиниций- ради чего ученые мужи разбивали себе лбы, доказывая с какой стороны масло мазать- так когда я обобщил все эти теории, и это и было для меня как паззл, который я собрал и обрадовался сделанному мной, и первому опыту компиляции и научного обобщения- я поверил в себя, как аналитика-человека, который умеет видеть главное-за мишурой этих терминов и  научных категорий, за деревьями увидеть лес.

Кафедры практически не «общались» между собой- ряд преподавателей в разных кафедрах, занимавшиеся изучением смежных вопросов никогда не сотрудничали, и не общались между собой -тогда как понятийный аппарат ими зачастую использовался общий-но он не могли выйти за рамки своих дисциплин, не могли договориться, были скованы шорами своих научных званий и знаний, и, во многом, у каждого наступает процесс творческой деградации, так и эти ребята отстали со своими научными кружками, не видя перспективного и нового, зияли целые черные дыры-а не пробелы в научных знаниях, и преподаваемая наука и дисциплины были настолько далеки и оторваны  от реалий,  что им требовалась «свежая кровь», которую своими свежими идеями и  инициативами мог дать только я.  Выходя за пределы кафедр - я тогда приучился видеть вещи   масштабнее и шире- так я смог одну мою научную работу переделав ее в трех разных вариантах представить одновременно на трех кафедрах с незначительными правками, так как работа была системной и комплексной, выходя за границы отдельных научных дисциплин.

Тогда я получил желаемую свободу, и мне был подписаны документы с заданием на выполнение научной работы, на посещение библиотек. Я получил доступ к ресурсам и стал еще чаще ездить к Буду!, имея доступ к компьютеру, как  средству производства- так что я с этими сканерами –принтерами временно оккупировал компьютер Буду!, который его тогда приспособил именно под развлечения- разным компьютерным играм и прочей байде -тогда сами работы его не интересовали, и он что-то пытался делать- но с не желанием и не с таким рвением, как я. Его собственная тема работы была революционной и прорывной, но ее никто всерьез тогда не воспринял из-за узколобости, недальновидности и неригидности к изменениям в инфо и медиасферах. Такого объема свободного времени мне действительно было много, а проводить его впустую на занятиях «продленки» было бесполезно, где все спали, или играли в карты, а возможность печатать, творить, переводя в печатный формат когда-то писанные мной от руки по блокнотам и записным книжкам, листам формата А4 стихи, было для меня большим удовольствием, но его было определенно мало.

Дело в личной расторопности, максимально эффективном использовании времени, как это было, в свое время, что мне нужно было примчаться поскорей к Буду! домой, чтобы напечатать стихи. Напечатывание стихов и было этим «рациональным использованием времени», по максимуму, я ради этого готов был жертвовать всем тем, что было необходимым и даже естественным: помыться, поесть, даже лишний раз выпить чаю, лишь бы больше текста набрать, мне казалось, что стихов я  взаправду стесняюсь. Научную работу не так стремно показывать, и не так стесняешься выдавать ее на публику, как стихи собственного сочинения, это что-то из разряда супер-интимного, персонифицированного, сокровенного и личного из твоего нутра). Стихи были чем-то в низком уровне приоритета, факультатива, на который если оставалось время, в то время, как за научную работу был спрос и санкции. Буду! тянул гулять, он зависал надолго за игрой на компе, и я терпеливо ждал возможности усесться напечатать. Все было также, как и когда мы сидели в очереди и ждали возможности позвонить своим подругам с подключенного к линии телефона в холле учебного корпуса. Все мы торопливо ждали своей очереди. Так вырабатывается терпение. Иногда я уже не выдерживал, и стаскивал в шутку Буду! с компьютерного стула, где он сидел, как журавль, подложив одну ногу под задницу. Я валил его на ковер, и мы боролись, дурачились. Однажды девчонки нашу борьбу в шутку восприняли всерьез, после того, как у Буду! в борьбе практически сразу лицо наливалось пунцом, и Русая в гвалт кричала: «Дураки, прекратите драться! Вы же!», и запинаясь, останавливая нас, запыхавшись, искала и находила нужные слова: «Вы же, как братья!  Вы же одинаковые! У вас все сходится, даже размер одежды, и столько времени вы провели вместе!». Тогда мы показательно прекращали шоу и борьбу, хотя разница между понарошечной борьбой и схваткой в сцене фильма «Бойцовский клуб», где герой Эдварда Нортона разбивает в кровь лицо красивого парня, была неотделима. Мы всегда ходили «по краю», мальчики, дураки.

Мы начали выпивать тогда, когда родители еще не успели приехать с лесной дачи. Мы, опередив их, приехав заранее на электричке, на всю имевшуюся в наших карманах наличность скупили «Ярпива» всевозможных видов и сортов, которое было в соседней палатке, и устроили показательную дегустацию, выбирая какое из них лучшее- «Портер», «Оригинальное», «Светлое», «Темное», «Крепкое» или «Янтарное». Помню, что пиво с белой этикеткой нам особенно понравилось-и в этом вкусе мы оба сошлись мнениями. А потом мы включили на музыкальном центре «На поле танки грохотали» и еще «Шашку со стены под рубаху снял», и Буду! так голосил,  пел, что сильно проникся, пропустив песни через себя, на своей шкуре прочувствовал все сам –четко представляя себе эту картину, и ставя себя самого на место исполнителя- «шашку со стены»- и в этом был какой-то порыв, и мы плясали- ходили в присядку, прыгали –слушали, как ревет и тужится вся эта стереосистема, сотрясаются от вибраций стены и стеклянные дверки мебельной стенки.

Эти самые «…шашку со стены» и «На поле танки грохотали»- мы спели с ним прежде на лесной даче -когда с какими- то левыми телками гуляли по полю от дачного поселка за лесополосой в сторону хутора, где обычно Тетя покупала молоко, творог и простоквашу. Дядя, со знанием дела, нас при покупках подзадоривал: «Вот где надо невесту брать, чтобы дома постоянно «молочное» было». «Даже я не знаю, чтобы я, блудь, без секса, делала -наверное сдохла бы», говорила одна из этих двоих телок. А потом мы дурачились, то ли в лужу их толкали, то ли умышленно уронили какую из них, как красавицу-княжну в песне «Из-за острова на стрежень». И в этом предложении тупой малолетки, у которой был слой словесной грязи и столько мерзости на языке, что могла вызвать только отвращение к себе, как к женщине. Узнав мужика в свои-дцать и так понтоваться! Не этим надо понтоваться. Да надо ли понтоваться вообще и среди кого, метать «бисер перед свиньями»? Кто поет патриотические песни в зашкаливающем угаре?

На следующий день они меня разыграли, как будто есть какая-то традиция или народная примета, и я с неподъемной колодой, на которой рубили дрова, на плече бегал вокруг дачного дома. Дядя обосновал это какой-то приметой, что меня подкупило. Я так легковерно «повелся», потому что видел у Дяди на работе целую библиотеку и подборку из множества самых разнообразных книг про русские народные обряды, календарь примет, традиции и фольклор.

Также на лесной даче Тетя радушно восклицала: «Сколько работников отдыхать приехало!». «Потрудишься, а потом –спи- отдыхай!», как в сказке «Как поп работницу нанимал». Однажды, прививая нам любовь к чистоте, Тётя доверила мне работать с пылесосом, тогда как Буду! доверила только влажной тряпочкой убирать пыль с полок, где стояли книги. Я радовался тому, что мне доверили более сложную работу, чтобы я себя проявил. Я всегда работал на совесть, с пассионарностью и энергией неофита. Я считал, что именно по моему отношению к работе, с каким энтузиазмом, старательностью и прилежанием, я ее буду выполнять, будут судить о моих делах. Мой показатель- не мои качества, а моя работа, результат моего труда и место приложения моих усилий. Мастер неотделим от своего дела. Мастер и есть его дело. Обидеть работу-оскорбить и задеть мастера. Дело-такое же продолжение мастера, как и его ребенок. Мы радуемся, когда хвалят или отмечают знаками внимания наших детей, принимая это и на свой счет, как заслугу. Дети это лучшее, что мы сделали.

Дядя научил отношению к труду- внимательному, бережному и чуткому. Дядя сидел, закатив под себя ногу по-турецки, умещаясь на кафельном полу среди лерок, уровня, инструментов и сантиметровой рулетки, ерзая от грузности на своей же свежесделанной работе. Он брался за все, чтобы работать, как может быть увлечен только тот, кто может сделать работу на совесть, кто старается и делает для себя, работая на себя, не отдавая на откуп чужим людям, доверяя только себе, своему чутью и глазомеру, и уверенному движению рук.
Он был для меня настоящим примером во всем- в умении ладить со всеми, где формировал в месте учебы сына все тот же «нетворк». Помогая сыну расти, обеспечивая ему питательную среду, способствуя его продвижению. Он со всеми поддерживал ровные деловые отношения, ко всем был «вхож» из цехового руководства. Несколько раз я его видел в кабинете, сидящим за столом, в позе просителя, выставившего руки с локтями на стол, в какой –то оборонительной позиции. Видел, как он шел по территории училища каким-то деловым и суетливым, сгорбленный и сутулый, спешащий с большой сумкой «почтальона», удерживая подмышкой и локтем наперевес. Я удивился ему здесь, и, увидев издалека, поприветствовал его, окликнув, он оглянулся, кивнул, и дальше поспешил. Когда он приходил домой, я всегда выходил его по приветствовать, показаться, что «я здесь, я дома, я на месте». Как приветствие во время встречи, как мог бы выпрыгивать из укрытия какой-то из домашних питомцев, кот, собака или лающий пес, приветствующий хозяина. Когда возвращался со службы папа, вешал в моей комнате шинель на вешалку, пахнущую морозом и свежестью и припрятанными от мамы дорогими сигаретами, которыми «баловался», я только оборачивался со стула, сидя за письменным столом под зеленой настольной лампой и просто говорил: «Привет!». Все приветствия разные.

Редко кто это сделает и пойдет на это ради и своих детей. Дядя разнашивал мне туфли у себя на работе. Да, новые туфли, чтобы они мне не натирали ноги. Вот что значит- отец. А вы и не знали! Именно это отношение бережное, как к собственному сыну. Вряд ли кто будет так достойно себя вести, как настоящий отец. Вряд ли кто может об этом сказать или похвастаться. Это то, что ты можешь сделать для других- нести их крест, защищать от обид, греть теплом своих рук, нести на спине или на руках детей.

Дядя вспоминал мне все время шутку, которую я задал однажды цеховому руководству: «Что лучше? Как правильно- вбивать шурупы или вкручивать гвозди?». Он остроумие мое не оценил, подумал, наверное, что я его подкалываю: «Правильно, еще разок на дежурство сходить».

После того приезда с Рузы Буду! долгое время стеснялся выпивать при родителях. Когда Дядя спрашивал на пороге, заглядывая в глаза, как будто, смеривая взглядом, решая, пускать ли «хрона» в дом, или нет: «Ты что, опять нажрался» или: «Опять пьяный, ты только посмотри на него. Ты что, без этого уже не можешь?»- они начинали бороться, подстрекаемые Тетей - «Вот, видишь, он нас совсем не слушает. Мне это уже надоело.». Они плакали вдвоем, и возились-барахтались в коридоре, Буду! упорно и усердно сопротивлялся, причиняя боль родному отцу. Все- таки я «болел» за Дядю, чтобы он «выпорол негодного и никчемного Буду!, как следует»-проучил его за пьянство и дурацкие выходки-«даст ему ремня», врежет ему «по самые не балуй»)- отец плакал от собственной слабости, что не может воздействовать на непослушного сына, мягкости и нежелания сделать больно, а сын от своей падкости на алкоголь. Я не стоял в стороне, не только пробовал их разнимать, но и реально разнимал их, но это продолжалось снова и снова- уговоры не действовали, и эти «качели» продолжались- нужен был фактор моей силы, мое сдерживание. Но как все неизбежно имеет свойство эволюционировать, как адаптирующиеся к отраве и ядам тараканы, так и люди настолько усложняют в мутациях своих конфликтов и распрей, что перестают реагировать на голос разума, «глас вопиющего в пустыне». Когда они неуклюже колошматились в коридоре с Дядей, тот, как отец на правах старшего, что было на него совсем непохоже,  человека добродушного и отходчивого, зычно кричал: «Я тебя выпорю», а Буду! отвечал неожиданной взаимностью: «Все потому, что, папочка, я тебя очень сильно люблю!». И все, «чары спали!», и Дядя был задет за самый больной нерв, и вот они оба расплакались, расчувствовались, и старик «расстаял». Они оба, потные, мочалившие друг друга секунду назад в борьбе, не уступая друг другу, но и не побеждая другого, пускали слюни. Начинались «телячьи нежности».

Это только сначала ты чужой человек, на которого первую часть времени поглядывают осторожно, опасливо, как на доминирующий фактор. Потом постепенно перестают стесняться, и им уже нет никакого дела до тебя. Это только сначала поправки, какое-то время присутствие напрягает и это работает, оно дисциплинирует расхолаженных и расхристанных, их держит в вожжах и ежовых рукавицах. Но потом ты «превращаешься в мебель», тебя в упор не замечают, игнорят, ты перестаёшь влиять на ситуацию и невольно становишься одним из соучастников житейской драмы. Хороший прыжок из пресекателя беспредела в соучастника группового преступления. «Стокгольмский синдром» того, кто поверил в идиомы и стратагемы «милые бранятся, только тешатся» и «бьет, значит любит», на то, что они непоследовательные в гневе и отходчивые, а раз будешь вмешиваться, так обе стороны на тебя ополчатся и обозлятся.

Тетя срывала гнев на Дяде -за то, что он не выгонит, и не выпорет, как следует, Буду!, и сама кричала про выписку из квартиры Бабушки, которая теперь жила на даче, и это было маленькой, но саднящей болевой точкой, на которой, как на краеугольном камне, строились все семейные скандалы и склоки, и обязательно эта тема была бы задета, потому что Бабушка  постоянно подчеркивала, что это ее квартира. А ведь было и так, когда Тетя на полном серьезе ко мне обращалась ко мне, чтобы я к ним не ездил: «Я тебя прошу к нам не ездить, пока Буду! не исправится, я выселю его и Дядю, потому что мне это надоело. Не умеют жить по-человечески. Я просто устала». Говорила открыто, душевно, прямолинейно и искренно, не обозначая срока для исправления Буду!. Но я давал обещание, что больше не буду приезжать, понимая, что дело не во мне, а в самом Буду!, что мое отсутствие не только не исправит, но и напротив, усугубит ситуацию. Тогда я понимал границы ее непоследовательности в позиции, что она часто уступает, и намерения не всегда обозначают маркер будущего поведения. И если говорят, то не значит, что так и будет. Как человек воспитанный и обязательный, знающий цену данному слову, я не привык, что люди относятся с таким пренебрежением к своим словам, не вкладывая в них действие. Единственное, что мне не хотелось принимать это то, что из-за косяков Буду! страдают другие невинные- вынужден мучиться отец, и я лишен возможности общаться с ними в назидание. В этом была какая-то нездоровая тема, когда вводят коллективные наказания за косяк одного человека. Кто-то залетел, а всех наказывают. Эта неизбирательность действия, это случайное «сейчас разберусь, как следует, и накажу, кого попало», меня страшили своей непоследовательностью. Люди могли ошибаться, поступать неправильно, но возмездие должно было неотступно следовать за нарушением. Мудрость Тети была во введении этих ассиметричных санкций к эгоисту и эгоцентристу, что он пересмотрит все свое поведение, как только больше людей будут втянуты в орбиту наказания и сообща будут влиять на непутевого его. Как можно больше людей задеть, наказывая за него, чтобы общественное порицание и осуждение стали единым фронтом орудия его исправления. Но эгоист не ценит никого, чужие трудности и страдания вряд ли опосредованно окажут на него влияние и повлекут пересмотр линии поведения. Буду! реально доводил и родных и самого себя этими пьянками неизвестно откуда доставая деньги, как из бездонного дна,  изобретательно пропивая даже данные карманные деньги на обучение английскому и на книги, говоря: «а я купил дешевле, деньги остались на сдачу, вот на них и пью!».

Однажды Буду! кому-то из знакомцев по локальной вычислительной сети сканировал фотки, потому что сканер тогда еще был не у всех. И потом мы встретили на улице этих людей, и я сказал им, что «я вас заочно знаю, ваши лица мне очень знакомы- у меня хорошо работает зрительная память». И потом только понял, откуда их знаю. Фотки были сохранены у Буду! на компе, и когда загружалась одна из рабочих программ сканера или распознавания на компьютере, эта инскрипт-фотка всплывала каждый раз. Или они долго не забирали свои фото, позабыв о них, и я долго прикалывался, что фото уже перешли в собственность  Буду! в силу «приобретательной давности».

Брат Козочки приходил с ней к Буду! (как будто приводил ее Буду!), чтобы у него дома пить пиво в баклашках под просмотр видео, взятое из проката на кассетнике -которые Буду! прятал в мою синюю незакрывающуюся сумку из-за сломанной молнии, привезенную от мамы, и говорил что цеховое руководство дало мне задание собрать много бутылок чтобы поливать цветы -умел выкручиваться. И это звучало настолько убедительно и правдоподобно, что я сам был готов в это поверить и подписаться под каждым словом. Я до сих пор помню запах духов его девушки Козочки, похожей на героиню Каролины Херфурт, первую жертву в фильме «Парфюмер». Такая же с узким подбородком, не выраженными скулами и веснушками на лице, женственная, обаятельная, свежая в своей божественной юности, как в выкристализированной красоте Леонардовской «Девушки с горностаем». «В Польшу уехала Козочка»-так шутил Буду!, когда я потом о ней у него справлялся. Весь наш последующий круг общения образовался через Козочку, которая была блудна. Бедра встречалась с Глеликом, а Нос с ее другом со странным и многозначащим прозвищем «Герыч». Так что мы все знали друг друга через кого-то, и так и попали в руки друг друга.

Просмотр фильма «Табу»-тогда я еще не знал, что за культовый режиссер Такеши Китано, и я прочитал где-то в аннотации журнала «Афиша», что режиссер давно не снимал, «снимает фильмы раз в десять лет», и это меня здорово подкупило. Тогда азиатских фильмов я еще не смотрел, был не подкован в этом плане, мне трудно было разобраться, судя по обложке диска на обороте в прокате, был интересный фильм с хорошими отзывами. Видик работал в зале, где я спал. Я разложил диван и захотел посмотреть его перед сном, но когда пошли титры иероглифами и оригинальная аутентичная музыка, Буду! уже не выдержал и ушел, плюнув на этот фильм. Я же терпеливо стоически досмотрел до конца, особо мне понравилась смачная сцена со срубленным цветущим деревом сакурой. Фильм не понравился, остался какой-то пренеприятный осадок. Потом, когда Буду! узнал от меня про содержание этого  фильма, само слово «табу» стало в его устах нарицательным, притчей во языцех –Буду! уже «по всякому» «склонял» это название, как мог: и «Табун», и «Табу-2». Наши вкусы не совпадали- ни с рекомендованным мной фильмом Сержа Леоне, ни с подаренным Дяде фильмом Шукшина «Калина красная», который я посчитал по названию максимально точно передающим русский дух, даже не зная сюжета фильма.

В компании у нашего ларя –палатки самым зрелым, взрослым и самодостаточным из всех был парень Стингер-прораб- который рассказывал, как организовал бизнес на подрядных работах с гастрабайтерами, и он рассказывал нам с Буду! бизнес- идеи, как он разруливает -мы дружно кивали, соглашаясь с его деловыми предложениями. Этот предприимчивый парень все фонтанировал разными историями и через время, пропитавшись к нам доверием, нам с Буду! Он, или его товарищи через него предложили купить шестисотый Мерседес, в котором полгода пролежали трупы. Мы, перед выпуском из училища, на полном серьезе хотели его выкупить на подъемное пособие, чтобы потом вычистить, «привести в чувство» и перепродать подороже. Это была пространственная спекуляция, которая требовала от нас отсутствия предубеждений, суеверий, брезгливости, ведь «деньги не пахнут», расторопности и инвестиций. При удачном сложении обстоятельств мы бы обзавелись благодаря этой ситуации стартовым капиталом-но мы упустили этот заветный шанс.

Когда мы со Стингером пошли вместе в «Пикассо», Стингер угостил Брата, выступавшего в хоре мальчиков, мороженным, когда попросил спеть песню. Я сам так расчувствовался от его исполнения, когда все в зале стихли и замолкли. Брат так деловито согласился спеть: «Шел солдат» и они вдарили по рукам, как в пари, заключив сделку. И я понял, что уже не я все веду и определяю, как «старший», а он самолично принимает решение, и было бесполезно его останавливать- шустрый «малой» сам в то время проявлял решительность и самостоятельность, и не нужно было его ограничивать, потому что, в тот момент, это было уже его «собственное» «творчество», его талант и умение, и, соответственно, его «собственный» «бизнес». Тогда все опешили, все упитые и укуренные-накуренные своими сигаретами-кальянами, вся вальяжно отдыхающая многонациональная публика этого зала. Там по стенам были какие-то сюрреалистические сюжеты из картин художника, также как и называлось это кафе и заведение «Пикассо». Просто от его детского голоса «Шел солдат, друзей теряя..слуга Отчизны.. глотая слезы.. часто бывало»  у меня в глазах навернулись слезы- когда Брат это даже спел не на спор, и даже не «на слабо», а это было его порывом души и искренностью, а не придуманной «новой искренностью». Потом ему еще принесли мороженое от шеф-повара.

Никис, парнишка, который взял себе никнейм в честь героя фильма «Никис сын дьявола младший» с Адамом Сендлером в главной роли, был таким кучерявым дурачиной, что смеялся, как обдолбанный наркоман, как будто кашлял после того, как покурил, говорил «в нос», подражая Бивису и Баттхеду и в духе наркоманских смешков- на вечном «ха-ха», «What’s up?». Кучеряхи у него были зачетные, как у советской резиновой игрушки гномика, с колпаком, как грибная  шляпка, с окладистой густой кудрявой бородой и мягкими волосами, расчесанными по шву. Выглядел он сам мультяшкой, худой и щуплый, как выжатая тряпка, с дрожащим и дребезжащим голосом.

Был странный сумасшедший пацан с подчеркнуто наркоманским ником «Джа», энергичный, заводной и зажигательный, пошел в армию служить «по убеждениям», однако потом сильно изменился после нее, что перестал нас узнавать, как кошки котят своего помета после разлуки. С Джа мы шли по Арбату перед тем, как его забривали служить в армию, и его поразил мужик, который прямо на входе на Арбат, у подземного перехода, напротив ресторана «Прага», играл космическую музыку на гитаре, подключив компьютер. Джа наивно, подкупая своей искренностью и простотой, кричал: «Люди, займите денег на кассету- я обещаю, верну». Потом он пошел в армию, служил где -то при штабе, никуда его далеко не отправили, благодаря знакомствам и связям. И потом он как бы более возмужал, стал более серьезным, хоть он фигней в армии не занимался, но он вернулся совершенно иным человеком. Пару раз, как я его видел после службы, больше такой «дружбы», искренней привязанности или взаимного обоюдного интереса, эмпатии уже не было-угасла. Даже когда он еще только служил, мы потом мельком виделись и суетливо здоровались, и то был какой-то взаимный интерес и тяга к общению, но нас ничего с ним толком не связывало, и к дальнейшему общению не располагало. Он все переоценил. Так говорят про всех, кто служил, что вернулся совершенно другим человеком. Мне этого было не понять, у меня никогда не было ощущения, что мы с Буду! как-то меняемся. Мы остаемся такими, как и были. А Джа был просто оригинальный пацан до службы в армии, вот и все. В нашей жизни остался только «знакомцем», которому достаточно только кивнуть.

Парень Ватагин, солист группы «Ватага», которому я завидовал в том, что он реализовался в творчестве. Я хотел, чтобы он или кто-то из рокеров спел мои песни, мне нужна бвла площадка для реализации моих идей, но он мне категорично и лаконично сказал, что сам пишет тексты, и в чьих-то услугах не нуждается. Я впервые тогда ощутил, что творческие люди сложные, с ними тяжело поладить и найти контакт, хотя здесь говорила, скорее, его самодостаточность, а не «звездная болезнь» или частое «меня не интересует чужое творчество».

Парень с ником «Патриот», которого мы уничижительно, «за глаза» звали «ПоТриВРот», а я даже «бесился» от его ника, потому что настоящим патриотом считал только себя, имел монополию как на статус, так на это прозвище, как автоматически вытекающее из признания меня патриотом. Он ходил тоже в шинели и в военной форме, и нравился девкам, тогда как это был мой имидж, мой электорат и моя целевая аудитория фанатов армии, мой образ, который он тоже активно продвигал и эксплуатировал, ввиду чего я не хотел терпеть на «своей поляне» своего «клона». «Боливар не должен был выдержать двоих». Его позиционирование среди палаточного люда было в ущерб моему, избранному мной сегменту.

Девушка Ульяна – необыкновенно красивая, жгучая и эффектная брюнетка, с харизматичной мушкой над губой, как у Мадонны, от которой так и шли эти флюиды и искрящаяся женская сила, которая мне тогда нравилась. Помню, я говорил с ней уже перед самым отъездом, что уже отъезжаю. Помню, даже встретились, когда я был в спецовочной форме, и я считал, что этим должен произвести на нее неизгладимое впечатление. У меня и сейчас записаны все ее телефоны. Мы часто сидели у ее подъезда, пили и курили, и я ждал, что она будет проходить мимо нас и будет повод и предлог с ней пообщаться. В какой-то шумной компании я обратил на себя внимание и долго стоял, говорил с ней, она была такая деловая, с активной жизненной позицией, но у Ульяны мне больше нравилось ее редкое удивительное магнетическое имя, как залог моего стойкого к ней интереса, подогревающий наше с ней общение, как делает теплой еду махонькая свеча фондю.

На дне рождения Нулевой в 2002 году мы вместе с Коганом и Комаром в полной темноте, когда ушли остальные гости, резвились и разгоряченно танцевали под «Beasty boys»-«Sabotage», «Chemical brothers» и «Prodigy». Этот наш расколбас в абсолютной темноте напоминал какую-то сцену из (писано 11 октября 2011г.) произведений Дани Шаповалова-новые порции и дозы рассказов которого выходили в журнале «Хакер»-истории про ослика-мешап образов-полное отрицание и нигилизм ко всему в противовес острой социальной сатире на происходящее. Он не оставался безучастным, он просто говорил тогда, что и как мог, это был его язык-язык падонковского сленга-молодежных субкультур и всего производного от музыкальной индустрии, с подчеркнутой эрудицией о всевозможных сексуальных девиациях. Это было интересно и занятно-как вирусная реклама-это цепляло наше внимание, и мы ждали продолжения. Когда я пишу, мне самому кажется, что я более американец, чем русский. Подробно исследуя мной написанное,  вы поймете структуру моей мысли, постоянно цепляющейся за разные образы-из подобий которых и соткано полотно повествования или нить впечатлений. В любом американском фильме вы увидите это, как у кинорежиссеров есть развлечение- вставлять в фильм разные моменты и сцены из классики, или уже из снятых фильмов, делая отсылки и отдавая дань друг другу и влиянию. В «Гринберге» Бен Стиллер говорит своему другу по телефону, что он представляет их двоих в сцене из фильма «Уолл Стрит», обоих стоящих на небоскребе. (В наших фильмах режиссеры тоже развлекаются киноотсылками – к примеру, сцена  в фильме «Мы из будущего», где «черный копатель» по кличке «Борман» приносит в сарай пленным сосиски и говорит собратьям по цеху «на всех», а до этого при допросе в штабе гордо «после первой не закусываю»- это все уже было в фильме Сергея Бондарчука «Судьба человека», где он был гораздо более убедителен, чем герой киношного «новодела»). Американцы учатся жить не по книгам, а именно по фильмам- запоминая, как поступать в той или иной жизненной ситуации- говорить, когда ты любишь, или когда тебе больно, объясняться, подбирать нужные слова при расставании.  Довольно часто в диалогах актеров по ходу фильма они обсуждают сцены и запомнившиеся слова из фильмов- «кто-то сказал так-то» и будь мы настоящими американцами, мы бы поняли, что именно он имеет в виду под этим. Когда первые несколько минут фильма «Хранители», снятого по мотивам комиксов не совсем понятны отечественному зрителю, даже знакомому с американской историей, хотя «картинка» достаточно эмоциональна, (нужно еще и адекватно воспринимать и аудиофон)- всю глубину показываемого действа и на него проецируемую звуковую дорожку, формирующего нужный  смысловой ряд, поймет только американец-это их язык образов, болевые точки- и многие вещи нами не поняты из-за этнической кросс-культурной психологии, своего менталитета, более чем от недостатка кругозора и невнимательности.  Поэтому, описывая те или иные образы, я создаю требуемую и искомую эмоциональную нагрузку именно на тех мелочах и деталях, которые создают фон и впечатление, без которого моя работа невозможна, и этот муравейник разных мыслей в различных наслоениях позволит понять написанное, что к чему. Ветка к веточке, листик к листику, все это и есть строительный материал всего произведения. Интересно мне, что выйдет из этого моего сочинения, когда его кропает человек, не воспитанный на классической русской литературе, чувство хорошего вкуса и тяга к прекрасному у которого тоже не являются преобладающими, чувства стиля также особо не привито, и который в нулевые читал чтиво подобное: включая, но не органичиваясь, статьями Дани Шаповалова в «Хакере», «ОМ», «Птюч», статьями в фельетонных журналах про жизнь звезд «МК-Бульвар», артхаусном «Матадоре», рекомендательном «Менс Хелс» и «GQ», затасканными, тертыми и читанными из рук в руки после Буду!, демонстративно и регулярно  для пущей информированности покупавшим в ларьках печати метро журналах «Профиль», «Деньги», «Эксперт» и «Власть».

Помню, как нас к себе неожиданно на день рождения пригласила подруга Нулевой, а наш товарищ стал с ней целоваться так, что щетиной так потом натер ей до раздражения все лицо, щеки, губу под носом и подбородок- что запалил их обоих. Мне тогда понравилась такая крупная блондинка а- ля Ярослава, которая сразу со мной стала «воевать», перечить и спорить, говорить на повышенных тонах. Благодаря какой -то игре с ножницами, или какому- то вырезанию- у нас завязалась такая интрижка, и общение попутное, потому что я придумывал какой- то конкурс-я массовичал-затейничал. Мы были в многоэтажке, расположенной рядом с супермаркетом, который я, на свой лад, называл «Сельпо», а Буду! подхватил это мое шуточное название, и оно как- то незаметно пошло в народ, в массы. Ребята тоже стали «сельпо, сельпо», и вскоре потом я увидел, как внедрили ретейлеры и маркетологи в сети супермаркетов название «Сельпо»-и даже была снята реклама-«иди в свой сельпо» -и я подумал, как надо было сначала зарегистрировать право на товарный знак. Я подарил ей стеклянного клоуна как емкость для сыпучих тел и исписал всю коробку предупредительными надписями «осторожно, хрупкое!» на казахском языке-думал, что подарок оценит по достоинству, раз мы так соригинальничали с Буду!. Но может, наш порыв и оригинальность идеи и наше поведение на празднике на грани приличия не были ей в полной мере оценены, так что больше, ни она, ни ее компания, ни меня, ни Буду!, больше к себе не приглашали, и мы прекратили дальнейшее общение. Так часто бывает, что компании проходящие, знакомства завязываются, но вскоре ни у кого нет интереса продолжать и держаться за эти связи.

Помню, как мы прежде с этими девушками пошли по Санаторной аллее прямо перед их домом, а кто- то из них захотел показаться чересчур спортивной, и эта подруга была то ли в легинсах или дольчиках, и побежала перед нами по асфальтной дороге, потому что Буду! предложил девчонкам заниматься спортом «за компанию». Мне было интересно, в чем секрет его успеха. Но его первенство я никогда не оспаривал из соображений- что я гость- хоть и гость «на равных» с хозяином крова. Я даже говорил ему, как бы подыгрывая его амбициям, вот ты станешь президентом, я буду тебя ругать и хаять, или вообще, уеду в другую страну. И сразу мерещилась тень Березовского. Я помню, как посмотрел фильм «Олигарх» и тоже хотелось сказать, «мне нельзя говорить слово «нет»»-но мог ли я требовать от людей такой бескомпромиссности и действий в ущерб себе, следуя моей воле, и только ей, а не самоличным прихотям и желанию, чем-то еще, кроме этой самой воли и диктата мотивированными.

Когда мы гуляли и провожали сестер, сделанных как под копирку, но не близняшек, Татьянку и Людмилку, закрыв входную дверь и оказавшись в тамбуре, стоя на ступеньках подъезда в их доме, встретили странную женщину. Она подошла к нам, когда зашла в подъезд, каким-то интуитивным и опытным взглядом она многозначительно стала разглядывать меня и Буду!. И я ожидал что, выделит именно меня, как будто такие луноходы, странные и необычные люди, всегда, глядя мне в глаза, наверное, ловят какую искру и огонек, цепляют меня тем, говоря, что я особенный. И может это был просто ее looney галдеж –но меня как-то тогда настроило- как того военрука в школе -как когда-то военрук и эта незнакомая женщина чувствовали, что у меня в глазах горит желание стать значительным, тяга, стремление к славе, тщеславие, которые они мне и нагадывали, чтобы я сам верил в то, чего хочу и придавал чему значение из всего и будучи тонкими психологами, они играли на мою самую больную и уязвленную тему, как будто они чувствовали мой нерв и уязвимость. И в этот раз я тоже ждал какого-то подтверждения с ее стороны. Она на полном серьезе сказала Буду!, что у него будут серьезные проблемы с печенью «Только печень береги», а мне «пророчица» сказала, что «я буду!», а дальше не закончила. Пауза многозначительности провисла, и я действительно так и не понял, что конкретно «я буду!», как в песне «I will» «Radiohead» или «Что ты имела в виду?» «Несчастный случай». Я, несомненно: «буду что-то!». Я понял это, как «смогу и достигну». Во всех прорицаниях и пророчествах, которые раздают гороскопы, гадания, цыгане и оракулы содержится какой-то флер иносказательности и многозначительности, какой-то обтекаемости фраз, или универсальности, обобщения, который избегает уходить от конкретики и фиксироваться на чем-то важном, что занимает и волнует человека. Услышать от случайного прохожего, как человека не ангажированного и не аффилированного, независимого и беспристрастного подтверждение своей важности, исключительности, уникальности, в которой сам никогда не сомневался- было «знаком», «перстом судьбы». Для всех, без исключения, молодых людей, ждущим, что им покорятся вершины и страны, и сдадутся неприступные крепости на милость победителя, вынеся ключи от города. Это и есть важное –дать подтверждение, хотя бы на словах, тому, на что каждый ориентирован. Дай им услышать то, чего они хотят услышать. Но под формулировку «буду» можно вложить все, вплоть до смысла «буду», потом и даже то, что описывать все это, как не что-то важное и значимое, а когда от безделья и скуки буду описывать все подряд потешное, что случалось со мной. Я думал, что эта «пророчица» что-то скажет непременно нам про Буду!, станет ли хваста президентом- как всем говорит, когда хвалится, выпячивая себя. Я сам его стебал: «Да, Буду!, ты обязательно станешь президентом, но федерации хоккея, футбола, стоматологов, собаководов- если тебе так нравится это слово «президент». Но Президентом Российской Федерации ты никогда не будешь!». Он просто хотел это материализовать-поэтому и говорил, но это был пустой пиар себя, за которым решительно ничего не стояло- ни программ, идей, планов, прожектов и реальных перспектив, как таковых. Ему важно было лидерство, пусть на словах и самопровозглашенное. Непременно нужно было выделиться, как имея какой-то комплекс неполноценности, он постоянно норовил самоутверждаться в придуманных малеванных мирах.

Тот самый старик военрук впервые внушил мне мысль о моей избранности, и дело было так. Он посадил всех мальчишек в классе, в кабинете биологии-там, где проходили в шестом- седьмом классе практически все уроки, потому что классного руководителя «Бульдожку», которая была у меня весь 5 класс, сменила «Биологичка». Так как у нее был свой собственный методический кабинет и  класс- все занятия проходили именно там.  Мы сидели на кафедре, спиной обращенные к учительскому столу-  он нас так расположил, как хор мальчиков перед пением- в один ряд, чтобы видеть глаза каждого на уровне его глаз. Он внимательно заглянул в глаза каждому из нас, пристально вглядываясь по нескольку секунд после своего небольшого рассказа- «Вот вы идете по улице, и тут вы видите  открытые двери склада или магазина, а рядом стоит машина с открытым багажником и в нее мужики загружают цветные (!) телевизоры в коробках  (атрибут «сладкой жизни» и роскоши той поры), и заподозрите ли вы что-то неладное, когда вас окликнут помочь это все загрузить- подумаете ли, что тут может здесь не все в порядке, или какой подвох, попытаетесь ли самостоятельно разобраться, удостовериться или как –то иначе отреагируете-сообщите «куда следует» для проверки?». И когда он проходил мимо, он указал пальцем именно на меня-«Вот! Вот, кто их остановит!». Не сказать, чтобы я замер от удивления, и не сказать, чтобы я ожидал, что он укажет именно на меня, неужели в моих детских глазах уже была какая-то проницательность, или стремление к правопорядку, неужели я демонстрировал какие-то задатки, что он по тем занятиям, которые проводил в классе, уже как-то меня приметил, выделил из всех именно меня?  Может он блефовал,  именно этим «посадив меня на крючок» о самоидентификации, чтобы я парился с вопросом какой-то предопределенности и обращенности к учреждению справедливости: «Кто я?», «Какой я?», «В чем мое призвание?», «избранный» или только «задумывающийся». Честно говоря, от его рассказа про телевизоры у меня и мысли –то никакой задней не было, я даже не задумывался, когда он рассказывал, что в фабуле таится какой-то подвох и «подводные камни», что он закладывает в меня этот становой хребет борьбы за правду и нетерпимости к нарушениям. За одно это я благодарен старику, который на меня повлиял, также, как и в свое время, в начале моей непосредственной работы в Цеху, Нос, дала мне самое важное жизненное напутствие, сказав, что «Если хочешь быть по-настоящему счастлив-будь честным человеком». Я соблюдал это правило и всецело следовал ему, когда дело касалось не только взяток, да и всего остального в служебных вопросах я не давал ни малейшего повода усомниться в честности и принципальности моих подходов.

Однажды мы с Буду! ходили к одной девушке в гости, сидели на кухне-и впервые нас, балаболов,  которые всех угощали «соловья баснями», нас угощали тирамису или какими пирожными. Ее мама работала скрипачкой в «Норд-осте» и потом окажется в заложниках. Девушка покорила Буду! тем, что ее никнейм был сродни его - она- «Фемина», и он подумал, что это знак, «перст судьбы», он наконец обрел родственную душу, но у них не сложилось и не задалось. Имена не всегда, при всей их говорящести и звучности решают, с кем составить пару.