Роман Дорога без конца книга 1 Откуда мы

 

БУДЫЛЬСКИЙ
АНАТОЛИЙ ТИМОФЕЕВИЧ


Роман

ДОРОГА
БЕЗ  КОНЦА...

Книга первая

ОТКУДА МЫ


Киргизстан -Россия-Донецк

1976-2017

Свидетельство о публикации №217082400589
Настоящим свидетельствуем, что литературное произведение «***» было обнародовано на сервере Проза.ру 24 августа 2017 года. При этом было указано, что его автором является Анатолий Будыльский 2.
Адрес размещения произведения: http://proza.ru/2017/08/24/589
Обнародование литературного произведения на сервере Проза.ру в соответствии со статьей 1268 ГК РФ было осуществлено на основании Договора, который заключили Будыльский Анатолий Тимофеевич и ООО «Проза». Авторские права на произведение охраняются законом Российской Федерации.
Единый номер депонирования литературного произведения в реестре: 217082400589.

Генеральный директор
ООО «Проза»                Д. В. Кравчук

________________________________________
Свидетельство о публикации действует в электронной форме, распечатывать его не требуется
________________________________________

Приложение: текст произведения в первоначальной редакции ***

(Переименовано: Роман «Дорога без конца...» Книга первая «Откуда мы»)

***
Откуда мы идём, куда мы идём –
кто ведает, кто может сказать
и путь наш указать?

Моим спутникам в прошлом,
в настоящем и в будущем


Роман “Дорога без конца... ” – при всей лёгкости его прочтения и увлекательности сюжета – предназначен для тех читателей, кто способен читать, воспринимать и понимать.
Во всех книгах романа пронзительные лирические и драматические отношения, семья и отношения в ней, любовь – всё вперемешку на фоне психологических, социальных и иных коллизий, этики в образовании, науки, театра, культуры, светской и религиозной духовности, взаимоотношений и интегрирования русских с киргизами и иными этносами, этнографии – в различных национально-географических регионах составляют фабулу романа.  В романе ответы на многие ваши вопросы.
Каждый читатель романа находит в нём себя, свою жизнь, свою судьбу, свои сопереживания с героями и собственные переживания.
Одна девятилетняя читательница так оценила его: “В нём всё – правда. Он должен быть напечатан и помещён в школьную библиотеку”.
Кто сможет прочитать роман  как он есть и написать на него рецензию – на роман и на его книги – тот получит исключительное право на него на законном основании по Договору.
               
                Будыльский

***

ЧИТАТЕЛЬ, ЭТО ВСТУПЛЕНИЕ ДЛЯ ТЕБЯ,
ЧТОБЫ ТЫ ПОНЯЛ, КАК СЛЕДУЕТ ЧИТАТЬ КНИГУ И ВЕСЬ РОМАН

— Ну как тебе Арсений? Поговорил с ним? — дружески спросил у Михаила Николай.
— Немного. Он в основном с Павлом и Сашей беседовал. Но интересно с ним говорить, только спорить трудно. А что вы скажете о нём? Я вот второй раз соприкасаюсь с ним и не пойму, как с ним мне общаться, о чём, как говорить: что ни скажу, будто и правильно говорю, как мы привыкли, а по его выходит, что не то говорю. А вы, смотрю, как со своим с ним, чуть не запанибрата. Даже твой, Николай, сын без стеснения с ним.
Суханов переглянулся с Метелевым,  как бы спрашивая,  согласен ли он с Михаилом в простоте их общения с Арсением. Иван жизнерадостно улыбнулся, кивнул, и Николай попытался открыть товарищу секрет взаимной приязни со странным для того человеком:
— Мы с Иваном, когда впервые шли к нему, тоже так полагали, что знаем, чего нам надо и что учиться нам уже нечему – всё-то мы знаем. А он раз – и всё: об оплате сказал, тут мы и сели в лужу. Вот дядя Пантелей, отец твой, Миша, – тот понимает его. Ну да он и сам не чета нам, – всю жизнь хотел быть таким, как он, хоть и мои дед-отец великим примером для меня были. А после того как Арсений-то поговорил в прошлом году с нами всеми: и с матушкой, и с детями моими, и с Софьей – с нею и с матушкой он говорил ещё по отдельности, – всё по-иному понимать стали. Даже моя матушка приняла, понимаешь это? И всё переменилось в дому у нас, радость на каждый день выходит. Я вот послушал, что и как говорит, и сообразил: не выдумывать надо, что ему баять, а что в душе да по духу. Ты вот вчера не стал лясы-балясы о благодарности гуторить, а молвил о том, что ждали мы его, – и он принял, поклоном ответил. И все мы с ним приняли твою правду. Простой он и с виду, и в общении, да говорит глубоко – порой и не разглядеть, что там, и широко – запросто взором не охватишь. А всё – истина.
 — Но нужно же и своё мнение иметь.
— Это как, каждый по своей правде должен и может жить? — осудил и Иван позицию товарища. — То-то среди домашних свары да драки, что каждый свою правду гнёт и других слушать не желает.
Тема, весьма болезненная для Михаила Пантелеевича, вынудила его призадуматься над речами друзей, но всё равно для него, учителя, подчиняться правоте или доводам других людей, принимать их высказывания как верные, не совмещалось с его давней личной установкой.
— Миша, а ты машину, как водишь: по своему мнению или по законам общим? — спросил Николай, зная строптивость друга в отстаивании своих пониманий.
— Кто он? Откуда пришёл? — не отвечая на каверзно-риторический вопрос, спросил Михаил Пантелеевич.
— Это ты у него сам спроси. А по мне, – может, и ты, Вань, тако же понимаешь? – так он оттуда... 
— Откуда?! — с удивлением перебил пояснение Михаил.
— Из глубины нашей старинной. Он всё говорит и делает так, как мы бы по своей совести, по своей природе русской говорить и делать обязаны. Дед Морозов на собрании, когда он приехал, и деревня решала вопрос принимать или не принимать его в общину, так и сказал, что к возвращению он нас призывает, к той праведности, какой жили пращуры наши, воротиться зовёт сей странник Божий. Послушали его люди и, хоть и спорили, да ведь согласились с тем, к чему он призвал. 
— Верно, Коля, сказываешь, — без раздумья поддержал его Иван. — И нет противления его словам, наше потому что он говорит. Того и вошёл он в нас, того и приняла его деревня наша строгая. Ты слушай его, делай выводы, а потом…
— Что потом?
— Пока ты на море да у тестя пробавлялся, он нас тут и перекроил, и перешил. Так что, и ты послушай да реши, противиться или перекраиваться…

Реши, Читатель, противиться или принять и в себе разобраться.

***

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

“...Что течёт? Течёт всё. В чём течёт? Во времени и пространстве. Что есть время и пространство? Время и пространство – это производные категории материи. Хотя… – пожалуй, чушь сморозил… Что есть материя? Материя есть окружающая действительность. Ощущаемая? Да. А чувства? Чувства тоже. А сон, предчувствие, наитие? Суть результат работы мозга: сон, предчувствие – отражение деятельности подсознания; наитие – тоже,  но как неосознанная форма его проявления. Сон – продолжение дневной работы мозга, разрядка его. Ну, а Любовь как же?  Любё-ёвь... Эк, куда Вас понесло! Самая что ни на есть рядовая потребность биомассы в продолжении своего существования, окрашенная сексуальным опьяняющим дурманом и пропущенная через некоторые эмоциональные призмы.  Какие призмы?  В основном сугубо инстинктивные.  Ты – пошляк...  Не пошляк, а циник. Какая разница? Нашёл чем гордиться! Большая: цинизм – это философия, проповедующая чистый от всяческой  идеалистической  шелухи материализм; пошлость – вульгарное, помойное обращение со всем, причём бравирующее. Что же хорошего в цинизме – ничего святого в Жизни, никаких удовольствий! Вы глубоко заблуждаетесь, сударь: действительно, я ничто не освящаю, ничто не боготворю и ничему слепо не поклоняюсь,  но, тем не менее, мне гораздо лучше живётся, нежели кому-то из вашей братии-идеалистов... Чтобы сравнивать, надо знать; а как ты, циник, можешь судить о тех, чьи души подобны раскрытому цветку, готовому сладостным нектаром встретить порхающую бабочку; о тех,  в чьих сердцах вечно полыхает пламя Любви! Молодой человек, Вам папа с мамой не говорили, что нельзя перебивать  собеседника? Не дослушав ответ на один вопрос, Вы забрасываете новыми... А что же ты, не разбираясь, сравниваешь? Ещё раз прошу не перебивать... Итак. Не создавая себе святых, я чувствую себя рядовым сыном природы, то есть её производным, её составной частью, а не Человеком с большой буквы, ставящим себя надо всем остальным животным и прочим миром, этаким пришельцем Оттуда. В результате и на мир смотрю реально и трезво, не наполняя его эфирными образами и не окружая себя призраками в виде несуществующих идей и неких гениальных личностей. Мир хорош и без ваших мутно-розовых очков, иллюзирующих всё и превращающих действительность – прекрасную для сильных и жестокую для нытиков нервнострадающих – в какую-то приторно-слащавую пухленькую патоку-кашицу, которая преподнесена вам, Человекам, для поглощения и приятного переварения. В нём всё отлично устроено: и Вселенная, и законы её развития, и природа, и её производное – жизнь со всеми её законами развития. Ничем, впрочем, не отличающихся от законов «мёртвой» материи. И если я беру что-то от жизни, то беру целиком, как оно есть: и с «плохими» и с «хорошими» сторонами. Когда приходится драться, в том числе и за любовь, грызусь яко зверь, следуя принципу единственно разумному и действительному, то есть действующему: живёт сильный. Кстати, любовь циничного человека гораздо  глубже  и сильнее, чем у вашего брата. Потому что Вы, сударь, и Вам подобные любят только идеал, а заметив в нём наличие элемента земного, животного, разочаровываетесь, пишите прочувственные сонеты о разбитом сердце и влюбляетесь в другую... И если уж «вдаряться в поэзию», то «раскрытый цветок моей души» больше приемлет работягу-шмеля или пчелу, нежели бабочку-капустницу. Почему именно капустницу? Ах, Вас не устраивает это обыденное насекомое?! Вам подавай нечто экзотичное?! Какая интеллигентская разборчивость! Слушай, тебе не кажется, что ты занимаешься злопыхательством? Нет, не кажется – в своё время я был подобным тебе идеалистом. И что же? Вовремя разобрался в сути вещей. Попросту говоря, изменил себе, своей душе, так?! Ну вот, опять двадцать пять...”.
С этими мыслями, суесловными, несуразными, ахинейшими и другими, подобными им и разными, раздражая ими свой мозг, ехал молодой номенклатурный1 чиновник областного  уровня, управляя служебной машиной «ГАЗ-69», любовно прозванной в народе «козлом».
_______________
1Единая номенклатура должностей служащих охватывает все категории служащих, занятых в отраслях народного хозяйства и органах хозяйственного и государственного управления.

Почти двадцатипятилетний человек, наслаждаясь управлением машины, скучал за рулём, и оттого мысли его, возникая в его голове безо всякого, казалось бы, к тому повода, были как бы скуки ради, чтобы паузу заполнить и чтобы не уснуть, поскольку спал молодой чиновник предыдущей ночью мало и встал рано. Ему хотелось размяться хотя бы мысленно и без последствий – так он полагал.
И конфликтный диалог, родившийся в нём только что, был всего лишь, как он также полагал, разминкой мозга. Но в действительности диалог был одним из многих проявлений протеста монотонности его – и не только его – жизненного пути. Протеста, возникавшего в те моменты нарастания внутренних разладов, когда обострялась неудовлетворённость собой, своей личной жизнью и своей социальной ролью с её невозможностью что-либо изменить в существующей общественной системе хотя бы по отношению только к самому себе, к своей деятельности. Оттого он и устраивал подобные мысленные конфликты, сам не разделяя ни то, ни другое мировосприятие, ни ту, ни другую оценки бытия.
Прожив первую четверть века своего, он ещё не только не был женат, но даже в не имел подруги, которая скрашивала бы его существование внесением в его устоявшийся мужской быт очаровательного женского беспорядка и разнообразия. Которая явилась бы для него стимулом сделать мир вокруг себя прекрасным для неё, наполнила бы его жизнь смыслом и богатством чувств и красок.
Причиной тому была завышенная требовательность к себе и к той девушке-женщине, которая должна быть одновременно прекрасной женщиной, нежной преданной женой и любящей заботливой матерью. Любопытство и назойливые вопросы друзей и знакомых о том, почему он не женится, удовлетворял чьей-то шуткой: “Я искал идеал. Однажды нашёл, но оказалось, что и она тоже ищет идеал”. Потому, не желая обманываться или обманывать, до сего времени он оставался одиноким, большую часть времени отдающимся работе и в большую часть свободного времени между дружескими встречами-попойками, изучающим историю, экономику и политэкономию по служебной документации и по сочинениям Маркса, Ленина да публикациям современных политических журналов. Что, в конечном итоге, привело его к неожиданному и грустному выводу о совершенном несоответствии лозунгов Революции семнадцатого года тому, что являет собой социально-исторический процесс великой Страны на самом деле. И это тоже влияло на его решение жениться, то есть обремениться семьёй…
В общем, являл собой типичного гражданина большой страны с неудовлетворяемыми типично же потребностями и желаниями, из-за чего типично запиваются. Он не запился – на странность.
Въезжая во Фрунзе, – а путь инженера пролегал через столицу республики в сердце тянь-шаньских гор, в областной город Нарын, – он остановил поток своего суемыслия, направив деятельность ума на более актуальные проблемы: на светофоры и на манёвры других автомобилей – попутных и пересекающих его маршрут. А потом, когда вписался в городское движение, попытался вернуться к анализу невесть чего, восстановив в памяти содержание «диалога», но продолжать его не стал, а лишь усмехнулся и произнёс вслух:
—Интересно, что сказал бы об этом моём философизме Арсений? И  где же ты сейчас,  мой высокоинтеллектуальный братишечка?..
На эти  два  вопроса  ответа ему получить было не от кого, поскольку как спорил сам с собой, так и беседовал. Просто ему последнее время очень стало недоставать его друга и родственника Арсения.

***

Виталий и Арсений, его «высокоинтеллектуальный братишка», были друзьями со студенческой поры, с тех пор, когда учились во Фрунзенском политехническом техникуме на отделении гидромелиорации. Познакомились на вступительных экзаменах, сдружились на первых сельхозработах – на сборе помидоров и арбузов в пригородном совхозе – и связали друг с другом свои судьбы на всю жизнь. Называли себя братьями, потому что оба оказались Тимофеевичами. Потом,  однако,  оказалось,  что, и  в  самом  деле родственники – усилиями их родителей выяснилось, что они имеют общие родовые корни.
Фамильное родство закрепило дружбу.
Жили на одной квартире, вместе делали курсовые и дипломные, делились припасами и много философствовали о природе человека, об обществе, о политике и вообще обо всём с позиций своего житейского опыта и уровня теоретических познаний. В то время они не замечали, что все их очень глубокомысленные разговоры основывались, в сущности, на пресловутом «вообще», поскольку идеология государства и образовательная система давали знания и определяли мировоззрение населения страны на весьма общем уровне, который свойствен любому социуму, лишённому реальной научно-теоретической базы собственного существования и при этом не допускающему никакого инакомыслия. Во всех странах так.
Государственная идеология периода их молодости и их гражданского становления обосновывалась общественно-политическими теориями – лучше сказать, гипотезами – без исследования нарождающейся и меняющейся реальности. То есть априори1. Теории, в свою очередь, порождались той самой идеологией и указывали народу путь в светлое будущее не просто за горизонтом общественных отношений, но даже за их реальными пределами. Практика советского государства не наработала – не могла и не смогла наработать – ни правовые, ни экономические законы, она лишь вырабатывала и издавала распоряжения в виде государственного законоиздательства.
Только поездив, послужив, побывав в различных жизненных ситуациях, что дало братьям реальное социально-экономическое видение, они сменили свои теоретические базисы. Но в результате этого у Виталия стал импульсивно прорываться образовавшийся внутренний конфликт, а Арсений сделался более задумчивым. 
Разница между молодыми людьми – Виталием и Арсением – шестидесятых годов заключалась в том, что Виталий всегда был энергично-деятельным, пассивному созерцанию жизни предпочитавшим  позицию активного участия в ней. Начитавшийся художественных произведений о казаках и об их вождях – Северине Наливайко, Максиме Железняке, Степане Разине, – он идеализировал легендарные личности и их деяния. Равно как личности и деяния большевиков. И желал по их примеру ликвидировать проявления  кошмарных пережитков тёмного прошлого: несправедливость, бесчестность, спекуляцию.
Он был уверен, что те личности из истории именно этим и занимались. И, конечно же, и мысли не допускал, что они, его герои, являлись обычными разбойниками, возглавлявшими оголтелые ватаги грабителей. Если б он только вслушался хотя бы в песню о Стёпке, в угоду братве запросто утопившем княжну, которой только что ублажался, наверняка в нём что-то в его отношении к ним ещё в то время переменилось бы. Но пока что…
Пока что он очень страдал от несоответствия своей личности идеальности образов героев и «вообще». В частности оттого, что в своём возрасте – в семнадцать-то лет! – он ничего ещё не открыл и ничего ещё не создал...
Но однажды, наконец, уже в начале семидесятых годов, нашёл место общественно-полезного приложения сил и талантов своих и Арсеньевых, узнав в техникумовском комитете комсомола о существовании оперативного комсомольского отряда – ОКО. На последнем курсе братья по зову их душ, а больше по неугомонности характера Виталия вступили в городской ОКО дабы «земля горела под ногами хулиганов».
Арсений, более задумчивый и с виду даже мечтательно-инфантильный, никого не идеализировал, а принимал мир во всей его простоте, каков тот и есть на самом деле. И, не считая спекуляцию, воровство, проституцию «пережитками буржуазного прошлого», не вёл с ними «последний и праведный бой», а исследовал их, попутно объясняя задержанным молодым правонарушителям всю пагубность их поведения. Не для страны, а персонально для них – страна как-то уж справится, а вот они вряд ли смогут вытащиться из болота.
Виталий порой  обвинял  его в пассивности,  на что Арсений отвечал ему: “Ты делаешь своё дело, я – своё, и друг другу мы не мешаем, а помогаем”. Но в уличных схватках с пьяными драчунами или когда надо было лезть в камеры
_____________
 1 Априо;ри – знание, полученное без опыта, основывается на представлениях, домыслах.

теплотрасс, где могли находиться и наркоманы, и подпольные абортные пункты, трупы или просто бездомные ночлежники  (хотя такие «подвиги» Арсений не любил, предпочитая им кропотливую возню с душами человеческими), они всегда были рядом. Потому, отслужив положенное в армии, братья вернулись к увлечению юности – в оперативный отряд, – и Виталий, как решительный человек, получил под начало своё отдел идеологической работы, а Арсений стал его первым помощником по профилактике правонарушений. 
Осчастливить человечество изменением несовершенного сознания людей и их идейных позиций ни в масштабах Земли, ни в масштабах Страны, ни даже в масштабах родного города друзья-комсомольцы не смогли  (а может, они просто не успели – кто знает, на что горазда молодёжь да в таком-то тандеме?!), потому что неожиданно расстались по новому зову их же душ.
Жизнь человеческая – процесс быстротекущий, недолгий (в сравнении с бесконечностью её проявлений) и манит романтиков многое изведать и себя проявить в нестандартных ситуациях. Потому, пока Арсений находился в командировке в горах, Виталий внезапно и импульсивно, что всегда его красило, уехал на топографо-геодезические работы в тундро-таёжные дали, в кои Арсения не манило. А чуть позже и Арсений улетел в не менее далёкий город Донецк, о чём Виталий узнал год спустя, вернувшись во Фрунзе на краткосрочный отдых от гнуса, от прохождения через дебри и болота, от скандалов в бригадах между завербовавшимися авантюристами и бичами1.
Друг другу они не писали. Сначала потому, что не знали адресов: Виталий поместил себя в края, где дорогами чаще всего оказывались тропы и просеки, остававшиеся за его бредущей изыскательской группой. Потом, когда кое-какая информация друг о друге окольными путями дошла до них, не писали уже просто потому, что у Виталия в условиях напряжённой работы, борьбы за существование и жестокого быта, выжимавших из души весь потенциал, на эпистолярную лирику не оставалось сил, а у Арсения, в по-городскому комфортных условиях существования, не было времени на описание своей богатой событиями жизни.
Встретились братья так же неожиданно, как расстались, и при обстоятельствах, для них весьма примечательных... К этому времени Виталий прекратил странствия по тайге и по настоянию знакомых инспекторов-землеустроителей из республиканского Министерства сельского хозяйства переместил себя в Тянь-Шань, в областное сельхозуправление, на должность чиновника, весьма пассивную в сравнении с предыдущей работой.

* * *

Проехав почти весь город, Виталий попал в автомобильную пробку вблизи территории автовокзала: троллейбус, делавший разворот на проспекте, сорвал с троллеи штангу и телом своим закрыл половину проезжей части. Именно ту половину, по которой беспечный инженер вёл свой «ГАЗ».
Ожидая освобождения трассы, Виталий стал флегматично озирать пространство вокруг и площадь вблизи вокзала, заставленную легковыми автомобилями и автобусами, разглядывая горожан, спешащих за билетами и к междугородним автобусам. Вдруг в их среде, пёстрой от разнообразия ярких одежд, увидел чрезвычайно знакомую фигуру, одетую в тёмный костюм: “Прохоренко?! Похоже... Точно – Пётр! Он ведь сейчас на Иссык-Куле комсомолит... Здорово! Давно почти ни с кем из друзей не вижусь, а тут как судьба...”.
В нетерпении дождавшись возобновления прерванного движения, Виталий проехал на привокзальную площадь, остановил машину на стоянке и бросился искать товарища на посадочных  платформах.  Не увидев  его там,  вошёл  в душный  кассовый  зал.  Прохоренко оказался в длинной очереди унылых фрунзенцев и приезжих, толпящихся у ____________
Бич – аббревиатура «бывший интеллигентный человек». Термин и понятие, распространённые в СССР в 1960-70-х годах.

касс без особой надежды обрести счастливые билетики, чтобы уехать на Иссык-Куль, в Ташкент, в Алма-Ата: стоит спиной к входу и оживлённо беседует с мужчиной и двумя женщинами.
— Петро, — негромко окликнул его Виталий.
Прохоренко обернулся, осветил златозубой улыбкой зал и поспешил навстречу.
— Ну, ты молодец! — воскликнув вместо приветствия, он протянул для пожатия левую руку.
Правая, повреждённая в ранней юности, у него высохла и не действовала. Под неё по-деловому подоткнута затёртая кожаная папка (как всегда, сколько знал Виталий Петра).
— Каким ветром? Ты же, кажется, в Нарын уехал?
— Туда и еду, — не менее радостно улыбнулся другу Виталий. — Я здесь, так сказать, в командировке. Позавчера приехал, а сейчас – обратно, хотя по случаю завтрашней субботы можно было бы и задержаться, отдохнуть в родном доме. Но дела!.. А ты – в Пржевальск1?
— Да. Тебе что, Книжник рассказал?
— Он и другие. И ещё ваш комсомольский корреспондент.
— Какой корреспондент?
— Потом расскажу. Ты что здесь делаешь – уезжаешь или провожаешь?
— И то и другое. Вот товарищи из Москвы тоже в Нарын едут, а билеты только на ночной продают – и то, если достанутся.
— Это ещё хорошо, если хоть на ночной будут. Летом билеты приходится приобретать за неделю. Сам знаешь.
— А ты когда едешь? Сейчас?
— Да, но я на служебной машине еду. Месяц назад притащил её из Нарына в свой родной совхоз двигатель отремонтировать – в Нарыне, знаешь ли, как-то некому это делать по причине полного отсутствия специалистов-механиков. Там много инженеров, а работать некому, понимаешь?..  Теперь вместе с собою возвращаю. А сюда, на вокзал, зашёл потому, что тебя увидел. Поедешь со мною до Рыбачья2?
— Мне билет забронирован. Ты моих знакомых возьми, если есть место в твоей машине.
Москвичи, оставленные Прохоренкой у касс в тесноте и духоте, прислушивавшиеся к разговору друзей, были стандартным семейным трио: муж, жена и взрослое дитя – дочь лет двадцати трёх-двадцати четырёх. Восприняв, что речь идёт и о них, все трое в некоем ожидании обернулись к собеседникам.
— Поместятся, если захотят поехать со мною. Твой рейс когда?
— Через час.
— Давай, Петро, так, — предложил Виталий: — бери билет и пойдём договариваться с водителем о том, что ты сядешь в автобус в Рыбачьем.
— Годится, — охотно согласился Пётр. — Я сейчас скажу товарищам.
Выслушав Прохоренко, старшие москвичи с оценивающим интересом осмотрели водителя, взявшегося довезти их до горного города, и, согласно кивнув посреднику, вместе с ним направились к Виталию для переговоров. Дочь осталась в очереди.
“Москвичи они и есть москвичи”, — с иронией отметил Виталий приезжих, в свою очередь, оценивая их взором опытного человековеда. И по мере их приближения расстояние,  отделявшее его, закоренелого провинциала, от столичных залётных гостей, для него всё быстрее увеличивалось. Мужчина шёл делово, с намерением жёстко и конкретно обговорить условия поездки. В противоположность ему женщина подошла, осветив лицо полуулыбкой, на которую не хотелось отвечать.
Глава семьи, моложавый, по виду, сорока лет, одетый в американский джинсовый костюм, хорошо облегавший его стройную спортивную фигуру и подчёркивавший стать, подошёл уверенной походкой строевого офицера с большим стажем. Лицо его, по-русски простоватое, но простоватостью не скрывавшее наличествование интеллекта, 
______________
1Пржевальск – город на восточном берегу Иссык-Куля, областной центр. Ныне переименован в город Каракол – по наименованию реки, на берегах которой он стоит.
2Рыбачье – город на западном берегу озера Иссык-Куль. В настоящее время переименован в город Балыкчи (новое название является калькой – прямым переводом – прежнего наименования: Рыбак (балык(кирг.) – рыба).

откровенно демонстрировало командирскую властность и впитавшуюся номенклатурность. Притом не выражало особенных черт тщеславия и самоуверенности.
Виталий во время беседы с Петром заметил,  что  проходившие  мимо  семьи  мужчины  и  женщины, оглядывали его, однако он никак не реагировал на их внимание – его заботил отъезд. Мир вокруг был для него лишь привычной вокзальной сутолокой, а не объектом познания, достойным затрат времени и усилий хотя бы на поверхностное любопытство.
Женщина, ровесница своего супруга, так же непровинциально одетая в светло-бежевый тонкий брючный костюм, притягивающий к себе внимание киргизстанских женщин, весьма обделённых Правительством при распределении материальных благ, напротив, чутко и  ревниво относилась ко всем взглядам. Особенно к тем, что проносились мимо неё. Её лицо, одухотворённое и надменное, красивое и неприятное, покрытое сеткой ранних мелких морщинок, следствием постоянных поисков услады и способов удовлетворения неутолимой жажды желаний, представилось Виталию ликом светской дамы из достаточной степени высокого советского общества, стремившегося хотя бы внешне – пренебрежительностью  к низшим социальным слоям, к отдельным людям и нарядами – походить на потомственное дворянство, изведённое в революционной борьбе за пресловутое миражное равноправие.
В определённых кругах общества с присущей им неискренностью такое чванство воспринимается адекватно и ценится, но оно же неизбежно разрушает тот идеал женского начала и материнства, порождающего любовь, хранящего бессмертие и силу человеческого рода, который и возносит женщину на пьедестал. На пьедестал богини для мужчины.
Дочери, одетой подобно отцу в американскую джинсовую пару, по мнению Виталия – самопризнанного ценителя красоты, – недостаёт изящности, чтобы соответствовать строгим канонам древних эллинов: лицо её широковато, пропорции фигуры не выдержаны. Общее в ней с матерью, но вовсе неуместное при её неярком облике – московское мировосприятие сытого превосходства обеспеченных жителей Центра, барынь и барышень над кормившими их полуголодными жителями «глубинки», одетыми великим всемогущим «Ширпотребом»1 в обноски Моды и питавшимися остатками с барского стола.
Бывая в Столице, Виталий не раз наблюдал, как в магазинных очередях пресловуто гостеприимные интеллигентного вида москвички выговаривают селянам и иногорожанам, прибывшим в столицу Страны за своим же продовольствием и посмевшим стоять в одной с ними очереди: “Ехали бы в театры, в музеи. Нет, они всё по магазинам бегают!”. А те молчат в страхе, что москвичи по говору распознают их, голодранцев, и изгонят...
Сам Виталий тоже одет в джинсовый костюм. Не американского, а рядового болгарского производства. То есть почти родного, почти в ширпотребсоветского типа ткани, кроя и шитья – Болгария, ведь, как и Монголия, лишь из политических соображений не включилась в СССР, но их экономика сливалась с экономикой Советского Союза.  Потому одежда и обувь их производства нам доступны, недороги и низкого качества. Ведь у нас всё, что для народа – ну абсолютно всё! – должно быть усреднённым, типичным, одинаковым. Такая уж у нас сущность, ну что тут поделаешь? – не терпит монолитное государство, взращённое нами же, выделяющихся чем бы то ни было: одеждой, мыслями, делами...
Вследствие чего москвичками – матерью и дочкой – еще когда они стояли вместе в очереди джинсовка водителя автомобиля, который может отвезти их в нужный им город, была оценена, и результат оценки выразился у обеих женщин одновременно и однотипно: уголки губ их чрезмерно сдвинулись вниз, попортив и без того их неяркую женственность.   
Виталий заметил их огляд его персоны, и в душе его вспыхнули возмущение цинизмом и  снобизмом заезжих и неприязнь к ним, совокупно вызвавшие на его лице странную улыбку, с виду приветливую, однако по сути своей далёкую от доброжелательства. Его взаимные исследования московско-иноземных лиц, сопровождаемые глубоким социальным анализом расслоения советского общества, усугубившим и без того
_______________
1«Ширпотреб» (сокр. от «широкое потребление») — с точки зрения экономики ширпотреб – общее название для товаров широкого потребления, массового потребления и назначения, однотипные по оформлению,  по фасону, не придающие уникальности покупателю. Термин появился ещё в 60-х годах ХХ-го века.

опасные и печальные мысли его о том, что  не для всеобщего равноправного благополучия совершена Октябрьская революция, прервались Прохоренкой.
Пётр подвёл москвичей к нему со словами:
— Вот товарищ предлагает вам ехать с ним на его машине. — При этом не только содержанием, но и тоном фразы, а затем и жестом руки Пётр безапелляционно возложил на друга ответственность за свою идею.
Виталий не понял смысла его дружеской услуги, знаменующей, что это он, Виталий по своей инициативе явился спасителем безнадёжно страдающих в тесной очереди людей. Удивлённо посмотрел на Прохоренко и неожиданно свалившуюся на него ответственность не принял, даже поднял руку в знак протеста:
— Осторожнее, друже, я отнюдь даже не предлагаю. Отнюдь даже. Я тебе ответил только, что могу взять с собою – не более. И то, если захотят: у меня не “Волга”, не “Форд”, а “ГАЗ-69” – машина жёсткая, не для изнеженной публики. Так что уволь меня от твоей любезности.
Ответ Виталия, который он постарался изложить с сочувствием к приезжим, содержал  реакцию на их антипатию на него и вызвал новую мгновенную неприязненность дамы:
— Что у вас даже не “Жигули” хотя бы?! — довольно громко, как не принято в Азии, удивилась она.
И полупрозрачная маска улыбчивости на её лице сразу, как-то вдруг, без переходов сменилась родной ей плотной маской откровенной брезгливости, откровенно показав лицо её преждевременно увядающим. Будто ветром снесло блистающую паутинку, прикрывающую засыхающий гриб.
— Да, не «Жигули». И ехать до Нарына восемь часов, — ответил Виталий, оглядывая нарядную женщину с вновь появившейся на лице странной улыбкой, а в голосе проявилась и чуть приметная насмешка.
— Восемь часов! — изумилась москвичка, испугавшись за своё изнеженное тело, и с негодованием посмотрела на мужчин, не исключив супруга, с отвратительным спокойствием воспринимавшего информацию. — Целый день трястись на жёстких сидениях!..
— Ну, трястись не придётся, потому что вся автострада асфальтирована, и можно для отдыха останавливаться, — убедительно сказал Пётр.
— Да, останавливаться можно будет, — согласился с Прохоренко Виталий. — Впрочем, это ваш выбор, — сказал он главе семейства, глядевшему на него в упор. — Попытайтесь найти частника на «Жигулях»... или на «Москвиче» хотя бы... Здесь есть  такие дельцы – зарабатывают на хлеб перевозками. Вам это обойдётся в сорок пять рублей.
— Хороший хлеб – в сорок пять рублей! — саркастически констатировал глава.
— В шестьдесят, — поправился Виталий, улыбкой извиняясь за неточность. — Они берут по четыре человека, а ставка их до Нарына – пятнадцать рублей с пассажира. И ещё шестьдесят рублей возьмут за  обратный рейс – возвращаться водителю придётся пустым, без пассажиров.
— Сто двадцать рублей за одну поездку?! Да тут у вас миллионером можно стать, — сосчитала дама.
— Может быть, и можно. Но не богаче, чем в Москве... Они рискуют: тех, кто часто ездит по одной дороге, гаишники замечают. Калымят-то, в основном, летом, а в это время по всей дороге посты: государству предприниматели-конкуренты не нужны, с частниками оно борется жестоко – отбирает автомобили и судимостью обеспечивает.
— А вы сколько берёте?
— Я – не барышник и еду на автомобиле в первый раз. К тому же, русских попутчиков почти не бывает.
— Почему не бывает? — спросила женщина.
— Почему обязательно – русские? — одновременно с ней спросил супруг.
— Русских попутчиков не бывает потому, что в Нарыне европейцев пять процентов из тридцати пяти тысяч населения, да и то больше военные: офицеры и их семьи, — терпеливо
объяснил Виталий москвичам ситуацию, всё более теряя интерес к этим людям, хотя по общению с русскими интеллигентами он сильно скучал: — Если везти киргизов или дунган – на всех постах придётся останавливаться и объясняться. Калымщики выдают пассажиров за своих родственников, поэтому национальное соответствие необходимо.
— Так значит, нас никто не возьмёт, раз русские частники туда не едут? — вопросом констатировал положение всё уяснивший супруг.
“Он явно военный”, — решил Виталий и ответил:
— Попытайтесь, может, найдётся кто-нибудь. Пётр, я сейчас отъеду по делам и вернусь за тобой через полчаса. А вы определитесь.
— Мы, конечно же, найдём более удобную машину, — уверенно заявила дама, промокая маленьким платочком вспотевшее лицо.
Громким говором своим москвичка обратила стоявших в очереди, уныло жаждущих купить билет – они стали прислушиваться к разговору пассажиров с водителем автомобиля. Последние слова капризной женщины подвигли к действию трёх молодых людей, похожих на студентов. Они оторвались от очереди, подошли к Виталию.
— Уважаемый, до Нарына двоих возьмёшь?.. И меня одного – до Кочкорки?.. И меня – до Нарына, — подошёл четвёртый.
— Извините, машина служебная, не могу.
— Какая тебе разница – помоги. Видишь, как с билетами трудно, а домой надо ехать.
— Этих же берёшь, а нас – почему не хочешь?
— А что я гаишникам буду говорить, когда они меня остановят? Что вы – работники облисполкома? Извините, не могу, — решительно отказал Виталий просителям и повернулся к выходу из здания, прекращая тем и общение с москвичами. — А вы, Пётр Александрович, тоже решите: будете мягкого частника искать или на автобусе поедете? — усмехаясь, с подковыркой спросил он у друга.
Пётр не обиделся и тоже усмехнулся:
— Я с тобой поеду. А билет в Рыбачьем возьму и заодно уж там в горком зайду.
— Ну и прекрасно, — отреагировал Виталий. — Тогда так: ты помоги гостям Киргизии машину найти или билеты купить, а я к Арсеньевой сестре в гости съезжу. Тут недалеко. На стоянке буду в девять ноль-ноль. И ты будь. Хоп?
— Хоп, — махнув рукой, согласился  Пётр.
Виталий хлопнул Петра по плечу и покинул здание вокзала. А Прохоренко, ощущая неловкость из-за провала устроенных им переговоров, продолжил диалог со знакомцами. Он изначально не допускал своё поражение, даже если оно было очевидным. В этом случае Пётр обычно приводил аргументацию, свидетельствующую о несомненной некомпетентности и даже некорректности оппонентов. И сейчас он нашёл убедительный, по его мнению, довод, наставительно сказав своим подопечным:
— Я бы не стал выбрасывать сотню, даже если предположить, что найдётся желающий гнать машину шестнадцать часов. Поедемте с Виталием Тимофеевичем. 
— Ах, о чём вы говорите! — возмущённо прервала его москвичка. — При чём тут какие-то деньги?! После этой поездки мы неделю ходить не сможем.
Виталий, которого их речи догнали на выходе из здания, подумал, что попутчики Петра – люди ему неблизкие. С чего же тогда он возится с ними?

Семья Ирины, двоюродной сестры Арсения, – муж, она и двое детей их – жили в доме свёкра в селе Лебединовка – или Лебединка, как называют своё село его жители.
Село  расположилось весьма  удобно – на  древнем  Жибек жолу,  то  есть  на  Шёлковом
пути из Китая в азиатские ханства. Со временем город и село сблизились, а потом Лебединовка вообще слилась с городом, став его продолжением, сохранив притом свой статус села.
Сельчанам это оказалось очень выгодно: до столицы они пешком добираются за пять-десять минут, а кому надо в центр и дальше – пожалуйста, любой городской транспорт по той же цене: троллейбус, автобус, маршрутное такси. И в то же время, они – сельские жители, пользующиеся всеми благами села. А именно тем, что: дома у них собственные – кирпичные с капитальными пристроями; приусадебные участки им отмеряны по сельским, а не по городским нормам; скот держат, какой кому нравится. Имеют даже своеобразный рынок на дому: в летнюю пору вдоль дороги выставляют вёдра с ягодами, яблоками, абрикосами, персиками, а сами сидят во дворах, в тени деревьев, и ждут, когда их приманка остановит машину с покупателями.
Иринины свёкры, люди жадные, любящие деньги и комфорт, и притом хозяйственные, не довольствовались домашним рынком. Они большей частью торгуют на городском базаре. Торгуют продукцией собственного производства зимой и летом: мёдом, мясом, зеленью.
Свёкор Ирины, Левенко Иван Михайлович, – седой, худощавый, высокого роста, с тонким хитроватым лицом, с бегающим и постоянно ищущим взглядом, с медовым голосом являл собой само воплощение алчности, завистливости, бесчестности. Как воплощение тёмного прошлого (хотя большинство представителей того «бесчестного прошлого» имеют внешность, конечно же, воистину благообразную, патриотическую, идейную). Он занимается пасекой и садом.
Черты типичных кулачек из кинофильмов об эпохе коллективизации и классовой борьбы в деревне имела и свекровь, Мария Ивановна. А также незамужняя, похожая больше на мать, Иринина золовка Татьяна. Обе – при среднем росте имеют некоторую избыточность веса. На свекрови домашнее хозяйство, свиноводство и огород; а золовка Татьяна работает вместе с Ириной на почте. После службы обе впрягаются в огородно-свиное тягло. 
Муж Ирины, Алексей, почти всем – строением тела, чертами лица, повадками и отношением к жизни – походит на отца, то есть имеет внешность отрицательного героя для периода развитого социализма. Разве что современнее отца. Алексей  большую часть  жизни проводит на подрядных работах в колхозах и совхозах, зарабатывая тыщи.
В результате семья без дела и без денег не сидит. И проблем у неё нет ни с меблировкой дома шифоньерами, кроватями и креслами местного производства, ни с одеждой, ни с продуктами, ни с самогонкой – всё имеют в достаточном количестве. Духовность Левенков, проявляющаяся в разговорах, в отношении к деньгам, к вещам и, что естественно, к общественному производству, в воспитании детей, в выборе знакомств и друзей пронизана единым стремлением к богатству, к стабильности хорошего благосостояния и спокойно-уверенным одобрением в согражданах только подобного образа жизни. Люди с иными взглядами на участие в общественном производстве ими просто игнорируются.
Ирине, вошедшей в их мир из полунемецкой семьи, в которой она была старшей из шести детей, привычны и трудности, и работа, и экономичность. Но, несмотря на это она столь нахрапистого – левенковского – отношения к собственности, к своему и к чужому труду в родной семье не видела. Здесь ей пришлось привыкать к их мировоззрению. 
Арсений вместе с Виталием часто навещал её и приносил ей дух прежней, для неё уже недоступной – и оттого более желанной, – жизни, высушивал её слёзы... Вернувшись из таёжных мест в Киргизстан, Виталий не забыл сестру друга и в приезды свои из Нарына во Фрунзе заходил к ней. И Ирина в Виталии видела хоть и не кровного, как в Арсении, но духовного родственника и с радостью встречает, когда тому доводится бывать у неё.
И сам он далеко не сразу понял Левенков, хотя и происходил из рода семиреченских1 крепких хозяев.  Отец  его Тимофей Андреевич со многими родственниками в трёхлетнем возрасте на быках из благодатной Кубани прибыл в Среднюю Азию ещё в дореволюционную пору. О Кубани он почти никогда не рассказывал, – что он мог знать о ней? – а о том, как жилось им и другим – русским и иным россиянам, – переселённым столыпинским ветром или ещё раньше на киргизскую и казахскую земли, вспоминал. Он хорошо помнил, сколько скота было у них, какие были быки – рога не достать! – какие кони, сколько пахали земли и  _____________
1Семиречье— географический район, включающий юго-восточную часть Казахстана и северный Кыргызстан. Ограничено Семиречье на севере — озёрами Балхаш, Сасыколь и Алаколь; на востоке — хребтом Джунгарский Ала-Тау; на юге — хребтами северного Тянь-Шаня Терскей Ала-Тоо и Киргизский; на западе — реками Карабалта, Чу и озером Балхаш. Семь главных рек, от которых произошло название региона: Или, Каратал, Биен, Аксу, Лепси (Лепсы, Лепса), Баскан, Сарканд.

накашивали сена. Иногда о прошлых временах Тимофею Андреевичу вспоминалось в кругу соседей, бывших работников Евдокима Михайловича и Андрея Евдокимовича – его деда и отца. Их было несколько человек, теперь уж старых людей. Больше – казахов...
Но в тридцатых годах он уже организовывал товарищества по совместной обработке земли, прообразы колхозов (ТОЗы), чем иной раз подвергал свою жизнь опасности со стороны куркулей1 – противников совместного труда и взаимовыручки. Служа в будёновской кавалерии, бился с басмачами.
Вероятно, Виталий и стал бескомпромиссным активным борцом с «пережитками» потому, что получил в наследство от отца общественно активную позицию в жизни. К тому же на него существенно подействовал услышанный когда-то в отрочестве разговор между отцом и дядей, в котором они вспоминали завет о служении и об исполнении долга, переходящий из поколения в поколение. Тогда он мало что понял, кроме слов о долге и об ответственности, и лишь спустя несколько лет, когда на жизненном пути встретился с Арсением, услышал его ещё раз и уже осознанно воспринял его. А заодно узнал от кого пошёл завет, смысл и основание его.
Оттого же, бывая у Арсеньевой сестры, он всякий раз содрогался душой, когда его комсомольское сознание сталкивалось с духовным устроением левенковского дома. Вернее – как полагал сам борец за общественные идеалы, – с бездуховностью и безыдейностью семейства. Он стремился скрасить тяжкую долю попавшей в «кабалу тёмного царства» Ирины, за что она и была ему очень благодарна.
Такое холодное отношение к новым родственникам своего друга культивировалось Виталием в себе до тех пор, пока из него – в процессе трудовой деятельности в реальных производственных условиях, а также вследствие изучения работ Маркса –  не испарились идеалистически нафаршированные фантазиями государственных политидеологов «законы» общественной экономики, на которых он все свои детские и юношеские годы взращивался машиной государственной пропаганды. Пока он не понял, что на деле правит миром. То есть пока вдруг не осознал действительную основу мировой экономики и народного хозяйства в разных странах с различными государственными устройствами.
И тогда он понял ценность и необходимость для Страны, для общества всех левенков, шевченков, майеров, морозовых, крашенинниковых и прочих инициативных тружеников, очень нелюбимых чиновно-бюрократическим аппаратом из-за того, что сам аппарат не умеет живо и рационально управляться с интересами и способностями народа...
А поняв, но притом не лишившись своего генетического стремления к общественному производству, к сотрудничеству людей во всех областях, Виталий однажды возмечтал об утверждении новых производственных отношений в Стране. Сильно возмечтал...
Сейчас он поехал к Ирине для того, чтобы передать её мужу, Алексею, очередное  предложение на хозподрядный договор в колхозах Тянь-Шаньского района, входящего в Нарынскую область. Там некому оснащать современным технологическим оборудованием фермы – начальников из местных кадров много, а работу выполнять некому...

Когда вернулся на вокзал, Пётр с приезжими находился на стоянке легкового транспорта в тени дерева. Жара к этому времени настолько усилилась – до сорока с лишком градусов, – что все стоящие на площади люди вынуждены были искать для себя хоть какое-нибудь прикрытие от палящих солнечных лучей. Москвички обмахивались платочками, мужчина стоически выдерживал зной.
Увидев Петра, Виталий устроил поблизости на свободном месте автомобиль и выбрался из машины. Пётр сам подошёл к нему. Следом подтянулись москвичи.
— Ну что, нашли частника или купили билеты? — спросил Петра Виталий и, не дожидаясь ответа, поторопил: — Давай, поехали – жарко становится, мотор греться будет.
— Ни то, ни другое, — коротко ответил Пётр и обернулся к москвичам, предоставляя им самим объясняться после их отказа от поездки на Витальевом «газике».
____________
1Куркуль (украинск.) – кулак, жмот, эксплуататор.

— Вы были правы – берут только до Иссык-Куля, а в Нарын ехать боятся, — объяснил  глава  семьи. — И билетов нет уже и на ночной рейс даже в воинской кассе.
Виталий чуть было не отреагировал присущей ему доброжелательностью, собравшись  произнести: “Что ж, мой “ГАЗ-шестьдесят девятый” в вашем распоряжении”, – москвичка  опередила его намерение:
— Нам придётся принять ваше предложение и ехать на этом вашем,.. — дама замолчала и, подыскивая определение транспортному средству, покрутила рукой.
“Бывают же такие откровенные стервы”, — поразился  Виталий. Немало повидав людей и событий, он всё же не научился спокойно воспринимать даже малейшее высокомерие материально обеспеченных или властью облечённых к людям не только им неблизким, но часто и к совершенно незнакомым. Или к условиям существования, к культуре других сообществ и народов. И, как некогда в юности, хотя уже менее импульсивно, продолжал соответственно реагировать на проявления того, что считал хамством. В таких случаях он себя мгновенно возносил, выражая это вздыманием головы, суживанием глаз и сжатием губ в зловещую улыбку – дар пращуров, княживших от веков начальных. Сейчас, когда он стал  отвечать даме с неприкрытым сарказмом в голосе, его возмущение манерами приезжей дамы выразилось теми же движениями головы и мимикой:
— Вы уж простите нам нашу бедность: для нас и это – роскошь. Я вам ничего не предлагаю. Вы можете ехать до Иссык-Куля, а там, в городе Рыбачье, возможно, будут  места в автобусе. Или ещё что-нибудь найдёте… А ты, Пётр, всё же едешь со мной или как? У меня нет желания здесь выстаивать – сказал ведь, что мотор будет перегреваться.
— Конечно, еду – так давно не виделись, хоть в дороге поговорим, — ответил Пётр, покривив губы в адрес москвички.
Дама дёрнулась, побледнела в гневе, дочь её покраснела в изобличённости. А супруг коротко взглянул на жену и сказал:
— Извините нас, пожалуйста... Если вы не возражаете, мы с вами поедем. — Видимо, очень срочно надо им быть в Нарыне, коль согласились на жёсткие сидения под брезентовым верхом легковушки.
Прохоренко засиял улыбкой, вздохнул облегчённо и радостно – проблема благополучно разрешилась, и интересное для него общение с этим семейством продлится. Виталий сделал рукой короткий приглашающий жест:
— Не возражаю. И буду рад, если дорога вас всё-таки не очень утомит. Размещайтесь, пожалуйста.
— Ещё раз извините, — снова обратился к нему москвич, — мы, навязываясь вам, не представились. — Глянув на Прохоренко, обязанного по общепринятому этикету произвести церемонию представления спутников, отрекомендовался: — Баранов Николай Фёдорович, полковник; преподаю в Военной академии имени Дзержинского.
Виталий  назвал  себя  и  свою  областную  должность, и полковник,  после  взаимных с ним рукопожатий, представил семью:
— Моя супруга, Наталья Николаевна. Дочь Вера.
Дочь выразила своё согласие лёгким наклоном головы, супруга всё время церемонии смотрела в сторону. Молча приняв имена семьи к сведению, Виталий открыл дверцы автомобиля. Он не стал выяснять, в каких отношениях с полковничьей семьёй Пётр, родом из казахстанского села Георгиевки, – друг всегда устраивает знакомства в высокочиновной  среде. Обычно это дети аппаратных работников или сами молодые работники госаппаратов. Иногда и высокие чины выказывают ему своё расположение – умеет навязать себя.
Виталий помог устроить груз позади пассажирских мест, усадил Прохоренко рядом с собою и запустил двигатель сразу, как только полковник, после всех сев на определившееся ему место, захлопнул дверцу. Выводя машину на проспект, спросил:
— Вы не голодны? Можно заехать в кафе.
— Спасибо, мы не голодны, — ответил за семью Николай Фёдорович.
— А ты, Петро, как? Потерпишь два часа до источника?
— Потерплю. Мы тут, пока ты ездил на свидание, манты ели.
— Прекрасно. Значит, едем не останавливаясь.
— Давай, рассказывай, — потребовал Пётр. — Колись, чем занимаешься в Нарыне?
Виталий бросил косой взгляд на него, ухмыльнулся и, уделяя всё  внимание дорожному
движению, насыщенному вблизи вокзала городским и транзитным транспортом, ответил не сразу и неохотно, не стремясь раскрывать себя перед москвичами.
Пётр нетерпеливо дополнил вопрос:
— Я думал, что ты там в обкоме или в горкоме работаешь, а ты, оказывается, отошёл от комсомольских дел?
— Да, как ты правильно понял, я при облисполкоме. В областном управлении сельского хозяйства занимаюсь земельными делами, — заотвечал Виталий односложными фразами; и, пока Пётр усваивал новую о нём информацию, с усмешкой добавил: — Очень не похожими на комсомольские.
— Да ты что?! — искренне удивился Пётр. — Помнится, ты в ЦК за направлением ходил. Неужели не дали?
— Почему не дали? Дали. Виктор Федько на «Кенафную фабрику» направил.
— И что?
— Петро, там всего сто двадцать комсомольцев, из них сто двадцать девушек.
— И ты отказался?! — снова искренне, но по другому поводу похотливо изумился Пётр, со студенчества обзаведшийся обширным именным списком пассий.
— Нет, я не отказался, — признался Виталий. — Отказалась администрация по причине «половой несовместимости» – это их формулировка.
Все пассажиры, кроме Натальи Николаевны, весело рассмеялись. Наталья Николаевна, оскорблённая репликой Виталия на вокзале, на которую она, травмированная, не смогла – не посмела в той ситуации – ответить, недовольная мужем, стеснённая некомфортабельностью машины, демонстрировала невозмутимость и смотрела вперёд, на дорогу и на уплывающие назад белёные, отделанные камнем или крашеные дома, прячущиеся за палисадниками с цветами, за густой зеленью придорожных деревьев.
— А ты что? — допытывался до сути Пётр.
— А ничего. Пошёл в родное Министерство сельского хозяйства и через три дня принял нарынские дела по учёту земель и агролесомелиорации. А чуть позже меня назначили на эту вот должность.
— И как?
— Честно сказать? Изображаю значительность, когда появляются командировочные или  начальство спрашивает, а в действительности бездельничаю.
— Устроился, в общем, — упрекнул Пётр, не принимая права Виталия на отступление от комсомольской деятельности. — Ну, попросил бы что-нибудь ещё... Виктор мог бы помочь, если б ты захотел. Ты же любишь комсомол!..

…Когда после армейской службы Виталий с Арсением вернулись к деятельности в оперативном отряде при горкоме комсомола, там сменился почти весь прежний состав – из двадцати его оперативников восемнадцать было новых. Только общий их друг, Книжник Олег, романтик горных троп и чуткий товарищ, остался верным своему комсомольскому делу.
Сын советских номенклатурных же служащих, он был внуком и правнуком крестьян из  Садового, села в Чуйской долине, наряду с соседним селом Беловодском оставившим в дореволюционной и послереволюционной истории Киргизстана два кратких, но кровавых следа – националистический и контрреволюционный. К чести предков Олега и к счастью их потомков, они не приняли участия ни в одном из этих событий односельчан. Мало того – выступали против них.
И ещё осталась яркая активная Лариса Уйбо. Музыкант, порывистая целеустремлённая, она похожа на фанатичных пламенных комсомолок эпохи Гражданской войны, с маузерами в руке шедших впереди рот и батальонов. И впоследствии, даже когда сменился и этот состав в ОКО, Лариса оставалась убеждённо-преданной идее оперативных комсомольских отрядов, нарушающих спокойную жизнь хулиганов, пережив и ещё несколько смен состава городского комсомольского отряда и сама побывав на некоторый период его командиром. В нём же и мужа себе обрела.
Лариса по прежним поколениям из дворянского сословия, правнучка царского генерала, обласканного Николаем Вторым-кровавым. Прапрабабушке довелось подпасть под влияние нигилистов, стать их жертвой и преданной поклонницей интеллигенции, густо народившейся в средних десятилетиях девятнадцатого века. Интеллигенции, не способной найти себе полезного применения в государственных делах и в обществе, со своего зарождения ярой проповедницы атеизма и маргинальства с нигилистическими требованием кардинальной переоценки культуры, философии, религии под её, интеллигентское, восприятие.
В обществе девятнадцатого столетия представители интеллигенции, этого депрессивно-деструктивного дискретного социально бесполезного слоя, назывались «молодёжью» и являлись «лишними людьми», подобными тургеневскому герою Базарову из «Отцов и детей», убитому автором книженции. Убитому потому, что жизненный путь проповедников нигилизма нигилистом же Тургеневым никак не просматривался – нигилизм сам по себе уничтожает не только настоящее, но и будущее.
Интеллигенция и в последующих поколениях так и осталась пассивной поучительницей общества, сама неспособная на необходимые, диктуемые обстоятельствами радикальные действия; брезгающей вступить в уличное происшествие; избегающей ответственного решения в учреждении.
Диссиденты по природе своей, они убегали из России за границу и оттуда оплёвывали родную страну и отчие достижения. Так было в девятнадцатом веке, так происходит и в двадцатом – та же интеллигентская шелуха своей пустотелой словесной шелухой огаживает Россию. Известный публицист той эпохи Чичерин писал:
“Молодёжь – это всё то, что в мыслях, но в особенности на словах, окончательно разделалось со старым, не успевши придумать ничего нового… Всё, что ратует во имя свободы и не терпит чужого мнения; всё, что выезжает на фразах, не давая себе труда изучить и понять существующее; всё, что выкинуло из своих понятий категории действительного и возможного… Бедная молодёжь! Зачем таким привлекательным именем окрестили это беспутное казачество, которое называется современным или передовым направлением в России?”.
От интеллигентных дворян и дворянок Лариса обрела свои установки на жизнь и на общественные отношения. Но в отличие от них нашла активное социальное применение себе и своим способностям.
Они, Олег и Лариса, и ввели братьев в новый для них отряд и так расписали их молодым борцам с преступностью, по большей части студентам, что те стали на братьев смотреть как на нечто легендарное. И… архаичное, поскольку идейной концепцией нового состава были довольно воинственное патрулирование и облавы, а не прежняя до него идеологическая и профилактическая работа с подростками и юношами, ступающими по неведомым дорожкам.
Прохоренко тоже был новоявленным оперативником. Из студентов. Он, сразу и по-своему оценив потенциал двух друзей, очень быстро примкнул к ним, и вскоре тандем братьев перерос в квартет из Арсения, Виталия, Олега и Петра. Увлечённые, отдающие всё свободное время комсомолу и городу, они весьма разнились своим восприятием мира, каждый внося в духовный фонд своей компании то необходимое, чего недоставало в ней, без чего она просто не могла бы существовать как некая функциональная микроструктура.
Мнение Арсения, глубокомысленного исследователя Природы, общества, личности, было определяющим при спорах о каком-нибудь явлении или о человеке. Виталий глубоко, широко и энергично перелопачивал почвы общества и истории, стремясь уложить их слои в надлежащем им порядке. Олег легко и свободно воспринимал все события, происходившие в городе и в Стране, а те неприятности, что иногда доставались и ему, уносил в горы, часто устраивая коллективные или одиночные скалолазания. Пётр выделялся…
Пётр, как он сам с гордостью утверждал, происходил из рабоче-крестьян. При этом рабоче-крестьянское государство он на первых этапах своей жизни не уважал, партию коммунистическую – тем более и откровенно. Столь ярому его политическому воззрению энергично способствовали: дед по матери, осуждённый на двадцать пять лет лагерей за противодействия новой власти, но так и оставшийся откровенным её врагом; и мать, как дочь врага народа, изначально ненавидевшая советский строй. Под их неусыпным руководством Пётр возрастал не коллективистом, не патриотом, а убеждённым проводником культа силы, индивидуалистом и авантюристом.
В шестнадцатилетнем возрасте под влиянием друзей из сельской шпаны участвовал в бандитских налётах на склады сельпо и  райпо1, курил  анашу и ему «по-барабану» – как сам выражался – были патриотизм,  общественные дела и честность. Так что ждала его уголовная тюремно-лагерная участь деда.
Однако жизнь круто поступила с ним и с его окружением и тем изменила его ориентиры: судьба некоторых друзей оказалась показательно печальной, на его лице в результате драк появились шрамы, а правая рука из-за уличной травмы атрофировалась – «усохла». К тому же потребность стать лидером и необходимость как-то рационально устроить свою жизнь заставили его заняться собственной переориентацией.
Чтобы мимикрироваться2 Пётр скрыл от будущих товарищей по Коммунистическому союзу молодёжи свои исходные антисоветские убеждения и уголовные похождения, активно включился в комсомольскую работу и довольно скоро стал вожаком передовой молодёжи на селе. И даже внештатным инструктором райкома комсомола. А поскольку для его целей необходимо хоть какое-то высшее образование, он по принципу минимального конкурса на одно место поступил на филологический факультет Киргизского госуниверситета.
В начале своего студенчества Пётр, ощущая в себе критико-публицистический талант, честно обучался филологии и иным наукам. Но к третьему курсу молодёжно-общественная деятельность настолько увлекла его, что он из лингвиста преобразовался в комсомольского функционера. Стремясь утвердить себя в лидерстве и совместив свои авантюристические наклонности с новой для себя идеологией, вступил в оперативный комсомольский отряд, где пробил в его руководстве для себя место в роли начальника штаба.
Итогом стало существенное преображение содержания Петра: не духовного, но идейного –– он стал апологетом3 ВЛКСМ. То есть, не став фактически лидером, поскольку лидер должен кроме стремления к власти быть способным уметь и желать действовать, а работать во благо общества Пётр своими родными не был научен и приучен, то совершился он как трибун, как выдающийся оратор и пропагандист.
Прохоренко организовывал эффектные мероприятия, отстаивал деятельность отряда, демонстрируя и рекламируя активность и способности оперативников, своих друзей и свою собственную, создавая эффект своей значимости как в работе всего отряда, так и в ВЛКСМ. Где только мог: в ГК и ЦК комсомола, в газете «Вечерний Фрунзе», в кругу известных республике людей... Порой для достижения этих рекламных целей он привлекал Арсения и Виталия, прихватывая их с собой на какие-нибудь совещания, где могла решаться судьба ОКО, или устраивая приглашения на совещания в силовых структурах. Арсений служил ему  аналитическим аппаратом, а Виталий использовался в виде тяжёлой артиллерии...
______________
1Сельпо (СельПО) – магазин кооператив сельского потребительского общества. (Составлено из сокращения слова “сельский” и первых букв слов “потребительское общество”). Райпо (РайПО) – районный потребительский кооператив для производственной, торговой, заготовительной и иной деятельности.
2Мимикрия – подражательная окраска и сходство животных с неодушевленными предметами или с местом их обитания, предохраняющие их от взоров врагов. В данном случае подразумевается социальная адаптация  – приспособление человека к условиям социальной среды, способность изменяться самому  в зависимости от изменения этих условий или при попадании в новую среду.
2Апологе;т (от греч. ;;;;;;;; – апология – защитительная речь) – историческое название преемников мужей апостольских – пытавшихся обосновать христианское учение и открыто защищавших его от критиков. В современном светском смысле – ярый сторонник учения, вождя.

…Эту тему активной комсомольской жизни он и поднял помпезно в машине. Виталий недовольно посмотрел на друга – вот любитель на высокие темы говорить: “Каким ты был, таким ты и остался”! Да к тому же его, Виталия, выворачивает перед своими знакомыми – для чего-то это ему надо? Ответил неохотно и недлинно:
— Любил. — И снова стал следить за дорогой. Спустя минуту, заметив, что Пётр ждёт 
пояснения, дополнил ответ иронией: — Любил, пока не понял, что за годы комсомольской деятельности ничего полезного не сделал.
— Ну, это-то ты  брось, — категорично отверг такую оценку Пётр. — Один оперативный чего стоит: сколько мы там сделали! Звание «Почётный член ОКО» не за красивые слова нам давали.
— Чего ты хочешь от меня? Чтобы я устыдился своего дезертирства из комсомола? — насмешливо спросил Виталий.
Пётр не отвечал, а, улыбаясь, молча смотрел – это он мог: молча воздействуя на психику, выжимать ответ или признание. Виталий широко улыбнулся на его явное вымогательство и, покачав головой, сказал:
— Ты же слышишь, что и в народном хозяйстве я не вижу своего реального участия... Ну, хорошо, — вдруг согласился он, видя, что Пётр ждёт от него чего-то большего, и стал нахваливать их комсомольскую деятельность: — Пра-авильно, Пётр Александрович, пра-авильно вы говорите. Вертелись, работали мы много, дела-а делали разные, гра-амоты получали за что-то. Только вот что, — резко и неожиданно сменив тон, обратился он с вопросом к настырному другу: — Скажи мне, пожалуйста, скольким несовершеннолетним хулиганам мы помогли? Нет, не сколько задержали и сообщили о них администрациям школ, училищ, институтов – это мы хорошо делали, успешно... А что с ними стало потом, какая у них жизнь – знаешь?
— Этим твой идеологический отдел занимался, а моё дело было – штабная работа, — смеясь, отбрехнулся от напора друга и от своей ответственности Пётр.
— Хитришь! Как начальник штаба отряда, ты должен был иметь такую информацию, чтобы планировать всю нашу работу. А информации у тебя не было. И потому не было, что не вели мы этой работы. Один Арсений только копался в их душах и пытался настроить на путь истинный и светлый. А остальные способствовали милиции в рейдах по рынкам, да ловили шпану – и всё... Всё, Пётр. Настоящей-то работы, идейной, не было: не вели, не воспитывали, не помогали, не поддерживали молодых.
— А ты посчитай, сколько нас было, и сколько мы задерживали. Три раза в неделю дежурили, патрулировали, проводили рейды по общежитиям и злачным местам. Как, когда и кому было ещё с каждым нарушителем работать?
— А прок от патрулирования и рейдов?
— Кому?
— Городу, нарушителям, комсомольцам-оперативникам.
— В городе – порядок, нарушители – наказаны, комсомольцы – награждены, — расписал Петр, и первый же засмеялся своим сильно прокуренным голосом.
— Ну, вот  ты  и ответил сам себе, — спустя некоторое время бросил ему Виталий.
— Что ответил? — не понял его Пётр.
— Что с саблей бегать – ума не надо, а работать с молодёжью, чтобы правонарушений не было – не хватало ни способностей, ни желания… Видишь ли, друг, ты, как я погляжу, не отходил от комсомола в сторону?..
— А зачем мне отходить в сторону? Я с комсомолом не собираюсь расставаться, — всё ещё не понимая, о чём говорит Виталий, Пётр перебил его и свою фразу произнёс жёстко.
— Ну да, — подхватил Петрову реплику Виталий, не реагируя на её эмоциональность: — не расстанешься и будешь вечно молодым. Будь, я ж не против...  Я говорю только о том, что ты не видел свою комсомольскую деятельность со стороны. А ты бы поостыл немного, занялся бы чем-то другим, а потом бы снова в комсомольские дела...
— И что?
— Не знаю. Может быть, как и я, увидел бы суету и... пустоту?
— Ну, ты выдал! — Пётр от этой оценки даже перестал улыбаться. — Ты не прав. Ты никогда не был лидером – все сам на сам, потому так и говоришь.
— Не лидеры дела делают, а массы личностей – лидеры присваивают их достижения. И потом, над всяким лидером другие лидеры, а мне предки мои наказали все свои обязанности и дела исполнять самому, без оглядки на начальство и на прочих. И не кичиться, себя не выпендривать.
— Какие предки – родители, что ли?
— Родители – не предки, а просто родители. Но передавалось, естественно, через них.
— И ты всё время на предков древних оглядываешься? Боишься, что наследства лишат?
Пётр говорил уже раздражённо, поскольку стремление быть вождём, нереализованное им, несмотря ни на какие усилия и ухищрения, болезненно ныло в нём. И досадливо его раздражало недостижимостью, которое он усиленно старался скрыть от себя и от других, особенно в те моменты, когда подвергались сомнению его самооценки.
— Предки мои не отличались пошлой глупостью и говорили только то, что всегда имеет ценность, — спокойно, но уже внутренне отстраняясь от друга, проговорил Виталий. — А наследие – это да, оно всегда весомо.
— И сколько тебе в наследство достанется?
— Сколько? Как бы тебя попроще информировать. Ну, скажем так: миллионов на сто больше, чем Чкалову перепало.
— Сто миллионов рублей?! — поразилась Наталья Николаевна. Настолько поразилась, что даже «услышала» разговор в салоне.
— А сколько было у Чкалова? — поддержал её интерес Пётр.
Виталий не стал отвечать Барановой и вообще отвечать, а лишь недоумённо глянул в лицо Петра. За него пояснил полковник:
— Когда после рекордного перелета чкаловского экипажа американский корреспондент поинтересовался его состоянием, Чкалов ответил: “У меня сто пятьдесят миллионов!” “Чего, рублей, долларов?”, — уточнил корреспондент. На это наш лётчик ответил: “Сто пятьдесят миллионов человек, которые работают на меня точно так же, как и я на них”.
Наталья Николаевна презрительно фыркнула, а Пётр, чтобы не показать, что попался в ненамеренную ловушку, заявил:
— У всех этих миллионов имеются вожди и лидеры, чтобы они знали, куда идти, знали, что их ведут к определённой цели.
— Пётр, на мясокомбинатах лидерами называют козлов.
— Ну, ты выдал! Причём тут мясокомбинаты и козлы?
— Притом, что в забойный цех группы овец ведут козлы, чтобы они знали, куда идти. Овец мясники запирают и убивают, а козлов пропускают, и те идут к следующей группе. За это их кормят и поят. Правда, там запах крови, но лидеры быстро к нему привыкают. Тем более что кровь – не их, а чужая…
Двусмысленность фразы, несущая в себе откровенный намёк на то, как политические и военные лидеры легко отправляют массы народа на смерть, оправдывая достижение цели любыми средствами, поразила не только Петра, но и полковника, и тот в удивлении покачал головой, с интересом вглядываясь в сказавшего.
— Что-то тебя понесло, — сердито проворчал Прохоренко.
— Что значит, понесло? — не воспринял Виталий Петров укор. — Я тебе ответил на твой спич о ценности лидеров – употребляй пример при необходимости, и самому полезно для жизни, что бы не заносило.
Пётр, однако, развивать свою животрепещущую тему перестал, и в салоне на некоторое время воцарилось неприятное молчание. Неожиданно в прервавшийся тяжестью Витальевых слов разговор вступил полковник, внимавший участливо, как оказалось, диалог и его суть.
— Вы позволите мне сказать, товарищи комсомольцы?
Заполнявший салон диалог – не только о лидерстве, но в основном о комсомольской деятельности, – задел его, напомнив предвоенное и военное детство, послевоенную юность. Совсем другое время, другая жизнь и иная суть споров комсомольцев той поры, имевших и характер агрессивный, обусловленный стремлением весь мир сделать социалистическим. По крайней мере от Тихого океана до Атлантического.
Да и экономически тяжёлые для всего государства тридцатые, а затем сороковые и пятидесятые годы создали в стране обстановку жестокого напряжения. В тридцатых годах продолжалась классовая борьба и борьба с промышленным и идеологическим терроризмом, выискивались «враги народа» и настоящие предатели Родины. Уголовный мир то оживлялся, то затаивался...
Потом сороковые, военные грозовые годы… И послевоенные, когда преступники, расплодившиеся за годы войны и после неё, по сути, объявили  кровавый вызов законности и стабильности советского общества. Уцелевшие в войне националисты Прибалтики и Западной Украины, скрывшиеся от возмездия бывшие полицаи и бурмистры смешались с уголовщиной и повели настоящую войну с государством, проливая кровь и сея горе в народе. Вооружённые боевым огнестрельным и холодным оружием, бандиты совершали грабежи, насилия, убийства, разрушали с трудом устанавливавшийся после Отечественной войны покой... Люди в форме – служители государства и Закона – отдавали свои жизни, погибая в схватках с преступниками за цельность и безопасность существования общества. За жизнь и спокойствие жителей городов и сёл.
А стране ещё должно было залечивать раны, развиваться и утверждать свои позиции в Европе, в Африке, в Антарктике, в космосе, на материках и в океанах – во всём мире, ведя «ограниченные» боевые действия и участвуя в локальных войнах различных «братских» государств.
То было время, в котором Баранов не считал себя ни приспосабливающимся, ни лишним. Он формировался в нём как гражданин своей страны, как комсомолец, коммунист, как офицер. Потомственный военный, сын красного командира, воспитанный отцом и его примером в духе служения стране и людям, Николай Фёдорович стремился находиться в первой волне наступления, побывал во многих «горячих точках» планеты, одновременно занимаясь теорией военного искусства. Нарабатывая реальный боевой опыт и покрываясь шрамами, писал статьи, наставления. Периоды учёбы в Академиях были для него и отдыхом одновременно...
Потому, поддавшись увлекающему течению нетривиальной беседы, полковник молодым себя вспомнил и, сопоставив ту и эту эпохи жизни великой страны, решил включиться в энергичный разговор молодых...
Не только он слушал, ибо разговор привлёк к себе внимание всей семьи Барановых. Когда Наталья Николаевна уловила смысл и содержание беседы, она на некоторое время даже перестала дуться на всех сразу и развлекаться однообразно сменяющимися картинами южных селений, расположенных близко друг к другу. Тема поразила ее, и она силилась  понять, о чём же говорят эти молодые азиатские аборигены. Если бы речь шла о мезотронах, квантах, кибернетике, Наталья Николаевна также ничего бы не поняла, но «мезотроны», «компьютеры» – это были модные слова, Наталья Николаевна слышала их в «обществе». А «комсомол» – что это? Правда, звучало и знакомое, желанное: «Облисполком», «Обком», «ЦК», но в таком контексте!.. Непонятно... 
Вера тоже внимательно слушала диалог. И с удивлением и любопытством оглядывала Петра и Виталия. Она, конечно, была комсомолкой – в ВЛКСМ, неуклонно в обязательном порядке пополняя количественный состав, записывали всех юношей и девушек, желающих и нежелающих, – но речи о комсомоле в школе и университете, для неё неинтересные, сразу же забывались. И друзья таких высокоморальных, высокоидейных слов не произносили – это было бы «не от мира сего». Поэтому её удивила не только беседа. Возможность такой беседы казалась девушке до того невероятной, что она несколько раз успела задаться вопросом: “Чем же здесь живут люди?..”.
Пётр сиял – «работать на публику» было его любимым занятием, его вознаграждением за активные, но не оплачиваемые обществом труды на комсомольско-молодёжном поприще. Часто, возвращаясь вечером или глубокой ночью из штаба отряда домой в полупустом троллейбусе или в такси, они вели подобные разговоры. Спорили, подводили итоги работы и составляли очередной план «ремонта общества». Другого времени для анализа у них просто не бывало, потому что утром расходились: Пётр – в университет, Виталий  с Арсением – на работу. А потом снова в штаб, в отряд. И из значительности разговоров, из того, что на собеседников оглядывались, к их разговору прислушивались, составлялась одна из радостей бытия, удовлетворяющих Петра Александровича Прохоренко. Сейчас, отмечая всеобщее внимание нужных ему спутников, он блаженствовал.
— Что, комсомолец, позволишь? — обратился к нему Виталий.
— А ты что?
Виталий задержался с ответом, увидев Ирину, шедшую с детьми в сторону Фрунзе. Замедляя ход машины и без того двигавшейся с небольшой скоростью на загруженном участке выезда из города, он посигналил и махнул им рукой в проёме дверцы. Ирина тоже подняла руку, а следом за ней и девочки её запрыгали, взмахивая ручонками.
— Сестра? — спросил Пётр.
— Сестра, — подтвердил Виталий. И уточнил: — Арсеньева.
— Здесь недалеко дом Катерины Стефанцевой. Где она? — спросил  Пётр, отвлекаясь от сути беседы.
— А я должен знать? Если бы тебя не встретил, знал бы и о тебе не больше, чем знаю. Я ни с кем из прошлого не поддерживаю отношения. Ты не болтай, а предоставь слово.
— А ты что в сторону отваливаешь? — опять спросил Пётр.
— А я не комсомолец. У меня уже партийный стаж идёт.
— Ну, ты даёшь! И молчишь! Когда успел?
— Успел, Пётр, в тайге успел. Говорите, Николай Фёдорович, а то товарищ Прохоренко, пока меня наизнанку не вывернет, не отпустит – мастер он у нас души выворачивать.
Баранов легко улыбнулся характеристике.
— Честно признаюсь: слушаю вас, ребята, с интересом и с удовольствием – редко приходится быть свидетелем или участником таких бесед, — заговорил он, и Пётр счастливо осклабил свои, частью золотые, а в основном, прокуренные зубы. — И я думаю, Пётр, что Виталий Тимофеевич в данном случае прав. То время, когда надо было только хватать и отдавать под суд нарушителей и преступников, давно прошло. Не хватать сейчас требуется, а
идти к ним, работать с ними. Кого вы задерживали? Не разбойников, не воров-рецидивистов, а мальчишек, хулиганящих оттого, что им некуда себя приложить, оттого, что не знают, как выразиться. Им действительно помочь надо, поддержать и организовать их, тогда и ловить и хватать не придётся – некого будет.
— Слышал, что старшие говорят? — толкнув друга локтем в бок, подначил Виталий.
Друг в долгу не остался:
— Так в чём же дело – у тебя же была группа для  идеологической работы.
Виталий вздохнул – не было группы как таковой, потому что в отряде, в основном, студенческая молодёжь, кою саму ещё надо было взращивать, воспитывая; и растаскивали её на всяческие оперативные дела.
— Но и вы, Виталий Тимофеевич, не правы. Как же можно считать комсомольскую деятельность бесполезной?
— Я не говорил, что вся комсомольская деятельность бесполезна, — помолчав в раздумии, ответил Виталий. — Я сказал, что моя деятельность оказалась бесполезной. Но... Выдай-ка, Пётр, сколько процентов молодёжи у нас в комсомоле?
— Большая часть.
— Лучше сказать, что почти все проходят через комсомол.
— Так это же здорово!
— Что «здорово»? То, как это «здорово» делается?
— Почему – «делается»? — воспротивился Пётр. — Комсомол – общественное явление и возможность проявить каждым молодым гражданином общественную сознательность.
— А схема «проявления сознательности» очень проста, — с неопределённой усмешкой подхватил Виталий. — И начинается в школах. Там в торжественной обстановке, но под фильтрующим контролем райкомов, сознательные восьмиклассники вступают в ряды ВЛКСМ. За девятиклассников-бездельников, за тех, кого школьная организация не хочет  впускать в свои чистенькие ряды, принимается военкомат: он даёт им срок в два месяца на самоперевоспитание и приобщение к комсомолу. Ну а тех, кто, не очищен, но прорывается в светлое завтра и через такие заслоны, комсомол охватывает в армии. Знаешь,  как?..
— Не служил – не знаю. Скажи ты – как.
— Просто. Спустя полгода от начала службы их строем ведут в «Ленкомнату»1 зубрить Устав, а через два часа оформляют приём. Так, Николай Фёдорович? Во всяком случае, такое мне пришлось наблюдать в своём полку...
— Может, и не совсем так, но в общем верно, — помедлив, ответил полковник.
— На то и армия, чтобы исправлять, — хмыкнув, резюмировал Пётр.
— К сожалению, Пётр, многих и армия изменить не в состоянии, — невесело  возразил Николай Фёдорович. — Некоторых приходится отправлять в дисциплинарные батальоны, а это – уголовное наказание.
— Тех самых комсомольцев, — подкинул Виталий. — При мне из части отправили троих, принятых в «Ленкомнатах». В том числе односельчанина моего, весьма подленького юношу. Впрочем, армия – сама по себе кавардак, — тут же с горечью отметил он: — Хотел я остаться служить – привлекают меня, понимаешь ли, порядок, военная служба и форма. Но однажды довелось побывать в штабе бригады и увидеть, что лень, развал, разгильдяйство – норма для наших офицеров. Причём, всё происходит на глазах рядовых солдат, а солдат там приравнивается к тумбочке, у которой он стоит дневальным... Я не оскорбил вас, Николай Фёдорович?
— Признаюсь, мне неприятно это слышать, потому что... Потому что это действительно так – в армии беспорядка всегда много. Из-за этого беспорядка в армии я оставил строевую службу, — решившись на откровенность, ответил Баранов Виталию.
Супруга его издала какую-то реплику, но тихо, чтобы было понятно лишь её семье.
— Извините, Николай Фёдорович, — полуобернувшись к полковнику, произнёс Виталий и снова обратился к Петру: — Ну, вот: для большинства «проявляющих сознательность» это самое проявление сознательности ограничивается вступлением в ряды ВЛКСМ. Так для чего же принимать всех подряд в комсомол. В коммунистический союз молодёжи? Слышишь – в коммунистический?
— Ну, слушай, Виталий, пропуская молодёжь через комсомол, мы воспитываем в ней соответствующие идеалы, привлекаем к большим делам.
— Ты чем в Пржевальске занимаешься? Стройотрядами?
Вернувшись с таёжных изыскательских троп во Фрунзе и обратившись за направлением на комсомольскую работу к давнему товарищу по работе в ОКО Виктору Федько, бывшему тогда завотделом в ЦК ЛКСМ Киргизии, Виталий спросил у него о Петре, на что Виктор как-то странно, с оттенком явного пренебрежения ответил: “Он в стройотрядах подвизается. Ты понимаешь меня?..”.
Пётр, прежде чем ответить на вопрос, сам спросил:
— Ты уже знаешь, что Федько в Пржевальске вторым секретарём обкома комсомола работает?
— Знаю. Я уехал в Нарын после того, как его избрали в Иссык-Кульский обком.
— Вот он и пригласил меня туда работать в обкоме комсомола и обещал квартиру в течение двух лет. Но когда я туда приехал, место уже было занято, и я пошел работать инструктором в горком комсомола. За год  мне  удалось создать лучший
 ____________
1Ленкомната (Ленинская комната) – помещение в казарме для пропагандистской работы; оформлялась лозунгами и служебными плакатами.

ОКО в республике. И основную работу с меня никто не сбрасывал. Поддержку мне Виктор не смог оказать, так что жил  я в  общежитии профтехучилища, где по вечерам работал воспитателем и тренером по самбо...
Виталий вспомнил, что Виктор однажды при встрече поведал ему о себе и о том, как Пётр попал в Пржевальск, когда после сдачи госэкзаменов в университете пытался устроить свою карьеру. Его изложение существенно отличалось от услышанного сейчас от Петра:
— Вторым секретарём Иссык-Кульского обкома я был избран второго декабря семьдесят
седьмого года. Петра не видел до того более года, он заканчивал университет. Да в общем-то и общались от случая к случаю. Всё-таки в своё время были конкурентами по работе в ОКО, о чём ты справедливо заметил – он был в городском, а я руководил Свердловским районным отрядом. А у нас во все времена конкуренты личных отношений – дружеских – никогда не имели. Только видимость. 
На Новый год я поехал во Фрунзе, где оставалась моя семья. Так сложилась ситуация, что мне нужно было подремонтировать машину служебную, и я заехал в гараж во дворе горкома комсомола. Там и встретился с Петром совершенно случайно. Спросил его, как дела, закончил ли учёбу, где работает. На что он жёлчно ответил, что ему обещали многое, пока был студентом, а как пришёл с дипломом, так места нет. Ни горком, ни ЦК не решили его проблем с работой. Вот тогда я и предложил ему поехать на Иссык-Куль, где что-нибудь придумаем... Я ещё и месяца не проработал в обкоме, чтобы обещать ему конкретную должность и уж тем более – квартиру, на что он рассчитывал, когда услышал моё предложение. Кстати, я сам был в Пржевальске без собственного жилья, у своего деда пребывал. Только в марте мне разрешили поменять фрунзенскую квартиру на пржевальскую. Повезло. Один бонза был уволен – переведён в профсоюзы во Фрунзе. Обмену противился Беляк, первый секретарь обкома. Только обращение к Первому секретарю обкома партии разрулило мой вопрос. Так что мечты Петра о получении квартиры – мыльный пузырь. Первое время он тоже жил у моего деда, и лишь когда я решил ему вопрос с работой и комнатой в общежитии, он ушёл туда. Затаил обиду, что его сразу не поставили секретарём горкома. Эту обиду он мне много позже высказывал.
Я не стал говорить ему, что и за то, что сделал его заворготделом горкома, получил неприятности и не раз. Он неглупый парень, активный, но неисправимый фантазёр. Но, что важнее – его лицо. Ты наверняка помнишь, что оно всё в шрамах – девочкам это нравилось, особенно если снабдить рассказ о себе героическими сражениями с опасными бандитами. Но существовала негласная установка: внешность сотрудников, работающих с молодёжью, с людьми, не должна вызывать отрицательные эмоции. А я нарушил сию установку, хотя и понимал её правильность.
Есть ли у меня претензии к нему? Нет. Он по-своему неплохой парень и с его желанием быть бароном Мюнхгаузеном…
Между тем Пётр продолжал, не замечая странной усмешки товарища на его рассказ о перемещении в Пржевальск, поскольку его заботило внимание к нему знакомцев-москвичей:
— Я сначала пропагандой и агитацией занимался – работал в отделе оборонно-массовой спортивной работы, –  а сейчас работаю заведующим орготделом.
— То-то упираешься – должность оправдываешь, — язвительно проговорил Виталий, чем снова вызвал смех Прохоренко. — А скажи, друг, сколько рядовых комсомольцев города ты знаешь лично, и сколько из них знают тебя?
— Спроси, что полегче.
— Умница. О том, кто ты такой, знают лишь работники горкомов и райкомов, а рядовые влксмовцы не то, что тебя, и райкомовских-то деятелей не знают. Они разве что секретарей местных комитетов видят, потому что те рядом работают.
— К чему ты это?
— К тому, Пётр Александрович, что никого вы ни к чему не привлекаете, а занимаетесь бумажками с отчётами и списками. Мёртвые души вы привлекаете, а не живых людей.
— Ну, ты даёшь.
— Хочешь эксперимент?
— Какой? От хорошего не откажусь.
— Хороший, хороший. Остановимся в Канте на площади и опросим пять-шесть человек в возрасте от восемнадцати до двадцати пяти.
— И что?
— Выясним у них, какими большими делами занята молодежь, пропущенная вами через комсомол.
Пётр улыбнулся и посмотрел на Виталия, раздумывая, что выбрать или как ответить. В другое время он давно бы прекратил полемику и даже ещё жёстче  высказался бы со своих позиций, потому что в бытность рядовым членом ВЛКСМ сам не раз заявлял о недостатках работы комсомольских органов и о бездеятельности первичных организаций. 
Но сейчас он был уже функционером, сейчас «на карту» была поставлена его репутация – сам затеял этот публичный разговор, так надо было теперь выходить из ситуации без ущерба. К тому же он должен был отстаивать свою позицию перед другом-ренегатом, так как поприщем своим определил деятельность в комсомоле: работать в школе учителем русского языка и литературы не собирался; с журналистикой не складывалось по причине изначального недостатка знания для этой специализации; а декларативностью в комсомоле проявляя себя, он мог самой системой продвигаться по карьерной лестнице – и не только по комсомольской. Оттого Пётр улыбался и молча смотрел на Виталия. Там и из трактористов или из сапожников можно быть, лишь бы в струю попасть: руководить народом – что может быть проще?!
— Не думай, я скажу тебе, что из эксперимента выйдет, — опередил его Виталий: — Мы останавливаем человека, представляемся, спрашиваем: “Вы член ВЛКСМ?”. Ответ: “Да”. Наш вопрос: “В чём выражается ваше участие в комсомоле?” Ответ: “Плачу  взносы”.  “А ещё?”. Комсомолец в зависимости от размера интеллекта чешет лоб или затылок и выдаёт: “На собраниях бываю”. “А ещё как?”. “А что ещё? Всё”. И мы расходимся... Проверяем?
—  Не стоит. Но ты упустил такие важные дела, как участие в субботниках.
— Мне Виктор тоже говорил о субботниках. Говорил о том, что в комсомоле нужна не только боевая героика, но и трудовая, менее прославленная, но столь необходимая людям, стране. Он с гордостью вспоминает, как проводил первые субботники в универмаге «Ай Чурек», в котором с комсомольцами выгребали с этажей мусор, чтобы в понедельник квалифицированные рабочие могли работать, не отвлекаясь на неквалифицированный труд. Ещё вспоминал гостиницу «Кыргызстан», «Камвольно-суконный комбинат», путепровод на улице Белинского, заводы «Автосборочный», «Антибиотиков», «Свёрл», «ЭВМ» и другие. Говорил, что рад и доволен тем, что там есть частица его труда и труда тысяч рядовых комсомольцев, которые за так, а не за деньги работали по субботам и воскресеньям.
— Ну, правильно. И я участвовал в субботниках. А ты что, против таких мероприятий?
— Ну да, и ты участвовал – в качестве организатора. И тоже с увлечением вспоминаешь о субботниках... Но, во-первых, это воодушевление было в основном Викторовым и твоим – личным. Потому что вы были координаторами и чувствовали свою значимость в «субботне-воскресной» работе. А остальная масса? Та, которую вы отрывали от их занятий, от их работы, от дома и отдыха? Даже если один раз они сходили на субботник – им этого с излишком хватило.
— Загибаешь!
— Погоди, ты послушай. Во-вторых, «субботник» – это аврал по заданию партийных органов. Тот самый аврал, который является следствием административной безалаберности и халатности в организации производства. При тех-то условиях, когда рабочих рук с избытком хватает, но они плохо организованы. Не хватает только экономической обоснованности в организации труда. Кстати, в сфере строительства это приводит к массовому долгострою – деньги израсходованы, а объекты не завершены. Замораживаются. Вот комсомольцы и должны своими телами закрывать прорехи в дырах администрирования и планирования экономики – весьма почётная роль, как же! Так что роль комсомола сводится к исполнению
клича: “Пионеры, соберём металлолом! Кто больше?!!” И всё бесплатно.
Виталий говорил довольно опасные речи, являющиеся откровенной крамолой в условиях жёсткого партийного и государственного контроля над мыслями и речами граждан Страны. За такие проповеди расправа обычно не замедлялась – производилась по первому же доносу с участием в ней всех органов власти. Руководство Страны и Партии не терпели критики их способов и методов управления.
— Плохо ты изучал работы классиков-марксистов, — ворчливо упрекнул Пётр. — Там
есть строки о постепенном переходе к общественно-полезному труду. А, кроме того, за субботники организации платили.
— Всякий труд, а общественно-полезный труд подавно, должен быть оплачен. Платили, говоришь? Кому платили? Вот и Виктор говорил, что за субботники деньги перечислялись на счета райкомов и горкомов комсомола. Эта статья доходов называется «Привлечённые средства», и полученные деньги шли на вознаграждение актива, на путёвки для активистов в зарубежные поездки, на сооружение памятников погибшим в годы Великой Отечественной войны.
— Ну да. А что в этом плохого?
— Интересное распределение оплаты: работают тысячи комсомольцев, а некий их актив получает вознаграждение и путёвки за рубеж... И что-то я не видел, чтобы в результате моего труда был открыт памятник во Фрунзе или в моём родном селе, на котором было бы написано, что он создан за счёт средств, заработанных комсомольцами.
— Это нельзя делать, — вновь вмешался в разговор полковник. — Ведь памятники как бы всенародные.
— То есть нельзя показать, что небольшая часть от всего народа потрудилась, чтобы памятники поставить? — с некоторой долей иронии переспросил Виталий.
— Хм, — выдал полковник и ничего не ответил.
— Что это ты разговорился – с чего бы? — хлопнув Виталия по ноге, съехидничал Пётр.
— Не нравится? Сам затеял – будто о чём другом не поговорить. Ладно, не обращай  внимания. Это я так ради встречи с тобою, — отмахнулся Виталий и от разговора, и от комсомольских проблем; и тут же сам свернул в ту же колею: — Зато ты явно не в форме. С чего бы?..  А ты ведь мастер полемик. Помнишь твой спор с Виктором Федько, когда на собрании отряда присутствовали ребятки из союзного ЦК?
— Не помню. Когда это было?
— Напрягись. Тогда, четыре года назад, нас демонстрировали инструкторам из самого ЦК ВЛКСМ – тоже для отчёта, наверное. Ты бился за интересы отряда и нападал на горком и на наш ЦК, а Виктор защищал их честь и обвинял в чём-то штаб отряда.
— Да, мы тогда требовали от них внимания и помощи.
— Вот именно. Вы пикировались друг с другом минут десять-пятнадцать, а весь отряд поражённо молчал. Даже командир наш, милицейский сержант Бебко, способный столбу доказать, что он пьян, – и тот не вмешивался.
— Почему? — удивился Пётр.
— Что – почему? — переспросил Виталий, не поняв его вопрос.
— Почему командир не вмешивался и почему отряд молчал?
Возможно, тогда, в пылу спора он не замечал, что все только слушают их, а может – и скорее всего, – заметил и наслаждался своею ролью публичного трибуна. Сейчас в машине ему хотелось приятных воспоминаний. К тому же он только что проиграл на своём поле, а тут Виталий сам возносит его. И возносит над всеми товарищами по оперативной работе.
— Ну, я думаю, что сержант Бебко столбу-то способен доказать, но тот разговор был для него слишком уж интеллектуальным... Точнее, софистическим1. Потому же и все остальные не совались – не наш уровень бездиалектности2. Арсений потом с 
____________
1 Софизм (софистика) – часто применяемый с древнейших времен один из способов рассуждения, основанный в ущерб истине на подмене понятий, на нарушении логики взаимосвязи обстоятельств, причин и следствий.
2 Диалектика – по Платону, её родоначальнику, – способ вести беседу двух и более собеседников с целью найти общее основание и прийти к согласию. Бездиалектность – разговор, лишённый разумного смысла и стремления к согласию.
 
восторгом говорил, что это была полемика высшего класса: аргументация, дикция, рассудительность, убеждённость в своей правоте и нежелание признать хотя бы один довод противника. И я вспоминаю то великое событие до сих пор с удовольствием, а речи ваши считаю эталоном софизма: такое можно было бы выдавать только экспромтом или будучи совершенным знатоком риторики1.
Искоса  взглянув на Петра, Виталий начал вспоминать:
— Сперва  разговор  был простой: вопрос – ответ, в нём все поучаствовали. Но потом, когда страсти начали разгораться, а ты и Виктор разогрелись, вы с ним встали друг против друга, как дуэлянты, на расстоянии пяти шагов и повели свою битву гигантов. Гигантов речи... — Пережидая смех Петра, Виталий помолчал, потом, убыстряя, как футбольный комментатор, темп повествования, продолжил: — Вот Виктор что-то доказывает, обвиняя и штаб и весь отряд, и ответить вроде нечем. Это нам нечем было бы отвечать, но слово берёшь ты, Пётр Прохоренко, и приводишь такие доводы, что от Виктора остаются рожки да ножки. “Всё, — думаю, — конец спору”. Однако оказывается, что Федько даже не замечает, что ты его испарил, а аргументов у него закрома немереные, и всем сразу становится грустно оттого, что он прав. Только ты, к радости своих болельщиков – извини, мы с Арсением болели за обоих, – почему-то с ним не согласен и контраргументами убеждаешь нас в непоколебимости своих основ. Но… Но тут снова оказывается, что твои факты только видимость реального положения,  потому  что  истина  у Виктора,  и это он просто  и ясно  доказывает тебе и всем присутствующим... пока ты молчишь. А взяв слово, так же ясно и просто ты, в свою очередь... Продолжалось всё очень долго...
Теперь все пассажиры весело рассмеялись. Пётр смеялся весело и самодовольно. Вере стало весело, и смеялась она игриво. Николай Фёдорович смеялся просто, весело, раскатисто и похлопывал Петра по плечу. Наталья Николаевна смеялась недолго, но удивлённо.
— Кто  же  всё-таки  оказался прав, — спросила Вера, устав быть пассивной участницей и прятать свой голос.
Виталий пожал плечами, посмотрел на Петра, улыбнулся. Пётр не отвечал Вере, ждал, что скажет Виталий. А тому с позиций его нового опыта и новых знаний общественно- политической  жизни  подумалось,  что  если  окинуть  сторонним  взглядом  и  слухом  всю совокупность аргументов, выдвинутых тогда противостоящими друг другу комсомольскими функционерами, то взгляду – или, лучше, слуху – предстанет весьма печальная картина: все они были выдвинуты с единственной целью добиться нужного себе и своей стороне, не заботясь об интересах другой, а значит, не заботясь об общем деле.
В споре Петра и Виктора было больше уловок, чем истинных аргументов, потому что каждый из них, даже представляя свои слои или группы, исходил ещё и из собственных интересов. Пётр и Виктор, выступая друг против друга, были представителями чётко определённых  уровней  общества:  Прохоренко  –  «низовых»,  то есть массы;  Федько – от «верхов», то есть власти. Потому Пётр говорил от имени низового исполнительного аппарата комсомола – от группы рядовых влксмовцев, чьей обязанностью было только исполнять волю и указы руководящих органов. И ему не хотелось сдаваться – на него смотрела, на него уповала та самая низовая группа активных комсомольцев. А Виктор Федько изрекал и от имени Центрального комитета ЛКСМ Киргизии и, – поскольку с ним прибыли работники центрального аппарата ВЛКСМ, – от законодательной и исполнительной власти комсомола в
масштабах Страны, чьё несовершенство и слабость он показать не имел права. Голову снимут. Потому и он, естественно, не собирался сдаваться.
А стремясь достичь своего результата любыми способами, оба не заботились об этичности и допустимости применяемых слов, средств и способов. Особенно, учитывая национальную (украинскую) генетику пикирующихся, обязывающую подавить оппонента речами или криком. Так что все уловки аргументации рядового комсомольца и аппаратного функционера можно назвать банально-базарными
____________
Риторика – филологическая дисциплина, изучающая искусство речи, правила построения художественной речи, ораторское искусство, красноречие. 
2Казуи;стика (от лат. casus – случай, казус) – в общеупотребительном бытовом значении под этим термином понимают изворотливость в аргументах при доказательстве сомнительных или ложных идей.

упражнениями в казуистике2, в результате которых отряд не получил ничего ни в материально-техническом плане, ни в методическом.
Вспоминая полемику – по сути, товарищей, – Виталий задавался вопросом: “Какова ее цель? Возможно, это мой категоричный вывод, но… Но какова же цель таких диалогов?”.
Оттого, когда он пересказал попутчикам риторическую полемику, всё происшедшее несколько лет назад в штабе ОКО при горкоме комсомола спроецировалось для него на всю Страну, на безуспешные попытки диалогов специалистов-исполнителей с руководством предприятий и их парткомов, а ведущих экономистов Страны – с её Правительством. И ему стало грустно.
К тому ж, по существу, основной целью диспутантов является собственная публичность. Если при этом вышестоящий орган в оппозиционере видит опасного для себя противника, то лучшее, что он делает из соображений безопасности собственных устоев, – это привлекает оппозиционера к работе в своём аппарате. Тем удовлетворяются интересы обеих сторон: для органа власти оппозиционер перестаёт быть противником, и, более того, он уже выступает перед выдвинувшими его массами в качестве представителя аппарата; а для оппозиционера открывается дверца к кормушке, к которой он, собственно, и стремился, демонстративно выступая против власти, но подспудно имея в виду возможность находиться близ её кормила1.
И Пётр, по природе своей стремившийся быть близ власть имущих, в конечном итоге был пристроен – но не в ЦК ЛКСМ Киргизии, ни даже во фрунзенском горкоме комсомола, как мнилось, а в небольшом городе Пржевальске и всего лишь заворготделом горкома. Однако это, хоть оно и задело его амбиции, дало некоторое утешение в качестве стартовой площадки для дальнейшего функционерно-карьерного роста…
— Насколько помню, никто, по-моему. Нет? — резюмировал Виталий, вопросом обязывая Прохоренко самого прокомментировать смысл и результаты его спора с Федько, поскольку свои мысли озвучивать он не собирался.
Даже Петру, не говоря уж о случайных попутчиках-москвичах. И без того наговорил.
— Почему – никто? — недовольно не согласился с таким выводом Пётр.
— Потому что оба были правы, утверждая противоположное. А впрочем, я совершенно не помню, чем окончилась встреча высшего уровня с низами.
— Мы всё-таки добились помощи от горкома.
— Да? В самом деле, не припомню, но спорить не буду – я вскоре уехал в тайгу. Ну, значит, ты оказался правее, — признал Виталий. — Прости и прими мои поздравления.
Снова все засмеялись, и смех внёс элемент дружелюбия в коллектив гостей и хозяев: те и другие почувствовали себя свободнее от сковывавшей их неловкости, родившейся в момент знакомства вследствие столкновения очень прочных нравственных структур Виталия и Натальи Николаевны.
Пётр оглядел друга, покачал про себя головой, и с сожалением констатировал:
— Ты, Виталий, всегда бывал недовольным успехами и нас всех задёргал. Таким и остался. А в комсомоле работают простые люди с простыми интересами: не только работать, но и жить хочется хорошо, отдохнуть повеселее. Ты выезжал с ребятами на пикники?
— А что, бывали и таковые?
Виталий улыбнулся, сознавая собственное чрезмерно требовательное отношение к себе, к людям и к их поступкам. И «просточеловеческую» правоту Петра. Многие комсомолки и комсомольцы-оперативники довольно быстро влюблялись друг в друга, создавали молодые семьи и больше в штабе ОКО не появлялись. Разве что когда у них рождались дети, и молодым родителям хотелось похвастать ими перед бывшими товарищами по опасной комсомольской жизни.
— У меня с собой фотографии тех лет – захватил из домашнего архива показать в горкоме, —  раскрывая папку, ответил Пётр. — Пару-тройку подарю тебе, чтобы смотрел, как твои товарищи по ОКО отдыхали, радуясь жизни. И сам учился бы у них. Держи.
____________   
1 Кормило – устарелое русское слово, означающее кормовое весло для управления судном. Опосредованно подразумевает кормушку, то есть источник благосостояния членов правительства, партийных и иных органов.

— Потом посмотрю, сунь в бардачок. Вообще-то, ты прав – я был слишком сильно закручен и хотел...  Впрочем, всё это пустяки. Главное, нам хоть изредка, а выпадает удача встретиться, — предлагая закрыть тему, сказал Виталий.
— И вспомнить былое, — засмеялся Пётр, прощая ему грехи и соглашаясь на мировую.
После фрунзенских пригородов, в которые, всасываясь, покидали трассу грузовики и автомобили частников, дорога основательно разгрузилась, и “ГАЗ-69” по освободившейся полосе двигался свободно и быстро. Въехали в районный центр Кант.
— Что такое «пгт. Кант»? — спросила Вера.
— Посёлок городского типа, — ответил Пётр. — Ещё не город, но уже не село.
— Это я знаю. Слово «Кант» что означает?
— Название от слова «кант», «окантовка»,— высказала знание полковничья жена.
Пётр переглянулся с Виталием и, обернувшись к Барановой, сказал:
— «Кант» в переводе с киргизского означает «сахар».
—  А причём здесь сахар? — спросила Наталья Николаевна, недовольная поправкой.
— Притом же, вероятно, — с насмешкой отреагировал её муж, — что зелень в Зеленограде и звон в Звенигороде.
Пётр, чутко реагируя на настроения спутников, поспешил пояснить:
— У нас по всему северу республики выращивают сахарную свёклу, а в Канте находится один из перерабатывающих заводов.
— А что такое «БЧК»? — продолжила Вера экскурс в этнографию и географию.
— БЧК? — переспросил Пётр. — А, это вывеска была на окраине Фрунзе?
— Да, я там ещё увидела, но не стала перебивать ваш разговор.
— БЧК – Большой Чуйский канал. О каналах лучше специалиста по ним спрашивать, — кивнул на Виталия Прохоренко.
Виталий не отреагировал, и в салоне повисло неопределённое молчание.
— Что молчишь? — толкнул его локтем Пётр.
— А что, надо говорить? — спросил Виталий, глянув на него с лёгкой усмешкой.
Ему стало скучно. Его как-то унизил в собственной самооценке бессмысленный спор о смысле работы в комсомоле, в который он позволил себе быть втянутым Петром, и даже, по ходу пересказа спорного диалога, увлечься в обществе отнюдь не комсомольской семьи полковника, где Наталья Николаевна занимала большую половину. Ему захотелось совсем отгородиться от пассажиров глухой стеной невосприятия, предоставив Петру возможность общаться со своими знакомцами, или повести с Петром беседу сугубо личного характера, в которой бы не было места другим – благо таких тем предостаточно, но его намерения не осуществились. Николай Фёдорович, почувствовав его напряжённое состояние, по-простому обратился к нему с вопросом, вопросом своим сдвинув ситуацию:
— Он, в самом деле, большой?
“А ведь полковник умный мужик”, — подумал о Баранове Виталий и решил, что с ним одним из семьи стоит общаться. Кивнув ему через зеркальце в знак согласия и немного помолчав, стал выбирать из памяти информацию, которая могла бы быть для полковника интересной:
— Николай Фёдорович, у нас два канала: Восточный и Западный. Они проходят с востока на запад параллельно друг другу. Восточный построен в пятьдесят восьмом году, а Западный – во время войны, в сорок третьем году. Протяжённость Восточного канала около сотни километров, а Западного – сто пятьдесят километров. Это крупнейшие в стране ирригационные каналы. Забирают они из реки Чу много воды. Скоро вы эту реку увидите – мы будем ехать вдоль неё. Для меня канал интересен как событие в истории Киргизии. Построены были по проекту и частично с участием инженера Владимира Александровича Васильева.
— Твоего знакомого? — с любопытством спросил Пётр.
— Петрусь, ты же читал «Семиречье» –  в нём упоминаются имя и дела этого инженера, а на Чумышской плотине ему памятник поставлен. Васильев – специалист начала века. Ещё до революции разработал ирригационный проект по орошению земель Чуйской долины и руководил созданием канала и оросительной системы. Тогда, в пятнадцатом-шестнадцатом годах, на его строительстве находилось больше двух тысяч человек. Из них около двухсот человек – квалифицированные рабочие и специалисты из России, а остальные, на простых земляных работах, – мобилизованные киргизы и казахи. Потом, в связи с гражданской войной и разрухой, был длительный перерыв в строительстве канала. Продолжили строить его в тридцатых, а потом в сороковых годах. Тем же методом – авральной мобилизацией населения. В строительство задействовали около сорока тысяч человек: жителей Фрунзе,  работников заводов и служащих; чабанов и других тружеников – копали ведь вручную. А инструменты, особенно  в  сороковых  военных  годах:  лопата,  носилки  и  двухколёсные  конные телеги – арбы.
Причём, во время войны на нём работали в основном женщины, подростки и те мужчины, кого не отправили на фронт. Это также был вклад Киргизстана в Победу над Германией – наряду с другим трудом народа в тылу и в военных действиях: в Панфиловской дивизии, в других войсках. Создание оросительной системы в Чуйской долине позволило увеличить посевы зерновых и вообще решать продовольственную проблему республики и всей страны. Тем более, когда немцы захватили хлебородные краснодарские, украинские, курские и другие регионы. — Виталий намеренно упомянул вклад – ему захотелось показать великую значимость участия республики в Отечественной войне. — А кроме того во время сооружения канала проводились археологические раскопки – стройка велась на территориях, по которым в древности проходил Великий Шелковый путь, так что много открытий сумели сделать… Потом возле Фрунзе на канале создали каскад ГЭС – одна за другой пять гидроэлектростанций. А в верховьях Чу по проекту того же инженера Васильева построили Орто-Токойское водохранилище. И ещё в семьдесят шестом году начали строить южную сеть каналов для расширения этой же системы... Вот всё, что я знаю. По профессии я не гидротехник и не ирригатор, эти специальности смежные моей.
— Но тем не менее знаете вы немало, — корректно отметил его информированность Николай Фёдорович.
— Киргизстан – моя земля, мой дом. Должен же я хотя бы немного его знать.
Николай Фёдорович сумел оценить величественность БЧК:
— Кстати, могу сказать, что каналы по своей протяжённости и по объёму произведённых на них работ, как я понял из вашего, Виталий Тимофеевич, экскурса, и само строительство БЧК можно отнести и к мировому уровню, а не только к крупнейшим в СССР. Вам, возможно, не известно, а мне по необходимости пришлось узнать, что Панамский канал, который называют восьмым чудом света, строился много лет – гораздо дольше, чем эти каналы, притом, что длина его всего восемьдесят два километра, а по суше – шестьдесят пять. Правда, ширина его доходит до ста пятидесяти метров и глубина – до двенадцати. Но соизмерьте – и вы поймёте, почему я сказал, что строительство ваших Чуйских каналов стоит на мировом уровне: в строительстве Панамского канала участвовало более сотни тысяч землекопов, из которых порядка тридцати тысяч погибло из-за болезней и тяжести труда, хотя там применялась и тяжёлая техника – экскаваторы, транспортёры. Можно смело сказать, что советские люди работают гораздо эффективнее и эффектнее европейцев и американцев.
Виталий с интересом посмотрел на отражение полковника в зеркальце и даже так ему и его патриотизму благодарно улыбнулся, что и полковник ответил доброй улыбкой. 
— А вы, Пётр, тоже знаете историю вашего края? — спросила Вера, предпочтя общение с молодыми спутниками поучительным речам отца.
— Конечно, он знает. Побольше моего. Он изучал филологию, так что эрудирован замечательно, — поторопился заверить девушку Виталий, чтобы поскорее отстали от него. — Давай, Петрусь, веди экскурсию, а я, как шофёр, буду вести машину.
Пётр с удовольствием взялся рассказывать. Петра хлебом не корми – Петру давай лишь возможность проявлять эрудицию и поддерживай его силы шашлыком, мантами и вином. Основными объектами своего экскурсионного обзора он выбрал тайны жизни и деяний знаменитостей культурных, политических и этнических кругов, с которыми его сводила судьба или о которых он многое знал из уст своих друзей из тех же самых кругов. Будучи по натуре своей человеком политичным, с уклоном на умеренную критику руководящих позиций правительства и на яркую публицистику, а также и увлекающимся рассказчиком, Пётр насыщал повествование свежими интригующими фактами, и спутники благодарно слушали с захватывающим интересом, смеялись и удивлённо ахали. Москвичи то ли пресытились московскими событиями и слухами, то ли не ожидали, что в окраинах тоже происходят значительные и занимательные события, но возгласами и вопросами выдавали свою заинтересованность и тем подогревали Петра.
Виталий начало повествований Петра тоже воспринимал внимательно. Однако, уяснив, что для него самого повести друга – вещи хорошо известные, перестал вслушиваться в них. Зато весьма иронично стал отмечать моменты проявления повышенного интереса москвичей к провинциальным событиям.
Наталья Николаевна с восторженностью внимала рассказчику – ей импонировало то, что она сможет в светском кругу передать удивительные вещи из жизни далёкой периферии страны. Вместе с тем она, когда Пётр заговорил о политических байках, недоверчиво воскликнула: “Не может быть! Как мог Чингиз Айтматов, писатель, которого знает весь мир, стать заговорщиком? Пётр, вы, конечно, наговариваете, признайтесь. Вы просто хотите, чтобы мы не скучали!”...
Это была её реакция на «гвоздь» Петра, устарелый, правда, пятилетней давности, о провалившемся заговоре министров и ряда ведущих республиканских чиновников во главе с Айтматовым, собиравшихся снять Турдакуна Усубалиева с должности Первого секретаря ЦК компартии Киргизии с тем, чтобы Айтматову занять его место, а все прочие заговорщики могли бы заместить должности других главных руководителей республики.
  Весьма оригинальная авантюра – устроить межплеменной заговор в многонациональной республике в составе огромной многонациональной страны с единой системой управления. Настолько оригинальная, что Айтматов тут же оказался под пристальным вниманием со стороны Комитета государственной безопасности СССР, а сообщники лишились и тех престижных мест, которые занимали до попытки тихого путча.
Реплики полковника, конкретностью и лаконичностью контрастно выделявшиеся из вопросов и реплик его семьи, в какой-то момент зацепили Виталия. Он даже заинтересовался особенностью принятия Барановым поступающей информации и, погасив усмешку, занялся её анализом, углубляясь в полковничье восприятие как в процесс передачи и приёма информации вообще.

Стремление к размышлениям развилось у Виталия со времени работы в тайге, где в глуши лесов и в силу суровых условий у него не было собеседников, достаточно сведущих в вопросах жизни за пределами обыденности и способных понимать его интеллектуальные изыски. Приходилось в одиночку осмысливать большую часть информации, поступавшей из окружающей среды, из взаимоотношений в коллективе, из руководящих распоряжений и радиопередач. А чтобы мысль была не тупиковой, не приводила к желанию «напиться и забыться», он стал пытаться понять суть информации и содержание всех процессов – не поверхностную суть и не внешнее содержание, а то, из чего они образуются и вытекают прежде, чем проявляют себя субъектам сформированными в мысль, в слова, в распоряжения, в поступки.
Из этого выросло и превратилось в привычку раскладывание информационных блоков и процессов на составные части – словно конструкции машин, – для познания устройства. И стремления если и не перестроить их, то хотя бы основательно уяснить их законы и «механизмы». Чтобы позже, в других, но аналогичных ситуациях разумно, без особых  потерь перемещать себя и тех, кто с ним связан, кто зависит от его решений. Коль возможно в шахматах, то почему нельзя в жизни?
В этом проявилась его ошибка, свойственная не только молодым виталиям, но и всем мудрствующим, вознесённым на пьедесталы творцов пресловутой материалистической диалектики, – ни в шахматах, ни в жизни нельзя произвольно переставлять блоки и их элементы, не проиграв, не понеся ущерб… Но тем не менее тайга сделала его аналитиком.
Или, как он сам себя называл, философистом. Работа в Нарынском областном СХУ, в штате которого он был единственным русским специалистом, не увеличила число его собеседников, с кем он мог бы вести разговоры, выходящие за пределы той же обыденности. Но она предоставила ему большую информационную базу, чем отточила мышление, сделала его более масштабным и направила его на социально-экономические течения в Стране. 
Сейчас, уловив некую закономерность в происходящем в его автомобиле обмене и восприятии информации, Виталий стал разделять беседу на части и ставить перед собой вопросы, чтобы вывести систему и алгоритмы1 в качестве основы логико-математической модели диалогов. Ему вдруг захотелось исследовать самоё познание и понять, почему мы к нему, к познанию, стремимся:
“Из любопытства?.. Но что такое любопытство? Чем оно само порождено? Почему мы стремимся к познанию бесконечности, будущего и прошлого? Мы задавливаем наш мозг, наши сознание и подсознание бытовыми мелкими делишками, мешающими нам проникнуть в откровение, куда стремились в раннем детстве. Поэтому не можем поймать, понять ту суть, что всё определяет. Это какая-то общая Мысль. Некая абстрактная Мысль, вне субъектов сущая. Всё объединено в ней, будто мы живём в ней. Всегда во всём присутствует один необходимый элемент – Мысль. Она есть узел, объединяющий сознания и сознательные мысли всех живых; она является копилкой всех прошлых, настоящих и будущих мыслей, вырабатываемых каждым индивидуальным сознанием. Что это такое эта Мысль, которая поглощается разумами всех существ и, преломляясь, разлагаясь в них, проявляется в их сознании? Подобно тому, как свет поглощается всеми предметами, разлагается на спектры и одним каким-либо из семи цветов в различных оттенках отражается ими – в зависимости от веществ, составляющих предмет.
Значит и разница мнений зависит от того, на каком уровне развития находится сознание – тот самый разум человечий, который воспринимает высшую абстрактную Мысль? На что в свою очередь влияют различные обстоятельства, в которых формировалось сознание?.. Или различность определяют некие генетические программы?.. А мы не замечаем её – почему? Только потому ли, что занимаем сознание примитивными делами в борьбе за существование, забиваем его, отключаем его от Мысли?.. Но почему для связи с великим  необходимы покой, тишина?!!”…
 
Последним резким вопросом своим к себе Виталий отреагировал на обращение Петра к нему, уже довольно продолжительное время упорно доказывавшему Наталье Николаевне возможность и действительность факта попытки политического переворота в союзной республике. Обращением Пётр вырвал Виталия из исследования таинственного фактора-явления Мироздания – Мысли, – произведя тем раздражение в нём.
— Ты помнишь это?
— Что помню? — вздохнув поглубже, переспросил Петра Виталий, за размышлениями упустивший нить и канву его экскурсов в жизнь Киргизстана.
— Как Чингиз Айтматов пытался свергнуть Усубалиева. — Пётр окончательно прервал аналитическую работу друга (существования которой, естественно, он даже не подозревал, иначе крайне удивился бы ей и поиронизировал бы, сказав предварительно, что Виталий уподобился Арсению).
О неудачной попытке передела власти в Киргизии местными сановными лицами, с очень тихим, лишь в близких кругах посвящённых, разглашением тайны и имён его участников, Виталий узнал от самого же Петра и от его друзей, молодых родственников заговорщиков, вскоре после завершения этих странных событий, когда   
_____________
1Алгоритм – совокупность последовательных шагов, схема действий, приводящих к желаемому результату.

демобилизовался из армии. Но потом тайна стала всеобщей – «по секрету всему свету», как принято в Азии, – отчего Виталию стало известно и то, что одним из участников административно-племенной авантюры был Сабралы Буйлашев, начальник областного управления, в котором Виталий сейчас работал. Попавший в опалу, но легко отделавшийся, как и его соратники по заговору, Буйлашев лишился престижной должности руководителя республиканского главка по животноводству и был переведён в неуютный малонаселённый нарынский край.
— Я, как ты знаешь, в заговоре не участвовал – не пригласили, понимаешь ли, меня. Но об этом деле слышал, — ответил он рассказчику, не проявляя желания включаться в общий разговор и лепя фразы, не задумываясь над их содержанием. — Всё происходило именно так, как ты сообщил.
Ободрённый публицист кивнул в благодарность и продолжил увлекательное раскрытие жизни  республики – в лице отдельных её представителей. А Виталий снова  сосредоточился на дороге и на своём достоянии – на собственных сокровенных мыслях.

Через два часа езды, минуя города и сёла, утопающие в зелени, проезжая свекловичные поля и пустынные участки, покрытые лишь негустой полынью и мелкими камнями древних геологических эпох, подъехали к оазису для местных путешествующих, к артезианскому источнику Ак-Моор, означавшего для них отдых, обед и – для москвичей – экзотические впечатления. Не спрашивая мнения пассажиров – если они и сыты, так он проголодался, –  Виталий въехал на площадь-стоянку и остановил машину.
Десятки раз проезжая Ак-Моор, Виталий, тем не менее, всякий раз вспоминал, как тринадцатилетним подростком – меньше, чем полжизни назад, – добираясь в сопровождении
отца в далёкий санаторий Ак-Су на Иссык-Куле, впервые пил здесь артезианскую воду. Детские впечатления – сильная вещь, поражающая! В ту пору источник был оформлен лишь импровизированной скалой со статуями двух оленей да несколькими молодыми карагачами. И никто, кроме пассажиров их автобуса, не нарушал предвечерний покой уединённого места, а дорога в те годы не гудела от транспорта... Сейчас вода всё так же под естественным напором вечной струёй выбивалась из-под скалы с её вечными животными, но вокруг всё переменилось.
Поблизости, чуть в стороне, раскинулась небольшая роща, и в её тени обосновалось каменно-стеклянное здание кафе; небольшая площадка стоянки раздвинулась, превратилась в оживлённый придорожный базарчик; дорога стала многорядной, автозагруженной, и машины по ней мчатся в обе стороны, то и дело по одной–по две выпадая из железного потока и останавливаясь, чтобы их водители и пассажиры отдохнули, выпили воды, поели, купили фруктов. А потом снова срываются, вписываясь в движение и в гул общего потока и голоса Большой Дороги...
— Можно здесь пообедать, — обратился Виталий к полковнику. — Если хотите, конечно. В кафе хороший выбор.
Николай Фёдорович переглянулся с семьёй, и женщины, которым больше хотелось размяться, чем  испортить  фигуры сытными азиатскими блюдами, согласились. Вздыхая от утомившей их стеснённости, москвички покинули машину и поспешили к источнику освежиться. Потом, взявшись за руки, стали прогуливаться и осматриваться, как обычно  поступают все люди в незнакомом им месте, чтобы вписаться в чужую для них общность. Баранов с Петром сопровождали их. Обозрев достопримечательности, компания направилась в кафе. Виталий подошёл к источнику после того, как от него отошли его попутчики – ему с ними не хотелось делить воду.
Москвичам, при отточенности их вкусов, кафе не понравилось с первого взгляда. До такой степени, что сказать «не понравилось» – это мало сказать. Всё, что обычно происходит в дорожных общепитовских заведениях, привычное для советских потребителей из народа, у них отнюдь не вызвало прилива чревоугодия. Они остановились у проёма двери и с удивлением обозрели перспективу, потому что не понравившееся им уже при входе в зал бросилось в глаза.
Нересторанная скученность пластмассово-железных столов, заставленных тарелками и с едой, окружённых жующими посетителями; массовое поглощение пищи; толчея других посетителей, движущихся вереницей к выдаче блюд; толчея посетителей, пробирающихся  с  уже заполненными подносами меж столами; запахи и духота. И в придачу раздражающее шумовое загрязнение малоприятного сервиса, загрязнение антропогенного происхождения, образованное общением питающихся (притом, что каждый посетитель говорил негромко, лишь бы соседи слышали), в сочетании с шумом перемещения голодных и насытившихся людей, со звоном посуды, с треском кассового аппарата.
И зал заполняли – не для заезжих гостей, конечно же, но к их искреннему удивлению –люди различных наций: со светлыми и тёмными расцветками волос и кожи, европейского, тюркского и ещё какого-то неизвестного москвичам типа лиц, в пёстрых традиционных или в стандартно европейских костюмах. Отчего и звучание разноязыкой речи: звонкие, глухие, цокающие и джокающие говоры – дополняло и усиливало колорит и, одновременно, неприятие заезжими этого кормящего места. К тому всему посетителями демонстрировалось ещё и собрание всех сословий – от невзрачных исполнителей-рабочих и колхозников до ярких образцов сферы торговли и официозных тружеников системы управления.
В сущности, ничего особенного, так как в этом месте, в придорожном кафе, обычная здесь густая многонациональностью масса народа символизировала всего лишь мозаику многокультурной многоукладной республики, – но не для москвичек такие картины.
А тут ещё поток солнечных лучей сквозь стекло стен, дополненный теплом и ароматами кухни, теплом человеческих тел, с выделяемым ими потом и смешением различных по национальному и по половому признакам запахов, ко всему прочему нарушал оптимальный уровень энтропии в этой точке пространства.
Оттого Барановы, чей повседневный образ жизни являл собой только мечту советского человека, одолевающего беды всей страны, и были шокированы, что вследствие множества увиденных ими нюансов и всего в совокупности у них создалось впечатление кошмарного видения вавилонского столпотворения, хаотичной неуправляемой сумятицы, толкучки.
Но хотя и несмотря на то что на москвичей данное заведение общественного питания подействовало угнетающе, но тем не менее, но всё же первой вошла Наталья Николаевна, подчинившись древнейшему из инстинктов, но более намереваясь отплатить за дорожную зависимость от мужа, за оскорблённость, нанесённую ей при выборе транспорта, за стеснённость в машине. Уверенная в своём праве определять блюда, которые могли бы есть её муж и дочь – диктовать  вкусы всем близким она считала своим правом, и ими это давно было усвоено, – она не только не уменьшила хаотичность, а, напротив, добавила порцию своей энергии в суету зала: издав возмущённый возглас: “Кошмар!”,  – устремилась к меню, вывешенному на колонне, а там беспардонно потеснила уже стоявших подле него. Это выглядело странно со стороны, но это было в порядке вещей для семьи.
В ожидании, когда Наталья Николаевна сделает выбор, все остальные стояли за её спиной. Им пришлось ждать: у Натальи Николаевны возникли затруднения с прочтением и, главное, с осмыслением названий местных деликатесов. Она несколько раз просмотрела  список, но, кроме салатов, ничего знакомого не нашла и как быть теперь, не знала, а обращение к Петру или к Виталию с просьбой о разъяснении предлагаемых кушаний означило бы для неё признание её слабости, пусть и невольной. И в то же время значило бы возвысить их до её уровня – или самой до них унизиться. Жена советского полковника и москвичка во втором поколении, Наталья Николаевна решила проблему соответственно своему уважению к себе: не обращаясь ни к кому конкретно, даже не повернув головы, она заговорила, тоном и позой, тем не менее, требуя ответа от обоих своих спутников:
— Манты я уже знаю. Не поняла только, из чего они сделаны, но во рту до сих пор горит...  А что такое лагман? И это вот... аш-лам-фу какое-то?
Виталий промолчал, а Пётр принял её форму общения: обернувшись к полковнику, он объяснил, что оба блюда – дунганская лапша с обильной подливой, только ашлам-фу  делается из рисового крахмала, а не из муки.
—  Они что, такие же острые, как манты?! — заранее возмутилась Наталья Николаевна.
— У нас все блюда одинаково острые, — заверил её Пётр с благожелательным видом и великолепно улыбнулся.
— Как это можно есть?! А что-нибудь без перца бывает?
— Бывает, — так же благожелательно сказал Пётр: — Яйца варёные и фрукты...
— А что такое шорпо? — требовательно спросила мадам Баранова, обращаясь уже конкретно к Петру.
— Бульон с картофелем и бараниной, — выдержав паузу, но не переставая улыбаться, ответил Прохоренко.
— Я баранину не ем, — убедительно заверила Наталья  Николаевна.
По своему обыкновенному поведению Баранова и в общественных местах говорила громко, напористо. Здесь в кафе, где такое воспринимается вульгарностью, на них уже стали обращать внимание. К тому ещё своей группой они закрывали доступ другим посетителям к меню. Виталий, молча слушавший и усмехавшийся про себя, не выдержал:
— Берите лагман, потому что плов жирный и тоже из баранины. Лагман – любимое блюдо путников.
Наталье Николаевне это вторжение постороннего в сферу её влияния не пришлось по душе. Она повернулась к мужу и распорядилась:
— Николай, возьми мне только салат, что себе – сам выберешь, а Вере... Уж и не знаю, что можно нам есть в этом кафе с его «хорошим выбором»...
— Мне лагман, — заявила Вера своё желание. — Пётр говорит,  что это вкусно.
Виталий, обращаясь уже только к полковнику, сказал:
— В дороге больше не будет возможности поесть.
— А что в Рыбачьем? — спросил Пётр.
— Ты же знаешь, что в Рыбачьем такие же блюда, только на автовокзале они могут быть хуже качеством, — ответил ему Виталий. — Впрочем, дело ваше, но дальше остановок не будет долго.
И взяв со столика поднос, стал в очередь, предоставляя заносчивому семейству самому – или при помощи Прохоренко – решать проблему насыщения. Николай Фёдорович с Петром, как будто им только это и нужно было, чтобы начать обед, тут же последовали за ним, а женщины, озирая зал, пошли занимать стол.
Топчась в очереди, их группа, в конце концов, дошла до витрин с выпечкой и холодными закусками. Виталий, выбирая салат, улыбнулся, окликнул Петра и указал ему на витрину: там все блюда были посыпаны красным перцем. Пётр понял и весело рассмеялся. Николай Фёдорович удивлённо посмотрел на него, на Виталия:
— В чём дело?
Пётр объяснил ему, и полковник тоже улыбнулся. Однако сразу озаботился:
— Что же мне взять для Натальи Николаевны?
— Возьмите салат, как она просила, и лагман, — опять предложил Виталий, — а жена  ваша пусть сама решает, есть или не есть.
— “Быть или не быть”, — перефразировал Николай Фёдорович. — Так и поступим. Не станет есть – съем сам.
— Правильно, — одобрил Пётр, позволивший себе вольность в общении с полковником. Очевидно, имел на то право.
Виталий взял себе острую морковь по-корейски, шорпо, манты и, расплатившись и отойдя от кассы в сторону, стал озирать помещение  – поскольку их было пятеро, он решил поискать себе место за другими столами. Однако перспектива оказалась весьма грустной: не только мест свободных не было, но многие столы окружали голодные с наполненными подносами в печальном ожидании, когда, наконец, насыщающиеся уступят им места.
Проезжий и торгующий народ заполнил кафе так, что и нарядным москвичкам, которых местная публика выделила и к которым несущие свою пищу старались не приближаться, чтобы не задеть их ненароком посудой, тоже пришлось ждать, пока полностью освободится выбранный ими для своего обеда стол. Обеим, но в особенности Наталье Николаевне, было настолько унизительным стоять у стола, за которым простолюдье поглощает пищу, да ещё уворачиваться  от проходивших  с  подносами,  чтобы  уберечь  свои  костюмы,  что  лицо  её
покрылось белыми и красными пятнами, а Вера стояла румяная и кусала губы.
Безуспешно повертевшись, Виталий присоединился к ним и молча стал расставлять свои тарелки на столе. Потом вернулся к раздаче помочь Петру донести его поднос. Когда он снова подошёл к столику, Наталья Николаевна уже высказывала мужу своё мнение о том, как организовывать поездки. Пётр тем временем где-то добыл стул – он и это умел, – устроился рядом с Виталием, потеснив его, и сиятельно пожелал спутникам приятного аппетита. Все принялись за еду.
Все – это кроме Натальи Николаевны, продолжавшей негодовать. Наталья Николаевна, никогда не преодолевавшая своё раздражение, позволяя ему изливаться полностью, долго не бралась ни за вилку, ни за ложку, испытывая отвращение к пище, вызванное в ней картинами советского общепита, непривычными для неё, и то фыркала презрительно, то презрительно же высказывалась по поводу обслуживания.
“Как сложно бывает просто пообедать, даже когда всё имеется и только бери да ешь, — размышлял Виталий, поглощая острый салат. — Всегда найдётся кто-нибудь или что-нибудь, что разрушит идиллию”.
Приступая к шорпо, он увидел, что Наталья Николаевна всё же решилась попробовать азиатской кухни и мучается над салатом, отбрасывая в сторону полоски капусты с пятнышками перца. Открыто и широко улыбнулся, взял перечницу и демонстративно  подкрасил  бульон  и манты. Чего хотел, то получил – у Натальи Николаевны открылся рот. И у Веры тоже вырвалось изумление:
— Разве вам мало, что и без того остро и обжигает?!
— Конечно, мало, — ответил ей Виталий. — Смотрите: все вокруг добавляют перец.
И это была правда: солонки почти не сдвигались с места, разве что теми, кто брал салат из помидоров и яйца; зато перечницы переходили из рук в руки, и уже не во всех них оставался сухой огонь.
Наталья Николаевна так и не справилась с острой капустой, несмотря даже на наглядную агитацию со стороны Виталия и иных аборигенов. Она съела только помидоры.  Придвинула к себе лагман, зацепила  ложкой  лапшу  и  вернула  его в тарелку – у неё опять возникла проблема:
— Как это есть?
Николай Фёдорович, по примеру Виталия взявший себе шорпо и манты, рассмеялся над беспомощностью жены и указал на Петра – тот без особых церемоний управлялся с длинной лапшой местным способом. То есть захватывал ложкой её побольше, наклонялся низко над тарелкой и поглощал за раз столько, сколько мог откусить от подвижной массы теста, свисавшей с обеих сторон ложки и при неловком повороте её тут же сваливающейся обратно в тарелку. Вера сориентировалась и последовала его примеру. Но что годится для молодых и для азиатов, никак не соответствует представлению Натальи Николаевны о себе. Виталий, успокаивая её гнев, сказал негромко:
— Здесь все так едят... Только дунгане умеют пользоваться палочками...
— Как палочками?! — воскликнула Наталья Николаевна. — Это и ложкой невозможно взять – всё свисает и падает обратно.
— Лагман – это китайское блюдо, они привыкли и умеют. А вы можете его есть по-итальянски.
— Итальянцы не едят ваш лагман, — оскорбилась Наталья Николаевна за тонкий вкус создателей оперы.
— Да, наш лагман они не едят, — согласился с утверждением Виталий, — они употребляют спагетти: тот же лагман, но итализированный. Рецепт его из Китая привёз им Марко Поло. Они используют одновременно вилку и ложку.
Этнография не помогла, и Наталья Николаевна отодвинула тарелку с коварной лапшой;
потянулась за чаем:
— Надо было взять мне то,  что выбрал себе, — объяснила она мужу.
— Ты же отказалась от шорпо...
— Я и от лагмана отказывалась, — утвердила себя Наталья Николаевна.
— Прекрати, — негромко, но повелительно произнёс Николай Фёдорович.
За столом повисло молчание. Оно было заметно. Как, очевидно, многими посетителями заметилось и то, что шум зала служил лишь фоном для громкого голоса странной женщины в очень дорогом костюме. Николай Фёдорович вслед за мантами съел опальный лагман и был доволен обедом и киргизстанской кухней.
Жене после обеда – и дочери, естественно, – он с помощью Петра купил у дунган на базарчике ведро ярких абрикосов.
Пока Прохоренко, умело торгуясь с продавцами и заставляя их снижать цены, помогал опекаемым им спутникам выбирать зрелые фрукты, Виталий раскрыл все дверцы машины, сел на своё место и в ожидании попутчиков стал разглядывать мозаику Ак-Моора и в этом месте уже значительно сузившуюся панораму Чуйской долины.
Синеватые горы, раскинувшиеся широко распростёртыми крыльями громадных хребтов
на сотни километров в западной и центральной частях долины, прикрывая её с севера и с юга, здесь, в восточной части, всё более сближались, и от источника уже видно было место, где каменистые склоны, покрытые зеленью кустарниковой и травянистой растительности и редких деревьев, разделяло лишь ущелье в десятки метров шириной.
Над горами и надо всем видимым пространством долины голубело небо. Лишь яркое Солнце, напояя землю незамутнённым потоком света, нестерпимо глазам блистало в вышине да чуть ли не вровень с ним планировало несколько черных размазанных точек – орлов. Или беркутов, как их называют в Азии.
К автомобилю подошла Вера, но в салон не села. Достала фотоаппарат и стала снимать близкие горы, оформление источника, людей...  Виталий посмотрел, как быстро и много щёлкает девушка аппаратом, и высказал совет, без особой, впрочем, уверенности, что его предупреждение будет воспринято положительно:
— Поберегите плёнку: сейчас мы будем ехать только по горам, красивых видов много встретится, а фототоваров в нарынских магазинах может не быть.
— Но здесь красиво, — наставительно возразила  Вера, оправдывая его предположение, что полковничья дочь немногим отличается от своей матери – если в чём и разнится.
— У нас всё красиво, — с некоторой уверенной и снисходительной горделивостью сказал Виталий девушке, не зная сам, почему он это делает: потому ли, что говорит с молодой россиянкой, потому ли, что хотелось всё же убедить её экономить плёнку, или потому, что любит свой край и любит показывать его приезжим. Но тут же остановил себя, подумав, что незачем ему тратить на неё слова и силы, что она абсолютно не в его вкусе, что общение с нею может дорого ему обойтись...
— Как называется это место? — спросил у него подошедший Николай Фёдорович.
— Ак-Моор, — коротко ответил Виталий. Однако, переключаясь на любознательность полковника и уважая её, продолжил пояснение: — А вон там,  впереди, где сходятся горы, —
Боомское ущелье с речкой Чу. Перед ним вправо уходит ещё одно ущелье – отсюда его не видно, – там в 1916-ом году произошла битва между восставшими киргизами и российскими войсками. Киргизы потерпели поражение, и тела их остались лежать непохороненными...
— Почему?
— Потому что некому было их хоронить – тогда всё киргизское население этой зоны  бежало от российских войск и казаков в Китай. А вернулись не все.
— Откуда ты это знаешь? — удивился Пётр информированностью товарища.
— В этих местах у моего деда летнее пастбище было, и отец мой ещё в двадцатых годах видел кости погибших.
— Кошмар!.. — сказала, обернувшись, Вера; потом спросила: — А почему эти киргизы восстали?
Ответил ей Пётр, стараясь объяснить и коротко и популярно. И в меру своего понимания исторических событий.
— В том году против Белого царя восставали по всей Средней Азии. Шла война. Первая мировая. И им здесь из-за неё жилось плохо. Они страдали, как и вся страна, но им эта война была не нужна, они не понимали, ради чего она. И ещё на тыловые работы забирали мужчин трудоспособных; причём брали в основном из бедных семей – богатые откупались.
— Азиаты и в Отечественной войне предавали, — заявила Наталья Николаевна.
— Вы имеете в виду тех «азиатов», которых потом называли власовцами? — жёстко спросил Виталий. И не позволяя ей ответить, продолжил её бичевание за нанесение оскорбления народам Азии: — И тех, что были полицаями и старостами на оккупированных территориях? Или тех азиатов-панфиловцев, которые гибли под Москвой, останавливая фашистские танки?
— Кстати сказать, полком панфиловской дивизии, защищавшим Москву у легендарной станции Крюково, командовал казах, Бауыржан Момыш-улы, — поддерживая молодых киргизстанцев в защите чести и достоинства народов Средней Азии и включаясь в разговор, сказал полковник, — Именно там, у деревни Крюково, натиск фашистских захватчиков был остановлен и произошел перелом: оборона обернулась наступлением.
Виталий глянул на Баранова, но ничего не сказал, лишь кивком приняв его поддержку. Пётр же проявил эрудицию:
— Там погиб среди других наших земляков киргиз Шопоков Дуйшенкул. А киргиз-комсомолец Чолпонбай Тулебердиев, как и Александр Матросов, закрыл своим телом амбразуру дзота. Оба они посмертно стали Героями Советского Союза.
Виталий понял, что разговор затягивается, и при этом Наталья Николаевна отнюдь не изменяет своего отношения к киргизам и к иным азиатам, несмотря на приводимые ей всеми тремя мужчинами доводы – а, может, именно потому, что доводы приводились мужчинами. Вновь лишая её возможности отплатить ему самому за реплику о предателях из русских и возможности вообще что-либо сказать, он запустил двигатель и, ни к кому конкретно не обращаясь, коротко заявил: 
— Садитесь, поедем дальше, — и включил скорость сразу, как только закрылись дверцы автомобиля.
— А почему российские солдаты их не похоронили? — не успокоилась дочь полковника.
Виталий молчал, Пётр о событиях знал лишь из учебников, поскольку деды его, родные и двоюродные, активно участвовавшие в подавлении восстания, боялись откровенничать на эту тему.
— Вера,— ответил ей отец, — многие наши воины, что погибли в Отечественной войне, тоже до сих пор лежат в степях, в болотах, в лесах незахороненными...
— Кошмар! — ещё раз отреагировала девушка.
Тема не была воодушевляющей, все замолчали и ехали в молчаливом оглядывании гор, всё теснее сжимающих долину.
— Расскажите о той войне, — попросила вдруг Вера, на которую приближающиеся горы, на глазах вырастающие, охватывающие и будто сжимающие не только долину, но и машину, после информации Виталия действовали угнетающе, и то ли ей освободиться от тяжести впечатления захотелось, то ли напротив горы возбуждали в ней интерес к событиям, происходящим вот здесь, и ей пожелалось узнать о них.
Виталий посмотрел на Петра, предлагая ему держать ответ, тот, пожав плечами,  кивком перебросил эту возможность обратно. Но Виталий, которому трудно было бы одновременно вести серьёзное повествование и управлять машиной и, к тому же, после вздорной реплики Натальи Николаевны отнюдь не имея желания быть просветителем Барановых, отрицательно покачал головой и устремил свой взгляд на дорогу. Пётр всё же хотелось разговорить товарища – то ли чтобы повести разговор между собою, то ли с тем, чтобы приобщить и его род к ответственности за участие в кровавых событиях:
— Дед твой бил киргизов? Признавайся, он ведь казаком был.
Провокационный вопрос возмутил Виталия, и он, недовольный тем, что Пётр снова вынуждает его раскрываться перед чужими, прежде чем ответить, пристально всмотрелся в Прохоренко.
— Нет, мой дед ни с киргизами, ни с казахами не воевал…

***

Прадед Виталия, Евдоким Михайлович, был одним из многих потомков княжьего рода, в незапамятные времена вынужденно присоединившегося к казакам – вольным охотникам, воинам и разбойникам – ещё до образования Запорожской Сечи. Причиной тому стало сочетание исторических событий с личным хищничеством Великих московских князей, правнуков Ивана Калиты, неспособных к внутреннему управлению, но с целью увеличения своего богатства и могущества силой и коварством отбиравших у удельных князей их родовые владения.
И предок Виталия и Арсения, князь Андрей, последний в роду владевший уделом, был тоже сначала обобран Иоанном Васильевичем Третьим, а затем, как опасный соперник, переселен в Вятские земли подчинять Москве воинственных марийцев-черемисов. При этом Иван Третий, дав право опальному создать свой удел взамен отобранного, послал местным старшинам и иным правителям указание противиться ему во всём, даже в сборе ясаков-податей для Москвы. Из-за этого подлого Иоаннова коварства вскоре после строительства первого острога князю Андрею пришлось уходить со своей дружиной из северных лесов на далёкий юго-запад, пробиваясь с боями с московско-княжескими ратями. 
В пятнадцатом веке и до середины семнадцатого века лесостепные местности на северо-востоке современной Украины, необыкновенно живописные, со следами многочисленных древних славянских поселений, были совершенно незаселёнными. После монгольского разорительного нашествия они обезлюдели на столетия. Там в ковыльной степи произошёл последний бой князя Андрея с преследовавшими его московскими Иоановыми ратниками, возглавляемыми боярином Кобылиным. Боярин сей на виду у князя жестоко убил его жену и сумел потом скрыться от возмездия, но зато попал под Иоанову опалу за то, что не исполнил его волю по уничтожению мятежника.
В этот раз Кобылин был уверен в окончании своих несчастий из-за бунтовщика – он сговорился с татарами, также разозлёнными на пришлого князя за то, что тот надумал поселиться в степи, где ими вольготно выпасались стада. Но и здесь князь Андрей победил татар и московскую дружину с самим Кобылиным. Одолел отчаянной храбростью своих дружинников, для которых стоял вопрос победы или лютой смерти, умением управлять битвами и пушками, захваченными им в великокняжеских острогах.
Девиз рода «Достоинство Служение Честь» князь Андрей превратил в закон и, уходя от дел земных в дали Небесные, оставил детям и внукам завет под строгим запрещением даже помыслить о его нарушении:
“Как сам жил и вас, дети и внуки мои, учил тому, так и ныне завет даю вам. Следуйте ему во всех веках своих и на всех путях земных.
Имя и род свой чтите и достоинство своё и рода блюдите, не предайте ни позору, ни забвению. Предавший имя и род предаст и Край отчий.
Да не кичитесь ни в чём, не мните и не возноситесь, дабы не уподобиться вам Великим князьям московским, боярам их и князьям их служилым. Живите в Боге и в правде Божьей.
Долг свой отдавайте исполна и дело своё исполняйте сами, без огляда на стоящих над вами и на мнящих себя превыше.
Суд вам от Бога дан по роду нашему. Так не судите никого по правде и по разумению людским, но только по Божьему Закону.
Служа  роду  и  Земле  русской,  никогда  не служите  Великим  князьям московским  и не идите к ним ни в князья служилые, ни в боярство, ни в дружины их. Ибо прокляты они и печать Каинова на них. Не только Калиты отродья-отпрыски, но даже те, кто воссядут на престол после них, проклятье и печать Каинову переймут. И будут они губить близких своих и подручников и сами вырождаться болезнями жестокими и смертями подлыми.
Не давайте веры обетам и зарокам их, ибо нарушат слово, пред Господом даваемое; а сами не успеют грех совершить – престолопреемники их не замедлят: и имущество ваше отберут, и жизни вас и близких ваших лишат.
Ведите хозяйство своё добро и усердно, ибо земля здесь добрая и много даст вам. Не ходите за добром в чужие земли и людей своих удерживайте от воровства и разбоев, ибо грех это великий и польза пустая от того вам будет; а кровь безвинных на руках и на душе не смыта останется.
Но врага, напавшего на вас и на други ваши, бейте в гнезде его. У того врага можете брать злато и имущество как возмездие его за разор земли и за труды ваши ратные.
Слово сие сказал вам я, от пращуров князь в Земле отцов моих. И слово моё честное и твёрдое. А кто нарушит его, тяжким откупом расплатится”.
Этого завета род и держался в своём бытии. Долго держался, пока род рассыпаться не стал и многие не смешались с недостойными, бесчестными. Он и Виталием был напрочно усвоен для своего руководства в социальных и личных делах – об этом наследии он сказал Петру. Держась завета, потомки князя Андрея несколько раз уходила подальше от власти Москвы, распространявшейся на западные земли, не присоединяясь и к Литовской Руси, враждебной Восточной. Не желали быть ни под Гедиминами, ни под Ягайлами, ибо князья литовские не лучше московских, и владения забирали и по неправедному суду, и без суда.
 В конце концов в результате новых последовавших исторических событий предкам Виталия и Арсения пришлось переместиться поближе к Днепру, чем и положили начало вынужденному своему казачеству в Приднепровье, не сливаясь с Сечью Запорожской – там истые казаки разбойные, душегубствующие, бесхозяйственные. И биться уже и с ляхами, на века захватившими всё дикое правобережье днепровское и распространившими свою Речь Посполитую на древние русские земли, ополячивая население.
Потом и события в Земле Русской стали происходить навалом, вплотную увязывая перемены в устройстве жития  рода с государственной политикой Российской империи, не оставившей свободы и казачеству.
В 1775-ом году Указом Екатерины Второй состоялся роспуск Запорожского казачества и произошло постепенное переселение казаков на другие земли из-за их нескончаемых бунтов и войн на Украйне.
В 1787-ом году начинается война с Турцией, и правительство предоставило запорожцам место в урочище Васильково у Бугского лимана для основания войскового коша. В это время казаки приняли название Войска верных казаков (запорожских), а в конце 1788-го года Войско верных казаков получило иное наименование Войска верных черноморских казаков. Активное участие черноморцев в русско-турецкой войне снова вернуло им благосклонность русского правительства.
Впоследствии черноморцы, стесненные небольшим пространством, выделенным им для проживания, обратились к императрице Екатерине с просьбой предоставить им для поселения обширные и незаселенные берега Кубань-реки. Ответ не заставил себя долго ждать. 30-го июня 1792-го года Екатерина подписала указ о переселении Черноморского войска на прикубанские земли и жалованную грамоту на вечное владение ими.
По старому запорожскому обычаю переселенцами был брошен жребий, распределивший месторасположение сорока куренных селений. Большинство из них получили названия от старых времён.

Род Виталия и Арсения поселился в Ставропольских землях на речке Егорлык, где образовалась станица Новый Егорлык. В двадцатых годах двадцатого века межобластным межеванием уже Советской власти эти земли были переданы в ведение Ростовской области.
А в Семиречье часть рода сама переселилась, порешив вместе с другими казаками попытать счастья в дальних азиатских краях. И обрела его, успев до Первой мировой войной и обустроиться, и даже разбогатеть. На ставшей родной Кубани земли для размножившегося рода не хватало, жилось туговато. А в Семиречье, где богатые земли давали благополучие и требовалось лишь толком потрудиться, чтобы взять его, прадед Евдоким Михайлович с сыном – дедом Виталия Андреем Евдокимовичем, – как и прочие сородичи, стали хозяевами
справными, всеми уважаемыми.
Трудолюбивые, не выделяющиеся жадностью и хитростью, на казахских и киргизских землях они поднялись быстро. Работники из местных и из переселенцев пахали и кормились  наравне  с  сыновьями-внуками, которых держали в строгости. Дед по праздникам рассылал детей по вдовам и нуждающимся с дарами – с мукой, мясом, сладостями.
       Во время резни шестнадцатого года род не пострадал, потому что повстанцы не дошли до тех мест, где он обитал, и никто из рода на них рук не поднял, не пошёл на них войной: исполняя завет пращура, жили с коренным народом в дружбе  –  в своё время бедовавшие даже в благословенном Ставрополье, прадед и дед понимали нужды новых земляков и за работу рассчитывались сполна: баранами, деньгами, зерном.
Вспоминая о них спустя полвека, когда и Андрея Евдокимовича уже не было в живых, бывшие работники, старики-соседи Булантай и Байдавлет, рассказывали внуку Виталию, как дед управлялся с хозяйством. Не очень высокого роста человек, он выходил по утрам на крыльцо дома и, подбоченившись, смотрел, как работники с его домашними справляются при дворе. И покрикивал. А потом садился на коня и ехал в степь, где другие работники с его сыновьями заготавливали сено и пасли скот.   
Приход большевиков к власти встретил без восторга. Но когда в декабре 1918-го года эсеры – переселенцы из Украинцы, обосновавшиеся в сёлах Беловодском и Садовом1, – поднялись в союзе с дунганами свергать Советскую власть в Пишпекском уезде и повели наступление на Пишпек2, в городском доме Андрея Евдокимовича собрались местные казаки и порешили защищать город и установившийся советский порядок. Оружие казачье имелось,  и в бой вышли все. Беловодчан, поскольку среди них могли быть родственники, сватья да кумовья, не трогали, предоставив их другим защитникам Советской власти. Рубились с дунганскими отрядами.
Потом отец Виталия, повествуя ему о событиях тех дней, называл имена участников сражения. В том числе и имя Мумузы Молоды, вождя дунган, зарубленного на глазах отца Опанасенкой. Однако в писаной истории города той поры о казаках не упоминается – волей коммунистической партии их сословие надолго оказалось врагом рода человеческого.
Но, как бы то ни было, что бы ни утверждалось, семиреченские казаки вложили свой вклад в новую жизнь. В тех боях погиб лишь один выходец с Кубани – казак Белошапко, погребённый потом на общественном кладбище. Остальным красноармейцам – сорока павшим – новая власть оказала особую честь, похоронив их в братской могиле в центре города, в Дубовом парке. По углам могилы установили четыре старинные чугунные пушки, из которых в нападавших было сделано несколько выстрелов – другой артиллерии у защитников не было (беловодчане вообще из деревянных пушек стреляли).
И эти-то пушки для защиты города были сняты с могилы Терентьева, первого главы Пишпека. А некогда они стояли на стенах некогда бывшей кокандской крепости Пишпек и действенно служили против бунтовавших киргизов и российских войск. У оружия, как и у городов, свои перипетии...

После гражданской войны и по окончании нэповского периода возникла серьёзная угроза для благополучия семиреченских казаков. И не только для них. В Ташкенте, столице Туркестана, в который до образования самостоятельных республик входили  страны Средней Азии, местнонациональные представители новой, Советской, власти – по большей части из богачей-узбеков – подняли вопрос о выселении «русских  кулаков» из Семиречья.
Однако с их «глубокими стратегическими», насквозь националистическими коварными  замыслами не согласилось большевистское правительство: в этом случае все российские переселенцы причислились бы к кулакам, и выселение их привело бы внешнюю политику России к краху, а экономику края – к катастрофе. Потому что киргизам, узбекам, таджикам, туркменам,  любящим  деньги,  овец  и  товар,   
______________
1 Садовое и Беловодское – большие сёла в Чуйской долине, населённые, в основном, русскими и украинцами.
2 Пишпек –  уездный город; с 1926-го года – столица Киргизстана Фрунзе; в конце 20-го века – город Бишкек.

совершенно  несвойственна промышленность с её общественным трудом, с производственными отношениями, с её технологическими и техническими прогрессивностями в жизни. Не  нужны им были веяния нового времени; они предпочитали жизнь кочевую, генетически удерживаемые в ней, – они Российской империей вытягивались в двадцатый век (во что и сама Россия перетягивала себя из патриархальности и феодальности).
Понятно, что с возвратом россиян в Россию,  на Украину и в прочие места их прежнего проживания из среднеазиатского региона исчезли бы производительные силы, изменявшие – и совершенно изменившие – жизнь кочевников. И рывок азиатских народов из феодализма и родоплеменных отношений тысячелетних давностей в капитализм, смена аграрно-кочевых производственных отношений промышленными, привнесёнными и взращёнными усилиями и великими трудами России, благополучно скончались бы, трансформировавшись вновь в феодально-родовые формы.
А как много манапов, биев, баев и прочих, «цивилизовавшихся» за время российского правления, уже почувствовавших вкус буржуазного капитала и основательно разбогатевших, мечтало о превращении себя в единовластных ханов над покорными им чабанами и дехканами! Чтоб своих и чужих давить и только перед собою преклоняться. И в сию пору, их потомки, пристроившись к кормилу власти, мечтают о том же – да все мечтают, чего уж там на кумушек пенять…
И снова разгорелись бы войны  на Тянь-Шане и Памире между киргизскими племенами и между киргизами, узбеками и таджиками.
А перед новым правительством возникали бы те же проблемы, что и перед царями: размещения мигрирующей массы в голодающей России и нарушение её международного положения великой державы. Потому что изгнание азиатскими феодалами русских буржуа уничтожило бы опору, на которую рассчитывал Центр. К тому же Англия с Турцией, вытесненные из Туркестана, но не оставлявшие надежд на восстановление своего влияния в этом регионе, активно развивали и подкармливали басмачество, разорявшее хозяйства дехкан, убивавшее не только представителей новой власти, но и невооружённое население, возделывавшее земли.
Соединения басмачей насчитывали от нескольких десятков до нескольких тысяч человек. Отряды особенно активно действовали в Ферганской долине и в прилегающих к ней регионах: в высокогорной Алайской долине, в Сырдарьинской и Самаркандской областях, в Восточной  Бухаре, в Хорезме, в Каракумах, в Красноводском, в Нарынской волости.
За годы басмачества  погибло и ранено было порядка четырёх тысяч мирных жителей. Самих басмачей погибло до двенадцати тысяч, попало в плен и бежало за границу более десяти тысяч.
Так что по классовым признакам ссылали в Сибирь и места иные только мятежных богатеев из переселенцев, вроде деда Петра Прохоренко, и некоторых баев, манапов, волостных управителей. Далеко не всех. Многие нынешние руководители правительства и партии в союзных республиках Средней Азии, первые лица науки и культуры республики – дети и внуки манапов и баев, признавших власть российских Советов…

И всё же в тридцать втором году на Андрея Евдокимовича с домочадцами свалилось горе – власть экспроприировала у них всё хозяйство: скот, пашню, покосы и пастбища, инвентарь и домашнее имущество, оставив их в кожушках, что на теле были. Так советское государство ликвидировало целый социальный слой производителей средств пропитания населения, подрубив свой ствол, на коем держалась экономика – по-марксистски поставив на голытьбу ледащую (ленивую, ибо потому и голь, что ленива натура её): тем и обрушило всю огромную страну в голод смертный.
Вместо того, чтобы закупать у них продукцию, одновременно взыскивая и налоги, государство стало создавать колхозы. Создавать, конечно же, не капиталовложениями, не выкупая у крестьян скот и землю, а за счёт тех же земледельцев, которым была обещана земля и право трудиться в своём хозяйстве, а не на барина.
Правительство решило проблему радикально – постановило присвоить принадлежащее семидесяти пяти процентам населения, и на присвоенном создавать колхозы и совхозы. Потому оно силой отобрало у крестьян поголовье, инвентарь, землю, зерно и прочее имущество.  Начало экспроприацию с крепких хозяйств, в которых крестьяне имели и скот, и пахотные и сенокосные земли, и передовые средства сельхозпроизводства. Чтобы грабёж в глазах народа выглядел достойным, государство назвало его раскулачиванием и отбирало нажитое руками так называемых комбедовцев или комнезаможников1, то есть привлекло к нему представителей самого народа – в основном из той самой голытьбы. А после крепких хозяйств машина изъятия средств производства и пропитания прошлась по всем дворам, имевшим хоть одну корову, лошадь…
И сразу же в 1932-33-х годах по всей Российской империи – а ныне СССР – властно прошёлся первый Голод, поскольку голь-голытьба, способная грабить и отбирать чужое, организовывать и производить не умела – потому она и голь, – а государству нужен был хлеб. И Власть советская попросту отбирала его у едва образовавшихся колхозов, ничего крестьянам на пропитание от урожая не давая.
С Андреем Евдокимовичем чёрное дело произошло накануне затеваемого им значимого события: он решил было купить трактор, что явилось бы великим прогрессом в азиатском – равно как и в российском – сельхозпроизводстве. А ведь был предупреждён и знал ветхий пращуров завет об отношении власти к своему народу, о её слове и обещаниях.
Незадолго до в буквальном смысле грабительского мероприятия к нему из Фрунзе в село Успеновка, расположившееся на казахской территории вблизи полноводной ещё реки Чу, специально прибыл коммерческий партнёр. Приехал сообщить ему об экспроприациях и посоветовал либо потихоньку сбыть скот, а на вырученные деньги скупить золото; либо перебраться в Киргизию – там ещё не обирают.
Но наивный Андрей Евдокимович не принял его предостережения, поверив советской власти, которую в восемнадцатом году защищал. Он заявил товарищу: “Эге, кто это посмеет у меня моё, тяжким трудом нажитое, отобрать?!”. Но всё же в густых камышах чуйской поймы он вырыл ямы, в которых спрятал в бочках часть зерна и иной продукции, а также стал держать часть скота в зарослях, о чём лишь сыновья ведомо было, – вдруг и впрямь власть отобрать порешит!
Для него нелепо было, чтобы власть стала рушить крепкие хозяйства, кормившие и этот край, и Россию. И царское правительство дало возможность укорениться и хозяйство завести и размножить, чтоб державу было чем обеспечивать, и новое правительство во главе с Председателем Совнаркома2 Лениным объявило поддержку производителям, введя в стране НЭП – новую экономическую политику, – проводившаяся в двадцатые годы в Советской России и СССР.
НЭП была принята в двадцать первом году десятым съездом РКП(б) для смены политики «военного коммунизма», проводившейся в период Гражданской войны, разрушившей во всей России экономику, и имела целью введение частного предпринимательства и хозяйства. Для идеи коммунизма НЭП была мерой вынужденной, во многом импровизацией, однако за семь лет своего существования она стала одним из самых удачных экономических проектов советского периода.
Главное содержание идеи нэпа – замена продразвёрстки продналогом в деревне (при продразвёрстке изымали 70% зерна, при продналоге – 30%); использование различных форм собственности и рынка; денежная реформа в 1922–24-х годах, в результате которой рубль стал конвертируемой валютой. Что привело к восстановлению народного доверия Советской власти.
И Андрей Евдокимович в доверии к ленинским декретам забыл пращуров завет: “Не давайте веры обетам и зарокам их, ибо нарушат слово, пред Господом даваемое; а сами не _______________
1Комбедовцы (укр. комнезаможники) – члены комитетов бедноты в деревнях и сёлах.
2Совнарком (Совет народных комиссаров, СНК), синоним Совета министров  – наименование правительства в Советской России, СССР и республиках Союза ССР, использовавшееся в период c 27 октября 1917-го по 1946-е годы.
успеют грех совершить – престолопреемники их не замедлят: и имущество ваше отберут, и жизни вас и близких ваших лишат”.
Вера Ленину была столь глубокой, что спустя и пятьдесят лет Виталий слышал от отца сожаление о том, что не во время умер вождь, что если б не его смерть, всё было бы благополучно. Виталий, уже зная законы так называемого «социализма», не соглашался с ним, но спорить не спорил – незачем огорчать отца ещё и разоблачением непрочности декретов и гарантий, данных Лениным.
Но больнее всего деду стало от того, чего никак не предполагал – что «раскулачивать» станут односельчане-комбедовцы, земляки, которым постоянно помогал. Особенно старался сосед Копченко, не имевший даже плетня-забора, потому что не имел никакого хозяйства: ни даже коз и кур. Он не мог работать долгое время по серьёзной причине – лень и пропойство одолевали, – а когда ни крохи в хате не оставалось, приходил к Андрею Евдокимовичу и выпрашивал лишь временную какую-нибудь работу, чтоб на неделю-другую пропитание заработать: “Дядьку Андрей, дайте мени якусь работу. Я поработаю, а вы мени заплатыте”.
Копченко, как самая голь, и возглавил комбед. А поскольку, работая в хозяйстве Андрея
Евдокимовича, он узнал, где какое добро хранится, охотничьей собакой забегал по всем угодьям его, выискивая с уполномоченными отары, стада, зерно, и прочее.
Лишь одну отару старший сын, Сергей Андреевич, успел продать заготовителю скота, да сохранилось то, что Андрей Евдокимович попрятал и прикопал в камышах.

***

… — Числился он казаком, это точно. Но ни с кем не воевал, и его никто не трогал, —  Виталий ответил Прохоренке резко, запрещая ему втягивать его в откровения о себе и сбивая направление разговора.
Пётр это заметил и принял, тут же невозмутимо спросив:
— Ты, Виталий, видел, где начинается Чу? В твоей области или в Иссык-Кульской?
— А тебе Вячеслав, твой брат, не рассказывал? Он ведь географ.
— Нет, не говорил. Да я давно не встречал его. А было время – не спрашивал.
— Знаешь, Петрусь, я тоже не могу сказать, в каком месте начинается Чу. Во всяком случае – в Кочкорском  районе  «моей» области. Там сливаются Джоон-Арык, Восточный Каракол, ещё несколько мелких речек. Из всего этого добра и образуется наш родной Чу. Длина его от истока до песков, в которых он теряется, около тысячи трёхсот километров. А ты, кстати, знаешь, что такое река Сыр-Дарья? Вопрос на засыпку, — предупреждая отказ,  спросил в свою очередь Виталий.
Петр, тем не менее, сразу отказался, подняв руку:
— Я пас. Этот вопрос тоже к моему брату отошли.
— Нарын это, мой друг. Сыр-Дарьёй он только в западной части Ферганы и дальше называется, а до того всё – Нарын. Нарын-суу, по-киргизски.
— Иди ты! — не поверил друг.
— Сам иди... и проверь, — огрызнулся товарищ.
— Как проверить – пешком или по реке?
— А что – слабо?
— На пару – согласен. Я уже спускался по горным рекам. Идёшь?
— Нет, меня государственные дела не пустят, — отбрехнулся Виталий.
— А меня – комсомольские, — обрадовался Пётр возможности  не испытывать судьбу на водах бурного Нарына: — Сам понимаешь, агитация и пропаганда в основном языком и бумагами делаются, так что я лучше по карте пройдусь.
— Молодые люди, разрешите поинтересоваться? — обратился всем интересующийся Баранов: — Вы упоминали дунган, и мы абрикосы у них купили – кто они?..
Вопрос прозвучал настолько непраздно, что Виталию самому вдруг захотелось ответить своему спутнику. Тем более что у него был однокурсник из этой таинственной нации, замечательный гитарист, с которым он и Арсений несколько месяцев делили жильё. Но не успел сказать и слово.
— Дунгане – это китайцы-мусульмане. Лет сто назад жители северных областей Китая – уйгуры и дунгане – подняли восстание против цинской, маньчжурской, династии, — тоном лектора из общества «Знание» стал рассказывать филолог, пропагандист и агитатор Пётр Прохоренко. — А когда восстание было  подавлено, его участники с семьями бежали сюда. Русские пограничные отряды получили приказ пропустить бегущих и закрыть границу перед  преследователями; так и поселились дунгане вокруг Иссык-Куля, в Чуйской долине и в других местах. То есть после войны семидесятых годов девятнадцатого века, когда Россия завоевала Среднюю Азию.
— Но азиаты же добровольно присоединились к России, о каком завоевании вы говорите, Пётр? — недовольно возразила Наталья Николаевна.
— Да,  конечно, добровольно, — согласился Пётр с норовистой дамой, сопровождая свои слова смешком. — Вынужденно добровольно... Потому что их постоянно кто-нибудь завоёвывал; и война за Среднюю Азию велась с Кокандским ханством, захватившим весь Памир и Тянь-Шань. Киргизы давно обращались за военной помощью к России, предлагая ей союз, потому что несоединённые в единое цельное государство их сорок племён всё время находились либо в состоянии войны друг с другом, либо в состоянии угнетённых, постоянно притесняемых другими народами...

Пётр, даже не зная досконально истории, всё же был прав, поведя очередное и довольно длительное повествование. Ещё в 1785-ом году один из предводителей киргизов, Атаке-батыр, отправляя послов в Россию с двумя письмами – в Омск и в Санкт-Петербург – для установления дружеских отношений, в сопроводительном послании генерал-губернатору генералу Огарёву писал::
“Управляющему в делах Ее Императорского Величества господину генералу от происшедшего родом из славных и чиновных людей, бывших при древних царях Соломоне и Александре Македонском, а ныне по колену рода своего управляющим народом диких киргизов Атаке-батыра, Тынайбиева сына, свидетельствую поклон. И, посылая с моими людьми Абдурахманом и Шергазы двух вам лошадей, прошу сию первую мою услугу благосклонно принять, а в будущем не премину стараться оказывать оные, чтобы вы уверительно знать их могли...”. 
Второе письмо на имя императрицы Екатерины II также весьма почтительное:
“...наконец Вашему Императорскому Величеству всемилостивейшей государыне доношу, што как вышенаписанных предков моих оказываемые державе Вашего Величества услуги, поколику сил их было, а также ныне и мной Атике Тянейбиева сына посредством препровождения в Россию купеческих караванов. Дабы известно было, чево для к Вашему Императорскому Величеству послал я при караване одного арапа, три барсовые кожи и пять рысьих, и в препровождение из двух человек, моих людей Абдрахмана и Шергазю, чрез коих все усерднейше желаю знать о высочайшем здравии Вашего Императорского Величества”.
Кыргызских послов приняли при дворе. Запись в камер–фурьерском церемониальном журнале Зимнего дворца от 15-го марта 1786-го года:
“...Ея Императорскому Величеству господином вице–канцлером Иваном Андреевичем Остерманом представлены были присланные ко двору Ея Императорского Величества киргизкого начальства депутаты”.
Эти письма и ряд других документов позволяют прийти к выводу, что Атаке-батыр проводил политику правителя, независимого от Коканда, посылая своих полномочных послов в Россию и в соседние государства. Отправкой послов в Россию была предпринята первая попытка установления экономическо–политических контактов и сделана заявка на  ___________
1Атаке-батыр Тынайбиев – яркая личность в истории Кыргызстана конца XVIII-го –  начала XIX-го веков; возглавил борьбу кыргызов против джунгар и кокандцев, устанавливал дипломатические сношения с Россией.   
признание Россией народа и земли кыргызов в качестве самодеятельной и организованной в государство нации.
Потому под угрозой ещё и самоуничтожения в усобных войнах во второй половине девятнадцатого века киргизы помогли русским войскам под командованием генералов Колпаковского и Скобелева завоевать занятые Кокандским ханством крепости Токмак, Пишпек, Джумгал. А также крепости Куртка и Аулие-Ата – современные города Нарын и Джамбул. И сам город-крепость Коканд.
Так сильное Кокандское ханство, закрыто-запретное для европейцев, неодолимое немногочисленными русскими войсками, из-за межплеменной вражды, внутридворцовых интриг и внешних воздействий расшаталось и пало под серией новых российских ударов. Что освободило от его тирании тянь-шаньских и памирских киргизов.
А для России к семьдесят шестому году девятнадцатого века результатом падения Коканда завершилось присоединение Казахстана и Средней Азии. Российские посты и военные поселения  разместились вдоль китайской и афганской границ, и теперь для закрепления и упрочения положения России в Азии понадобились колонисты. Собственно одной из важнейших причин войны с Кокандом была именно колониальная политика – так царское правительство России одновременно решало проблемы снижения общественного напряжения из-за малоземелья в центральных губерниях и утверждения международного положения страны в Азии.
Однако, в отличие от колониально-агрессивной политики Англии, Франции, Германии,
других европейских стран и тем более в отличие от наиболее из всех подлой политики американцев, политика России в Средней Азии стала для многих неожиданной. Российские власти не подчиняли беспрекословно себе население края – они лишь присутствовали там. Они не только не уничтожали население, не только не сгоняли его с племенных земель, но и не навязывали русские традиции и взгляды, религию и поддерживали местную духовность и древнейшую традиционную культуру. Обычаи и привилегии мусульманского духовенства и знати оставались в неприкосновенности.
Переселение крестьян в Среднюю Азию из густонаселённых европейских губерний Империя начала проводить сразу, лишь только было ликвидировано ханство. С помощью правительства двинулись уныло-счастливые поезда переселенческих возов: с родных мест их погнали нужда и жажда наживы, а вперёд звали смутная надежда и обещания государства. Шли долго, трудно, оставляя в пути холмики почивших стариков, заболевших и умерших детей. А когда прибыли в места обетованные – в Чуйскую долину, в Прибалхашье, на Иссык-Куль, в Фергану, – слёзы и скорбь их исчезли: перед ними была земля, которую многие столетия не раздирала соха и плуг; росли густые, скрывающие всадника травы, не срезаемые косами, и были в большом числе работники из непритязательных казахских и киргизских бедняков.
Вечные кочевники, киргизы и казахи по природе своей не пахали землю и не готовили запасы кормов: летом жили высоко в горах, зимой – в долинах и предгорьях. И полностью полагались на милость Кудая1. В благополучные годы животноводы множили свои стада и отары, благословляя небеса; а в периоды джута2, лишившись поголовья из-за гололёда, обилия снега или вследствие инфекционных болезней, проливали слёзы и, не ропща на Бога, нанимались в работники. Или продавались в рабы тем родичам, что оказались побогаче и посчастливее их и уберегли скот.
Обедневшие скотоводы, стремившиеся, несмотря на беду, сохранить самостоятельность, становились охотниками. И лишь немногие из них решались переходить из стана скотоводов в земледельцы и подвергнуться за это насмешливым оскорблениям со стороны сородичей в лицо и в спину: “Мына, жерайдаган киши” (“Вот человек, который пашет”).
Но этими хлеборобами распахивалась лишь ферганская, ошская и иссык-кульская земли, где уже сложилось земледельческое хозяйство благодаря узбекам, таджикам и 
_______________
1 Кудай (кырг.) – Бог. 
2 Джут – падёж скота из-за бескормицы.
 
– уже позже – российским переселенцам. Остальная земля киргизов оставалась в естественном непаханом состоянии.
Потому многие азиатские от природы плодородные земли и были нетронутыми, травы  некошеными, а обнищавшие киргизы – готовыми наняться к любому хозяину-орусу за плату (тем более что родные богачи – манапы, беки, болуши, бии, баи4 – эксплуатировали сородичей похлеще, чем новосёлы: свой ведь, должен терпеть).
В пище большей части киргизов по их бедности преобладали крупяные и мучные похлебки и каши, заправлявшиеся кислым молоком, маслом, а также разнообразные виды творога и сыра. Редкими были лепешки, испеченные на сковороде или в котле, – они не входили в основной рацион. Летом питались кисломолочными продуктами, среди которых наиболее распространенным был айран – заквашенное кипяченое молоко, разведенное водой. Излюбленным напитком народа был и пребудет в веках освящённый историей и традициями кумыс.
Редкостью были мясные блюда – обильная мясная еда готовилась лишь по случаю семейных и общественных празднеств или поминок. Только с вхождением Киргизии в состав Российской империи и особенно после установления Советской власти обогатился рацион местного населения независимо от достояния.
Несравненно лучше жилось родовой и племенной знати. Российское правительство,  и подрывая  самостоятельность  манапов, болушей,  биев,  оделяло  их различными льготами, наградами и привлекало на службу в низовые звенья аппарата управления. А те, становясь уже не просто местными властителями, но царскими  чиновниками, укреплённые силой и властью большой империи, превращались в буржуазию и отбирали у своих подопечных соплеменников земли, чтобы сдавать и продавать их русским и дунганским земледельцам. Так поступали они и с общинными землями, ставя свой корыстный интерес выше родового.
Кроме того большим подспорьем для чиновников, назначаемых из коренного населения, являлись налоги. Пользуясь правом сбора всяческих налогов, зякетов, салыков, чыгымов, феодальная знать в действительности только часть поборов отдавала в государственную казну, а основную массу их использовала на личные потребности пропорционально своей сословности. Чыгымы собирались для покрытия расходов на манапские угощения, на их дальние поездки, на строительство собственного дома болуша. Народ стенал: “Боздодун жатат карыбын болуш бийдин чыгымы...” (“Доводят бедняка до плача поборы биев и болушей...”).
Богатея за счёт своего народа, обрастая поддержкой российских властей и влиянием на соплеменников, знать, к тому же, весьма препятствовала процессу оседания киргизов на земле: безземельный мог стать лшь чайрикером – издольщиком у богатого собрата-манапа, болуша – а не собственником.
Впрочем, в том, чтобы киргизский народ не оседал, занимая пахотные массивы, но не занимаясь фактически земледелием, царское правительство было заинтересовано не меньше, чем местные феодалы – российские власти были озабочены производством зерна и других пищевых культур для местного же населения и для всей России, а киргизы не занимались хлеборобством как ментально-генетически неприспособленные.
Благодаря всем подобным факторам, не удивительно, что, получив от переселенческого ведомства помощь деньгами и налоговыми льготами (поскольку развитие земледелия решало вопрос обеспечения населения продовольствием), обретя во владение или в аренду большие площади из земель, объявленных правительством государственными, и ленивые мигранты стали быстро осваиваться и богатеть.
Правда, самые ленивые россияне убежали обратно в степи и леса предков, испугавшись нелёгкого труда – в Азии, оказалось,  не дождичком небесным поля   
____________
1Манап – выборный руководитель нескольких родов, племени или даже союза племён в пределах одной волости дореволюционного периода; жил за счёт управляемого им населения и распоряжался его собственностью. Бек – феодальный властитель  по  уровню, следующий за ханом. Бий – судья, разбиравший тяжбы между киргизами по обычному праву.  Бай – богач: наследственный или ставший им в результате выгодной торговли. Болуш (от русского: волостной) – волостной управитель (он же – волостной манап).

орошаются, как на Руси, а крестьянским потом и ирригационной системой. И до того лежебоки сумели перепугать земляков, что передвижение русичей в азиатские степи и горы затихло на несколько лет. Но голод – плохой родственник, – прошедший по Центральной России в конце девятнадцатого и в начале двадцатого веков, оказался убедительнее страхов. Он стимулировал новые волны искателей лучшей доли, и снова двинулись дети России и её окраин: русские, украинцы, молдаване в Азию. И снова земли киргизской хватило на всех.
Стали нарождаться селения. Сначала, ещё в 1868-ом году, появились сёла Беловодское, Лебединское, Теплоключенское, Преображенское, Уйтал; позже – Чалдовар, Покровское, Николаевское, Александровское. А потом посыпались: Романовка, Успеновка, Георгиевское, Камышановка, Молдавановка, Благовещенское. И даже Свинячий выселок. Покрылась земля киргизская хатами-мазанками с камышовыми крышами или вовсе без крыш из-за сильных ветров, сносящих покрытие. Белеющие хатки селений вытеснили юрты кочевников; а со временем киргизы тоже освоили глинобитно-саманную1 технологию и стали владельцами бескрышных домов.
Дорогой жженый кирпич долгие годы не в состоянии был конкурировать с простым, дешёвым в производстве и тёплым саманом. Кирпичные дома с черепичными и железными крышами  у  смешавшегося  уже и  сдружившегося  населения  края  появились  лишь  при Советской власти, спустя десятилетия.  Но  это  совсем  другое  время  и  совершенно другая история...
Переселившиеся по разрешению России на киргизские земли из Китая дунгане и уйгуры – тоже хорошие земледельцы. И даже более трудолюбивые, более оборотистые, чем русские. Они занимались не большими посевами зерновых и содержанием стад скота, а выращивали овощи, зелень, лук, производили насвай2 и опий. Активно торговали своими и многими другими товарами. Жили они колониями, что было на руку правительству, проводившему недальновидное разделение территорий – уездов, волостей, селений – по национальному признаку (российские и киргизские властители разделяли даже племена и роды).
Но не всегда государственным чиновникам, даже и в содействии с шовинистами от ислама и православия, удавалось территориальное разделение народов: из-за скученности представителей разных национальностей в одном регионе – на Иссык-Куле или в Чуйской долине – невозможно было развести их на значительное административно-территориальное удаление. В этих случаях управители и пропагандисты-зазывалы стремились поселить вновь  прибывающих колонистов в границах землячеств или на удалённых участках давали в пользование земли. Однако труд и рынок неуклонно разрушали их усилия и объединяли людей различных рас и вероисповеданий. 
Присоединением к России среднеазиатского региона в жизнь его населения вторглись важные общественные изменения. Для проживающих в долинах киргизов стала доступной профессиональная медицина, особенно в периоды вспышек инфекционных заболеваний. Наметился существенный прогресс в образовании: стали создаваться начальные школы для обучения русских и украинских детей переселенцев; русско-туземные школы для обучения детей местного населения в качестве переводчиков русского языка, секретарей и мелких чиновников. Позже к некоторым школам пристраивались общежития и появились школы-интернаты.
И многие киргизы, освоив у расселявшихся россиян новые общественные отношения и технологию земледелия, стали дехканами. Правда, до сих пор киргизы, в отличие от узбеков, таджиков, настоящим товаром считают только скот, не унижаясь до торговли фруктами-овощами или птицей, поэтому их огороды в большей части занимались и занимаются кормовыми культурами – кукурузой и люцерной. И до сих пор, в новом тысячелетии, купив у русских дом с приусадебным участком, на котором выращивались виноград, яблоки, персики, киргизы и казахи вырубают под корень на дрова плодовые деревья и сеют на их месте травы. Даже в Чуйской долине. Хотя голод и перемены в экономике понемногу вносят прогресс в жизнь скотоводов…
______________
1Саман – большой кирпич из глины, соломы и коровьего навоза, просушиваемый на солнце. И в настоящее время широко используется в строительстве домов и хозяйственных построек
2Насвай (нас) – полунаркотическая смесь из растительных и минеральных компонентов, закладываемая под язык.

И всё же в 1916-ом году произошла большая межнациональная резня с элементами классовой борьбы. Киргизы и другие азиатские народы всерьёз возмутились притеснениями со стороны правительства и местной знати. Но этому основательно поспособствовала классовая борьба, разгоравшаяся в России и к шестнадцатому году сформировавшаяся в антимонархическое движение.
Первая мировая война вызвала напряжение в народном хозяйстве –  из Туркестана вывозили хлопок, мясо, живой скот. За три года войны только из Киргизии было угнано семьдесят тысяч голов. Это было не реквизицией, так как скот покупался у населения, но цены закупочные были не рыночными, а твёрдыми государственными, в то время как на товары, необходимые населению, оставались рыночными и росли с каждым годом. Резко увеличились размеры поборов, стали практиковаться и насильственные «добровольные пожертвования».
Всё происходило так, как происходило и будет происходить во все века до того и после того везде – война обрушивается даже на тех, кто живёт в дальних пределах от неё.
Местная администрация – манапы, болуши, бии – снова с личной корыстной целью воспользовалась  поводом  и  под  предлогом  сборов  на  войну  обирала  бедное  население взяточничеством, бесцеремонным грабежом соплеменников, угоняя его скот. А собирая по указанию властей налоги, местные чиновники ещё более воровали для себя существенную часть собранного, ещё больше обогащаясь за счёт обездоленных сородичей: своя рубашка ближе к телу, а на неё надо ещё ниток набрать (“С миру по нитке – нищему рубаха”).
Естественно, что следствием стало усиление бедственного положения народа – из-за неизвестной тянь-шаньцам и памирцам Первой мировой войны и от всех её бед скотоводы и дехкане, составлявшие основную массу населения, обнищали. Ко всем невзгодам они ещё обязаны были работать на строительстве объектов – на таких, как ненужная скотоводам оросительная система.
Причём правительственной инструкцией от 11-го июля 1916-го года с благоразумной целью сохранения исламского духовенства, национальной интеллигенции и национальных кадров управления предусмотрительно предписывалось освобождать от призыва некоторую часть населения:
“В отношении отдельных категорий туземцев – освобождаются должностные лица общественных управлений, нижние полицейские чины из туземцев; имамы, муллы, их мударисы1; счетоводы или бухгалтера мелкого кредита; обучающиеся в высших и средних учебных заведениях; туземцы, занимающие должности в правительственных учреждениях; туземцы, пользующиеся правами дворян и почетных граждан”.
Кроме того, было разрешено «любому туземцу» нанять другого человека вместо себя. Однако «туземный» народ – простые скотоводы и дехкане – не оценили значимость заботы Правительства о сохранении духовности и культуры кыргызов. Им не пришлось по душе, что кто-то получает освобождение, а они отрываются от семей, от хозяйств и обязаны страдать, нести тяготы военной и тыловой службы – речь идёт о благополучии и о жизни. Им не до культуры и религиозности, тем более религиозности не родной, не кырзгыской – не тенгрианской, а исламской.
И вместо того, чтобы всячески проявлять радость по поводу спасения от тягот военно-тыловой службы его лучших представителей или срочно нанимать вместо себя «другого человека» (а тому бы догадаться и следующего нанять за полученные уже деньги или баранов), взял и вознегодовал.
Один из крупных манапов Пишпекского уезда потом жаловался:
_______________
1Имамы, муллы, мударисы (учителя), а также муфтии, казы – духовные лица у мусульман, получившие образование в школах-медресе. Муфтий облечён правом выносить решения по религиозно юридическим вопросам; казы – третейский судья (Примечание: созвучное слово казы – традиционная колбаса из конины).

“Когда  я убеждал своих киргизов прекратить глупые затеи, они отвечали мне, что мы не пойдём воевать, пока не попробуем крови почётных киргизов и твоей, в частности”.
Во как! Чего захотели!
Мобилизация «мужского инородного населения империи», то есть коренного азиатского населения, на военно-тыловые работы, начавшаяся в разгар полевой страды, и послужила толчком к бунту киргизов. Народ пошёл войной на переселенцев и на своих богатеев. Однако потом поверил призывам манапов к священной войне и принял их: вера людей в своих вождей всегда превышает необходимый уровень разумности – жертвой резни стали русские поселения и малочисленные гарнизоны.
Оружия у восставших оказалось мало: бились хозяйственными топорами, старинными  дедовскими  саблями  и охотничьими мылтыками1. Где позволяла местность – закидывали проходящие воинские части камнями, как, к примеру, в Кемине, где забросали валунами проходившее из Верного2 воинское подразделение.
Вскоре они ощутили свою слабость. Тогда кто-то очень умный из них предложил спустить воды Иссык-Куля в русло реки Чу, чтобы затопить неверных, расселившихся по всей благословенной долине. Закипела работа киргизской черноты, прорывающей канал... Но они не успели – слишком большой объём земли надо было перекидать кетменями. Почти как на строительстве ирригационной системы каналов инженера Васильева. Однако копали всерьёз – за полвека ни люди, ни природа не смогли затереть следы великого рытья: они сохранились до восьмидесятых годов как напоминание о былом.
Когда же власти, наконец, собрали силы, способные противостоять неудержимой ярости киргизов, российские солдаты, казаки, селяне в свою очередь принялись гнать восставших. И
вешать русских крестьян, принявших сторону азиатов, чтобы неповадно было – да и поняли ли они, эти бедолаги, чего ради в чужую смуту вмешались? А после подавления восстания управляющий в Туркестане генерал-губернатор Куропаткин решил переселить в нарынские земли киргизов, не участвовавших в военных действиях и потому уцелевших. В резервации.
От горькой участи североамериканских индейцев население Тянь-Шаня было спасено духовностью россиян – варварство и бессмысленная жестокость, присущие американцам, в русских людях составляет минимальную долю. Куропаткину было отказано в реализации его сумасбродного дикого плана.
А произошедшая вскоре революция всё расставила по своим местам и разрешила противоречия. В начавшихся революционных событиях киргизская беднота-букара снова поднялась и теперь-то уже точно против богатеев, особенно в северных районах и в местах угледобычи. Где они вместе с русскими трудились и вместе страдали. Революционному подъёму способствовали акыны: Токтогул Сатылганов, Тоголок Молдо и многие другие, известные и оставшиеся безвестными, вышедшие из их сословия бедняков, и певшие об их горестной доле, о жадности и коварстве манапов, биев…

Пока Пётр вёл, как мог, внимательно слушавших спутников по неведомым большинству населения тропам истории российско-азиатских взаимоотношений, все они на современном, но морально и материально устаревшем автомобиле “ГАЗ-69” въехали в Боомское ущелье.
По правой стороне его – то по склону, метров на десять выше автотрассы, то вровень с нею, по дну ущелья,– бежала линия железной дороги от столицы к Озеру. Слева, привлекая внимание проезжающих, нёсся, прыгая через громадные валуны и через россыпь более мелких камней, бесконечный бурлящий поток чистой, до зеленоватой прозрачности, воды реки Чу.
Одной из рек судьбоносного для Азии и Европы Джетысу – Семиречья, – порождавшего и выплескивавшего за свои пределы многотысячные орды-валы степняков-завоевателей, мчавшихся на конях грабить, разрушать, сжигать города и селения в Средней Азии, на Руси и в Европе, останавливая развитие народов или изменяя его ход...
_____________
1Мылтык – старинное фитильное ружьё, заряжавшееся со ствола
2Верный – дореволюционное наименование города Алма-Ата

А на склонах высоко над стремниной то и дело появлялись изваяния животных: горных козлов, снежного барса, беркута. И охотника, стреляющего из лука.
Полковник внимательно слушал повествование и то и дело переспрашивал рассказчика, пытаясь уяснить некую связующую суть в многонациональном устройстве республики, в сложном сплетении интересов её различных народов, источник мирного сосуществования разных наций – впервые он оказался в таком котле, где тесно и густо перемешаны разные народы. Москва и другие европейские регионы СССР, при наличии в них представителей различных национальностей, не в счёт – там это так не проявляется.
Ответы Петра не вносили ясность в его восприятие, а напротив, породили у него много вопросов, и он пытался получить вразумительное разъяснение противоречия враждебного межнационального противостояния, услышанного от Петра, отмеченному им же мирного сосуществования и тесного сотрудничества различных народов. События оставили метку в душе Баранова за очень короткое время нахождения на территории, где они происходили.
Но стройности и нужной ему строгости информации помешала Вера, утомлённая чужой историей, – она стала отвлекаться сама и отвлекать других от повествования, обращая их внимание к живым и искусственным картинам гор. То и дело вскрикивая, она просила притормозить, чтобы у неё получалось сфотографировать неожиданно возникающие фигуры и бурлящий поток реки. Николай Фёдорович чувствовал себя ненасытившимся и более того: недостоверно информированным. 
Виталий, подытоживая историю заселения Тянь-Шаня в изложении Петра, отметил, ни к кому конкретно не обращаясь:
— Территория Киргизстана – место, куда бегут и куда ссылают.
Он тоже не дал разъяснительный ответ полковнику на его непонимание – для Виталия с Петром, жившим и трудившимся в тесном общении с людьми десятков национальностей, не представлялось никакой необходимости анализировать, как они сосуществуют вместе и дружно. Он только показал, почему и как появилось здесь разнообразие наций. Однако Николай Фёдорович заинтересовался услышанным.
— Почему так? — спросил он, едва прозвучала короткая фраза водителя.
— Кто знает? Может, земля такая соблазнительная...  Ещё до переселения сюда киргизов с Алтая и Енисея на Тянь-Шане уже была высокая культура. Сначала размещался народ саков, с Дарием нападавших на греков и противостоявших нашествию войск Александра Македонского; потом их сменили усуни. Здесь было около шестнадцати городов, до тех пор пока не пришёл Чингисхан и не разрушил почти все. А с прошлого века стали переселяться русские, украинцы, дунгане, уйгуры. Потом, до войны, во время неё и после, сюда и в Казахстан сослали корейцев, немцев, кавказцев. И вообще, здесь собраны все нации СССР, и до сих пор люди из разных регионов едут к нам. Сейчас, в советское время, у нас снова отстроились большие полисы – теперь здесь семнадцать городов и более тридцати посёлков городского типа, по размеру больших, чем те старинные города.
— Смешение языков и нравов, —  охарактеризовала Вера и поинтересовалась в унисон с мыслями отца: — Как вы здесь живёте?
— Как вообще здесь можно жить? — уточнила вопрос её мать, имея в виду не то, что отметила Вера, а своё впечатление от увиденного ею за короткое время в Киргизии и уже очень ей не понравившееся.
— Хорошо живём, — не сдержав своей прямолинейной правдивости, похвастал Виталий  и для убедительности заявил: — Вообще-то, уровень культуры сейчас здесь выше, чем в России и даже выше, чем в Москве. Так что уживаемся.
Пётр хмыкнул и значительно ощерился в улыбке. Наталья Николаевна, которой не  понравилась превосходная оценка местной культуры, будучи так же не в силах сдерживать свою всё подавляющую прямолинейность, сердито с напором почти без пауз выговорила тому, кто посмел ей противоречить:
— Как это выше?! У вас много театров и музеев? Искусство здесь лучше? Что у вас можно назвать культурой – это ваше кафе с дурацкими лагманами и воняющими?..
— Остановись! — прозвучал резкий голос полковника, прерывающий высказывание  возмущённой женщиной своего мнения о людях и нравах Средней Азии.
Наталья Николаевна ошеломлённо замолчала, и в салоне, как недавно в кафе, повисла гнетущая тишина, которой контрастировали добродушное урчание двигателя, спокойное шуршание шин по асфальту дороги и неугомонный гул древней реки. Восстанавливать вновь разрушенный и само не устанавливающийся мир в компании в очередной раз взялся Пётр, поскольку остальные, за  исключением  Натальи  Николаевны, чувствовали себя неловко.
Виталий был недоволен собой за своё ненужное высказывание, пусть и справедливое и не раз уже спровоцированное оскорбляющими репликами пассажирки – но кому он говорит! Взялся довезти – так довези, хоть это и вознёсшееся московское беспардонство. Полковнику было неловко из-за того, что жена его в чужой машине, в чужой для неё среде позволяет себе
осуждение людей и нравов и в привычной высокомерной манере всё подвергать унижению.
Вера, жалея мать, не была склонна терять расположение Петра и его друга. Кроме того, она в отличие  от  матери  осознавала, что незнакомый им человек, Виталий, – единственный среди них, знающий тот далёкий и непонятный город, в который они ехали, так что он и там ещё может пригодиться.
А Наталья Николаевна была попросту оскорблена. Её оскорбил водитель нелепой машины, навязавший свою услугу; её оскорбил муж, не только не отказавшийся от услуги, но и посмевший унижать её одёргиваниями. Её оскорбляла сама вынужденность поездки – из Москвы в какой-то горный городок! – навязанной мужем семье против её воли. Ничего, время придёт, она всё поставит на положенные места... А чтобы определиться со своим отношением к водителю, который заявил, будто он занимает какой-то важный пост в области, в городе, куда она едет, Наталья Николаевна свела его статус к роли водителя служебной машины – и вообще к роли кучера, денщика. Но вот муж своё получит, когда они останутся одни, без этих молодых плебеев – за всё!
Пётр не стал поправлять Виталия и успокаивать Наталью Николаевну. Напротив, он, и защищая край свой и утверждая позицию друга, заявил:
— Виталий прав: уровень культуры определяет внутренняя культура народа, а не количество театров и музеев для избранных… Кстати, художника-декоратора Арефьева из нашего театра пригласил Большой театр оформлять спектакли. И большинство известных московских артистов родом из окраин и глубинки российской. Разве не так?.. — Подождав и не дождавшись ответа на свой риторический вопрос, он продолжил утверждать: — Культура народа выражается в отношении людей друг к другу, в отношении людей к своему городу или селу, в отношении к природе. Азиатский менталитет отличается от российского тем, что в нём, при нашей многонациональности, меньше хамства, меньше грязи в обществе и на улицах. В Азии живёт русский, но совсем другой народ, не тот, что в центральной России. И украинцы азиатские не такие, как на Украине. Здесь русские больше работают и меньше пьют, чем в подмосковных и рязанских областях. У нас только молодёжь в определённом состоянии позволяет себе грубость и неуважение к другим.
Пётр говорил без обычной своей улыбки, тембром голоса и тоном заставляя слушателей, как возможных оппонентов, уважительно воспринимать сказанное им. Но трудно было Наталью Николаевну смутить аргументацией – никогда ни от кого Наталья Николаевна не воспринимала доводы. И сами понятия «аргумент», «обоснование» для неё не существовали в принципе, а имели смысл лишь, когда она, Наталья Николаевна, употребляла  эти слова в качестве своих резонов. Потому, ни на йоту1 не восприняв наполненную патриотическим пафосом убедительную речь Петра, она как-то покойно, кивая в такт словам головой, съехидничала:
—То-то у источника возле автобуса старый киргиз с русским водителем ругался...
Виталий вздохнул и медленно выдохнул нарастающий гнев. Он подумал о том, что остановить Наталью Николаевну может только скала  (а  впрочем, кто её, эту особу, знает?!).
— Я видел, — совершенно копируя Наталью Николаевну и так же покойно улыбаясь,  ответил ей Пётр – для него Наталья Николаевна не представляла трудности в полемике, а  переговорить или переубедить его без его добровольного желания никому практически ещё не удавалось. — И вы видели и слышали, что старик просил подвезти его, а водитель, который, кстати, из России – на автобусе номера свердловские, – послал его по знаменитому русскому адресу. Киргизы скорее друг с другом будут ссориться, чем с русскими. Это не узбеки. В Оше, правда, могут встретиться киргизы, не любящие пришлых, но таких мало. Вообще киргизы и казахи очень лояльно относятся к русским.
Виталий улыбнулся, восхищённый имманентными2 способностями Петра переговорить кого угодно, хотя Баранова и кривила в откровенном пренебрежении губы – по внешним и нравственным признакам она была из того же народа, что и Прохоренко.
— Только к русским? — спросил Баранов.
— Знаете, Николай Фёдорович, паспорт ведь никто не спрашивает, так что всех, кто не имеет выраженных национальных черт, здесь считают русскими. Так, Виталий?
— Так, Петро, так: не спрашивают и всё тут. И все мы здесь – русские, хоть кто мы ни будь. Ты не отвлекай меня, а продолжай выдавать свои занимательные истории.
— Да я уже выдал. А вот ты,  помнится, обещал рассказать о корреспонденте. Кто он?
— Какой корреспондент? А, тот, что о тебе сообщил? Да бог с ним, дался он тебе, этот зануда и...
— Ты что, поссорился с ним?
— Я? Нет, с чего ты взял? — Виталий посмотрел в боковое окно, припоминая. — Он получил место в моём номере – я в гостинице, в двухместном живу. Сначала обычные разговоры – вот тогда я и узнал о тебе и о Викторе, – а потом его повело на мораль. В это время я книгу о войне читал, ну и произнёс на его реплику что-то вроде того, что я под танк не полезу. Корреспондента мой отказ так возмутил, что он стал выворачивать наизнанку всю мою суть. Ярлык повесил. Я говорю ему, что согласен с его критикой, только попросил, чтобы он в газету об этом не писал. А он объяснил мне, что никому это не интересно. Потом 
я его спросил, по высшим указаниям он пишет или свои идеи выдаёт; он мне отвечает: “Кто же  мне разрешит своё писать? Конечно, что укажут”. Спрашиваю его: “Что же ты под танк не лезешь?”. Замолчал, знаешь, ваш комсомольский трибун, обиделся. А я так как-то, взял и между прочим добавил: “Под трактором я уже побывал, так что знаю, что такое гусеницы”. Ну, тут его задело... Он весь извёлся, чуть не на пупе вертелся, просил, чтобы я поведал ему эту историю... Таким вот образом я и пообщался с ним. Доволен?
Пётр так весело рассмеялся, улавливая в небрежных фразах происшедшие события, что даже Баранов с дочерью засмеялись.
— И ты не раскололся?
— Конечно, нет. Чтобы этот моралист ещё один ярлык на меня навесил? Увольте, пусть в других местах сюжеты ищут твои комсомольские скрипопёры.
Пётр снова посмеялся, потом спросил, соблазнительно улыбаясь:
— А мне тоже не расскажешь?
— Да нечего, Петрусь, рассказывать. Просто сонный тракторист наехал на меня сзади, а когда увидел, что сделал, остановился...
— Как остановился?! — воскликнула Вера. — Прямо на вас?
— И он тебя не размазал? — со скепсисом и иронией спросил Пётр.
— Не на грудь же я брал этот трактор с его трактористом, — ответил Виталий Петру. Посмотрев на Веру, пояснил: — На моей ноге он остановился. Я, как только почувствовал, что нога моя потяжелела, и оглянулся, так увидел, что махина на меня накатывает, и сразу в сторону свалился, оставив пострадавшую свою часть под гусеницей. До мужика с минуту, наверное, доходило моё объяснение, кто он такой и что ему надо с меня съехать. Он так и сделал – когда до него дошло. Ну и всё.
— И что потом? — спросил Пётр, когда после тишины ошеломления отзвучал хохот.
— Да ничего. Механизатор со страху бросил пить, а я немного похромал. Дело в 
______________
1Ни на йоту – ни в малейшей степени.
2Имманентное свойство – неотъемлемое свойство предмета; свойство, присущее ему по самой его природе.

тундре было, там мох, знаешь, а он мягкий. И на ногах – кирзовые ботинки, они не дали гусеницам раздавить ногу всмятку.
— Ну, ты даёшь! Представляю себе физиономию этого мужика... Ты что, таким  образом  с пьянством в тундре боролся?.. — полюбопытствовал Пётр. — Расскажу Виктору, пусть посмеётся над твоим подвигом.
— Валяй, если больше нечего делать. Чего только обо мне не говорят – привык уже…  Но тому корреспонденту не рассказывай.
— Ты что, герой многих романов?
— Да какой там герой – так себе, больше разговоров.
— Ну, вижу, скромности у тебя не убавилось…
— Могу с тобой поделиться – сколько отвесить?
— И что о тебе ещё рассказывают?
— А это, Петрусь, кому что сочинится, то и рассказывают. Живу тихо, никого не трогаю, порой даже помощь оказываю по силёнкам своим; а глядишь – и в дерьме, миль пардон, искупали ни за что, ни про что. Так что забудь – ты меня знаешь, что тебе ещё надо?
— Слушай, Виталь, а фамилия корреспондента Борисенко? Он был?
— Не знаю я его фамилии вообще. Молодой и зелёный он – это я помню. А что?
— Помнится, он о тебе рассказывал, только фамилию твою как-то иначе называл, так что я и не думал, что это он о тебе плетёт.
— Что же он поведал миру обо мне?
— Он рассказывал такое, что хоть дело заводи...
Виталий с удивлением посмотрел на Петра. Покачал головой:
— Ну вот! А спрашиваешь, что обо мне рассказывают. И откуда вы таких писателей добываете? Он же меня только вечер в гостинице видел, а утром уехал домой. Насочинял?..
— Значит, было такое, что он, как корреспондент, сумел узнать, — раздался сзади голос желчной Натальи Николаевны, улучившей момент отомстить водителю за культуру и за все свои страдания.
Виталий резко надавил на тормоз, но тут же снял ногу. Однако машина дёрнулась, и всех качнуло вперёд.
— Осторожнее!! Водить научитесь! — взвизгнула Наталья Николаевна, выпавшая из своего положения на сидении машины и из положения надменного величия.
— Ты чего? — спросил не видящий никакого препятствия Пётр.
Он не мог держаться одной своею рукой за что-либо и вообще сидел расслабленно и потому едва успел упереться ногами, чтобы не удариться о стекло.
— Ничего, рефлекс, — сквозь зубы ответил Виталий и, сжав рукой колено Петра, сказал: — Извини, пожалуйста… Ну видишь: снова я в дерьме – за то, что везу…
— Это вы нас извините, пожалуйста, Виталий Тимофеевич, — протянув к Виталию руку, произнёс Николай Фёдорович с заметным в голосе суровым осознанием проявленного его женою хамства: — Наталья Николаевна забылась в своей бесцеремонности.
— Мама, ты оскорбила Виталия. За что? — довольно отчётливо спросила Вера – она  испугалась, что водитель высадит их посреди дороги и требовательным вопросом к матери как бы отмежевалась от неё.
Наталья Николаевна не отвечала. Она сидела, глядя вперёд, и на лице её была улыбка удовлетворения.
Полуобернувшись к полковнику, Виталий сказал:
— Ладно. И вы извините меня. Только наперёд: оставьте, в покое достоинство и честь мои и народа, среди которого я живу. Русского, киргизского – всякого. Мы действительно здесь другие. Вы нас не знаете, и потому постарайтесь не судить о нас. Никак.
— А вы, пожалуй, броситесь под танк, — заметил Николай Фёдорович, спустя время, в течение которого с любопытством анализировал ситуацию и сопоставлял Петра и Виталия с привычным ему кругом знакомых.
— Никто этого не знает, пока не попадёт туда, — не сразу и неохотно отозвался Виталий
и снова надолго замолчал, предоставив пассажиров самим себе.
Впрочем, и те почти ничего не говорили – информации, выданной Петром, москвичам хватило с избытком, а конфликтная напряжённость утомляла. Лишь изредка пассажиры указывали друг другу на новые виды гор, на буйство реки, на заросли облепихи в её пойме. А вскоре впереди появилось великое киргизское Озеро. Иссык-Куль. Своей удивительной белесой синевой и бескрайностью оно слилось с небесами, утонув в мареве сияния, и образовавшейся красотой привлекло внимание всех в салоне, даже киргизстанцев – Виталия с Петром…
Въехали в открытый всем ветрам и продуваемый ими город Рыбачье. Виталий довёз Петра до самого городского комитета комсомола. Не выходя из машины, стали прощаться:
— Ну что ж, Петрусь, бывай здоров. Приезжай с дружественным, официальным или неофициальным, визитом в Нарын.
— Ладно, приеду, если дела отпустят. И ты появись у нас. Или, как вспомнишь, хоть позвони. Скажи свой телефон и запиши мой.
Друзья достали записные книжки, продиктовали адреса и номера телефонов. Выбираясь из машины, Пётр спросил:
— Вы сразу в Нарын или покупаться в Иссык-Куле проедете?
— Не получится проехать к Иссык-Кулю – меня ждут в “Мехлесхозе”. Он на выезде, так что сейчас же едем обратно, — отказался Виталий от удовольствия окунуться в воды горного озера; обернувшись к полковнику, он уточнил: — Это минут на десять, Николай Фёдорович.
— А что тебе до этого “Мехлесхоза”? — удивился Пётр. — Это же не твоя область.
— Рыбачинский лесхоз обслуживает и Нарынскую область. А заехать надо потому, что у этих чудаков ЧП случилось: к ним как-то в конце недели к вечеру привезли саженцы. В это время в конторе никого уже не было, так что их принял сторож. Сложил он саженцы в складе и запер для надёжности. Директору сказал только в понедельник...
  — Так они же наверняка погибли, — выразил своё непонимание таким отношением к ответственности Николай Фёдорович.
— Да, погибли. Сторож – киргиз, он по своей природе никогда посадкой деревьев не занимался и не знал, как обращаться с саженцами. И его никто не предупредил. Вот теперь мне, как заказчику, приходится решать с лесниками эту проблему.
— Дела-а,.. — протянул Пётр. — Ну, бывай. Сиди, не вылезай. Давай лапу, бродяга.
Москвичам Пётр сиятельно улыбнулся, уточняя день их приезда в Пржевальск – когда-то успел с ними и такой план их отпускного отдыха сотворить.

С подрядчиками Виталий всё решил, подписав акты списания саженцев за десять минут, как и предполагал. Скоро машина мчалась по довольно пустынной дороге в  Нарын.
Чем Барановы заполнили ожидание водителя у леспромхоза, Виталий не знал, однако психическое состояние в салоне ощущалось звеняще-натянутым. В пути никто из семьи не обращался к другим и не комментировал открывающиеся картины. Наталья Николаевна даже не стонала удручённо, как делала в течение всего предыдущего времени, хотя здесь пейзаж был и для неизысканного вкуса совершенно неприглядным: ни рек, ни зелени, ни сколько-нибудь интересных скал. Лишь солонцы, пески с галечником, растительность чахлая да однообразно серые склоны. А жара и неопределённая дальность дороги на этом участке особенно утомляет всех, кто впервые едет из Фрунзе в Нарын.
Николай Фёдорович, пока стояли у лесхоза, перебрался на первое сидение, чем облегчил положение супруги. А обосновавшись впереди, преобразился: с его облика исчезла тень зависимости стеснённого обстоятельствами и пассажира чужого транспорта. Теперь он – совершенно непроизвольно, отработанно – вернул себе своё лицо командира, сидящего в боевой или в служебно-штабной  машине... Он тоже не разговаривал. Только, увидев Орто-Токойское водохранилище, по-деловому спросил, что за озеро они проезжают. Виталий, взглянув на него, обновлённого, односложно объяснил, что это за водоём и для чего он был создан, напомнив о гидротехнической системе инженера Васильева.
Теперь, когда без Петра в салоне машины некому стало объединять всех в совместном пути и инициировать разговоры, пассажиры для Виталия перестали существовать как что-то, что могло бы или обязывало бы его реагировать на их присутствие. Он им ничего не должен и от них, в отличие от Прохоренко, ничего не только не ждал, но и не желал получить. И интеллектуальная общность с заезжими москвичами – по крайней мере, с двумя третями этой семейки – оказалась эфемерно-иллюзорной.
Предоставляя попутчикам самостоятельно наслаждаться ландшафтом, он размышлял над нелепостями социалистической экономики государства, позволяющей губить многолетний труд сотен людей, тратить деньги и срывать облесение нуждающейся в восстановлении плодородия горной области... Списали погибшие саженцы – и вся недолга: виноватых нет! И в то же время никому не позволительно распорядиться своим личным трудом – прокуратура с ОБХСС заведут уголовное дело по хищению и спекуляции сразу, как только уличат в частнособственническом интересе любого честного труженика.
Главное для себя в своём размышлении уясняя, что он беспомощен в противостоянии с чиновничьей администрацией, прикрывающейся Законом.

***

До Кочкорки, первого на пути райцентра области, доехали, тем не менее, быстро. При въезде в него Виталий свернул с главной, прямой трассы, идущей через село, на объездную дорогу, на которой расположилась автозаправочная станция, чтобы долить в бак бензин. Указатель количества топлива в баке намекал на значительное его уменьшение, а путникам предстоял довольно опасный перевал Долон1, и не известно, как поведёт себя на подъёме капитально отремонтированный автомобиль, сколько истратится горючего.
Виталия невзрачный с виду перевал удивлял всякий раз, когда приходилось проезжать его, – некрутой северный подъём у него до седловины, а на его склонах или у их подножия то и дело можно было увидеть перевернувшуюся машину.
На АЗС оказалась типичная летняя ситуация – очередь из жаждущих грузовиков. Чтобы заправить «газик», Виталию потребовалось добираться до колонки в хвосте «ЗИЛа-130» пятнадцать минут, передвигаясь рывками по нескольку метров, то включая, то выключая двигатель. 
Разумеется, что манёвры автомобиля тут же испортили настроение Натальи Николаевны, издёрганной уже физически и душевно, и её раздражение вновь обрело прочную основу. В отличие от полковника, она не приняла предложение Виталия прогуляться в стороне от сеуты машин и бензиновых испарений, пока он будет заправлять автомобиль. Потому что принять его предложение значило бы для Натальи Николаевны подвергнуться неудобствам вставания и усаживания; а главное – в какой-то мере подчиниться грубому водителю и впасть в зависимость от его распоряжений. К тому же ещё надо было бы общаться с мужем, которому час назад она уже высказалась.
Оставшись в машине с дочерью, Наталья Николаевна пыталась общаться с нею, но её речи перебивались внезапными включениями зажигания, несколькими метрами отнюдь не плавного перемещения и резкими остановками, отчего её стало поташнивать. В душе Натальи Николаевны нарастало напряжение, грозя великолепной бурей, и барометр уже зашкалило. Недоставало лишь немного обоснования для праведного взрыва. Но ведь если что-то нужно, оно всегда появляется – основа образовалась вскоре...
Заполнив бак, Виталий  вывел машину на трассу и притормозил, чтобы полковник мог сесть. Пока тот подходил, Виталий расслабленно откинулся на спинку сидения, озирая пространство. Внимание его привлекла отразившаяся в наружном зеркальце небольшая  группа людей, только что вышедших из служебного автобуса. Вглядевшись, он рассмотрел бывшего своего однокурсника, а ныне районного землеустроителя и своего подчинённого  ______________
1Перевал Долон имеет высоту над уровнем моря 3030 метров.
Амана Айткулова. Причём общавшегося с Олегом Книжником, которого знать вроде как не должен был бы – их пути, насколько известно было Виталию, никогда не пересекались и не совмещались. Оба же они разговаривали с кем-то третьим, стоявшим к Виталию спиной.
Удивлённый Виталий открыл дверцу и окликнул:
— Олег! Аман!
Третий собеседник обернулся на голос, и Виталий бросился из машины вон, громко и радостно крича: “Арсе-ений!!!”. Третьим собеседником оказался его родственник и друг, по которому он соскучился и о котором с нежностью вспоминал утром сего дня.
Арсений повернулся, засмеялся, поспешил к нему навстречу; братья столкнулись и, сжимая друг друга в объятиях, закружились. И день, для Виталия уже ставший длинным из-за встречи с Петром и его «иноземными» друзьями, из-за несуразных склок в пути, намного удлинился этой неожиданной, долгожданной, радостной и многообещающей встречей...
Разрывая свои объятья, братья смотрели друг на друга, смеялись, перебрасывались репликами, которые сразу же забывали, и снова обнимались. Аман и Олег подошли, но не стали прерывать их тискания. Веселясь и подначивая, они терпеливо ждали своей очереди на получения доли радости от встречи – им это было не к спеху, потому как с Виталием по нескольку раз в год оба встречались. И когда очередь настала, оба были вознаграждены наслаждением от его изумления неожиданностью встречи в горной глуши, честно и полно им выраженным. Проявив Арсению первую вспышку чувств, Виталий ещё раз удивлённо оглядел всех троих и, счастливо их приветствуя, спросил у Арсения с Олегом одновременно:
—Как вы встретились с Аманом? И вообще, что вы делаете здесь, в этом краю, куда даже не всякая птица залетает? Поехали ко мне, в чудный город Нарынград!
— О, Виталий, — насмешливо воскликнул Арсений, — да ты никак поэтом стал!.. Что мы здесь делаем... Аман, объясни Виталию, что мы здесь делаем. Впрочем, подожди – сначала я скажу. Я, Виталик, прилетел на днях из Донецка; встретил в аэропорту Олега, а он – ты ведь знаешь его страсть к горным тропам? – уговорил меня съездить на Сонг-Кёль1. И  даже приодел меня, видишь? — показал Арсений на своё альпинистское облачение, которым перед выездом в горы его обеспечил Олег, подобрав подходящие по размеру и изношенности брюки и куртку. Олег его даже ледорубом вооружил, чтобы было с кем полазать по скалам на стоянках. — Мне это было очень кстати – потом объясню почему, – и мы в компании его друзей-чиновников поехали. Они прибыли сюда с комплексной проверкой. Здесь мы с Олегом, пока чиновники исследованием документов занимались, зашли к Аману за картой, а он вместо Сонг-Кёля предложил другое озеро, где сейчас проводится большой той. Ну мы, естественно, согласились – такое событие, тем более важное для меня. А к тебе я собирался заехать после экскурсии... Так, может, ты с нами поедешь? Аман, теперь ты объясни своему начальнику, куда нас везёшь.
Аман объяснил распорядительно, без этических сносок, сходу заявляя:
— Вот хорошо, что ты здесь – поедешь с нами.
Айткулов, работник районного управления сельского хозяйства, иерархически подчинён Виталию, однако он не стесняется пренебрегать святым для киргизов законом о рангах и запросто диктовать свои интересы в отношениях со «своим  начальником». И вообще к нему относиться покровительственно. Это повелось со студенчества по существенным причинам: у Амана в ту безмятежную для сокурсников пору уже был значительный жизненный опыт, потому что его студенческие проблемы отяготились семейными – он женился и к третьему курсу стал отцом. И он старше возрастом. Что в совокупности и позволяло ему взирать на молодёжь самоуверенно-снисходительно, начальствовать над нею и упрощать с областным руководителем взаимоотношения. Потому он так простецки сейчас и обошёлся с Виталием.
— И куда это я должен поехать? — иронически полюбопытствовал Виталий
_______________
1Сонг-Кёль (Сон-Ку;ль, кирг. Со;-К;л)  – крупное высокогорное озеро, зажатое в котловине между внутренними отрогами Тянь-Шаня. Расположено на высоте 3016 выше уровня моря в северо-западной части Нарынской области. Общая площадь зеркала 278 км;, объём пресной воды 2,4 км;, длина 28 км, ширина 18 км. Средняя глубина 8,6 м, максимальная около 14 м. Является потенциальным объектом экологического туризма. Вокруг горного озера девственные пастбища и заповедная зона.

— Помнишь Совета Байтемирова из колхоза, в котором ты был на сакмане1?
— Помню. И что с ним?
— Ему дали звание Героя Соцтруда, и сегодня в горах той по этому поводу. Я скажу своему начальству, что приехал с тобой.
— А я должен ехать? — с тою же иронией спросил его Виталий.
— Конечно. Ты когда-нибудь видел настоящий той? Там будет всё, что надо: угощение, скачки, борьба, песни. Понимаешь, я без ведома руководства сопровождаю инспекторов из Министерства, а тут праздник. Давай вместе представим их районному начальству – оно сейчас на джайлоо.
— Интересно. Надо подумать. А вы знаете, со мной недавно был Пётр Прохоренко, — снова обратился к Олегу и Арсению Виталий. — Я его из Фрунзе до Рыбачья вёз, час-полтора назад расстались.
— Как жаль, что мы не встретились, — огорчился  Арсений. — Его в нашей компании сейчас недостаёт.
— Как в те годы, когда мы по ночам после дежурства пили вино, — согласился Олег.
— Ну, ты что? Едешь с нами? — поторопил с ответом Айткулов.
— Мне нужно решить этот вопрос с моими  попутчиками. Полковник с семьёй. Они – москвичи, едут в Нарын.
— Настоящий полковник? — полюбопытствовал Олег.
— Не спрашивал, насколько он настоящий. Для чего ему Нарын – тоже не знаю.
— Пусть едет с нами, — гостеприимно распорядился Аман.
— Ладно. Вы постойте здесь, а я поговорю с ними.
Виталий пошёл к машине, сел в салон и обратился к Баранову:
— Николай Фёдорович, здесь мои друзья. Мы с ними давно не виделись, а они едут на одно мероприятие в горы и хотят, чтобы я присоединился к ним. И вас приглашают. Там на летнем пастбище праздник намечается. Нет ли у вас желания поехать с нами? Вам в Нарын срочно надо?
Николай Фёдорович Баранов, полковник, ещё недавно командовавший дивизией, в эти минуты остро почувствовал свою огорчительную зависимость от неподчиняющихся ему обстоятельств: из-за отсутствия билетов не только в воинской кассе, но и вообще в кассах вокзала вынужденный воспользоваться некомфортабельным для его семьи автомобилем, он сейчас может даже не довезти её надлежащим образом до неведомого ему города Нарына потому лишь, что водитель автомобиля собрался на праздник где-то в горах.
Однако водитель этот уже стал ему некоторым образом духовно близок; к тому же он, этот водитель, отнюдь не обязан везти навязавшихся ему попутчиков, куда им надо; тем более что столько раз оскорбляем его, Баранова, супругой, оказался, что мог бы запросто  высадить их ещё в прииссык-кульском городе Рыбачье по меньшей мере, – но не высадил, а везёт. Да и сейчас не высаживает, а приглашает с ним вместе посетить киргизский праздник.
Полковник проникся уважением к его встрече с друзьями и к их предложению и решился обсудить этот вопрос.
— Мы едем в гости к моему младшему брату. Он тоже танкист. Не встречались?
— Нет, я не общаюсь с военными, — они как-то закрыто живут. А танкисты недавно обосновались, за городом. Брат вас сегодня ждёт?
— Молодой человек, — решительный тон и напор Натальи Николаевны категорически  разрушили наметившееся душевное сближение, — взялись довезти нас до места, так будьте добры, везите. Что это такое: то леспромхоз, то дурацкая автозаправка, то какие-то друзья. А теперь ещё в горы ехать надо – итак сплошные горы кругом. Это у вас культурой считается?!
Говорила не светская дама, не женщина – выливала ярость разъярённая фыркающая кошка. И то, как она это делала, наращивая мощь выплёскиваемой ярости, показывало, что Наталья Николаевна уже не владеет собой, что буря, долгое время
_______________
1Сакман (от кирг. – сакмал) – расплод овец и авральные сезонные работы. На сакман посылались в помощь чабанам инженеры, медработники и иное городское население (как в долинах и по всему СССР – на уборочную страду).

собиравшаяся в пути от Фрунзе досюда – или ещё раньше – и время от времени прорывавшаяся, наконец всерьёз и полно разразилась. И как и что она будет разносить – это в скором времени предстояло узнать всем присутствующим...
Виталий негромко спросил у Баранова:
— Скажите, пожалуйста, Николай Фёдорович, у вас была персональная машина?
— Да, была, — ответил полковник. — А что?
— Ваша жена пользовалась ею?
Полковничью жену Баранову, никогда не терпевшую расспросов о себе, а тем более  в её заведённом состоянии, силой гнева качнуло вперёд, к водителю, когда она очень громко – так громко, что это стало слышно далеко за пределами автомобиля, – выкрикнула:
— Вам что за дело?! Вы что суётесь не в свои дела?!
Муж её, помедлив, коротко кивнул и ответил резко, поняв суть вопроса:
— Да.
Обернувшись к Барановой, Виталий сказал ей:
— Сейчас, Наталья Николаевна, вам придётся забыть об этом комфорте. Если бы вы просто отказались ехать, я довёз бы вас до центра, откуда ходят автобусы. Теперь вам придётся дойти пешком, — он говорил презрительно, но со всех сил скрывая своё презрение к этой женщине, если её можно так называть. — Здесь недалеко – всего пара километров. — Отвернувшись от задохнувшейся возмущением и побледневшей Барановой, он снова обратился к полковнику: — Вы можете и здесь, на заправке, договориться с водителями и на  двух грузовиках доехать. Через три часа будете на месте.
Полковник задумался ненадолго, потом спросил:
— Этот праздник, он что, действительно, интересен?
Виталий, всё время совместного путешествия слушая, как и что говорит полковник, уже почувствовал симпатию к нему. Отношение его к Баранову перерастало из первой оценки полковника как хорошо устроившегося в жизни москвича в осознание своего непонимания душевной глубины полковника и в почтение к нему. Или, в своего рода, в его азиатскую почтительность. Трансформация происходила под воздействием самого Баранова: тем, как он принял предложение Петра ехать далеко в горы на неудобной машине; его интересом к местным географии и истории; способностью легко вписываться в обычаи и нравы новых для себя условий обитания; и, наконец, его долготерпением к склочности и стервозности жены.
— О чём ты с ним говоришь, Николай?! — нашло выход истеричное состояние Натальи Николаевны. — Он мне нагрубил, обманул нас, а ты говоришь с ним о каком-то празднике!
Виталий уже готов был открыть дверь со стороны Барановой, чтобы выпроводить её, но не успел проявиться своей нетерпимостью к хамству.
— Прекрати истерику, — негромко, равнодушно и устало, но отчётливо проговорил  Николай Фёдорович и в ожидании ответа посмотрел на Виталия.
— Сколько живу здесь, Николай Фёдорович, ни разу не пришлось видеть той во всей программе. Только от отца слышал да немного читал об этом. Его стоит видеть – я сам хочу побывать на этом празднике.
— А что такое той?
— Той – самое радостное и демократичное, может быть, событие в жизни киргизов. Хотя и в нём соблюдается чинопочитание. Но участвуют все жители селения или стойбища, независимо от социального положения. По сути той – это прошлое народа с элементами мистицизма, оккультности. Он – радость души киргизов... Вы знаете, Николай Фёдорович, невозможно рассказать, что такое той. Его надо испытать, почувствовать. Сегодняшний посвящён присвоению звания Героя Социалистического Труда одному чабану. Конечно, были поздравления и пирушки с руководителями и чиновниками, но киргизы – народ родовых традиций, и все односельчане считают себя причастными к событию. Да и все руководители ресторанам предпочитают народный вариант. Поэтому и организован той, и он должен быть хорошим, настоящим.
— Вы меня убедили, Виталий Тимофеевич. Мы приехали в Киргизию – значит надо в ней увидеть всё, что можно и что будет дано. Мы едем с вами. Только скажите... Это долго продолжается?
— Не знаю, Николай Фёдорович. Всё будет зависеть от программы и от того, как нас примут. Ну и от собственного восприятия.
— Ну что ж, я смотрю – ваши друзья ждут нашего решения. Скажите им, что принимаем приглашение и можно ехать.
Наталья Николаевна, прикусив губу, выдержала общение мужа с Виталием и терпеливо дождалась, пока водитель вышел из машины. Но едва Виталий прикрыл дверь, она отпустила
себя. В словах, прозвучавших зло и громко – без намерения сделать их достоянием тех, кто мог бы их услышать, а по природной сути высказывать мужу и о нём в любой момент всё, чего он достоин, – было обещание никогда не забыть этой поездки. И, конечно же, были соответствующие её состоянию и мировосприятию эпитеты, никак не входящие в светский словарь...
Автобус, привёзший туристов, заправился и уже выкатывал на дорогу. Его пассажиры устремились на посадку, только троица друзей осталась на месте, дожидаясь Виталия.
— Договорился? — спросил Олег.
— Да. Полковник решил, что ему надо посмотреть на киргизский праздник, так что едем.
— Вот хорошо, — одобрил решение Баранова Аман. — Теперь я  скажу  начальству, что из-за комиссии и из-за московского полковника мы приехали.
— Ну и ладно, так и говори. Давай так: ты скажешь, а я представлю. Арсений, садись в мою машину – с Олегом и Аманом ты уже наговорился, теперь моя очередь. А ты, райзем, давай поезжай на автобусе впереди, показывай дорогу.

Виталий вёл «газик» на удалении от автобуса, поднимавшего пыль с гравийного полотна шоссе, и засыпал Арсения вопросами, тут же перебивая его ответы шутливой репликой или останавливая его попытку начать исповедь, чтобы показать ему места Кочкорской долины, которые успел отметить своим пребыванием. Между своим же суесловием вклинил – с типичной для себя насмешливостью – местную повесть о том, как колхоз делал рядового, но расторопного чабана Совета Байтемирова, в гости к которому они сейчас ехали, Героем Социалистического Труда, обеспечивая за счёт других отар и чабанов его отару лучшими овцематками и хорошими кормами.
— Обычная ситуация, — отреагировал Арсений на распространённый в стране метод возвеличивания Его Сиятельства Труженика. — То же самое происходит в строительстве, в металлургии и в других отраслях. Так что не твой колхоз родил этого Героя.
Не оставаясь в долгу перед Виталием, он сам то и дело подбрасывал тому вопросы-намёки, оценивал его внешность, любопытствовал, как ему удалось урвать областной чин. Они очень соскучились друг по другу и оттого долго не могли обуздать свои эмоции, чтобы вести речь последовательно или хотя бы понятно для других слушателей. Наконец, выдав очередную серию подначек в адрес друг друга, они одновременно сделали паузу в излиянии чувств, и Виталий повелел: “Ну, всё – валяй, рассказывай”. И Арсений начал повествовать о себе. Но он едва произнёс фразу: “Когда  ты скрылся в тайге...”, — как тут же, перебивая себя, опять свернул тему к Виталию:
— Кстати, ты так внезапно это сделал, что я подумал, будто ты от кого-то сбежал. От кого? Признавайся...
— Ты, милый мой, на меня больше не отвлекайся, хватит. О себе рассказывай, — нежно улыбаясь, огрызнулся Виталий. — Я потом исповедуюсь. Давай с начала и по порядку: как, чего, почему – ну и прочее.
— Ну ладно, слушай, — усмехнулся Арсений. — Итак, в горе от разлуки с тобой и по иным ещё резонам собрал я кое-какие вещи, взял брата – он только что школу окончил, – простился со всеми и поехал на батькiвщину батькiв...
— Куда?!
— На родину предков, если тебе по-русски проще. В Донецк. Из-за отсутствия наличия прописки с трудом устроился на работу. А пошёл я в строительные рабочие плотником-бетонщиком третьего разряда. Это так удивило ребят из комсомольской организации, что  они сразу же избрали меня в бюро комитета комсомола управления «Заводстрой» и в комитет комсомола треста «Донецкметаллургстрой» одновременно. А поскольку я о своей бывшей деятельности в комсомольском оперативном отряде проговорился, назначили меня организовывать и курировать деятельность трестовского отряда. Что меня и сгубило. Не сразу, конечно, через пару лет. Но я успел потрудиться на строительстве двух бомбоубежищ,  одного мирного ремонтного цеха и ещё на некоторых объектах.
— Что сгубило? Отряд?
— Нет, — Арсений грустно и тепло улыбнулся. — В отряде  были хорошие ребята, и вообще, всё там было хорошо, хоть и совершенно не так, как во фрунзенском ОКО. Но как-то так случилось, что совпало несколько событий, и от их совмещения возникла искра, а там и пламя разгорелось.
— Я знаю, что ты лирик и философ, так что можешь это не подтверждать. Ты суть мне поведай, а мораль я сам выведу.
— Это и есть суть. Через два года от начала рабоче-строительной карьеры приняли меня кандидатом в КПСС.
— И ты, брат?
— Что? В партию? Ты тоже вступил?
— Тоже. И также через два года. А ещё через год стал полноправным членом партии. Так что поздравляю тебя и принимаю твои поздравления.
— Тебя, Виталик, я поздравляю, а меня – не надо... Ты послушай и всё сам поймёшь, — положив руку на плечо счастливого товарища, сказал  Арсений. — В тот же период, когда я стал кандидатом в члены партии, в Ленинском райотделе милиции, при котором действовал наш отряд, появился новый замполит – Петров, а на «Опорном пункте» – новый участковый, некий Цвелодуб. И вот однажды мы встретились... Я после тяжёлой  работы на ударном сооружении очередного бомбоубежища ранней холодной весной пришёл в «Опорный пункт» проверить  работу оперативников. Нам молодым было весело, мы смеялись... Тут в комнату заходит незнакомый старший лейтенант. Чем ему мой вид не понравился – не знаю. Может, в детстве ему мама запрещала смеяться, а может, хотел сразу утвердить свой порядок, но приказал он Цвелодубу разобраться со мною. Других инспекторов, с кем мы работали, в тот момент на месте не было, а молодой и на многое способный Цвелодуб также впервые меня увидел. Он с целой свитой из очень юных пацанов зашёл в комнату, пригласил в свой кабинет и составил там протокол о якобы моём задержании на улице Кирова в нетрезвом состоянии.
— Идиотизм, — резко отреагировал Виталий, сворачивая с магистрального районного шоссе на внутрихозяйственную дорогу, совершенно непрофилированную и не сглаженную скрепером или бульдозерами, а так, пробитую сначала гужевым транспортом, а позже укатанную автомобильным: из-за непрерывных трясок и укачиваний автомобиля на ней пассажиркам скоро стало весьма грустно. — И ты подписал?
— Я подписал другое, а эти строки он позже приписал. Меня он вообще ни о чём не спрашивал. Он исполнял приказ начальника. А я о своём аморальном поведении узнал уже в управлении. Начальница отдела кадров, она же парторг, выдала мне эту информацию с такой предварительной выволочкой, что до меня не сразу дошло, в чём дело. Тютюнник, эта самая начальница-парторг, очень гневно рассказала мне, что я, только что принятый кандидатом в партию, опозорил их славную организацию. Ну и ещё кое-что добавила. Когда мне удалось объяснить суть, она посмеялась, дала неделю сроку, чтобы я очистился сам и снял пятно с управления. И всё. Родной коллектив и партийная организация, «воспитавшие» меня, из страха всё же обмараться об меня, не стали вмешиваться и помогать.
Я отправился к начальнику РОВД, тот приказал этому самому заместителю разобраться и решить вопрос. Правда, он выговорил своему заместителю, но с того, что с гуся вода: наедине со мною замполит сказал, что я могу хоть в суд подавать, извиняться и изменять что-либо он не станет. Вот такой он пирожок, этот замполит. А я ведь хотел работать инспектором и именно в том, Ленинском, райотделе. Сейчас думаю, что к счастью тот конфликт с милицией у меня произошёл... А тогда... Написал начальнику  областного УВД, – однако об этом узнал райком партии. Пригласили меня и предложили решить вопрос на партийной комиссии. Я согласился. Зря. Потому что началась волокита на несколько месяцев: Цвелодуб с Петровым не появляются, меня дёргают, заводят душещипательные разговоры... Кончилось дело очень легко и просто. В комиссии  была старая большевичка со сталинской закалкой; однажды она сказала: “Чтобы была дисциплина, людей надо бить...”.
— Именно так, — категорично резюмировала Наталья Николаевна, воспитанная отцом, чекистом сталинской эпохи, в жёстких категориях.
Она, внимательно слушая рассказ нового для неё человека, сразу прониклась симпатией к нему, обратив внимание на деликатные манеры, интеллигентность и мягкое звучание его сильного голоса. Как к нему относиться, Наталья Николаевна пока не знала, но мнение своё высказать сочла необходимым. Ей потому это было необходимо, что она горела синим огнём неотмстившей ярости. И ещё она хотела разрушить радость встречи ненавистного водителя с его другом и даже – по возможности – образовать между ними стену из своего монолита. Папина школа.
Остановившись на миг в восприятии тона и сути произнесённого, Арсений продолжил жизнеописание:
— Я её спросил: “А бить будут цвелодубы по указанию замполитов петровых, которые и сейчас не стесняются?”. Этот  вопрос настолько испортил настроение идейной старушки и других членов комиссии, что вывод был сделан незамедлительно: мне не место в великой могучей партии Ленина. И очень скоро я был исключён из кандидатов.
— Что же ты не покаялся, не сослался на молодость? — со смехом и с удивлением от услышанного спросил  Виталий.
— Да у меня ещё грехи оказались. Дело в том, что, будучи в то же время председателем Совета общежития, свою постель я застилал не по принятому стандарту – конвертиком, чтоб простыни белели и пылились, – а прикрывал их белизну одеялом. Чтобы не загрязнилась постель, а мне можно было поваляться после работы – как дома на диване.
— Правильно сделали товарищи, что исключили тебя из наших рядов. Видно, плохо тебя армия научила: в нашем обществе у всех всё должно быть одинаковым, — патетически и гневно воскликнул Виталий; и, указав пальцем вверх, добавил: — Тем паче, что ты был председателем Совета общежития! Ты обязан был вставать раньше всех, проверять порядок и одинаковость во всём у проживающих, а слабосознательных дисциплинарными методами палочно приводить к единому стандарту. А что ты себе позволил?!.
Полковник Баранов, ощущавший дискомфорт в себе и в салоне после скандала на АЗС – потому что, в сущности, из-за него ни в чём не повинный и совсем не знакомый ему и его семье Виталий, помогающий им добраться до высокогорного города, оказался в очередной раз оскорблённым его женой, – сочувственно слушал рассказ Арсения о его злоключениях. И когда Виталий обрушил на друга «праведный гнев», широко и добродушно улыбнулся – молодой человек нравился ему всё больше.
Арсений выслушал убедительную сентенцию друга, улыбнулся и сообщил:
— Вот так же примерно мне сказали и старшие мои товарищи – начальник управления и парторг. Причём, в отличие от тебя, гневались очень искренне. — Снова улыбнувшись, Арсений добавил: — Хорошо ещё, что они о более серьёзном не знали: что я организовал у себя в комнате карточный клуб, и в течение года раз по десять в месяц у меня собиралась постоянная компания железобетонщиков и смоловаров проигрывать зарплату.
Виталий от сообщения сначала опешил, потом расхохотался, припадая к рулевому колесу; а отсмеявшись, отметил:
— Ты действительно нахал... Ну, я играл в карты в тайге – это понятно: делать больше нечего, а рабочие – в основном бывшие зеки. А ты-то, аналитик, чего полез в это болото?
— А вот чтобы узнать, что же это за болото, что так много людей стремится попасть в него... Год играл и наблюдал, пока не понял всего, что есть в азартных играх, что составляет их основу. Только с тех пор у меня аллергия на них. Да и вообще, на чемпионаты, конкурсы, в том числе, на шашечно-шахматные. А на стройке, кстати сказать, работают те же бывшие и будущие зеки. И вообще, там можно встретить и дегенерата, и кандидата наук. Со  мною жил и работал врач, отбывший срок, очень интеллигентный. Еще – интеллектуал-юрист, жизнью загубленный. И специалист, одно время служивший в колонии мастером производственного обучения по строительству. Врач и юрист в карты не играли, другие кандидаты в пропащие приходили.
— И что? Чем всё кончилось в твоей эпопее1?
— Тем, что, как я уже сказал, – исключили из «ваших» рядов. И ещё... Из кандидатов в депутаты райсовета. Да, брат! Оказалось, что меня выдвинули кандидатом в депутаты, а я и не знал... Потом уже мне рассказали, а позже из дому написали, что по московскому радио обо мне говорили.
— А ты знаешь, — глядя на Арсения, отреагировал Виталий на это сообщение, — я тоже слышал в новостях о тебе как о выдающейся личности из рабочих. Но столько дифирамбов там наговорили, что я подумал, что ослышался или что, наконец, нашёлся какой-нибудь твой однофамилец.
— Да, мне пересказывали те речи и слухи... Ну, вот так я и перестал быть кандидатами, то есть таким вот образом не состоялся ни как коммунист, ни как руководитель государства в масштабах городского района. Хорошо ещё, что из университета не изгнали как вредную личность: то ли забыли о том, что я учусь, то ли решили, что и без того достаточно наказан. За что только?.. Не скажешь, «старший товарищ»?
— Так ты учишься? — не отвечая на каверзный вопрос, спросил Виталий.
— Да, учусь. На историческом. Поступил сразу по приезде. Сначала учился на заочном отделении, потом перевёлся на вечернее. После принятия партийной организацией опального для меня решения я принял своё: из стройуправления перешёл на работу в университет лаборантом, а через два года по рекомендации профессоров-покровителей стал работать в  школе. И сейчас я в ученическом и в трудовом отпуске и собираю дипломный материал по истории и культуре Киргизии. Поэтому поехал с Олегом и потому же принял предложение Амана. Вот такая моя повесть. Теперь ты рассказывай о своих похождениях.
— Что-то ты быстро до диплома добрался – тебе ведь шесть лет учиться надо! — удивился Виталий, проигнорировав требование брата.
— Да понимаешь ли какое дело, меня после первой сессии сразу на третий курс перевели профессорам показалось, что для первых курсов я достаточно образованный. Предлагают поступать в аспирантуру.
— Ну-ну, давай, будешь у нас доктором наук и профессором.
— Да нет, пожалуй, до этого не дойдёт – не стану я и научным деятелем.
— Что так-то? Ума не хватит в твоей палате?
Арсений насмешливо подтолкнул Виталия плечом и, помолчав, попытался объяснить своё нежелание продолжать обучение:
— Видишь ли, я обучаюсь по книгам, написанным в туго закрученные времена и по тем, которые составляют университетские профессоры и доценты. Я перечитал все их сочинения, и это их радует, потому и продвигают меня. А дальше наукой самому придётся заниматься, а значит опровергать кое-что из того, чем они вынужденно наполнили свои труды, притом что я их очень уважаю – они замечательные, из старой профессуры.
— Что, так всё плохо обстоит в науке?
— В науке можно выделить два течения профессорской мысли и деятельности. Одни учёные – практики, эмпирики. Они пишут книги на основе собственных выверенных ______________
1Эпопе;я (др.-греч. ;;;;;;;;, из ;;;; «слово», повествование» + ;;;;; «творю») – обширное повествование в стихах или прозе о выдающихся национально-исторических событиях. В переносном смысле: сложная, продолжительная история чего-либо, включающая ряд крупных событий.
исследований. Таких с десяток на сотню других наберётся. А остальные – своего рода аннотационщики-компиляторщики. Эти без раздумий переписывают и компилируют из чужих трудов выдержки и, по сути, не историей занимаются, а показывают, как некие другие исследователи делали открытия и к каким выводам они пришли. То есть они выдают краткое содержание книг других авторов или характеристики рукописей, монографий. Профессоры и доценты, которые меня обучают, относятся к первым. Но у одного преподавателя, кандидата наук, некоего Уварова Сергея Николаевича, читавшего лекции из своей будущей докторской диссертации, я спросил, где же наука в том, что он безо всякой взаимосвязи с историческими процессами говорит…
— Показал, где наука?
— Честно признался, что в этом нет ничего научного. И сменил тему. Потому я и не хочу вписываться в тот преподавательский коллектив, где будут уваровы. Впрочем, до того, как они станут доминировать, ещё далеко. Но всё же… Потому взял для дипломной работы историю Киргизстана – по ней никто в университете не отметился, так что и оппонентов мало будет, и…
— И никого не обидишь?
— Примерно так.
Баранов, чья научно-преподавательская деятельность основана на собственном боевом опыте, слушая Арсения, согласно покивал головой, но от комментариев воздержался.
— Ты женился? — вдруг спросил Виталий, продолжая терзать брата, избегая говорить о себе в присутствии Натальи Николаевны.
Арсений не стал отвечать, только усмехнулся, и Виталий, знавший его мимику во всех её оттенках, понял, что здесь нечто серьёзное и столь неприятное, о чём Арсений, способный шутя говорить о любых своих каверзностях, предпочитает не распространяться.
— Я... тоже живу сам по себе, — помедлив, произнёс Виталий, и Арсений, приняв его понимание, снова потребовал:
— Ну, давай, не скромничай, рассказывай, что в тайге делал.
— Да что тебе непонятно? Работу топографическую ты знаешь, и условия там типичные для таёжно-полевой работы – каторжные: гнус, комары, болота, буреломы, сырость, холод, голод, пьянки, драки. Тайга и тундра они и есть тайга и тундра. Ты всё видел на практике геодезической. Это не политика и не борьба строительного рабочего с исполнительными и
партийными органами района в городе металлургов, шахтёров и строителей Донецке.
Арсений засмеялся и любовно похлопал Виталия по плечу:
— Акыном ты так и не состоялся – не научился воспевать увиденное, и репертуар твой ограничивается односложными предложениями.
 — Обижаешь, начальник! — воспротивился Виталий. — В этих местах я был на сакмане. Сакман – это массовый расплод овец и грязная, занудная работа вперемешку с голодом; тянь-шаньцы – из учреждений – не выдерживают, а я пас здесь овец.
— Заметно, — негромко, как бы про себя, но чётко произнесла Наталья Николаевна.
Полковник гневно посмотрел на жену, но не одёрнул, чтобы не усугублять гнетущее состояние в салоне. Арсений отреагировал удивленным взглядом на Виталия, не понимая, что происходит и почему эта реплика москвички оказалась возможной. Но тот, будто не заметив ни реплики вздорной особы женского пола, ни вопрошающего взгляда друга, безмятежно продолжал:
— Вот об овцах я могу долго рассказывать – они меня многому научили... — Виталий помолчал, ожидая очередной реплики Барановой, и не ошибся: та откровенно хмыкнула. — Бараны и овцы очень похожи на людей. В сущности, их поведение – это человеческие поведение и реакции. Всё – то же самое, идентично: разумность некоторых, страх, стадность и боязнь выделиться большинства. И ещё... — Виталий снова сделал паузу, улыбнулся и закончил: — капризная вздорность. Особенно у некоторых заносчивых стервозных овец.
На заднем сидении на миг наступила полнейшая тишина, но её тут же разрушили смехом Арсений и Николай Фёдорович, одновременно понявшие, на кого и почему направлено безобидное с виду, но колюче-жёсткое по сути замечание Виталия об овцах. Весьма тонкое, поскольку придраться не к чему, чтобы обвинить сказавшего в невежестве. Но в то же время выраженное Эзоповой1 характеристикой, оно ясно проявило отношение его к особе, то и дело попирающей достоинство всех. За ними, не совсем понимая почему, засмеялась Вера.
Наталью Николаевну затрясло. Она вскричала: 
— Да как вы смеете!.. Вы... Как вас там, я к вам обращаюсь, как вы смеете?!
— Ко мне? — удивился Виталий, мило улыбнувшись ей в зеркало. — Что смею? Овец характеризовать? Кстати, моё имя Виталий Тимофеевич. А ваше?
Он откровенно задирал, раздражал Баранову – сорвался с тормозов своей терпимости. Причём делал это в присутствии её мужа. Но на автозаправке он слышал все «достойные его» эпитеты, которыми осыпала его супруга; а раздражая её, он не выходил за крайнюю степень ею самой определяемых пределов.
— Вы... Вы откровенный наглец! Как вы смеете!.. Как ты смеешь?! — завосклицала Наталья Николаевна, совсем сорвавшись и уже не в силах ни понять комичность ситуации, ни объяснить причину своего возмущения – зная, что имел в виду водитель, она бы никак и никому не смогла бы сформулировать, в чём именно заключается его вина. — А ты?! — набросилась несчастная женщина и на мужа. — Ты-то чего смеёшься и позволяешь ему унижать меня?
Смеявшиеся стихли, но улыбки не стали скрывать. Виталий между тем невозмутимо продолжал спрашивать у Натальи Николаевны:
— Так что я смею и чего не должен сметь? Сравнивать овец с людьми? Что поделаешь: я – азиат, а у нас баран считается самым умным животным.
Тут до Натальи Николаевны дошло, что своей реакцией она сама себя поставила в нелепое положение, подобно скорпиону, внезапно ударившему себя хвостом с ядом. Дама побледнела от злости, сильно прикусила губу и стиснула пальцы в кулаки – так больно её никто ещё безнаказанно не унижал. Её, защищённую положением отца, которое он некогда имел, её, непримиримо и жестоко изводившую тех, кто не то, что хотя бы ограничивал её в правах, но кто хотя бы мог помыслить о таком...
А Николай Фёдорович, не отвечая жене, требующей его защиты, довольно улыбнулся и
переспросил утверждающим тоном:
— Значит, моя фамилия от самого умного животного?
— Вполне для тебя подходит, — процедила Наталья Николаевна сквозь стиснутые зубы яд мужу, и вся ненависть и презрение к нему проявились в одной этой фразе.
Она устала от навалившейся на неё чуждости обстановки, в которой оказалась по его воле, от чуждой страны, от чуждых людей, от чуждого общения. И, будучи уже не в силах сдерживать свои эмоции, не смогла более быть «светской дамой».
— А ты смени. Верни родную: Кобылко, — раскрепощённо, с осознанием возникшей вдруг и неведомой доселе освобождённости, рассмеялся Николай Фёдорович.
Он сам будто ударился о камень реакций Виталия на хамство Натальи Николаевны, его жены, и, вздрогнув, остановился и всерьёз задумался.
— Остановите машину, — резко потребовала Наталья Николаевна.
Виталий сбросил скорость, нажал на тормоз – но не резко, а плавно прокатив машину: и чтобы не качнуть пассажиров вновь, и возбуждая нетерпение Барановой-Кобылко.
— Отвезите меня обратно, — последовало другое требование.
Виталий, глядя на женщину в зеркальце, ответил ей резкими фразами:
— Я вам уже говорил, что я – не денщик-шофёр для вас. Никуда я вас не повезу. Дойдёте пешком – отсюда до Кочкорки недалеко, километров десять.
— Да как вы смеете! — вжимаясь в спинку сидения, взвизгнула Наталья Николаевна уже фальцетом, вовсе истерично и безнадёжно.
____________
1Эзо;п (др.-греч. ;;;;;;;) – легендарный древнегреческий поэт-баснописец; предположительно жил около 600-го года до нашей эры. Впервые его упоминает Геродот, который сообщает (II, 134), что Эзоп был рабом некоего Иадмона с острова Самос; потом был отпущен на волю и был убит дельфийцами – за его гибель Дельфы заплатили выкуп потомкам Иадмона.

Потерявшая весь свой разметающий напор, израсходованный ею на высвобождение от липкой паутины, охватившей её ещё в Москве – сначала предчувствием чего-то дурного, когда муж объявил о поездке семьи в какой-то Нарын, затем уже реальным, грубым и жестоким с нею обращением, когда она оказалась беззащитной в чужеземном мире вдали от дома, обустроенного её усилиями, защищающего семью, Наталья Николаевна ощутила свою полную беспомощность, сиротливую зависимость и весь ужас ещё предстоящих мук.
 Виталий взглядом спросил у полковника о его намерениях, и тот, поняв его, кивнул в направлении прерванного движения. Виталий снова погнал автомобиль за автобусом.
Наталья Николаевна выпрямилась, затем снова откинулась на спинку, и из глаз её полились откровенные слёзы. Она не стирала их и не прятала. Она предавалась страданию оскорблённого женского достоинства и тайному наслаждению от страдания – вознесение своей боли на уровень голгофы1 успешно компенсировало ей те радости жизни, которых она порой лишалась. Николай Фёдорович искоса глянул на горе жены, усмехнулся в себе и стал разглядывать пейзажи. Вера отреагировала на слёзы матери так, как той и хотелось – упрёками и утешениями.
Арсений всмотрелся в Виталия, встретил его взгляд, и оба, улыбнувшись друг другу, как-то одновременно пожали плечами, и на некоторое время перестали говорить. А потом Виталий продолжил рассказы о местных жителях, о чабанах, с которыми встречался во время сакманства.
— Да, чуть не забыл! — воскликнул он. — Арсений, хочешь увидеть Калмак-таш не в музее, а в горах?
— А что это такое?
— След истории и религиозности. Сейчас мы остановимся, и ты сможешь рассмотреть его на многовековом гранитном камне. Калмак-таш – это местное название калмыцкого идола, По-киргизски: калмыки – калмаки, камень – таш. А по-русски это – «каменная баба». Идол, по сведениям местных жителей, был здесь установлен столетия назад калмыками – или, как ещё их здесь называют, джунгарами, ойротами, – которые когда-то хозяйничали на землях киргизов, пользуясь их племенной разобщённостью и враждой, мелкими войнами между племенами.
— Это очень интересно! — отметил полковник Баранов без малейшего намёка на стремление отстраниться от супруги или проявить солидарность с Виталием. — От Волги калмыки ходили сюда?
— Вообще-то, ойроты, как их называют киргизы, – это западные монголы Джунгарского ханства семнадцатого-восемнадцатого веков и себя называют ойратами, — пояснил Арсений.
Виталий, с удовольствием отметив, что Вера прислушивается к разговору и перестала успокаивать мать, дополнил Арсеньево пояснение:
— Те калмыки, что расселены в настоящее время у Волги, – часть когда-то большого разделившегося народа Джунгарии. Сюда они приходили со стороны Китая до того, как их самих разгромили маньчжуры в восемнадцатом веке.
— Витан, я не знал, что ты так увлекаешься историей, — искренне порадовался Арсений информированности брата. — Тем более я рад этой нашей случайной встрече – поможешь мне в сборе материала.
— Эгоисты, — негромко произнесла покинутая даже дочерью Наталья Николаевна.
Виталий усмехнулся на слова Арсения:
— Брат, я всегда интересуюсь историей и культурой народов, среди которых поселяюсь. И, между прочим, пока пас овец, изучал труды классиков марксизма-ленинизма и даже кое-что сам насочинял на интересующую нас обоих тему... Ну вот, мы сейчас напротив камня, он на вершине. Автобус догоним – дорогу я знаю. На отдых и экскурсию – пять минут.
В машине осталась лишь неприступная и безутешная Наталья Николаевна, остальные  _____________
1Голго;фа, или Кальва;рия (греч.;;;;;;;, «лобное место» от арам. g;lgalt;, букв. «череп»; лат. Calvaria) – небольшая скала или холм, где согласно Новому Завету, был распят Иисус Христос. Наряду с Гробом Господним является одной из двух главных святынь христианства. И является символом страданий.

следом за Виталием направились вверх по невысокому склону. Идол исчезнувшей из Тянь-Шаня ойратской цивилизации, Калмак-таш, сейчас не стоял, как видел его последний раз Виталий два месяца назад, а лежал на гребне горы лицом вниз.
Вероятно, совсем недавно пьяные джигиты померялись с ним силой. Свалить им, пьяным, было легче, чем поднять, и теперь трое мужчин напряглись, восставляя кумира во вдавленное им в почве углубление. Отступили, взирая на иноплемённого плосколицего бога, а божество спокойно смотрело на них откуда-то из неведомых людям пределов времени и пространства.
Через присущие всем азиатским кумирам черты лица и рук, высеченные на сером граните, сохранившиеся за прошедшие столетия, оно несло информацию, недоступную людям иной цивилизации, всматривавшимся в него. Что-то важное крылось и в самом обработанном камне, и в образе – но что?..
Веру удивило то, как аккуратно он был вырезан из прочного серого гранита, какие симметрично округлые линии его отшлифованного строго овального контура; она решила запечатлеть и его. Раскрыв фотоаппарат, поставила отца за идолом, а Виталия с Арсением – по бокам и стала их фотографировать, заходя с разных сторон.
—Ты знаешь, брат, археологи спорят о том, чьи это памятники культуры: ойратов или тюрков. Эти народы много раз перемешивались на Енисее и здесь, на Тянь-Шане, —задумчиво произнёс Арсений, обходя идола со своим фотоаппаратом «Смена». — Но если сами тянь-шаньские киргизы называют его калмыцким, значит он, действительно, оставлен ойратами, и, как след джунгарской, а не тюркской цивилизации, несёт информацию о них…
— Камень с образом божества мог быть привезён сюда или сотворён мастерами здесь. Правда, в здешней округе мне не встретился подобный гранит, и остатков обработки камней не видел. Но оставлен он, по всей вероятности, когда калмаки бежали от возмущения киргизов, погнавших их с Тянь-Шаня – то ли не успели увезти, то ли погибли все те, кто бы мог его увезти.
— От калмыков что-нибудь ещё, кроме идола, осталось здесь в горах или все они ушли и унесли отсюда свою культуру?
В вопросе Арсения заметен был глубокий интерес к судьбе народов, живших пару сотен лет назад в месте, где до сей поры стоит их свидетель событий и культуры. Ведь не просто и не в любом месте устанавливались кумиры, к которым народы шли на поклонения.
— Вот это и я хотел спросить, — улыбнувшись совпадению мыслей, сказал Баранов.
— Я не занимался этой темой, — ответил им Виталий. — Но, насколько мне известно, ни один народ не исчезает полностью из тех регионов, где вёл хозяйственную деятельность и утверждал свою культуру. Его части либо образуют свои очаги в среде других народов, либо ассимилируют с ними, внося элементы своей духовности и даже образуя новый этнос.
— Это так, — согласился с доводом Арсений.
— Несомненно, — утвердил своё соображение Виталий. — Сами киргизы являются тому свидетельством: с кем только они в течение многих веков ни воевали на Енисее и здесь, на Тянь-Шане и Памире, как только их не теснили, ни переселяли, ни угоняли в рабство, а они общий язык и культуру сохранили и имеют общее название для своих сорока племён – «кыргыз эли», что в переводе означает «киргизский народ». И форма правления и ведения хозяйственной деятельности у них как было от веков. Впрочем, вы сейчас увидите – в горах они остались теми, кем были все столетия. А среди киргизских племён есть племя кытай из потомков китайцев, тоже и в давние времена, и после разгрома джунгар владевших большой территорией Тянь-Шаня. К нему, кстати, по отцовской линии относится Айтматов. Так что калмыки остались. Их, как мне известно, несколько тысяч. Правда, из отблесков калмаков в области мне лично известны только два: вот этот идол Калмак-таш, к которому местное население относится с уважением; и... — сказитель повести о племенах приостановился, усмехнулся: — начальник управления, в котором я работаю. Сабралы Буйлашевич Буйлашев по происхождению – калмык. Об этом мне его родственник поведал.
— И как, отличается он внешне от киргизов? — заинтересовался Арсений.
— Пока мне не сказали, что он калмак, я считал его чистокровным киргизом. Но у него особое мировосприятие, однако я не могу сказать, индивидуально-социальное оно у него, как у высокономенклатурного чиновника с высокородным происхождением вкупе, скажем, или этническое – ведь с калмыками я не общался, и их менталитет мне не знаком. Да и киргизов я не сортировал по племенам – для меня все они один народ, все равны, хотя по некоторым элементам культуры и языка различаются, что могут заметить только сами кыргызы.
— Да, у калмыков своё особенное мировоззрение, иное, чем у соседей отношение к жизни, — отметил Николай Фёдорович и пояснил: — Я некоторое время прослужил в частях на территории Калмыкии, кое-что узнал. Они, в отличие от казахов и киргизов, исповедуют тибетский буддизм, владеют тибетской медициной, имеют свою письменность.
— Да, это интересно, и я, возможно, займусь их изучением. Их и башкиров – они тоже в некотором роде таинственный народ. Хорошо, что мы увидели идола, — заметил Арсений и спросил у брата, радуясь его осведомлённости: —   Виталий, а как ты узнал об нём?.
— Вон, в километре отсюда кошара, видишь? На ней я и был сакманщиком у чабанов Джёргёлёковых. Добровольно, заметь, поехал на сакман и добровольно выбрал эту кошару без электричества и телевизора.
— Там кто-нибудь есть сейчас? Хочешь заехать?
— Нет, Арсен, в кошаре ни овец, ни чабанов. Все перебрались на джайлоо.
Вера как занимательную сказку слушала о событиях, происходивших на земле, где она сейчас стоит. Услышав новое незнакомое красиво звучащее слово, спросила:
— А что такое джайлоо?
— Джайлоо – это летние пастбища, — ответил ей Арсений. — И праздничное событие в жизни кочевников – как для горожан поездка на дачи и турпоходы, только существеннее.
— Однако давайте уже поедем, время поджимает, — приостановил разговор Виталий. — Поговорим в машине.
Живая беседа порадовала его – наконец-то и впрямь получил возможность духовного общения с близкими по культуре и менталитету людьми. И чтобы не оборвалась, хорошо начавшись, беседа, он, едва пассажиры устроились на местах, ввёл в неё ещё одну тему:
— Кстати, хочу, так сказать, предупредить вас: мы сейчас находимся на землях довольно сильного и воинственного племени сарыбагыш. Сын чабана, Салыбай, говорил, что они – потомки Македонского. И Атаке Тынайбиев, о котором вам, Николай Фёдорович, Пётр рассказывал, из этого племени, из рода тынай. Атаке тоже упоминал о происхождении сарыбагышей от чиновных людей Соломона и Александра Македонского. Кто знает, что в этом правда, что миф, но предание в народе живёт.
— Ты говоришь об Атаке-батыре, одном из сыновей Тыная? — уточняя, спросил Арсений. — О том, который с братьями возглавил борьбу за освобождение Киргизстана от оставшихся в Тянь-Шане ойратов, когда маньчжуры разрушили их государство Джунгарию?
—  Да. Вначале киргизы вытеснили ойротов из верховьев уже известной вам, Николай Фёдорович, реки Чу, освободили Чон–Кеминскую долину и прибрежья Иссык–Куля. То есть изгнали захватчиков с севера Киргизстана. Так что вполне возможно, что он тоже стоял у Калмак-таша, когда вытеснял отсюда ойротов.
— Атаке Тынайбиев выступал не только от имени сарыбагышей, но от имени других племён и родов. А после него долго не было единого правителя – киргизов трудно подчинить единовластию. Каждое племя старается и быть в союзе с другими, и в то же время никак не интегрироваться с ними, не смешиваться.
— Но ты, Арсений, знаешь, что в средине прошлого века один из манапов сарыбагышей, Ормон, стал на некоторое время ханом над всеми киргизскими племенами – его добровольно избрали на курултае?
— Да, знаю. Однако его убили в столкновении сары-багышей с племенем бугу.
— Ормон-хан спас народ, когда казахский султан Кенесары напал на киргизов и стал их уничтожать, по сути устроив геноцид. Ормон-хан победил большее казахское войско, чем было у него самого. Султана Кенесары с его братом в плен взял и казнил. Но жадность cгубила и его: жён чужих отбирал, прииссык-кульские земли хотел у племени бугу отнять. Он повёл себя агрессивно в отношении других племён, как до него поступали кокандцы и ойроты. В результате этой войны бугунский манап Боромбай в третий уже раз обратился к русскому правительству о принятии его племени в Российское подданство, чтобы спасти его от гибели. И когда Ормон-хан напал на бугунцев, войско Боромбая разбило его войско. Потом сарыбагыши и бугу ещё несколько лет враждовали друг с другом.
— Виталий, если бы он не был жадным и амбициозным, он не сумел бы объединить племена киргизов и на тот короткий срок, который был определён ему. Так же происходило и в европейских странах, и с нашими русскими князьями, Иванами и Василиями, которые для объединения земель русских захватывали удельные княжества и братьев убивали, а свои богатства и славу увеличивали за их счёт…
Виталий и Арсений углубились в пределы казахских киргизских исторических событий, неизвестных почти всему населению великой страны, – они сыграли кратковременную роль и канули в лету.
Но в памяти киргизов и казахов, в основном, в памяти националистов из тех и других, застряли: для кого – знаменем национального освобождения (от чего освобождения – вот вопрос); для кого горькой памятью о жадности и коварстве Ормона и Кенесары; а в для кого и напоминанием, как была устроена великая рознь на века в межнациональных отношениях между киргизами и казахами – то есть жгущим символом непримиримой тлеющей вражды.
Авантюра Кенесары длилась всего десятилетие в девятнадцатом столетии – с тридцать седьмого года по сорок седьмой год; чуть больший срок длилось ханство Ормона – с сорок второго года по пятьдесят третий год. И оба были убиты как алчущие чрезмерной власти, как беспощадные захватчики чужого. Они схожи в том, как обрели власть, схожи и в деяниях и в посягательствах своих, будто несимметричные половинки одного яблока.

***

Кативший без остановок автобус догнали на извилистом каменистом участке дороги, круто поднимавшемся к перевалу. Натужно гудя, машины вместе одолели последние – до седловины – двести метров и там, на самом верху перевала, водитель автобуса остановил движение колонны: фрунзенские путешественники увидели панораму разделённых хребтом долин, и им захотелось  запечатлеть её в памяти и на плёнке. А заодно отдышаться от духоты и пыли.
Туристы выплеснулись из автобуса шумной волной. Кроме Олега их было ещё восемь человек: две семейные пары, два независимых молодых человека и две девушки Олега. Он отличался повышенной любовью ко всем молодым особам, и они любили его – не понятно только за что. Или почему. Последним покинул салон автобуса Аман – он, как всегда, важно медленно спустился и пошёл к Арсению с Виталием, стоявшим у своей машины. Друзья намеренно остались в стороне, не желая вступать в отношения с горожанами, и предоставив Барановым самостоятельно любоваться картинами и красками природы и выражать чувства друг другу по поводу увиденного ими здесь или по поводу своих отношений.
Олег и девушки – Оля и Света, – первыми покинувшие салон автобуса, быстро направились к склону горы; за ними устремились спутники. Все вели себя непосредственно, раскованно и радостно: природа освобождает от городской зависимости и позволяет на своём лоне предаваться естественным потребностям без социальных условностей и этикетов. Впрочем, не всех освобождает и не всем позволяет…
Барановы, несмотря на размолвку, разглядывали окрестности своим семейным кружком и от туристов стояли обособленно. Наталья Николаевна глядела на дикую для неё природу с враждебным любопытством и угнетённо молчала. В противоположность супруге Николай Фёдорович с дочерью, поддавшись очарованию живописных склонов, указывали друг другу на наиболее яркие места в панораме, не отмеченной разрушениями пагубной цивилизации, не загаженной человечеством, несмотря на то, что это тоже среда его обитания.
Пробуждённое красотой горной природы неосознаваемое сожаление об утраченных моментах для искренности и полноты в жизни заставили приехавших на некоторое время одновременно замолчать. Возникло мгновенное понимание того, как много времени уходит на ненужный бег по привычному кругу и как мало времени уделяется настоящему, вечно живому и неизменно прекрасному. Но молчали не долго – снова раздались возгласы: тихие и громкие, восторженные и благодарные. Они просто вырывались из душ – горожане ведь не умеют воспринимать и общаться безмолвно – им своими переживаниями надо делиться страстно и возвышенно, вознося себя в них над другими.
Величественный воспетый различными народами Тянь-Шань – Небесные, Божественные горы, в переводе с китайского, – с избытком заполнял глаза и души людей, привыкших более к суете, к восприятию человеческих страстей в городах, чем к созерцанию природы, и потому с болезненным восторгом раскрывающим себя здесь.
Где-то далеко на севере в прошедшие тысячи лет строились и разрушались города, засевались и опустошались долинные земли, а исполненный достоинства горный Тянь-Шань, неизменный в своём облике и характере, возвышается над миром людских стремлений. Он одинаково встречает и провожает на своих склонах, у своих рек и озёр сменяющиеся одни другими народы, весенние и осенние перекочёвки стад, отар, табунов. И лишь посезонно меняет свои наряды: то снегом усыпанные, то зеленью и цветением покрытые, неизменным оставляя головной убор – ледовый со снеговой опушкой.
Панорама джайлоо со скалистыми дальними ущельями, с рекой, впадающей в небольшое горное озеро, с зеленью  пастбищ, с юртами, разбросанными поодиночке и группками по всей долине, с тёмными табунками коней и светлыми кучками овец на них, с картинно скачущими далеко в низине всадниками у каждого стоящего на перевале горожанина пробудила свои ассоциации, каждого сделала художником, режиссёром или историком.
Для более наблюдательных и различающих в царстве Флоры отдельных её подданных  на близких и на дальних склонах демонстрируются, цветут и благоухают: кузиния мягкая; душистые стебли чабреца; полыни тянь-шаньская, поздняя, иссык-кульская и Ашурбаева; эдельвейсы; соссюреи; мятлики; ковыли; фиолетовые цветы шалфея; аконит; зверобой; чий и ещё много, много, много.
Богатство красок дало Тянь-Шаню и другое – кыргызское – наименование: Ала-Тоо, что означает Пёстрые горы. Аналогично казахи называют его Ала-Тау.
В качестве звукового фона из их зарослей раздаются крики кекликов1, перелетавших со склона на склон; а издали доносился шум стремительного потока и докатываются взрывы дружного выражения эмоций большой массы людей.
Арсений, стоя с братом у машины, вздыхал полной грудью незабываемый воздух гор. И по-своему воспринимал горы с их разноцветностью, звучанием, ландшафтами: если Виталий – привычно принимал виденное, радуясь новым видам и их музыкальному оформлению, то Арсения они ввели в состояние восторженного дежавю2, будто погрузился в давно забытую среду, но такую родную, что из неё трудно вырвать себя для иного бытия.
Неожиданно для него, слушавшего и происходящие события в долине, в его сознание нахлынуло иное восприятие окружающей действительности. Он ощутил некое покрытие над всем видимым: над горами, над юртами и отарами, над вдалеке веселящимися людьми – играющими всадниками и болельщиками, –зримыми им как игрушечных игроков на детской игре в настольный футбол, будто прикрытом плёнкой, чтобы фигурки не рассыпались. С ними, с чабанами в долине, видел и стоящих подле него туристов, покрытыми пеленой.
И в возникшем видении узрел всю нелепость группы чиновников, игрушечно значащих что-то в своём городе, в своём министерстве – на своём игрушечном поле, – но совершенно никчемных здесь, где ни один из них не сможет сыграть никакой малой 
_____________
1Кеклик, каменная куропатка (Alectoris kakelik) – птица семейства фазановых отряда куриных. Размером с рябчика, весит 350—700 г. Спина оливковая или голубовато-серая, на боках тёмные полоски, клюв и ноги красные. Является осёдлой птицей. Название происходит от издаваемых ею голосовых звуков.
1Дежавю – ощущение, что переживаемое в настоящее время состояние уже имело место в прошлом, а также в переносном смысле – то, что нечто уже было, встречалось, не является новым, неизвестным.

роли, а будет лишь неопытным статистом путаться в ногах участников мистерии.
И все вместе: и чабаны свои в своих горах, и приезжая чиновья знать – одинаково лишь марионетки, уверенные в том, что они самовольно действуют на основании своих желаний, потребностей, эмоций и в согласии с ними; а на деле, они хоть действуют на основании желаний, потребностей, эмоций и в согласии с ними, но принуждённо, а не произвольно и именно в соответствии с тем, что в них вложено, что их понуждает.
В сей час одни, горцы, выполняют родовые действия, необходимые для существования, для продолжения рода (словно маралы или петухи, бьющиеся за пространство и за самок), а другие, приезжие, – движимые неосознаваемым любопытством, – вторгаются посторонним предметом в действо горцев, отлаженное тысячелетиями и неизменяемое в них.
Наблюдаемое Арсением таинство Мироздания так ясно показало ему истинную картину существования природы, существования в ней людей, мнящих себя разумными, владыками своих судеб, а на самом деле бессознательно исполняющих прописанные для каждого программы и роли, что с этого момента он стал воспринимать быт, всю жизнь киргизов, которые должен будет описать в своей дипломной работе, а затем и жизнь, быт, судьбы всех людей во всех регионах и нациях лишь через только что данное ему Мирозданием средство восприятия и отображения.
Подошедший Аман прервал его углублённое созерцание, попросив представить ему и Виталию компанию, в которую он сам странным образом попал, – что также вписалось в увиденный Арсением регламент. Арсений не успел ничего сказать – вскоре Олег Книжник, продемонстрировав подружкам и экскурсантам снисходительную бывалость искушённого горноходца, присоединился к ним и краткими мазками-замечаниями набросал на фоне Тянь-Шаня эскизы портретов вояжирующих сотрудников Министерства.
Из его замечаний всем стало убедительно ясно, что туристы не из простых тружеников всенародного хозяйства, а из что ни на есть элитных чиновников: Владимир Андреевич, хоть и предпенсионного возраста, но начальник ведущего отдела Министерства торговли, а при нём: его жена, Нина Васильевна; его тридцатипятилетний заместитель Михаил Иванович с женой Ларисой Викторовной – тоже труженицей того же отдела; их исполнительная опора в лице перспективных специалистов последнего поколения – Игоря и Анатолия.
В свою очередь и жёны руководителей, узнав от Олега, кто присоединился к ним, с неприкрытым любопытством оглядывали москвичей; и они были не прочь познакомиться с приезжими, чутьём угадывая в них не менее важных персон, чем они сами, но не знали, как это сделать: мужья предавались восприятию дикой природы, не интересуясь ни случайными попутчиками, ни желанием жён, а из молодых людей, общающихся меж собой, никто не догадывается представить компании друг другу. К тому же киргизстанские дамы вдруг почувствовали себя стеснёнными в своих ярких одеждах.
Оценивая семью Барановых, они, прежде всего – и это естественно – сравнили костюм гостьи со своими гардеробами и, обеспеченные прекрасными возможностями торгового ведомства, ощутили вдруг их фасонную ущербность. Они только что узнали, что отстали в моде. Заметно отстали. Воспринятая ими периферийная отсталость мгновенно отразилась на их самочувствии и на самооценке. Их ущербность и недостаточная к ним любовь мужей подчёркивались явной отчуждённостью Натальи Николаевны, полностью игнорировавшей внимание непредвиденных спутниц.
Непонятая ими отрешённость москвички показалась им высокомерностью, намеренно демонстративной. В сущности, они не ошибались. Но если бы им довелось разузнать подноготную состояния горюющей Натальи Николаевны, очень бы они позлорадствовали. А, может, вполне искренне посочувствовали бы…
Игорь, из специалистов более резвый, с откровенными задатками на многое способного малого – это он организовал пикник в горах: являясь по совместительству и другом Олега, отец которого руководил республиканским туризмом и котировался в правительственных кругах, то есть был человеком необходимым во многих бартерных сделках, Игорь попросил Олега стать их гидом по Тянь-Шаню, почему-то позволив ему взять с собой в их компанию пару-тройку своих друзей. Он вертелся возле Михаила Ивановича и его жены, что должно было означать его тесную дружбу с четой заместителя. Одновременно он успевал «опекать» своего товарища, Анатолия, молчаливого парня, постоянно державшегося с краю группы., стесняясь акцентировать внимание окружающих на себе и на своих речах.
Арсений, наблюдая их взаимоотношения в автобусе и на остановках, характеризовал его для себя как тень Игоря, при наличии которой всегда ярче видны достоинства её носителя.
— Слушай, гид, — обратился  к Олегу Виталий, указывая на восторженные прыжки земляков, — я понимаю москвичей и прочих россиян, которым горы в диковинку. А твои друзья чего так прыгают, будто Тянь-Шаня никогда не видели. Они ведь из Фрунзе?
— Из Фрунзе, — подтвердил Олег. — Вообще-то они бывают в горах. Вернее сказать, в предгорьях... В районе Воронцовки1 – там у них дачи.
— Ну, понятно – дефектные, значит.
— Вот это ты зря, — осуждающе проговорил Олег. — Они очень образованные люди и все с хорошим положением в своём Министерстве. А эта поездка связана с тем, что у жены начальника отдела завтра день рождения, вот и решили ей в подарок выезд на горное озеро организовать. Для того и устроили командировку с инспекцией – чтобы день лишний прихватить. Но это большо-ой секрет!..
Его оценку министерских и выдумку устроителей выезда в горы отметили смехом.
— А ведь в самом деле красиво, — радостно дыша, с блаженным сиянием лица произнёс Арсений. — Ты, Виталий, живёшь в горах, привык к ним, потому и не понимаешь тех, кто редко выбирается из городов.
— Нет, Арсений, к горам нельзя привыкнуть, если способен ценить красоту, — возразил Виталий. —  Спроси у Амана и Олега, они подтвердят мои слова. Горы всякий раз другие: то снег на них, то травы и цветы, то облака лежат или тень от облаков; утром они одни, днём солнце меняет все их краски, вечером у них – свой, вечерний вид, а ночью...
— А ночью они стоят, как грозные повелители – это я помню, — подхватил Арсений.
— Вот видишь, и ты ещё не забыл. А я не прыгаю и не кричу потому, что иначе мне целыми днями пришлось бы заниматься прыжками. Олег, ты скачешь?
— Когда один ухожу в горы, тогда и кричу и прыгаю.
— А ты, Аман?
— Я каждый день их вижу, что мне прыгать? — степенно произнёс Айткулов. — Но здесь мне нравится больше, чем в городе, потому приехал на место своего брата, Бегаима, а он в город уехал работать.               
— Я видел его недавно в “КИРГИЗГИПРОЗЕМе”2  – привет тебе передал, — вспомнил Виталий.
— Хорошо. А ко мне тут Сашка Крячун2 заходил – тебе привет передавал.
— Что он у тебя делал? – спросил Арсений у Амана.
— Трассу согласовывать заходил под строительство дороги. Он топографом работает, не стал землеустроителем. В Кочкорке съёмку делал.
— Олег, вы о каких прыжках здесь говорите? — спросила подошедшая к Книжнику, соскучившаяся по нему одна из подруг.
— Мы спорим о том, кто из нас допрыгнет с этой горы до той юрты, — очень серьёзно ответил Олег и огляделся, будто уже готовясь к прыжку.
— Вы, что, и вправду собрались прыгать?! — удивилось влюблённое создание. — Вы же разобьётесь!
— В принципе, можно и не разбиться, — подражая Олегу, сказал Виталий. — Но я _______________
1 Село Воронцовка расположено в 20 км от города Фрунзе у подножия Киргизского Ала-Тоо (часть Тянь-Шаня).
2«КИРГИЗГИПРОЗЕМ» – Киргизский государственный проектный институт по землеустройству, один из многих землеустроительных проектных институтов в СССР.
3Александр Крячун – топограф, художник, писатель-деструктивист. Его произведения, при талантливости художественного слова, наполнены не правдой жизни, а её деструктивизмом, уничтожением,  крушением, гибелью, крахом. То есть напоказ выставлены охаивание, обгаживание и внешняя иллюзия (видимость) разрушения нормальной структуры всего, о чём бы он ни писал: природы, быта людей, нравственности и иных общечеловеческих идеалов и ценностей.

прыгать не буду – мне надо  вести  машину с пассажирами.
— А мне нельзя: там внизу моё начальство, — так же бессовестно подхватил враньё Аман. — Будет ругать за детские игры. Пусть Арсений с Олегом соревнуются, их здесь никто не знает, ругать не будут.
— Нет, я не хочу. Я давно не был в горах, пожалуй, и в самом деле разобьюсь, даже не долетев до юрты, — решительно отказался Арсений.
Олег, оставшись в одиночестве, горестно вздохнул и развёл руками.
—  И ты не прыгай, Олежек, — просяще потребовала подруга, с восхищением глядя ему в бесстыжие глаза.
— Придётся спускаться на автобусе. Хоть и долго, но, в самом деле, безопаснее – вдруг в том месте, где приземлюсь, окажется кто-нибудь.
Друзья переглянулись, покусывая губы, чтобы не рассмеяться, Аман скомандовал:
— Поехали, и так уже опоздали.
Только в машине Виталий с Арсением дружно расхохотались.
— Ну вот, — произнёс сквозь смех Виталий, — ещё одну легенду Олег сочинил о себе.
— Он всё такой же фантаст-романтик. И подруг себе подбирает соответствующих, — согласился Арсений.
Подошло семейство Барановых, и Вера, закрывая фотоаппарат, сказала Виталию:
— Вы правы, у вас в горах действительно много прекрасного, даже не знаю уже, что фотографировать.
— Вот именно, вы плёнку берегите – снимать вам теперь придётся много: и горы,  и вся наша жизнь здесь очень интересны и живописны.
Автобус покатил вниз, следом и Виталий двинул свой “ГАЗ”. В сравнении с подъёмом спуск оказался пологим и более ровным. Ехали гораздо спокойней и довольно быстро, хотя водителям то и дело надо было нажимать на педали тормозов.
— Кстати, о легендах, — лукаво прищурившись и искоса глядя на Арсения, сказал Виталий, когда освоился со спуском, — и о тебе в “КИРГИЗГИПРОЗЕМе” легенда ходит.
— Обо мне?! Какая легенда? — удивился Арсений.
— Говорят, что ты совратил одну красавицу, обещал на ней жениться, а сам сбежал. И бедной покинутой девушке пришлось от позора уехать в Сибирь на комсомольскую стройку на Зее.
— Кошмар! — вздрогнул «совратитель». — Кто это придумал и чего ради?
— Никакого кошмара, — серьёзно возразил Виталий. — И никто не придумывал. Ты что уже забыл историю своего бракосочетания с Надей Донцовой? 
Арсений облегчённо вздохнул, тихо засмеялся и, покачивая головой, произнёс:
— Однако ты напугал меня. То же шутка была. Правда, сейчас я бы на такое уже не пошёл, хотя в ней ничего крамольного и не было.
— Да, —  согласился Виталий, — для тех, кто затеял и участвовал, это действительно была невинная шутка. Только, очевидно, не для всех: кто-то передал историю вашего брака в другие отделы, а там – дальше... Теперь шутка превратилась в трагедию. Тем более что факты налицо: заявление подавали, ты исчез, Надя тоже Зейскую ГЭС строить уехала... Я её там встречал – пришлось мне в Амурской области поработать. Она вышла замуж, и у неё уже двое детей. Но о тебе расспрашивала с большим интересом...
— Исто-ория, — задумчиво протянул Арсений. — А я уж забывать стал об этом эпизодике и никак не полагал, что шутку можно так извернуть. Слушай, милый мой, а ты меня не разыгрываешь, как Олег свою подругу? Я заходил в институт, но эту сказку не слышал.
—Арсений, из тех, кто устроил ваш, так сказать, брак, в “ГИПРОЗЕМе” почти никого не осталось: иных уж нет, другие же далече. Харитонов и Забабурин, сам знаешь, – в Царстве Божьем; Мисюрин – где-то на Урале; Карелин автобусы водит да и все бывшие студенты и молодые специалисты тоже разлетелись. А те, кто рассказывает, – они не знают ни имён, ни сути. Просто передают молодым девушкам и практикантам удобную байку в назидание. Так что не вздрагивай: к тебе претензий там не предъявят. Скорее уж на мой счёт её зачислят, — успокоил друга Виталий. И пояснил: — Каких только собак на меня там не навешали: я и драчун, и пьяница, и развратник...
— Ты?!
— Да, я, представь себе! И всё из-за нашего любимого наставника на геодезической практике, Стаса Михайлова. И ничего. Когда приезжаю в институт, встречают во всех отделах, как самого дорогого гостя.
— Ещё бы! Областной земли начальник.
— И хороший человек, заметь.
— Заметил. А Стас, действительно, личность легендарная: вся биография в ярких пятнах приключений, как грудь старого моряка в татуировках.
— Вот за дружбу мою с нашим первым наставником и цепляют на меня ярлыки.
— Ребята, —  обратилась  к друзьям Вера, — вы так интригуете воспоминаниями! Может, расскажете легенду о браке?
Те переглянулись и засмеялись. Виталий предложил:
— Если хочешь, Арсений, поведай – это ведь твоя жизнь. Только коротко – подъезжаем.
Арсений не чувствовал в себе ни желания, ни способности исповедоваться в таком странном событии своей юности, которое он считал ребячеством и безделицей, но которое, как оказалось, задело многих знакомых и незнакомых людей – коль история живёт, значит имеет силу и смысл, значит кому-то нужна?!.. Отрицательно качнул головой:
— Нет, не буду. Странная история – частная, мелкая. И мне непонятно, почему она живёт. Но ты, коль вспомнил, расскажи, а я тоже послушаю, что же я там натворил.
— Ладно, попробую, — согласился Виталий. Начал с предисловия: — Суть в том, что город Фрунзе – не город Москва, и купить что-то ценное для тела и для дома можно только в специализированных магазинах...
— Мы тоже только в «Берёзке»1 можем приобрести что-нибудь интересное, — возразила Вера. — В универмагах только барахло продаётся.
Друзья снова переглянулись и снова рассмеялись. Потом Виталий уточнил:
— О «Берёзке» мы не мечтаем, нам хотя бы то барахло, что в ваших универмагах... У нас в салоне Дворца бракосочетания имеется один из немногих специализированных магазинов, где продаются приличные костюмы, обувь, гарнитуры. Иногда там можно купить ковры и ещё какое-нибудь «барахло». И вот кому-то из сотрудников отдела планировки, где мы с Арсением были на преддипломной практике, пришла в голову светлая мысль урвать кусочек счастья из того магазина. А для этого надо было подать заявление и получить заветные талоны. «Невестой» выбрали Надежду, а «женихом» предложили стать одному из нас, студентов. Так получилось, что другие наши однокурсники не смогли: Юра – как ты знаешь, — напомнил Виталий Арсению — был уже женат, Эдик оказался чересчур стеснительным, а я в тот момент находился в командировке. И потому почётная роль досталась тебе, брат. Заявления подали, талоны получили и тут же по рукам разобрали... Ты что себе купил?
— Я? Ничего я не покупал. Сделал людям приятное и всё.
— Нет, мой милый, не всё: главное впереди было. Про свадьбу забыл?
— Не вспоминай. Вот от этого я до сих пор вздрагиваю. Тогда, действительно, чуть не случилась трагедия – моя трагедия: начальник отдела Харитонов с главным инженером Забабуриным так меня обрабатывать стали, что я подумал: конец мне пришёл. Еле отбился. А может, они и Надю так же убеждали, и из-за этого и придумано было новое содержание?
— Может. Кто их, наших коллег, сейчас разберёт, — согласился с версией Виталий. — Хотя, сомневаюсь… Но факт, что свадьбу вам устроили с криками “Горько”, и в совместную командировку в качестве свадебного же путешествия отправили, и очень откровенно ждали потом последствий...
— Да, землемеры иногда такие закрученные розыгрыши и шутки устраивают, что и 
______________
1“Берёзка” – сеть фирменных розничных магазинов в эпоху СССР, реализовывавших пищевые продукты и потребительские товары за иностранную валюту, что было недоступно рядовым гражданам страны.

сами потом не могут в них разобраться. Но эта, к счастью, всё же благополучно закончилась, — отмежёвываясь от прошлого, решил Арсений.
— А Надя? — не согласилась с ним Вера. — Она,  может быть, любила вас, и для неё всё было серьёзно?
— Любила? — переспросил Арсений. — Вряд ли. Мы редко общались: рабочие комнаты у нас были разные, а после работы сразу расходились по своим делам. К тому же она сейчас замужем, так что, вероятно, вполне счастлива.
— Вы мало знаете женщин, Арсений, — отметила Наталья Николаевна ущербность жизненного опыта нового спутника.
Она, успокоив себя на перевале, вновь в полноте обрела силу воли. А Арсений ей уже импонировал, и Наталья Николаевна уже хотела, чтобы Арсений был рядом с нею, стал её визави. Полковник посмотрел на жену, но ничего не сказав, отвернулся. Арсений, не считая нужным объясняться, признал:
—Возможно, что я ещё очень многого не знаю, Наталья Николаевна. Надеюсь, однако, что к концу жизни чему-нибудь научусь.
— Приехали, — прекращая разговор, сказал Виталий.

***

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Судя по тому, куда Айткулов привёз группу путешествующих, стоянка виновника торжества Совета Байтемирова находится почти в середине стойбища – или аила, как обычно назывались с древнейших эпох и пор временные и постоянные поселения киргизов. Там уже припарковались «Волга», «УАЗы», «Жигули» – они приткнулись позади трёх юрт1.
Две из них являют собой обычное украшение летних и зимних пастбищ и привычное жилище стойких непрезентабельных чабанов: небольшие – кочевого размера, – тёмного цвета и, как испытавшие не одну летовку, промоченные и пропалённо-прокопчённые. Третья юрта выделилась размером – на двенадцать крыльев2 – чистым белым цветом и орнаментом отделки по всему фону. Рядом с теми двумя и на фоне других, столь же побитых временем и непогодой, хоть и стоявших в отдалении, она смотрится аристократкой – некогда так же выделялись юрты богатых баев и манапов, окружённые тёмными войлочными жилищами подвластных сородичей. Это гостевая юрта хозяина тоя, срочно и специально привезённая им из села, – предмет его гордости и показатель его богатства.
Подле старых юрт на треногах стоят большие казаны – в них варится  мясо: до горожан донеслись пронзительный запах кизячного3 дыма и аромат бульона. От очагов к юртам и обратно и из юрты в юрту снуют пожилые и молодые женщины, совсем юные девушки и мальчишки-подростки. На прибывшие машины озабоченные повара посмотрели, но особого интереса к ним не проявили, полагая, что о новых гостях позаботятся другие, кому положено их встречать.
Однако, когда Аман вышел из автобуса, сказав всем спутникам, чтобы оставались на местах, а он узнает, где хозяин, к нему навстречу подбежал подросток, посланный байбиче4.
— Какие интересные жилища! — воскликнула Вера, осматриваясь. — Как в далёкой древности. Если бы не машины рядом, можно было бы подумать, что мы переместились во времена половцев или Золотой орды. Как эти вигвамы здесь называются? Чумами?
— Вера, это юрты, — ответил ей отец. — Чумы в Сибири, у якутов и чукчей; и делают их в основном из шкур. У них другая форма.          
— Виталий, это, наверное, старое родовое становище? — спросил Арсений. — Смотри, какие кизячные кучи. А вон качели стоят – их же, наверное, не возят с собой всякий раз?
— Конечно, Арсений, каждый род ежегодно поселяется на одном и том же месте, если не происходит что-нибудь чрезвычайное, типа передела земельных угодий. И семьи ставят свои юрты или палатки на одних и тех же местах. Помнишь палатку Дудука-немого на Эмеле5в Джумгальском районе?
— Помню, как мы у него что-то такое пили один раз.
— Да, лучше не вспоминать. А я на той нашей стоянке славно с коня сверзился...
— Когда?! Почему я не видел?!
— Чего захотел!..  Вы все тогда ещё спали, а я за лошадьми пошёл. Уздечку не взял, а просто снял пута с ног одного коня, надел ему на шею и на нём погнал табун в лагерь. А  когда с холма спускались, мне вздумалось заехать к старому чабану попить утренний кумыс. У него юрта с краю стояла, помнишь?.. И поехал я прямо к нему…
— И что?
— Да что… Это я поехал, а конь не побежал... Видишь ли, короткая веревка на шее 

_____________
1 Юрта – жилище из войлока (кошмы). В досоветский период юрта была основным жилищем тюркоязычных скотоводческих народов. С 30-х годов 20-го века стала наравне с палатками являться временным жилищем у чабанов и табунщиков при переселениях их на летние пастбища. Она идеальным образом отвечает требованиям жизни в кочевых и полукочевых условиях.
2 Вертикальные стены юрты раздвижные, состоят из отдельных звеньев-решеток вытянутой формы (звено по-тюркскиканат – крыло), которые как бы крыльями укрывают ее остов. От количества звеньев-решеток зависела величина юрты. Средние юрты чаще всего из 5-6 решеток. Для торжественных случаев, свадеб и т. д. делают просторные, высокие юрты из 10-12 звеньев (крыльев). Материалом для решеток чаще всего служит ива и тальник.
3.Кизяк – сушённый овечий помёт, спрессованный самими овцами. В горах и в степи у чабанов является топливом.
4 Байбиче – 1) старшая жена;  2) хозяйка в доме.  Здесь: старшая  (пожилая) женщина, мать хозяина дома.
5 Эмель – перевал в Джумгальском районе Нарынской области (Центральный Тянь-Шань).

- коню не указ, когда его собратья бегут в лагерь есть ячмень. Он утренний кумыс не пьёт, понимаешь ли, он вслед за остальными поскакал. Так что пути наши разошлись: коняка – влево к ячменю, а я прямо продолжил двигаться... Землю встретил спиной и затылком, а она меня – камнями... Смеёшься!.. Сам-то в лужу в той же первой, джумгальской, экспедиции свалился!
— Не в лужу, а в ручей...
— Всё равно подмочился. Вот и мне не столько больно было, сколько грустно, что кто-то увидит. Но вы, к счастью, ещё не выбрались из палаток.
— И что ты?
— А что я? Пошёл пешком. Кумыс-то у него вкусный, не то, что у Дудука – как лишить себя удовольствия?! Да и горе залечить надо было...
Смех в салоне прекратился возвращением Амана. В том, как он шёл, сопровождаемый двумя подростками – один с чаначом1 другой с пиалами, – была такая же древность, как и всё вокруг, начиная от седых, но вечно зелёных гор, до костра и бытового уклада кочевников. Впечатление смазывалось только их современными европейского типа одеждами.
— О, кажется, нам несут кумыс. Причастимся же к истории дарами земли киргизской, брат, — воспел момент гостеприимства Арсений, ощущая эйфорию, как от возвращения к пенатам2 и погружения в хорошо знакомую и даже близкую ему культуру.
— Пойдёмте, Николай Фёдорович. Выпьем кумыс, а что дальше делать будем, Аман скажет, — пригласил Виталий. — Только, Николай Фёдорович,.. у нас очень развиты чинопочитание и служба информации. Я Айткулову сказал, что вы полковник, теперь об этом будет знать вся республика: здесь, что знает один – знают все. Секретов не держим. Вы не говорите, пожалуйста, хозяевам о том, что вышли в отставку. Незачем им обсуждать ещё и  ваши  личные дела...
— Ну что ж, пусть так, — подумав, согласился Баранов. — Кроме того, с армией я не расстался: я, как вам, представляясь, уже сообщил, преподаю в Военной академии имени Дзержинского – как кандидат наук и доцент,.
Пассажиры обеих машин вышли на простор; стали группами. Юноши – один лет двенадцати, другой – постарше, поприветствовали гостей:
— Ассалам алейким. Здрастуй.
Туристы на приветствие ответили каждый, как мог или как того хотел – одни сказали: “Алейкум ассалам”;  другие: “Здравствуйте”; третьи передразнили: ”Здрастуй-здрастуй”.
Неправильная русская речь, звучащая в горах, – следствие всеобщего  плохого знания русского языка населением этой зоны и многих других районов Киргизстана, прилегающих к китайской границе. Осваивают его только юноши, служившие в армии, и пожившие в городах и сёлах северных районов республики девушки. И ещё те несчастные чабанские дети, кого вечно кочующие родители отправляют в интернаты (даже зимой чабаны редко возвращаются в свои сельские дома, всё больше обитая с овцами в отдалённых кошарах; с ними же обитают дети дошкольного возраста и окончившие восьмилетнюю школу). При редком общении с европейцами и малой практике в беседах с русскоязычным населением в этой горной зоне и инженеры говорят по-русски с акцентом, чем отличаются от коллег-соплеменников из Чуйской долины и Иссык-Кульской котловины.
Но и русскоязычные жители окраинных республик СССР не знают языки народов тех регионов, в которых обитают. За редким исключением...
Аман сказал юным хозяевам джайлоо:
— Кел кымыз3.
Младший джигит держал пиалу, старший наливал. Аман принял первую, чуть отхлебнул из неё, распорядился дополнить и подал полковнику, полагая его, москвича, по положению здесь высшим. Пока Николай Фёдорович пил, наполнилась вторая пиала –
_______________
1Чанач – кожаный мешок для жидкости и изготовления кумыса.
2Вернуться к пенатам – вернуться в родной дом. Пенаты – в древнеримской мифологии – боги-хранители и покровители домашнего очага.
3Кел кымыз (кель кымыз) – давай (наливай) кумыс.

она была подана Владимиру Андреевичу. Пиалы были довольно большие, тем не менее Николай Фёдорович выпил быстро, хотя и отрывался несколько раз, чтобы ощутить вкус хмельного молока и перевести дыхание. Владимир Андреевич, более привычный к кумысу, вернул свою чашу одновременно с Барановым.
Пиал, по обычаю, принесли только две, поэтому следующий розлив достался дальним гостям: первая – Арсению, вторая – Наталье Николаевне. Однако дама, заявив: “Я кумыс не пью”, — не приняла пиалы. Её покоробило то, что пить надо из общей со всеми посуды и то, что подали ей после мужа и вообще после мужчин; а вид ёмкости – какой-то кожаный мешок сомнительной чистоты, в котором находится легендарный напиток, – вызвал неприкрытое отвращение аристократически воспринимающей себя москвички.
Чашу подали Нине Васильевне как жене начальника отдела. Но и она отказалась от кумыса. Нине Васильевне очень не понравилось, что первым угощали не её мужа; но более покоробило её то, что ей самой чаша перешла от какой-то заносчивой приезжей. Создалась неловкая ситуация: кому же пить из опальной пиалы. Конфуз счастливо разрешил Игорь, выхватив посудину из рук Амана и без задержки выпив содержимое.
Лариса Викторовна мстительно-ехидно посмотрела на униженную Нину Васильевну, изрядно утомившую всех в этой поездке указаниями, где и насколько останавливаться, кому и что делать, какие темы автобусно-салонных разговоров уместны. В сущности, подобные и похуже притеснения со стороны Нины Васильевны Лариса Викторовна испытывала во всех развлекательных предприятиях, совместно устраиваемых их мужьями; она давно устала исполнять вторые и последние роли и со временем, накопив раздражение, начинала нервничать, ещё только собираясь на «развлечение». Но она знала, что это необходимый атрибут внутриведомственно-межличностных отношений, и знала, что когда – и вскоре! – её муж станет начальником отдела, она отыграется на его заместителе и на жене заместителя (особенно на ней); и на всех подчинённых мужу работниках...
Оттого Лариса Викторовна не только никогда никому не показывала своё раздражение, но даже ни с кем не сплетничала о Нине Васильевне – как можно! От Владимира Андреевича в большой мере, а значит, от старухи Нины Васильевны зависит, сколько ещё ходить ей в «заместительшах».
Вот и сейчас, насладившись своим злорадством в самой глубине души (и только там), Лариса Викторовна изобразила губками пренебрежение и прошептала на ушко Нины Васильевны оскорбительное в адрес Натальи Николаевны. Из пиалы, ей поднесённой, она только чуть отпила, чем продемонстрировала и солидарность со своей старшей наперсницей, и – вроде как – соблюдение местного обычая, обязывающего выпить глоток или съесть кусочек из предложенного хозяевами, если не хочешь пить или есть. Допивать предоставила мужу.
Вера, когда дошла до неё очередь, хоть и желала попробовать прославленный напиток, всё же сморщилась – еле заметно, но брезгливо – и глотнула совсем немного. И тут же, скривившись, чуть не выплеснула напиток на землю – отец успел удержать её руку:
— Никогда не проливай кумыс – оскорбишь хозяев, — наставительно сказал он дочери, забирая пиалу.
— Правильно, — одобрил  Айткулов, — кумыс нельзя выливать. Грех. Кобылы потом не
будут давать молоко.
Николай Фёдорович сам и охотно выпил недопитое дочерью и похвалил:
— Очень хороший кумыс, давно не пил.
— Да, хороший, — согласился  с ним Аман: — Его только что взболтали.
— Я в Калмыкии служил – мне там много пришлось попить, — поясняя компетентность в этом вопросе, открылся Николай Фёдорович.
— Чей вкуснее? — полюбопытствовал с долей ревности Айткулов, продолжая подавать пиалы.
— Каждый по-своему делает, так что вкусный он везде. И этот ваш, и калмыцкий. У них свои особенности, но рецепт один.
— Хороший кумыс тот, который сейчас пьёшь. Он лучше выпитого когда-то или того, что когда-нибудь будешь пить, — высказался водитель автобуса, обрусевший узбек.
Издавна работая шофёром, он изъездил весь Киргизстан и соседние регионы, был уравновешенным в свои сорок пять и научился принимать жизнь такой, какой она у него была и есть.
— Мудрый ты человек, Усман-аке, — отметил Владимир Андреевич его сентенцию, тем самым как бы вступая в беседу и создавая основу для сближения и знакомства; обернувшись к полковнику, представился сам, представил коллег.
Случайно съехавшиеся на горной дороге и сделавшиеся спутниками чужие друг другу люди в знак принятия в свои круги особ других кругов стали пожимать руки друг друга или просто кланяться и называть свои имена, по-разному открываясь друг другу и себе и по-разному воспринимая других и себя. Но, перезнакомившись, продолжать беседу никто не стал – слияния двух групп в одну не произошло, они лишь соединились. И то благодаря тому лишь, что все они были случайными и одинаково посторонними лицами на джайлоо, на которое приехали без приглашения хозяина. Да тому, что между отдыхающими работниками Министерства торговли и вояжирующими москвичами находились Виталий, Арсений, Олег и Аман, странным образом объединяющие их.
Только Усман-аке, министерский водитель, почувствовавший в этой четвёрке нечто родственное с собой, как-то легко притянулся к ним и не стал отходить в сторону от новых для себя людей, как сделали его чинные спутники, а заговорил с ними о происходящем здесь празднике и поинтересовался у Виталия его водительским стажем.
И Владимир Андреевич, начальник отдела, стал ближе присматриваться к московскому полковнику, Баранову, к более молодому, нежели он сам, но более высокому рангом – это-то он хорошо ощутил своей чиновнической интуицией и опытом общения с различными сословиями советского общества,.
— Аман, говори, что дальше делать будем? Ты здесь нас водишь, так действуй, — поторопил  райзема  его  административный шеф, видя, что никто больше пить не хочет и говорить совместно не о чём.
— Пойдём смотреть скачки. Там и с хозяином встретимся.
Вернув юношам посуду, Айткулов повёл туристов к небольшому хребту, откуда неслись крики, топот. Виталий с Арсением и с семейством Барановых, которое он должен был теперь опекать, шёл позади фрунзенцев, не предполагая, что идёт навстречу весьма судьбоносным для многих событиям, в которых ему определена значительная доля участия. И что до них всего какая-то сотня шагов неторопливо шествующей группы…

 Зрителей и участников собралось человек сто. Разместившись вдоль хребта, они сидели, стояли, разъезжали на конях по его склону. В середине собрания на тёре1, на разостланных  праздничных шырдаках2, положенных поверх кошмы, восседали сам виновник торжества, несколько аксакалов и почётные руководящие чиновники из области, района и колхоза.
Почётными гостями оказались руководители второго уровня – второй секретарь райкома партии и заместители начальника милиции, председателя райисполкома и начальника райсельхозуправления; а также несколько руководителей иных районных служб. И среди них заместитель начальника областного управления сельского хозяйства. Первым руководителям области и района быть гостями на высокогорном балу помешали то ли престиж первых лиц, слишком высокий для уровня простого чабана, хоть и Героя, государственные ли дела, или что-то иное, не менее серьёзное.
Рядовые колхозники и невысокопоставленные служащие устроились позади почётного места и по сторонам. Это были соседи по кочевью: те из чабанов с жёнами и детьми, кто смог оставить под чьим-либо временным присмотром подведомственных и собственных их овец, коров; односельчане, одолевшие в сёдлах ради тоя три десятка километров подъёма из
_________________
1 Тёр (т;р) – почётное (возвышенное) место в собрании, за праздничным  дастарханом. 
2Шырдак – орнаментированная (праздничная) кошма-ковёр.
долины в горы; водители.
В небольшом удалении, в тени камней, стоят фляги с кумысом – подле них находятся проворные молодые джигиты, обслуживающие гостей.
Левое крыло рядов зрителей состязаний упиралось во внутрихозяйственную дорогу, некогда бывшей кочевой и караванной тропой, связывающей кочкорские аулы с дальними краями, вплоть до Китая. Здесь же, всего в нескольких метрах от зрителей вертелись на конях молодые джигиты в белых колпаках и нарядно одетые девушки – участники первого на тое состязания кыз куумай1, – уже показавшие или ожидавшие своей очереди показать себя в игре.
Сюда Аман и привёл группу. Следовавшие за ним туристы стали выбирать для себя удобные места, но не расходясь широко, а устраиваясь тесной кучкой. Их появление в охватившем всех возбуждении и шуме никто не заметил, потому что люди смотрели на двух удаляющихся всадников: девушки, скачущей впереди, и догоняющего её джигита. И все одинаково по-детски увлечённо кричали, сострадали и смеялись.
Коварная, но и весёлая игра кыз куумай – традиционное и неизбежно-обязательное испытание молодых на зрелость, в котором участвуют лишь неженатые джигиты и девицы.  Раз-два  в  год  во время праздников юноше выпадает счастье догнать скачущую на хорошем коне девушку и публично её поцеловать. Это если он успеет догнать её до определённой меты. А если не успеет, то... девушка на глазах той же почтенной публики под дружеские и издевательские насмешки сородичей плетью отхлещет незадачливого джигита.
Успех джигита зависит от способностей коня и от симпатий красавицы. Но красавицам коней дают, как правило, лучших, чем гонящимся за ними молодцам, и в седле девушки держатся хорошо, а симпатии их зависят от их норова, ничем не отличающегося от капризов всех женщин мира. Так что лучше бы уж обойтись без принародного поцелуя, чем быть опозоренным своей избранницей и потом целый год слушать попрёки родичей. Не всякий отваживается на участие в игре, но надо, иначе осмеют за трусость. Что хуже?
Джигиту только что ускакавшей пары посчастливилось. Довольно быстро догнал: кони поравнялись за двести метров до спасительной – или позорной – меты. Девушка всячески уворачивала скакуна, стремясь избежать пленения, но преследователь оказался джигитом, достойным отблеска славы Манаса2. Он очень быстро остановил скачку, ухватив узду коня возлюбленной соперницы. И тут же, не откладывая своего удовольствия и несмотря на продолжавшееся – скорее кокетливое, чем искреннее – сопротивление беглянки, обнял её за пояс и поцеловал в губы.
В толпе раздались крики восторга и ободрения, и под крики поздравлений победитель с пленницей вернулся к зрителям. У девушки было покрасневшее, но очень счастливое лицо – её впервые публично поцеловал джигит, который скоро украдёт её. Участвующие в игре, восседающие на вертящихся перед народом конях джигиты засмеялись, заговорили, кивая на девушек; те тоже смеялись, а некоторые грозили плётками предстоящим преследователям.
Тем временем старый чабан – глава импровизированного жюри – подал сигнал, и следующая пара предстала перед почтенными людьми. Пока шли приготовления к старту, несколько зрителей оглянулись на подошедших и, увидев, что это незнакомые да к тому же русские люди, стали приветствовать их, расспрашивать, откуда они прибыли и как доехали. Аман коротко поведал землякам, что люди эти из Министерства торговли, что они приехали посмотреть на той. Информация произвела надлежащее впечатление, к гостям потянулись руки. Один из молодых всадников, хорошо говоря по-русски, предложил со смехом:
— Пусть и наши гости попытают счастья. Я своего коня дам – он всех обгонит.
Сородичи, упрекая и шутя, пристыдили его:
— Прекрати. Грех смеяться над гостями.
— Ты в своём уме, Бейшембек? Они, может быть, в первый раз видят коней и не знают,
____________
1Кыз куумай – догони девушку.
2Манас – имя богатыря, объединившего кыргызов. С алтайских времён истории кыргызов Манас почитался и продолжает почитаться как реально живший святой защитник и освободитель.
как на них садиться.
— И не знают, где у коня хвост, а где грива...
Народ шутил и смеялся. Смеялись и Аман с Виталием и Арсением. И Усман-аке со своим начальником, немного знавшим тюркскую речь. Остальные туристы растерялись, не зная, присоединиться ли им к смеху или воздержаться. Олег спросил Виталия:
— В чём дело? Чего вы смеётесь?
Объяснить Виталий не успел: снова началась погоня. Вновь раздались крики насмешек и ободрения, и улюлюканье и гул восторга заглушили его слова. Даже туристы и Барановы вовлеклись в ажиотаж гонки, а Олег стал подначивать своих девушек, предлагая проскакать подобно горянкам на скакунах. Виталий с Арсением смеялись над его шуточками, предлагая ему самому тоже поучаствовать и догнать одну из своих девушек, пояснив, что именно это им недавно и предложил горец Бейшембек. Их разговор услышал довольно молодой всадник и в гаме толпы, заглушающем отдельные голоса, произнёс по-киргизски:
— Русским только на свиньях и на кобылах можно ездить. Алтын, Дюйшен, приведите брюхатых кобыл, пусть русские на них покатаются. Ха-ха-ха!
Два его товарища, к которым он обратился, молодые, ещё не служившие в армии, похожие на наперсников байбачи1, поддержали его издевательский смех и реплику своим нагловатым фальшивящимся смешком, перенятым от фрунзенской шпаны.
Возможно, дурные слова никто другой больше за общими выкриками не услышал бы, но сказавший их всадник в чрезмерном хмельном состоянии, и оттого речь прозвучала громко; а презрительный тон, контрастировавший с праздничным настроем народа, совсем выделил её из гущи звуков. Поэтому охальников услышали Аман Айткулов и Бейшембек. И Виталий, заметивший, что этот полупьяный джигит, общаясь с дружками, остановил притуманенный водкой взор на нём и смотрел так, как будто где-то встречал или хорошо знал его.
И до этого ещё Виталий обратил на него внимание: в то время как народ приветствовал гостей и шутил с ними, джигит, небрежно оглядывая русских, пренебрежительно кривил губы, когда взором своим скользил по нему, по Виталию. В такие моменты глаза горца  засвечивались злом; но что скрывается в них, Виталию понять не удавалось – оскорбляющий взгляд молодого чабана всё время ускользал, одновременно привлекая внимание к себе и провоцируя. И лицо джигита ему тоже не понравилось: узкое, с неискоренимо неприятными глазами и тонкими подвижными лживыми губами, с хитрым выражением, изображавшим простоту. Подобного склада типы настораживают – они всегда ищут возможность  под прикрытием силы или иной возможности унизить всякого, кто кажется им более слабым. Посматривая на Виталия – не в глаза, а ниже, – джигит что-то беззвучно произносил.
Аман, буркнув: “Пьяный сопляк”, — махнул рукой и отвернулся. Бейшембек, постучав рукояткой плети по плечу наглеца, негромко укорил его, призывая к уважению к гостям, к соблюдению законов гостеприимства. Однако тихий упрёк вызвал обратное действие – на наглеца он подействовал раздражающе; а одобрительный смех подручных, вызванный его склочно-задирающей репликой, побудил его к новому хамству. И, оправдывая упования младших по возрасту дружков и утверждаясь в них – а через этих и в других, – джигит бросил фразу уже прямо в Виталия.
Фраза, судя по презрительно скривившимся губам, по насмешливым взглядам на него всей троицы, несла в себе что-то более уничижительное, чем предыдущее высказывание и подразумевала непосредственно Виталия. Что было им сказано, Виталий из-за взрыва в этот миг зрительских  эмоций от происходящего на майдане не расслышал, но что бы ни было произнесено, оно имело явно уничижительное значение. И сопровождающее речь выражение троих молодчиков просто выпячивало это значение.
Виталий не понимал, что происходит, почему вообще это возможно, – их, только что приехавших, никому в общем-то не известных здесь людей оскорбляет один из чабанов и двое юнцов его поддерживают, нарушая не только элементарные правила
_______________________
1 Байбача – сын  богача.

приличия, но сами законы гостеприимства, святые для каждого киргиза. И почему на него остриё оскорблений направлено – он ведь работал в этом колхозе, исполняя тяжкие обязанности сакманщика, и никто ни разу не посмел даже затеять с ним конфликт: повода он не давал, тем более что его статус областного чиновника не позволял...
Уже заведённый в долгой дороге вздорными  репликами Натальи Николаевны – о, если б она это знала! – он не сдержался и, неспособный сейчас заниматься выяснением причин, раздвинул спутников, шагнул вперёд и очень громко потребовал:
— Эй, сен, акмак, оозу;ду жап! Унчукпа! Аты; бер (Эй ты, глупец, закрой рот! Замолчи! Давай своего коня).      
Троица молодцов вздрогнула в смятении. Унижая гостей, они всё же рассчитывали, что поносимые ими русские хулу их не поймут и что нарушение закона гостеприимства сойдёт им с рук – ну поругают старшие, так не в первый же раз, зато сверстники будут завидовать. Но оказалось, что речи и их смысл гостями поняты и их вызов, нагло, грязно произнесённый ими, принят. И что ответ русского, того самого, над которым они безбоязненно смеялись, услышан многими зрителями, несмотря на их собственные крики.
Наперсники акмака, как назвал его Виталий, испуганно отвернулись, и даже сам задира опустил глаза. Однако тут же, с ещё большей наглостью в лице и со злостью в голосе  сказал:
— Ха, орус, сен тайдан да кулап кетесин (Ха, русский, ты и с жеребёнка свалишься).
Оба его наперсника снова рассмеялись – громко, теми же высокими деланными голосами проявляя свою дерзость, доказывая себе свою смелость, а орусу мстя за свою слабость. Визгливый смех юнцов привлёк к инциденту больше внимания со стороны жизнерадостных зрителей, и люди повернулись к его участникам, пытаясь выяснить друг у друга, что тут происходит. Но объяснить никто ничего не мог. Крики вблизи невесть из чего возникшего и разгорающегося конфликта стихли, в наступившей тишине Бейшембек прикрикнул на всех троих и уже по-русски громко выговорил зачинщику:
— Ты и в самом деле оскорбляешь наших гостей, Бекеш.?! Когда ты успел так сильно напиться? — Потом обратился к Виталию: — Извините нас, байке1, мой брат пьян. Но больше он не оскорбит вас.
Однако слова Бейшембека вновь подействовали на его родича с обратным эффектом:  возмущённый тем, что ему публично выговаривают, да ещё и извиняются за него перед  какими-то приезжими, безумец не стал уже опасаться, что своим поступком может вызвать гнев аксакалов, и отчётливо выругался русским матом. Он уже не мог остановиться и в раздражённости своей не осознавал даже, что настраивает и возбуждает против себя всех родичей, хотя киргизам русские матерные выражения не понятны и так же малозначимы, как для русских – иноязычные.
Но и то, что большинство зрителей восприняли словесный оборот как простую грубость, тем не менее очередное и уже открытое оскорбление гостей покоробило всех непричастных и напугало сторонников джигита. А те, кто понял смысл и значение оскорбления, зашумели на Бекеша угрожающе. 
Туристы фрунзенские и вояжирующие москвички заволновались, погрустнели и быстро пожалели, что приехали на чужой праздник незваными гостями; Олеговы подруги в страхе отшатнулись.
Полковник Баранов, напротив, решительно выдвинулся и стал рядом с Виталием и подошедшим к нему ещё ранее Арсением – его возмутил мат молодого киргиза при женщинах, при его жене и дочери, которых он защищал и будет защищать всегда, какие бы разрывы в отношениях между ними ни образовывались.  Притом  он осознавал, что здесь происходит оскорбление достоинства русских, хотя, как и другие туристы, не понял основы конфликта. И осознал, что Виталий принял на себя это оскорбление. Николай Фёдорович хотел спросить у него, в чём, собственно, дело, но Виталий уже кончился, чтобы объяснять кому бы то ни было происходящее. Размеренным напряжённым голосом обращаясь ко всем стоящим рядом хозяевам стойбища и к глупцу он сказал:
_______________
3 Байке – уважительное обращение к старшему по возрасту, по положению, по должности.

— Ат бергиле. Атыны бер (Давайте коня. Дай своего коня), — тем давая понять всем горцам, что Бекешевы оскорбления – это не его, а их, общие оскорбления гостей, что это их вызов, брошенный ему их пьяным сородичем, которого они не только не избили палками, не связали, не прогнали, а напротив, слушают, хоть и возмущаются; и что вызов их гостям он, Виталий, принимает. 
— Коня? Сейчас будет тебе конь, — по-русски и с прежней откровенной злостью ответил ему Бекеш,  а потом то же сказал по-киргизски, чтобы его поняли все сородичи: — Азыр сага атымы болот (Сейчас тебе мой конь будет).
Обернувшись к своему сопровождению, он что-то негромко приказал Алтыну. Виталий, настороженный и готовый ко всяким коварствам, услышал невнятно произнесённое слово “кес3”. Посланец засмеялся, поскакал к юртам, а Бекеш, насмешливо глядя на Виталия и презрительно кривясь, пообещал:
— Подожди немного, сейчас Алтын приведёт свободного коня, и ты покажешь нам, как русские сидят в седле.
Хозяева и их гости-односельчане, возле которых происходили эти весьма некорректные  переговоры, поняли, что имел в виду Виталий, требуя коня не у оскорбителя, а у них. Все – и хозяева, и гости, и близкие родичи Бекеша – отвлеклись от скачки. И загалдели, перебивая друг друга, размахивая руками: одни – ругали Бекеша, другие – поддерживали и смеялись. А тот уже без особого опасения отбивался и отшучивался: “Бекеш, ты нарушаешь обычаи предков!”. — “Правильно, Бекеш, пусть и он поцелует кого-нибудь, если догонит”. — “Как тебе, Бекеш, не стыдно! Извинись, он старше тебя”. — “А кто его заставляет, пусть стоит и смотрит. Может, научится”. — “Бессовестный, тьфу!..”.
Аман Айткулов, наконец, понял, что «пьяного сопляка» понесло, что он не собирается ни извиняться, ни прекращать свою бузу, и пожалел, что не остановил бузотёра сразу, при первых его словах, а позволил тому оскорбить его однокурсника, коллегу, начальника. Он подошёл к Бекешу и, придавая своей речи вес районной власти, попытался внушить ему уважение к гостю, сообщив, где и кем тот работает.
Новая информация произвела впечатление на всех: областной инженер – персона, такого нельзя безнаказанно обидеть. И на Бекеша она тоже произвела впечатление, но противное общему: он обрадовался возможности унизить «зарвавшегося русского начальника», весело засмеялся и стал громко вещать, как орус скоро опозорится.
Горожане молча переглядывались, не понимая ни слова, не зная, из-за чего разгорелись страсти, и всё больше и огорчённей переживая, чем для них кончится внезапный конфликт. Арсений, воспользовавшись паузой, пояснил Баранову суть события и что народ частью ругает родича, а частью поддерживает его вызов русских на показ ими своей джигитовки, выговаривая родичу лишь за дерзкие святотатственные2 речи. Остальным туристам объяснил ситуацию Усман-аке. И они быстро успокоились за себя и принялись оценивать Виталия, засыпая его вопросами. В их голосах, когда они спрашивали, для чего ему надо принимать вызов пьяного чабана и сумеет ли он, справится ли, удивление сочеталось со скепсисом, недовольство – с любопытством...
Виталий ответил только Олегу. Резкими фразами.
— И ты всерьёз собрался участвовать?
— Естественно.
— Виталий, может не стоит? Опозоримся. Лучше не участвовать вообще, чем...
— Мы уже опозорены. И вас никто здесь не держит, так что уезжайте подальше от дополнительного «позора», — рассердился Виталий и на друга и отвернулся.
Полковник Баранов молча смотрел на Виталия, вспоминая свои впечатления о нём за время пути сюда. И о том, как Виталий на его слова: “А вы, пожалуй, броситесь под танк”, —  ответил: “Никто этого не знает, пока не попадёт туда”. Сейчас, видимо, образовался некий момент истины, и его спутник, столь долго терпевший 
______________
1Кес – режь.
2Святотатственные – богохульные, кощунственные, оскорбляющие святые ценности, традиции, мораль.

общество его семьи в своей машине, принял на себя ответственность за русский народ, представленный маленькой группкой здесь, в горах. В том числе и за его семью, и за него.
 Арсений тоже ничего не говорил, только с доброй улыбкой смотрел на Виталия, и тому стало покойно и светло на душе. Он знал, что Арсений его не осуждает и при необходимости будет рядом. Как всегда. Молчаливая Арсеньева поддержка была нужна ему – Виталий злился на себя за то, что он, главный инженер-инспектор областного управления, член партии поддался оскорбительной провокации пьяного чабана. И что это непременно  будет  обсуждаться в коллективе и руководством. Разве мало было случаев в тайге, когда его воля успокаивала расходившихся геодезических рабочих, в раздражении от усталости или от выпитого спирта нападавших на младших техников и на него самого?..
На официальное обсуждения ему было наплевать, но то, что кто-то будет копаться в нём!.. Согласно нормам служебно-официального этикета ему следовало бы предоставить разбор с нарушением этики гор самим соплеменникам пошляка. Учитывая то, что здесь, несомненно, находится администрация района. И, кроме того, номенклатурный работник областного управления, он являлся для приехавших с ним туристов и москвичей своего рода хозяином на территории области, принимающим их, гостей. К тому же, это он поддержал идею своего подчинённого, это он привёз сюда на чужой праздник случайно встреченных москвичей  –  а оказалось, что он подверг их унижениям... И теперь он должен быть для них защитой и опорой…
Но тут же он вспомнил, что большинство чабанов настроено увидеть, как русские сидят в седле... Да, здесь проявилось нечто большее, чем нарушение этики и гостеприимства одним или несколькими молодыми джигитами. Действительно, все горцы-киргизы, находящиеся здесь, в этом месте, особенно, те из них, кто не общался или мало общался с русскими, с их культурой, делали общий вызов орусам, осуждая лишь форму его и грубость, проявленные неразумной троицей. А он, Виталий, – русский по крови и по духу, хоть и говорит на языке тянь-шанцев и принимает их обычаи.
Резкость же его по отношению к другу была вызвана не Олегом – тот лишь проявил её. А тем, что, кроме того и помимо того, что его отвратительное из-за Натальи Николаевны душевное состояние было усугублено неожиданным оскорблением, что кроме и помимо того, что разрушилось идиллическое настроение, родившееся встречей с друзьями и что, кроме и помимо того, что он и сам осознавал, что в случае своей неудачи он в некотором роде подставит всех своих попутчиков под насмешки и ещё под какие-то неприятности, он, Виталий никак не помышлял ни о каком участив  состязании, когда ехал на джайлоо. Более того! Вынужденно приняв вызов, он, Виталий, включался в состязание, которое должно стать его первым в жизни настоящим жёстким состязанием на конях.
Но, видимо, гены предков должны были когда-то в полной мере утвердить себя. Тем более что отец, Тимофей Андреевич, любил и умел скакать на хороших конях, джигитовал и часто участвовал в национальных казахских состязаниях, поскольку вырос среди казахов и знал их язык и обычаи хорошо. Как теперь сын его знает жизнь киргизов, родственных казахам. И теперь гены обрели возможность самоутвердиться; и ему – ему, а не кому-то из приехавших с ним, – придётся принять на себя и утверждение славы русской, и риск его позора. А это уже отнюдь не только его личное дело…
Алтын вернулся быстро, ведя за собою коня для Виталия – молодого сильного жеребца.
Высокий, с очень красивым экстерьером, с блестящей шерстью гнедой масти скакун,  возбуждённый человеческим шумом и топотом копыт других коней, стриг ушами, прыгал и дёргал поводья, пытаясь вырваться. Он ясно демонстрировал свой норов – не стадного животного, а повелителя в табуне. Такие кони не терпят ни насилия, ни соперников. А если они ещё и обучены для скачек и боёв, то владельцу остаётся лишь постоянно поддерживать в них форму и следить, чтобы его не украли.
— Ой-бой! — увидев, какого коня привели для испытания русских гостей, вскричала  ______________
1 Ой-бой – восклицание удивления, страха, возмущения. 

пожилая чабанша. — Это же Боорон1, он же разнесёт русского! Убьёт!
Бекеш счастливо засмеялся, оглядывая сверстников:
— Он сам захотел, чтобы я дал ему своего коня.
Снова поднялся гвалт: “Эй, Бекеш, прекрати”. — “Пошутил – и хватит”. — “Дай другого, на котором сидишь”, — командовали чабаны, а Бекеш с друзьями отмахивался от назойливых родичей словами и руками.
— Виталий Тимофеевич, откажитесь от вызова, — номенклатурно предложил Владимир Андреевич. — Он же убьёт вас. — И тут же обратился к полковнику: — Николай Фёдорович, вы, как его товарищ, удержите его от этого опасного поступка.
Владимир Андреевич не знал Виталия даже так, как хотя бы уже узнал его Баранов, и потому позволил себе сделать такое предложение. Баранов глянул на Владимира Андреевича и отрицательно покачал головой. И Олег, приблизившись к Виталию, крепко пожал ему руку выше локтя – давно и хорошо зная друга, он сам понял неразумность своего предложения отказаться от участия в скачках. Виталий, кивнув на его бессловесное признание своей ошибки и солидарность в вынужденности принять брошенный горцами вызов, повернулся к Владимиру Андреевичу.
Он не хотел и не стал бы отвечать министерскому чиновнику – во фразе Владимира Андреевича, содержавшей опасение за незнакомого ему человека, явно проглядывало сомнение и унижающая жалость. И это в ту минуту, когда вызов не только принят, но и ответ брошен; в ту минуту, когда конь уже приведён и, стало быть, отступление под любым предлогом уже невозможно… Но всё же, из уважения к почтенному возрасту и к его ответственной роли в своём коллективе, решил пояснить необходимость того, на что он решился. С грустной укоризной посмотрев на Владимира Андреевича, он ответил:
— Вы тоже полагаете, что срам – не дым, глаза не выест? Вы, вероятно, не знаете киргизской речи, и потому не поняли, что над нами просто издеваются. И всем чабанам сейчас хочется посмотреть, как русские сидят в седле. И могут ли сидеть на коне или только на свиньях им кататься. Так что, надо отказаться и с унижением уехать отсюда сейчас же?..
С этой фразой в устах и в своей душе Виталий направился к коню: отступить для него было в буквальном смысле смерти подобно – и в менее значительных обстоятельствах он не умел уходить в сторону (даже на машине не научился задним ходом ездить).  Оттого, чтобы теперь, в данную минуту прекратить его начавшееся движение, нужна была сила, большая, чем его собственная. Неважно, какая: физическая, волевая, административная, логическая или какая там. Однако ни одна из этих сил не проявила себя, и, слегка побледневший – не от страха, а от веса ответственности за последствия, – но ничем не сдерживаемый и свободный в своих порывах и действиях Виталий подошёл к Алтыну и, выхватывая из его рук повод, через сжатые челюсти по-русски сказал всем горцам:
— Прекратите болтать. Давай коня! — голос от волнения и от всё более закипавшей в душе злости прозвучал гортанно, глубоко и сильно.
И сразу наступила тишина. Здесь, где происходил вызов гордости, достоинству, чести, стало очень тихо. А вблизи центра и на правом крыле всё ещё кричали вслед скакавшей паре. Там ничего не знали ни об уже происходящем на левом фланге, ни о ещё предстоящем...
Виталий крепко взял коня под уздцы и, приговаривая, погладил ему шею, голову, нос; затем подошёл к седлу. Оно оказалось неподтянутым. Дернул, было, подпругу, но жеребец рванулся так сильно, что Виталий чуть не выпустил узду из рук. Он провёл ладонью под попоной и ощутил укол. Выдернув руку, увидел на пальце каплю крови.
— Что это в седле? — снова по-русски спросил Виталий, резко обернувшись к Бекешу.
— Откуда я знаю, чем ты укололся, орус, — усмехнулся тот, но глаза его забегали, как у всякого уличённого. — Боишься, так и скажи.
— Нет, жаман2 киргиз, давай-ка сюда своё седло.
— Ничего я тебе не дам. Уйди от коня.
_____________
1Боорон – здесь: имя коня; в переводе означает сильный ветер, буран.
2Жаман (джаман) – плохой.

Бекеш понял, что вот-вот обнаружится его коварная уловка, о которой он распорядился Алтыну, и уже не хотел испытывать оруса, ему теперь надо было лишь достойно для себя выйти из ситуации, притом подвергнув орус-инженера унижению.
Бейшембек, сердитый на брата, бесцеремонно обращавшегося со всеми, соскочил со своего коня, подошёл к Боорону, всё ещё обеспокоенному и резко двигающемуся, снял с него седло и показал собравшимся колючку тикена-татарника.  Из-за неё конь и прыгал, пока Алтын вёл его за собой.
— Омей! Какие вы бессовестные! — набросились на сообщников сородичи.
— Что вы кричите? — возмутился Бекеш. — Что, я своего коня портить буду? Кто-то положил ему, чтобы я сам с него свалился, а вы на меня набросились.
Арсений подошёл к снятому седлу, провёл рукой по подпруге и обнаружил надрез. Он поднял ремень и молча показал его всем. Очередное коварство было так наглядно, что  Бекеша с Алтыном чуть не избили. Даже его сторонники возмутились. Бекеш, вобрав голову в плечи, закричал:
— Вы что, с ума сошли?! Я же на нём в к;к-б;рy1  участвовать буду, а потом ещё и байга2. Что, я из-за русского своё седло портить стану? Алтын, это ты разрезал? — набросился он на дружка.
Возможно, что и не по его указу была надрезана подпруга, а кто-то давно обиженный на самого Бекеша устроил ему самому это коварство, но в данном случае оно ввергло Бекеша в позор. Тем более что и татарник был подложен только что – это было очевидно всем присутствовавшим.
И всё же Алтын, поняв игру своего вожака, возмутился:
— Ты что, Бекеш, ты же мой друг. Как я могу тебе вредить?
— Ты, акмак, я слышал, как ты приказал своему помощничку сделать пакость, — бросил презрительно Виталий, продолжая говорить по-русски.
Он  теперь  игнорировал  киргизский язык, чем демонстрировал нанесение оскорбления всеми собравшимися киргизами ему и его спутникам. Тянь-шаньцы это поняли. Но если на кого и подействовали тон и реплика его, то не на Бекеша – он, и уличённый, не собирался сознаваться; он стал выкрикивать оскорбления, сопровождаемые матом. Виталий уже не слушал его и ничем не отвечал на его поток ругательств. Негромким голосом он сказал:
— Слезай с коня, давай седло.
Окружавшие их пожилые чабаны и молодые всадники поддержали гостя, а Аман с Бейшембеком, не дожидаясь, пока Бекеш спрыгнет с коня, стали расстёгивать подпруги его седла. Герою затеянной им самим комедии – или драмы – ничего не оставалось, как, матерясь, поскорее соскочить с коня, чтобы не быть сваленным с него.
Собственно, эта мелкая пакость Бекеша и Алтына была на руку Виталию, и она его удовлетворяла. По двум причинам. Во-первых, под Бекешем, на его пегом коне, седло было русское – обыденное. На пегом он приехал на той, на нём же участвовал в игре кыз куумай. А гнедой осёдлан тюркским седлом – дамбаш ээр3 – для показа завистливым и недостойным соседям и для серьёзных, мужских игр. Это седло с овальными передней и задней лукой, новое, праздничное, покрытое чеканкой и украшенное сплетёнными из кожи кисточками, больше, чем горячий жеребец под ним, огорчило Виталия, потому что он не умел достаточно свободно сидеть в азиатских сёдлах.
У киргизов и казахов не принято при езде приподниматься в седле в такт хода коня. И, соответственно, сёдла их конструктивно значительно отличаются от русских кавалерийских: они высоки и глубоки одновременно, с малым охватом крупа коня крыльями. Непривычный к дамбаш ээр всадник теряет в нём ощущение равновесия и свою уверенность в мастерстве наездничества, потому что, хоть и прочно они крепятся на конях, но из-за их высоты всадник раскачивается в такт движения
___________
1 Кёк-бёру (к;к бер; –серый волк):– одно из названий игры на конях: скачка с тушей козла или телёнка; другие её названия: кокпар, улак тартуу, улак тартыш, улак чабыш. (Улак – козлёнок,  тартуу – тащить);русское название игры – козлодрание.
2 Байга – скачка на дальние дистанции.
3 Дамбаш ээр (или калмак ээр) – киргизское (или калмыцкое, ойротское) седло.

животного, будто плывёт. И стремена азиатские, с высокой дугой и лишённые насечки, также опасны для неопытного наездника: в случае выпадения из седла нога всадника остаётся в стремени, и конь, пугаясь, мчится и волочит выпавшего наездника по земле.
Так и не освоившись в дамбаш ээр сам, Виталий тем более уважал местных наездников,  неколебимо сидевших на коне, как бы тот ни мчался. И способных с этой самой высоты на скаку достать мелкие предметы с земли. Даже пьяный джигит, поднимая упавший с его головы колпак, лучше свесится вниз головой, чем будет слезать с коня и потом вновь громоздиться.
Вторая причина удовлетворённости Виталия заключалась в том, что мерзостными действиями зачинщиков конфликта и вызова на состязание русских Бекеш уже был осуждён почти всеми свидетелями инцидента. А у него, у Виталия, прибавилось доброжелателей: этот русский не испугался и даже не воспользовался удобным предлогом, чтобы отказаться. Он только меняет седло. То, что седло под ним будет русское – нормально: он ведь сам русский. Таким образом, смена сёдел для Виталия сделала своё дело – несколько успокоила его и дала ему время освоиться.
Однако пока шли эти приготовления для участия русских в играх тянь-шаньцев, в самой игре возникла пауза: новый победитель с очередной побеждённой красавицей вернулись к группе игроков, а следующая пара, задержала свой выезд – в виду интересных событий, разворачивающихся на их глазах. Их заминка была не удивительна для присутствующих при скандале, и никто их не торопил, так как всё внимание зрителей и участников ристалища, окружавших группу русских гостей, было теперь направлено на этих гостей. И ни один зритель теперь не хотел пропустить ничего из происходящего здесь сейчас, чтобы потом он мог первым рассказать об удивительных событиях на празднике и, став первым жа;ылчу – рассказчиком новостей – получить знаки внимания и уважения от соседей в долине и к нему хорошее угощение или подарок.
А то, что здесь происходило, совершенно выходило за привычные рамки традиционного тоя: и появление орусов на их стойбище; и вызов, брошенный русским; и скверный характер вызова; и то, что орус-джигиту подсунули самого горячего, по-настоящему боевого коня, о чём знал каждый чабан в округе; и приготовления русского к скачкам.
Но заминка в игре привлекла внимание ничего не ведающих о ней почётных гостей и старейшин: от центра и с правого фланга массы публики донеслись призывы и насмешки зрителей, не понимающих, почему образовалась заминка. Аман и ещё несколько человек, обрётшие возможность уже здесь первыми поделиться с соседями удивительной новостью,  пошли объяснять её причину.
Виталий сам седлал коня, удерживаемого и успокаиваемого Бейшембеком. Он выверил длину стременных ремней по своему росту, туго затянул и застегнул подпругу. Уверенные его действия вызвали одобрительные замечания горцев, контрастирующие с угрюмым молчанием русских туристов. Однако все ждали, как орус-джигит справится с самим конём. Это звучало в новом настрое зрителей, переключивших свой интерес с кыз-куумай на демонстрацию  русской  джигитовки, это улавливал и понимал Виталий, слыша чабанские реплики и звучание их голосов, в которых смешивались любопытство, поддержка его и опасения за него.
Покончив с осёдлыванием, Виталий не стал ни оглядываться и ни на миг откладывать ни показ народу своей наезднической лихости, ни свой подвиг по защите чести и достоинства русичей, только что приговорённых киргизами к езде на свиньях и на кобылах1. Уздой заставляя скакуна вертеться в правую сторону, он подправил стремя, сунул в него ногу и, взявшись обеими руками за переднюю луку седла, оттолкнулся от земли,  чтобы молодецки вскочить на жеребца... 
Удалец не успел даже выпрямиться в толчке – почуяв на себе чужака, могучий Боорон вдруг встряхнулся всем телом, потом резко рванулся и сделал огромный
______________
1Тянь-шаьские киргизы и другие тюркские народы на кобылах не ездят, а содержат их для расплода и из-за кумыса и мяса.

прыжок, свергая  наглеца с себя. Опасный приём, способный выкинуть даже из седла, если ездок начинающий. Но и Виталий, отнюдь не ожидавший от своенравного чужого коня покорства и милости и готовый к разным его выпадам, инстинктивно очень крепко вцепился в луку, как схватился бы в спасительную руку любой альпинист, падающий со скалы.
Жеребец поскакал во весь мах, неся вдаль своего оскорбителя, чтобы позже резким поворотом или, внезапно поднявшись на дыбы, сбросить его – боевой конь, умеет свою честь  защищать. Раздались испуганные вопли: “Бой-бой!”,”Ой, Кудай!”. И послышался злорадный смех. А ещё вслед понеслось и догнало громкое, чисто русское: “Дур-р-рак”. Несколько всадников устремились вдогон спасать оруса.
Для Виталия наступил миг крайнего отвращения от себя и отвращения к людям с их явными и скрытыми желаниями, мыслями, чувствами. Поддайся он воздействию их реакции на возникшую для него угрозу падения, или растерянности и страху позора, кольнувшим его, или слабости неопытного человека, тут же упал бы на землю и в грязь унижения.
Нет, он не боялся, что кто-то его осудит: киргизы не стали бы этого делать из уважения; и к тому же зная коня и зная, как тот издёрган колючками, переосёдлыванием, азартным шумом. А спутники-туристы... Ну что ж, – такова природа человеческая: упади он – и его оплюют, как кто-то уже поторопился сделать; победи – восхвалят, завидуя и лицемеря. Он не упасть боялся – с коней падал много раз; он боялся пасть в себе – такова природа молодых людей, которые ненавидят собственные падения, не доставляющие им спортивного интереса. Им легче разбиться, чем пасть.
“Ах вы, мерзавцы, порадоваться вздумали?! Ну, погодите!” — прожгла всё тело Виталия ярая возмущённая мысль, и в тот же миг он отрёкся ото всех: от «своих» и от чужих, кто бы к ним  ни  относился. Он уже не отстаивал достоинство соплеменников, самих поспешивших от него отступиться, поторопившихся предать его, – он бился за свою честь, отстаивал своё достоинство перед всем миром. Он сейчас один на один бился с конём, и его честолюбие билось с честолюбием скакуна. Это его отречение, которое позже испарилось из души и которому позже, остыв, удивлялся, сняло с него чувственные зависимости и его собственные условности во взаимоотношениях с другими людьми – даже с собою. Оттого осознание мешающей ему сейчас тяжести ответственности за чью-то честь тоже ушло в подсознание, стало глубинным.
Он сделался в своих движениях независимым, непринуждённым и сумел хорошо настроить своё усилие, чтобы вскочить на коня. Сжав на несколько секунд все свои мышцы и всего себя в комок, поборник чести резко высвободил свою энергию, вмиг взмыл над конём, возвысив себя над ним, потом перебросил ногу через седло, нашёл его правое стремя и вставил в него ступню. И сразу, не давая коню отреагировать на чуждое вторжение в его свободу, резко и яростно натянул поводья, не щадя губ слишком гордого жеребца, которого в этот миг тоже презирал. Для  него в этот миг важна была только его собственная честь – её поборником он являлся, ей служил.
А конь должен ощущать силу и власть. Любой конь ценит их. Подчиняясь внезапной и жёсткой до боли безмолвной команде, жеребец возмущённо взвизгнул, взвился на дыбы. Всадник тут же резко дернул левый повод, и конь, не опускаясь на передние ноги, повернул влево, прыгнул, помчался обратно. Он был побеждён и принял незнакомого ему всадника...
В разноликой, разновозрастной и разночинной массе народа, потерявшей управление, ежесекундно ожидавшей падения неудачливого наездника всё время, пока тот, опасно вися  сбоку коня, скакал, в этой толпе, разноголосо гомонящей и вопящей до последнего момента, до того мгновения, когда Виталий вдруг поднялся и сел в седло, в очередной раз наступила тишина. Тишина ожидания новой борьбы человека с животным или его поражения. И уже зарождающегося тихого восторга. А через мгновение, когда русский джигит поднял коня на дыбы и заставил его развернуться, напряжение ожидания массово разрядилось: раздались заглушающие всё крики и свист радости за наездника, победившего воинственного коня: орус показал, что он – достойный джигит!
Такова человеческая природа!..
Но эта толпа радовалась искренне. Кричали, приветствовали хозяева-чабаны и их гости.  Начальство в возбуждении вскочило на ноги и аплодировало – дисциплинированно, по-партийному выражая свои симпатии смелому человеку (к тому же, оказывается, областному работнику). И даже некоторые труженики министерские были счастливы – по крайней мере начальник отдела со своей верной супругой. А с ними вкупе даже и Наталья Николаевна прыгала и визжала от восторга, крича: “Знай наших!”. За кого она радовалась: за себя или за народ великий, русский? Всадники, погнавшиеся за конём, чтобы поймать его и помочь гостю сесть в седло, остановились, пропустили, образуя эскорт, и, по-азиатски  визжа, поскакали вслед. Восторгались почти все, но не все... Как и сам герой эпизода…
Виталий видел и слышал радость, овладевшую народом, в чистой простоте открыто проявляющего дружеские симпатии ловкому орус-джигиту, но его оскорблённые гордость и честь ещё не были удовлетворены, и он находился в жёстком озлоблении на всех и на вся, хотя и не показывал это и даже улыбался. В нём сомневались! Его оскорбляли! Он обгажен пьяным сопляком и каким-то чванливым чиновничишкой!..
Арсений, разглядев лицо брата, насторожился, потому что хорошо знал его и знал, что улыбка, освещавшая его лицо, отнюдь не несла в себе благодарности возносившим его зрителям. Напротив, с такой улыбкой Виталий лез в уличные потасовки...
Лихач приближался к народу, не замедляя галопа коня, и мчал на массу людей объединённую массу коня и своей ярости. Горцы и горожане, видя направленную на них неуёмную силу, вскричав, отшатнулись; только полковник, стоя рядом с Арсением и Олегом, не двинулся с места, и все трое улыбались, своими улыбками гася ярость всадника. И побледневшая Наталья Николаевна, перестав кричать и прыгать, стояла рядом. Держась за мужа и прячась за его плечом.
В опасной близости от зрителей Виталий опять поднял жеребца на дыбы и немного подержал его в таком положении, чем вызвал новый поток похвал и смех испугавшихся было чабанов. А когда Боорон опустился и, разгорячившийся, стал в нетерпении крутиться и бить землю копытами, Виталий, вертясь в седле из-за верчения коня, крикнул участницам игры:
— Ну что, девушки, кто из вас будет меня хлестать?
Молодые засмеялись, а старшие, на ком в силу их возраста повис груз ответственности за сохранность древних традиций, обеспечивающих само существование родов и племён, задумались. Они неожиданно для себя увидели, что некоторые шутки имеют свойство в трудную проблему  превращаться, и решение проблемы возлагается на них. Не кому-то, а им необходимо её решать. Сначала аксакалы, а за ними и другие, понявшие, по мере осознания каверзности положения, в котором оказались по простоте или по самоуверенности, стали обсуждать, как им быть. Пары игроков давно определены, участия ещё кого-то не предусматривалось, а в то же время сами же вызвали, желая того или не желая, шутя или всерьёз. Причём их пьяные сородичи, которых никто достойно не одёрнул, не удержал, и оскорбили гостей, и устроили разные подлости, чтобы ещё и унизить их, – а на деле унизились сами и опорочили соплеменников. Так что отказываться теперь никак нельзя, не вызвав на свою голову позора.
Один из аксакалов подошёл к всадницам. Сомневаясь и переговариваясь, народ ждал, кто из девушек решится принять ответный вызов и тем спасёт соплеменников. Виталий продолжал улыбаться, рассматривая группу кочкорских амазонок, жеребец продолжал бить и топтать землю. Молодые участники собрались в круг, устроили совещание. Голоса их звучали то громко, то совсем тихо, и переживающие событие люди напрягали слух, чтобы разобрать, что они там решают. Кончилось тем, что одна из девушек, и до того говорившая свободно, не скрывая ни мыслей своих, ни чувств, вполне категорично заявила, что никто, кроме неё, это сделать не может. Развернув своего коня, она выехала из  круга, насмешливо глядя орус-джигиту прямо в глаза.
Уверенная посадка её в седле, вырабатываемая кочевниками с самого рождения ребёнка, выдавала в ней горянку по происхождению. Но красивая богатая национальная одежда, лицо, хоть по типу и тянь-шаньское, не обветренное и не иссушенное солнцем, как лица селянок, открытый взгляд, смелость в разговорах со сверстниками и решительнее принятие на себя ответственности – всё ярко выделяло девушку из окружавших её подруг.
— О, кандай айслу! (О, какая лунная красавица). — встречая её взгляд и ещё шире, но уже добродушнее улыбаясь,  сказал Виталий. — Так значит, это ты поцелуешь меня?
— Вот этой камчой, — много насмешливее, чем смотрела, пообещала ему девушка и показала плётку, сделанную из ножки косули и из туго сплетённых кожаных ремешков – опасную штучку в умелых руках.
Смех и шутки подхвативших эти реплики чабанов и других хозяев здешних гор, успокоенных на счёт своей чести найденным выходом и благодарных за это решительной соплеменнице, звучали с большой долей доброжелательства и к Виталию, её сопернику. Болельщики не бросали в него чересчур колкие насмешки, традиционно предназначаемые  преследователю – люди, сопровождая перекатывающимся по массе болельщиков говором проезд необычайной колоритной пары к исходной точке, просто шутили, рекомендуя девушке: “Отхлещи его, Тумар!”.
В среде шутивших и рассматривающих его зрителей Виталий, пока проезжал их линию следом за Тумар, разглядел несколько знакомых лиц: Салыбая и Керимкан – старшего сына и дочь  чабана  Джёргёлёкова,  у которого  трудился сакманщиком;  Джаныбека Турсунбаева – главного зоотехника колхоза; заместителя начальника областного сельхозуправления Залимтороева, приехавшего на той из Нарына. Джёргёлёковы и зоотехник приветствовали проезжавшего друга радостно и пожеланием: “Догони её!”; Залимтороев, признательно улыбаясь, кивнул…
Молодые люди остановили коней напротив тёра, повернули их в сторону стези славы и позора и стали ждать команду распорядителя. А тот не торопился давать старт игре. Он предоставлял возможность народу и его начальникам рассмотреть непредвиденно – как камень со скалы – появившегося орус-джигита, принявшего участие в национальной игре сарыбагыщцев. Но и задерживать надолго не стал – вскоре махнул рукой и что-то произнёс, чего Виталий из-за шума не разобрал. Но Тумар поняла.
Услышав команду судьи, она – опасная и прелестная соперница – на миг задержалась, посмотрела на своего преследователя, задорно произнесла: “Догоняй, джигит!”, — и резко хлестнула скакуна. Она даже не колыхнулась в седле, будто на стуле сидела, когда от резкой боли вздрогнувший конь с места во весь опор помчал её, унося от исходной позиции короткой, но эмоциональной скачки к её кульминационной1 развязке. Гнедой тут же ринулся следом, и Виталию пришлось приложить усилие, чтобы, закружив, удержать его на месте до положенного времени.
— Тумар! Скачи, Тумар! Отхлещи его, Тумар! — неслось по рядам возбуждённых событием чабанов вслед беглянке, красиво скачущей и очаровательно вписывающейся в белых шёлковых и красных с зелёным бархатных одеждах в очертания родных ей гор: изумрудных близких и белоснежных дальних.
— Виталий! Догони её! Догони Тумар! Поцелуй её! — поддерживали Виталия его сторонники и друзья.
Лицо Виталия нервно дёрнулось – он и любовался всадницей, и прилагал усилия на  сдерживание бушующего скакуна, сам страдая от того, что медленно идёт его время; и крики болельщиков с их комментариями его раздражали. Ожидание старта всё больше заполняло его азартом, постепенно вытесняющим пылавшую в нём холодную злость. А Боорон, каждую секунду готовый сорваться во весь опор, уже прижал уши, и нетерпение всадника, сливаясь с его нетерпением, вводило его в излишнее возбуждение,  в такое, что земля под его копытами покрылась рытвинами.
Их выдержали больше, чем обычно выдерживали других джигитов – из опасения, что эта гонка, так странно сымпровизированная и привлёкшая внимание всех людей, быстро кончится. В конце концов, аксакал произнёс: “Алга, жигит!” – “Вперёд,
_____________
1 Кульмина;ция (от лат. culmen «вершина») – наиболее напряженный момент в развитии действия, решающий, переломный момент во взаимоотношениях, столкновениях.

джигит!”, —  и вновь махнул рукой. Коню не понадобилось понукание – Виталий лишь чуть отпустил поводья, и Боорон тут же понёс его в упоении собственной скачки, в радости движения, в стремлении догнать, обогнать, победить!!!
Крики всколыхнули окрестные склоны, отозвались эхом, и пасшиеся на них овцы взметнулись и сбились в кучи. В этот раз вопили все: и молодёжь, и старики, и мужчины, и женщины – праздных не было. Прибежали даже и хлопотавшие у очагов. А кто за кого переживал – уже было не разобрать. Сами кричавшие не могли бы сейчас сказать, кого они поддерживают: уж очень необычной оказалась пара. Ободрение, насмешки, надежда, страх, азарт, детский восторг взрослых людей – всё смешалось. Свист и визги перекрещивались,  перемежались. Тумар с Виталием вообще не смогли бы выделить своих, если б и пытались разобрать голоса – от скорости скачки рассекаемый воздух свистел в ушах и размазывал крики народа, разносил и смешивал звуки.
Первую сотню метров Виталий не гнал гнедого, а, положившись на его волю к победе, просто впитывал ощущение власти над конём, восторг галопа, погони, приобщения к глубинной первобытности. И приспосабливался к несущему его коню. Но вскоре отметил, что разрыв между ним и Тумар сокращается не так уж быстро – а догнать-то хотелось мгновенно, лихо; что не всё своё умение он сейчас показывает – а ведь именно его умение и русскую езду хотели видеть бросившие вызов киргизы; что не все свои силы выкладывает и скакун – а их у него немерено.
И, поощряя темп коня, он дал ему шенкеля1. Жеребец принял его намёк. Не знавший условий игры и потому не слишком торопившийся, он почувствовал нетерпение седока и понял, что не ему одному нужна победа, что его седоком движет такое же стремление к выигрышу, что им необходимо поскорее догнать беглецов. Восприняв лёгкий удар, Боорон помчался быстрее.
Виталий ощутил, что под ним неслась красиво сформированная масса мускулов, каждый из которых был не протоплазмой, не животной субстанцией, а воплощённой энергией. Конь мчался, продавливая собой и своим седоком сгустившийся воздух и сам образуя воздушную завихряющуюся волну – не случайно звался Боороном. И продавливая самоё Землю.
А Тумар вела себя довольно странно. Достигнув камня, означавшего для неё, что сейчас начнётся погоня, она оглянулась, чуть придержав коня, и потом, видя, что преследователь ещё крутится на месте, не стала погонять его. Спустя некоторое время, снова оглянувшись, опять сбавила темп. Но Виталий уже гнался за нею, и девушка хлестнула своего мерина,.. однако вскоре снова оглянулась, и снова придержала коня – будто ненароком. Потом хлестала коня, несколько мгновений заставляя его сохранять дистанцию… До следующего взгляда назад. И всякий раз гнедой урывал десяток метров, а преследователю непонятно было: в самом ли деле беглянка проверяет дистанцию, дразнит ли его или... Когда Тумар оглядывалась, на её лице белели зубы всё в той же насмешливой улыбке.
Горянка прошла уже половину необходимого пути, а разрыв между конями сократился только на четверть. Виталий взмахнул длинным концом повода над головой, при этом нечаянно призадев кончик конского уха. Оскорблённый айгыр2 пулей понёсся. Виталию показалось, что Боорон не скачет, а летит, превратившись в тулпара3, – так стлался он над землёй в своём стремительном беге, что не достанет сил остановить его. Тулпар будет летать столько, сколько сам того пожелает.
Всё слилось перед глазами в одну пёструю ленту; свист ветра и удаляющиеся крики образовали один протяжный вой; а Тумар ярким пятном стала быстро приближаться к Виталию, хотя конь её стремительно двигал ногами и всё пытался унести свою ношу. Тщетно.
Девушка оглянулась… и улыбка её стала растерянной: русский парень приближался к ней слишком быстро. Чересчур быстро! И мощно! Страшно… Отвернувшись, Тумар стала  _____________
1Ше;нкель,- (мн. шенкеля;, е;й, м). [нем. Schenkel – бедро] – обращенная к лошади часть ноги всадника от колена до щиколотки, используемая для управления лошадью.
 2Айгыр – жеребец.
 3Тулпар – 1) мифол.: крылатый конь; 2) боевой конь, выдающийся скакун.

нахлёстывать коня. Она уже не дразнила и не веселилась. Испугавшись, она хотела уже сохранить хотя бы кратчайший разрыв, чтобы доскакать до заветного финиша. Однако тот,  оказалось, и не приближается!.. А могучий топот позади накатывает, задавливает, заглушая все восприятия, все чувства – все, кроме страха, кроме ожидания неизбежного проигрыша. И, следовательно, подчинения этому парню, обретающему право на поцелуй. На её, гордой красавицы этих гор, поцелуй... Вот он, скачет! Всё ближе, всё мощнее, всё ужаснее!..
Ещё несколько секунд, и неизбежное случилось – кони сравнялись, скачут голова к голове. А через миг Боорон, который всех противников терпел только далеко за своим хвостом, стал выходить вперёд. Победитель потянулся к узде вороного мерина, намереваясь ухватить его, чтобы остановить скачку и взять беглянку в плен, но та ловко увернула своего несильного послушного коня в сторону. Рука не ухватила ремни, добыча  ускользнула.  И  к  счастью: зацепись он за  сбрую тихоходного коня – и мощь неудержимого жеребца вырвала бы его самого из седла или – по крайней мере – руку повредила бы. Его айгыр промчался дальше, и сзади раздался весёлый смех красавицы-беглянки.
Виталий, не останавливая мощный бег своего скакуна – на это у него не было времени и не было терпения, – а чуть сдержав коня, по крутой дуге развернул его в обратную сторону и  увидел, что Тумар мчится во весь опор обратно, к людям, вопреки правилам, обязывающим скакать к финишу. Значит, всё же испугалась и решила спастись действительным бегством.
Но и умный гнедой воспринял своего напарника-седока и понял, что не та игра сейчас происходит, когда следует просто обогнать соперников, что сейчас от него требуется участие в захвате. Боорон вновь быстро догнал  беглецов, немного вышел вперёд и сам стал теснить
своего противника в сторону, мешая ему свободно бежать. А Виталию, скача вплотную к Тумар, удалось легко захватить повод. Он улыбнулся девушке и стал заворачивать своего помощника ещё круче, понуждая и коня соперницы сворачивать следом; потом, натягивая узду, остановил обоих скакунов. Гонка кончилась на том месте, где преследователи в первый раз догнали беглецов. Боорон, вздымая голову, горделиво заржал; его наездник довольно засмеялся:
— Я тебя догнал, Айслу, теперь мне нужен твой сладкий поцелуй.
— Нет, не надо, — отстраняясь, просительно, но при этом сохраняя улыбку, в которой растерянность смешивалась со смущением и с насмешкой, произнесла Тумар.
— Что значит – не надо?! — саркастически возмутился отвергаемый победитель: — Мы так не договаривались. Твои соплеменники продали мне твой поцелуй и право на тебя. Теперь я тебя украду, и ты станешь моей женой.
— Ты серьёзно? — удивилась девушка, и улыбка её дополнилась недоумением.
— Конечно.
— Ты сильный. И вообще... Хороший джигит. Но всё равно не целуй меня.
— Почему я не должен целовать тебя, Айслу?
— Меня зовут не Айслу, а Тумар.
— Ты такая  красивая,  что я всё равно буду называть тебя Айслу. Тумар-айслу.
Девушка посмотрела на Виталия, спросила:
— Ты, правда, считаешь, что я красивая? Вы, русские, только своих девушек считаете  красавицами. И даже наши ребята часто женятся на ваших.
— Мне какое дело, кто как считает – что вижу, то и говорю. Но ты что, хочешь, чтобы я поцеловал тебя возле народа?
— Ой нет, не надо! — испугалась Тумар. — Прошу тебя, не целуй меня, я ведь помогла тебе – ты мог бы заметить это.
— Помогла? — Виталий вспомнил, как она, то и дело оглядываясь, сдерживала коня. — Мне не надо было помогать, я и без того догнал бы тебя, — недовольно возразил он.
— Да, я это знаю, — согласилась Тумар. — Но… другие девушки не стали бы играть с тобой в кыз-куумай.
— Почему? Предложили гостям участвовать в игре, а сами отказались бы?
— Мы, девушки, не предлагали. А они отказались бы потому, что их уже… поцеловали
другие джигиты. Оставались только две пары, но они бы не стали... меняться.
— А ты почему выехала?
От зрителей донеслись свист и крики, тональность которых изменилась: там требовали, чтобы победа завершилась достойной оплатой. И поскорее. Виталий отреагировал:
— Вот видишь, Тумар-айслу, народ требует зрелищ, а мы с тобой разговариваем. Так почему ты выехала и почему мне не надо тебя целовать?
— А я отхлестала... своего джигита, — похвасталась девушка, запнувшись на имени. — А выехала потому, что Бекеш – мой старший брат. Агай1 плохо говорил с тобой. Он часто бывает таким грубым, когда выпьет  – ты не обижайся на него, хоть он и оскорбил тебя.
У красавицы-горянки оказались и дикция красивой, и русский язык с правильным, даже литературным, произношением.
— Ты не только красивая, но и умная и добрая. И смелая, — оценил Виталий свою пленницу. — А... Сен кимдин тумары (Ты чей талисман – имя Тумар в переводе означает талисман)? 
Виталий подумал, что, вероятно, её жених стоит где-нибудь тут же, и что именно ему вместо поцелуя досталась плётка. Потому Тумар не хочет, чтобы Виталий её целовал, чем ещё более ущемилось бы достоинство возлюбленного.
—О, сен биздин тилди жакшы билеси; (О, ты хорошо знаешь наш язык), — опять уходя от ответа, оценила Тумар его игру словами; потом всё же ответила: — Его зовут Анарбек. Это он поцеловался с моей камчой, которую сам же и сделал для меня.   
— Он сделал плохой подарок, я заберу его у тебя как добычу. А, кроме того, ты мне что-нибудь подаришь. И всё равно я поцелую тебя... Как сестрёнку, раз у тебя уже есть жених, — пояснил Виталий, увидев укор и новый испуг в глазах Тумар.
— Хорошо. Я буду называть тебя агай. А как твоё имя, агай?
Виталий назвал себя. Тумар сняла с руки камчу, отдала её «брату»; потом, сняв шапочку,  выдернула  несколько  перьев  филина и подала и их. Виталий вложил перья в карман куртки так, чтобы они не выпали и были хорошо видны. Склонив голову к девушке, он поцеловал её в щёку. Тумар смущённо улыбнулась.
— Ну что ж, едем обратно, карындашым2.
Развернув коней, они весело поскакали  к ожидавшим их друзьям.
“Интересно, кто он такой – этот тип, позволивший себе назвать меня дураком? И чем же теперь встретят землячки-попутчики. Что теперь будут говорить?” — всплыла в сознании Виталия неприязненно-грустная мысль. То, как плохо, подло, фрунзенцы восприняли его реакцию на унижение их достоинства – на их же унижение!  – пьяными молодчиками, глубоко задело душу Виталия и надолго в ней поселилось. Его отречение от них, возникшее в нём в трудный момент битвы с конём, когда он услышал словесный плевок себе в спину, было тогда отражением в нём их отречения от него. Но и сейчас, одержав две победы, он уже не хотел с ними общаться и предпочёл бы вообще их не видеть.

Встретил их Бекеш...
Бекеша, уже оскорблённого тем, что на его коне, на его сильнейшем в районе айгыре  сейчас сидит приблудившийся орус-чочко3 – дебошир уже «забыл», что он сам отдал своего коня чужаку,  –  очень покоробило вступление в игру его родной сестры. Как она посмела играть с орусом! Восстала против своего старшего брата, опозорила род!.. 
От свалившихся как снег на голову огорчений Бекеш был в ярости всё время погони орус-чочко за его сестрой. Чтобы успокоиться, он выпил залпом стакан водки, привезённой  Дюйшеном по его требованию. А выпив, тут же нашёл простое решение, как легко, но особенно, по-своему он сумеет реабилитироваться. И тем хорошо отомстить неожиданному  врагу и – заодно – предавшим его сородичам,
______________
1 Старший брат.
2 Карындашым – моя сестрёнка (карындаш – племянница или младшая сестра в отношениях с родственниками-мужчинами).
3 Русская свинья

оговаривающим его. Он даже засмеялся от радости за свою находку. Друзьям он не стал ничего объяснять, когда те, удивившись его вроде как неуместному смеху, спросили, чему он смеётся. И один, без них. На их вопросы он сказал им, многозначительно кивнув на приближающегося к людям врага: “Скоро увидите. Подождите”. Его радовало, что не надо, оказывается, ничего изобретать, потому что решение  с   самого  начала  было  очевидным.  Он  восторгался тем, что всё совершит своими руками. Он уже воспевал свою победу и предстоящее торжество друзей. И посрамление забывших свою честь сородичей.
То, что вызовом он оскорбил гостей и то, что он унижает сородичей пренебрежением к обычаям предков – вздор! Всякий его враг – враг его рода! В этом-то Бекеш был уверен абсолютно. Он бросит новый вызов – вызов мужчин – орусу, и тот пожалеет, что приехал сюда, да ещё и важных работников с собой привёз.
Когда расстояние между Виталием, возвращавшимся бок о бок с Тумар, и ожидавшим их народом сократилось до сотни метров, Бекеш выехал из группы всадников и остановился метрах в пятнадцати от рядов зрителей. Он сделал это расчётливо: возмущение, которое он намерен  был сейчас выразить этой паре – наглому чужаку, посмеявшемуся над киргизами, и сестре, опорочившей своё племя, – должно быть услышано его врагами; а праведный гнев на оскорбителей его народа должен быть воспринят каждым соплеменником. Сейчас Бекеш-баатыр ощущал себя в сиянии знамени Манаса и был продолжателем его славы. Он громко закричал Виталию – закричал по-русски, закричал громко, чтобы его великое огорчение восприняли и работники Министерства:
— Эй, ты, что ты сделал с моим конём?! Ты, оказывается, вообще не умеешь ездить на хорошем коне! Смотри, как загнал его!
Речь Бекеша, наполненная отнюдь не патриотическим содержанием, достойным потомка соратников Манаса-баатыра, прозвучала тем не менее патетически, с богатырским пафосом. И должна была ввергнуть в смущение любого противника.
Радостно приветствовавшие победителя люди затихли, стали издали смотреть на коня, ища изъяны. Виталий не отвечал, продолжая приближаться тем же темпом. Он и Тумар видели, как выезжал Бекеш из рядов и как он остановился. Виталий, в его действиях заметив  нарочитость и очередное коварство, ничем не показал, что ждёт неприятностей, что уже готов к любой новой подлости. Лишь внутренне насторожился и сменил улыбку, которой делился с Тумар, недоброй усмешкой.
Тумар же напротив, перестала улыбаться, огорчённо посмотрела на спутника и, едва Бекеш прокричал свой упрёк, погнала своего коня быстрее. Её саму погнали её чувства – стыд перед её агаем Виталием, которого она просила не обижаться на её агая Бекеша, и возмущение очередным выпадом брата в адрес Виталия, в адрес русского джигита, который с достоинством прошёл коварства и трудное испытание, покорив лучшего из коней в округе, и – а это главное – покорил её, Тумар. Сначала тем, как достойно принял вызов и красиво победил всех, насмешливо бросивших гостям этот вызов в нарушение каада-салты1; а потом тем, что не оскорбился её отказом от поцелуя и назвал сестрой.
Решив вступить в игру с русским парнем, Тумар думала о том, что, во-первых, она должна искупить тем самым вину её брата и даже её рода; а кроме того, она при этом должна поступить так, чтобы русский не пострадал, проиграв ей в скачке. То есть, чтобы уже она не обрекла его на новое унижение. Потому во время игры, то и дело придерживая скакуна и оглядываясь с улыбкой на преследователя, Тумар как бы вступала с ним в диалог, в котором просила прощения за нанесённые ему её агаем оскорбления и за то, что она пригрозила отхлестать его. Ей, конечно, поневоле пришлось пригрозить – это был ответ девушки на заявление парня о её поцелуе. Но он-то не знал, кто она – и хорошо, что не знал, иначе он совсем по-другому мог бы отнестись к её участию и к своей победе над нею. Но народу было известно! И она понимала это, и как никто иной чувствовала некорректность своей угрозы, которая прозвучала будто в соответствии со злой насмешкой её агая. Что и вынудило её играть в поддавки. Правда, когда она увидела, как уверенно русский   
____________
1Каада-салты – обычаи и традиции.

джигит управляется с самим Боороном, и поняла, что ему поблажки не нужны, она уже перестала бояться за него и испугалась теперь того, что он, этот приезжий, на глазах у всех – более того: на глазах исхлёстанного ею Анарбека – в самом деле поцелует её. Девушкой овладела паника… Однако, русский джигит, Виталий, оказался порядочным человеком и даже, узнав, что она сестра негодного Бекеша, назвал её своей сестрой. Тумар поверила ему, и ей было радостно скакать очень близко от него, возвращаясь к подругам...   
Она подъехала к Бекешу и стала ругать его, но на родном языке:
— Ты уже совсем пьян. Наш гость хорошо относится к твоему Боорону, он его даже не бил, как ты бьёшь его и других наших коней. И ты врёшь, что он загнал Боорона. Это все видят – не слепые.
Народ, действительно не увидев никаких признаков того, что конь хоть как-то пострадал – он даже не вспотел, – подтвердил её обличительный упрёк своими выкриками Бекешу. Несколько человек вышли из рядов и направились к нему, чтобы увести с поля. Но джигит хлестнул своего пегого и поскакал навстречу Виталию. Следом за ним рванулись всадники во главе с Бейшембеком.
Однако в драку Бекеш не кинулся, остановился – его сдержал насмешливый взгляд врага. Он снова крикнул, презрительно кривя губы:
— Давай сюда коня, орус.
— Это ещё зачем? — с деланным удивлением спросил Виталий, направляя айгыра в объезд наглеца.
Виталий уже победил его. И не раз: он услышал его оскорбительную реплику, чего Бекеш не хотел; он принял его вызов; он оседлал его коня; он показал класс верховой  езды, а не свалился, как рассчитывали Бекеш с друзьями; на его коне он победил его же сестру, и теперь та, вступаясь за него, нападает на родного брата; горцы – народ Бекеша – его, Виталия, приветствуют, а на Бекеша сыплют лишь упрёки и насмешки... И не только Бекеша он победил, но одержал победу над вызовом присутствующих здесь тянь-шаньцев. И был вполне удовлетворён и собирался, победно подъехав к народу, вернуть коня хозяину, чтобы стать только созерцателем.
Однако ему вновь брошено оскорбление: его опять намерены унизить! Снова у него сжались челюсти, и улыбка его стала зловещей. Он ещё мог шутить над противником, мог объехать его, не отвечая. Но возвращать коня уже не желал. А Бекеш не заметил – или не смог заметить – перемены  в настроении врага, будучи неспособным различать оттенков состояния и настроения других людей.
Подскакавшие джигиты полукругом охватили противников, и одни из них пытались речами урезонить Бекеша, другие выжидательно молчали, а трое из группы ухмылками и репликами подталкивали Бекеша к более решительным действиям, чем вводили его в совсем уже бездумное состояние и в зависимость от данного им обещания, что они скоро увидят нечто радостное. Поворотив своего пегого коня, он преградил Виталию путь:
— Дай сюда коня. Это мой конь.
— Ты сам мне его дал, а подарки назад не отбираются, — остановив жеребца, открыто насмешливой улыбкой и заметным презрением отреагировал Виталий.
И сразу стал подёргиванием узды вводить Боорона в боевой раж. Пренебрежительно-уверенный тон подействовал – Бекеш смешался, и следующая его «речь батыра» прозвучала убеждающе-просительно:
— Я Боорона для себя четыре года готовил.
— А теперь ты его предал, отдав мне.
Бекеш зло скрипнул зубами, столкнувшись с уверенной волей противника, но стерпел и в этот раз. Ему мешали и дёргавшие его за руки родственники. Сдерживаемый возникшей в себе неуверенностью и осуждением окруживших джигитов и народом, недобро для него шумевшим в отдалении, Бекеш вдруг предложил:
— Бозала тоже хороший конь, возьми его взамен Боорона.
— Эй, кто же на состязаниях меняется конём с противником? Сам сиди на том коне, а я – на Боороне. А то, может, этот твой Бозала хуже «пузатой кобылы».
 Джигиты поддержали Виталия:
— Правильно говорит гость. Он прав, Бекеш, отстань от человека.
— Не лезьте – это не ваше дело, — огрызнулся Бекеш; и сорвался, полностью раскрыв себя: — А тебе, саламкеч1, не сидеть на моём Боороне!
Глаза страдающего Бекеша покраснели, с губ брызгала слюна. Он был готов к бою с этим хилым орусом, который и в седло-то сесть не сумел, которого чуть не сбросил его конь – очень жаль, что не получилось у Боорона разнести наглого баш-инженера2 – орус-шайтан3,   наверное, помешал ему это сделать. Бекеш направил коня к противнику, намереваясь уже своими руками уничтожить мразь, возникшую в его славной жизни.
Виталия как хлыстом обожгли – прихлебателем его ещё никто не называл и не мог этого сделать. И вообще, столь грязное оскорбление никак не могло звучать из уст гостеприимного киргиза. В третий раз уже оскорблённый, он вздрогнул, побледнел, скрипнул зубами и со злобой проговорил:
— Сен – кишиэмесин, сен – мешок менен бок4. А я, Бекеш-каркеш5, уже сижу на твоём Боороне. И буду сидеть, – ты его от меня не получишь.
“Что за день сегодня, что это со мною?..”, — подумал злосчастный Виталий. Его участие в событиях этого дня, сияющего солнцем и голубизной неба, за несколько часов уже вызвало несколько негативных склок – и вот снова столкновение. И радостные встречи, и невесть откуда берущиеся склочники, и вызванные ими конфликты – всё навалилось, смешалось. То и дело вперемешку сверкают вспышки фейерверков и молний и гремят фанфары и громы. Что же будет впереди, если события разворачиваются всё шире и усугубляются по мощи – теперь стервозные узконаправленные склоки Барановой в салоне автомобиля потерялись на фоне конфликта, разрастающегося в масштабах джайлоо. А ведь потом это известие пройдёт по району, по области...
Вся публика, словно подтверждая опасения Виталия, заголосила на разные голоса и лады. Услышав, как злобно ругается Бекеш, как обозвал гостя «прихлебателем», люди обернулись в сторону импровизированного президиума, ожидая от него действенного вмешательства. Пожилой колхозный почтальон, знакомец Виталия по сакману, стоявший возле Барановых, громко воскликнул:
— Ой, Кудай! Как он оскорбляет наших гостей! Кто же после этого захочет к нам приехать?!
Начальство ответило на воззвание народа и приняло на себя ответственность за события: с кошмы поднялся аксакал и с камчой в руках направился к кучке всадников на майдане.  Джигиты,  урезонивавшие  Бекеша,  тоже  решили,  что  пора  применить  силу и ринулись, было, к нему, чтобы увести подальше от майдана. Их остановил Бейшембек: Бекеш оскорбил Виталия, и тот имеет право сначала сам отплатить за себя.
А злобно ощерившийся Бекеш уже ничего не видел. И ничего не слышал: для него существовал только этот упрямый орус, которого он, Бекеш-баатыр, должен уничтожить.   
— Отдай сам или хуже будет, — крикнул он с осознанием неизбежного поражения оруса, двигая своего коня и выбирая позицию для того, чтобы уже не словами, а силой свергнуть на землю орус-инженера с захваченного им коня и так его опозорить.
— А ты возьми, — подзадорил его Виталий. — Отбери у меня своего Боорона. Не отберёшь, я и того, на котором ты сейчас сидишь, заберу. Ты понял меня, Каркеш?
— Растопчу! — зарычал Бекеш.
И, выразив свою ярость мерзкими русскими и киргизскими оборотами, джигит прикусил  зубами камчу, чтобы не мешала в борьбе, и ринулся в бой на вторгнувшееся в его жизнь ничтожество. Он решил не просто стянуть врага с 
___________
1 Саламкеч – прихлебатель на чужом пиру
2 Баш-инженер – главный инженер (в данном случае – должность Виталия).
3 Орус-шайтан – русский чёрт.
4 Русифицир. “Ты – не человек, ты – мешок с дерьмом”.
5 Каркеш – злобный, мстительный.

Боорона, а сбросить его под ноги обоих своих коней. Свалить оруса с коня  он  сумеет  легко – тот  просто  мешок в  седле, а не боец. Растоптать – вот что надо с ним сделать. Раздавить. И сейчас он это сделает…
Возможно, несколькими месяцами раньше это у него и получилось бы, но не сейчас – Бекеш ошибся. Забылся. Хмель и необъяснимая ненависть затуманили его мозг. Он забыл, что, хотя оба жеребца из одного двора, Боорон не подпустит пегого к себе близко. Так он  был  обучен  самим  Бекешем,  и  таков  у  него  нрав. Бозала,  в  отличие  от хозяина, трезвый участник столкновения, знавший собрата и знавший, что Боорон станет его бить и кусать, не  подошёл  к  противнику.  И  расстояние,  необходимое  для  хорошего  захвата соперника в национальной борьбе, не выдержалось. В результате Бекешу, чтобы достать своего врага, пришлось потянуться дальше, чем то предписывалось приёмами борьбы, – он совершил элементарную  ошибку.  К тому же, зная кое-что о Виталии,  он  знал  о  нём  слишком  мало,
чтобы так неуважительно к нему относиться.
Виталий всунул обретённую плётку под седло, с лёгкостью отбил одну его руку, схватил и прижал к своему седлу другую, а Боорон, этот обученный Бекешем для своих побед жеребец, тотчас же отплатил хозяину за измену. Уловив момент своего участия в борьбе, он резво двинулся вперёд и в сторону, увлекая за собой добычу своего нового хозяина и нового напарника в боях, в то время как пегий конь даже не двинулся...
…Примерно так – даже хуже! – во время сакмана Виталий был побеждён пьяным колхозным учётчиком Усенбаем. Впрочем, тогда и сам Виталий был в сильно подвешенном состоянии из-за того, что по случаю первомайских праздников его, важного человека из области, водкой угощали много, да всё больше без закуски.
В тот раз Виталий был вытащен из седла через голову коня с уздой в руках. Всё из-за того, что его конь даже на шаг не сдвинулся с места, несмотря на энергичные понукания его всадником. И сразу умчался, обрадовавшись падению с него надоевшего ему за два месяца наездника – Виталий, развлекаясь, ежедневно скакал на нём по округе. Позже побеждённый, озлобленный на предателя-коня Виталий поймал его и долго гонял по крутым каменистым склонам с риском разбить и неразумное животное, и свою такую же глупую голову. А потом приёмам борьбы на конях его усердно обучали дети Джёргёлёкова – Салыбай и Шамшидин. И вот, спустя всего два месяца, это вдруг вспомнилось и пригодилось...
Учётчик Усенбай, совершивший подвиг, тогда тоже благоразумно ускакал подальше от разъярённого, замахнувшегося на него уздой соперника, и через ложбину прокричал своё  торжество. О победе он долго распевал всем желающим; и Бекеш всякий раз, как слышал его пересказы, завидовал удаче друга – до тех пор, пока орус не объявился на джайлоо. В этом и крылась причина того, что он стал задирать русских, вызывая, на самом деле, на ристалище Виталия; в этом крылась причина самоуверенной несомненности в лёгкой победе над ним...
Не обращая внимания на мат и угрозы поверженного Бекеша, Виталий не сразу выпустил его руку, а протащил мешком за собой несколько шагов. Отпустив, проговорил:
— Тебе, бок мурун1, лучше на земле сидеть – с неё ты точно не свалишься.
Бекеш припал к земле и замер, сжавшись в комок, закрыв голову руками. А победитель подъехал к одиноко стоящему пегому, поймал его повод и поскакал с добычей к друзьям, снова подвергнувшись потоку приветствий и поздравлений, выражаемых свистом, криками, аплодисментами – всеми теми универсальными способами, которые генетически имеет человек для проявления радости или недовольства.
Почти все киргизы – за исключением Бекешевых друзей и нескольких его сородичей,  огорчённых победой чужака, – радовались успехам смелого гостя, за короткий срок трижды показавшего, что мужчины – не только те, кто носит калпак2. Своею неподдельной радостью тянь-шаньцы  ввели в недоумение троих фрунзенцев:  Михаила Ивановича, его супругу и друга семьи Игоря, с молчаливым недоброжелательством глядевших на своего удачливого «соплеменника». 
___________
1 Бок мурун – сопляк (буквально: бок – кал, дерьмо; мурун – нос).
2 Калпак – колпак; остроконечная войлочная шапка. Белый колпак (порой с орнаментом) с разрезами на полях – наиболее распространённый киргизский головной убор. Переносн.: киргиз.

Почему этим работникам торгового ведомства так не понравился Виталий – знанием ли киргизского языка и культуры; тем ли, что принял вызов (не то, что без их разрешения и ведома, но даже вопреки их воле рискнул их достоинством, поставив их честь на карту случая); своими ли победами и восторженной встречей его горцами, – этого они и себе бы не сразу объяснили. Но несомненно, что в свой круг они его не примут никогда.
Недовольство огорчённых усилилось, когда к Виталию стали подходить колхозники, с которыми он успел перезнакомиться и сдружиться во время трудов сакманных. Обращаясь к нему по имени, называя его досом (другом), пожимая ему руки, похлопывая, они старались выразить ему свои расположение и радость: их друг приехал к ним в гости, он всё такой же... 
И Вера восхищённо смотрела на водителя автомобиля, необычайно для неё и экзотично смотревшегося верхом на красивом коне, и демонстрировала восторг московской молодости, очень сходный с восторгом киргизской молодёжи – то есть просто визжала.
Открыто и искренне радовался и Николай Фёдорович. А когда Виталий подъехал, полковник, поздравляя, поблагодарил его за то, что он привёз их сюда. Виталий весело пообещал ему ещё больше ярких впечатлений от продолжавшегося тоя.
Олег с Арсением переговаривались и смеялись; Арсений спросил у брата:
— Ты что, решил для калыма добыть себе табун коней?
— Приехал пустой, а уедет баем, — поддержал его Олег.
Их замечания вызвали смех окруживших их горцев, умеющих радоваться жизни просто, без задних мыслей.
— Это как повезёт, — пообещал друзьям Виталий и протянул повод добытого коня Арсению: — Не забыл ещё, где у коня хвост, а где грива?
Дружеская насмешка Виталия тоже порадовала народ. Особенно тех весельчаков, кто хоть и беззлобно, но насмехался над русскими. Сейчас Виталий использовал их реплику в адрес своего друга, и они поняли, что гости на них не обижены и можно шутить с ними. Хозяева стали окружать фрунзенцев и москвичей, вбирая и растворяя их в своём кругу.
— Ты что, мне даёшь этого коня? — удивился Арсений.
— Ну не буду же я сразу на двух ездить, — резонно ответил ему Виталий.
— А почему ты не вернёшь его Бекешу?
— Потому что ему снова вздумалось опозорить меня: он решил стянуть меня с Боорона, да сам и второго коня лишился. Видно, судьба ему пешком передвигаться; да и падать можно будет спьяну безопасно – невысоко. Держи, а то я Олега посажу на него.
— Ладно, уж, — что с тобой поделаешь?  Давай мне. У Олега, наверное, опыта мало. Так, Олег?
— Нет, не мало – совсем нету, — сознался тот. — Я лучше с земли, без риска свалиться понаблюдаю за вами.

Пока в среде  зрителей шумели поздравления и слияние двух народов, на майдане, где остался лежать посрамлённый Бекеш, разыгрался новый акт драмы – комедия так и не состоялась. Там, вышедший на арену аксакал, подошёл к лежащему Бекешу и, ни слова не говоря, сильно хлестнул его плетью. И ещё, и ещё. Громкий крик боли, возмущения и  огорчения разнёсся далеко по горам, прервав все дела и разговоры. Люди, кто вздрогнув и опешив, кто засмеявшись, смотрели на истязание.
А Бекеш, возопив от внезапной и нестерпимой боли, вскочил было, чтобы ответить обидчику своей плетью – особенной плетью, с куском проволоки в конце заплётки. Он подумал, что это старший брат, Бейшембек, его избивает. Но, увидев, что хлещет его откуда-то появившийся родной дед, сначала согнулся, потом присел, прикрывая руками голову от секущей плётки, и, покорно принимая возмездие за оскорбление своего рода, запричитал зло и огорчённо. А дед безо всякой жалости к родной крови сёк внука и выговаривал.
Бейшембек и Тумар сошли с коней, стали просить старика не позорить Бекеша перед народом, но аксакал, не останавливаясь, кричал, что тот весь его род, всех предков опозорил.
Публичная казнь была тягостна для впечатлительных;  да и весь народ, одобряя действия и речи старейшины, при каждом взлёте камчи всё же затаивал дыхание и вздрагивал. Скоро, утомившись махать рукой, аксакал перестал сечь грешника, но милости к нему не проявил. Он взял Бекеша за плечо, поднял с земли и, толкая впереди себя, повёл его извиняться перед высокими гостями. Брат с сестрой пошли с ними, остальные всадники вернулись на своё место.
— Всё имеет своё продолжение. Но мы о нём узнаём, обычно, не тогда, когда что-либо совершаем, а когда дело совершено, и из него неудержимо лезут последствия, — негромко произнёс Арсений, поглаживая коня и ни к кому конкретно не обращаясь.
Однако его услышали. Почтальон, прокричавший протест об оскорблении гостей, глубокомысленно покивал и похвалил Арсеньеву сентенцию:
— Мудрые слова.
Олег переглянулся с Виталием и, посмеиваясь, молвил:
— Ты стал очень мудр, друг Арсений. Как философ речёшь.
Николай Фёдорович,  учитывая драматичность ситуации и глубину слов Арсения, не принял Олеговой шутки:
— Мысль действительно мудрая… Не случайно вы, Арсений Тимофеевич, выбрали для  себя профессию историка. В самом деле, если бы этот молодой человек не оскорблял гостей, он никому не испортил бы праздник и для себя его не превратил бы в позор.
Арсений посмотрел на полковника, согласно кивая, и так же негромко и замедленно проговорил:
— Может быть, не испортил бы. — Сделав  небольшую  паузу, продолжил: — Но, скорее всего, он всё же сотворил бы что-нибудь, что другим людям испортило бы настроение. Даже если бы и нас здесь не было. Может быть, он уже давно совершил нечто, из чего вытекают все эти и другие его поступки и их последствия... Виталий, — вдруг насмешливо, хотя и с явной  нежностью, постоянной в их общении друг с другом, обратился он к брату: — а ты не задумался, к чему приведёт то, что ты принял вызов, победил и, в довершение, отобрал у Бекеша коней?
Виталий удивлённо посмотрел на Арсения:
— Ты знаешь ведь, что я сделал то, что должен был сделать. Хотя... ты прав: если бы я думал о том, к чему может привести, то не стал бы так реагировать на речи пьяницы и принимать вызов, а поискал бы другой выход. Однако… Нет, если бы снова всё повторилось, я снова поступил бы так же – не в Бекеше дело, а в том, что…
— Я знаю, — удержал Арсений брата от публичного обсуждения причины. — И в этом ты прав. Но я о другом. О том, что  будет после, благодаря твоему поступку?  И вообще,  вследствие того что мы сюда приехали?
Уразумевших, что говорит молодой философ – а таковых  было несколько человек, – тема задела. Она заинтересовала их своей своевременностью – если соотносить её с происходящими событиями, – и одновременно несвоевременностью, поскольку от неё в момент веселья повеяло обречённостью и намёком на нежелательные последствия. Намёк задел, в результате кто-то встревожился, кто-то с непустым любопытством присмотрелся к человеку, позволяющему себе высказывать подобное.
Каждый из правильно понявших собирался пройтись по Арсеньеву умозаключению: ведь все мы философы, учить жить нас не надо. Но никто этого сделать не успел. Виталий не успел ответить на вопрос, предложенный всем, но, прежде всего, ему; и те, кто хотел скептически отвергнуть саму возможность подобного анализа, и те, кто намерен был позитивно развить идею, тоже не успели порадовать свои уста и огорчить слух оппонентов. И всерьёз испугаться предрекаемых последствий тоже не успели.
А что вообще можно успеть, когда жизнь проявляет себя не только в своём богатстве, но и весьма бурно – успевай лишь ухватывать мгновения искрящегося потока. Многим ли это дано – улавливать брызги жизни?.. А уразуметь весь поток?.. Оттого никто и не успел выразить своё: ни высказать упрёка, ни предсказать вероятности событий. Последствия посеянных зёрен-поступков проросли быстро и стали обильно и в нарастающем темпе развиваться. И скоро всем стало ясно, как прав был Арсений.
Сразу, как только к ним подошёл Айткулов, до сих пор находившийся вблизи руководства. А он подошёл в момент осмысления прозвучавшего пророчества. Аман сказал Виталию, что он молодец и что его приглашают к себе почётные гости и аксакалы. И стоявшие вблизи поняли, что все они оказались участниками событий небывалых в их горах и в их жизни и чреватых ещё многими последствиями...
— Награду сейчас получишь, — объяснил Олег Виталию приглашение к руководству, шуткой снимая напряжение ожидания.
Айткулов не пояснил и прокомментировал прогноз, а, неопределённо кивнув головой, распорядительно коротко  произнёс:  “Жур1”, — и пошёл обратно. Виталий молча спрыгнул с коня, взял его под уздцы и направился следом, в свою очередь коротко пригласив Арсения: “Пойдём со мною”. С ними пошли его кочкорские друзья.

Встретило его начальство дружелюбно, приветливо.
Увидев протянутые руки заместителя начальника областного сельхозуправления Залимтороева и Мугалимова, второго секретаря райкома партии, Виталий отдал повод коня Салыбаю и обошёл тёр, уважительно пожимая обеими руками2 руки сидящих на нём, хотя его чуть-чуть удивила приветливая и приветственная встреча.
Он никак не мог примирить себя с тем, что при его участии и из-за его участия весь день происходят скверные раздоры, приведшие даже к принародной порке джигита, каким бы тот ни был. И занимался обвинениями себя в том, что по какой-то неведомой ему самому его вине весь день происходят психические срывы в людях, оказывающихся с ним рядом. Как будто он становился их производной причиной или их катализатором. Какие-то силы делали его центром буйства страстей, притом, что во всех случаях изначально он вообще был пассивным, даже инертным созерцателем. Сейчас Виталий видел всё в мрачных тонах и не замечал, что искренне радующихся ему было совершенное большинство среди собравшихся здесь людей. В том числе и его начальник, полновесным своим авторитетом не просто оправдавшим, но и вознёсшим своего подчинённого.
Даярбек Залимтороевич, зоотехник по образованию и по должности в управлении, курируя животноводство, к землеустройству, в котором Виталий состоял, непосредственного отношения не имел. Но он был заместителем начальника управления, и, следовательно, его власть распространялась не только на чабанов и зоотехников, но и на служащих управления. Потому тень конфликта падала и на него.
Будь Виталий старше, то есть не относившемся по возрасту к той молодёжи, которой и позволяется, и поощряется лихость, или будь произошедшая стычка мелочной, Виталию участие в ней грозило бы жёсткими административными мерами – ведущий инспектор управления подрывает авторитет номенклатурной управляющей системы. А за соблюдением уважительного отношения к системе всех её низших членов зорко следили различные государственные органы.
Однако в корне свары – в буквальном смысле слова – было не мелкое, не личное и не бытовое столкновение, а, как успели выяснить аксакалы и начальство, унижение Бекешем неожиданно появившихся на празднике русских гостей, выразившееся в их национальном унижении и в сквернословном оскорблении их личного и сословного достоинства.
И тем же самым было нанесено оскорбление не только каада-салты и ата салты – обычаю и традициям предков, в частности, древнему киргизскому закону гостеприимства: “Кем бы ни был гость, он – гость”. Здесь ещё оказался затронутым и очень щепетильный вопрос межнациональных отношений. Даярбек Залимтороевич быстро это уразумел и популярно разъяснил аксакалам. Его, особенно по второй составляющей раздора, поддержал секретарь  райкома партии Мугалимов, отвечающий в районе за идеологическое воспитание народа. Их руководящую мудрость поняли и
____________
1 Жур (джур) – приглашение: пойдём, пошли.
2 У киргизов, казахов и иных тюркских народов для приветствия пожимаются две руки вместе.

приняли все аксакалы и все иные руководители района и колхоза. Поэтому так много народа переживало за русского и радовалось каждому его успеху…
Этими неизвестными Виталию рассуждениями и причинами и объяснялось очень уважительное отношение президиума к подошедшему герою.
Разбор события начал секретарь райкома, старший из местного начальствующего состава и партийный хозяин на территории. Мугалимов взял на себя роль третейского судьи в возникшем раздоре между чиновником областного масштаба и рядовым разнорабочим колхоза, потому что это он несёт ответственность за идеологичность мероприятия, за его благополучное проведение, за радость и отдых, которыми рассчитывали насладиться чабаны, уставшие от непрерывной многомесячной тяжёлой работы, от неустроенности быта из-за постоянных кочёвок, от капризов погоды с её палящим зноем, проливными дождями и метелями.
— Говорят, этот парень оскорбил тебя? — обратился он к Виталию, кивнув на Бекеша; и, не дожидаясь на вопрос ответа, не имеющего сейчас значения, и даже без паузы в своей речи, произнёс решение суда: — Он сейчас попросит у тебя прощения.
Негромкая речь прозвучала приказом. Виталий обернулся к Бекешу, стоявшему сбоку от почтенного собрания. Тот зло глянул на ненавистного русского и отвернулся. Но тут же, понуждаемый страхом, невнятно произнёс несколько фраз, устремляя взор мимо врага.
Залимтороеву весьма не понравилось столь небрежное извинение Бекеша перед его подчинённым: в этом он усмотрел и собственное унижение. Он недовольно поморщился, но, чтобы не омрачать праздник судилищем, наставительно  произнёс:
—  Ит ;р;т, эр кечирет (Собака лает – брешет, – молодец прощает).
Даярбек Залимтороевич, владея русским, говорил на нём редко, потому что из области почти не выбирался, в повседневной жизни общался в основном с тянь-шаньцами, и русские слова давались ему тяжеловато. Виталий понял его. Он понял, что поговоркой,  в которой собакой назван его враг, а героем он сам, начальник намекает ему поскорее, не задерживая праздник, кончить дело миром. Однако позволил себе не согласиться с ним. Уважительно оглядев почтенных, он отрицательно покачал головой и высказал своё резюме:
— Этот джигит мог бы не трудиться, произнося слова, – всё равно он не извинялся, а просто говорил, выполняя ваш приказ. Он и не понял, что сделал, и не осознал, что оскорбил не только меня. Он унижал гостей, ответственных работников республиканского ведомства, обзывая русских свиньями. И он оскорбил хозяев тоя, оскорбил всех киргизов, потому что говорил не от своего имени, а ссылался на народ. Пусть просит прощения у всех, кого оскорбил.
Пока прокурорская речь Виталия воспринималась и осмысливалась (а многим чабанам и чабаншам её переводили молодые талмачи2), из группы малозначительных работников и  служащих, сидевших позади высокоуважаемых, прозвучало возмущение:
— Какое тебе дело до киргизов? Мы сами разберёмся.
Это колхозный учётчик Усенбай отказывал инородцу в праве на защиту чести киргизов. Он, как позже и Бекеш, с первой же майской встречи возле села невзлюбил Виталия – что, собственно, и побудило его на памятную для Виталия борьбу на конях. Невзлюбил за то ли, что Виталий, выполнявший грязную работу и ходивший в грязных одеждах, неожиданно для него оказался баш-инженером, или по иному поводу, не имело значения. Настоящая причина была в том, что он был завистлив, и его глубинная, инстинктивная зависть к успеху любого  человека возмущала в нём спокойствие духа. Она заставляла его прилагать все силы хотя бы для небольшого унижения тех, кого можно унизить, используя момент безнаказанности. Он сам был её жертвой.
А зависть его исходила из его оригинальной самоутверждаемости: будучи уверенным в своих прирождённых достоинствах, Усенбай не захотел даже и учиться в институте, хотя возможности почти безэкзаменационного поступления в
____________
1Талмач – переводчик.

сельхозинститут ему баранами отца обеспечивались. Но, к его несчастью, никто, кроме него самого, не знал о том, какой он выдающийся человек и специалист; и выше должности учётчика его не поднимали, чем очень раздражали и травмировали его сознание и душу. Он мстил всем, с кем сводила его судьба. Чем мог и когда мог.
Злая инстинктивность Усенбая, определявшая отношения со всеми людьми, сближала его со злобным Бекешем, отчего оба джигита были в одинаково натянутых отношениях со многими сородичами...
— Кыргыз жери – менин жерим, кыргыз эли – менин элим (киргизская земля – моя земля, киргизский народ – мой народ), — коротко ответил Виталий на отповедь Усенбая, узнав его,  но не подавая виду, что помнит его, и снова взгляд обратил на принимавших здесь решения.
Патриотическая реплика, произнесённая без акцента, произвела впечатление:
—Туура, туура. Жакшы  айтат. Коногубуздо салабаттуу сyйл;;. (Правильно,  правильно. Хорошо говорит. У нашего гостя серьёзная речь, почтенная речь). Пусть Бекеш у всех нас просит прощения: и у родичей, и у гостей, — раздалось отовсюду.
Властные лица переглянулись между собой, с аксакалами. Секретарь райкома посмотрел на Бекеша:
—  Слышал, что он говорит? И что народ говорит, слышишь? Проси прощения у всех.
Бекешу стало дурно от нового приговора, и он молча поклялся себе никогда не забывать оруса. Выйдя на майдан бледный, расстроенный, он и говорить стал, останавливаясь и заикаясь от растерянности и злости. Мучился долго. Наконец, сославшись на то, что много выпил, он призвал отцов собратьев к милости:
— Ата-бабалар! Туугандарым! Кечиресиздер!.. Кечиргиле! (Отцы и деды! Родичи мои! Простите!.. Виноват!..).
Его самооправдания не понравились народу, народ желал от виновника других слов и его реального изменения в своём отношении к людям, к самому себе: многие хорошо знали, что такое Бекеш – кто-то сам от него страдал, у кого-то дети плакали после встреч с ним. Люди смеялись над оправдывающимся, перебивали его обращения, осуждали:
—Арамдыкка к;к. Айткан с;з эм болбогон адам. Ал кылыгын койбосо, арты жакшылык к;рб;с. Жороосу бузук. Бозодогу с;з. (В гнусности он не знает предела. На него слова не действуют. Если он не бросит дурные выходки, для него плохо кончится. Безнравственный, скверного поведения. Пьяная болтовня. Пустые речи).
— Ээнбаштык кылбастан, салабаттуу сёздён  айт (Ты не дури, говори серьёзно), — это приказал ему дед. — Туурасын айткан жооп бер. (Дай прямой – без увиливаний – ответ).
Бекеш замолчал, потупился. Аксакалы и почётные гости молча слушали объяснения виновника и высказывания оскорблённого народа; и оказалось, что частный конфликт на празднике не только оказался не частным, но глубоко публичным. И к тому же он высветил давние проступки Бекеша, обиды на него многих сельчан и даже проявил ущерб, причинённый им колхозу его  недисциплинированностью и пьяными дебошами. Так что выявилось, что народ доволен тем, как русский наказал их сородича. Судьи поняли, что простым извинением виновник уже не откупится.
Это дошло и до Бекеша. Он вдруг, выпрямившись и утвердив голос, заявил, что честно признаёт себя таким, каким его сейчас называет народ, что он действительно виноват перед каждым селянином и уважаемыми руководителями, но больше никогда не возьмёт спиртное в рот и будет хорошим колхозником. Покаяние завершил неожиданной священной клятвой, нарушение которой является не клятвопреступлением, а выступлением против Всевышнего:
— Калп айта турган болсом, куран урсун! (Если я совру, пусть меня покарает коран!).
— Ой-бой! (Ой-ой!) — вскрикнула пришедшая на шум скандала байбиче: — Куран кармап бербей! (Не клянись кораном!).
Народ испуганно зашумел: как ни велик гнев на Бекеша, но всё же за нарушение этой клятвы может быть очень суровое наказание  – даже для него, негодяя, чрезмерное. А друзья горемыки, не сведущие о жёстких и неизбежных последствиях клятвопреступления, если их Бекеш не исполнит свой обет, заговорили, тем укрепляя его в наложении на себя высшей ответственности:
— Кечирим! Кечирим! Кечирyy! Курандашкан жери бар! (Прощение! На нём клятва на коране!).
Судьи устроили совещание. Преданность Аллаху, Магомету и корану, хотя властью и не поощряется, в менталитете, в традициях народа живёт, являясь существенным элементом общественных взаимоотношений, и не учитывать это нельзя. Залимтороев, самый старший здесь по возрасту из представителей власти и до некоторой степени сам пострадавший как руководитель Виталия, сообщил решение:
— Эл айтып: “Айыбы чон. ;зyн кыйын к;рс;тyп, конокторубузду кемсинтмекчи болуп, ал элди да ата салтыны кордуктап душманы болдун”, – сени азырынча кечирет. Сен ушуну тyшyндyмбy, жигит? (Народ говоря: “Вина велика. Пожелав себя показать сильным, а наших гостей унизить, он стал врагом, оскорбляющим народ и дедовский  обычай”, — пока что прощает тебя. Ты это понял, джигит?).
Бекеш кивнул головой:
— Ыракмат, аксакалдар да туугандарым (Спасибо, аксакалы и родичи), — поблагодарив, он снова уверил, что больше никогда не оскорбит каада-салты и ата салты.
— Убаданы унутпа (Не забудь о своём обещании), — важно сказал ему Залимтороев. — Эстеп кой (Помни).
— Мен унутпаймы (Я не забуду).
— Сен унутуп калсан, эстетип койобуз (Если ты забудешь, мы напомним), — пообещал ему кто-то из стоявших в массе.
— Бар (Иди), — велел Бекешу Мугалимов.
Бекеш, опустив взор, покинул место своего позора. Он шёл угрюмо, направляясь к своим сторонникам, стоявшим у тёра. На душе его было очень тоскливо: в короткий срок он, Бекеш, лишился двух коней!.. Ему нужен Боорон, потому что сейчас уже начнётся улак тартуу, а он, Бекеш, остался не просто без скакуна – без Боорона! Так долго готовился и уже давно наслаждался предстоящей своей победой! Друзья его или жанж;к;рл;р1, как называли их односельчане, то и дело, нахваливая Боорона, напевали ему – и всех заранее уверяли, – что приз достанется только  их другу Бекешу... Как теперь быть? Он не мог найти решение проблемы. Не подойдёшь же  к  «орус-чочко»:  и  путь к мирному соглашению сам отрезал, напав на него в поле (шайтан бы его забрал – где он научился борьбе?); и злость умножилась – опять этот орус в почёте. За его счёт! Как же: использовал своё знание языка и дурными речами сумел настроить народ против родича. Унизил, превратил в душмана2!
Встретить бы его одного в горах...
Его горе с пары слов понял Усенбай, настоящий друг Бекеша – они с детства были курандашкан тамырлары3. Усен также участвовал в уверениях односельчан, что все победы достанутся Бекешу. А теперь, оказалось, он лишился самой возможности участвовать в состязаниях. Да ещё с помощью своего же коня был побеждён в национальной борьбе этим слабым жаман орусом, жаракы4... И, сам заинтересованный в том, чтобы снова низложить оруса – на этот раз с пьедестала народной славы, – Усенбай задумался, как помочь другу, как «законным» путём, «не оскорбляя», отобрать у врага и у его брата коней. И пока этим унизить его. Достойная месть ему ещё будет!..
Верные друзья предавались огорчениям и планировали новые способы мести.
А начальство и аксакалы тем временем проявили свой интерес к неожиданным гостям. Айткулов уже рассказал о них, но он был только проводником их, а привёз-то важных людей его начальник. Залимтороев, начав выяснения, с кем придётся вступить во взаимоотношения, спросил у Виталия:
— Ты как здесь оказался? И кто они, те гости, которых ты привёз?
_____________
1 Приспешники
2 Во врага.
3 Друзьями, поклявшимися в верности.
4 Скверным (дурным) русским; вносящим раздвоение, смутьяном.

Виталий на несколько мгновений задумался, чем усилил внимание к информации и, заодно, свой социальный вес. Вопрос о человеке: “Кто он?” – в горах подразумевает его статус, должность, чин. Всё остальное о нём – потом. Наиболее важно узнать – с кем имеешь дело. От уровня общественного положения человека зависит качество его приёма. Как и у всех народов, как везде... Потому Виталий, выбирая форму ответа, выдержал паузу.
— Я ехал на отремонтированном автомобиле из Фрунзе в Нарын. Когда уже заехал в Кочкорку, увидел там инспекторскую комиссию из Министерства торговли, проводившую оперативную комплексную проверку...
Излагая версию событий, Виталий не удалялся от истины, что придавало его словам убеждённость в правдивости. Но его информация существенно встревожила руководство района, особенно зампредседателя райисполкома, который должен находиться на рабочем месте во время наездов всякого рода комиссий. Виталий знал это и, рассказывая об инспекции, закладывал основание в вынужденность того, что министерские работники были привезены сюда с целью ритуала их ублажения. И после очередной необходимой паузы продолжал:
— Среди сотрудников Министерства торговли находится мой товарищ, сын директора республиканского бюро экскурсий и путешествий. От Айткулова я узнал, что в горах, на джайлоо, проходит колхозный праздник, и там же находится руководство района. А в этом колхозе я на сакмане работал. Вот мы и предложили комиссии приехать сюда, чтобы с руководителями района познакомиться и пообщаться… — Виталий уместно упомянул Амана, и тот благодарно кивнул ему. — И, заодно, посмотреть на национальный киргизский праздник. Все они ещё ни разу по-настоящему не видели ни джайлоо, ни киргизских игр. Там – начальник экономического отдела с женой, с заместителем и сотрудниками.... А со мной от Фрунзе в Нарын едет с семьёй полковник танковых войск, доцент Военной академии имени Дзержинского Баранов. Он из Москвы. Ему тоже интересно посмотреть на нашу жизнь... И ещё со мною брат, — Виталий показал на Арсения. — Он живёт на Украине; сюда приехал собирать материал для научной работы по истории и культуре киргизского народа... Мы с ним  уже  были  в Таласе – в селе Таш-Арык,  у  кумбеза  Манаса1; а этот праздник – хороший случай увидеть жизнь народа своими глазами, чтобы правильно потом описать её... Так случайно мы все здесь и оказались. Хотели посмотреть, познакомиться да ехать по своим  делам дальше, но,.. — разведя руками, намеренно незаконченной фразой Виталий завершил объяснение.
Информация, по мере того как она выдавалась Виталием, то и дело, в необходимых местах выдерживавшим паузы, всё больше нравилась начальству и рядовым колхозникам. Весть о работниках Министерства торговли была выслушана в молчании и тут же прокомментирована: достойные гости.
А секретарь райкома и зампредседателя райисполкома благосклонно покивали Виталию и Айткулову головами, признавая правильность их идеи – кто знает, что там напроверяла комиссия и к каким выводам придёт. Тем более что Министерство торговли – один из столпов экономики республики. И тут же, словно озарённые, они гневно оглянулись на Бекеша – ведь тот своею скверной оскорбительной выходкой в адрес гостей подставил весь
район! А ещё поняли, как правильно областной служащий оценил проступок этого негодяя и что лишь благодаря ему, областному служащему, может урегулироваться эта проблема.
Услышав о сакмане, чиновники и многие чабаны сказали: “О-о!”, “Азамат1!” – так сразу же они оценили участие Виталия в их тяжёлом труде. Когда услышали о полковнике из самой Москвы, пожелавшем приехать к ним на джайлоо, почти все обернулись в ту сторону, где он стоял, и подростки побежали, чтобы увидеть его первыми. Узнав же, что к ним приехал человек, который пишет научную книгу об их жизни и культуре, на Арсения все благодарно посмотрели, и уважаемые гости снова
__________
1 Село Таш-Арык находится в Таласском районе Киргизстана; в нём устроен кумбез (мавзолей) Манаса – надстройка над могилой. По преданию, жена Манаса Каныкей во избежание разграбления могилы и надругательства над телом героя велела создать несколько кумбезов в разных местах для введения в заблуждение потенциальных грабителей.

благосклонно покивали. В народе гор негромко и радостно прокатилось известие о писателе, приехавшем к нему, чтобы писать о его жизни. Каждому хочется, чтобы о нём писали, а тут – человек из науки и из другого народа! Это очень приятно. К тому же – кто знает, – может, будет написано об этом тое и о каждом из присутствующих здесь...
Известие о посещении орусами мавзолея самого Манаса была встречена гулом восторга – никто из них, кочкорцев, не бывал там, а эти двое русских поклонились святому вождю киргизов!..
— Видишь, каких уважаемых людей ты оскорблял? — вновь оглянувшись, более чем строгим голосом спросил у Бекеша второй секретарь Мугалимов.
— У, шайтан! — подхватил возмущённый дед, чей внук оказался невежей, надолго опорочившим его, старика, и всех его почивших предков. От дедовой вспышки гнева бедный Бекеш снова испуганно сжался, и на некоторое время их с Усеном разговор прекратился.
Руководство и аксакалы, быстро посовещавшись, как приветить комиссию и полковника из Москвы, решили пригласить русскую группу в центр, потеснив сельчан, что и было сделано. Айткулова снова отправили послом к гостям, а двух джигитов к юртам – за дополнительным шырдаком.
Для встречи уважаемых гостей руководство и аксакалы поднялись со своих мест и ступили за линию «зрительских трибун». Арсению, к которому они в результате приблизились, пришлось передать повод «своего» коня подскочившему молодцу, чтобы обменяться рукопожатиями и с ними и ещё со многими другими радушными хозяевами.
После традиционных расспросов: “Как доехали, как здоровье?”, — ему стали задавать другие, интересующие всех вопросы: “Давно ли живёте на Украине? Почему пишете именно о киргизском народе? Что знаете о нас?”. По знаку аксакала ему и Виталию были принесены две пиалы с кумысом. Арсений стал рассказывать, что он, уроженец Казахстана, прожил в  Киргизстане много лет, что писать о киргизской истории хочет потому, что знает и любит киргизский народ, читал трилогию великого эпоса2.
— Хорошо!  —  вместе похвалили  его  Залимтороев  и  Мугалимов. — Будешь писать,  уважаемый Арсений Тимофеевич, ещё больше полюбишь.
Их похвалу подхватили чином поменьшие и вовсе бесчинные, пообещав рассказать и показать много интересного. Усенбай, воспользовавшись передвижениями начальства и других людей и их расспросами нечестивых, отозвал башкарму – председателя колхоза – Джапаркулова в сторону от народа и убедительно зашептал ему в ухо страстную просьбу помочь родственнику вернуть коней. Джапаркулов согласился и негромко передал просьбу колхозных джигитов Залимтороеву, чтобы он воздействовал на подчинённого. Даярбек Залимтороевич спросил у Виталия:
— Ты что, отобрал коней у Бекеша? Не собираешься возвращать их ему?
— А для чего ему кони? — усмехнувшись, ответил  вопросом Виталий и пояснил: — Посудите сами, Даярбек Залимтороевич: сильного Боорона он мне сам отдал, а со слабого он свалился. Ходить пешком – ему же безопаснее.
Вокруг раздался весёлый и задорный смех, смутивший Усенбая и огорчивший Бекеша, в котором дипломатия учётчика зародила надежду вернуть коня и, прославившись в сражении, реабилитироваться в глазах сельчан и начальства.
— Бекеш – к;кб;р;ч;л3, — негромко напомнил Усенбай.
— Но как же теперь ему быть, он ведь участник улак тартуу? — услышав реплику, сказал Залимтороев, хотя после осознания того, что за гости пожаловали и как обошёлся этот сельчанин с ними, он отнюдь не был настроен давать ему какую бы то ни было поблажку.
____________
1 Молодец.
1 Трилогия киргизского эпоса включает в себя три части: “Манас”, “Семетей”, “Сейтек”. Семетей – сын Манаса, Сейтек – его внук. Но самые обширные варианты эпоса известны в синьцзянской школе, которые содержат  восемь частей (кроме трех названных, это ещё «Кененим», «Сейт Сурантаев», «Азылбача-Бекбача», «Сомбилек», «Чигитей»). Эпос описывает культуру, философию, мировоззрение, историю и традиции киргизского народа. Включён в список шедевров  нематериального культурного наследия человечества ЮНЕСКО.  Эта трилогия – самый большой эпос из эпосов всех народов Земного шара.
3 Участник кёк бёру (улак тартуу) – участник скачек с козлом.

— Даярбек Залимтороевич, — твёрдо отказал Виталий. — Я хотел вернуть ему Боорона после того, как догнал Тумар. Я бы это сделал, хотя он оскорбил меня и устроил подлость с колючкой и с седлом. Но вы видели и слышали, как он снова оскорбил меня и напал, чтобы, унизив, отобрать Боорона. Я его предупредил: если он нападёт на меня, то я заберу у него и другого коня. Так и получилось. Верно говорю, Бейшембек? Ты ведь всё слышал.
— Туура, байке (Правильно, байке), — сказал Бейшембек Залимтороеву, — ушул жигит Виталий калп айтпайт (этот джигит Виталий не лжёт).
— Виталий туурасын айткан адам, байке (Виталий – прямой (правдивый) человек, байке), — добавил друг Салыбай, удерживавший неспокойного Боорона.
Их поддержали другие джигиты.
— Он говорит, что ты испортил коня, — продолжил расспросы Залимтороев.
Даярбек Залимтороевич не собирался отдавать своего сотрудника на унижение, что унижало бы и его также. Более того, ситуация его забавляла, и он даже гордился Виталием.  Пристрастно расспрашивая, на деле он предоставлял подчинённому возможность публично  очиститься от всяких оскорбительных подозрений.
— Кто говорит? — спросил Виталий. — Этот учётчик или Бекеш, который обещал больше не обманывать? Смотрите сами на коня, Даярбек Залимтороевич, – он загнан?
Боорон, и без того вертевшийся, будто демонстрировавший свою мощь, почувствовал,  что речь идёт о нём и встал на дыбы. Виталий схватил повод, помогая Салыбаю.
— Усенбай с;зy туура эмес (Усенбай неправильно сказал), — заявил Залимтороев, тем прекращая все упрёки в адрес Виталия.
Учётчик хотел было возразить, но председатель Джапаркулов, недовольный тем, что его подставляют, одёрнул защитника:
— Туурадан чыкпай, ж;н турчу! (Ты помолчи, не вмешивайся в чужое дело!).
А Даярбек Залимтороевич, завершая проблему временной принадлежности Боорона, спросил у Виталия, утвердительным тоном вопроса подчёркивая несомненность в ответе подчинённого:
— Сен к;к б;р; тартасынбы? (Ты будешь участвовать в скачках с козлом?).
— Албетте, Даярбек Залимтороевич (Конечно, Даярбек Залимтороевич.)
В принципе, Виталий, уже показав, что русские не «только на свиньях и на пузатых кобылах умеют ездить», но и прекрасных чужих скакунов объезжают, мог бы не участвовать в жёсткой коллективной битве за обладание тушкой бедного козлика. Сказать «нет» ему не дала постоянно завышенная требовательность к себе, не позволяющая не только отставать от других в любом деле, но даже принуждающая искать трудности, чтобы преодолевать было что. Критерии юности, списанные с героев, продолжали довлеть в нём, осложняя жизнь ему самому, и его друзьям, и сотрудникам, и подведомственным ему службам.
Удовлетворительное для другого, он посчитал мелким для своего достоинства. То есть догнать девушку, да ещё на Боороне, для его честолюбия – невесть какая доблесть. Так же и одолеть пьяного джигита с помощью обученного коня – не подвиг. А распорядившись как боевой добычей чужой собственностью, он и себя утвердил в глазах народа в роли решительного и отважного джигита, и брата вовлёк в авантюру. Так что у него просто никакого выбора уже не было. Да и Залимтороев ждал от него…
— Башкадан бир жерим кем эмес. Бизге эрегишке чакырды, мен ;з;м; кабыл алдым. Эми биртууганым тартабыз (Я ничем не хуже других. Нам был брошен вызов, я принял его на свой счёт. С братом будем участвовать), — пообещал новоявленный джигит начальнику, чем оправдал его лукавые надежды показать «низам», что в областном управлении не хилые инженеры работают, а достойные мужчины.
— Молодец. Победишь – хороший приз получишь.
Друзья Виталия издали одобрительные выкрики. Залимтороев шутя спросил:
— У тебя здесь много друзей? Только приехал и уже товарищей себе завёл?
— Конечно, — в тон согласился Виталий. — Тем более что я с ними на сакмане работал.
— У  кого ты был? — спросил секретарь райкома.
— У нас он был, у моего отца, Джёргёлёкова, — вставил Салыбай.
С Салыбаем у Виталия были особенные дружеские отношения – настолько дружеские, что он с ним, сыном чабана, даже сало ел, находясь в доме, где свинина является запретным продуктом.
Предупреждённый  коллегами, что на сакмане очень голодно бывает, Виталий захватил с собой пласт сала и припрятал его на чердаке дома. И вот, во второй половине расплодной компании, когда у чабана уже закончились продукты, и питание стали составлять только лепёшки и чай с молоком и солью (по мнению кочкорцев, чай без соли – «вода и вода»), наступил день «пик» – голод вынудил землеустроителя задуматься о своём пропитании. Тогда он и достал свой припас и показал его Салыбаю, спросив, как можно его съесть. Салыбай ответил: “Давай в доме поедим, только чтобы мать не увидела”. Однако едва приступили к гладоутолительной трапезе, как открывается дверь, и входит мать! Увидела она их преступные деяния и сказала: “Ешьте, только чтобы бабушка не увидела”…
От необходимости отвечать на вопросы о количестве выращенных ягнят и об условиях работы Виталия спасло приближение туристов и Барановых, сопровождающееся шумным обсуждением горцами появления и шествия группы русских в довольно нарядных одеждах, совершенно не соответствующих колориту самих горцев.
По существу, здесь, во внутреннем Тянь-Шане, сельские труженики редко видели русских вообще, а на джайлоо, да ещё в большом количестве, – и вовсе не доводилось. Так что на прибывших смотрели как на экзотические диковинки. Особенное внимание чабанши уделили женщинам и их городским нарядам. А малыши и подростки сопровождали шествие группы и, то и дело забегая вперёд, стремились разглядеть необычные лица и цвет кожи орус кишилери (русских людей) и не стеснялись указывать на них друг другу пальцами, чем приводили одних из «экспонатов» в смущение, а других – и в гнев.
Хозяева тоя, включая виновника торжества Байтемирова, встретили гостей церемонно, полностью переключив своё внимание на них. С обеих сторон зазвучали личные имена и должностные наименования; при этом каждый руководитель ведомства представлялся в полном своём чине. Секретарь Мугалимов извинился за выходку Бекеша перед полковником Барановым и перед Владимиром Андреевичем, сказав, что в любой отаре есть плохая овца и что тот уже покаялся перед народом – уважаемые гости видели и слышали его покаяние.
Потом прошла церемония усаживания и угощения важных гостей кумысом. Сценарий кумысопоения, в основном содержании повторивший сцену испития его у юрт, здесь был подправлен тем, что и Наталья Николаевна, и Нина Васильевна не отказались, а, кривясь в душе, выпили предложенное: статус угощавших их руководителей не позволял устраивать капризы. Дамы чувствовали это нутром душ своих и опытом высоковознесённых жён.
— У тебя хватит угощения? — обратился к  Байтемирову секретарь райкома. 
— Сейчас пойду, распоряжусь. — Советбек легко поднялся и, обратившись к Виталию, предложил ему, гостю на тое и, в отличие от прочих приезжих – и по отношению к ним, – в некотором роде территориальному хозяину: — Пойдём, уважаемый, выберем барашка.
Виталий в свою очередь сказал Баранову:
—  Николай Фёдорович, вам будет интересно. И хозяина уважите, если пойдёте с нами.
Полковник послушно, не расспрашивая, поднялся; с ним следом встали Залимтороев и Мугалимов. Теперь дипломатический протокол требовал, чтобы пошёл также и Владимир Андреевич. Наталья Николаевна, не ведавшая, куда и зачем идут (но коль идёт муж и с ним представительные люди, – как остаться!) присоединилась сама. А с нею пошла дочь. В результате выбирать жертвенного агнца отправились достойной комиссией.
Шли в ряд: уважение к гостям проявлялось сейчас в том, что никто не должен был идти впереди них. Отставать тоже ни к чему. Бережно общаясь с полковником и его супругой, хозяева деликатно задавали вопросы о московской жизни. Виталий с Арсением шли сбоку, ведя своих коней. Их догнал Олег и спросил:      
— Куда вы пошли?
— А ты не знаешь? — не отвечая, спросил у него Арсений.
— Нет. Вы же не сказали.
— Ну пошли, сам  увидишь, — пообещал Виталий.  И добавил, указывая на овчарню: — Вон туда идём, так что скоро узнаешь.
Отдав повод Боорона Олегу – раз пришёл, пусть трудится, – Виталий с Байтемировым вошли в загон с десятком чёрных и белых валухов1. Хозяин сам выбирал предназначенного. Он помял бока нескольких животных, выделил одного чёрного и предложил гостю оценить выбор. Тот осмотрел животное  сбоку, подавил его спину, определяя жировой запас, сказал: “Макул. Ушул семиз кой. Кара койдун эти – жакшы эти” (“Ладно. Это жирный баран. Мясо чёрного барана – хорошее мясо”. Совет повелительно кивнул стоявшим неподалеку наготове джигитам; те быстро вывели валуха, связали и положили перед гостями, приготовив к прочтению над ним благословения и благодарственной молитвы.

Любой обряд – не игра, не «пережиток тёмного прошлого», лишённый разумного смысла в настоящем, как отзываются о нём железобетонные материалисты. Он – прежде всего психический настрой, подготовка к свершению события. Чем значительнее предстоящее  или происходящие события, тем насыщеннее и колоритнее обрядовые действия. И наоборот: чем более проникновенны сцены обрядов, чем полнее они, тем лучше и совершеннее происходит выполнение последующих – боевых, бытовых, спортивных – действий. Настраивая себя на созидательность, люди должны исполниться радостью соучастия в творении. И даже тем, кому предстоят разрушительное, убийства, участники должны найти момент примирения с предстоящей жертвой, должны настроить на неприятные эмоции в общем-то относительно миролюбивую свою душу.
По сути, по назначению, по роли своей участие в обрядах, приобщение к их ритуальным действиям – особенно к древним, окутанным дымкой мистической таинственности, – для приобщаемых к ним создаёт возможность эмоционального удовлетворения и душевного равновесия. И, конечно же, обогащает познание духовного менталитета народа – своего или чужого, –  его души, морали, быта. Взращивает духовный патриотизм.
Большинство людей слишком рациональны; а вернее будет сказать, инертны, лишены способности всецело отдаваться процессу жизни, чтобы, проникаясь им, получать максимум информации о нём, максимум познания о жизни (хотя для того именно мы и рождаемся: участвовать, проникаться и познавать).
Даже выходя из дому, за пределы привычного мира, они оказываются неспособными увидеть суть и содержание событий, в которые окунает родившая их жизнь, а, захлёбываясь происходящим, оговаривают свою «немилосердную» судьбу. В страхе перед потоком живой информации они реальным процессам предпочитают кинофильмы и чтение книг без отрыва от комфортных кресел и с возможностью в любой момент прервать восприятие. 
Они восхваляют путешествующих писателей, они даже признательно-благодарны им, обеспечивающим их информацией с безопасным возбуждением эмоций. Они знают их имена и имеют их автографы. О способных видеть и слышать они говорят, что те много поездили, многое в своей жизни повидали и... удивляются, узнав, что на самом-то деле они в одних и тех же местах с писателями оказывались и видели вроде бы то же самое.
Разница между такими  людьми заключается не в том, что кто-то поездил или повидал больше, а  кто-то  меньше.  Просто  некоторые  в  отличие  от  их  соседей, хотят и любят замечать жизнь во всех её формах и красках, хотят и  стараются воспринимать ощущения именно таковыми, каковыми и выдаёт их жизнь...

Конечно, впечатления нередко бывают отрицательного для нас качества, ибо полностью зависят от нашего отношения к событиям со всеми их атрибутами, условиями, героями. В этом очередной раз убедилась Наталья Николаевна, скоро уяснившая, что за трагедия перед нею разворачивается. И ещё Наталья Николаевна поняла, что снова по вине мужа она попала 
_________
1 Валух – кастрированный баран.
2 Киргизами, знатоками и гурманами, мясо чёрных овец ценится выше мяса светлошерстных пород.

в неловкое положение. Баранов не только мог предупредить её, не просто мог сказать, чтобы она не ходила. Он обязан был сделать это!..
Вера с любопытством молодости смотрела на действо заклания, а Наталья Николаевна побледнела  и  отвернулась,  прикрывая  глаза  рукой  и  тяжким  вздохом  обратив  на  себя внимание всей группы. Секретарь райкома, ещё недавно учившийся в Москве в Высшей партийной школе ЦК КПСС1 и там узнавший московскую интеллигенцию, переглянулся с полковником и сказал молодой женщине, стоявшей рядом в ожидании распоряжений, чтобы показала гостье главную юрту. Не в силах говорить от подступивших к горлу неприятных ощущений и только что выпитого кумыса Наталья Николаевна молча, кивком поблагодарила его и, прихватив дочь, поспешила за азиаткой знакомиться с «прикладным искусством примитивных народов». Вскоре из юрты до загона донеслись её вполне здоровые и громкие восклицания.
Мужчины, став полукругом лицом к Мекке, образовали полумесяц, в средней части которого находилось закалаемое  животное. Совет прочитал над ним молитву о даровании колхозным и его отарам благополучия; прозвучало: “Бысмыллаи-ррахманы ррахым”, “Алло акпар”; и все – колхозники и партийно-хозяйственные руководители – со словами: “Омийин”2 провели ладонями по лицам...
Олег с любопытством озирал сцену и, не участвуя в обряде, следил за процессом превращения животного в мясо, шкуру и отходы. Анализ увиденного не является его основной личностной особенностью, он получает удовлетворение от созерцания форм и красок, а глубинная суть предметов и явлений составляет лишь незримый им самим фон познаваемого мира. Но при желании или по служебной надобности Олег без усилий вытаскивает её из запасников памяти и эффектно демонстрирует нуждающимся.
Владимир Андреевич, по-зрелому мудрый, достаточно обеспечивший материальными благами себя в настоящем и предстоящую свою старость, просто насыщается эстетическими дарами судьбы. Ему не раз приходилось быть почётным гостем в поездках по Киргизии и по соседним республикам. И хотя он предпочитал командировки в Ошскую область, обильно населённую узбеками и таджиками, где поклонение и подарки «начальникам» выражаются в виде ресторанов и ковров или ювелирных поделок, сегодняшние картины тоже являются и приемлемыми, и хорошо знакомыми. Он сейчас вёл себя сообразно ситуации.
Полковник Баранов сориентировался быстро и последовал в действиях за остальными. В многочисленных своих разъездах по исполнению воинского долга в разных регионах СССР и далеко за его рубежами привыкший не удивляться условиям быта коренного населения и его духовному оформлению, Николай Фёдорович научился принимать и понимать целостный мир в разнообразности проявлений его сущности. А коль от жизни всё время приходится что-то получать, то желательно, чтоб давалось побольше и погуще – тем более что такие картины разбавляли его туго скрученную жизнь воина, наполненную не только жёсткими, но и порой весьма жестокими событиями.
И для Виталия с Арсением в происходящем у овчарни не было ничего необычного – они наблюдали такое не раз. Оба, вживаясь в сообщества, чтобы жить и быть в них не пришлыми чужаками, а своими среди своих, стали принимать жизнь, традиции и обряды тех народов и племён, среди которых им доводится обитать. Хотя бы и короткое время.
Арсений к тому же, по необходимости писать об азиатской культуре, весьма далёкой от мировосприятия обречённой читать его сочинение донецкой профессуры, сейчас впитывал каждый миг действа, каждое услышанное слово. Зная кое-что из обычаев земляков, он теперь пользовался возможностью через происходящую мистерию   
_____________
1 Высшая партийная школа КПСС (ВПШ) — высшие учебные заведения в СССР в 1946-1991 годах для подготовки руководящих партийных и советских кадров, а также подготовки руководителей средств массовой информации. Школы создавались и находились под руководством соответствующих Центральных комитетов Коммунистической партии союзных республик, обкомов и крайкомов КПСС. Учебно-методическое руководство системой ВПШ осуществлялось Высшей партийной школой при ЦК КПСС и Заочной высшей партийной школой (ЗВПШ) при ЦК КПСС.
2 ”Во имя аллаха милосердного милостивого ”, “Аллах  велик”.  “Аминь! (Да сбудется!)”.

вспомнить, познать и ощутить их мировосприятие. Осознание события позволяло насытить работу по истории и культуре киргизов идейно и психологически и наполнить полноценной фактической информацией...
Так по-разному отнесясь к культовому обряду, благословившие жертву гости ещё некоторое время стояли и смотрели, как ловко и быстро, словно на соревнованиях, два шестнадцатилетних джигита разделывали валуха. Их действия контролировал старший, двадцатипятилетний джигит.
Один юноша, срезав с грудной кости т;шт;н кечири1, – бросил его с ножа на столб, у которого происходил процесс, сопроводив бросок пожеланием благополучия и словами: “Тайым кyлyк болсун!”( “Пусть мой жеребёнок станет скакуном!”). На столбе уже висело несколько кусочков – высохших давних, и свежих, сегодняшних, так что за дом Байтемирова можно было не опасаться – ему грозило долголетнее благополучие. Юношу похвалили и все пошли обратно на майдан, где уже закончилась игра джигитов с девушками и начинались серьёзные  дела: оодарыш, кyрёш, аркан тартыш2.
Виталий,  Арсений и Олег  шли позади  старших и говорили о том, что надо бы чем-то  отблагодарить хозяев за предстоящее обильное угощение. Олег предложил:
— Мы привезли с собой по коробке  коньяка и шампанского. Как думаете, это подойдёт?
— Вполне подойдёт, — согласился Виталий. — Только шампанское можно не доставать – выпьете завтра в другом месте. Оно здесь не котируется. Вот коньяк – это хорошо: хозяин обрадуется, что гостей не простой водкой он будет поить; и начальство осчатливится и похвалит Байтемирова. Так что он будет очень доволен, что Кудай таких хороших гостей ему послал.
— Тем более что коньяк импортный,.. — похвастал было Олег.
Виталий засмеялся:
— То, что коньяк импортный, поймут только два-три человека. Остальные стаканами его выпьют, не оценив вкуса и аромата. Может и похвалят, что крепкий.
— Ну, вы пьёте! — возмутился Олег.
— А кто бы нас в горах учил французским манерам? Переселяйся – научишь. Или сам научишься поглощать водку, не закусывая.
— А ты уже научился?
— Уже разучился.  Мне коньяк и водка уже в горло не лезут – всю пожизненную норму в тайге да здесь, в Нарыне, выпил.
— Молодец! — со смехом  в один голос похвалили трезвенника оба его друга; Олег ещё и погрустил: — Нам бы так.
Но Арсений всё-таки подивился Витальеву воздержанию:
— Как же ты сумел? Ведь землемеры пьют без меры…
— Попил бы с моё, когда каждый норовит угостить… Даже с группой милиционеров как-то раз выехали подальше от глаз людских – на мусорную свалку…
— С «мусорами» на мусорную свалку – интересная картинка? — подначил Олег.
— Ага, вот именно; причём они все – в форме. И тоже без закуски. В конце концов, когда однажды вечером на автовокзале провожали группу командировочных из Фрунзе, и там продолжилось распитие, я не выдержал: “Всё, — говорю,— с меня довольно”.  Однако  Манойлов – помнишь, Арсений, его? – процитировал ту же самую землемерскую установку, что и ты сейчас. Тогда я пригрозил, что вылью водку из стакана, но мне не поверили. А зря – мне нельзя не верить: я вылил. А зря! Манойлов злорадно объявил мне: “Об этом твоём преступлении я сообщу в институте”. Ох, как же я испугался – до судорог в пятках! Это ж мне грозило отлучением от гильдии землеустроителей! Я завопил: “Делай, что хочешь, но только не рассказывай!!!”
— И что? — поинтересовался Арсений.
— Отлучили?— уточнил его вопрос Олег.
____________
1Мечевидный отросток. Удачное бросание тёштyн кечири с лезвия ножа на стену дома, к верху юрты или к столбу – так, чтобы вырезка прилипла – считается хорошей приметой и гарантией благополучия дома.

2Борьба всадников, борьба пеших, перетягивание каната.
— Нет, как видите, продолжаю трудиться на сём поприще, «устраивая Землю»…
— Эй, друг, подожди! — раздался сзади призыв, прервавший дружеский обмен опытом.
Все трое остановились, обернулись: к ним спешил тот джигит, что руководил резчиками.
— Поговорить надо, — сказал он Виталию.
— Что случилось? О чём разговор? — вступили Олег с Арсением в незапланированный диалог – они уже стали бояться за Виталия.
— Уважаемые, ничего не случилось. У меня один вопрос. Личный вопрос, прошу меня простить. Вы, пожалуйста, идите, мы тоже скоро придём.
Парень симпатичный, располагающий к себе. И говорит, аккуратно подбирая слова, хотя предложения русской речи у него строились несколько по-нарынски. То есть, как бы дословно переводятся с киргизского языка. Виталий кивнул друзьям, и те, оглядываясь, пошли дальше.
— Меня Анарбек зовут, — протянул руку подошедший.
Виталий, называя своё имя, улыбнулся – перед ним стоял пострадавший жених Тумар,  не догнавший её в игре кыз куумай. Из-за чего девушке пришлось  публично  хлестать своего возлюбленного.
— Скажи, друг, почему ты не поцеловал Тумар? Побрезговал?
— Я поцеловал её, — засмеялся Виталий. — Как сестру.
— Почему как сестру? — удивился Анарбек.
— А что, ты хочешь, чтобы я её по-другому поцеловал? Пойдём – и сейчас ещё не поздно. Я теперь хорошо поцелую, в губы. Скажу, что ты так хочешь.
— Нет, не надо, — торопливо отказался Анарбек и несколько смешался; потом снова спросил: — Почему ты сказал, что как сестру поцеловал? Когда она твоей сестрой стала? Вы раньше встречались?
— Сегодня встретились впервые. А как только догнал её, так сразу же и стал ей старшим братом, — весело отвечал Виталий.
— Ты хороший человек, — похвалил его собеседник и признался: — Я её украду.
— Прекрасно, — согласился с уголовным замыслом агай похищаемой красавицы. — Меня на свадьбу не забудь пригласить. Когда ты карындашымы (мою сестрёнку) украдёшь?
Вживаясь в национальные и социальные сообщества в разных местностях и регионах, Виталий, как пересмешник, проникался их внешними манерами, их говором, выражением мысли, интонациями, оттенками строения предложений... Это сближало с ними, помогало понимать попутчиков по жизни.
— Когда она «Женпед» 1 закончит. Через полгода.
— А калым готов?
— Готов. С меня её родители много не возьмут: я ветеринаром работаю, помогаю им.
— Ну что ж, ты молодец, Анарбек. Родичами будем. Смотри только, чтобы раньше, в городе, не украли сеники тумары; (твой талисман).
— Не украдут. Она сама и родители не согласятся. Дорого откупаться придётся тому джигиту за воровство, — успокоил будущего родича Анарбек; указывая на плётку в руках Виталия, сказал: — Эту камчы2 я делал. И курана3 сам подстрелил.
—Хорошая камча, ты – мастер, —похвалил его Виталий. —А вот подарок плохой, — укорил он тут же. — Девушке, женщине надо казан дарить, ийик или ийин жыгач3, а не камчы. Так что правильно, что Тумар тебя отхлестала – будешь знать.
  — Правильно, правильно, — весело подтвердил Анарбек. — Моя спина так же сказала.
Собеседники рассмеялись, смех сблизил.
— Вот потому я просто забрал её у Тумар. Моя теперь будет.
— Пусть будет твоя.
— А ты почему не догнал Тумар?
_____________
1Женский педагогический институт в городе Фрунзе.
2Камчы – камча. 
3Куран – (здесь) мужская особь косули (женская особь – элик).
4Ийик – веретено; ийин жыгач – коромысло.

— Ай! — досадливо махнул рукой Анарбек. — Тут посмеялись надо мной. У меня Аккула – хороший конь, сильный. Не такой, как Боорон, но тоже быстро бегает. Его у меня забрали, а вместо него Усенбай дал коня своего дяди, сказал – скакун. А он на ходу спал и спотыкался. Я ещё полпути не проехал, а Тумар уже вернулась и стала бить меня.
— Ну не огорчайся. Ей самой это было неприятно – она жалела, что так получилось.
— Правда? — обрадовался Анарбек.
— Правда. Так что можешь спокойно красть её – бить тебя она больше не будет.
— Я тебя обязательно приглашу на свадьбу.
— Пригласи, пригласи. Если найдёшь. Пошли?
— Пошли. Ты будешь в улак тартуу участвовать? Давай в нашу команду.
— А что, игра будет командная? Не каждый – за себя?
— Да, командами играть будем, чтобы безопаснее было и быстрее. И так интереснее –  наш род против кунгейского рода.
— А кто в вашей команде?
— Кенжебай, Джумабай, Шамшидин, Салыбай – это всё твои друзья. Ещё Бейшембек будет. Должен был быть Бекеш, но ты у него обоих коней забрал, ха-ха-ха. И ещё несколько человек.
— Ладно, я буду с вами. И ещё Арсений, мой брат, будет.      
— Отлично. Пойдём договариваться со всеми, как действовать будем.

На ристалище уже вовсю происходила борьба на конях и на земле.
Зажав в зубах плётки, кочкорские батыры под смех и аплодисменты сородичей, под  их презрительные насмешки и торжествующие крики стаскивали с коней своих родичей в порядке живой очереди. И одновременно с всадниками, но в безопасном удалении от  рычащих в азарте конных джигитов, валили друг друга на родную землю пешие молодцы.
Это были в основном подростки, которым ещё рано стаскивать своих друзей и недругов с коней. Но могучую силищу свою во всей красе они и здесь сумели показать – боролись отчаянно и серьёзно. Ещё бы: на них смотрит полковник из Москвы; а не пожалевшего своих усилий и соперников ждёт стоящий приз.
Борьбой заполнялась пауза, необходимая для подготовки распорядителей и участников к главному состязанию – к улак тартуу.
Анарбек, оставив Виталия позади зрителей, пошёл собирать свою команду на совет.  Съехались быстро. С Виталием и Арсением набралось пятнадцать участников. Шамшидин оглядел всадников и – из-за Арсения, чьё восприятие беглой киргизской речи затруднялось, – 
по-русски спросил:
— А где Усенбай?
— Он не будет, — ответил ему и всем Бейшембек. — Он своего коня Бекешу отдал, и Бекеш с Алтынбекомтеперь против нас играть будут.
Оказалось, что настырный Усенбай, не оставив попытки помочь Бекешу, встретил на пути возвращающееся начальство и попытался уговорить Залимтороева, чтобы тот забрал Боорона у Виталия. Однако он не учёл, что начальство – чьё бы и где бы оно ни было – не любит, чтобы его решения подвергали сомнениям и вынуждали снова обдумывать ситуации. Тем более – публично. Тем более – при важных гостях. Даярбек Залимтороевич ответил Усену резко, пренебрежительно и по-русски:
—Эй, ким?1Ты упрямый человек, оказывается! Бекеш сказал, что русские катаются на свиньях – вот пусть сам теперь найдёт до;уза – кабана или туут бээ – пузатую кобылу – садится на них и участвует в улак тартуу. Или ты своего коня отдай ему.
Довольный собственным юмором Даярбек Залимтороевич посмотрел на спутников и весело рассмеялся, и те поддержали его решение своим смехом и улыбками – они понимали, что продолжается несуразно возникшая ситуация, в которой подверглись
__________
1 Выражение “Эй, ким?” (Эй, кто?” – аналог русского: “Как тебя там?”) – термин вместо имени собеседника, принижающий его; так, обычно, обращается начальство к подчинённым.

унижению их честь и достоинство, и Залимтороев сейчас защищает своего подчинённого Виталия, отстоявшего свою и их честь и честь самих хозяев гор.
А пострадавший за друга, публично униженный начальством, Усен так и поступил – отдал Бекешу коня. Всё равно он, уважаемый Усенбай, не стал бы участвовать в козлодрании в одной компании с орус баш-инженером; а противники этой команды – люди из другого рода, с ними у него нет дружбы. Переход Бекеша с Алтынбеком в другую команду, решал вопрос состава: у соперников не хватало участников, а двое орус гостей ещё увеличивали неравенство. Теперь – всё в порядке.
Анарбек предложил подумать о стратегии и тактике битвы. Если в кыз куумай успех зависит от коня,  в оодарыш – от коня и от ловкости и силы борца, то в козлодрании, кроме силы и скорости коня, силы и ловкости джигита, требуются сообразительность и смелость его. А главное – взаимодействие и понимание всех участников в команде.
Здесь, в условиях, когда мчишься в группе всадников, а рядом к той же цели несётся вражеская лавина и надо на скаку поднять с земли улак1, пробиться с ним из вертящегося круга союзников и врагов, рвущих козла из рук, потом с помощью партнёров, перекидывая тушу от одного к другому и не позволяя противнику её перехватить, доставить добычу в условленное место – задача ещё та.
Поэтому Бекешу нужен был Боорон. Поэтому джигиты, радуясь, что Боорон остался в их команде, с некоторым сомнением смотрели на Виталия. Но они видели, как хорошо он сумел вскочить на резво помчавшегося коня и как правильно стащил Бекеша; а недостаток опыта в улак тартуу можно компенсировать приёмами игры.
Разработали два варианта. По одному – Виталий должен был, вырываясь вперёд, сделать вид, что поднял улак и увести за собой противников, а в это время друзья смогут спокойнее поднять тушку и, прикрывая несущего, прорваться к цели. По другому варианту Виталий придерживает Боорона, чтобы Анарбек и Джумабай успели поднять улак, а потом догоняет, берёт и уносит добычу. В этом случае он должен будет растянуть погоню, а на обратном пути  друзья помогут ему промчаться мимо соперников. Впрочем, как ни решай, игра внесёт свои изменения. Главное, чтобы Виталий  готов был взять тушу, если понадобится скорость Боорона. Арсений с Кенжебаем и Сатылганом его прикрывают и помогают поймать трофей.

Козлодрание началось с приготовления майдана и джигитов к побоищу. Едва борьба пеших батыров конных джигитов закончилась, и определились их герои, один из аксакалов-распорядителей выехал на майдан. В седле перед собой он держал тушку козлёнка. Команды
– в белых и красных головных платках для различия – стали выстраиваться перед публикой, развлекавшейся насмешками над игроками. Один из чабанов крикнул в адрес Джумабая:
— Кара;ыз, жа;ы; жаш Жумаке-баатыр карыштап кетип баратыр. (Смотрите, молодой Джумаке2-богатырь отважно едет).
Джумабай был самым старым среди бойцов-козлодёров – ему исполнилось уже сорок лет.  Он  числится  в  колхозе  гидротехником,  отвечая  за  орошение  полей.  Но  на  сцене колхозной жизни ему приходится появляться в разных ролях, в том числе и в роли рядового, угнетаемого голодом, трудом и вшами сакманщика. Виталий и подружился с ним там, среди вшей на сакмане, оказавшись в одной с ним упряжке в кошаре Джёргёлёкова. Джумабай даже «лечил» его...
В марте, в самом начале расплода, когда в округе ещё лежал снег, Виталий решил омыть своё бренное тело, искупавшись в ручье. Искупался, очистил и… ухитрился заболеть воспалением лёгких и мерзким фурункулёзом. О том, что его недомогание – не мещанское ОРЗ, а благородная пневмония, он тогда не знал, и потому не паниковал. Лишь спустя четыре месяца, летом, случайно, по оставшимся навеки в лёгких кальцинатам3 проведал от врача-пенсионера, что опасно болел воспалением лёгких.
____________
1Козлёнок,  козочка.  В данном случае (в улак тартуу) – туша козлёнка или телёнка без головы и без нижних частей ног.
2Джумаке – уважительная форма имени Джума.
3Кальцинаты в легких – термин, обозначающий скопление кальциевых отложений в тканях; они выступают следствием воспалительных явлений и свидетельствуют об отражении иммунной системой инфекционных агентов, негативно воздействующих на организм.

 Но к тому времени, задавленная грубым с нею обращением, пневмония тихо скончалась, потому что, лишая овец и ягнят пенициллина, предназначенного им, больной  поедал его пятисоттысячные дозы, чтобы сгонять приступы 
недомогания. Правда, порой температура валила его с ног, и тогда он дисциплинированно и блаженно отдыхал на провшивленной постели. В результате лечения самолекарь Виталий съел все запасы антибиотиков на полмесяца вперёд, оставив шестьсот овечьих голов с соответствующим приплодом без средств скорой помощи, а себя обеспечив пожизненной аллергией на пенициллин.
Лечение же его местным гидротехником заключалось в том, что Джумабай в течение недели ежедневно спичкой выковыривал и удалял с лица землеустроителя-сакманщика по два-три мелких нарыва – союзников всяких воспалительный явлений, добавлявших экзотики к романтике Витальева овцеводства. Так смежные коллеги и сработались…
Теперь они снова оказались в одной упряжке. Только теперь им предстояло иметь дело не с ягнятами и не с чирьями, а с серьёзными, по-боевому настроенными кочкорцами-сарыбагышами старинной закалки.
Джумабай, человек незлобивый и весёлый, на насмешку соплеменника ответил белыми зубами и поговоркой:
— Б;р; карыса да бир койлук алы бар. (У волка и состарившегося на одну овцу силы хватит).
— Анда кой эмес, анда улак жатат. (Там не овца, там козлёнок лежит).
— Кой, улак – баары бир тамак (Овца, козлёнок – всё равно пища), — не сдавался Джумаке.
— Эй, баатыр, улак кичиникей, кардын ач болосу;ор. Жакшы жигитке кырк ушунчалык улак аз. (Эй, батыр, козлёнок маленький, голодными останетесь. Хорошему джигиту сорока таких козлят мало). –
— Эчкыса жок. Улагыбыз эки тогуз кой бизге тууит. (Пустяки. Наш козлёнок две девятки овец нам родит).
Байтемиров щедро выделил из своей личной отары восемнадцать овец на приз за победу в улак тартуу, их и подразумевал Джумабай, обещая получить «приплод» от улака,  которого он с командой непременно унесёт.
— Дымак – ;рд;, ооз – баатыр, тил – текебер (Вожделение – высокое, рот – богатырь, язык – кичлив), — посмеялись противники над Джумаке, взявшим на себя роль говоруна команды.
— Макул. Текебердик болбосун, баары биздин баарыбыз толтурабыз (Ладно. Не хвалясь, скажу: все сыты будем), — согласился на мировую Джумабай, потому что главный судья уже готовится подать команду.
Виталий с Арсением переглянулись. Улыбнулись. Оба понимали состояние друг друга и видели, что биться им придётся всерьёз – предстоит боевая схватка, а не скачки на просторе. И что биться они и будут всерьёз. До конца.
Аксакал, отвозивший улак, уже вернулся и сел на место. В наступившей  благоговейной тишине старейшина на распев произнёс: “Ал-ло ак-пар!” Джигиты приняли благословение. И тут же резко прозвучала команда: “Алга!”. И тут же сотня голосовых аппаратов издала сотни разнообразных воплей, озвучив сотни оттенков эмоций сотен желаний и вожделений: “А-ал-га-а-а! И-и-я-а-а!..”
Игра началась...

Две группы взрослых людей – чабанов, строителей, инженеров и других специалистов, работающих в одном колхозе, живущих в соседних сёлах, недавно пивших и евших из одной посуды, – сейчас, в одно мгновение, превратившись в две враждебные хищные волчьи стаи, крича общеплеменной уран “Атаке!”1 и свои родовые ураны, сорвались с места в галоп и, набирая скорость, помчались к одной точке вдали.
_______
1Уран – боевой, спортивный или славящий клич. Обычно это название рода или имя предка, прославленного главы племени,  рода.  Уран “Атаке” – общий у киргизов, в честь Атаке-батыра, яркой личности в истории Кыргызстана из рода тынай.

 К маленькой тушке убитого животного,  которую скоро, очень скоро начнут рвать друг у друга. И станут рвать друг друга.
Эти мирные люди, минуту назад очаровательно подтрунивавшие друг над другом, весело смеявшиеся одной шутке, скоро начнут издавать рык, похожий на смех, и смех, злорадно торжествующий, похожий на рычания. Все силы их, батыров, направились на то, чтобы дойти первыми, не дав врагу сделать то же. Всё святое, всё нежное, чистое, милое исчезло для них. Сейчас их ничто не может остановить. Более того, их родные, близкие, любимые криками и болезненными воплями душ своих поощряют их, торопят, позволяют им любые действия, обеспечивающие успех.
Кричали  кочкорцы – от мелкоты до беззубых стариков и старух. Кричали  фрунзенцы с москвичами. Они тоже поддались ажиотажу – представители и их народа, их собственные представители на этом джайлоо скачут сейчас в битву, и их надо поддержать, подбодрить. Крик, выражаемый разными словами, разными языками, был один: “Давай! Дави! Рви! Бери!..”. И вдруг...
Единый крик рассыпался, разделился. Раздались недоумения, оскорбления, смех – один из русских, тот орус-джигит, который принял вызов и лихо скакал за девушкой, ушёл в сторону. Тот, который красиво говорил о чести и достоинстве – спасовал. Он уже выдавался вперёд, он на прекрасном коне мог первым дойти и поднять тушку без помех – и не стал этого делать... Испугался!!!
Его оскорбляла половина человечества: и киргизы, уже не боявшиеся нарушить закон гостеприимства, и русские, убитые горем позора. Джигитам всё позволяется, даже умеренная подлость. Но нельзя джигиту уходить в сторону, нельзя убегать из боя. Позор на его голову до третьего колена! Народ негодовал.
А воины, сыны своей земли и последователи Манаса, кровожадные храбрецы и герои, мужественно делавшие своё дело, сказали Виталию: “Давай!”. Они знали. Им это было нужно...
Лавины рванулись вперёд по знаку аксакала. И каждый всадник из этих обеих лавин подчинялся закону движения общей  массы. Но каждый всадник в то же время есть и сам какая-то масса со своим направленным движением, чего не знают непосвящённые. Они, несведущие, думают, что все должны пасть на козлика. А сведущие знают, что врага надо задержать. Его надо сбить. Для этого Арсений, Кенжебай и Сатылган сразу поскакали сбоку своей лавы и, постепенно забирая всё левее, поставили своих коней один за другим, чтобы создать стену из мчащихся вперёд всадников. Их дело – перекрыть путь лаве соперника.
  Но враг – он из того же народа, и тоже из племени сарыбагыш. Враг тоже создал свою защиту. Встретившись, они блокируют друг друга, а остриё каждого отряда промчится дальше. И другие джигиты, которые должны так же прикрывать своё остриё, – они так же вот-вот столкнутся со своими антиподами. Они мчатся, всё более сближаясь друг с другом.
Виталий скакал, сначала придерживая Боорона. Но, как ни сдерживал ход айгыра, он  вскоре был уже рядом с Анарбеком и Джумабаем. Эти двое вырывались вперёд и все  должны помогать только им. Виталий не мог, скача на Боороне, поднять улак. И ещё Анарбек... Он уже был опорочен, ему надо показать себя. Потому Виталий крикнул Джумабаю и Анарбеку, что он выедет навстречу противнику. Крикнул в тот момент, когда цель приблизилась настолько, что вожаки обеих стай уже думали не о том, как первыми добраться, а о том только, как подцепить улак и не выронить его, как не дать врагу воспользоваться тем, что туша уже над землёй, а поднимающий её в этот миг беспомощен. Друзья поняли его, благодарно и весело крикнули: “Давай!” и больше не отвлекались ни на что – улак в сотне метров.
Лёгкое движение руки, лёгкое натяжение узды – и вот Боорон меняет направление:  сначала круто влево, выходя в промежуток между группами, потом – вправо, скача в одном со всеми направлении, но левее цели.
Те из врагов, что скакали впереди, заметили манёвр оруса с Боороном. И они, в отличие от зрителей, прекрасно поняли коварный замысел ненормального русского, собирающегося сшибиться с ними конём. Они поняли, что тот готов на всё, лишь бы победить. Противники стали нахлёстывать своих скакунов, торопясь успеть пройти линию и точку пересечения, а некоторые  поскакали  навстречу  Боорону. Напрасно: защитники не успели и три передовых всадника тоже не успели – Виталий с Боороном промчались так близко возле них, что их кони подчинились не всадникам своим, а Камбарата1-Боорону и свернули влево. Кони – как люди. Воля и энергия сильного жеребца – закон для  них. Кони унесли своих хозяев от улака, который был близок...
В тот же момент его подняли Джумабай и Анарбек. Успели. Теперь можно на них нападать: улак вверху и свои рядом.
Народ взвыл. От счастья, от гордости, от отчаяния. Проклятия понеслись в адрес бешеного оруса, который и сам добычу не поднял, и их родичам, их возлюбленным помешал.

На майдане завертелась схватка. Если бы позволялись мечи, летели бы головы. А пока что без крыльев летала туша козлёнка. В круговороте, в толчее, в криках, в требованиях, в угрозах, в волнах пота людского и конского, в поднятой пыли шло выяснение права  собственности на маленький сгусток мяса и костей – на знамя этой битвы. На пропуск в разряд доблестных.
В центре битвы, в плотном кольце, озираясь по сторонам и уворачиваясь от тянущихся к  ним рук, находились Джумабай и Анарбек. Противники, нахлёстывая своих айгыров – и чужих заодно, чтоб не мешались, – всячески пытались прорваться к ним, дотянуться до вожделенного козла. Но ничего не получалось – часть защитников сгрудилась вокруг своих героев и не давала врагу возможности приблизиться. А ещё несколько джигитов суетясь среди кунгейцев, мешали им соединить усилия, чтобы прорвать заслон. Возбуждённые кони храпели, коротко ржали и злобно взвизгивали, отбивая приближающихся к ним других коней ногами, крупами, головами.
От всех этих помех и из-за бесполезной толкотни раздражение атакующей стаи быстро нарастало: мясо рядом, а взять – не получается. Даже прикоснуться к нему ещё не удалось. Если бы им не помешали вовремя приблизиться к туше, то теперь они могли бы, по крайней
мере, вырывать её из рук опередивших и поднявших. По крайней мере, это для них было бы достойно. Не то, что пустое щёлканье зубами...
А в стороне от толчеи на эти буйства страстей и сил смотрят безучастные всадники:  Виталий на Боороне, буйно рвущемся в битву, и Арсений на безмятежно стоявшем Бозале. Кенжебай с Сатылганом разъезжают вдоль границы сражения. Своим положением пассивная
четвёрка не добавляла радости соплеменникам из Кунгея, уже понявшим, что орус просто так ничего не делает, что он лишь притворяется неумеющим... Кунгейцы, злобно ворча, то и дело посматривали на них. Посматривали, но отвлечься от сражения не могли: улак всё время находится в руках джигитов  вражеского  рода, сбившихся в кучу и передававших его друг другу. Их рассматривали и зрители: кто угрюмо, кто насмешливо, кто настороженно.
Свара затягивалась. Так вертеться можно долго: мясо в котле дважды успеет свариться, пока кто-нибудь, устав, не сделает ошибку. Но все полны азарта, страсти, жажды успеха. Даже кони.
Друзья из кутерьмы бросали на Виталия отчаянные взгляды: они не могли прорваться с козлёнком и не могли перекинуть его ему – далеко, чужие волки перехватят. Они требовали помощи. Подозвав своих помощников, Виталий изложил им идею атаки. Товарищи поняли, засмеялись и поскакали вокруг свалки. Их аргамаки, задёрганные общим возбуждением, сами, без понукания стали набирать ход, вводя в новое смятение кунгейцев.
От болельщиков, что-то почуявших в очередном манёвре приезжих, в их странном  стремительном  кружении,  донеслись  свист  и  усилившийся  крик:  сторонники  Виталия выражали ему поддержку, а соперники и соперницы послали возгласы предупреждения братьям.
Но предупреждать бойцов не надо. Злыми глазами следившие за четвёркой, они  сами  ________
1Камбарата – (миф.) прародитель и покровитель лошадей.

всё быстро поняли и стали перестраиваться, чтобы встретить нападение врагов. Потом  выделили из своих рядов троих, и те, скача вровень с врагами, но по меньшей окружности, отрезали злоумышленников от круга.
Виталий перекинулся взглядом и кивками с эскортом: “Готовы?”. Четвёрка заметила, что её круговая скачка с психическим давлением сделали, что должны были – противник занервничал и, несмотря на ободряющие крики вожаков, каждый из его джигитов стал отвлекаться и ослаблять атаку на центр. А зажатые кунгейцами друзья усилили свой напор и создали небольшое пространство, куда можно втиснуться конём. По взмаху руки Виталия все четверо вдруг придержали своих скакунов, сразу оказавшись чуть позади тройки из Кунгея, и тут же, пронзительно визжа, кинулись в кучу.
Боорон хищно наклонил голову, нацелившись на жеребца, стоящего на пути. Он бы вырвал у того кусок кожи, если бы Виталий не отдёрнул его раскрытую пасть уже от самого крупа. Не война всё-таки, да и конь-то из своих: на нём сидит Салыбай. Но, тем не менее, Боорон шуганул и своих и чужих так, что образовался широкий проём, тут же укреплённый тремя конями поддержки. Из центра снова нажали, Виталий повернул Боорона в обратную сторону, и за ним прорвались Анарбек, Шамшидин, Джумаке. Их прикрыли Бейшембек с Салыбаем и троица подстраховки. На скаку улак был передан  главным курьерам – Боорону с Виталием.
Началась потеха.
Как лиса от своры борзых убегали храбрецы от жаждавшей их крови стаи. Беглецы оторвались от своих и от чужих очень быстро. Даже Анарбек недолго был рядом; он только успел повторить, чтобы Виталий растянул погоню, а там всё будет хорошо.
Однако «хорошо» – это для того, кто знает местность; а как быть оказавшемуся здесь случайно? Справа течёт речка, слева – крутой высокий склон. Далековато, правда, но что проку – погоня истинно волчья: раскинулась широко, не объехать.

Пять километров пролетели как на крыльях, и вскоре два поворота и взгорья скрыли беглеца от погони: позади даже топота копыт не слышно. Сейчас его видят лишь маленькие 
дети со старушками у юрт и палаток, разбросанных вдоль речки, да пастухи, стерегущие стада и табуны на склонах. Они тоже кричат, свистят и машут руками. Кому машут? На что указывают?
Сколько ещё скакать? Можно бы и вокруг Земли: радость свободного движения, счастье победы, задор коня, собственное веселье. И никаких преград!.. Только надо  возвращаться, потому что улак тартуу – не байга, а битва смелых и неистовых.
Чтобы сбить погоню и чтобы встретиться с кунгейцами не вдали от народа, ради которого устроено было козлодрание, Виталий решил подняться на склон, к которому здесь прижалась дорога. Кунгейцы не знают, куда он в этот момент направляется, а увидят – тогда и им тоже придётся взбираться.
Склон исчерчен  овечьими  тропами – коню можно быстро бежать, а ближе к зрителям и вовсе хорошая терраса1. Плохо только, что камни по ней набросаны: могут помешать. Но выбора всё равно нет – кто знает, с кем он в первую очередь встретится, когда повернёт обратно: со своими или с чужими?
Добравшись до очередного взгорья, Виталий развернулся на нём и поскакал в обратную сторону, одновременно всё более поднимаясь над долиной. Через полкилометра, за складкой склона он увидел красные и белые головы джигитов, упорно мчавшихся за ним, не зная ещё о его манёвре, по низине. Но горный луг – не лес: когда беглец приблизился, он был замечен, опознан и осеян словами и воплями. Догадливые  горные бойцы из Кочкора – свои и враги, – оценив разделявшее их серьёзное препятствие высотой в полсотни метров, сразу повернули
своих тулпаров. По ровной долине, по дороге они будут скакать вровень с беглецом, а там, поближе к возлюбленным своим, встретят его: никуда не денется, ему придётся спуститься.
Часть кунгейцев, отстававших от первых джигитов стала взбираться наверх,   
__________
1Терраса – (здесь) горизонтальная площадка на склоне гор.

стремясь перехватить его на склоне или хотя бы не позволить орусу ещё раз их обмануть. С ними же, мешая им и опережая их, поднялись Бейшембек, Кенжебай, Салыбай.
Боорон успел проскакать мимо тех и других, и теперь они, так же потеряв темп и соперничая друг с другом, по тем же тропам гнались за парой, дразнившей запахом улака. Эти враги неопасны – их хорошо держали друзья. Но кто встретит впереди – вот вопрос?.. Однако это не скоро и всё может измениться. Не исключено, что битва за тушу произойдёт не в низине, а на склоне, на крутизне. Впрочем – нет: терраса уже под ногами, Боорон снова набрал хорошую скорость, обгоняя друзей и врагов, скачущих в низине. Приближается участок с валунами на пути, но их можно объехать без замедления хода. Виталий не управлял конём, полностью доверив ему выбор тропы, что самому позволяло оглядываться и ориентироваться в ситуации впереди и сзади, внизу и вверху.
А впереди  из-за камней появился всадник в красном платке. Свой! Он поможет пройти опасную зону, задержит преследователей. Виталий крикнул уран рода, встречавший ответил тем же. Радуясь предоставленным удобствам и той лёгкости, которая сопутствовала ему во всех состязаниях, Виталий поднял вверх улак, выдал вопль восторга и приблизился к джигиту. По рубашке на нём и по масти коня Виталий узнал во всаднике Анарбека: тот стоял спиной к нему, протягивая руку, чтобы принять эстафету. Он имел право – он поднял тушу, ему и доставлять её до финиша.
Вдруг снизу раздался предостерегающий вопль:
— Это Бекеш! Он не с нами!
Виталий глянул на крикнувшего: там был Анарбек! Джигит сопровождал Виталия понизу, не обгоняя его, скача как можно ближе к склону, потому Виталий не замечал его. Он даже вздрогнул, сообразив, как чуть не попал впросак1, как чуть не отдал победу не только спортивным соперникам, но собственному врагу.
А Бекеш, поняв, что со своим  маскарадом опять проиграл, выругался длинным матом и поставил Усенбаева жеребца поперёк тропы, закрывая им широкий проход между валунами.
— Орус, давай сюда улак! Всё равно заберу, лучше сам отдай, добровольно!
Бекеш всё мечтал об унижении Виталия; ему хотелось, чтобы тот пал перед ним на колени. Когда-то он так вот поставил одноклассника, не умеющего драться, и сладостная минута злого торжества с тех пор поселилась в нём навсегда. Как ужас запоминается на всю жизнь,  так  и  радость  от  унижения  кого-либо  своею  силою,  своею  властью  всю  жизнь щекочет нервы. Чем мельче и пакостнее души, тем больше они торжествуют от своего временного, от – чаще всего – случайного успеха. Потому Бекеш и посмел пренебречь законами предков, что уже не мог остановить родившуюся в нём однажды и теперь сосущую его самого постоянную потребность унижать, обирать, растаптывать, Он подчинялся ей, он стал её рабом.
— Пошёл вон, червяк! — крикнул Виталий, возмущённый наглым враньём противника.
Бекеш не только не сдвинулся, но напротив, стал раздражать своего коня, чтобы хоть сколько-нибудь возбудить его для битвы. А когда Виталий ещё в двадцати метрах от него подправил движение Боорону, чтобы объехать мерзкое «препятствие» ниже по склону, Бекеш  снова  пересёк  его путь – он  не  стал  жалеть  чужого  коня,  даже  зная,  что  Боорон или грудью ударит того, или зубами разорвёт ему круп.
Любая задержка Виталия среди камней была наруку Бекешу с кунгейцами: скачка, наконец, остановилась бы, и во вновь закрутившейся свалке успех наконец-то мог им улыбнуться. Пока защитников оруса мало, можно отобрать у него тушу и самим нести знамя победы. Бекеш злорадствовал, по-прежнему самоуверенно рассчитывая, что сумеет урвать победу даже на коне Усенбая. И тем больше опозорит оруса, не нарушив клятву кораном.
И Виталий понимал, что хорошо подготовленный и близкий уже успех его команды сейчас подвергается опасности быть потерянным, обрекаясь новому испытанию случаем и удалью молодцов. Это же снизу и сзади ему кричали друзья, и от зрителей к нему нёсся возбуждённый крик. Увидев, что без задержки проехать мимо Бекеша не удастся, Виталий, ещё больше поворотив Боорона, стал спускаться по склону, поближе к лучшим бойцам своей команды, одновременно надеясь всё-таки объехать врага и камни.
А Бекеш упорно пересекал ему путь – исхлёстанная камчой деда спина болела, жгла, усиливала пылание ярой мести, и упустить чочко он не собирался. Он тоже стал спускаться. Подъехав совсем близко, он наклонился и взмахнул плёткой, со злорадством метя хлестнуть по лицу нечестивца (если тот окосеет, ему же хуже, пусть доказывает, что удар не был случайным; а о нём, о Бекеше-баатыре, будут песни петь, всю его жизнь им гордиться будут – своею доблестью он род прославит до седьмого колена).
Однако клятвопреступнику помешал выполнить жестокое намерение взгляд Виталия,  обещавший  самое  худшее  в жизни и заставивший его дрогнуть, замедлить удар. И Боорон, заметив поднятую плеть, рванулся, избегая оскорбления, отчего, когда Бекеш с рыком: “Чочко, держи!”, — резанул воздух камчой, вплетённый в неё кусок толстой проволоки пронёсся за спиной Виталия, и всё-таки рассёк кожу Боорона позади седла.
Жеребец, спускавшийся круто вниз, возмущённо восприняв ожог боли, рванулся прямо и во весь мах, не выбирая пути; и его всадник чуть не вылетел из седла. Виталий не упал потому только, что, прижимая тушу к седлу, одной рукой держался за его луку. Ненавистно заорав Бекешу: “Козёл вонючий!” и сильно натягивая узду, он попытался придержать Боорона, направить его в другую сторону, потому что впереди был крутой склон. Тут и Бекеш, увидев, куда мчится его любимец, отчаянно заорал сзади: ”Стой! Туда нельзя! Конь убьётся! Останови коня, ору-ус!!!”.
Но усилия Виталия были безуспешны: оскорблённый Боорон в своей ярости прочно закусил удила и не слушал всадника – он взял полный разгон. Мир для бессильного теперь Виталия свёлся только к порыву коня, а всё остальное движение прекратилось: где-то вблизи и вдали в развороте своих коней замерли всадники; где-то вдалеке оборвался тишиной ужаса гомон толпы; замерли высоко в небе птицы и Солнце нахмурилось...
Хотя склон был ровный, на таком уклоне горы, оступись конь, оба – и Боорон, и его всадник – разобьются насмерть .“Страшно? Ты же мечтал когда-то погибнуть в борьбе – вот тебе удобный случай, радуйся. Сейчас на виду у народа станешь героем!..”, — съехидничал над собою Виталий. Он успел это сделать до того, как душа содрогнулась, а по коже прошёл озноб: невидимый сверху, прямо на их пути из основания склона выпирал огромный камень, образуя обрыв. А чуть дальше по ходу торчат из земли острия останца1 – след древних эпох, и лежат скатившиеся землетрясением с вершин валуны: каждый из них вполне готов оказать смертную услугу.
Все джигиты, остановив своих горячих скакунов, в перепуге, в ожидании смертельного падения коня и Виталия смотрели на то, что сейчас произойдёт – выпиравшая из склона скала останца была выше них, всадников. Арсений, находившийся у ближних камней рядом с Анарбеком, побледнел, сжал зубы до скрипа.
Боорон не сворачивал. Камбар был в гневе. Айгыр разъярился. Он не смотрел на то, что под ногами, он собрался взлететь над миром. “Ну, что ж, взлетим! А как разбиваться будем – это пусть другие смотрят”, — мелькнула у Виталия меланхоличная мысль.
— И-и-и-я-а-а!!! — возопил он, порывом давая понять Боорону, что до конца готов идти с ним вместе, а больше крича себе, последним криком изгоняя сомнение в неизбежном из души. В том, что перед ним возник и открылся во всей полноте финал его жизни, какой бы она ни была.
Его жизнь и жизнь Боорона слились. То, что сделает конь – сделает за двоих и для двоих. У них одна судьба. Порыв и вопиющий глас Виталия слили его дух и душу с духом и душой Боорона, и Боорон это принял. Он изменил намерение, он взял на себя ответственность за жизнь существа, по какому-то праву оседлавшего его и радующегося вместе с ним его битве с соперниками-конями и с другими на них людьми. Боорон не стал завершать гибельный бег – он увидел свой путь, увидел препятствие и взял его. Не в силах уже сам себя остановить, он
_________
1 Остане;ц – в геологии: изолированный массив горной породы, который остался после разрушения окружавшей его более неустойчивой породы какими-либо экзогенных факторами – выветриванием, эрозией, воздействием воды и т. д..

в рассчитанном прыжке достиг камня и взмыл над ним в бесконечном полёте... А мягко приземлившись, с такой же точностью перескочил через другие услужливые камни-убийцы.
Как перелетал, так и дальше помчался, ни на миг не снижая мощи своего движения. Он снова жил в битвах и в славе, он продолжил борьбу, готовый к любой стычке. Как и слившийся с ним всадник... Но битвы не произошло. Джигиты – и свои, и враги, – одинаково выразив криками и вздетыми вверх плётками восхищение увиденным, не встали у них на пути: у таких не становятся препятствием без риска самим погибнуть. Один молодец-кунгеец, впервые допущенный до к;к-б;р;, попытался было направить своего трёхлетку наперерез, чтобы доказать, что он не сопляк какой-то, что не зря его взяли, но был гневно остановлен своим вожаком, Осмонбеком, и Джумабаем.
Однако едва неистовая пара одолела препятствия, все снова начали гонку. Кунгейцы набирали скорость, они вновь помчались во весь опор, чтобы подстроиться к Виталию и обобрать его, на ходу овладев добычей. Они все – смелые, лихие бойцы и скоростью их не смутишь. Они ценят чужую доблесть, но собственную победу ценят больше. Красные и белые платки, пересекая пути друг другу, мчались двумя колоннами, сходящимися перед Боороном и Виталием, счастливыми и опьянёнными жизнью, только что вырванной ими у смерти.
Джигиты в белых платках стремились зажать неистовых в тиски, но им упорно мешали красноплатые, то и дело пересекающие им трассы. А напор коня и человека, сплавившихся воедино холодным огнём смерти и оскалившихся в лютом весельи, не позволял вплотную прижаться к ним.
Осмонбек, как главарь из Кунгея, первый слева издали броском потянулся к мясу, но – лёгкий поворот Боорона вправо, напугавший тех, что скакали с правой стороны, – и он повис, цепляясь за своё седло, чтобы не выпасть из него. Виталий злорадно захохотал и стал направлять Боорона, к его радости, на коней кунгейцев, осмелившихся слишком близко подойти к повелителю гор и табунов. При этом Виталий перекладывал тушу с одной стороны на другую, дразня голодных и не давая им вцепиться.
Впрочем, веселье длилось недолго, потому что ни один из десяти кунгейских коней, находившихся в низине, не смог достаточно долго выдержать равную с Боороном скорость. Едва последние преследователи потеряли возможность помешать победе, ни разу – не по своей вине – за всё время не прикоснувшись к улаку, Виталий оглянулся на Анарбека и Джумабая, и призывно закричал им:
— Анаш, Жумаке, бери келгиле! (Анаш, Джумаке, давайте – подъезжайте – сюда!), — и чуть придержал Боорона.
Друзьям, в отличие от кунгейцев не терявшим времени на борьбу за козлёнка, удалось на своих быстроходных скакунах обогнать всех преследователей. Арсений, Шамшидин и еще несколько других джигитов продолжали разделять силы противника в десятке метров от  передовых всадников. До рядов болельщиков осталось с полкилометра.
Не поняв, чего требует от них Виталий, уже обеспечивший триумф их роду, почему он останавливает своего коня, Джумабай закричал:
— Не останавливайся, скачи скорее! Тебе никто не помешает!
— Давайте скорее ко мне, — не вдаваясь в объяснения, резко потребовал Виталий.
Джигиты хлестнули выкладывающихся жеребцов и постепенно стали приближаться к нему. Как только оба оказались на коротком расстоянии, Виталий протянул тушу козлёнка  Анарбеку, скакавшему сейчас между ним и Джумабаем.
— Зачем отдаёшь? — удивился Анарбек.
— Вы с Джумаке подняли, вам и класть на место, — усмехаясь, ответил Виталий.
— Ты нам помог, — возразил Джумабай.
— И ты так унёс его! — восхищённо прибавил Анарбек.
— Берите. Или я брошу его назад, — крикнул обоим  Виталий, взмахнув улаком.
Анарбек засмеялся:
— Ладно, давай. Ты и в самом деле можешь бросить...
— То-то, — одобрил  Виталий его согласие. — Джумаке, держи его коня, будем его тянуть и прикрывать Анарбека.
Потом обернулся, нашёл своих, крикнул:
— Арсен, Шамши! Прикройте нашу задницу!
Пока длились перемещения и перепалки, замедлившие бегство основного противника, умирающая надежда ребятишек из Кунгея издала последний всхлип: у них вдруг появился  крохотный  шанс  схватить  д;;лёт  кушу1  –  сладостную птичку счастья. Отчаянное безумие овладело ими – они используют эту возможность или их родичи надолго оплюют их. Заорав уран, бешено вертя плётками, вытесняя запутавшихся среди них красноголовых, кунгейцы стали сзади наваливаться на тройку счастливцев, охватывая их с боков.
Но Джумабай, погоняя своего жеребца, уже схватил узду Аккулы у его морды слева; с другой стороны то же сделал Виталий. И хоть тянул в основном Боорон – он, пожалуй, тянул обоих скакунов, – но помощь Джумабаева коня тоже пригодилась. Теперь Аккула, чувствуя поддержку собратьев, помчался легче. Надежда Кунгея, не получив эффективной инъекции, скончалась под горестные вопли-крики сострадающих сородичей в массе торжествующих над ними соплеменников.
Джигиты рыдали оскорблениями, обливались злыми слезами и потом. Когда до метки красноголовых волков, до их логова, осталось два-три десятка метров, кунгейцы прекратили погоню, стали заворачивать своих скакунов – чего уж, осрамились на весь район, поражение надо признавать вовремя, достойно мужчин... И тут же увидели, что козлёнок не лёг на назначенное для него место, а уносится к народу. Завыв от вспыхнувшей ярости –  опять над ними посмеялись! – они кинулись наперерез.
Им не следовало останавливать скачку: резко набрать необходимую скорость не удалось, в результате жестокая погоня белоголовых превратилась в почётную кавалькаду, в свиту победивших врагов-красноголовых. Что может быть хуже?..
Идея отвезти тушу судьям пришла в голову «старику» Джумабаю, всегда находившему повод для шуток. Он увидел, что кунгейцы больше не преследуют их, и сказал Анарбеку:
— Ты не бросай здесь улак, только прикоснись им к метке. Отвезём его аксакалам.
Так и сделали. От метки они неразрывной тройкой с сопровождавшими их братьями и кунгейцами проскакали красивой дугой вдоль рядов восторженных болельщиков. Точный бросок Анарбека уложил улак к самым ногам Мугалимова и Залимтороева, вызвав всплеск радости и смеха.
А герои, наконец, разделились и лихо пролетели до другого конца толпы сородичей и гостей, собирая урожай похвал – любимое занятие победителей. Потом, развернувшись по большой дуге и замедляя бег четвероногих друзей, собрались в кучу и стали поздравлять друг друга с замечательной победой. Хлопали по спинам и по плечам и тыкали в бока; выражали благодарность Джумабаю и Анарбеку, поднявшим тушу с земли и в яростной схватке не уступившим её кунгейцам; восторгались Виталием, новичком, так хорошо сумевшим отстаивать честь команды; радовались каждому своему поступку, так или иначе внёсшему существенный вклад в общую победу.
Когда в ликующей круговерти Боорон и Бозала сошлись и Виталий с Арсением смогли встретиться, они некоторое время смотрели друг другу в глаза, потом стиснулись в объятии. Окружавшие их друзья поняли их состояние и его причину, вспомнив минуту общего ужаса. Выразив нежность, Арсений сердито оттолкнул Виталия и сказал:
— Отныне будешь ездить только на деревянном коне. На палочке.
Все захохотали. Виталий покорно склонил повинную голову:
— Как скажешь. Ты старший брат, тебе виднее.
— Ишь ты! Смотрите, какой послушный! — возмутился Арсений и снова привлёк к себе сорванца.
К толчее приблизились кунгейцы, из кровожадных недругов вновь превратившиеся в миролюбивых добрых друзей-соседей. Осмонбек раздвинул теперь не сопротивляющихся  _________
1Д;;лёт кушу (дёёлёт кушу) – мифологическая птица материального и духовного богатства, достояния.

красных, подъехал к Виталию и положил руку ему на плечо:
— Если приедешь ещё раз, будешь в нашей команде.
Анарбек отверг преступное предложение:
— Эй, Осмонбек, Виталий не будет за вас играть, он наш брат – он Тумар своей сестрой назвал.
— Пустяки, ваш брат станет нашим зятем – мы за него лучшую красавицу отдадим. Возьмёшь, баатыр?
— Хорошо, байке, — согласился Виталий. — Только вот мой агай сказал, что я теперь на палочке буду ездить. Это ничего?
— Ничего. Мы тебе хорошую палочку приготовим.
Веселье игроков прервал удивлённый вопрос Бейшембека:
— Виталий, почему у Боорона кожа разрезана?
Виталий оглянулся и, сам впервые увидев кровь на скакуне, чертыхнулся. Потом, глядя Бейшембеку в глаза, ответил:
— Это Бекеш ударил. Он хотел меня хлестнуть, да побоялся. Или промахнулся. От этого Боорон и понёс, закусив удила.
— Шайтан, — сквозь зубы проговорил Бейшембек и замолчал, грустно опустив голову.
— Бейше, не огорчайся, —  сказал Анарбек. — Я Боорона сейчас полечу.
— Я из-за Бекеша огорчаюсь, — ответил Бейшембек. — Какой он злой у нас. Даже коня своего не пожалел.
— Рану креолином бы смазать, — предложил Арсений.
— Почему креолином? — спросил Анарбек.
— Креолин хорошо заживляет такие раны. В экспедиции мы одного коня, у которого такой же айгыр, как Боорон, разорвал ногу, неделю всякими лекарствами лечили, не помогало. А смазали креолином – рана очистилась и через день заросла.
— Вот хорошо. Я не знал, что креолин так лечит. Мы им в основном овец после стрижки обрабатываем.
— Ну ладно, джигиты, поехали к аксакалам,  — распорядился Джумабай. — Они ждут, а нам надо.приз получить
— Соогат! — вдруг воскликнул Осмонбек, потребовав долю из добычи.
— Соогат? — переспросил Джумабай. — Хорошо, дадим одну овцу. Если вы её на бешбармак не пустите, она отару вам родит.
Предстоящие поздравления вытеснили огорчение, и джигиты, гомоня, направились к судьям. Впереди красовались победившие красноголовые, своим цветом озаряя момент славы; за ними, чуть в отдалении – побеждённые, покрытые белыми платками и чёрным позором.

Пока всадники на гарцующих конях ехали к народу, их всё сильнее освещали любовью восторженные благодарные сородичи храбрецов. Бросая в неудачников камни насмешек, которые те, вяло огрызаясь, понуро-покорно воспринимали, население джайлоо поздравляло победителей всех вместе и каждого в отдельности, подбирая им особые слова.
Очень много их досталось троим, определившим ход событий и саму победу: ловким сельчанам, на полном скаку сходу поднявшим улак, и хитроумному смелому русскому. И Арсению, боровшемуся на среднего качества коне, но достойно старавшемуся внести свой вклад, тоже не  пожалели чувств и красок. Киргизы – как и все народы – благодарны тем, кто не гнушается их жизнью, их интересами, их радостями, кто с уважением к ним относится. Они умеют ценить не боящихся трудностей и принимают их в свою семью.
Приближаясь к старейшинам, джигиты покинули сёдла и часть пути прошли пешком, ведя коней на поводу: не годится общаться с аксакалами и уважаемыми людьми, сидя в седле. Скромность победителей была одобрена, и вся знать поднялась со своих седалищ приветствовать отважных джигитов. Масса народа окружила достойных. Всем хотелось притронуться к ним. К Арсению и Виталию старушки прикасались по-особенному – будто исследуя, из чего они сделаны и можно ли их потрогать. Юноши разносили пиалы с кумысом. Залимтороев сказал Виталию, что он – настоящий нарынский джигит. И что управление будет радо его успеху. Что он не ожидал увидеть такое.
— Эй, Совет! Ты приз приготовил? Виталию самую большую долю дашь. Ты понял?   
— Дам, дам. Достойному джигиту – достойный приз. Я ему лучших валухов выберу.
— А сколько валухов вы мне дадите? — смеясь, спросил Виталий.
Его смех поддержало всё собравшееся стойбище. Герой труда, возбуждённый всеобщим ажиотажем и опьянённый счастьем его прославления, тоже засмеялся и задорно заявил:
— Пять дам! — Ведь той в его честь устроен, очень важные гости наехали. Да и сам праздник с его неожиданными коллизиями, с разгоревшимися на нём страстями получился такой, какой ни у кого на его памяти не происходил. И потому он радостно повторил, сам получая восторг от своей щедрости: — Виталию, такому прекрасному джигиту, отдельно дам пять валухов.
— Вот и хорошо. Ушул кошумчам болот. (Это мой вклад будет)1. А то гостей привёз, а сам приехал с пустыми руками.
— Ой, молодец! — похвалил подчинённого Даярбек Залимтороевич. — Ты знаешь и ата салты, и каада-салты кыргызов.
— Ыракмат, жигит (Спасибо, джигит), — поблагодарил Совет. — Всегда приезжай ко мне в гости: и с подарком, и без подарка.
— Но лучше с подарком, так, Советбек? — сострил секретарь райкома Мугалимов.
— Он сам – подарок, — отшутился Байтемиров.
— Правильно говоришь, — раздался голос, знакомый Виталию во всех интонациях.
К нему, проталкиваясь из толпы, приближался подвыпивший чабан; Виталий узнал в нём Джёргёлёкова, протянул ему руку, приветствуя и помогая прорвать окружение.
— Нет! Неправильно! — громко и гневно возразил другой чабан, таким же голосом подвыпившего, как у старины Джёргёлёкова.
Почти прижавшись к Виталию, он спросил:
— Ты знаешь, сколько стоит этот конь?.. За него мне восемь тысяч дают, а ты!..
— Теперь тебе за этого коня десять дадут, — сказал секретарь Мугалимов, прерывая  оскорбительные в торжественную минуту нападки чабана и попрёк в адрес того, кого все поздравляют. — Радуйся, Сарсымбай, что гость показал способности твоего Боорона.
— У вас очень хороший конь. Умный и смелый, — похвалил коня Виталий.
Сарсымбай наделил Бекеша своими личными чертами – физическими и духовными. В момент, когда его отпрыск, срамя род, выступал перед народом, его самого на майдане не было: отсутствовал по уважительным причинам – делил с другом Джёргёлёковым бутылку любимого животноводами зелья. Вернулся, когда джигиты уже гонялись по долинам и по взгорьям за ускакавшим козлёнком. О том, что сын лишился своего Боорона и что опасные гастроли на нём совершает не сынок, а чужак, он с изумлением и гневом узнал от самого Бекеша, который после событий у камней не стал больше участвовать в гонке.
Совершив подлость и увидев, что Боорон с орусом благополучно одолел препятствия, недоступные никому – сам бы он ни в коем разе не решился на прыжок через скалу даже на Боороне (оттого испугался за своего коня), – он быстро ускакал по склону до юрт. Незаметно спустившись со склона, в то время как его родственники вовсю наслаждались возносившими их речами, Бекеш привязал коня и, незаметным же, без обоих платков – белого и красного, в колпаке – устроился позади всех. Среди народа он увидел своего атаке2, подошёл к нему.
Отец не сразу понял, что делает здесь сын, который давно должен был на Боороне улак привезти. А поняв, что перед ним на самом деле стоит его сын, его любимец, стал ругать неразумное чадо, отдавшее своего лучшего коня каким-то орусам. Но сын сориентировался, отвёл его подальше от всевидящего и всезнающего народа и объяснил, что не он сам отдал, а начальники забрали у него коня, чтобы угодить
___________
1 Устроителю тоя, общественного мероприятия родственниками и гостями оказывается  материальная помощь – кошумча.
2 Атаке (ласкательное от ата – отец) – батюшка, папочка.

приехавшим русским. Что и сейчас Боорона мучает орус-инженер из Нарына. Чабана до предела возмутила угодливость начальников. И, ничего не зная о родовом позоре, раздражённый Сарсымбай в перепитии пошёл разбираться и с орусом, и с начальниками.
Он не принял слова партийного руководителя, а с прежним упорством продолжил давить на бессовестного оруса:
— Я сам знаю, что он хороший!.. Если бы он разбился, кто бы мне заплатил?!.. У тебя, «инженер», и паршивой овцы нет! — чабан презрительно выговорил должность Виталия.
Даярбеку Залимтороевичу очень не понравилось уличение его сотрудника в нищете. Он засмеялся и объяснил чабану:
— Если бы конь разбился, мы бы съели его мясо, устроив богатые поминки по Виталию Тимофеевичу.
Когда до слушавших горцев дошёл смысл сказанного, раздались дружный смех и даже, в некоторых группах, хохот, и по толпе заходила реплика Залимтороева. Бейшембек, стоя рядом, стыдливо краснел, вынужденный слушать, как неугомонно отец ругает симпатичного ему Виталия. И горестно смотрел в землю. Когда смех стих, он поднял голову и сказал отцу:
— Наш гость не виноват, что так получилось. Я сам видел.
— Если видел, почему не остановил? Там же камни!..
— Кокуй!1 — раздался удивлённый голос.
Это дед, чей голос тембром и интонациями походил на голос Бейшембека, осматривая жеребца, обнаружил рану. Сарсымбай кинулся туда и сразу разразился потоком матерной брани.
— Ата, атаке, — пытался урезонить его Бейшембек, — не надо. Потом поговорим. Виталий не виноват.
— Не виноват! Испортил коня, шайтан!!! — в ярости чабан поднял кулак над Виталием.
— Молчи, Сарсымбай, — схватив его за плечо, одёрнул и строго указал ему отец. — Смотри! Видишь, как разрезано? Как джигит, сидя на коне, мог бы это сделать?.. Кто ударил
коня? — спросил он Виталия.
— Ваш внук, Бекеш, — нехотя, но резко ответил тот.
— Ты врёшь! — возмутился Сарсымбай. — Бекеш не был там.
— Нет, он правду говорит, — горячо вступился Анарбек за Виталия. — Вам отсюда не видно, что было за теми большими камнями, а мы рядом были, внизу. Всё видели.
— Рассказывай, — потребовал секретарь Мугалимов.
Анарбек, а с ним Осмонбек, Джумабай и Арсений под аккомпанемент реплик Салыбая стали воссоздавать увиденное ими: как Бекеш хотел обмануть Виталия, как тот пытался  объехать, как после удара Бекешем Боорон неуправляемо помчался прямо на камни.
— Только у Бекеша камчы с проволокой. Он, оказывается, хотел Виталия по лицу хлестнуть, — заключил повесть Анарбек.
— Какой своличь! — по-русски возмутился старина Джёргёлёков.
—  От удара и боли Боорон закусил удила и помчался, не разбирая  дороги, — сказал Виталий, когда взгляды судей вновь обратились к нему. — Он хотел разбиться... Только когда я крикнул ему, он вновь почувствовал меня и отпустил удила. А потом уже хорошо перепрыгнул через скалу и через камни. Остановиться он уже не мог – склон там слишком крутой, – поэтому я не стал его сдерживать: было бы хуже.
— Выходит, Сарсымбай, твой сын чуть не убил человека и твоего коня?! Оказывается,  «баш инженер», работник областного управления Виталий Тимофеевич спас твоего Боорона? Твои восемь тысяч? — жёстко и гневно укорил злого чабана Залимтороев, передразнивая его «инженер». — Сколько же ты ему теперь должен?
Сарсымбай никому не поверил. Такой выверт событий ему не понравился. Обернувшись к сыну, он крикнул:
— Бекеш?!
— Пусть он сюда придёт, — снова распорядился секретарь.
_________
1Кокуй – возглас удивления, восхищения.

— Бекеш, иди сюда, — крикнул председатель колхоза поверх голов толпы.
Бекешу не хотелось снова появляться перед людьми в положении обвиняемого. Он  надеялся, что отец сумеет обвинить его врага, и тогда легче будет многое объяснить. Зов отца огорчил его. Не двигаясь с места и нагловато усмехаясь, он заявил:
— Они неправду говорят, ата. Когда орус подъехал, у Боорона уже была кровь...
Но народ, расступаясь, стал проталкивать Бекеша к центру, осыпая со всех сторон упрёками:
— Курандашкан жерин бар! Сени куран урсун! Ой-бой, ;з; атына темир менен камчы басты! Каркеш киши! Арты жакшылык к;рб;с! Кыныр иш кырк жылдан кийин да билинет... (За тобой клятва на коране! Коран тебя покарает! Ой-бой, сам своего коня стегнул плетью с железом! Злобный человек! Он плохо кончит! Дурное дело и через сорок лет станет известно...).
Предстать пред грозными очами начальства виновник не успел – Виталий и Боорон,  услышав голос Бекеша, вынужденного обнаружить себя в чреватой для себя ситуации, одновременно кинулись к нему в едином желании избить и растоптать это воплощение откровенного коварства. Виталий за все годы бытия не научился оставлять свои долги неотплаченными, а гордый конь никогда не забывает ни добро, ни зло, полученные им от людей. Сроднившись в смертном миге полёта над камнем, они усиливали ярость друг друга.
Народ испуганно закричал, Бекеш попятился, потом побежал и вскоре скрылся за склоном. Бейшембек и Джумабай, оставив своих коней, повисли на Боороне; за Виталия с двух  сторон  уцепились  Анарбек  с  Арсением.  Камбар  Боорон,  стиснутый  со всех  сторон другими конями и людьми, злобно ржал, топтал землю; Виталий, тоже предавшись инстинкту мести, дёргался и кричал угрозы вслед Бекешу, понявшему, каких он врагов себе обрёл.
Анарбек, понимая Виталия, ибо воочию видел, как смерть близка к нему была, говорил:
— Не надо, байке, успокойся. Мы сами с ним хорошо разберёмся, он заплатит за всё...
Бейшембек тоже обратился к нему:
— Байке, Боорон убьёт брата. Помогите удержать его – он только вас послушается.
Виталий, дрожа от вспышки ненависти, стал наглаживать айгыра, успокаивать словами. Когда Бекеш скрылся из виду за холмом, и суета стихла, он резко сказал:
— Анарбек, обработай рану Боорону, а то мухи налетят. Арсений, поехали домой.
— Куда домой? Зачем домой? — удивился Мугалимов, потому что такой отъезд означал, что гость уезжает оскорблённым.
— Чтобы из-за меня больше ничего плохого здесь не происходило.
— Это не из-за тебя, Виталий Тимофеевич. Ты всё правильно делал: и честь русского народа, и честь киргизского народа, и честь хозяина тоя защищал. Ты героем себя показал. А этот Бекеши без тебя устроил бы драку: давно я слышу о его скандалах. Сейчас его в село отправим. — При этих словах он посмотрел на башкарму и на замначальника милиции; и те послушно закивали головами. — А ты не обижай хозяина, оставайся.
—  Не уезжай, уважаемый Виталий Тимофеевич, не огорчай мой праздник, — подхватил Байтемиров. — Ты ведь не виноват, что среди нас такие бывают.
— Благодарю вас, товарищ Мугалимов и вас, Даярбек Залимтороевич, — обратился к руководителям Виталий, — за то, что поняли мои поступки – что я не о себе заботился, а о чести наших народов и нашего хозяина.
Мугалимов и Залимтороев пожали ему руки в знак согласия и уважения, а за ними и Байтемиров. Чабан Джёргёлёков окликнул своего друга:
—  Эй, Сарсымбай, ты ругал нашего Виталия, ты его обидел – значит, и нас обидел, меня обидел. Проси прощения за себя и за сына. Твой сын чуть не убил его – слышал? 
 Сарсымбай протянул свою руку к Виталию и, брызжа слюной от перепития, попытался произнести извинения. Старик-отец отодвинул его, положил руки на плечи Виталия, сказал:
— Прости, джигит, нас за Бекеша. Он у нас выродок. Ты назвал Тумар “карындашым” – будь мне сыном.
Проникновенно произнесённые слова огорчённого старика подействовали на стоящих рядом – они понимали искреннее огорчение аксакала, вынужденного принародно отхлестать
внука, а потом слушать, как сильно он опорочил не только его род, но и всех соплеменников. И оттого его обращение к русскому джигиту с просьбой стать его сыном на фоне признания выродком внука у всех вызвало уважительно-сочувственное отношение к нему. Старина Джёргёлёков, одобряя его просьбу и как бы выражая сочувствие, сообщил:
— Виталий и нам как сын. Пусть и твоим, аксакал Эсенбай, сыном станет.
— Смотри, как тебя здесь любят! — воскликнул Даярбек Залимтороевич. — Ни об одном
сакманщике из Нарына столько хорошего не слышал, как о тебе сегодня здесь наговорили.
Виталий расслабился, улыбнулся начальнику и, поклонившись головой аксакалу, столь же проникновенно ответил ему:
— Спасибо, атаке. Буду вашим сыном.
—Ну вот, у нас ещё родич появился! — объявил народу Джумабай. — Эй, хозяин, а мы когда своих овец получим? Мы старались, честно победили, а награду не получили. Пошли, джигиты, сами будем выбирать – я знаю, где Советбек призовых овец прячет. Виталий, Арсений, пойдём.
— Мне Советбек уже отдал мою долю, — отказался Виталий.
— А моя пусть соогатом станет, — предложил Арсений.
— Ой, молодец! — воскликнул Осмонбек. — Спасибо  тебе, друг. Будешь за нашим дасторконом1, лучший устукан2 тебе дам.
— За барана – устукан! Хорошая цена! — съехидничал Джумабай.
— Эй, Джумаке, ты что такое говоришь? Знаешь ведь, что устукан – для уважения. А отплатить добром сумеем, не беспокойся за нашу честь.
— Э-э, ваша честь там осталась, на майдане.
— Если бы не наши гости, Джумаке-батыр, которые вас, слабаков, пожалели и стали играть за вас, вы улак и не увидели бы. Так что не хвастай, а сам их сперва как следует отблагодари...
Препираясь и веселя народ, джигиты отдали коней подросткам и пошли к загонам: поскорее обзавестись овцой – дело святое. А юнцы, получив в свои руки скакунов, из пацанов сразу же превратились в наездников, знающих своё дело. Они уверенно развели коней и, покрикивая на младших, ещё не удостаиваемых такой чести, а только «путающихся под ногами», расседлали аргамаков и принялись их растирать, подготавливая к байге. Некоторые из них сами и поскачут на своих любимцах. Боорона и Бозалу тоже взяли два юноши – братья Бейшембека, Тумар и Бекеша.
Этих жеребцов повели к юртам:  Боорона  надо было  подлечить  и сменить на нём седло, вернув ему празднично-выездное, под него изготовленное. А пегий жеребец, в этих скачках не участвующий, получит своё привычное, рабочее седло и будет теперь отдыхать.
Виталий под воздействием дружеских речей и улыбок в свой адрес, сбросив с себя психическое напряжение, ощутил навалившуюся на тело глубокую усталость. Он обернулся к неожиданно обретённому названому отцу и сказал ему, что хочет отдохнуть. Атаке Эсенбай отпустил его с ласковым благословением, и уже подобревший Виталий предложил Арсению пойти искупаться в реке.
— Вот это хорошо, — отреагировал Арсений. — Пойдём, поплещемся.
— Поплещемся? Ты, братишка мой, знатно забыл, что такое наши реки, если вздумал «поплескаться». Они, пожалуй, посильнее Боорона в некоторых местах бывают...
— Ладно, я на мелкоте поваляюсь, — успокоил брата Арсений.
Виталий хмыкнул, огляделся, выискивая Олега, но в суете и перемещениях народа не нашёл его. Кивком простился с Барановым, занятым  беседой с Владимиром Андреевичем и с секретарём райкома, и направился к потоку.
____________
1Дасторкон – дастархан, скатерть, стол с яствами.
2Устукан – большая кость с мясом и жиром. В начале трапезы устуканами оделяют всех за дастарханом, и чем почётнее гость, тем лучший кусок ему преподносят.

Насидевшиеся начальники тоже стали прохаживаться, ведя светские беседы с гостями из обеих столиц. Мугалимов, несколько раз заметив, как смотрит полковник на скакунов, предложил ему совершить конную прогулку, пока идут приготовления к следующему состязанию. Вера услышала предложение, загорелась желанием прокатиться на лошади в экзотичных условиях девственной природы и напросилась к отцу в компанию. Оставляя мать в неожиданном одиночестве и в растерянности. Прогуляться с гостем и с секретарём райкома  решили Залимтороев, руководители служб, райзем Айткулов и башкарма. Руководители ведомств в горных областях выезжают на джайлоо в полувоенного образца костюмах и в хромовых сапогах, чтобы выглядеть представительнее, правительственнее; так что сменить сидение автомобиля на верховое седло для них не только не трудно, но и приятно.
Наталья Николаевна никак не была готова ни к верховым поездкам, ни даже просто к горным прогулкам: притом, что на дочери и на муже были джинсы, Наталья Николаевна,  совершенно даже не полагавшая, что ей доведётся опуститься до посещения пастбища, в дорогу взяла тонкие летние костюмы. Она ехала в город – пусть и в горный, – в общество офицерских жён. Рангом ниже неё...
А теперь  ей, не ожидавшей, что родная семья бросит её среди дикой толпы, поневоле пришлось сделать «хорошее лицо» и как-то общаться с местными, с фрунзенскими – жёны министерских руководителей тоже оделись не для верховых прогулок. Впрочем, как и Наталья Николаевна, они ни разу не садились на четырёхногих вьючных и здесь, пугаясь их, отодвигались подальше, когда к ним приближались всадники. Наталья Николаевна заметила это и, присоединяясь к Нине Васильевне и Ларисе Викторовне, поведала собеседницам, что в Калмыкии, отмеченной ею кратким в ней пребыванием, она опасалась подходить ко всем животным.
Мугалимов предлагал и Владимиру Андреевичу проехаться на лошади, но тот отказался, ссылаясь на отсутствие подходящей для верховой поездки одежды, а больше по причине нежелания обрекать жену на одиночество. Мугалимов извинился перед ним за то, что ненадолго оставляет его и его супругу, подозвал двух  джигитов и велел им заботиться о гостях.
По распоряжению председателя колхоза привели свободных коней, и вскоре колоритная группа, покинув народ, разбредающийся по лугу и горячо обсуждающий удивительные события дня, поехала по берегу озера исследовать достопримечательности долины,так же оживлённо беседуя…

* * *

Арсений шёл к речке в нижнем конце аила как на встречу с приятельницей, которую давно не видел и уже стал забывать её чары: он молчал и улыбался. А когда подошли, глубоко вздохнул. Виталий тоже молчал и по-доброму понимающе улыбался впечатлениям друга-горожанина из далёкой Украины.
Бурный поток чистой горной речки ещё нёс аромат льда и снега, таявших на недалёких вершинах. Освобождённая от скованности свежая вода потеряла свою слепящую снежную белизну и прозрачным голубовато-зеленоватым потоком шумно и радостно перекатывалась через отшлифованные ею за тысячи лет валуны и мелкие камни. В грохоте и журчаниях  потока слышались все звуки окружающего мира: мелодии и песни людей, порывы ветра, шум деревьев, грохот камнепадов, ржание коней, рёв верблюдов, крики кекликов и свист уларов1.
— Как поёт! Слышишь? Как Табылгысу в Джумгале. Помнишь? — выливалась радость из Арсения.
— Это тебе кажется, что как Табылгысу, — не согласился Виталий. — У каждой реки свой фон, поэтому песни у них разные. Ты просто давно не бывал у таких рек, вот первую и вспоминаешь.
___________
1 Улар – горная индейка (мясо улара считается целебным,  а  его голос – благозвучным, хотя он издаёт только свист).

— А Нарын как поёт?
— Что ему петь? Шумит старик; он мужик серьёзный.
— Купался в нём?
— Ага. Залезешь, бывало, в него в городе Нарыне, а выберешься где-нибудь в Токтогуле или даже в Кайраккумском водохранилище1. Голеньким скелетиком...
— Юморист.
— Приедешь в Нарын – сам попробуешь. А пока поплещись в этой тихой речушке.  Раздевайся. Только смотри, долго не сиди в воде – через две минуты вылезай. Я тоже только минут по пять буду «плескаться».
— Ну да, ты же целыми днями в нарынской воде купаешься – привык.
— Ну да, — не стал спорить Виталий и быстро сбросил с себя джинсовку.
Арсений раздевался неспешно, впитывая каждый миг возвращения и прикосновения. Оставшись голенькими – ещё не скелетиками, – герои дня выбрали в русле потока большую каменную глыбу – выше своего роста, – через которую река перекатывалась мощным валом и, с усилием преодолевая сногсшибательное сопротивление струй, втиснули свои тела в грохочущий водопад.
Девственница речка, возмущённая неожиданным вторжением в неё двух мужчин, гневно обрушила на них многотонную массу своей чистоты. Она – ай-я-яй – срывала с них остатки одежды, толкала в спины, била по головам, пыталась протащить их по дну. Она не хотела их, она – сама себе хозяйка. Но мужчины оказались упорными, крепкими и деликатными. Они упёрлись ногами в другие её валуны и, распластав руки, хохоча, захватывали её в свои объятия. Они, оря и, притом почти не слыша друг друга и самих себя, нахваливали воду и всю реку. Они радовались ей, а не грубили, гладили, а не хлопали её, не разрушали порядок в камнях, уложенных ею по дну русла. И речка смирилась. Перестала ругаться, перестала бить людей струями и пытаться закрутить их в водовороты. Речка сдалась, даже стала ласковой.
Одолев  гордую волю  реки,  Виталий  с  Арсением  предались  воздействию  бурлящего каскада, омывающего не только кожу тела, но и душу в нём, и напор воды сбросил с них  напряжение человеческих отношений. Потом река своими струистыми руками стала их наглаживать, успокаивать и, играя на своих инструментах, петь песни, возвращая радость первородного  душевного  состояния. Благодарные ей молодые  люди  смеялись, заполняясь  свободой и весельем, изгоняя смехом и восторгом от оживляющего купания психическое возбуждение.   
— Устал? — спросил друга Арсений, подставляя лицо Солнцу, когда выбрались на  берег.
— Здорово устал, брат, — благодарно ответил тот. — Хорошо, что это горная речка, а не ванна с тёплой водой – из неё не поднялся бы.
—  Да, никакой бассейн не сравнится с такой вот обычной речушкой в киргизских горах: и удовольствия сундук, и любую болячку изгонит, и усталость смоет. Я ведь тоже устал там, на поле – отвык за годы городской жизни. А сейчас могу снова скакать.
— Хочешь ещё? — усмехнулся Виталий.
— Нет, хватит, — уверенно отказался Арсений и, посмотрев в умиротворённое лицо Виталия, в свою очередь снасмешничал: — Однако ж ты, орус инженер, победил чабанов. Обиделись, наверное, земляки?
— Нет. Если их не оскорблять, они не обижаются. Если кто обиделся, так это родичи и друзья того мерзавчика. Да ведь они же и виноваты – сами вызвали, да ещё с оскорблением. И не победил бы я, если бы не Боорон. Это его победа, не моя. Он победил их коней.
— Не скромничай. А конь – да! Красавец! — с искренним пафосом воскликнул Арсений, взволнованный и воодушевлённый и приездом в горы родного края, и редким зрелищем – тоем; да к тому же с собственным участием в нём; да и самим принятием 
____________
1 Токтогул – город. Токтогульское водохранилище  (Токтогульская ГЭС) находится вблизи Ошской области (от г. Нарына около 300 км). Кайраккумское водохранилище создано на реке Нарын (в Ошской области Нарын переименовывается в называние Сыр-Дарья) на границе Таджикистана и Кыргызстана.
их тянь-шаньцами, хозяевами тоя и джайлоо; и встречей с Виталием с его необузданной неугомонностью. — Пожалуй, редкая в Киргизии чабанская лошадь сравнится с ним статью и прочим.
— Я не из «скромничков», как тебе то ведомо, друг Арсений. Но, что не моё – то не моё.  А насчёт коня ты прав. О Боороне по всей Кочкорке говорят, а ему всего четыре года. Он действительно стоит тех тысяч, о которых Сарсымбай говорил.
— Теперь, как сказал секретарь райкома, больше будут давать...
— Возможно.
— Откуда он у чабана?
— Есть ещё один такой конь – его брат Огонёк. У чабана Джёргёлёкова, у которого я на сакмане был. А как они появились – никто того не знает. Говорят, их двоих родила молодая  кобыла, которую аксакал – мой атаке – получил в счёт калыма за младшую дочь. Но как обыкновенная кобылица смогла произвести таких необыкновенных жеребят, не похожих ни
на неё, ни на какого-нибудь старого жеребца в округе – неизвестно. Может, от забежавшего молодца какого с конезавода, когда она ещё в девицах бегала, а может, как-то по дальнему  наследству перешло. Во всяком случае, теперь-то все знают, к кому вести своих кобыл. Хотя вести необязательно – он и так их в свой гарем собирает... 
— А как Огонёк? Ездил на нём?
— Нет. Я с ним дрался.
— Во как! Ты лягался с ним? Или зубами? Чего не поделили?
Виталий засмеялся на подначки брата:
— Нет, миленький, я на простом чабанском жеребце сидел – на нём Салыбай скакал сегодня. Обычно хозяин держит Огонька отдельно, в небольшом загоне; но он периодически вырывается. Весной, чаще всего. Тогда у него начинается буйство, веселье, праздник, а у остальных жеребцов – бедствие... Он, как и Боорон, всех кобылиц – и хозяйских, и чужих, какие попадутся ему на глаза, –сгоняет в свой табунок. А жеребцы, что встречаются ему на дороге, спасаются бегством с клочьями сорванной кожи. Только Боорон с ним сравниться, но друг друга они не трогают…  А у меня с ним такое дело получилось: привёл он кобылиц к кошаре, чего не следовало ему делать, и я погнал его с ними обратно в горы. Только вот я сгоняю одно крыло табунка, другое он возвращает на место; перекидываюсь я на то – он первое гонит обратно. Возились мы с ним долго. Потом он разозлился, оставил своих жён и бросился к нам. Я уж подумал, что он меня собирается укусить, но, слава Богу, только коня атаковал. Не позволил я ему такое зло сотворить: ногой в нос толкнул потихоньку, он опомнился и увёл табун.
— Боорон похож на Гнедого во второй экспедиции, в Ляйлякском районе1. Кстати, брат, потом мне надо будет пообщаться с тобой на тему найденных там нами ракушек.
— Тобой найденных. Поговорим. Что, не оставляет тебя проблема образования Памира из морского дна?
— Да нет – ты же знаешь, что меня геология с её тайнами всегда влекла в свои глубины.
— Хорошо. А Боорон да – похож на Гнедого, только агрессивнее: Гнедой больше схож с Огоньком. И он, пожалуй, не стал бы брать барьеры, которые взял Боорон, в сторону свернул бы. Не было в нём силы духа, что в Боороне.
— И в тебе.
— Оставь меня в покое – мне ничего не оставалось, как… Ладно, протопали тему. 
— Боорона, наверное, Бекеш делал агрессивным, чтобы он помогал ему мир в масштабах колхоза завоёвывать? Хм, готовил для себя, а достался он «орус чочко», которого вздумал опозорить… Скверно получилось... А с чего этот Бекеш устроил провокацию? При этом всё на тебя смотрел? Ты что, с ним встречался и обидел?
— Нет, я его впервые увидел. Но он меня, возможно, видел, когда я…  в баню приезжал однажды. Кстати, в ту ночь знатное лунное затмение произошло – правда, я его проспал. Мне говорили, что в Земле гул прошёл такой, что и Кочкорке, и в Чуйской долине слышен был… А с чего Бекеш бяку устроил – так секретарь райкома   
____________
1 Ляйлякскский район находится на юге Ошской области, граничит с Таджикистаном.

уже объяснил: склочный он человечек. К тому же, видишь ли, колхозный учётчик, который здесь выступал в его защиту, однажды стащил меня с жеребца, на котором я гонял табун Огонька. Бекеш, вероятно, знал о том случае, вот и взыграло ретивое. Решил дешёвое удовольствие получить.
— Получил в полной мере. Интересно, что он делает?
— Бузу и водку пьёт – что ещё ему остаётся? Хотя… его ведь должны увезти в село – так Мугалимов распорядился.
— Долго будет тот крутой склон с громадой камня помниться, на котором Бекеш тебя испытал, — содрогнувшись, произнёс Арсений то ли брату, то ли себе.
— Долго, — останавливая тему, лаконично ответил Виталий. — Ладно, пошли в воду.
Ухватившись за небольшие камни на краю стремнины, друзья зависли, предоставляя реке раскачивать и ласкать их. И река вновь приняла в себя нежные сильные тела. Пузырьки воздуха, песчинки, бурунчики, водовороты, ледяную свежесть и ароматы гор – всё богатство применила она, чтобы доставить удовольствие своим поклонникам. Прокатывалась по ним от кончиков пальцев рук до кончиков пальцев ног, танцевала на выпуклостях мышц и опять пела им свои песни. А молодые мужчины испытывали экстаз и вновь разряжались смехом и восклицаниями.
Но  всякое  блаженство  кончается: оно либо  прерывается, либо в пошлую обыденность превращается – это как правило, потому что не достаёт сил духовных у людей на вечную радость. Правда, бывают исключения, случаются.
Эйфория купания померкла по первому поводу – была прервана. В какой-то момент задохнувшийся счастьем Виталий поднял лицо из воды и увидел, что к реке идут Олег с подругами и с водителем, а в значительном удалении от них – остальные туристы. Он локтем толкнул Арсения, заставив того выглянуть из воды:
— К нам гости.
— Где? А-а. Давай выбираться. Гостей надо встречать достойно: хорошими речами и угощением.
— Речами встретишь ты, а в качестве угощения предложим свеженькую водичку.
— Это называется «отбрехнулся», — укорил брата Арсений и вышел на берег.
— Сам такой, — бросил ему вслед Виталий и ещё раз сунулся в воду, прежде чем, скривившись от предчувствия не нужных ему бесед, расстаться с потоком.

Причиной появления на берегу реки всей компании туристов явилось то, что Олег, оттеснённый от Виталия с Арсением жизнерадостной толпой болельщиков, в заботе о безопасности девушек не сразу увидел, как друзья отправились к речке. А когда понял это – услышал их восторг, разносившийся по долине, – сперва сходил к автобусу за пивом, а потом предложил туристам пойти поздравить новоявленных джигитов.
Усман-аке отреагировал сразу:
— Какой разговор, Олег? Конечно, пойдём и поздравим.
Краткий миг подождав реакции чинов министерских, Олег пошёл к реке, предоставив им  самим решать: считают ли они примкнувших молодых людей достойными их внимания или нет. Усман-аке пошёл рядом, а девушки никогда от него не отставали.
Вояжествующие с его уходом почувствовали себя покинутыми. Как-то странно, нелепо покинутыми – до ощущения беззащитности, неприкаянности, осознаваемой оскорблённости. Всегда уверенные в своём праве на выбор, на принятие решений, на управление ситуациями и людьми они собрались на собственный сугубо интимный пикник в горах и отнюдь не предусматривали, что им придётся оказаться в живой массе веселящегося народа и как-то с ним, с этим народом, общаться. Более того: в существенной степени зависеть от горцев, принявших их в своё общение, и сделаться объектом изучения, насмешек и церемонного отношения. И при этом не знать, что же следует делать и как с хозяевами общаться.
Не стало рядом никого из знающих, как поступать им в этих обстоятельствах – никого из способных о них позаботиться: ни начальства, ни привезшего их сюда райзема, ни даже того странного областного инспектора, который как рыба в воде в этих горах, с этими горцами – он хоть и не из их среды, но защищал их честь… И Книжник, вовлёкший их в авантюрную поездку, удалился.
Так брошенные, они, подобно примкнувшей к ним и тем ещё навесившей на них ответственность за себя Наталье Николаевне, в первый миг растерялись. Гомонящие люди раздражали и пугали репликами, смысла которых понять они не могли; вопрошающие взгляды юношей, прикреплённых к ним и ожидающих выражения их желаний, не только не помогали, но и будто к чему-то обязывали. Им нужно было себя как-то куда-то пристроить…
Единство группы поколебалось – пока ещё не внешне, невидимо, но чувствами уже воспринимаемо: одним захотелось покинуть стойбище – и поскорее; другим здесь было всё интересно; третьи заопасались поспешным отъездом обидеть хозяев…
Кому-то надо было проявить приемлемую инициативу, кто-то должен был предложить нечто оптимальное, устраивающее всех… Но как-то никто ничего конкретного предложить не смог. Даже Нина Васильевна. Потому идея Олега отправиться к реке, не меняющая сути положения, но трансформирующая ситуацию, вполне подходила: там они – даже если они и там будут так же бездельно стоять, – уже не будут являться пассивной кучкой чужеземцев, которых с опасливым любопытством рассматривают малыши, вращающиеся поодаль, и обсуждают старики. В их движениях, в их каких-никаких действиях будет хотя бы видимо разумный смысл.
Оценив  обстоятельства и зависимое положение,  первым  высказался  в  пользу  Олегова  предложения  Владимир Андреевич. Лишившийся к старости многих эмоций и амбиций, он счёл некорректным, что чабаны, районное и областное руководство от души приветствовали и поздравляли Виталия и Арсения, а они, их спутники, за честь которых эти молодые люди вступились, ничем не выразили своей благодарности.
Наталья Николаевна обрадовалась предложению Олега, одобренному руководителем серьёзного  ведомства. У неё не складывался разговор с местными дамами, отчего все три пребывали в неловкости вынужденного общения. Но главное, Наталья Николаевна ощутила на себе определённые – и довольно приятные – обязанности хозяйки положения: Виталий был её шофёром, а Арсений стал уже её спутником. Следовательно, только благодаря её личным кавалерам здесь был прославлен русский народ, и лишь благодаря присутствию здесь её семейства туземное руководство так торжественно встретило этих провинциальных туристов, изображающих из себя важных персон. Положение хозяйки возвращало Наталье Николаевне привычное состояние покровительницы, что в свою очередь давало ей обретение под ногами твёрдой почвы вместо той зыбкости – ещё большей зыбкости, чем у фрунзенцев, – что до сего момента окружала её: она и в среде этих своих соплеменников была чужой.
Не выразив восторга, молча согласился с доводами шефа отдела союз молодых его подчинённых: Михаил Иванович, Лариса Викторовна и Игорь. Они отнюдь не нуждались в киргизском национальном гостеприимстве, а в происходящем на джайлоо увидели только картинку чужого быта, приобщаться к которому бессмысленно и... недостойно. Посмотрели и довольно, на всю жизнь хватит – поехали дальше, куда собирались! Они пренебрегли бы и доводами руководителя службы и ненужным для них этикетом, обязывающим выражать признательность не нужным для них людям. Они оставили бы и чабанов с их обидами, и примазавшегося к ним Арсения, и высокомерную москвичку. Но группа разобщена, единой идеи пикника не стало, чета начальника отдела всё по своему решает… Не оставаться же совсем одним, вовсе неприкаянным – ах, лучше бы остались!..
Двинулись шеренгами. Впереди неторопливым шагом шли Наталья Николаевна и Нина Васильевна с Владимиром Андреевичем посередине; далее, отступя на десяток шагов, – Михаил Иванович, Лариса Викторовна, Игорь. Замыкал шествие молчаливый пассивный Анатолий. Так же группами разместились и когда подошли к реке: старшее поколение – подле Олега с его подругами, стоявших напротив Арсения и Виталия, уже почти одевшихся по поводу светского визита – Арсений, по крайней мере; оппозиционный союз – справа и в стороне. Анатолий вынужденно нарушил свою обособленность и присоединился к Игорю. Союз на героев не смотрел. Покидывая в русло камешки, его члены полностью отдались созерцанию движения воды и своей непосредственной чистой радости от того, что река принимает их жертвоприношение и легко его уносит.

Олег с группой подошёл, когда Виталий ещё плескался в речке. И уже на подходе к друзьям вместо приветствия – или в качестве него – набросился на них упрёком:
— Вы опять меня не позвали! Так весело купаетесь, что по всей долине слышно. И одни.
— Ты сам где-то потерялся – мы искали, но не нашли. Однако ещё не поздно – вода не остыла, кипит даже. Лезь, давай, — выбираясь из реки, гостеприимно ответил ему Виталий и рукой указал на пенящиеся брызжущие буруны. — Мы с Арсением славно напарились. Жаль только, что пиво здесь не продают.
Девушки удивлённо слушали трепотню Виталия: по тому, каким они успели увидеть его и по тому, как только что говорил с местным руководством, он казался им очень серьёзным и строгим. А тут выдаёт алогизмы1 и нелепицы о реке и  усмехается.
— Купи у меня, — доставая из сумки товар, предложил Олег, знавший насмешливость друга и адекватно на него реагирующий.
— Ты гений, друг! Не зря тебя девушки любят.
— Ну, тебя, положим, тоже некоторые любят.
Виталий, искоса посматривая на девушек и играя полуулыбкой, уточнился:
— Это о ком ты говоришь: об Ольге или о Светлане?
Усман-аке  с Арсением засмеялись; Олег, строго погрозив шутнику пальцем, подправил:
— О чабанской красавице, с которой ты целовался. Как она, сладкая?
— Хватит, мальчики, пошлить, — возмутилась подруга Света; и сразу же, глядя на героя дня удивлённым взглядом с неравнодушным интересом и участливостью, попросила: — Виталий, вы нам лучше расскажите, где так скакать научились.
— Может, и расскажу. Если пиво получу, — пообещал Виталий и спросил у Олега: — На кумыс поменяешь?
— Не-е. Его бесплатно – запейся.
— Тогда на речку? Смотри, какое хорошее здесь место.
— Я и в другом месте могу искупаться.
— Почём же ты продаёшь? За что?
— Недорого продам. Обменяю на рассказ о том, как и где ты научился ловко скакать.
— Всего-то? Ладно, поскольку рассказать уже обещал, то пиво мне обойдётся дёшево. Но, Олег, давай так: пока мы с Арсением будем пить пиво, вы попытаетесь догадаться – так интереснее будет. Не догадаетесь, вторую бутылку бесплатно мне отдашь. Идёт?
— Тебе нельзя много пить, — встрял в торговый диалог Арсений. — Во-первых, ты бросил, а во-вторых, ты – за рулём.
— Я говорил о водке. А до руля ещё много часов и полбарана.
— Ты что, съешь полбарана?
— Сейчас я съем тебя или Олега! Дадите мне пиво или разговоры будем разговаривать?! — демонстрируя гнев, заявил Виталий.
— Како-ой серди-итый! — удивилась подруга Оля.
— Я тоже его боюсь, — подтвердила её опасения Света.
Усман-аке смеялся. Ему было приятно в этой компании посторонней для него молодёжи, далёкой от чванства министерских служащих.
— На, на, возьми, выпей! — Олег испуганно засуетился, открыл две бутылки и подал Виталию и Арсению. — Успокойся только, не травмируй нас.
— Ну вот, другое дело, — одобрил его оперативность Виталий и, дважды глотнув фрунзенского «Жигулёвского», милосердно разрешил: — Ладно, живите.
После чего стал натягивать на себя штаны, чтобы не соблазнять Наталью Николаевну своими формами. Арсений уже застёгивал рубашку.
__________
1Алоги;зм (алоги;чность) – нелогическое рассуждение, ход мысли, нарушающий законы и правила логики, либо факт, который не укладывается в рамки логического мышления, то, что нельзя обосновать логически, противоречащее логике.

— Арсений, не езжай с ним в Нарын, оставайся с нами, — продемонстрировал Олег  тревогу за одного из своих друзей в ущерб другому. — В Нарыне он тебя точно съест.
— Подавится.
— Да кто же позарится на дохляка, прокопчённого дымом донбасских терриконов? — проворчал Виталий. — Сначала откормлю бешбармаками, потом решу, что делать...
— Виталий, а вам страшно было, когда конь понёс вас по крутому склону на камни? — снова участливо поинтересовалась Света, уводя разговор от дурашливого приятельского словоблудства в сферу чувств, близких ей и волнующих.
Подобных ситуаций, когда кто бы рисковал жизнью, в её девятнадцатилетней жизни ещё не встретилось, и происшедшее с новым, случайно встреченным знакомым её поразило. Тем более что он заступился за них – за неё, а это и приятно, и щекочущее, и волнительно.
— Мы все испугались, даже перестали кричать, —  также сочувственно сообщила Оля, большими глазами всматриваясь в лицо Виталия, будто не веря тому, что он сумел остаться живым там, где все ждали его неизбежного гибельного крушения.
Виталий признательно-душевно улыбнулся обеим и с добротой в голосе признался:
— Да, девушки, грустненько немножко стало, когда увидел, что меня ждёт и свернуть нельзя. Но на страх времени уже не хватило – надо было действовать.
— А может, надо было спрыгнуть с коня? — спросил Олег. — Или и это было опасно?
Виталий с бутылкой во рту отрицательно покачал головой. Собеседники не поняли, на какой вопрос он так ответил.
— Нельзя было спрыгнуть? Можно было разбиться? — спросили Света и Оля.
— Мне это как-то не пришло в голову, а то, может, и вправду свалился бы – никакого риска. Не сообразил вот, — выдал недоумение Виталий, тут же озаряясь усмешкой.
Его реплику приняли за юмор, засмеялись. Усман-аке лишь слегка улыбнулся и заметил, останавливая смех:
— У нас джигиту после этого не было бы добрых слов.
— У нас тоже, — коротко согласился с ним Виталий. Уводя разговор от темы, в которой его восхваляли, заявил: — Вы много говорите, а угадать даже не пытаетесь. Значит, Олег, готовь мне вторую порцию пива.
Возмущённый вымогательством Олег саркастически засмеялся, но сказать ничего не успел – хруст камней под ногами подошедших прервал беспечное дружеское общение.
— Что же вы нас покинули? — Наталья Николаевна произнесла свой упрёк, ещё приближаясь, чтобы никто раньше неё не начал говорить: произнесла столь салонным голосом, что наповал сразила представительниц фрунзенского общества; обращалась она к Арсению и полностью игнорировала неприкрытый ещё торс Виталия. — Вы лишили нас  возможности при всех поздравить вас с победой и поблагодарить за то, что показали этим киргизам, что значит русские. — Медленный обворожительный кивок и улыбка показали глубину её признательности.
— Нас и хозяева тоя… очень даже неплохо поздравили... Верно, Усман-аке? — насмешливо брошенной через плечо репликой, перемежаемой процессами приобщения к бутылке и одевания, Виталий погасил блеск светского ритуала, заготовленного «хозяйкой».
Реплика прозвучала недвусмысленно. И возмутительно. Михаила Ивановича она задела особенно. Его тонкое, возносимое чувство собственного достоинства – амбициозность, если говорить по существу и правду, – пострадало тем глубже, что он больше других ощущал нелепую зависимость от кочевников. Он – луч света в серости фрунзенского прозябания, в горы развеяться выехавший; он – общающийся с равными или с высокопоставленными, а не с массой, здесь вынужденный подчиняться ритуально-праздничным правилам, чуждым ему;  он – пришедший поздравить чуждого ему соплеменника с его нелепыми победами!.. Это он слышит откровенное хамство от того, каких и на порог не пускают!..
  Не успев бросить очередной камешек в воду, Михаил Иванович опустил руку и столь гневно-презрительно осмотрел Виталия, что тому следовало бы синим пламенем сгореть, в землю провалиться. Но хам есть хам – он даже не смотрит на оскорбляемых людей. Михаил Иванович отошёл к воде поближе; жена и друг последовали за ним.
Зато сама Наталья Николаевна, для которой вмешательство водителя в её светскую речь равноценно тому, как если бы он ступил ногой на хрупкий цветок, выпавший из её руки, не выразила возмущения. Она просто дала всем понять, что от шофёра – даже от её шофёра – не приходится ждать деликатности и любезности. Покачав укоризненно головой, Наталья Николаевна продолжила разговор с Арсением:
— Вы прекрасно сидите в седле. Как настоящий кавалергард...
Усман-аке, не по светской, а по своей природе уважительный и деликатный, не стал ждать, когда Наталья Николаевна закончит лощёную дифирамбику. Его жёстко покоробило откровенное уничижение хозяев джайлоо приезжей дамой, незваной гостьей приехавшей к ним. И, весело улыбаясь и в свою очередь бесцеремонно прерывая Наталью Николаевну, он ответил Виталию:
—  Ты прав, уважаемый Виталий.  Вас – тебя и твоего брата – народ принял и от чистого сердца поздравил. Тех, кто вас оскорбил, люди накажут, а о вас сегодня песни споют.
Красивый спасительный сценарий погиб окончательно. Но пострадал не только лишь сценарий Натальи Николаевны, пытавшейся как-то утвердиться в зыбком мире, окруживший её, – разрушился сотворённый охранительный покров, защищающий её интересы от любых поползновений. Он сначала покрылся трещинами, как тонкое стекло, а потом внезапно и безвозвратно осыпался. Даже мужу не позволялось пересекать границы её интересов, а тут!.. Оставшись одна, вне привычных московских салонов и без стен своей квартиры, она лишилась действенности защиты и ощутила себя обнажённой, до беспомощности нагой – любой смерд, плебей, простолюдин может прикоснуться к ней, измарать её!
Наталье Николаевне стало болезненно одиноко, кошмарно страшно; она побледнела и, отвернувшись от всех, замолчала. Она вдруг сильно загрустила по своей семье, по мужу – этой столь надёжной её опоре. В трагичные минуты своего унижения Наталья Николаевна совсем забыла, что она до такой степени ненавидит мужа, испортившего ей летний отдых, привёзшего на скотское пастбище, да ещё и покинувшего её, что уже приняла решение о дальнейшей своей жизни без него… И нет рядом дочери, которая поняла бы свою мать и поддержала бы. У Натальи Николаевны вот-вот мог начаться приступ астмы или – того хуже – отёк Квинке1, как не раз бывало в моменты перехода от состояния сильного раздражения в состояние полной беспомощности… И вдруг – чудо! Её спасение явилось!
— Эй, — раздался, привлекая внимание всех, звонкий счастливый возглас Веры, в группе всадников возвращавшейся рысью вдоль речки.
Лицо Натальи Николаевны оживилось, осветилось – теперь она не одна, а со  своими близкими, понимающими её, принимающими её со всеми её... желаниями и слабостями.  Она стала радостно махать дочери и мужу.
Всадники приблизились и Барановы – отец с дочерью – спрыгнули с коней. Полковник поблагодарил Мугалимова и Залимтороева за устроенную ими красивую прогулку, отдал поводья председателю колхоза – в их группе младшего чином – и подошёл к жене. Вера уже обнималась с матерью.
Тем временем Владимир Андреевич, недовольный своими коллегами и удивлённый странным выражением благодарности женой полковника, принял на себя режиссёрское управление. Он улыбнулся и спросил у Усмана-аке:
— Ты о песнях серьёзно говоришь?
— Серьёзно, Владимир Андреевич. Вечером будут и акыны петь, и все желающие. Обязательно обо всех победах и поражениях споют.
— Ребята, — обратился к Виталию и Арсению Владимир Андреевич, — я вас уже поздравлял, когда вы вместе с другими джигитами подошли к судьям...
Виталий к тому времени был одет и смотрел говорившему в лицо. Владимир Андреевич понял, что его тон и его слова приняты. Демонстрируя искренность, он продолжил:
______________
1Отёк Квинке (другие названия: острый ангионевротический отек, трофоневротический отек, гигантская крапивница, ангиоотек) – это внезапно развивающийся ограниченный отек слизистых оболочек.
— …Тогда я поздравлял вас, сам находясь в спортивном запале, и выражал восхищение и восторг. А теперь позвольте мне, старику, выразить своё уважение вашему мастерству. И – пусть это никому не будет в обиду, я говорю так, как это есть, – поблагодарить вас за то, что вы отстояли нашу честь. Честь тех людей, которых вы увидели впервые, которых не знаете, но за которых тем не менее вступились. Вы показали, что есть молодцы, способные на оскорбительный вызов отозваться и ответить достойно оскорбителю, продемонстрировав класс джигитовки...
Владимир Андреевич, славя обоих героев, отдавал предпочтение Виталию, чей ответ на вызов и стойкость в трудных условиях в полной мере обеспечили успех не только общего состязания, но, главное, триумфальный ответ-защиту чести грязно поносимых русских. Он, в отличие от Натальи Николаевны и завидующих своих спутников,  понимал, чего стоило Виталию как чиновнику областного аппарата и просто человеку участие в той ситуации. К тому же в подло устроенной.
Арсения это не огорчало. Наталью Николаевну он слушал с удивлением, оглядываясь на небрежно приложившегося к бутылке Виталия, и его удручало, что она, жена полковника, совершенно игнорирует настоящего героя, что всю речь свою посвящает ему, Арсению –второстепенному соучастнику событий. Впрочем, он тут же вспомнил сцены и реплики в салоне автомобиля, и всё для него стало на свои места.
Восстанавливающее справедливость искреннее и уважительное отношение пожилого спутника к молодому защитнику человеческого достоинства сторонних людей, к истинному победителю над х оскорбителями в спровоцированных ими же обстоятельствах и в серьёзной коллективной борьбе понравились Арсению. При этом, наблюдая, как Виталий слушал и воспринимал Владимира Андреевича – ничем не выказывая ни радости, ни гордости, ни небрежения, а просто благодушествуя, – Арсений подумал, что друг и брат, оставаясь прежним в своих реакциях, стал благожелательным и углублённым. Нелегко далась ему его тайга…
Выслушав Владимира Андреевича и сделавшись серьёзным, Виталий ответил:
—Я должен был принять вызов, потому что... Как русский – вместе со всеми вами и я был оскорблён. Но, кроме того, я здесь живу и работаю главным инженером-инспектором по учёту и кадастру земель области. И, к тому же, — усмехнувшись, добавил: — здесь вместе с этими колхозниками я работал на одной из кошар в качестве… Впрочем, неважно в качестве кого, это не объяснить, это не то, что в Чуйской долине служащие отрабатывают на уборке свёклы… Так что вы находитесь, в некотором роде, на моей территории. Вы понимаете?
— Да, Виталий Тимофеевич, — протягивая ему руку для пожатия, сказал Владимир Андреевич. — У вас действительно в сравнении с нами сейчас особое положение: вы русский и вы здесь хозяин, а мы – ваши оскорблённые гости...  Мы могли обидеться, уехать; вы же защитили наше самоуважение и – весьма тонко! – честь хозяев.
Виталий принял руку мудрого человека и благодарным пожатием ответил ему на его благодарность.
— Вы очень красиво оформили окончание состязания, Виталий Тимофеевич. Это была ваша идея? — продолжил после обмена рукопожатиями Владимир Андреевич.
— Моя и моего коллеги Джумабая. Того, который скакал слева, – он предложил бросить улак к ногам почётных гостей. — Ответ снова прозвучал добродушно-весело: — Джумабай в колхозе работает гидротехником, а Анарбек, тот, что был в середине, – ветеринар.
— Где же вы научились так владеть лошадью?
Вопрос Владимира Андреевича вызвал улыбки и смех у молодых игроков конкурса на догадливость, а это в свою очередь удивило Владимира Андреевича – чем его вопрос развеселил молодёжь? Арсений, привычно наблюдая наряду с внешними проявлениями отношений и внутреннее их содержание, понял, что их невинный смех может  обидеть почтенного спутника и поспешил пояснить:
— Мы, Владимир Андреевич, смеёмся потому, что Олег уже спросил Виталия о том же, а этот наш друг вместо того, чтобы просто ответить, устроил бартерную торговлю: или Олег угадает, и Виталий рассказывает о себе, или Олег даёт ему пиво безо всяких рассказов о его мастерстве.
— Так, значит, — понял суть Владимир Андреевич; и стал уточнять для себя: — А что Олег должен угадать?
— Вот это самое: где Виталий научился такой верховой езде.
— Мы принимаемся?
— Пожалуйста, Владимир Андреевич, — согласился Виталий. — Даю три шанса.
— Ипподром, — высказали одновременно Нина Васильевна и Оля.
— Два голоса засчитываю за один и всё же неправильно: на ипподроме я никогда не был. Свидетели – Олег и Арсений. Один ноль в мою пользу, — резюмировал Виталий.
— Ты бывал в экспедициях – там ты и научился, — приговорил Олег, не сомневаясь в своей правоте.
— Оле-ег, — осуждающе и протяжно проговорил Виталий, чем обрадовал товарища, принявшего тон осуждения за признание своего поражения. — Олег, ты мне друг, но ведь истина дороже! Спроси у Арсения, он подтвердит: там у нас не было таких коней – самый сильный, из тех, что там были, тянул только на уровень Анарбекова коня. Два ноль.
— На сак...  На этом вашем...  Ну там, где вы были овечьим пастухом,.. — использовала последнюю возможность Наталья Николаевна. Её ничто уже не смущало – муж рядом, а оставить себя в стороне от событий она никому не позволяла.
— На сакмане я тоже не садился на таких коней, как Боорон. А падать с коней из-за их ошибок и коварств мне пришлось не раз.
— Вы так откровенно рассказываете о своих неудачах? — удивилась Нина Васильевна.
— Здесь нет ничего неприличного – все всадники падают в той или иной ситуации.  Недавно, месяца три назад я скакал ночью в паре с одним джигитом по гравийной дороге в Кочкорку и легко обгонял его, хотя под ним был хороший скакун, такой же, как Боорон. Когда я спросил его, почему он отстаёт, мой товарищ ответил откровенно, что ему жить хочется.
— Так, где же? Или вы хотите сохранить это в тайне? — спросил Владимир Андреевич.
— Сначала пусть Олег выдаст что положено, а я, так и быть, сознаюсь.
Вокруг всё звучало и пело: река, птицы, кони, наездники... А в среде стоявших у реки людей, посторонних здесь, на джайлоо, среди веселья и кочевой обыденности горцев, царила тишина ожидания, пока Олег вынимал и открывал бутылку с пивом. По разным  причинам друзья и недоброжелатели в молчании ожидали признания: кто улыбаясь, кто поджав губы. Даже лагерь Михаила Ивановича перестал развлекаться и раздражённо смотрел на Виталия.
Им не нужно было узнавать, где этот полукиргиз обучился наездничать, просто он их раздражал своею нестандартностью и непредсказуемым поведением. Им хотелось раскусить его, уличить в присвоении себе чужих прав и – перед собою хотя бы – тем обосновать свою к нему неприязнь.
Виталий положил опустошённую бутылку на землю и, принимая от Олега призовую, поблагодарил его:
— Спасибо, Олег. Ты хороший организатор экскурсий: всегда всё предусмотришь и пропасть от жажды не дашь.
— Ты пей скорее или рассказывай, — потребовал Олег.
— Здесь, — кратко ответил Виталий и приложился к бутылке.
— Что «здесь»? — Олег, как и все остальные, не воспринял прозвучавшее слово ответом на вопрос о наездничестве – слишком быстро и слишком коротко он прозвучал.
—  Ты спрашивал, где я научился ловко скакать, вот я и объяснил: здесь и только что я научился ездить на сильных скакунах. К тому же до этого я в скачках не участвовал и барьеры не одолевал. А здесь… сейчас… я одолел самого сильного в районе коня и, как все вы видели, ни разу с него не свалился, хотя ситуации были критические – мне пришлось перескакивать на нём через нехилые препятствия на пути. И здесь я впервые участвовал в состязаниях.
— Враньё! — откровенно грубо и резко высказал Михаил Иванович, повернулся к реке и бросил в неё камень, давно ею ожидаемый.
— Как это? — одновременно с ним спросила Наталья Николаевна, тем выразив общее недоумение и поделившись со всеми чувством оскорблённости: они к нему пришли, им интересуются, а он выдаёт небылицы и не смущается – обыкновенный вульгарный тип.
Олег с Арсением улыбались, но не понимали, почему Виталий разыгрывает этих людей. И их тоже.
— Виталий,  а  Гнедой  в  экспедиции? На  него все боялись  садиться, а ты объезжал его, даже без седла?  —  спросил Арсений, прекращая возмущённые возгласы.
— Арсений, Гнедой, как ни силён, слабее Боорона. Он скакун, а этот – боевой.
— Виталий Тимофеевич, а почему вы приняли такой вызов? С этим конём? — спросила Нина Васильевна, поняв, какой опасности подверг себя Виталий, и испугавшись за него задним числом: — Вы же могли разбиться!
— Да, мог. Там,.. на камнях мог бы очень даже легко и просто погибнуть вместе с Боороном...  Нина Васильевна, когда я потребовал коня, никто даже из чабанов не думал, что мне подадут Боорона, к тому же раздражённого. А когда привели – отказываться поздно  стало: о нас ведь сказано было, что мы только на свиньях и на брюхатых кобылах ездим. Правда, народ осудил охальников, но многие думали, что я спасую и тем подтвержу нашу слабость... Кстати, Нина Васильевна! — с улыбкой полувоскликнул Виталий, сменив информативную тональность голоса на вежливо-любезную: — Я слышал, что завтра у вас праздник... В таком случае посвящаю свои победы вам!
Нина Васильевна, когда Виталий напомнил о её дне рождения, сначала недовольно обвела взглядом всех своих спутников, выискивая виновного в распространении сведений о ней. Но когда прозвучало посвящение, осветилась доброй улыбкой и нежно поцеловала Виталия в лоб. И победно глянула на москвичку. Присутствующие – каждый по-своему – улыбнулись, каждый по-своему воспринимая этот неожиданный спич. Лишь у Михаила Ивановича пренебрежительно с долей отвращения скривились губы; и Игорь раздосадовано выдохнул – рыцарское посвящение побед даме в качестве подарка превысило то, что он хотел преподнести супруге начальника.
Объяснив Нине Васильевне свой поступок и совершив свой благородный жест, Виталий резко изменился: он обвёл всех взглядом, наполненным морозной синью. И вновь вдруг – вновь для окружающих внезапно недобро – усмехнулся и добавил:
— А знаете, Нина Васильевна, мне помогли ваши спутники, за что я им весьма и очень признателен...
— Чем же мы вам помогли? — спросил Владимир Андреевич, чувствуя, что за тоном Виталия, за льдом его взора скрывается особая оскорблённость и что она имеет основание и право на проявление.
Так же и Нина Васильевна хотела спросить у Виталия, удивившись внезапной перемене состояния только что пребывавшего в безмятежности победителя могучего коня, весьма галантно общавшегося с нею. Она взглянула на мужа, кивнув ему в знак согласия с его восприятием ситуации и, ищуще ответ на непонятность быстрой перемены тона Виталия, пристально всмотрелась в его лицо.
А подчинённые Владимира Андреевича, Олег с девушками, Барановы в его голосе услышали насторожённый интерес к словам Виталия и тоже выжидающе посмотрели на областного инженера, на друга, на спутника. Арсений, глядя на брата, ничем не выразил своё отношение к тому, что он сказал и что ещё скажет.
— Помогли тем, что, когда Боорон понёс меня, кто-то очень громко и очень убедительно назвал меня дураком, —  откровенно резко, презрительно, поражая собрание силой голоса и содержанием сообщения, открыл Виталий основание своей признательности.
Возникло замешательство. Кто в суете не услышал оскорбление, брошенное вслед Виталию, уносимому возмущённым скакуном, сейчас переглядывались; а кто слышал – опустили взоры. Однако пауза затянулась.
— Кто же это сделал? —  спросил Владимир Андреевич у коллег, и холодность его, возникшая из-за недоумения и возмущения поступком кого-то из его спутников, добавила неуютности в общественность.
Ответа не последовало.
— Вот так вот, друзья мои. А вы о наградах говорите, — сменив сарказм усмешки на  насмешливость, упрекнул Виталий Арсения и Олега.
Те рассмеялись. Олег успокоил Виталия:
— Каждый по-своему награждает: кто в спину дураком обзывает, кто в лицо песни поёт.
— Ну, я это сказал, ну и что? — нагловато заявил Игорь, разозлившись на Олега, «друга по совместительству», за его намёк.
— Почему? — удивлённо спросил у него Владимир Андреевич.
Виталий не дал Игорю ответить:
— Я слышал другой голос, не ваш. — Увидел, что Михаил Иванович отвернулся, вспыхнув, и обратился к чиновнику: — Вы и сейчас так считаете? И продолжаете называть меня дураком?
Прямые вопросы и ответы обществом, состоящим из элитных служащих, не одобряются, отчего усилилось замешательство, скрывающее огорчение причастных к тайне раскрытием её. А Наталья Николаевна выразила откровенное удовлетворение и чуть ли не произнесла: “Правильно называют”, — но  присутствие  мужа одёрнуло её; однако  Михаил Иванович всё же почувствовал, что его отношение к Виталию разделяют. Он повернулся к противнику, до встречи на джайлоо совершенно не знакомого – и никогда бы не знать его! – и утвердил его статус:
— Это моё дело, что и о ком я думаю. Вы для меня – никто. И вас никто не уполномочил рисковать нашей честью. Нечего было высовываться. Да ещё и не умея ездить...
Краткая тирада, наполненная злым негодованием оскорблённого высокомерия, своей страстью превзошла простое горячее желание Натальи Николаевны указать плебею его место. Она испуганно и с благодарной восторженностью обернулась к смелому Михаилу  Ивановичу, одарив его светлой улыбкой, выражавшей воистину искреннюю признательность мужественному человеку.
А Владимиру Андреевичу очень не понравилось высказывание его заместителя, которым тот уничижал ни в чём не повинного человека и стирал достоинство и чистоту благодарной речи своего руководителя. Он ничего не сказал, только сжал губы. Однако это, вероятно, означало многое, потому что Лариса Викторовна, бывшая до того безмятежно-счастливой, встрепенулась, встревожилась и ухватила за руку мужа, собиравшегося уйти подальше.
— Вашей честью? — сощурив глаза, гневно спросил Виталий. — А она у вас есть? Где была ваша честь, когда её поносил пьяный чабан? Говорите, я высунулся?.. А почему вы не высунулись хотя бы словом в его адрес, как в мой ляпнули, когда я «высунулся» – как это вы сейчас называете – за честь русского народа. В том числе и за вашу так называемую «честь», которой вы, в сущности, не имеете?..  Вы трус и хамло. И вы – действительное ничто, даже сейчас побоявшееся признаться.
Михаил Иванович вздрогнул, обледенел и направился к Виталию, на ходу поднимая руку.  Опережая намерение недруга, Виталий поставил у камня бутылку с недопитым пивом, поднял с земли реквизированную у Тумар плётку и, постукивая ею по своей ладони, сам сделал шаг в его сторону, угрожающе произнося:
— Ты что, драться со мною сейчас будешь? Оскорблённым себя почувствовал, хам? Ну, давай! Только учти, что я могу и тебя оседлать и верхом на тебе прокатиться!..
Дикая угроза и плеть ошеломили Михаила Ивановича, он приостановился.
— Прекратите! — повелительно проговорил Владимир Андреевич, воспользовавшись краткой паузой в действиях нежданно образовавшихся врагов. — Как вы себя ведёте? Как вы можете на глазах у местного народа так ссориться?
— Вы это мне говорите? — спросил его Виталий.
— И вам тоже, — строго ответил ему Владимир Андреевич. — То, что вы сделали там не даёт вам права устраивать склоки здесь, среди своих.
— Это кто – «свои»? — резко отреагировал Виталий на отповедь ему, только что бывшему благожелательным к нему чиновнику, и с интересом всматриваясь в его лицо. — Для меня все – свои: и русские, и киргизы. Тем более что не вы, а нарынцы, тянь-шаньцы для меня – как вы говорите – более «свои»: я с ними живу и среди них работаю. А если вы вводите меня в своё общество, то почему никто из вас, своих, в том числе и вы тоже, там ничего не сказал и не сделал? Почему вы позволили своему заместителю безнаказанно обзывать меня там и даже сейчас позволяете поносить? 
Ситуация нагнеталась накалом страстей. Трение нравов в кругу случайно и неслучайно встретившихся путешественников быстро усиливалось и ежесекундно грозило взрывом отношений между случайно встретившимися и между давними коллегами. И Владимир Андреевич из благодарного номенклатурного представителя республиканского Минторга тоже вот-вот готов был осердиться на номенклатурного же работника области; и не известно, чем бы всё это обернулось для него, последнего, – Минторг всё ж таки статусом выше облсельхозуправления. Арсений подошёл к Виталию так близко, что плечом прикрыл плечо брата. Олег присоединился к нему.
Странно возникшее противостояние разрушил полковник Баранов, до того молча, но с солидарной заинтересованностью и с сочувствием к Виталию слушавший происходящее общение: то благодарственное, то конфликтное. Он порывисто подошёл к троице друзей  и, положив руки на плечи своего спутника-проводника, заговорил:
— Я был бы счастлив служить с вами вместе, Виталий Тимофеевич. Вам я спокойно мог бы доверить исполнение самых опасных задач, зная, что не испугаетесь трудностей и все их выполните достойно. — Отступив на шаг, Николай Фёдорович протянул Виталию руку для пожатия, на которое тот, кивнув, ответил, и, не выпуская его руки, продолжил: — Простите, пожалуйста, Виталий Тимофеевич, меня за то, что не смог поддержать вас в трудную для вас минуту – всё произошло очень быстро, а особенно для меня, не знающего ни языка, ни обычаев принявших нас людей. Ну, а с Михаилом Ивановичем, как я полагал тогда и как полагаю сейчас, уместнее поговорить и разобраться его руководителю. Я верно понял вас, Владимир Андреевич?
Этот ход военного командира и академического преподавателя, в чьём голосе звучала командная властность большого масштаба, не только разрядил обстановку, но и поставил Владимира Андреевича в вынужденное положение, обязывающее его разрешать вопрос со своим подчинённым. Ему ничего другого не осталось, как пообещать:
— Поговорим и разберёмся.
Жест Баранова, в котором Виталий усмотрел проявление его дружелюбия к нему, и проявившаяся же, одновременно, влитая в полковника за годы его службы командирская ответственность за подчинённого, хотя таковым Виталий не являлся, подвигнул его на ответ:
—  Николай Фёдорович, я тоже был бы рад служить под вашим началом. И чем дальше, тем больше мне хочется. Жаль только, что уже не получится вместе выполнять задания.
Владимиру Андреевичу пожелалось подправить ситуацию и тоже установить контакт с генштабовским полковником:
— Вы, Николай Фёдорович, правы: таким, как Виталий Тимофеевич, можно доверить любые серьёзные дела. Побольше бы среди нас таких, как он.
— А вот этого не надо, уважаемый Владимир Андреевич, — прохладно отреагировал Виталий.
— Не понял?! — удивился Владимир Андреевич. — Чего не надо?
Владимир Андреевич не понял Виталия – ведь он сказал то же самое, что и полковник. Что же в таком случае молодой человек не принимает его похвалу, если полковничьи слова принял и пылко на них отозвался. Он не заметил, что унижает человека, которого вроде как восхваляет:  говорить такое не присутствующему и в лицо, а о нём, присутствующем, в третьем лице как об отсутствующем, – это один из отличительных признаков заматерелого номенклатурщика, для которого подчинённые в некотором роде не более чем служебные предметы, инструменты.
— Не надо нахваливать и не надо превозносить. И говорить обо мне в третьем лице.
— Так чего же вам надо, странный вы человек?
— Стоять рядом и поддерживать. А ещё лучше – вместе делать, когда это надо.
— Простите, — кратко помолчав, признал Владимир Андреевич, — вы правы... Однако, вы весьма серьёзный человек. И чувство этики у вас, оказывается, очень обострённое. Потому вы и вступили в конфликт, который создали некоторые негостеприимные хозяевами джайлоо. Но я честно могу сказать, что если нам доведётся где-либо ещё встретиться, я буду знать, на кого положиться.
— В таком случае – и я на вас, — открыто улыбнулся Виталий.
В скором времени им придётся проверить их уверения в деле. А пока вся сцена с её конфликтами, оценками и восхвалениями, необходимая одним в силу этических норм и логики событий, была неприятна другим в силу их враждебной отстранённости от этих событий, в которые они были втянуты непонятным им круговоротом своих и сторонних желаний и движений.
Наталья Николаевна отвернулась от мужа и покусывала губы в вынужденности слышать его и представительного Владимира Андреевича  «комплименты»  грубому водителю гадкой машины. Притом пошло сорвавшему её вступление в местное общество. Она стояла вновь одинокая, потому что даже дочь не смогла её понять – после своей короткой поездки на коне она слишком уж восторженно смотрит на водителя, продемонстрировавшего виртуозную скачку и безумно опасный трюк.
В отличие от неё, Михаил Иванович не был подавлен, хоть и видел настрой начальника против него – Владимир Андреевич основательно ему надоел, преграждая заветный путь к креслу начальника отдела. Услышав требование полковника, заявленное шефу поговорить и разобраться с заместителем, с которым шеф согласился, требование, произнесённое при нём и тем уничижающее его, вспыхнул, круто обернулся к общавшимся Владимиру Андреевичу и Баранову. С ним поражённо смотрели на начальствующую пару и на полковника его верная жена и столь же верный Игорь.
Михаил Иванович, намереваясь сам со всеми разобраться, хотел подойти к начальнику, чтобы на него уже сейчас же обрушить своё негодование за его оскорбительное обещание. Но шеф стоит к нему спиной, общаясь с москвичом; а потом и с нарынцем заговорил, нахваливая его. Не подходить же сейчас к ним. И кричать не годится.
И помехой ему Книжник – будто спохватился – вмешался в разговор с какими-то своими воспоминаниями, совершенно неуместными в данной ситуации. Но все переключились на новую тему, и Михаилу Ивановичу ничего иного не осталось, как снова отвернуться к реке. Но уже в ярости. И камни он в неё уже не бросал, а сжимал пальцы, сдавливая горло врага, которого представляли нарынец и шеф воедино, и разжимал резко, как выдыхал.
А Олег, действительно, изобразив недоумение по поводу собственной забывчивости, довольно громко объявил:
— Арсений, Виталий, чуть  не забыл! Вам Эрмек Бейшеналиев привет передавал!
— Ну, спасибо, Олег! Где ты его встретил? В аэропорту? — обрадовался привету Виталий и неожиданному разговору о старом товарище.
Он в радости своей не понял, что Олег намеренно заговорил сейчас об их соратнике по борьбе с уголовным подноготным города Фрунзе, чтобы разрядить или хотя бы ослабить раздрызг спутников – и это ему удалось. Позже Олег сознался Виталию с Арсением в «грехе», на что Виталий ехидно заметил: “Уме-ешь”. Олег, скромно признавая оценку своих способностей, ответил: “Учили”, — имея в виду то, что знали его друзья: экскурсоводов, роль которых приходится исполнять Олегу, хорошо обучают общению...  А сейчас они с удовольствием забыли об огорчениях, предаваясь минувшему, но приятному.
— Нет, на бульваре Дзержинского.
— А-а, это возле его дома – он там, на Киевской, живёт. Где Эрмек служит?
Олег, прежде чем ответить другу, многозначительно сказал Владимиру Андреевичу:
— Эрмек – сын Бюбюсары Бейшеналиевой.
Столь же значительными мимикой лица и кивком Владимир Андреевич показал, что понял, о ком идёт речь. Обернувшись к Наталье Николаевне, он пояснил ей:
— Бюбюсара Бейшеналиева была самой выдающейся киргизской балериной. Народная артистка СССР, основательница киргизстанской национальной балетной школы. Её именем названа одна из центральных улиц Фрунзе.
Наталья Николаевна удивилась: оказывается её шофёр, грубый мужлан, вхож в дом знаменитых людей! И имеет среди них друзей?! Не поспешила ли она с отторжением его от себя?.. Подобным же образом отреагировали и Игорь с Ларисой  Викторовной. Они даже приблизились к общавшимся, на шаг-полтора оторвавшись от продолжавшего сжимать и разжимать кулаки Михаила Ивановича,.
Лишь Анатолий не стал участвовать в светской беседе; напротив, – он ушёл к потоку, присел и стал омывать лицо. С ним и в нём вдруг произошла некая метаморфоза ни им самим ещё не понятая, ни другими до поры не замечаемая. Она произошла в тот момент, когда Виталий, откровенно и без смущения опровергая представления о его наездническом профессионализме, заявил, что, не умеет в совершенстве скакать на лошадях, что он только здесь и сейчас, осознавая на себе ответственность, впервые сел на столь неудержимого коня и впервые принял участие в боевых скачках. Тогда Анатолий порывисто качнулся к нему, чтобы выразить восторг, но... смутился и отвернулся. А теперь и вовсе отстранился...
Арсений, включаясь в разговор, тоже спросил у Олега:
— Он что, уже капитан?
— Подполковник. Из милиции он перевёлся в УИН МВД.
— Ого! Молодец!
— Мать его была хорошим человеком, и он такой же – весёлый и дружелюбный, — заметил Виталий.
Владимир Андреевич с Ниной Васильевной, встречавшие на правительственных и иных мероприятиях Бейшеналиеву, других деятелей искусств, проявляя свою осведомлённость в культурной жизни республики, заговорили о Болоте  Бейшеналиеве – актёре, о  Шукурбеке  Бейшеналиеве – писателе; с известной фамилии перешли на другие – тоже знаменитые. Разговор заинтересовал всех: и Наталья Николаевна, на время перестав дуться на мужа и на фрунзенцев, произнесла несколько шаблонных фраз об Айтматове; и Лариса Викторовна назвала несколько имён; а Игорь выдал смешные слухи из академических кругов.
Тема, более приятная, чем разрешение накопившихся склок – типичной обыденности всех «дружеских» пикников, в обязательности устраиваемых сотрудниками учреждений, – казалось, наконец-то соединила всех съехавшихся на чужой пир. Оставалось лишь пролить закрепляющий нектар небожителей на души смертных. Но Олег, вместо того чтобы усилить эффект собственного творения, вдруг спросил у Виталия, опуская всех на землю:
— Там, возле юрт, чабаны сильно шумели, и вон толпа стоит, никак не успокоится. Что происходит?
Пояснил, улыбаясь, Усман-аке:
— Эти ругают своих джигитов за проигрыш, а там – семейные дела... Те, что Бекеш устроил...
—  Да, разозлили вы их, — незлобно упрекнула Виталия Нина Васильевна. — Как бы от них и нам не досталось.
— А что, может быть, уедем потихоньку, пока они шумят?
Идейку предложил Игорь, подыскивавший способ отделиться от группы, привезённой нарынцем, чтобы тот не маячил перед глазами, продолжая ставить всех в зависимое от своей персоны положение. Вот даже в разговоре о Бейшеналиевых – и тут, выскочка, оказался в центре внимания.
— Верно, нам всё равно уже пора, — согласилась Нина Васильевна.
— Конечно же, поедем. Зачем нам дожидаться неприятностей? — поддержала её Лариса
Викторовна, после промаха мужа усиливая внимание к желаниям шефской четы. — Давайте вдоль реки пройдём к автобусу.
Виталий переглянулся с водителем. Усман-аке, обращаясь к начальнику, сказал:
— Здесь нам никто плохого не сделает. — Дождавшись согласного кивка Владимира Андреевича, он обернулся к Игорю и пригрозил: — А вот если уедем – догонят, и тогда только один Аллах знает, что с нами будет.
— Почему? — спросил Игорь.
— Нельзя гостю от угощения отказываться. Грех...
— Какой ещё на хрен грех! Не неси ерунду, поехали, — резко и почти не разжимая челюстей, приказал Михаил Иванович, хоть и отошедший от мирного разговора в сторону, но внимательно его слушавший.
—  Так что же нам лучше сделать?  —  спросил у Усмана-аке Владимир Андреевич, выбирая между народными традициями киргизов и желанием жены и сотрудников уехать.
— Есть бешбармак, — весело  предложил водитель.  — Зачем ехать? Кто не видел той, не ел бешбармак, тот не узнает народ Тянь-Шаня. Той – половина киргиза1.
— А вторая половина? — удивлённо спросила Света.
— Всё остальное, — ёмко объяснил Усман-аке, охватывая рукой горы, отары, лошадей и небо, а голосом и улыбкой демонстрируя то, на что рукой не укажешь.
— Скажи просто, что хочешь поесть мяса. А то распелся соловьём, акын! — скверно  отреагировал Михаил Иванович на речь Усмана-аке, не пытаясь даже скрыть отвращение ко всему, что тот предлагал.
Виталий тут же одёрнул Михаила Ивановича:
— Прекратите извращать всё и оскорблять людей! Вы-то здесь действительно чужак – ничего не понимающий и ничего не способный понять приезжий. Вы, собственно, и не русский, а так – нечто по-русски говорящее. В отличие от вас, русские люди толерантные, принимающие культуры всех других наций, всех, с кем живут. 
Сделал он это резко и откровенно уничижительно для недруга, к тому же копируя его интонации. Он не простил и, что было очевидно для всех, не собирается прощать Михаилу Ивановичу обзывание и пошлое отношение к себе, когда тот, оправдывая свой словесный плевок в спину, вдобавок и здесь охаял его, «высунувшегося защитника чести русских» – а кто бы простил, есть такие?
        И чтобы отплатить за трусливый выплевок, Виталий готов теперь применить какой угодно способ, лишь бы сделать оскорбителю больно, но при этом Михаил Иванович сам должен попасть в собственные ямы. Сейчас Виталий воспользовался тем, что раздражённый враг, вымещая болезненность состояния своего самолюбия, поносил уже своего сотрудника и обычаи киргизов. Он стал возвращать недругу услышанное от него: он запросто унижал и задирал.
      Не давая Михаилу Ивановичу возможности ответить, Виталий обернулся к его старшему коллеге и принялся уважительно пояснять:
— Вы, Владимир Андреевич, понимаете ведь, что не будь мероприятия, вас угостили бы айраном или кумысом, и вы могли бы ехать дальше. А теперь люди просто не выпустят вас отсюда... Тем более что я выиграл. Уехав, вы оскорбите хозяев и тех, кто вас пригласил. Надо знать народ, с которым живешь, и уважать его. — Адресуя Владимиру Андреевичу фразу, он произнёс её так, чтобы было понятно, что она относится к его заместителю.
Суть брошенного камнем ударила Михаила Ивановича, на что он отреагировал зло, но с явной опаской:   
 — Вас никто не зовёт, киргизский родственник. Вы заварили кашу, вот и хлебайте её от брюха, сколько влезет.
__________
1Бешбармак – существенно составная часть тоя. Это и блюдо из мяса и теста, и, по существу, демонстрация уважения к человеку, древнее общественное мероприятие, в процессе которого, помимо поедания блюда, большое внимание уделяется традиционному церемониалу, оказанию знаков уважения гостям, серьёзным беседам, значительным по содержанию тостам патриотического, лирического и иного содержания; здесь акыны могут петь песни, иногда устраиваются соревнования едоков – «кто больше мяса съест».

Однако Виталий к его досаде пренебрёг очередной его мелкопакостной реакцией, как не стоящей внимания (и он просто устал от склок, раздоров, битв за достоинство недостойных). Завершив своё убеждение словами: “Взвесьте, Владимир Андреевич, всё и примите верное решение”, — он, чтобы не быть замешанным ещё и во внутриведомственные отношения отошёл в сторону, к девушкам, увлекая с собой своих друзей.
К нему присоединился и Баранов, оставив жену подле Нины Васильевны. Ему тоже не было места в чужом ведомственном коллективе; а Виталий, который являлся для него уже не только его спутником, и даже не столько лишь человеком, от которого зависело дальнейшее семьи в этом путешествии, но стал уже тем, кому он мог бы и хотел бы вполне доверить ответственные задания, вновь почему-то оказался отвергнутым людьми, за кого он бился. Как мавр, сделавший дело, – может уходить, ненужный более. Оттого и присоединился полковник к молодым людям, и потому стал общаться с Виталием, расспросами выражая неподдельный интерес к ещё предстоящему, чтобы быть готовым полноценно воспринимать события. Ему, заинтригованному красочностью и таинственностью праздника, это оказалось нужным.
А Михаил Иванович, вконец на всех озлобленный, взвинченный Виталием – главным виновником его состояния, каковым он стал с первых слов общения с киргизами (не будь и скандала, а будь и простой разговор, всё равно Михаила Ивановича задело бы ершисто), – покоробленный к тому ещё его пренебрежением, крикнул Книжнику:
— Олег, что молчишь? Взялся показать нам красивые места, а привёз на какое-то пастбище. На это мы деньги потратили? За этим приехали?
— Это джайлоо, — сказал за Олега Усман-аке.
— Какая разница?
Шофёр промолчал, покачав головой – если человек, живя в Киргизстане, не понимает разницу между пастбищем и джайлоо, он пустой человек, и говорить с ним не следует. Олег насмешливо, как он умел это делать, удивился:
— А разве здесь не красивое место?
— Посмотрели и хватит. Поехали дальше.
— А скачки не понравились? Ещё байга будет...
— Что ты уговариваешь?! Такие скачки на ипподроме можно посмотреть; не стоило из-за них по горам трястись. Усман, чего стоишь?.. Иди, заводи свой автобус! Работай, нечего прохлаждаться!
— У меня рабочий день закончился, — заявил Усман-аке, насмешливо показывая Михаилу Ивановичу на часы. — Осталось полчаса, а за это время я вас даже до Кочкорки не успею довезти.
Шофёрская отповедь переполнила натуру Михаила Ивановича, с младенчества шедшего по жизни, оберегаемо судьбою, всегда и вовремя поддержанного нужными людьми и не терпевшего прекословия. Выдернутый из уверенного положения в жизни ссорой с нарынцем, оказавшийся беспардонно униженным, опущенным до ничтожества, он, которого по чьему-то бесцеремонному указанию ещё начальник будет выговаривать, столкнулся и с бунтом водителя! Да кто такое выдержать может?! Михаил Иванович сорвался:
—  Ты нас повезёшь туда, куда нам это понадобится, и тогда, когда нам это понадобится, — твёрдо и раздельно произнося слова, объяснил он теперь водителю правовой статус; но голос его уже выдавал нервную взвинченность и слабость поверженного.
Усман-аке по-азиатски почитал руководство, но по-азиатски же для него достоинство человека было мерилом нравственности. Что он и показал Михаилу Ивановичу, разъяснив его возможности:
— Автобус открыт. Забирай своё барахло и иди куда хочешь: хоть туда, хоть туда, хоть туда. — Показывая направления рукой, презрительно добавил:  — Начальник!— Отошёл к Анатолию, снял рубашку и стал мыться, поливая ладонями воду на спину и на голову.
Лучше всех Михаила Ивановича поняла Наталья Николаевна с её  незатухающей болью страданий от грубого отношения к ней другого, её шофёра. И хотя она сама не могла бы сейчас уехать, то есть ей пришлось бы остаться с глазу на глаз с пошлым водителем, Наталья Николаевна вознегодовала. Оборачиваясь поочерёдно к Михаилу Ивановичу, к Владимиру Андреевичу, она заспрашивала:
— Да как же он смеет?! Да кто он такой?! Почему вы не поставите его на место?
Владимир Андреевич, игнорируя реплики Натальи Николаевны, как жужжание мухи, вперил в заместителя немигающий взгляд, сопровождаемый многообещающим выражением сжатых губ, и негромко заговорил:
— Что это вы увлеклись, Михаил Иванович? Что это вы всех оскорблять вздумали?  Остались бы дома и телевизор смотрели. А я, сколько бывал в горах, впервые увидел такую живую красоту. Все эти состязания, байга мне нравятся здесь, в горах, а не на ипподроме. К тому же мы приглашены руководством района и области. Так, Виталий Тимофеевич?..
Михаил Иванович удивлённо, недоумённо и поражённо одновременно смотрел на руководителя отдела, таки начавшего публично выговаривать ему – никогда Владимир Андреевич никому не высказывал замечаний в присутствии других, а Михаилу Ивановичу вовсе не приходилось слышать подобное. Ни от кого! Однако, замечая реакцию Михаила Ивановича и разгадывая её причину и содержание, Владимир Андреевич не остановился: он уже не щадил самолюбие заместителя, он воздавал.
— Я ещё не всё сказал, Михаил Иванович...  Усман-аке пришёл в отдел двадцать лет назад и, сколько я с ним работаю, ни разу никому не отказал и ни разу никому не ответил так, как ответил вам. Сделайте вывод и извинитесь перед ним... Так же, как и перед Виталием Тимофеевичем, которого здесь, как вы видели, все любят и уважают и которого вы позволяете себе унижать из зависти...
На Михаила Ивановича всей мощью навалилась неврастения1: от ошеломления лицо его вмиг побледнело, тут же ярко покраснело; он вспыхнул яростью негодования, но отвечать руководителю не смог – уже не стало сил для того. Он вообще никому ничего не сказал. Не глядя на спутников, но, тем не менее, разрезав всех жгучим взглядом, он резко повернулся и пошёл к автобусу. Жена кинулась к нему. Сначала она на ходу попыталась уговорить его не горячиться, вернуться ко всем, потом остановилась перед ним, не пуская дальше. Михаил Иванович молча осмотрел её, отодвинул в сторону и удалился.
Расстроенная Лариса Викторовна вернулась к обществу и сразу поспешила объясниться и заверить:
— Простите его, пожалуйста, он в последнее время очень много работает, нервничает,  поэтому сорвался. Он скоро успокоится, отойдёт, тогда я поговорю с ним. Он извинится перед Усманом и перед вами, Владимир Андреевич. Обязательно извинится... И... перед Виталием Тимофеевичем тоже...
—  Я надеюсь, — довольно сухо ответил Ларисе Викторовне Владимир Андреевич, чем ещё больше огорчил её и чем ввёл в большое недоумение Наталью Николаевну.
Лариса Викторовна уловила взгляд Нины Васильевны, не менее сухой, чем голос Владимира Андреевича, и в её глазах появились слезы. Слёзы огорчения, досады, злости. Но чтобы они не пролились, выдавая – к радости старухи – её слабость, она обратила лицо к Солнцу.

Возвращение местного руководства произвело изменения в стане: его жители и гости снова стали собираться, занимая свои места. Оно принесло облегчение и туристам, так как  отвлекало от утомляющего всех интрижного противостояния. Теперь снова можно пойти на майдан и там, в массовом ажиотаже, найти успокоение, отнюдь не обретённое у красивой жизнерадостной реки – более того, вдребезги разрушенное. Все двинулись обратно. Снова раздельно, изображая единство.
Люди не могут обойтись без шашней и каверз, без демонстрации своего
________
1Неврастени;я, астено-невротический синдром – психическое расстройство из группы неврозов, проявляющееся в повышенной раздражительности, утомляемости, утрате способности к длительному умственному и физическому напряжению.

превосходства, самодовольства или оскорблённого самолюбия. Даже коллективно выбираясь из духоты кабинетов на лоно матери-Природы, члены коллективов, совместно выполняющие работу в ведомствах и на предприятиях, стремятся оговорить, опорочить погрязнее кого-нибудь из сотрудников, чтобы низменностью – не их, своей – возвыситься над всеми или хотя бы над кем-то. Людям утомительна радость. Людям подавай противостояние, конфликты, зависть, боль – это впечатляет и надо-о-олго запоминается. Не то, что радость – кратковременная память. Разве что радость от доставленного кому-то огорчения – это да!!!.
Оттого социальный симбиоз – вещь хрупкая, и потому попытка Владимира Андреевича соединить сотрудников, а с ними и случайных спутников-соплеменников в нечто цельное не увенчалась радующим единомыслием. Наоборот, к его глубокому огорчению, разделённость их меркантильных интересов больше усилилась и создала – даже в его подчинённом ему коллективе – опасный потенциал накала страстей. Его, вспыхнувший, обжигающий ощущали все, хотя внешне этого никто не выражал, а значит, результаты его ещё проявят себя…
Владимир Андреевич шёл обратно под руку с супругой – они всегда были вместе. Полковник, предоставляя Виталию, с которым он здесь ощущал себя наиболее комфортно, возможность общаться с братом и друзьями, пошёл рядом с Владимиром Андреевичем. Наталья Николаевна шла, прижимаясь к нему, но не под руку, и общалась лишь с дочерью. Лариса Викторовна, естественно, не могла удалиться от Нины Васильевны. Напрягаясь в подборе любимых «шефиней» тем, она символизировала взаимопонимание, взаимоуважение и единство душ. Друг Игорь шёл с нею рядом, поддерживал её под руку и помогал ей вести «непринуждённый» разговор.
Из их схемы вдруг выпал Анатолий. Он не пошёл рядом с Игорем или следом за ним,  как обычно. Бросив на Виталия короткий пристальный взгляд, он присоединился к Олегу,  заговорил с ним и с его подругами. А после того как Усман-аке оделся и вся вторая часть туристов двинулась к народу, рядом с ними и пошёл. Игорь обернулся к нему, удивлённо спросил: “Анатолий, ты чего?”, — кивнул головой, призывая к себе, однако он – и самому себе на удивление – не отреагировал и не прервал занимательное повествование девушкам о министерских сельхозработах по уборке картофеля в Кеминском районе.
Чуть позади Олеговой кучки, чтобы не растягиваться в шеренгу и чтобы можно было общаться, шли Арсений, Виталий и Усман-аке. Арсений, вслушиваясь в разговор и привычно вглядываясь во взаимоотношения между людьми и в самих людей, заметил проникновенные взгляды Анатолия на Виталия и всё новое в его поступках. Ему припомнился его же вопрос о вероятных последствиях их приезда сюда, и сам он не менее содержательно посмотрел на брата, беспечно попеременно с Усманом-аке кидавшего весёлые реплики в адрес рассказчика и его повести о картофельной страде. Анатолий на реплики реагировал не просто весело, а оборачиваясь к Виталию и благодарно-радостно ему улыбаясь.
Многообразие и глубина событий, происшедших и происходящих с ними всеми сейчас, здесь – за довольно короткий период общения, на ограниченном пространстве, – отвлекли Арсения ото всего. Припоминая и другие моменты и ещё не делая никакие выводы, он фиксировал их по порядку, по значимости, по взаимосвязи, пытаясь увидеть систему.
— Арсен, ты чего закуклился? — прервал его размышления бесцеремонный Виталий. — Смотри, какой красавец!
— Какой красавец? — не понял Арсений.
— Вон перед нами.
— Это же Боорон?
— Нет, это Огонёк – джёргёлёковский жеребец, на котором скакал тот мой товарищ, который боялся свалиться с него. Хорошо, что и он участвует в байге – скачка интересной будет.
На Огоньке сидел подросток – сын Джёргёлёкова, Таштан. В стороне от них вертелся Боорон с таким же юным седоком, младшим братом Бейшембека и Тумар. Увидев Виталия, Таштан радостно закричал: “Ой, байке! Ассалам алейким, байке!”, — и поехал навстречу. Виталий ответом на приветствие махнул рукой, а «своему» жеребцу крикнул: “Боорон!”.
Конь заржал и, не удерживаемый всадником, тоже побежал к Виталию – испытания в борьбе сближают сильнее, чем совместное проживание; а если в них рождается взаимное доверие, то связь становится неразрывной.
— Какие красивые кони! Как красиво бегут! — восторгались Света с Олей.
Удовольствие – увидеть статных коней на воле, в горах, а не на конезаводе, не на ипподроме. Особенно, если кони эти являются собственностью рядовых чабанов.
Экстерьер обоих жеребцов составлялся из отдельных, с любовью обработанных и  тщательно подогнанных друг к другу частей. В них не было лишнего жира –  норов обоих такой, что если б хозяева вздумали закормить их, обилие корма превратилось бы в избыток энергии, и кони, разломав стойла, умчались бы резвиться и буйствовать.
Боорон и Огонёк выделились из массы рабочих собратьев пропорциональностью, плавностью линий и гармоничным сочетанием крупа, ног, шеи, головы. Аристократы лошадиного племени, они не только в линиях тел, но в себе концентрировали благородство высокой степени, и все их действия были не принуждёнными, а свободными и потому прекрасными, неукротимыми, страшными.
С людьми они полагают себя равными, и людям, даже управляя ими, следует полностью  доверяться им. Они не коварны и не мстят втихую наездникам, но позволяют садиться на себя потому лишь, что седло с всадником обещает им особую игру, скачки, сражение – в общем, веселье, без которого они не могут существовать. Как и без своих кобылиц. Всё как у людей… А если за непослушание, за провинность хозяева кричат на них или замахиваются рукой, они не шарахаются в сторону, подобно рядовым забитым конягам. Фыркая, свысока смотрят на человека, и тот сам стыдится своей несдержанности. И с опаской отходит, если не глуп – забить могут.
Развитое до высокомерия их чувство собственного достоинства не подпускает к ним и прочих жеребцов, на которых они также смотрят свысока, оскорбляясь их присутствием. И страдающие, обделённые самками чернорабочие айгыры предпочитают не приближаться к ним без человеческого сопровождения.
Очень похожие друг на друга мастью и статью, они вводят в заблуждение неопытных ценителей, как Арсения и других фрунзенцев, принявших Огонька за Боорона. Разница в них обнаруживается, когда кони находятся рядом. Но Усман-аке различил издали:
— Боорон – боевой конь, а Огонёк – скакун, — сказал он Виталию.
— Да, это так, — согласился Виталий.
— Почему вы так считаете? — Светлана, удивлённая оценкой Усмана-аке, обернулась к нему.
—  Смотрите, как они бегут: этот сильно упирается ногами в землю, как будто толкает её; а тот – бежит легко, себя несёт. И голова у Боорона немного больше, чем у Огонька.
Притом что жеребцы не демонстрировали особенную мощь в ногах и груди, бег их был не простым перемещением ног под крупами, а от природы искусством танца. Не они несут свои ноги, как это делают унылые кони и унылые люди, а ноги несут их, вздымаясь высоко и шагая широко. Кони стоят любования, которым их одаривают все ценители конской грации. И сами жеребцы, сблизившись, почувствовали друг в друге достойных соперников. Фыркая, стали ревниво косится друг на друга, издавать беззлобное, но горделивое ржание. Братья!
Виталий погладил обоих скакунов от носа к ушам, обнял голову Боорона со словами: “Ты замечательный друг”, — и спросил у юных наездников:
— Б;г;нк; ким биринчи чыгат? (Кто сегодня первым придёт?).
— Менин атым биринчи чуркап келет! (Мой конь первый прибежит!) — торопливо воскликнул Таштан.
— Жок, биринчи да менмин! (Нет, я первый!) — возразил его соперник.
— Сен аты ким? (Как твоё имя?) — спросил Виталий у новоявленного родственника.
— Сулейманмын, байке (Сулейман, байке).
— Жакшы, Таштан, жакшы Сулейман, эк;;;;р бирге келеси;ер (Хорошо, Таштан, хорошо, Сулейман, вместе придёте), — примирительно пообещал Виталий юношам-жокеям, пожимая обоим руки.
— Ыракмат, байке (Спасибо, байке), — поблагодарили его юные джигиты и повернули коней к старту.
На вершинах склонов вдоль трассы и на дальнем конце её разместились наблюдатели.
Байга в горах, лишь с виду открытая и простая борьба, на самом деле не менее чем на городских ипподромах обострена и не менее чревата желанием слабых джигитов и их родичей хитростью ли, наглым обманом ли урвать славу победителя. Тщеславная суета и в быту горцев занимает не меньше места, чем суетливая возня в кабинетах и коридорах среди чиновных служащих Москвы, Фрунзе, Нарына.
И хотя соперниками здесь были лошади с подростками-наездниками, что должно было  бы вызывать веселье и радость, однако тревоги в сердца вселилось больше, чем радости. Ведь кони и дети кому-то принадлежат, и их владельцы намерены получать от имущества доход. Так что страсть первенства на джайлоо и страдающие – у части народа – самолюбия, опалённые  горячкой поражением в улак тартуу, вновь овладели каждым присутствующим на байге чабанов. И каждым из их родичей, не приехавших сюда, но издали наверняка болевших за «своё». Жители гор также не могут обойтись без интриг, без демонстрации своего превосходства, самодовольства или оскорблённого самолюбия…
Шум пожеланий, назиданий, советов стих, едва перед линией всадников появился один из судей. Главный аксакал вновь, в который уже раз произнёс древние слова благословения, а джигиты – теперь уже юные – приняли его: “Алло акпар. Омийин”. Снова прозвучало: “Алга” – разрешение  на старт, и распорядитель махнул рукой.
Тяжёлый топот скакунов и взрыв эмоций и поддержки, сотрясли воздух одновременно с сигналом. Но звучали они недолго – минуты три, – пока всадники не скрылись за первым взгорьем. Постепенно затихая, крик превратился в шумное обсуждение, в споры и пари, в насмешки. Больше всего спорили о том, кто через полчаса – в такой срок определилась дистанция – придёт первым: Боорон или Огонёк. Эти двое сразу, без напряжения сил, легко выдались вперёд и всё время, пока их было видно, шли рядом. За ними спешил Аккула; следом, кто – опережая, кто – намеренно или вынужденно – отставая, скакали остальные участники байги.
Споры прервались звуками комуза. Пожилой гость тоя с бросавшимися в глаза усами, сидевший зрителем среди почётных гостей и до сих пор выделявшийся среди них лишь национальной нарядной одеждой из чёрного вельвета, без объявления вынул из-за спины комуз и заиграл мотив скачки. Он оказался не простым гостем, а комузчу-акыном1. Ну какой киргиз откажется от удовольствия слушать родные напевы и мелодии?! Едва только раздались первые звуки наигрыша, спорщики забыли жгучую радость препирательства и обмена колкостями и поспешили к центру, образовывая круг. Аккорды старшего музыканта подхватили две девушки, одетые в небесно голубые платья.
Музыкантов областного театра привёз Залимтороев по просьбе организаторов тоя, чтобы украсить праздник  настоящей  музыкой. Артисты иногда выезжают на джайлоо порадовать кочующих скотоводов, но это происходит в виде прифронтового концерта на более-менее удобной площадке, когда уставшие люди могут собраться часа на два. Вскоре ансамбль сворачивается, чабаны возвращаются к своим овцам и табунам, и быт продолжается. А сегодня особый случай, сегодня музыканты будут петь и играть, пока не разъедутся гости, периодически уступая свою роль сельским талантам.
Искусный комузчу собственным наигрышем призвал взволнованных людей воспринять дары искусства; затем ансамбль в наступившей тишине сыграл несколько кюев Токтогула2. А потом зазвучали песни в сольном  и групповом исполнении.
Народ в молчании принимал дары: весёлые популярные наигрыши и лирические песни
_____________
1Комуз – трёхструнный музыкальный инструмент.  Комузчу – музыкант, комузист. Акын (ырчи) – певец
2Кюй – мелодия. Токтогул Сатылганов (1864 г. – 1933 г.) – великий киргизский музыкант и певец, родоначальник новой, высокоидейной устной литературы, воспитавший несколько поколений акынов; Его имя стало широко известно среди всех киргизов, среди узбеков и казахов; пел песни о жадности манапов («Пять кабанов» и другие), побуждающие народ к протестам, за что был осуждён властями к каторге в Сибири, из которой бежал.

Дёёлёсёва Насыра, Молдобасанова Калыя1. А только заканчивалось произведение, взрывался радостью и благодарностью. Сладостное звучание родной музыки и живой песни в душах кочевников пробуждают и воспитывают любовь к природе и к своему народу, возвышают ум. Тянь-шаньцы чувствовали неизменные отзвуки далёкой старины, в них живущие и в изменяющихся условиях современности.
Виталий подвёл друзей поближе к ансамблю и смотрел, как его брат воспринимает сам концерт и выражаемое комузами и пением проявление народной души, для которой небо, солнце, горы, луга, леса представляются живыми обожествлёнными сущностями.
А для Арсения ото всего происходящего состоялся миг откровения, и он не знал, на что ему больше обращать своё внимание: на трио и его песни или на людей гор, непосредственно  воспринимающих напевы и живших в них и с ними. То и другое было реальным и единым выражением сути земли кыргызов. Он осознал, что избитая словоблудными употреблениями фраза “Душа народа в его культуре” в избитости своей не потеряла истину.
Арсений наблюдал и не замечал, что его тоже изучают. Об этом ему позже, в Нарыне сообщил Виталий, видевший взоры земляков: тёплые – на его друга; любопытные – на горожан; огорчённые – на Наталью Николаевну, бесцеремонно громко беседовавшую с дочерью и с жёнами других начальников.
А Наталье Николаевне в очередной раз стало плохо. Она очень страдала от «воплей киргизов – плебеев гор», как она охарактеризовала собеседницам хозяев стойбища и их концерт. К тому же ещё её разговору мешал явно немузыкальный – по её убеждению – голос певца. Впрочем, говорить о её любви к музыке, о её восприятии  неуместно: оперу она тоже не смогла ни постичь, ни воспринимать, а в театр ходит скуки ради на мелодраматичные2 спектакли да в оперетту.
Концерт прервался так же внезапно, как начался: от наблюдателей со склонов донеслись крики восторга и поддержки; и чабаны, выкрикивая благодарность акыну, разбежались по своим местам. Мощь топота невидимой ещё скачки заполнила души болельщиков азартом, надеждами, страхами, и все зрители снова превратились в страстных участников. Короткие и пронзительные вскрики наблюдателей-подростков постепенно всё чаще подхватывались взрослыми, и к моменту появления байги в виду публики отдельные выкрики переросли в общий крик, втянувший в себя всех без разделения на высших и рядовых.
К финишу  вышли  судьи  и  их  непрошеные  помощники  –  родственники  участников и друзья родственников, опасавшиеся, что аксакалы, конечно, могут ошибиться или, нарочно сговорясь, присудить первенство противнику. Но и от рядов болельщиков было хорошо видно, как далеко ушли от всех остальных Боорон и Огонёк. Они попросту вне конкурса. Однако и они с их наездниками спорили меж собой; и было видно, что выигрывает Огонёк. Он впереди – на полкорпуса.
— Наш Огонёк опять победит на скачках! – толкнув Виталия в бок, воскликнул Салыбай.
— Хорошо, пусть победит, — милостиво и в то же время солидарно согласился тот.
— А ты за Боорона не болеешь? — спросил Арсений.
— Боорон получил награду, и этому красавцу надо себя показать, — снисходительным миролюбием ответил Виталий; и тут же подначил друга Салыбая: — Если бы не Бекеш, в этот раз Боорон бы победил, верно?
— Бекеш – плохой джигит! — воскликнул Салыбай.
— Нет, Огонёк всегда побеждает, — ревниво и запальчиво возразил обоим Шамшидин, прерывая ответ брата.
— А при чём тут Бекеш? — спросил Олег. — Ты думаешь, что из-за раны Боорон медленнее бежит?
_____________
1Насыр Дёёлёсёв (25.03.1929 г. – 13.06.2011 г.) и Калый Молдобасанов (28.09.1929 г. – 30.05.2006 г.) – выдающиеся киргизские музыканты.
2Мелодрама – театрально-напыщенная, слезливая драма; в ней сочетается преувеличенно трагическое с сентиментальным, чувствительным.

— Боорон пережил стресс, — пояснил ему Арсений. — Да и предательство хозяина плохо на нём отразилось...
Содержательную беседу знатоков конских душ прекратило движение болельщиков, кинувшихся к своим джигитам: финиш пересекли первые скакуны – Огонёк с Боороном. Как и шли – с минимальным разрывом. Спустя полминуты прискакали Аккула Анарбека и Джумабаев трёхлеток. За ними, растянувшейся чередой, – остальные герои стремительной скачки. Проигравшие. Теперь их, всех задних, ждали: кого позор, кого бесчестье, а кого и плётка отца. Выбор ограниченный.
А первые обрели поцелуи родителей и сестёр – поцелуи возлюбленных им, за малым их возрастом, ещё не полагались. А жаль. Сколько героизма и усилий вложил каждый из подростков! Сколько собственных страстей и надежд этих детей на призрачное счастье победы горело в общем пламени байги! Но «невнимание» девушек компенсировалось бурными объятиями родичей и доброжелателей. И наградами: седлом, овцами, калпаками. И целым годом почестей – до новых скачек…
Байгой завершился необходимый театрально-спортивный элемент тоя. Праздничные состязания, затянувшиеся обширностью программы и интрижно-скандальным вторжением в них незапланированных гостей, заполнили впечатлительные души зрителей, удовлетворив их страсти и азарт.
И началось нечто другое – так же хорошее и так же желанное. К великому удовольствию изрядно проголодавшейся публики, игры завершились приглашением: “Аксакалдар, чай ичкелениздер”1(“Аксакалы, пойдёмте пить чай”).
И хотя приглашение произнесено было для старейших, но весь народ – и молодёжь, а не только аксакалы – большой гурьбой, следуя, однако, строго за начальствующими и пропуская вперёд старших, двинулся к юртам: поглощать кумыс и водку, массу давно сварившегося мяса, ароматное жирное шорпо, боорсоки2.
Эта вторая часть пира славится в горах никак не меньше, чем первая.
______________
1Приглашение “пить чай” – обычная форма приглашения к обеду, ужину).
 2Шорпо – здесь: бульон. Боорсоки – жаренные в жире лепёшки теста (пресные и/или сладкие).

* * *

Гостей разделили по возрасту и по сословиям. Гостевая юрта, как ни велика она, всех вместить не могла. И чин следовало соблюдать. В неё уважительно пригласили руководство, почётных аксакалов и выдающихся чабанов. И, конечно же, одними из первых пригласили старших русских гостей.
Старейшины определили обязательное присутствие в почётном собрании и Виталия – работника областного аппарата, подопечного самого Залимтороева, к тому же оскорблённого сопливыми мальчишками, к тому же героя. А также Арсения, брата Виталия и человека, которому надо изучать народные обычаи (а среди молодых ничего толкового не услышишь). Остальные чабаны и гости разместились в двух других юртах. Для молодёжи и вовсе под небом разостлали дастарханы.
Деликатную миссию размещения компании молодых министерских служащих поручили
Аману Айткулову – учли его дипломатичность и районный масштаб чиновности. К тому же гостей привёз он – ему и  размещать.
Анатолий с Олегом ничего против молодёжного бешбармака не имели. Но, услышав, что друзьям-ровесникам оказана иная честь, Олег съехидничал:
— Вам там мягкое мясо подадут, а  нам – что от вас останется. Так вы уж не только голые кости нам отсылайте...
Игорю не хотелось отставать от своих старших – от  Владимира Андреевича и  Михаила Ивановича. Он обернулся к Ларисе Викторовне за содействием, но той рядом не оказалось – она ушла искать мужа. Впрочем, она быстро вернулась: расстроенная, с красными пятнами на щеках. И тут все узнали, что Михаил Иванович сидит в автобусе и что от бешбармака он отказывается.
У руководства известие вызвало недоумение, у старейшин и у остальных – огорчение и возмущение: только невежа или недруг может позволить себе отвергнуть приглашение разделить пищу. Но тут же нашлось объяснение, притом очень простое и оправдывающее гостя: “Чакыргандан калба, ;зун басып барба” (“Куда позовут – не отказывайся, а сам без зова не ходи”1). Его ведь не хозяева тоя приглашали, а это, как всем понятно, невежливо. Совет Байтемиров, решивший, что ошибку совершил он, взял с собой Амана для лучшего изложения просьбы конокко чакыруу (приглашения в гости) и пошёл к автобусу. К ним присоединились Олег с Анатолием, посланные Владимиром Андреевичем за коньяком.

Михаил Иванович находился в состоянии злого одиночества. Откушавши полбутылки изысканного европейского напитка, пьян он не был. Двести-триста граммов коньяка – не тот объём, который мог сделать его опьяневшим. Но ему доставало и рюмки, чтобы отключить тормозную систему его личной этики, и тогда он проявлял себя достаточно колоритно: смеялся, шутил, задирал, оскорблял, «ставил на место» каждого сотрудника или участника пирушки, не соответствующего его принципам.
Сейчас произошло подобное, усиленное серией предшествующих событий, которые странным образом не просто не подчинились его влиянию, но, напротив, втянули  его в нелепые выяснения отношений, доведя до нервного срыва. А увещевания жены и её требования у реки извиниться лишь усилили осознаваемые им униженность и бессилие в этой дикой обстановке сделать нечто, способное повергнуть всех в достойное их место и состояние. Чтобы придавить и наслаждаться, радуясь их униженности. Особенно – своего шефа, Владимира Андреевича, больше всех виновного в его оскорблении. В публичном оскорблении ради никому не известных примазавшихся попутчиков. И, выпив дважды по полстакана, Михаил Иванович уже не мог сдерживать своё раздражение и высказал его жене, когда она пришла сообщить, что его ждут. 
Потому, когда Аман с Советбеком изложили ему приглашение, он тихо и убедительно отправил их подальше... туда... А увидев, что Анатолий с Олегом выносят коробку с коньяком и ящик с пивом, сорвался на полный русский диалект:
— А ну оставьте, вашу мать! Я что?.. Я для этих ... грязных чабанов узкоглазых покупал коньяк?! — Байтемиров с Айткуловым отошли от автобуса, и Михаил Иванович посчитал, что они его не слышат. Впрочем, его не смутило то, что его слышат или могут услышать все в округе – он редко удерживался в выражениях по поводу «низших». — Идите, пейте их вонючий кумыс... Поставь коньяк на место! Тебе я сказал, хрен ты мамин! — вскричал он уже очень громко на Анатолия, поняв, что тот игнорирует его приказ.
— Вы весь день оскорбляете людей, Михаил Иванович. И очень грязно. Почему? — полуобернувшись  к  начальнику,  негромко  спросил  Анатолий; ответа  ждать  не  стал,  но решительно добавил: — Будьте добры извиниться… А вашу долю мы не забираем, вы её уже выпили.
С тем и вышел. Его отповедь ошеломила не только Михаила Ивановича, но и Олега, никогда не слышавшего и никак не ожидавшего от вечного молчуна и тихони Анатолия подобной речи в отношениях с людьми вообще, со своим же руководителем – в особенности.
— Да я тебя сейчас раздавлю, слюнтяй!! — Михаил Иванович рывком вскочил, двинулся к нему, но наткнулся в проходе на Олега с пивным деревянным ящиком; попытавшись  отодвинуть его в сторону, почувствовал насмешливое сопротивление и уставился на него: — Ты-то чего путаешься под ногами?.. А ты, сопляк, запомни: ты в отделе... Нет, не в отделе, в Министерстве больше не работаешь! Будешь уволен в этот же понедельник, понял?! А теперь верни коробку и дуй отсюда.
Анатолий, выслушал обещания начальника, не останавливаясь, не оборачиваясь на его крик. Произошедшая в нём духовная трансформация настолько преобразила его, что он, не осознавая сам своё преображение, действовал свободно, соизмеряя свои поступки лишь с общественной этикой, каковой представлял себе. Угрозы непосредственного руководителя воспринял как бессильный лай озлобленного пса. Чего никак не смог бы сделать недавно – то есть не только безмятежно проигнорировать угрозы Михаила Ивановича, но и унести без его ведома коньяк. И уж тем паче дать ему отповедь.
Он намеренно пошёл рядом с Байтемировым, чрезвычайно удрученным неожиданным оскорблением. Аман, искушённый в административных и в межличностных отношениях городских людей, успокаивал Байтемирова, высоко награждённого Правительством СССР и до дикости нелепо униженного республиканским чиновником. Обещая чабану возмещение достоинства, Айткулов сказал ему: “Ошентип сенин дасторконунду аттап ушул киши бизи кордуктуу душманыбызы болду. Ал акыды алат” (“Таким (грубым) образом пренебрегши твоим хлебом-солью, этот человек стал нашим общим оскорбляющим врагом. Он получит причитающееся ему”). Потом спросил у Анатолия:
— Этот твой начальник, он всегда такой?
— Бывает, — лаконично ответил Анатолий и, не вдаваясь в глубины характера Михаила Ивановича, иронично пояснил: — Он очень не любит, когда с ним не соглашаются или публично делают ему замечания.
— Правильно, — одобрил Аман Айткулов Михаила Ивановича. — Зачем любить такое. Самому кричать на людей и оскорблять чужие законы гостеприимства – это хорошо...
Олег нёс пиво, несколько отстав, и в обсуждении не участвовал. Усмехаясь в усики происшедшему, он обдумывал, как бы поэффектнее представить его публике. В особенности Игорю. Оглядывая Анатолия, он заметил, что тот стал будто выше ростом. Во всяком случае, исчезла невольная приниженность молодого человека, когда он старался быть незаметным, фигура его выпрямилась, плечи раздались шире. И голос Анатолия зазвучал всё увереннее и ровно, без его обычной стеснительности и без его желания скрываться в молчании.
Коньяк Аману Анатолий передал у входа в юрту, возле которой никого из гостей уже  не было, а лишь суетились те, кому должно страдать в час общей радости. А отдав коробку, он тут же протянул руку помощи Олегу, и Олег поделился с ним ношей с явным удовольствием. Вдвоём они отнесли ящик в собрание гостей, по социальному статусу и возрастному цензу даже не претендующих на высокое к ним уважение со стороны хозяина.
Их вклад в виде столичного пива джигиты встретили радостным гулом. В Кочкорке был построен пивзавод, но его продукция больше походила на уксус в мочевом настое, чем хотя бы напоминала пиво. Кто-то его, возможно, даже пил, но только по великой необходимости. Это стало происходить после того, как приглашённый технолог-чех бежал в свою родную Чехословакию от предстоящего ареста: кочкорцы в большом количестве воровали ячмень, необходимый их лошадям и для приготовления  жармы1. А хороших специалистов больше не было. Так и стали производить нечто, даже отдалённо не похожее на пиво. Завод-то ни при чём: он должен работать, окупать деньги, истраченные на его строительство.
Народу на той собралось столько, что и для тех, кто не под тюндюком2, а под ясным небом размещался, пришлось расстилать два больших дастархана. Делились по сёлам и по родам. Суетившаяся, рассаживающаяся и устраивающая больше радостного шума, чем рациональных действий, масса джигитов, молодух, девушек оттеснила в сторону Олеговых  подружек и Игоря с Верой.
Их, растерянно стоявших, опять оставшихся без покровительства, без руководства, заметила Тумар и попросила Анарбека с Салыбаем пригласить друзей Виталия в свой круг. Появившихся с пивом Анатолия и Олега увлекли туда же, попутно и быстро освобождая их от груза и от ответственности за массово любимый напиток…
Вера с Игорем оказались здесь потому, что так решили аксакалы. Молодым нечего делать среди стариков умудрённых и людей, властью облечённых: пусть они учатся жизни и усваивают традиции, глядя на уважаемых со стороны; поблажек в этом отношении нет ни для кого. Потому, пообещав, что с ровесниками ей будет интереснее, девушку оторвали от  ______________
1Жарма – густой напиток. Жарма является главным после мяса пищевым продуктом всех кочевых народов. .
2Тюндюк – здесь: верхний деревянный круг остова юрты, закрываемый кошмой (войлоком).
родителей и, горестную, поручили Игорю, чем очень утешили и неописуемо обрадовали перспективного экономиста.
Игоря сначала просто удручало отсутствие Михаила Ивановича  среди гостей. Не потому только, что нарушалась его привычная устроенность. Главным образом из-за того, что ему крайне хотелось попасть за один дастархан с руководством. Что ещё выше оценило бы его в собственных глазах и – кто знает? – могло стать очередной ступенькой на бесконечной олимпийской лестнице. В этом ему должны были помочь его заботливые руководители. Должны были. Но Владимир Андреевич вводить его в круг старейшин, составляя для того свою протекцию, весьма очевидно не собирался – он его, стоящего вблизи, демонстративно не видел, притом, что жизнерадостно беседовал с секретарём райкома, с Барановым, с Виталием, с Арсением. А Михаил Иванович всё не появлялся.
Лезть в юрту без приглашения, на рожон, было неразумно, а записываться в друзья к счастливым спутникам, ставшим героями дня, слишком поздно: очень уж откровенно час назад он, Игорь, выражал своё к ним презрение. Знать бы, что будет так, по крайней мере хоть промолчал бы... Подойти к Ларисе Викторовне? Но, как и с чем, он не мог придумать: Лариса Викторовна сама сейчас нуждалась в пусть и уничижительном патронаже Нины Васильевны – Игорь это ясно видел, и это его тоже смущало.
Однако старая жена старого шефа была достойной половиной Владимира Андреевича и вовсе не собиралась принимать её горе и протягивать ей руку помощи. В молчаливых призывах Ларисы Викторовны она легко угадывала показное покаяние хищной интриганки, торопящейся занять выстраданное ею, Ниной Васильевной, место. И это Игорь видел и осознавал. Тем более что, сам строя свои молчалинские1 планы вкупе с намерениями Михаила Ивановича, с чаяниями Ларисы Викторовны, он ощутил в этот миг их зыбкость: слишком неприязненные отношения сложились у реки между обоими шефами. Настоящее и будущее стало шатким, нереальным, тяжёлым. Неопределённым. Зыбкая неопределённость угнетала, усиливала ощущение потерянности, одинокости…
       А рядом всё происходило быстро: распределялись гости, отдавались распоряжения, звучали приглашения знатным гостям первыми войти в юрту. И Игорю, подле шефа ожидающему приглашения или слова от него, знака, чтобы приобщиться, становилось всё более не по себе. По мере того как старшие несуетливо, выражая почтение более старшим или знатным и демонстрируя свою значимость, склоняли головы на входе и исчезали в юрте, тревога и волнение его нарастали и усиливались; он уже не только огорчался, но панически раздражался непонятной задержкой покровителя.  Он всё требовательнее посматривал на  Ларису Викторовну, к тому времени почему-то заметно побледневшую, кусавшую губы и, то быстро взглядывавшую на шефскую чету – испуганно, растерянным взглядом прося у них снисхождения и милости, – и на него, сама хотя бы и от него ожидая получить содействие; то мгновенно прячущую взор.
Игорь видел глубокое волнение Ларисы Викторовны, но к ней, однако, не подходил, стремясь под крылом начальника отдела всё-таки попасть в юрту. Но если он  бы узнал, как содержательно его покровитель выразил жене отказ от общения с хозяевами и со всеми своими спутниками – и в особенности с шефом, – он и огорчился бы беспредельно, и встревожился бы до отчаянности, и стал бы срочно искать нужные контакты с другими: с кем, только?.. Но он ещё не знал этого. Его пока просто беспокоило невнимание к нему, которое он обозначил для себя как нелепое к нему неуважение – а если откровенно, явное небрежение.
Оглушённый открывшейся ему истиной, неспособный в обстановке игнорирования сыграть сколь-нибудь приличную роль, он стоял растерянный, сиротливый. Ему не на что было опереться: благодетеля нет; вышестоящие с ним не общаются; и Анатолий – этот его спасающий в трудные моменты личной беспомощности дружок, – вдруг почувствовал себя независимым и тоже демонстративно отстранился от него, от давнего кореша.
Но, как и хорошее, всё смутное, всё плохое, всё тягостное кончается в свой срок
______________
1Молчалин – отрицательный герой-карьерист пьесы Александра Грибоедова “Горе от ума”.

и своим исходом – отнюдь не обязательно светлым и радостным. Для Игоря невнимание общества обернулось каскадом поручений, просьб, благодарностей. К нему подошёл незнакомый джигит – впрочем, все они были ему не знакомы и все на одно лицо – и сказал, чтобы он шёл к молодёжи, давая ему понять, что не здесь, не среди уважаемых и почётных гостей его место. Игорь, вовсе растерявшись от такого прямого указания, по-детски обиженно и «по-министерски» высокомерно выслушав объяснение куда ему идти, не успел ответить на  распоряжение ни вопросительной репликой, ни отказом в знак протеста. Тот же джигит его спас. Указывая на Веру, он сообщил:
— Эту девушку возьми с собой. Аксакалы сказали, что среди ровесников вам будет веселей.
Теперь пришёл черёд занервничать Наталье Николаевне: как это кто-то за неё решает, где будет находиться её дочь. Выразить возмущение она также не успела – полковник, взяв дочь за локоть, утвердил решение старейшин местного рода:
 — Тебе, Вера, в самом деле там будет веселее и интереснее. Игорь, думаю, позаботится о том, чтобы ты не скучала. Не так ли, молодой человек?
Поручение аксакалов и полковника Баранова позаботиться о Вере настолько обрадовало «молодого  человека», что вспыхнувшей радостью он мигом высушил слёзы своей детской обиды. И готов был целовать руки матери девушки в знак клятвы верности ей и её дочери, когда Наталья Николаевна передавала чадо ему и настоятельно просила его позаботиться о безопасности Веры. Не договорив, при этом, фразы, но многозначительно кивнув головой.
Так Игорь вновь обрёл уверенность в своём положении: он стал нужен, ему доверяют и на него полагаются, к нему проявила благосклонность гордая московская барыня. Более того, ему выпала возможность связать свою жизнь с Москвой. Сама Вера Игорю не очень-то и нравилась – слишком упрощёнными были её черты; фрунзенские девушки не чета ей – они гораздо привлекательнее. Но её манеры, а главное, положение её семьи вполне устраивали. В том же, что он сумеет увлечь москвичку, Игорь не сомневался...
Правда, радость его подпортилась злым взглядом Ларисы Викторовны, усмотревшей в его неприкрытом восторге измену их союзу и интимной дружбе с нею. Взгляд обещал отплату, навеяв холодок в груди и сильно притушив радость. Ну что за зависть людская – могла бы и порадоваться вместе с ним подаренному ему шансу!..
Но почти совсем радость, едва родившись, потухла от вновь возникшего момента неопределённости уже возле дастарханов, где их, его с Верой и Олю со Светой, толкали, отодвигали,  задевали  расстилавшие  кошмы  и  скатерти,  разносившие  посуду и  боорсоки,
усаживающиеся и устраивающие друг друга джигиты и девушки.
Игорь хотел обратиться к Усману-аке, способному в любой ситуации всё хорошо обустроить, но того увели куда-то другие водители. Пообещавший скоро вернуться, шофёр не шёл и не шёл, совершенно забыв о сослуживцах, которых сам уговорил остаться на бешбармак, в то время, когда он, Игорь, предлагал ехать дальше. Могли же сами и шашлык нажарить, и коньяк сами выпить, и пообщаться было бы с кем, даже и без этой Веры... А теперь он, пришлый чужак в среде горцев, стоит с нею и не знает, что делать и как и где ему её, высокородную подопечную, устроить. И не знает, о чём говорить в такой толчее с девушкой, которую обещал развлекать и защищать.
К его счастью, здесь его замешательство длилось недолго, здесь его положение спасла заметившая русскую группу киргизская девушка, за которой гонялся полукиргиз Виталий. (Жаль, что не в торговле он работает, труднее будет его достать. Но не беда. Через связи наказать его можно будет. Об этом-то Михаил Иванович позаботится, это он умеет...).
Ценя уровень гостей, представлявших столицы, им – и возникшему рядом Усману-аке – выделили места вблизи молодёжного тёра.
Той разгорелся.

В гостевой юрте, когда в ней появились Совет Байтемиров и Аман Айткулов, нёсший коробку коньяка, все приглашённые уже сидели на соответствующих им местах: в середине тёра, по обе стороны от пустовавшего пока места хозяина тоя разместились по ранжиру местные руководители и аксакалы – ближайшие родственники Героя. Там же и названый отец Виталия. 
Барановых секретарь райкома усадил возле себя, а Владимира Андреевича с супругой пригласил к себе Залимтороев. Лариса Викторовна сидела подле Нины Васильевны, и рядом оставалось свободным пространство для Михаила Ивановича. Арсений и Виталий устроились возле Барановых: Наталья Николаевна, предчувствуя, что её муж будет занят беседами не с нею, а с горцами, попросила Арсения быть её визави – так она и выразилась. Согласившись – что тут поделаешь! – с присутствием водителя.
Остальные гости – не самые близкие сородичи и не самые важные аксакалы и байбиче – размещались вдоль дастархана подальше к входу, кто как мог и кому где, в зависимости от достигнутого им уровня почтения, можно было сидеть.
Владимир Андреевич, оглядывая внутреннее убранство юрты, заметил Николаю Фёдоровичу и Залимтороеву, оборачиваясь то к одному, то к другому, что юрта очень большая и красивая. То же отметил и Арсений в общении с Виталием. Наталья Николаевна по обыкновению громко похвасталась Нине Васильевне и Ларисе Викторовне, что жена хозяина уже показывала ей юрту и даже рассказала, как она устроена. Лариса Викторовна, убитая горем из-за понятного только ей одной отсутствия в юрте её мужа, не реагировала; а Нина Васильевна, снисходительно выслушав полковничью жену, ответила, что юрта такая, какая и должна быть у Героя Труда. Чем заслужила одобрение Залимтороева.
Выделяющаяся из других юрт внешним видом, праздничная внутренним устройством вообще не шла ни в какое сравнение с задымленным, изношенным убранством обычных кочевых юрт чабанов. Сразу было видно, что это жилище богача, советского бая. Всё в ней было новым, всё изукрашено и покрыто орнаментами. Совет имел право и обязан был показать своё достояние народу – он, Герой, принимает именитых гостей.
Вход в его юрту закрывается войлочным пологом, украшенным аппликацией синего и красного цвета и обшитым цветным шнуром. Освящённые традицией яркие мажорные цвета, обрядовые и ритуальные символы, заполнявшие полог, служат своеобразным приглашением всегда желанному гостю. Внутренние ковровые стены, ленты, стягивающие изнутри остов каркаса юрты, разнообразные войлочные ковры – шырдаки, кийизы, килемы, – разостланные так, чтобы были видны красота их орнаментов и богатство хозяина юрты, не оставляют равнодушными ни ценителей, ни завистников.
Поскольку ислам запретил своим правоверным изображать всё живое – не только человека и животных, но и растения – в натуральном виде, мусульманские народы создали новый вид искусства, который выражает то, что нельзя изобразить. То есть он в символике передаёт жизнь народа, природу и взаимоотношения. Ведь, по существу, орнамент – это мудрость народов, выражение их мировоззрений, символы таинственных сил природы, воздействующих на человека. В орнаментах – сама душа этноса, его наблюдательность и выразительность. Они – путеводная нить от прошлого к современности и в будущее. Если смотреть на орнаменты разных народов, то очевидно, что они неисчерпаемы, как сама жизнь, как древняя история человечества. Символическое искусство различных народов всего мира красочно, своеобразно: оно своеобразно как принадлежащее какому-либо этносу, но в то же время оно сливается с искусством и давно соседствовавших и уже ушедших в лету этносов, и с ныне соседствующих, сосуществующих.
Поэтому для русских гостей стойбища всё, что накануне они увидели снаружи: колорит и сцены жизни кочевников, наряды красавиц и музыкантов, кони, скачки, горы, – всё слилось воедино с представленным их взорам в юрте, едва они вошли в неё.  Мастерство киргизских умельцев и особенно рукодельниц в отделке жилища в совершенстве передали колорит жизни древнего народа.
То же демонстрировал и дастархан. Он уже был заполнен. Прежде всего обращали на себя внимание ледянисто-прозрачным содержанием ещё не открытые бутылки с водкой. Их кругами оформляли привезённые ради тоя из села гранёные стаканы, ожидавшие момента благостного наполнения. А между рассеянными боорсоками и лепёшками соблазнительно возлежат на эмалированных и деревянных блюдах холодные мясные закуски: чучук, казы, казы-карта, ж;рг;м, кыйра жал1.
И уважаемые, оглядывая выставку угощения, уже сглатывали слюни и нахваливали дасторкону кенен кишини (хлебосольного человека) – Советбека Байтемирова.
— А где твой гость, почему не пришёл? — спросил секретарь райкома у Советабека, вошедшего без Михаила Ивановича.
— Он не может прийти, он немного заболел, — ответил ему Байтемиров и коротко взглянул в сторону Владимира Андреевича и Ларисы Викторовны.
Лариса Викторовна вздрогнула, опустила глаза, встала:
— Я пойду к нему, — произнесла она при этом, ни к кому конкретно не обращаясь.
— Подожди, — остановил её Залимтороев. — Ему надо мясо и шорпо отнести.
— Байке, я уже распорядился, чтобы всё сделали как надо и чтобы его не беспокоили, — сказал Байтемиров, проходя на своё место и уже не глядя на жену нечестивого, по-свински пренебрегшего его хлебом-солью.
Он в самом деле распорядился: сказал обслуживающим гостей женщинам и подросткам, чтобы к автобусу никого не подпускали и сами не подходили.
— Молодец, — похвалил его Залимтороев и кивком отпустил Ларису Викторовну к мужу.
Той продолжился. 

Усман-аке был в полноте прав, говоря: “Кто не видел той, не ел бешбармак, тот не узнает киргизов”. Народный праздник всегда настолько ярко выражает сущность народа как в его целостности, так и в его сословной и племенной раздельности, его этническую и этическую основы и идейный колорит, что порой душу нации в достаточной полноте только в массовом гулянии и можно увидеть.
Киргизский «бешбармак»  –  это не простое блюдо, как полагают обыватели из иных, нетюркских народов – да и многие тюрки потеряли многое из его значимости. И не просто неизменная пищевая часть праздничного мероприятия, подобно блюдам других народов на любом празднике. Он сам по себе является культурным мероприятием, в котором обилие пищи – лишь материальная основа, чем бешбармак сущностно отличается от узбекского «плова» и от российских «пирогов». В нём весь процесс «поедания мяса» – даже в обычной обстановке – от начала до конца заполнен церемониями. Он – живой памятник-артефакт2 исторического процесса многих поколений алтае-иртышских и иных племён тюрков и скифов, составивших единый тянь-шаньско-памирский этнос кыргыз эли3, начиная с неолита или даже с палеолита4. Причём каждое из сорока племён кыргызов вмещает в общий для всех племён артефакт своё выражение, свою индивидуальность, оттенками отличающие их от других вкладов собратьев-племён.
Бешбармак всегда, и прежде всего, – жертвоприношение. Поэтому в нём много места уделено воспитательному моменту, религиозной и бытовой этике.
Вообще к пище у киргизского народа исконно-непреходящее искреннее благословенное отношение. Оно в природе кыргыз эли, в его крови с молоком. Потому и гостеприимство тянь-шаньцев религиозно – любому гостю, любому проходящему мимо юрты, кем бы они ни были, нельзя отказываться от предлагаемой еды, от напитков, чем бы они ни были.
И сами киргизы религиозны. Не фанатично, но глубинно. Причём не в мусульманстве
_____________
1Конская колбаса, брюшной, подрёберный и подгривный жир, сплетённые в косички ливерные и иные лакомые части туши.
2Артефакт в культурологи – какой-либо искусственно созданный носитель социально-культурной информации, жизненно-смысловых значений, средство коммуникации; предмет культуры в трёх основных сферах её бытия: культура материальная, сфера духовная, сфера человеческих отношений.
3Кыргыз эли – киргизский народ, киргизский этнос.
4Неолит – позднейший период каменного века (новый каменный век), начался около 9500 лет до новой эры. Палеолит – ранний период каменного века,  до появления у человека земледелия приблизительно в 10-ом тысячелетии до новой эры.

в основном. Вечные по своей сути кочевники, они пронизаны исламом не до такой степени, как осёдлые собратья кыргызов по религии: узбеки и таджики – земледельцы и торговцы. Здесь можно, пожалуй, говорить о том, что не ислам выражается через киргизский народ, а религиозность киргизов в какой-то мере выражается через ислам. Что содержательно и ясно показывает их поговорка: “Нанга жет;; ;ч;н Курандын ;ст;нд; тура аласы;, бирок Куранды алуу ;ч;н нандын ;ст;нд; тура албайсы; (Можно стать на Коран, чтобы дотянуться до хлеба, но нельзя становиться на хлеб, чтобы достать Коран)”. Притом что толкователями ислама запрещается ставить что-либо на Коран (Мусхаф) или на его часть, будь то хлеб или соль; а также есть с него: всё это рассматривается как пренебрежение им.
Основу национальной религиозности, национального самоосознания кыргызов образует тенгрианство, исповедовавшееся всеми кыргызами до внедрения ислама и упорно-подспудно продолжающее жить в их традициях. То есть кыргызы продолжают исповедовать безличного бога Тенгри – Голубое Небо – создателя Земли и всего на ней сущего. Этот культ каждому кыргызу даёт силу всего народа.
Кроме того присутствует культ богини Умай, вместе с Тенгри участвовавшей в творении Земли и особенно почитаемой роженицами и молодыми матерями. А также почитается и владыка подземного мира – рогатый старик Эрлике. Большую роль играет и вера в Кут – в жизненную силу, в душу.
И уважение к онгону – духу умерших предков, которые незримо помогают своим потомкам. Потому нельзя оскорблять их память и их заветы – ата салты. Потому Бекеш и был публично высечен родным дедом, и никто не пресёк его истязание.
Из принципов тенгрианства следует почтительное отношение к власти, оттого вопрос о месте человека в обществе является одним из главных; а власть имущих всегда и безусловно почитают.
Однако… Если присмотреться к религиозности любого народа на Земле, то какими бы ни были те же христианство, буддизм или иудаизм, за ними всегда можно рассмотреть национальные, так называемые «языческие», религии с теми же признаками, что у тюркского тенгрианства. С теми же почитаниями умерших и власти. Все люди сотворены по одному образцу с индивидуальными лишь отличительностями…
Древние  исконные  религии  всех  народов  Земли  огульно1  и  поголовно  называются языческими2 с приданием дилетантами, невеждами, клерикалами уничижительного значения и оттенка слову «язычество», поскольку они относят их религии к низким, примитивным культурам, основу которых составляют людоедство и человеческие жертвоприношения. Якобы.
Вздор великий. С дилетантами и невеждами, конечно, всё просто и ясно – они всегда всё до идиотизма извращают, ничего не ведая в силу своего идиотического профанизма; и их не переведёшь, как и всякий сорняк: в каждом поколении их нарождается уйма. Но другое дело клерикализм. Ибо это уже организованная политическая и идеологическая, административно поддержанная борьба господствующих монотеистических религиозных формирований с религиями исконными, изначальными, традиционными, обосновывающими само начало образования народности. Без этих начал исчезнет народ таков, как он есть.
О чём, впрочем, апологеты господствующих религий и политических идеологий и мечтают, сочиняя свои догматы устройства Земли и человечества на ней по извращающим действительность лекалам и по преувеличивающим гиперболам.
Однако, хотя монотеистические религии обвиняют древние религии в политеизме, то  есть  в многобожии, на самом деле во всех мировых религиях – в христианстве, в иудаизме, в исламе – господствует тот же политеизм. И преклонение перед предками, которых вводят в ранг «святых». Никто не обращается в молитвах к
_____________
1Огу;льный – основанный на поверхностном ознакомлении с чем-нибудь, недостаточно обоснованный.
2Язы;чество (от от церковно-славянского «языцы» – народы, иноземцы – являющегося калькой с др.-греч.;;;;;[) — принятый в христианском богословии и частично в исторической литературе термин, обозначающий все не авраамические религии. В более узком смысле, язычество – политеистические религии. Термин язычество происходит из Нового завета, в котором подразумевались народы или «языки», противополагаемые первохристианским общинам.

Творцу, к Господу Всевышнему – все-все ищут себе посредников и покровителей. Так сказать, младших богов. Притом же мировые монотеистические религии разделены на конфессии, на секты, на ветви и течения со своими «представительствами» в Мире ином.
Суть в том, что полотно христианства, иудаизма, ислама, буддизма наложено на народы с различными этническими расцветками и оттенками, которые просвечивают сквозь полотно и окрашивают его. Что является поводом к так называемым религиозным войнам между так называемыми единоверцами.
Так что суета монотеистов тщетна – собственное исконное отношение разных народов к Творцу Всевышнему и к Его сотворению Мира никогда ничем не может искорениться: ни уничижительными обзывательствами, ни клерикализмом. Оно лежит в основе самоосознания каждого народа, как целостной оценки себя, то есть как оценки собственного нравственного  облика, своих  интересов, идеалов и мотивов поведения. Тем самым народы выделяются из массы соседне-родственных и отдалённых народностей и наций – мерилом и исходным пунктом отношения обществ и индивидов к себе выступает прежде всего сравнение себя с другими обществами, с другими людьми и утверждение своих начал.
Тенгрианство тюрков – кыргызов, в частности, – основывается на устной традиции и в топонимах – в  присвоении наименований частям ландшафтов в окружающем мире. К примеру, в географических названиях: на Тянь-Шане находится хребет Тенгри-Таг, а над ним вздымается пирамидальный пик Хан-Тенгри высотой около семи тысяч метров.
А также в законах и во всём материальном: к примеру, кодекс принятия гостей записан в анатомическом строении животных. Каждому гостю согласно его возрасту, чину и полу  испокон веков  определены свои особенные куски мяса: старикам – одно, молодым – другое;  для мужчин выделено один участок туши, женщинам подаётся другой. Так т;ш эт – мясо грудинки – нельзя подавать мужчине, оно предназначено женщинам; нельзя подавать гостю то, что должно быть мелко изрезано. И нельзя ничего перепутать.
Виталий однажды попал впросак с этим делом.  Устроив  как-то  коллегам из Фрунзе  в доме колхозного агронома бешбармак, он начал было крошить мясо в чашу для кесме1, но вскоре вынужден был отложить нож – ему указали, что он не «тот» кусок режет. Указал и посмеялся над ним его подчинённый – пожилой уже  районный землеустроитель.
Виталий не знал то, что с детства познаёт каждый молодой нарынец – анатомию животных. Настоящим горцам известны все части туши – даже  мелкие части у  них имеют название: толорсук  –  косточка, соединяющая ч;к; (альчик, косточку в коленном суставе) и берцовую кость; тарамыш – сухожилие, а толорсуктун каргышы – сухожилие, идущее  вдоль  берцовой  кости.  Кто из европейцев – не  из  профессоров  анатомических наук, а из простых смертных – может похвастать такой эрудицией?
Киргизам известна даже пересадка органов – в великом  древнем эпосе «Манас» поётся: “К;лчоронун далыга ит кечирин эп кыйып” (“К лопатке Кюльчоро он плотно пригнал хрящ собаки”) – вместо хряща, вырезанного врагом…
Бешбармак у Совета, как и повсюду в киргизских домах и на всех стойбищах, начался с мытья рук. В юрту, едва перемещения в ней прекратились и все устроились на своих местах, вошли два юноши. Оба держали в руках по тазу и по кумгану2; с плеч их свешивались полотенца. Начав с сидящих на тёре, юноши стали обихаживать гостей: подставляя тазы под их руки, они поливали из кумганов тёплую воду, а потом подавали им полотенца. Так, в полунаклоне пробираясь между ногами уважаемых и обильным дастарханом и стараясь не наступить ни на то, ни на другое, они дошли до выхода.
Внесли самовар с чайниками, и жена Советбека, сев подле них, принялась разливать напиток в пиалы, подавая сидящим рядом с нею, а те передавали их дальше. Гости неспешно занялись чаепитием, ведя беседы с соседями и прислушиваясь к речам руководителей. Это прелюдия к главному процессу. Главное гостями началось с разлития коньяка. Уставшие от ожидания чабаны с удовольствием и быстро раскрыли красочные бутылки и наполнили  стаканы темноватой жидкостью, необычной для местных жителей, привыкших больше верить прозрачности воды и водки.
Первым заздравный тост произнёс Залимтороев. Он минут пять убедительно говорил о животноводстве области и о трудовом подвиге Героя Социалистического Труда Советбека Байтемирова, о его значении для развития отрасли животноводства области. Благодарил областное руководство в лице первого секретаря обкома партии Савитахунова Алымбека Савитахуновича и председателя облисполкома Садыкова. Затем упомянул руководителя облсельхозуправления Буйлашева Сабралы Буйлашевича, плодотворно поддерживающего развитие животноводческой отрасли и труд передовиков производства. Скромно указал на себя, заботящегося о труде и о жизни животноводов.
Заздравная речь одобрилась похвальными выкриками, звоном стаканов и быстрым их опустошением всей мужской частью и частью женского собрания. Руки гостей потянулись к мясу, к боорсокам. И Нина Васильевна, и даже Наталья Николаевна, изрядно поголодавшая на свежем горном воздухе и глотнувшая коньяку, оттого забывшая, что она не ест баранины, с удовольствием тянулись то к одному, то к другому блюду, поедая плетёные колбаски, казы и прочие части конско-бараньих туш.
Рты замолчали, перерабатывая первые порции и наполняя желудки. А когда горечь во рту и обожжённость  желудков  погасились, в стаканах вновь  довольно забулькало.  Но уже не только коньяком. Странный заграничный аромат не пришёлся по душе непритязательным  тянь-шаньцам. Многие из них первые порции допивали кривясь. А недопившие обменивали свои коньячные стаканы на пустые более непритязательных соседей, чтобы самим пить родную киргизстанскую водку.   
 Здравицу Залимтороева продолжил второй секретарь райкома партии. Как идейный воспитатель народных масс и патриот Страны, Мугалимов прежде всего провозгласил благодарность, славу и пожелание долгих лет мудрому руководству Партии и Правительства СССР. Он объяснил народу – и народ его понял, – что успехи Киргизстана есть успехи всего Советского Союза. Что лишь только Советская власть и правильная политика КПСС под правильным руководством Генерального секретаря ЦК КПСС товарища Брежнева Леонида Ильича, реализуемая в их республике коммунистической партией Киргизстана во главе с  достойным коммунистом Усубалиевым Турдакуном Усубалиевичем, сыном своего народа, их родственником-кочкорцем, сделали возможным расцвет республики, сделали возможным возвышение престижа простых животноводов до уровня Героев. Учитывая присутствие полковника, секретарь напомнил о международном положении, об агрессивности Китая и о том, как надёжно границы защищены доблестными советскими вооружёнными силами.
Такая речь была достойна большего, чем устное одобрение. Ей зааплодировали: сначала чиновные, затем остальные уважаемые аксакалы, хотя смысл её дошёл до них не полностью – здравицу секретарь ради русских гостей произнёс по-русски. И снова переливание огня из стаканов в рот, и снова закусывание и новое разлитие.
Ответная речь Байтемирова, выразившая бесконечную его благодарность руководителям родной республики, области и района и многим односельчанам, речь, в которой он попутно рассказал о почёте, с каким встречали его в самом Кремле, о церемониале награждения Героев Труда и нескольких Героев Советского Союза и о том, что сам товарищ Брежнев прикалывал ему Звезду Героя и пожимал его руку, вызвала простодушную радость старых чабанов и почтительное рассматривание загорелой обветренной ладони счастливого коллеги. Воодушевлённое испитие водки и коньяка подтвердило солидарность сельчан с Героем, с самим Генсеком общавшимся…
Вдохновлённый речами и коньяком акын, сидевший у тёра – его спутницы находились на молодёжном мероприятии, – осознав вдруг, на какое важное политическое мероприятие и для чего он приглашён, выхватил из-за спины комуз и сыграл славный кюй, а потом спел о партии.  С этого момента певец уже не убирал свой инструмент за спину, а ел в обнимку с ним, чтобы, своевременно подхватив мотив происходящего в юрте, музыкально-красочно его оформить.
_________________
1Кесме – лапша, часть бешбармака.
2Кумган – кувшин с носиком для умывания.
И всё потекло бурным ручьём: наливалось, пилось и елось. Говорились тосты и простые речи, выкрикивались поздравления и пожелания большого приплода отары, здоровья, новых трудовых успехов.
— Тойго той улансын! Коллективдин атынан мамлекеттик сыйлык алгандыгын менен куттуктайм!.. Советбек азамат экен! Жакшы! Сонун! Керемет! (Пусть за тоем следует той!.. От имени коллектива поздравляю тебя с получением правительственной  награды! Советбек молодец! Хорошо! Прекрасно! Чудесно!) 
Акын воспевал хозяина:
      Жая ордуна жал берген,
      май ордуна бал берген!..
      Сайга улак тарттырып,
      той шаанисин арттырып!..
      (Вместо огузка подгривный жир подавали,
      вместо жира мёд подавали!..
      Устроив козлодрание в ложбине,
      он придал большую пышность пиру!)
— Баары бар болгон сиздике болот!(Всё, что имеется – для вас!), — отвечал Советбек, возбуждённый оказанными почестями и воспеваниями.
Досталось и молодым гостям – Виталию с Арсением. Аксакал Эсенбай, любовно глядя на  своего названого сына, тихонько сказал Герою Труда, чтобы он не забыл поблагодарить русских гостей, а особенно его сына Виталия, привёзшего важных гостей и так необычайно украсившего той своим вступлением в состязания с опытными бойцами. И когда Совет, подняв свой стакан, заговорил о гостях и стал их благодарить за сюрприз, которым явился их приезд, за их участие в киргизских играх, за прекрасную джигитовку областного баш-инженера Виталия, акын тут же спел:
    Кылчайып артын караса,
    отуз жигитке дайны жок…
    (Оглянулся он, посмотрел назад –
     сорока джигитов и признака нет).
И неожиданно, не зная всей подоплёки событий, происшедших на майдане, и не ведая переплетение личных и межсемейных связей в стойбище, акын спросил у Виталия – спросил сначала по-русски, а потом по-киргизски, чтобы всем был понятен его вопрос:
— Джигит, почему, догнав девушку, ты долго говорил с нею, будто выпрашивая поцелуй?
 Для чего ырчи спросил? Решил ли, что можно посмеяться – губы его готовы были к смеху – или по какому-то иному поводу,  он не объяснил. Однако в любом случае он ошибся в оценке своей значимости, решив, что ему позволительно на этом вот празднике обсуждать деликатные темы о присутствующих.
 Акынам, как уважаемым и как оберегаемым самим Кудаем, разрешено петь ироничные, юмористические и даже сатирические песни о присутствующих, но на это должно быть какое-то социально значащее основание или благосклонное согласие хозяина тоя. Здесь же певец задел рану, нанесённую всем на майдане. 
  Лишь Наталья Николаевна громко засмеялась на вопрос, порадовав акына, – захохотала, откровенно внеся в смех издевательские нотки. Все посмотрели на хохочущую женщину с выраженным недоумением, но говорить ей ничего не стали, а на довольного своим вопросом акына посмотрели укоризненно. Аксакал Эсенбай гневно указал ему, сказав те же слова, какими башкарма пресёк настойчивые требования учётчика Усенбая вернуть коня Бекешу:
— Туурадан чыкпай, ж;н турчу! — А поскольку акын на двух языках выдал свой ироничный вопрос, то и аксакал повторил ответ по-русски: — Ты помолчи, не вмешивайся в чужое дело!
Он выговорил певцу гневно и даже презрительно, потому что более других сейчас  оскорблён акыном – дважды оскорблён: тот опорочил честь его внучки и честь названого сына. Виталий, удивлённый насмешкой уважаемого в народе человека над ним, обратился к названому отцу, испрашивая его разрешение:
— Атаке, мен айтамын. Макулбу? (Батюшка, я скажу. Ладно?)
Аксакал Эсенбай услышал в его обращении почтительность, с какой общаются сыновья с уважаемым ими любимым отцом, ласково улыбнулся и разрешил:
— Айт, уулум. (Говори, сын мой).
— Мен орусча с;йл;йм;н (Я буду говорить по-русски), — это Виталий сказал уже Залимтороеву и Мугалимову.
Руководители согласились, чтобы и его спутники узнали то, что он скажет, потому что это важно. Причём секретарь райкома взял на себя роль переводчика для незнающих русский язык.
— Тумар очень умная девушка и дорожит честью не только своей, но и рода своего и других людей, — Виталий обратил эти слова прежде всего аксакалу Эсенбаю, а подождав, пока Мугалимов переведёт их, стал говорить, оглядывая всех гостей. — Я не знал, что Тумар сестра Бекеша – об этом она мне потом сказала. А приняла мой вызов потому, что хотела очистить свой род, опороченный Бекешем… Она сказала, что никто, кроме неё, не может это
сделать… А потом, когда я уже скакал за нею, она, хоть и пригрозила мне вот этой вот камчой, придерживала всё время коня, чтобы ей не пришлось меня хлестать…
— Захотела, чтобы поцеловал,.. — перебивая объяснение Виталия, Наталья Николаевна попыталась со смехом выдать свою версию.
Её остановил муж, резко дёрнув за руку и повелительно произнеся: “Молчи!”, — ему стало  зазорно  из-за  непристойных  выпадов  супруги  в  почтенном  обществе.  И  Виталий, осознавая его положение и в то же время свою ответственность – ведь это он привёз сюда эпатажную Баранову, – прежде чем продолжить прерванную речь, только чуть повернув в её сторону голову, обратился к старейшинам и почётным гостям, слегка покривив губы в пренебрежении:
— Ушул аял эч нерсе билбейт, эч нерсе т;ш;нг;н. Бирок к;й;;с; татыктуу жана абдан жакшы киши. (Эта женщина ничего не знает, ничего не понимает. А её муж достойный и очень хороший человек).
Его корректный отзыв о Наталье Николаевне так контрастировал с отзывом о её муже, что все поняли то, что он имел в виду и соответственно посмотрели на чету Барановых: на Николая Фёдоровича с уважением, а на «эту женщину» – с удивлением и непониманием, как она может быть женой столь серьёзного хорошего человека. Отчего полковник, хоть и не понял, что сказал Виталий, в смущении от стыда опустил взор.
А Виталий, переждав восприятие гостями Байтемирова глупой реплики Барановой и своего комментария, пояснил поступок девушки:
— Тумар боялась, что ещё больше меня опорочит, если ей придётся это делать – ведь я гость… Но когда я догнал её и сказал, что родичи её продали мне право на её поцелуй и на неё, что я сейчас поцелую её, а потом украду, и она станет моей женой, Тумар испугалась и рассказала про Анарбека. Вы, уважаемые, ведь видели, что произошло… Анаш потом мне рассказал, что учётчик Усенбай подсунул ему спящего на ходу коня, чтобы посмеяться…
— Ой-бой! — с изумлением и огорчением воскликнула пожилая гостья, сидевшая со сверстницами по другую от Виталия сторону дастархана, ближе к выходу, и закрыла лицо руками; потом отняла от глаз руки и, прикрывая ладонью рот, стала смотреть на рассказчика с испугом и ожиданием, что орус джигит ещё скажет.
— Это бабушка Усенбая, — пояснил башкарма колхоза.
— Апа, простите, пожалуйста, я не хотел говорить о неприятном, — вежливо обратился Виталий к байбиче, продолжая говорить по-русски, чтобы уж всем всё было ясно. — Но вы сами видели, что произошло; а я знаю это от Тумар и  Анарбека…
Байбиче, выслушав его непонятное обращение и перевод секретаря райкома, необидчиво покивала ему головой, но из глаз её полились слёзы, когда она сама высказалась: “Омей, кандай ыймансыз ыйык киши менин неберем болуп чыкты (Омей, каким злым и нечестивым человеком мой внук оказался”).
Соседки стали успокаивать несчастную родственницу, чей внук такой же негодник, как и Бекеш. А Виталий, завершая объяснение произошедшей задержки с поцелуем на майдане, снова стал говорить о чуткости девушки:
— Тумар оказалась в сложном положении: и честь рода очистить, и Анарбека, над которым посмеялись, не унизить ещё и моим поцелуем, и свою честь сохранить, и мою также. Я понял её и назвал карындашым. Потому и поцеловал как сестрёнку… — Подождав, когда Мугалимов переведёт его объяснение, он обратился к аксакалу Эсенбаю: — Атаке, Тумар-карындашым татыктуу да сонун кыз. (Атаке, моя сестрёнка Тумар – достойная и замечательная дувушка).
—  Сен ошондой эле сонун, уулум. (И ты замечательный, мой сын), — ответил ему аксакал и протянул ему руку.
Виталий принял её в свои руки и погладил ладонь названого отца. А потом обернулся к невеже-певцу:
— Вам всё понятно? Сизге т;ш;н;кт;;б;?
Пожилой акын уже давно понял, как нехорошо поступил своим некорректным вопросом. Тем более, когда вскрылось ещё одно негодное дело на празднике, огорчившее почтенную байбиче. Покивав в знак согласия, он честно признался:
— Баары т;ш;н;кт;;. Всё понятно мне стало. Простите, уважаемый, мне не следовало спрашивать вас о ваших делах – вы показали себя великодушным, смелым и честным джигитом, уважающим людей и народ. 
Залимтороев, внимательно прослушал рассказ подчинённого специалиста, ни разу даже репликой не перебивая его, а после признания акыном своей вины и добродетелей Виталия резюмировал:
— Азыр бардыгыбыз, ачылган жана ачык-айкын болуп калды. (Теперь нам открылось всё и стало ясно). —  Потом по-русски высказал мудрость: — Тот, кто не имеет чести, оскорбляет других, а тот, кто уважает чужую честь, тот свою имеет.
Мудрость имела отношение ко всему происходившему на майдане и даже к тому, что озвучивалось и узнавалось здесь, в юрте; но, произнося её, Даярбек Залимтороевич сначала почему-то смотрел на Наталью Николаевну, а когда завершал, обратился к подчинённому. Затем взял казы с дастархана и протянул ему, оказывая ему честь признания его достоинств.
— Ыракмат, байке (Благодарю, байке), — не официально, как начальника, а душевно, в соответствии с каада-салты народа, принимая дарение, поблагодарил Виталий Даярбека Залимтороевича, на что получил его благорасположенный кивок. — Я признателен вам за доброе отношение ко мне.
 И тут же стал благодарить Байтемирова и всех уважаемых почётных гостей от своего имени и от имени спутников, внезапно прибывших на стойбище, за приглашение на той:
— Урматтуу Советбек, кадыр-барктуу аксакалдар, майрамдоого чакырганы;ыз ;ч;н чон ыракмат жана бизге к;рс;тк;н сыйы;ар ;ч;н ыракмат (Уважаемый Советбек, почтенные уважаемые аксакалы, мы благодарим вас за приглашение на праздник и сердечно благодарим за приём, оказанный нам).
Первым ответил хозяин события – его праздник и все гости тоже его:
— Биздикине келгендигинер ;ч;н ыракмат айткым келет... (Я хотел бы поблагодарить вас за то, что приехали к нам...).
— Это хорошо, что ты, Виталий Тимофеевич, приехал и привёз уважаемых гостей на наш праздник, — с морально-нравственной подоплёкой поддержал благодарение Советбека секретарь райкома. — Всё время во всех ситуациях ты поступал деликатно, ничем не нарушая наши законы и обычаи; и благодаря тебе и вашему приезду мы напомнили нашей молодёжи о каада-салты и ата салты, об ответственности каждого и всех за их соблюдение. Молодым надо напоминать, иначе забудем своё происхождение и свою культуру.
— Да, это вы, товарищ Мугалимов, хорошо сказали, — согласился с ним Владимир Андреевич, — надо напоминать молодым этические законы, а то они гонятся за западными вкусами и теряют чувство патриотизма и уважение к моральным принципам, на которых держится народ. В России тоже с этим проблемы – только в северных районах в старых селениях помнят люди отеческую культуру. Когда нам с супругой доводится бывать в родных местах, мы очень хорошо видим разницу.
Тему изменения нравов – вечную, пока существует человечество, – восприняли все аксакалы и байбиче и подвергли её серьёзному обсуждению, а забывчивую молодёжь – осуждению. Речи опять-таки все говорили поочерёдно, и говорящему никто не мешал высказать мудрые сентенции – все выслушивали  всех… Чего не наблюдается как в русских, так и в прочих сообществах, когда говорят одновременно все, и никто никого не слушает, отчего застолье дробится и трансформируется в разбивающиеся на группки компании, а потом и вовсе растворяется...
Но тема исчерпалась, а той продолжался. Снова зазвучали тосты и звон стаканов, несущих радость и веселье. Отдыхая от трудов, от серьёзных коллизий и бесед, гости уже  общались  друг с другом без особых церемоний, перебивая речи соседей…
А административно-хозяйственная группа тоя не расслаблялась: едва освобождалось какое-либо блюдо, его уносили и возвращали наполненным новой порцией. Казы сменялось куурдаком1, пустые бутылки менялись полными, подсыпались боорсоки. И тем временем к подаче  готовился  уважаемый  бешбармак.  Его, утолив  первый голод и настроившись на освящённое историей принятие баба ашыны2, ждали. Его подали в тот момент, когда Нина Васильевна и Наталья Николаевна, основательно насытившись, уже начинали тяготиться затянувшейся трапезой. Его подали в больших эмалированных тазах – большую массу варёного мяса. И отдельно, на небольшом круглом деревянном подносе, – голову  барана. А перед тем в пиалах подали горячий жирный ароматный бульон – шорпо. 
Все потянулись к свежесваренному, ещё горячему, ароматному мясу. Желая угодить старшему или уважить соседа, гости тянулись для него за каким-нибудь особенным куском  и  просили  принять  его. То же делали Даярбек Залимтороевич и Мугалимов по отношению к Владимиру Андреевичу и Николаю Фёдоровичу и к их жёнам.
Аксакал, сидевший рядом с названым отцом Виталия, тоже, достав из блюда наиболее понравившийся ему устукан, протянул его Виталию со словами: “Анарбек – меники неберем (Анарбек – мой внук) ”.  Виталий понял его – дед Анарбека благодарил орус джигита за то, что он не унизил внука поцелуем его невесты. Принимая дар, он поклонился довольно низко.
Нина Васильевна с Натальей Николаевной, решившие, что всё, что нужно, уже было подано и съедено, что теперь можно ещё попить чай с конфетами  и на том расходиться, охнули, когда им протянули устуканы. Их никто не предупредил о том, как и сколько надо есть на тое. Арсений, в общем-то, не бывавший на подобных мероприятиях и не знавший, что за чем и как подаётся, тоже было налёг на холодные закуски, но его попридержал брат – надо ждать главное, не пресыщая себя предварительно.
Голову барана поднесли Залимтороеву. Он принял её и обратился к полковнику:
— Уважаемый Николай Фёдорович, вы среди нас самый дальний и почётный гость. Примите эту голову как знак нашего к вам уважения.
— Аксакал болсон сый к;р;п, алдында койдун башын же. Конокко баш тартпаса, ага мал сойбогондой болот, — снова стал сыпать фольклором музыкант под одобрительные возгласы аксакалов, украшая обращение Залимтороева; и сам же переводил русским гостям: — Так как ты старейшина, будь в почёте, кушай голову. Если не подать гостю голову – это то же самое, что для него животное не резали.
Польщённый и смущённый полковник принял дар, не зная, что с ним делать. С блюдом в руках он поблагодарил Залимтороева, хозяина тоя и его гостей за честь, ему оказанную и откровенно спросил, как ему быть. Понявшие затруднение участники тоя стали  наперебой говорить ему, как поступать с головой. Всё решил тот же Залимтороев, вовлёкший Баранова в неловкое положение:
— Вы, уважаемый, отрежьте кусочек мяса с головы и съешьте, а остальное верните мне – я от вашего имени буду резать и раздавать гостям.
Полковник, отсёк мясо от той части головы, на которую указал Залимтороев и с облегчением в душе вернул ему блюдо:
— Очень вам признателен, Даярбек Залимтороевич, за честь и за этот совет. В Москве расскажу о том, как вы меня здесь встретили.
Опытный в процедуре тоя, главный животновод области стал отделять кусочки мяса, кожи от головы, что-то съедая сам, что-то значимо-почитаемое из срезов отдавая Николаю Фёдоровичу,  а остальное  складывая  в свою пиалу из-под шорпо.  Когда пиала наполнилась,
её пустили по кругу, и каждый едок доставал лакомства и отправлял его в рот, а Даярбек Залимтороевич стал наполнять следующую пиалу, подставленную ему Мугалимовым.
Для Нины Васильевны (а особенно для Натальи  Николаевны) наступил момент ступора: оказывается, все берут кусочки не вилками и ложками, а пальцами! Кошмар! И горячее мясо из ёмких посудин все брали руками и тут же отправляли в рот. Некоторые ножами  срезали  мясо с костей, а иные просто откусывали жир и мясо зубами. Женщины пропустили мимо себя пиалу, ссылаясь на то, что они чрезмерно сыты, что не было, к их счастью, обманом.
Потом цивилизованные дамы увидели, что несколько мужчин выбирают из тазов куски и мелко-мелко крошат их в свои пиалы, а затем всё накрошенное ссыпают в освобождённые от мяса тазы. Наталья Николаевна склонилась к Арсению и тихо спросила, для чего они так поступают. Арсений обернулся к Виталию и попросил его дать разъяснение.
— Сейчас накрошат мясо, потом смешают его с кесме – это лапша, – польют бульоном, и получится то, что и называется бешбармаком, — негромко пояснил Виталий.
— На севере Киргизии и в Казахстане так не делают, — заметил Арсений.
— Да, такой бешбармак свойствен племенам тянь-шаньцев в Нарынской и в Иссык-Кульской областях. Здесь в бешбармаке больше мяса, чем лапши, потому что для пшеницы этот край суров, и земледелие здесь изначально не было развито. Оттого и блюдо такое характерное, особенное. А на севере – наоборот.
— И что, это тоже едят руками из общей посуды, — уже постаравшись не выставляться, а, насколько могла, шепотом, прикрывая рот, спросила Наталья Николаевна.
— Если хотите, вам подадут ложки, — ответил ей Виталий. — Но суть в том, что бешбармак он так и называется – «пять пальцев». То есть его едят только с помощью пальцев – как узбеки плов.
Наталья Николаевна переглянулась с Ниной Васильевной, и они, поняв друг друга, обе решили покинуть юрту. Нина Васильевна пошепталась с мужем, и Владимир Андреевич попросил Мугалимова и Залимтороева разрешить им уйти, сославшись на то, что женщины впервые поели столько мяса, и им теперь необходимо отдохнуть. Этому очень удивились аксакалы и другие гости – покинуть дастархан в тот момент, когда подаётся бешбармак! Но Мугалимов, понимая, как трудно русским женщинам впервые воспринять местные традиции,
да к тому же видя, что они действительно пресыщены, сказал хозяину тоя, Советбеку, чтобы он отпустил жён уважаемых гостей.
Пригибаясь к дастархану, гости юрты пропустили за своими спинами Нину Васильевну и Наталью Николаевну к выходу. На воле женщины вздохнули облегчённо, отошли от юрты подальше и стали обмениваться впечатлениями от пережитого ими на тое. И знакомиться…
А гости Советбека продолжили восприятие радости кочевников и сами ели и для других выбирали. Когда крошево смешалось с кесме и полилось шорпо, все радостно запустили руки в ближайшие к ним блюда с бешбармаком.
Виталий посмотрел на брата:
— Ну как тебе бешбармак по-кочкорски?
— Удивительно! — воскликнул негромко Арсений. — И вкусно очень, и колоритно, и красиво. А главное – очень значительно характеризует культуру народа, его этику.
— Вы правильно это заметили, уважаемый Арсений Тимофеевич, — отозвался на его похвалу Залимтороев. — Я думаю, что вам надо будет в вашей научной статье или работе написать об этом.
— Обязательно напишу, — согласился с ним Арсений. — Я приехал в горы для того, чтобы вживую увидеть культуру и традиции народа, среди которого жил долгое время, а теперь и пишу о нём. И очень благодарен вам, нашему хозяину за то, что вашей помощью у меня появилась возможность лучше узнать душу и культуру моих земляков-киргизов. Это поможет мне открыть для других народов мой любимый Киргизстан.
— Вы хорошо сказали, — ответной благодарностью высказал ему Мугалимов.
После поглощения бешбармака с остатками спиртного к гостям, непритворно довольным
обильным и почётным угощением, опять подошли юные джигиты помочь им вымыть руки. И на смену мясу вновь принесли чай с теми конфетами, сладкими боорсоками, печеньем, сахаром, которых не дождались Наталья Николаевна и Нина Васильевна.
— Ну а вам, Николай Фёдорович, как наш бешбармак понравился? Удался ли? Всё ли вас удовлетворяет? — спросил Баранова Мугалимов, подавая ему пиалу с чаем.
Николай Фёдорович посмотрел на него, обвёл взглядом всех гостей, задержал взор на Виталии и ответил секретарю райкома:
— Что я могу вам сказать? Как могу ответить? То, что мне довелось здесь увидеть, воспринять, почувствовать, – это событие, сформированное целой эпохой. Такой богатый и тонкий церемониал, столько нюансов в культуре вашего народа, что только спустя время я смогу как-то существенно ответить на ваш вопрос. Лучше пусть скажет мой спутник и проводник, Виталий Тимофеевич. Он знаток всего того, что для меня открылось, вот пусть он от моего имени и ответит вам, удался ли бешбармак. А я только скажу, что от всего сердца благодарен вам за ваше гостеприимство, за бешбармак, за праздник.
— Вы, Николай Федорович, своими словами сказали, насколько удался бешбармак, — возразил ему Виталий. — Знатоки оценивают его по-своему, так что я отмечу, что всё у хозяина удалось. Ыракмат, Советбек, тебе за прекрасный той!.. Но любое дело лучше всего оценивают новички – если у вас нет сейчас слов, значит, вы получили удовольствие сполна. И тем вы порадовали хозяев.

***

Когда старейшины и почётные гости, благословившись и благословив хозяина тоя, покинули юрту, молодёжь уже вовсю развлекалась игрой. За их дастарханами праздничные церемонии были в основном традиционными, то есть лишёнными необходимости долгими речами славить Партию, Правительство и Героя – хотя и здесь честно и уважительно произносились патриотические здравицы. Молодые хозяева и гости в основном шутили, обсуждали прошедшие игры, смеялись.
К концу трапезы над горной долиной почти до темноты сгустились сумерки – лишь скрывающаяся за склонами луна ещё подсвечивала простор. Любимая пора молодых. И время для очень увлекательной игры – поисков палки, которую кто-нибудь бросает подальше, а прочие игроки, во время броска её стоящие спиной к направлению предстоящего поиска, должны найти её.
Смысл игры сводился не только –  и не столько – к тому, чтобы первым где-то найти пресловутую палку. Для отыскания предмета игры участники объединялись в пары и в темноте разбегались в разные стороны. А это-то и было самым интересным в полудетском развлечении: в сумраке, в отдалении от лишних глаз и ушей можно было заниматься более приятным делом, чем шарить-разыскивать добычу: ласкать друг друга, целоваться, говорить нежные слова…
Молодёжь сначала, естественно, бросалась за брошенной Осмонбеком палкой по тем вероятным траекториям её полёта, что ей слышалась, но вскоре поиски замедлялись, пары расходились всё дальше и дальше. До юрт то от одной, то от другой пары доносился смех.
Фрунзенцы тоже были приглашены к участию в ней. Олег, поразмыслив, «уступил» Анатолию одну из своих спутниц – Ольгу; с Игорем была Вера, так что игра для молодых туристов становилась полноценной. И перспективной, как на то и рассчитывал Игорь.
Анатолий тоже не спешил искать добычу. Он, почувствовав свою освобождённость, раскрепостил и чувства свои молодые, до того долго сдерживаемые; и теперь ощутил их напор. И предался потоку различных ощущений, откуда-то наплывающим впечатлениям, ароматам горных трав, освежённым ночной прохладой. Он так открыто радовался всему, будто впервые и мир открывал и воспринимал, что заразил радостью Ольгу, с интересом посматривавшую на него, удивительно изменившегося.
Игорь, ухаживая за Верой во время своеобразной трапезы, странной для обоих, освоился в общении с нею и теперь расспрашивал её о московской жизни, о её окружении, друзьях; сам возвышенно повествовал о себе: о значимости своей роли в отделе, о своих перспективах и о том, какие у него покровители со связями. Он, уже не боясь, брал её за руку, когда в темноте пробирались в поисках в общем-то ненужной ему палки, и даже несколько раз приобнял её за талию, будто опасаясь, что она запнётся и упадёт. Он даже постарался увести
её подальше от Анатолия с Олегом – те со своими девушками держались вместе. А Игорю в радостные для него моменты жизни их общество было ни к чему. Ко времени как какой-то паре удалось так-таки найти искомое, и всем игрокам пришлось возвратиться на исходную позицию, душа его уже пела, а в голове его – кружение чувств и мыслей…
Счастливый, весело и довольно громко разговаривая с Верой, возвращался он ко всем, чтобы начать новую прогулку с москвичкой под ярко светившимися звёздами – в надежде на проявление более близких отношений и на новые впечатления. Его веселье никак не жданно прервал голос Ларисы Викторовны, доброжелательно подзывавшей обоих. Она неподалеку от автобуса стояла …
…Попранные пошлостью обстановки, нелепой зависимостью от тех, кто обязан им служить, да ещё и нагло втоптанные в грязь стариком Владимиром Андреевичем, непонятно как ещё удерживающимся в должности начальника отдела, супруги сидели в автобусе, отделившиеся от веселящейся толпы. Проголодавшиеся и озлобленные, они обсуждали вопрос дальнейших отношений с начальствующей четой и вообще дальнейшие перспективы в Министерстве, попивая коньяк – Михаил Иванович и шампанское – Лариса Викторовна, заедая их колбасой, овощами, сладостями.
Супруги прекрасно понимались друг другом и говорили во всём согласно, в полном приятии излагаемых желаний и действий. Их сознания и воображения, воспалённые давним упованием на значимую карьеру и, одновременно, уничижённые третированием – ну ни в какие ворота не лезет сцена у реки! – ясно показали им путь изменения их статусов и положения. Эта поездка поставила точку в их терпении – время пришло и надо определить всё на свои места: Владимира Андреевича срочно уволить по неблагоприятному поводу (а хоть и за использование автобуса и рабочего времени, в том числе рабочего времени целого коллектива, для увеселительной прогулки). Затем подчистить отдел, собрав в него нужных людей; а вскоре, сделав Михаилу Ивановичу учёную степень, начать создавать под себя платформу в руководстве Управления…
Михаила Ивановича и Ларису Викторовну в их воспалившихся чаяниях ещё более стала огорчать вынужденная задержка на этом пастбище. А отсутствие телефона на джайлоо даже раздражало – можно было бы прямо сейчас же решить проблему.
Семейный совет нарушился криками участников ночной игры. И среди их голосов супруги к своему возмущению различили весёлый голос Игоря – и этот желторотик туда же: позволил себе проигнорировать оскорбление, нанесённое его покровителям! Супруги тут же, определились в том, что хотя бы сейчас, в этой обстановке подневольности, они сделают – как хорошо умели делать всегда. С тем Лариса Викторовна и вышла из салона машины и стала дожидаться протежируемого друга семьи...
…Игорь с Верой пошли к ней, недоумевая, чем ей понадобились, остановились вблизи и стали ждать, что она скажет. Лариса Викторовна, не извиняясь за задержку их игры и не поясняя сразу причину её, дружелюбно спросила:
— Ну что, как вам тут? Весело?
Вера ответила доверительно:
— Интересно и экзотично.
Игорь же радостным голосом подхватил её оценку:
— Замечательно. Хорошо, что мы сюда приехали, а не уехали на Сон-Кёль.
— Скоро будет ещё интереснее, — пообещала Лариса Викторовна. — Игорь, зайди в автобус. С тобою Михаил Иванович поговорить хочет.
— О чём? — насторожился Игорь, помня состояние шефа, с каким у реки тот покинул компанию.
— О хорошем. Иди, он давно ждёт тебя.
— Я сейчас, я быстро, — пообещал Игорь Вере и метнулся в автобус, обрадованный посулами хорошего.
А Лариса Викторовна, чтобы развлечь покинутую москвичку, завела с нею разговор о писках моды в столице и в Европе. Вера, имея приятелей в среде актёров и стилистов, охотно откликнулась на хорошо знакомую тему, и обе стали довольно приятно общаться друг с дружкой. Их милая беседа, едва начавшись, прервалась странными речами между Михаилом Ивановичем и Игорем.
А Михаил Иванович, едва радостно улыбающийся Игорь вступил на ступеньки автобуса, заинтересованно зарасспрашивал подопечного о его впечатлениях:
— Так ты считаешь, что мы не напрасно сюда приехали? Ты ведь у реки предлагал скорее покинуть это место.
— Ну, тогда было нечего делать…
— А что сейчас? — перебивая ответ Игоря, спросил Михаил Иванович; и тут же сам за него ответил: — А-а, у тебя же подружка появилась – полковничья дочка. И что, ты виды уже на неё имеешь?
— Ну да. А что в этом плохого? — разгорячённый несколькими стаканами выпитой за бешбармаком водки, близостью с девушкой и ночной с нею прогулкой, Игорь говорил легко, откровенно и громко, сам того не замечая.
— Понравилась тебе?
— Как сказать, — ещё раз пооткровенничал Игорь, — не очень-то, но это неважно.
— Молодец, — похвалил его патрон, — дерзай. А ты как, уже…
— Что уже?
— Уже оприходовал её?
— Нет ещё, — хихикнул Игорь, зная показную и тайную похотливость шефа.
— А чего тянешь? Там темно, за склонами трава густая – не тяни. А, может, ты этому нарынцу уступишь? Он её привёз, здесь лихо себя проявил: коня приручил и чабанскую дочку поцеловал…   
Игорь возмутился критичной оценкой его способностей и предложением уступить девушку, на которую, как он уже считал, у него больше прав. И у него больше достоинств. Он это коротко дал понять шефу, тоном голоса, наполненного чувством его собственного достоинства:
— Ночь долгая, я её,.. — проговорить своё намерение он не успел, прерванный в полёте мысли и желания донёсшимся голосом возмущённой Ларисы Викторовны:
— Мужчины, что вы там себе позволяете?!
Когда Игорь скрылся в салоне машины, Лариса Викторовна, ведя с Верой светский разговор, по-дружески взяв её под руку, прохаживалась с нею подле автобуса, стараясь не удаляться далеко от открытой двери. При первых скабрёзных1 фразах мужа, произнесённых им с откровенным ядовитым цинизмом, взглянула на спутницу; а когда Игорь амбициозно отреагировал, выказывая недоумённость, спросила у неё:
— О чём это они? — И тут же высказала своё возмущение «мужчинам» в автобусе.
Однако Вера, побледнев от услышанного ею похабного обсуждения намерений Игоря, разглядела в лице Ларисы Викторовны торжествующее злорадство, которое та не сумела вовремя завуалировать маской оскорблённости. Она вырвала руку и побежала к матери.
______________
1Скабрёзное – непристойное, неприличное.

Мать стояла уже с отцом у праздничной юрты, и девушка кинулась под его защиту. А он увидел взволнованность дочери и встревожился:   
— Что случилось, Вера? Тебя кто-то обидел? Где Игорь?
Девушка не стала признаваться отцу в причине своего состояния, а ответила, что устала и соскучилась. Ей трудно было бы пересказать то, что услышала она. Даже невозможно. Притом она поняла, что вся сцена супружеской парой из Министерства была намеренно подстроена именно для неё с Игорем. Если бы она только попыталась сообщить отцу о происшедшем, он устроил бы прямо здесь этим двоим такое, что!.. Лучше промолчать.
Собственно, Вера могла бы кое-что позволить себе… Она находилась в опьянённо-тонизированном состоянии – на неё возбуждающе подействовали запахи трав, скачки и состязания всадников, конная прогулка, угощение, немножечко выпитая водка… Когда Виталий догонял киргизскую красавицу, ей самой захотелось быть вместо неё. А в момент, когда Виталий на могучем скакуне преодолевал камни, она потянулась к нему, показавшему себя настоящим мужчиной. Прогулка верхом на коне побудила в ней эротичное состояние, а игра парами под звёздами оформила всё романтичностью. Жаль только, что не Виталий с нею был, а этот самоуверенный Игорь, оказавшийся к тому же подлецом. И её оскорбил, и весь праздник ей испортил, опохабил.
А ведь Игорю в завязывавшихся с ним отношениях могло бы быть дозволено обнять её и, может, даже поцеловать! Впрочем, конечно же, не более того. У Веры есть жених – лучший ученик её отца, выпускник академии, майор Гончаров Владимир, часто бывавший у них дома. Предполагалось, что свадьба состоится после того, как он устроится на новом месте службы и получит квартиру.

Игорь, услышав укор Ларисы Викторовны, понял, что его с Михаилом Ивановичем «мужской» разговор распространился далеко за пределы салона машины. Он ужаснулся  разоблачением чаяний, выскочил из автобуса и мучительно-болезненно крикнул призыв вслед убегающей мечте: “Ве-ра!”. Побежал догнать, но девушка успела спрятаться за спиной полковника и с отвращением и страхом смотрела на него. Игорь уныло побрёл обратно.
Его встретил смех супружеской четы. Лариса Викторовна уже сидела в салоне, и в руке у неё уже был стакан с шампанским – она вертел его, рассматривая, и насмешливо смотрела на Игоря. Михаил Иванович откровенно занасмехался над своим протеже; супруга вторила ему.
— Налить тебе?— спросил Михаил Иванович, смеясь и поднимая бутылку с коньяком.
— Для чего вы это сделали? — в свою очередь спросил Игорь голосом, полным обиды за лишение его амбициозных иллюзий людьми, которые до сей нелепой подставы чуть не за руку вели его, даже холили.
— Нечего было предавать нас, — жёстко указала ему Лариса Викторовна.
— Я же не предавал вас!
— Ты предал!.. Ты должен был пойти к Михаилу Ивановичу и быть с ним. И только с ним. Ты знал, что его оскорбили, унизили, но не захотел пойти к нему. Что, переметнулся?
— Лариса Викторовна, вы же видели, что мне поручили эту девушку. Ну, я и подумал, что у меня…
— Что у тебя? Карьера взлетит? В Москву удастся перебраться?
— Ты глупец,— резко и кривя рот, вступил Михаил Иванович в разнос опекаемого им молодого карьериста. — Все твои успехи зависят от меня. От меня и от Ларисы Викторовны.
— Вот именно, от нас зависят, — подтвердила Лариса Викторовна, не давая Игорю даже слово сказать. — Мы могли бы тебе даже невесту подобрать и брак твой устроить такой, о каком ты и мечтать не можешь. С красивой девушкой, не то, что эта москвичка. Есть у нас на примете такая, и мы собирались после поездки вас познакомить. Из министерской семьи!
Игорь удивлённо посмотрел на неё – неужели это возможно?! Но Михаил Иванович разбил его забрезжившую сказку своим приговором. Вернее, добил его:
— А теперь соси палец – ни той и ни этой тебе не видать.
В душе Игоря, вновь оглушённого – в этот раз судилищем, устроенным покровителями, 
–  образовалась  зияющая  опустошённость,  которую  никаким  коньяком было не залить, и он, не приняв от шефа стакан, прошёл в конец салона, сел на последнее сиденье и отвернулся к окну, чтобы скрыть слёзы. Но супруги не оставили его, продолжая выливать на него свой гнев. Михаил Иванович обернулся к нему и, всё кривя губы, резко сказал:
— Ты считай, что тебе ещё повезло – твой дружок Анатолий позавидует тебе, потому что в понедельник он у меня вылетит из Министерства вообще.
Лариса Викторовна, не знавшая ещё о гневе мужа на другого сотрудника, встревожено спросила:
— Этот телёнок? Неужели и он что-то натворил?
Михаил Иванович сквозь зубы злобно произнёс:
— Натворил.
Он стал передавать происшедшее в автобусе, излагая всё в таком содержании, что жене его стали понятны отказ мужа от бешбармака и весомая причина опалы Анатолия. Лариса Викторовна воскликнула: “Вот уж правду говорят, что в тихом омуте…”. Супруги принялись возмущённо обсуждать изукрашенные рассказом Михаила Ивановича события в автобусе, то и дело набрасывая вину на Игоря за дружбу с подленьким тихоней. Внезапно Михаил Иванович отключился – за мгновение до того глянув в окно…
Лариса Викторовна испуганно посмотрела на него, подумав, что у него произошёл неврастенический припадок, но ничего тревожного не обнаружила – муж спокойно и глубоко спал. Она отнесла это отключение на его усталость из-за последних каверзных для него – и для неё – событий в этой незапланированной поездке на чужой праздник, и села подле него, чтобы он не упал, не ударился.

А у обсуждаемого, но не подозревавшего о своём обсуждении и осуждении Анатолия возникла проблема. Или, уместнее сказать, – дилемма1. Всё время за дастарханом и во время игры его одолевали размышления об оскорблении, нанесённого Михаилом Ивановичем хозяину тоя. Тем более что произносившие тосты за молодёжным дастарханом то и дело упоминали Виталия и вообще всех русских гостей и благодарили их за приезд. В нём происходила борьба, разделявшая его душу и беспокоящая совесть. Он знал, что Михаил Иванович не опомнится и ни за что не подойдёт с извинениями. И в то же время понимал, что если ничего не предпринять, то не только Герой труда Советбек Байтемиров, но все гости будут осквернёнными людьми, которых в лицо бесцеремонно оскорбили, обгадив их гостеприимство.
А потому надо было либо промолчать, будто ничего не знает – ну кто он такой, чтобы что-то решать?  Проступок-то совершил его начальник. Либо сделать шаг, сообщив обо всём Владимиру Андреевичу – и это будет более правильным, учитывая, что начальник отдела, в конце концов, несёт ответственность за свой коллектив, где бы он ни был. Если уехать, не поставив его в известность о случившемся, он всё равно узнает и последствия могут быть самыми неожиданными. А главное, никто не принесёт извинений обиженным.
На миг в мыслях возник образ Виталия – тот бы не стерпел. Да ведь и сам он уже, хотя и безуспешно, но потребовал от руководителя извинений. Надо решиться на действие…  Это не будет грязным доносительством, это – очищение. “Правда, — мелькнула новая мысль у Анатолия, — Михаил Иванович заявил о моём непременном увольнении в понедельник, так что информирование начальника отдела может быть расценено, как стремление защититься его покровительством. Нет, это пустяк. Главное – очистить от оскорбления замечательных людей и самим не остаться в ней замаранными…”.
Разрушив в себе сомнения, Анатолий решил дилемму однозначно. И безотлагательно. Как только поднялись от дастархана, он отозвал Олега в сторону и сообщил ему своё решение; Олег, поразмыслив немного, согласился, признав это разумным и порядочным поступком, о котором и сам подумывал. Лишь предложил сначала Виталию 
______________
1Диле;мма [(греч. двойная лемма (предположение)]  – полемический довод с двумя противоположными положениями, исключающими друг друга и не допускающими возможность третьего. Ошибочно считать дилемму проблемой.

рассказать обо всём – он поможет в разговоре с Владимиром Андреевичем и в общении с хозяевами – с ними надо вести аккуратный разговор: “Восток – дело тонкое”.
Анатолий охотно принял предложение – поскольку Виталий тоже будет участвовать, дело превращается уже не в его, Анатолия, личное восприятие, а в публичное событие.
Возвращаясь сложившейся группой к исходной линии после первого кона в игре, они увидели братьев, выходящих из юрты. За ними следовали старшие. Олег попросил Свету и Олю немножко поскучать без них, сославшись на неотложно важное дело, о котором он потом им расскажет непременно (что он и сделал впоследствии, насочиняв драматичную историю), и пошёл вместе с Анатолием к друзьям. Первым заметил их Арсений и по их сосредоточенному виду понял, что приятели встревожены чрезвычайным. Он негромко обратил внимание брата на направлявшихся к ним, и оба без слов пошли им навстречу.
— Что-то случилось? — спросил у Олега Виталий, продолжая ощущать на себе груз ответственности за всех русских на киргизском празднике.
— Случилось, Виталий, — ответил ему Олег очень серьёзно, даже с долей трагизма, как он хорошо умел, преподнося известия, — Анатолий сейчас расскажет, а потом нам надо будет сообщить обо всём Владимиру Андреевичу и вместе с ним уже решать проблему.
По мере повествования лица братьев становились всё напряжённее, с разницей лишь в том, что в выражении лица Арсения было больше грусти, а у Виталия оно становилось всё ожесточённее. Едва дослушав, Виталий резко взмахнул рукой с зажатой в ней камчой, и плеть хлестнула по валуну под ногами.
— Донгуз проклятый, хряк подлый! Понесло скотину! Надо было его у реки высечь, здесь уже нельзя.
— А почему нельзя? — спросил Олег, хотя и понимал, что отхлестать министерского служащего – нонсенс великий; но ему очень хотелось посмотреть на его истязание, так что вопрос прозвучал немного комично.
— Шум нельзя поднимать, — Виталий не принял Олеговой шутки и ответил даже без улыбки, хотя в другой обстановке сам поддержал бы его в ёрничестве. — Олег, ты позови Владимира Андреевича сюда, только потихоньку под каким-нибудь предлогом, чтобы местное начальство не встревожилось до времени.
Через минуту, – для разгневанного Виталия показавшейся чрезмерно долгой, и он, чтобы сбросить дрожь оскорблённости, продолжал хлестать ни в чём не повинный камень, – подошёл в сопровождении Олега Владимир Андреевич. А с ним, естественно, и Нина Васильевна: “Куда игла, туда и нитка”.  Виталий  сам начал разговор, огорчительный для всех, чтобы предварить информацию Анатолия.
— Владимир Андреевич, Нина Васильевна, простите, что прервали ваше приятное общение с уважаемыми людьми, но случилось чрезвычайное… — Владимир Андреевич, а с ним и супруга его так взглянули на Виталия, как на вестника великого несчастья, что он вынужден был приостановиться и ответить им глубоким взглядом. — Да, ваш заместитель, Владимир Андреевич, совершил кощунство – он оскорбил хозяина тоя, когда тот пошёл его приглашать в юрту на бешбармак, и с ним – всех киргизов.
Нина Васильевна охнула. Владимир Андреевич побледнел – они находятся в среде гостеприимно принявшего их народа, а ответственный чиновник Министерства торговли,  его заместитель совершил поругание, святотатство в их отношении. С некоторым сомнением Владимир Андреевич ещё раз вгляделся в лицо говорившего в надежде, что здесь всё же что-то не так, что, быть может, Виталий говорит из-за обиды на Михаила Ивановича. Но тут же сомнения его развеялись.
— То, что он позволил по отношению ко мне и к Усману-аке – мелочь, частное дело, — пояснил Виталий. — Оно ни в какое сравнение не идёт с тем, что он позволил себе здесь. Это совершенно иной уровень. Анатолий с Олегом сейчас вам передадут все его слова – оскорбление происходило при них. Говорите, — указал он товарищам.
По мере рассказывания одним свидетелем и дополнения другим, по мере узнавания пропасти,  в которую толкнул всех приехавших русских его распоясавшийся заместитель, Владимир Андреевич делался всё мрачнее, лицо покрылось сетью морщин. Он слушал, уже не глядя на повествующих – опустив взгляд. Нина Васильевна, сама страдающая, взяла его под руку.  На  короткий  миг, после того как вопреки желанию Анатолия Олег сообщил, что Анатолий укорил Михаила Ивановича в скверном отношении к людям и потребовал  извиниться, и что в ответ тот пригрозил уволить его в понедельник, Владимир Андреевич  поднял взгляд на своего сотрудника, словно удивившись поступку скромного сотрудника, и снова направил взор в землю.
Ему, как он не раз признавался своей Нине Васильевне, уже основательно надоело возиться со своим заместителем – будто с тонким богемским стеклом имеешь дело. Всё ему с рук сходило, всегда находились властные заступники, особенно в лице замминистра. И в партию скоро его должны будут принять – кандидатом пока, но всё-таки значимость его поднимется!.. И вот новая его выходка, да такая отвратительная! Что же с ним делать? И вообще, как им теперь, самим ставшим осквернёнными, быть, как находиться здесь среди веселящихся доброжелательных людей, ещё не знающих о происшедшем? Как смотреть в глаза Байтемирова, награждённого Правительством СССР, принявшего и угостившего их?
Владимир Андреевич растерянно посмотрел на Виталия – поскольку он здесь и местное население представляет, так может, он подскажет, что делать. Виталий понял его взгляд, увидел в нём глубину честного страдания. Ответил на него столь же честно:
— Нет смысла говорить с вашим заместителем сейчас. Да и вообще. Он даже как тот негодный Бекеш не сможет извиниться. Просто откажется это делать, спрячется. Нам надо самим, всей группой подойти к руководству и перед ним и перед Советбеком извиниться за нанесённое оскорбление. А со своим Михаилом Ивановичем вы потом разберётесь.
— Да, — согласился с Виталием Владимир Андреевич, — так и придётся поступить. Но прежде я хочу поговорить с ним.
— Вы его начальник, так что это ваше право и ваше решение, — согласился Виталий. — Я и Анатолий пойдём с вами на тот случай, если он вздумает отрекаться от своих слов. А вы, Олег, Арсений, подождите нас здесь, девушек развлеките, чтобы они не узнали ничего.
Печальный этот разговор происходил в то время, как у автобуса разыгрывалась грязная интрига того же каверзника, пострадавшими которой были Вера и Игорь. Когда Владимир Андреевич с сопровождением направился к машине, мимо них пробежала дочь полковника, но ни она, ни они не обратили друг на друга внимания – каждый был занят своей бедой, не
ведая, что одинаково являются жертвами одного человека.
А Михаил Иванович, разнося Игоря, увидел их. И быстро, но пристально вглядевшись в состав приближающейся группы и в лица приближающихся, всё понял. Всё понял и… уснул. У него с раннего детства имеется оригинальная особенность: в моменты возникновения неразрешимых проблем или опасностей, не будучи способным самостоятельно справляться с ними, он мигом отключается, погружаясь в глубокий сон. Как в спасительный кокон.
Владимир Андреевич, войдя в салон, увидел заместителя в отключённом состоянии и гневно спросил у Ларисы Викторовны:
— Что с ним?
— Он спит, Владимир Андреевич. Он очень устал, перенервничал – я ведь вам уже говорила. Когда проснётся, он попросит у всех прощения…
— Нам всем за него придётся просить прощения, — прервал её начальник. — А ему лучше долго не просыпаться. До того момента, как…
Договаривать Владимир Андреевич не стал, потому что сам ещё не знал, что будет, да и не хотел раскрываться перед достойной своего мужа интриганкой. Вышел из автобуса и снова обратился к Виталию:
— Вы как в воду глядели, Виталий Тимофеевич, – скрылся мой заместитель. Уснул, видите ли, и его – я знаю уже – бесполезно будить. Не проснётся. Давайте говорите, как и с кем будем общаться.
— Я Айткулову сейчас скажу, чтобы он Залимтороева, Мугалимова и Байтемирова отозвал куда-нибудь, и с ними объяснимся. Чем меньше народа, тем лучше – без лишних разговоров и обид обойдёмся. А эти люди представляют народ и власть; Советбек – главный пострадавший. И Айткулов – пострадавший и свидетель.

Залимтороев и Мугалимов, равно как и Николай Фёдорович с сопровождавшими его женой и дочерью, ничего ещё не ведающие о несчастии, обрушившемся в основном на Владимира Андреевича, как и Байтемиров, тоже не понимавший, для чего они собраны в отдалении от гостей, с насторожённостью смотрели на Владимира Андреевича и на Виталия. Айткулов,  по совету Виталия, не стал никому ничего говорить, но они увидели, что пожилой уважаемый представитель Министерства очень сильно взволнован. Более того: потрясён. И сами встревожились, строя свои предположения.
Залимтороев, не терпевший непорядка и непонятности, собрался спросить у своего подчинённого о причине сбора, но Владимир Андреевич остановил его жестом руки, прижав её к сердцу. И не своим, а охрипшим вдруг голосом стал говорить:
— Уважаемые товарищ Залимтороев, товарищ Мугалимов, вы, наш гостеприимный хозяин товарищ Байтемиров и вы, товарищ Айткулов, простите нам, пожалуйста, то, что мы отвлекли вас от праздника и пригласили для серьёзного разговора. На нас свалилось горе…
— Какое горе?! — одновременно воскликнули, выражая недоумение, Залимтороев и Мугалимов.
— Да, горе и большая вина. Мой заместитель оскорбил товарищей Байтемирова и Айткулова, когда они приглашали его на бешбармак. А с ними всех чабанов. Это слышали вот эти мои сотрудники и спутники, — Владимир Андреевич указал на Олега и Анатолия. — Они рассказали всё Виталию Тимофеевичу, а потом и мне. Сейчас нет смысла требовать от виновника каких-либо извинений. Да и не стоит он того, чтобы позволить ему извиняться – слишком велика его вина. Мы, его коллеги и спутники  –  а более всего я, его руководитель, –  обязаны просить у вас прощения за то, что он грязью своей изгадил ваше гостеприимство.
Советбек Байтемиров грустно и молча опустил голову, Айткулов посмотрел на Виталия, но тоже ничего не сказал.
— Как оскорбил? — всё ещё не понимая всей сути, спросил секретарь райкома.
— Расскажите всё и без утайки,— велел Владимир Андреевич Анатолию и Олегу.
Открыть правду взялся Олег, более дипломатичный и привыкший к коллизиям разного рода. Он, не жалея ни уже им самим презираемого Михаила Ивановича, ни сочных красок, сообщил всё: и что тот говорил, и как говорил. Поражённые услышанным, областной и районный руководители некоторое время обдумывали происшествие. Залимтороев вдруг спросил у Байтемирова:
— Всё это – правда?
Он был удивлён той сдержанностью, которую проявил оскорблённый чабан. Ведь он, угощая и ухаживая за гостями, ничем и никак не проявил свою боль, свою великую обиду, причинённые ему каким-то недостойным. И даже благодарил этих гостей за приезд.
— Да, байке, правда, — коротко ответил Советбек.
— Правда, — подтвердил Айткулов. — Только они не сказали, что этот вот Анатолий не побоялся сделать замечание начальнику за то, что всех оскорбляет, и потребовал извиниться. А начальник пообещал его за это уволить.
— Молодец! — похвалил Анатолия Залимтороев.
— Не бойся, не уволит он тебя, — заметил Мугалимов и пояснил: — каждый получит свою награду.
Анатолий смутился оказанным ему вниманием и защитой. Владимир Андреевич кивнул секретарю райкома в знак согласия и продолжил свою повинную речь:
— Теперь вы понимаете всю нашу вину и наше горе… И как же нам теперь очистить нашего хозяина и весь народ от грязи?..
— Вы не виноваты, не надо вам просить прощения, — прервал его Мугалимов. — Так я
говорю, Советбек?
— Да, байке, один виноват, а другие не виноваты.
Залимтороев вынес своё резюме:
— Сначала вас обидел один наш сородич, а теперь человек из вашей группы один обидел наших людей. Мы вам благодарны за то, что вы рассказали нам обо всём, и за то, что берёте на себя такую ответственность.
—  Даярбек Залимтороевич, — обратился Виталий к начальнику, — конечно, Владимир Андреевич не виноват, что у него такой заместитель. Но даже я чувствую себя виновным за то, что он сделал. Я бы его камчой отхлестал при всех, как атакем Эсенбай Бекеша, но нельзя, к сожалению. Он должен быть наказан.
— Он обязательно получит своё наказание, — пообещал Мугалимов.
Залимтороев, успокаивая Байтемирова, по-киргизски произнёс ему то же:
— Ал с;зс;з ;з жазасын алат. (Он безусловно получит своё наказание).
— Ал к;п болсун алсын (Пусть он много получит), — потребовал Виталий.
— Ал к;п алат (Он много получит).–— утвердил Даярбек Залимтороевич.
— Эрте; би? (Завтра?), — нетерпеливо поинтересовался Виталий.
— Эрте; ишемби болуп саналат. Д;йш;мб;д; ал алат (Завтра суббота. В понедельник он получит), — поправил его Мугалимов.
Владимира Андреевича смутило категорично высказанное Виталием требование сильно и незамедлительно наказать его заместителя, поддержанное обещаниями Залимтороева и Мугалимова. Смутило и… обрадовало – у него теперь появились союзники в странном, но зачастую обычном противостоянии начальников отделов и их заместителей. И один из них – Виталий Тимофеевич, которому недавно у реки сам говорил, что вполне может положиться на него, а он говорил, что предпочитает, чтобы стоять рядом и делать одно дело. Быстро же необходимость в союзе состоялась!..
Барановы следили за разговором и по-разному реагировали на слышанное. Наталья Николаевна  не  понимала, не хотела понимать, что симпатичный ей Михаил Иванович кого-то мог оскорбить. Ну отказался от угощения – так что же? Ну выразился – так, может, его просто не поняли? А о каком наказании для него смеет говорить шофёр?! Опять что-то себе позволяет!.. Вера, когда ей открылось происшествие, не удивилась ему, а слушала в большом напряжении. И когда Виталий потребовал наказать её обидчика, она отнеслась к требованию как к несомненному возмездию… за себя. И, непроизвольно сжав плечо отца, произнесла: “Правильно!”.
Николай Фёдорович, встревоженный её порывом, обернулся к ней, увидел пылающий её взгляд и вспомнил её бледность и взволнованность, когда она подбежала к нему, едва он вышел из юрты. Задумался. Он и без этого личного обстоятельства, слушая свидетелей поношения чабанов и воспринимая всё по-военному, оценил столь же основательно всю степень вины Михаила Ивановича и степень возможных последствий – не для виновника, а гораздо шире и глубже. А теперь личное присовокупилось. В силу этого, когда Мугалимов ответил что-то Виталию в непонятом полковником разговоре на киргизском языке, он вступил в разбор события, обращаясь к местным руководителям и к Байтемирову:
— Уважаемые товарищи, я уже говорил вам, что признателен вам за ваше радушие, за всё, что вы предоставили нам. И меня, хотя я и не имею отношения к тому человеку, тоже задела степень его вины и глубина его оскорбления народа и вас, уважаемый хозяин этого замечательного праздника. Потому и я прошу прощения у всех в вашем лице за нанесённую вам жестокую обиду… Только я должен внести кое-какое пояснение. Этот человек, прежде чем оскорбил хозяина праздника и уважаемых чабанов, оскорбил Виталия Тимофеевича и водителя автобуса, Усмана-аке. И, мне думается, ещё кого-то успел огорчить... Так что он – по всему видно – совершенно неприятный склочный человек. Ранее я уже просил Владимира Андреевича разобраться с поведением его заместителя. Потому согласен с тем, что вопрос о его наказании должен быть рассмотрен серьёзно.
— В понедельник утром я пойду к министру, — чётко строя фразу пообещал Владимир
Андреевич окрепшим поддержкой голосом.
— Хорошо, — согласился с ним секретарь райкома. — А я завтра позвоню помощнику
товарища Усубалиева. Это вопрос политический.
Нина Васильевна вздрогнула, представив последствия звонка для её мужа; у Владимира Андреевича дрогнули губы. Но Мугалимов их успокоил:
— О вас, уважаемый Владимир Андреевич, мы скажем только хорошее и попросим, чтобы и министр ваш узнал о нашей вам благодарности за то, что открыли нам всю правду и вместе с нами чувствуете себя пострадавшими. А товарищ Усубалиев всё равно узнает – он ведь наш сородич, как вам известно. Если скрывать это – будет плохо всем. Ещё расскажу про негодного родича Бекеша. Так что вопрос будет стоять не о национальных отношениях,
а только об оскорблении Героя Социалистического Труда скверным человеком.
Выслушав мудрое решение, столь свойственное людям азиатских земель, Владимир Андреевич успокоенно и благодарно улыбнулся ему и Залимтороеву. И спросил, взглядом окидывая нарынцев, включая и Виталия:
— А что же теперь? Наверное, нам надо уехать?
Ответил ему Виталий:
— Нет, Владимир Андреевич, сейчас нельзя уезжать  – отъезд сейчас неправильно народ поймёт и расценит. Тем более что акын скоро начнёт петь о Манасе. Надо хотя бы минут двадцать послушать эпос, а потом можно будет ехать.
Владимир Андреевич согласно склонил голову и снова попросил у всех прощения – не за заместителя своего, а от всей русской группы. И снова начались ответные речи, и главный пострадавший Байтемиров Советбек стал просить русских гостей приезжать к нему в гости.

Концерт, по мнению капризной «эстетки» Натальи Николаевны излишне затянувшийся, для его ценителей показался коротким. Даже Олеговы девушки с интересом воспринимали пение – особенно в исполнении небесно-голубых красавиц. А комузчу с дуэтом девушек, уважая присутствие русских на празднике, сыграли на комузах приятные и тянь-шаньцам мелодии российских композиторов. 
Народ, хоть и теснился, стремясь находиться поближе к певцам, но толпу не создавал – все разместились полукругом, опять же согласно чинам и оказываемому почтению. Русские гости уже без разделения по возрастам были усажены на шырдаки вместе с уважаемыми. Люди слушали песни и наигрыши, в том числе, в исполнении односельчанами, в тишине – ни неуместным словом, ни суетой не мешая выступлениям. Но всякий раз воздавали искреннюю благодарность каждому певцу и комузисту.
Арсений и концерт впитывал, и каждый миг проявления радости, эстетики, генетики тянь-шаньцев, выражавшихся в их благодарности музыкантам и певцам, в оценке красоты и особенностей исполнения. Их дружные аплодисменты, выкрики, аналогичные европейскому «браво», но более колоритные, для Арсения тоже были частью жизни близких ему горцев и частью их древнейшей культуры, источники коей затерялись в пространстве и во времени. Однако она жила, продолжала жить в народе, а народ жил ею. Арсений то и дело  пожимал плечо брата, выражая радость.
Но вот вновь праздник получил достойное содержание – после непродолжительного отдыха место на импровизированной сцене, оформленной горами и юртами, занял комузчу-акын и объявил исполнение «Манаса». Акын преобразился в манасчи – в сказителя великого эпоса. И ликование захлестнуло народ. Разнёсся по горам крик восторга… И быстро стих. Ничто теперь не помешает слушанию святого творения киргизских племён – ни тяжкая усталость, ни заботы об оставленных где-то овцах.
Манасчи, прежде чем перейти на особый стиль, присущий лишь исполнению эпоса о Манасе,  о  его  сыне  и  внуке,  сделал  вступление  прозаическим  языком,  чтобы  ввести в необходимое состояние себя и пояснить слушателям, о чём будет идти речь в том фрагменте эпоса, который он решил преподнести кочкорскому народу.
Спектакль одного актёра начался.    
— А теперь со вниманием слушайте рассказ о бае Джакыпе, прославившим  себя  и  весь  киргизский народ рождением сына. О рождении батыра Манаса и о том, как старик Акбалта  получил  сюйюнчю  спою  я вам.  О тое, что устроил в честь рождения сына Джакып, и о том, как имя герою дал дувана1…
— С той поры, как был зачат Манас-храбрец,
девять месяцев прошло.
Минуло девять месяцев и девять дней.
К ночи в четверг начались схватки у байбиче. 
С той поры, как был ребёнок зачат,
воспрянул духом старик Джакып. 
Желая, чтоб благополучно разродилась жена,
предназначил в жертву много скота.
С той поры, как был ребёнок зачат,
почувствовал прилив сил старик Джакып.
Чтобы благополучно родилось дитя, надежда его,
Предназначил в жертву много скота!
Светло-серая кобылица жертвой стала2.
И поставили в юрте шест золотой,
чтобы байбиче держаться.
И тужилась, громко крича, байбиче – все соседи собрались.
В юрте женщин-соседок полным-полно.
     Лишь дитя пошевелится –
     байбиче громким криком кричит.
Только вытянется дитя в животе,
обольётся потом Шакан-байбиче.
С силой дёрнется дитя –
хватается за шест байбиче с криком “Ой, ой!”.
Сильно толкнётся оно,
повитухи-соседки валятся ничком, 
Как толкнётся дитя,
напрягается Чыйырды, зажмурив глаза.
Завязки её бельдемчи разорвались в пяти местах.
Внутри байбиче – дракон или тигр?
Может, тот, с кем не справится и человек?
“Когда же  родится  дитя?”, – волновался бай Джакып
Он и желтоголовую белую овцу в жертву принёс.
Кобылицу с луноподобными копытами в жертву принёс.
Корову с луноподобными рогами в жертву принёс.
Двугорбого верблюда в жертву принёс2...
Всех бакши, и бюбю3, что были, велел привести Джакып. 
А байбиче пуще прежнего, не переставая, кричит:
Хватаясь за шест золотой: “Не загубит ли дитя меня?
Не остаться бы баю Джакыпу вдовцом!
Не джабыр-баян4ли во мне, не лев ли?
Не лягу ли в землю сырую я?
Что за дитя послал на погибель мою
Создатель, всемогущий мой Бог?”.
Дёрнулась резко к тюндюку Шакан –
страшно видевшим стало… 
__________
1Дувана (дубана) – юродивый, бесноватый; нищий. В эпосе «Манас» дувана близок к Хызру (кирг .– Кызыру) – пророку (или вещему старцу), персонажу домусульманских легенд, преданий тюркских и иранских народов.
2Выбор для жертвоприношения животных белой и светло-серой масти имеет ритуальное значение у скотоводов-кочевников. Светло-серая кобылица считается священным животным  для жертвоприношения.
3Бакши – шаман; бюбю – шаманка, знахарка. Изгоняют  злых духов из тела больного, роженицы.
4Джабыр-баян – сказочное животное, самое сильное среди всех хищников.

А схватки шесть дней продолжались –
устали уж все сородичи её. 
А схватки семь дней продолжались –
устали все в аиле её. 
“Пришёл срок ей родить, завтра – четверг1” –
подумала жена Бердике. И готовиться стала.
А жена Дамулды и жена Акбалты подготовились уже.
Кутубая жена, подправив живот байбиче,
беднягу Джакыпа о том известила. 
Как сказала она: “Байбиче твоя скоро родит”,
Бай Джакып зарыдал, застенал и вскричал:
“О, извёлся я от того, что ребёнка всё нет.
Прибегут ко мне с криком:
“Сын у тебя!” – разорвётся сердце моё.
Долго я горевал оттого,
что верблюжонка нет у меня. 
Согнувшись, кричал,
как надрывно ревущий верблюд.
“Сюйюнчю!”2 – кто-то крикнет, от счастья лишусь чувств”…*

Исполнение эпоса, которое нельзя назвать эстрадно-артистическим исполнением, потому что в нём и рассказ, и шаманское действо-пение, и погружение в духовный мир, поразило Барановых и фрунзенских туристов, впервые слушавших его. Да ещё вживую, среди народа, породившего эпопею. Манасчи произносил её фразы то ритмичным чётким речитативом, то пропевом куплетных окончаний. А голос акына, до сего момента мелодичный в песнях, им исполняемых, совершенно изменился, когда акын преобразовался в манасчи – стал довольно резким, пронзающим.
В этом заключается одна из особенностей сказительства эпоса о Манасе. Она родилась на Алтае сотни лет назад, там, где родился сам батыр Манас, откуда пришли на Тянь-Шань кыргызы, принеся с собой и сказание.
Кыргызы не считают Манаса просто богатырём-человеком. Он Божьего происхождения. Не  только  сам он,  но  и  имя  его  считаются  священными.  До  последних  десятилетий его именем нельзя было называть детей. В мифах и преданиях тюрков говорится, что у Бога Тенгри-хана и у его божественной супруги, Умай, три сына: Манас, Те;из (Чингиз), Эрен-Шайын. На Алтае они составляют ;ч-Курбустан – триединое божество (“Все трое – одно”), восседавшее на самом высоком слое неба.
Потому не может любой акын даже называться манасчи. Певцы – только подражатели. Манасчы может стать лишь человек, избранный духами мира Манаса или самим Манасом. Многие из сказителей говорили, что он во сне посетил их и велел петь о нём; причём, это не зависело от возраста избранников – манасчы становились и в молодости, и в более зрелом возрасте, и в отрочестве, и даже в малолетстве.
Они  –  носители духовной культуры  кыргызов, и могут являться и духовными лидерами народа, направляющими его на действия и на подвиги. В разные моменты своей жизни народ обращался к манасчы как к представителям духовного и сакрального, как к трансляторам звуков, слов, знаний и информации из иных измерений и пространств. Из духовного мира Манаса. И так было всегда.
Но даже приехавший на джайлоо акын, артист областного театра, не только порадовал, но и изумил публику. Ведь какое редкое счастье – слышать не по радио, а живое исполнение  ___________
1Четверг – по поверьям – лучший день недели. В данном случае этот день обусловливает благополучные роды и появление на свет необычного, богатырского младенца.
2 Сюйюнчю! – требование подарка за радостную весть.
*Примечание: текст представлен по варианту Сагымбая Орозбакова, выдающегося сказителя «Манаса». Его вариант отличается от других вариантов полнотой и художественностью.
родного любимого эпоса! Слушали его в благоговейной тишине, лишь изредка нарушаемой сопереживаниями героям; особенно женскими, выражавшими соболезнование Чыйырды, страдающей жене Джакыпа.
Для людей, для кого эпос и манера его сказительства родные, созвучные с менталитетом их и душой, восприятие его соответствует тому, как если бы они в этот миг присутствовали на священном действии. Они погружаются в праисторию, в родник их бытия. В нём они осознают себя целостным народом. Народом доисламского периода своего происхождения и доисламского сложения великого творения человеческого духа – эпоса «Манас».
Настойчивые притязания мусульман на то, что эпос родился в эпоху распространения ислама, для кыргыз эли ложны в самом истоке. За себя это утверждает сам эпос: и то, что Манас – один из триединства ;ч-Курбустан, то есть из мира Тенгри; и то, что его рождению способствовали отнюдь не мусульманские святые, а Умай, бакши, бюбю. И многие иные события. Потому в момент восприятия священного сказания киргизы в действительности  общаются со своими Богами, создавшими Мир и их самих.
А для приезжих с русским менталитетом присутствие на происходящей мистерии явилось неким откровением. Их, не понимавших эпическую речь, пронзило необыкновенное голосовое звучание. Больше, чем самих киргизов, восседающих рядом с ними, потому что они не понимали, о чём идёт речь, а окутывались звуками голоса, ритмом и силой его, не отвлекаясь на содержание. Голос через уши врывался в тело, пронизывая его, заставляя сердце работать в ином ритме. К тому же манасчи во время сказительства пантомимой1 иллюстрировал события повествования, что тоже завораживало.
Давно истекли намеченные для отъезда русских гостей двадцать минут, а никто из сговорившихся не вспомнил об этом: ни женщины, ни мужчины. Они проникались жизнью с иной сутью, пропитывались ею; процесс завлекал, уводил от восприятия окружающего.
Наталья  Николаевна,  неприятно  поражённая  звучанием  эпоса,  закрыла  уши  руками, прикрыла глаза и… неожиданно для себя самой стала непроизвольно раскачиваться. Она впала в трансовое состояние. Уже не замечая ничего в окружившем её, Наталья Николаевна  воспринимала лишь  свои внутренние ощущения: то мгновенный холод, то нахлынувший жар; слышала откуда-то возникающие песни и пение птиц; погружалась в пустоту и за пределы облаков возносилась …
Когда её вырвали из транса сначала наступившая тишина, оттого что манасчи завершил своё сказание, а потом взорвавшийся благодарностью народ, она в первые мгновения не могла понять, где находится, а потом ощутила полное опустошение в душе. Опустошение, которое ничем заполнить не могла и не хотела...

***

Прощались с хозяевами, с административным аппаратом, со всеми горцами на этом стойбище гораздо теплее, сердечнее, чем встретились с ними. Пожать руки, обняться, сказать доброе слово в напутствие подходили многие. Подошли ко всем, но постепенно Виталий оказался оттеснённым – его провожали и особым кругом: друзья, партнёры и соперники по игре. И даже девушки, сёстры и подруги Тумар. Потом этот круг расступился, чтобы дать возможность подойти аксакалу Эсенбаю к нежданно обретённому им сыну.
Потом друзья отвели его в сторону и сообщили ему и грустное, и приятное: они застигли дружков увезённого в село Бекеша за преступным делом: пытались порезать шины «газика» и повредить его двигатель. За то в кругу своём они их побили и жестоко испинали. Грустно – в аиле поселилась вражда к нему; а радостно – ей противостоит настоящая большая дружба. 
Провожали и провожающих – руководители всех рангов тоже собрались уезжать. И уезжавшие тоже прощались друг с другом: у машин образовалось некоторое столпотворение, поскольку каждый из гостей должен был обойти всех жителей стойбища.
___________
1Пантомима (от пантомим (актёр, играющий с помощью одних телодвижений)) – вид сценического искусства, в котором основным средством создания художественного образа является пластика человеческого тела, без использования слов.
Уже рассаживались по машинам, как Виталий вдруг, к удивлению пассажиров, покинул «газик» и подошёл к автомобилю Залимтороева:
— Даярбек Залимтороевич, прошу вас не рассказывать в Нарыне обо мне.
— Почему ты не хочешь, чтобы о тебе как о хорошем джигите знали?
 — Мне вообще не нравится, когда обо мне много говорят, когда обсуждают меня даже с
хорошей стороны, — пояснил Виталий. — Тем более что я поневоле оказался втянутым в скандальные события.
— Всё равно слухи дойдут – по всей области будут говорить о том, как здесь прошёл той, — не согласился с ним Даярбек Залимтороевич: а ему очень хотелось поразить высший нарынский свет такими удивительными вестями.
— Слухи – это слухи, им не всякий и поверит. А ваше слово – настоящее правдивое свидетельство.
Столь высокая оценка его слова подчинённым порадовала душу Залимтороева; но, чтобы не вовсе лишить себя удовольствия подивить слух нарынского общества, не избалованного яркими событиями, Даярбек Залимтороевич вынес компромиссное решение:
— Хорошо, расскажу тем, кому можно сказать так, чтобы разговоров не было.
— Ыракмат, Даярбек Залимтороевич, — душевно поблагодарил начальника Виталий и направился к своей машине.
Вернувшись к «газику», садиться на своё место он не стал, а, озорновато улыбнувшись, обратился к Баранову с неожиданным вопросом:
— Николай Фёдорович, танкисты после дюжины шампанского танки водят?
Полковник засмеялся «гусарской» шутке спутника и лихо ответил:
— Могут и вальс станцевать на них.
— В таком случае вот вам танк – ведите его и управляйте им, как учили. А я отдохну – подустал малость чего-то. За штурмана поработаю.
  Полковник Баранов всмотрелся в Виталия и признался:
— Я уже несколько раз благодарил вас за ваши джигитовку и выступление – из самых сложных положений вы выход находили, применяя верные решения. Я вас взял бы к себе танкистом, если бы сам ещё служил.
— Виталию нельзя, — категорично заявил Арсений.
— Обидеть хочешь? Почему это Виталию нельзя?! — амбициозно возмутился Виталий.
— Ты не только танк на дыбы поднимешь, как того жеребца, но и армию вздыбишь.
— Не доверяя-а-ешь! — горькой укоризной упрекнул Виталий друга.
Николай Фёдорович, устраиваясь на водительском месте, засмеялся: дружеские приколы друзей были и остроумны, и так наполнены братской любовью, что от них веяло теплом.
       Арсению пришлось пересесть на заднее место к Наталье Николаевне, что той пришлось по нраву – он продолжал вызывать у неё симпатию. А Баранова такая перспектива ещё более устроила – не надо зависимо-пассивным грузом трястись на заднем сидении. Тем паче опять тесниться с разрушившей семью Натальей Николаевной, ещё по праву жены позволяющей себе давать указания. Быть руководителем и ответственным – даже в этой роли водителя маленького вездехода – естественное состояние, выработанное им и уже неотъемлемое. А усталость Виталия была ему понятна. Он с охотой устроился за рулём, запустил двигатель и усмехнулся сам себе: “Теперь я служу шофёром у моей жены. Как же она станет ко мне относиться и со мною общаться?!”
Выехали гуськом: сначала отправились «УАЗы» и «Волга» с высшим начальством на борту, за ними отправился автобус с фрунзенцами, следом – «ГАЗ-69»; замыкали движение автомобили с колхозным управлением и гостями из села.
Николай Фёдорович довольно легко освоил старого знакомца, послужившего войскам в разных регионах и, легко ведя его, без предисловий начал забрасывать братьев вопросами и своими впечатлениями – они, ворвавшиеся в его сознание, навалившиеся, нагромоздившиеся в нём, уже не вмещались там. Слушание эпоса «Манас» переполнило объём его восприятия. Ему потребовалось срочно привести все их в предварительный хотя бы порядок, чтобы усвоить, а для этого требовалась дополняющая и разъясняющая информация. К тому же ему не хотелось так сразу расстаться с увиденным и полученным, из-за чего, устраивая всё в сознании, он вновь и вновь переживал события.
Спутники, честно поддерживая его восторг, старательно раскрывали ему содержание и тайный смысл жизни, быта, культуры и истории народа, в которые они вместе оказались на много часов помещены. Впрочем, путеводителем Николая Фёдоровича по интересующему его пришлось стать большей частью Виталию, так что штурманом он оказался не в выборе дороги – что её выбирать, она определялась впереди идущими автомобилями, – а в иной сфере. Арсений дополнял Витальевы разъяснения и повести историческими познаниями, но предпочитал больше слушать, чем говорить, чтобы самому пополниться знаниями о родной земле, о её людях, актуально необходимыми для дипломной работы.
Николаю Фёдоровичу насущно потребовалось ещё раз – уже после соприкосновения с живой реальностью тянь-шаньцев – прикоснуться к памятнику их древности, к Калмак-ташу. Он попросил Виталия сказать, где надо остановиться, и штурман принялся вглядываться в очертания склонов и памятных мест долины. Когда фары высветили в темноте лежащий у дороги огромный валун, романтично называемый местными жителями именем погибшей здесь девушки, он сориентировался и уже уверенно сообщил полковнику, что это место находится в километре от них. Вскоре в отдалении слева выявился второй ориентир – тёмный контур пустой джёргёлёковской кошары: дом, загон с сараями. Николай Фёдорович на обочине остановил автомобиль.
Все стали выходить – даже Наталья Николаевна. Ей захотелось прогуляться и – почему-то – взглянуть на пресловутый камень. Председатель колхоза, следующий за ними в «УАЗе», приказал водителю тоже остановиться, чтобы выяснить, не случилось ли чего у гостей. Его успокоили, объяснив причину; сидевшие в салоне специалисты с пониманием согласились: подойти к Калмак-ташу – хорошее дело, но сами не пошли, а, уважительно пожелав счастливого пути, поехали дальше, сопровождаемые вереницей машин других односельчан.
Пока Виталий вёл подопечных по горному склону, автомобили скрылись за поворотом в село, и путешествующие остались в полном одиночестве на километры вокруг – небольшая группка людей в наступившей тишине, в густой темноте, свойственной горному региону южных широт, под покровом безлунного иссиня-чёрного неба с помигивающими мириадами звёзд.
Контраст быстрого перемещения в глубокую тишину и в бездонную темноту после недавнего звучания многих голосов на джайлоо, после сумбурного движения народа, коней, после тряской езды в колонне машин, в которой и свой автомобиль, и передние, и задние освещали пространство лучами фар, то и дело меняя направления – и внезапно: тишина, темнота, уединение – подействовал разительно.
Оттого, прежде чем приблизиться к камню, олицетворяющему какого-то бога или духа, все, стоя в отдалении от него, стали всматриваться в темноту, ища там в ней опорные знаки привычного земного мира,  чтобы  не потеряться в пространстве. И в небеса с не виданными жителями городов и селений России крупными звёздами, также по-своему воздействующими на психическое состояние людей. Виталий взял с собой аварийный автомобильный фонарик, но включать его не стал, чтобы не нарушить охватившее всех мистическое очарование.
Николай Фёдорович первым сделал движение. Подойдя к идолу, он наложил обе руки на него и попытался соединить в себе и для себя увиденную им здесь, сейчас жизнь горцев и ту их историю, о которой много раз услышал за сегодняшний день, в которой сформировались их духовное содержание, их культура. То есть и воспринятое им на джайлоо материальное выражение духовности кыргызов; и прошлое, происходившее далеко отсюда, породившее сам народ; и прошлое, происходившее в здешних местах и сохранившее народ в духовной и физической целости.
Другой, не его народ, не его культура и менталитет, но…
Встреча с ним на джайлоо, тесное непосредственное общение с ним, участие в его обрядовых действиях и всё проникшее в сознание помимо органов чувств, сблизили с ним, сроднили. И побуждали… Николай Фёдорович не смог в этот час объяснить и себе, к чему побуждали сегодняшние события и обретённые знания, но подсознание его направляло его к чему-то, и он уже стремился к тому неведомому, новому для него. 
Не изменяясь в своём менталитете и в сущности своей, чего он при всём желании не мог бы сделать, Николай Фёдорович открывался иному мировосприятию, расширяя пределы и пространство своего бытия и своей Родины – последнее он отметил как офицер Советской Армии, патриотизм которого распространяется на всю великую страну и на все народы её населяющие. Впервые за многие годы службы и жизни в различных регионах, среди иных наций он до такой степени проникся, пропитался культурой другого народа, что будто слился с ним. “А всё благодаря случайной встрече со странным и прекрасным человеком Виталием”, — отметил в глубине сознания Николай Фёдорович.
Вера подошла к идолу, также положила руки на голову его, но не задержалась – быстро отошла к матери. Наталья Николаевна наклонилась к камню, попыталась разглядеть черты лика, высеченные в граните, но темнота все их скрыла. Виталий, оказывая ей услугу, осветил без предупреждения божество пучком света, и оно, озарённое, мгновенно выделившись из окружающей тьмы, будто вдруг возникло в мире людей, чем крайне напугало Наталью Николаевну. Женщина, ещё не полностью вышедшая из своего трансового состояния, восприняла явившегося из тьмы каменного идола с его чужеродным для неё ликом реальным богом чуждого ей мира. Она в страхе отшатнулась, схватила дочь за руку и, отвернувшись рывком, молча удалилась в сторону.
И ни у кого другого не было желания говорить в необычных обстоятельствах в сей ночной час – и без того прошедший день наполнил души необычайностями, диковинной экзотикой, пронзительностями: они и сейчас в темноте подавляли чувства и желания, довлея над всеми восприятиями и ощущениями. А полуфантастическая ситуация – уединённость, совокупность тишины и темноты, звёздное неба, горы, идол, пришедший из прошлого, – завершая удивительное путешествие, вовсе настраивала на духовно-мистические погружения в себя, а не на внешнее общение друг с другом.
Путь вниз Виталий уже подсвечивал – спускаться труднее, чем подниматься, и опаснее. Николай Фёдорович поддерживал под руку дочь, а Вера держала руку матери. Арсений и Виталий шли на шаг впереди, служа дамам своего рода страховкой на случай, если они запнутся.

До бензозаправки близ Кочкорки ехали в том же задумчивом молчании, охватившем всех подле ойратского божества и под его воздействием. Лишь при виде АЗС, откуда для Николая Фёдоровича началось путешествие в жизнь и в духовный мир киргизов, он, полный эмоций, оживился, обернулся к Виталию и, озвучивая мысль, возникшую в нём у Калмак-таша, признательно полувоскликнул:
— Это замечательно, что вы, Виталий Тимофеевич, предложили нам поехать на той. Вы ввели в жизнь, о которой я не подозревал. Всё было превосходно в высшей степени. Правда, Вера?
— Да, было интересно и поразительно. Я почти всю плёнку истратила там.
— Не каждый киргиз за всю свою жизнь получает такую возможность, — просто, без намёка на свою заслугу в предложении поездки, ответил полковнику Виталий.
— Тем более благодарю вас. И это значит, что встречей с вами нам улыбнулась удача, — отметил Николай Фёдорович и улыбнулся сам; дружелюбно положив руку на Витальево плечо, ещё раз отметил: — Благодаря вам у нас такое незапланированное захватывающее путешествие состоялось. 
Если бы Наталья Николаевна сейчас хотя бы могла говорить, она всем мужчинам в машине просто и доступно объяснила бы, какие путешествия настоящим мужчинам следует предлагать женщинам. Но, и без джайлоо – а им вовсе – задавленная предшествовавшими обстоятельствами, в которых ещё и низменный шофёр её унижал, говорить она не могла бы. Опустошённость и неведение жизни в будущем, пустота и прострация охватили её…
— Значит, моя совесть может спать спокойно – ущерб своими идеями никому не нанёс, — удовлетворённо констатировал Виталий. — А ты, брат, доволен ли? Или твоя душенька ещё чего-нибудь желает?
— Сказать тебе, Виталь, что доволен сполна – это не будет правдой. Я преисполнен. Так много получил, что не хочется говорить. Вы продолжайте обсуждение, а я буду слушать. Мне надо всё проанализировать, превратить в материал и собрать воедино, чтобы вложить его в дипломную работу. Да и тебя ещё туда же пристроить – без тебя не раскрылось бы многое, что нужно мне в познании тюрков, — с улыбкой завершил ответ Арсений.
— А я-то при чём? Ты что, меня в их историю впутать хочешь? И без тебя впутался…
Гравийное полотно дороги перешло в асфальтированное – въехали на объездную трассу, огибавшую автозаправочную станцию. Николай Фёдорович приостановил автомобиль и, прерывая разговор, спросил у Виталия:
— В какую сторону?
— Налево. Заправляться не будем, бензина вполне достаточно, так что едем прямо в Нарын. И надеюсь, уже без остановок и без приключений.
Фары автомобиля высветили площадку АЗС; пассажиры увидели у колонки автобус, водителя Усмана-аке подле него и фрунзенских туристов в отдалении. Николай Фёдорович помигал им светом, посигналил гудком; в ответ туристы и Усман-аке махнули руками – и пути их разошлись, уводя каждого к своей цели, к тому, что кому назначено.
Арсений, улыбнулся на последнюю фразу брата и заметил ему, когда «ГАЗ» уже мчал их со всей возможной для него и допустимой в ночных условиях скоростью в конечную точку путешествия, в горный город Нарын:
— Благое пожелание  – доехать без остановок и без приключений! Хорошо бы, чтоб оно исполнилось, что с тобой отнюдь не гарантируется.
— Смейся-смейся. Ты лучше скажи мне, куда ты меня «пристроить» решил. Смотри, проверю, а там, может, всю твою работу насмарку пущу.
— За тобой не заржавеет, знаю. Успокойся. Просто с нашим появлением раскрылись особенности нашего киргизского народа, какими он, не выпирая их, живёт – это и секретарь райкома партии отметил. Кроме того приезд нашей русской группы на джайлоо и твоё особенное участие в состязаниях помогут осветить в работе внутренние взаимоотношения народа и отношение киргизов к другим народам.
— Ладно-ладно, если без имён и характеристик. Только… Ты вот сказал, что с нашим появлением раскрылись многие особенности  киргизского народа.
— Да. А что, ты не согласен?
— Не совсем. Попробую тебе, академику, изложить так, чтобы ты понял мысль мою. Мы, русские, твои сородичи – немцы-перцы-колбаса-кислая-капуста1, – а также французы и прочие западные народы имеем мировосприятие иное, чем киргизы. Конечно, мы, в смысле русские, мир  иначе воспринимаем, чем немцы, а те также иначе, чем другие европейцы и тем более американцы. Это потому, что мы оторвались от  исконных корней культуры, от духовности родной: у нас образовалась искусственность. А киргиза, якута, эвенка, которых мне довелось наблюдать в таёжных скитаниях, отличает именно та глубинность, которая, не прерываясь,  живёт в них из и от самых истоков их. Даже европеизовавшийся по социальному поведению киргиз, проживающий вдали от Киргизстана, мыслит, основываясь на том, что изначально формирует менталитет народа; а вся европейская информация, им воспринимаемая, фильтруется его генетическими основами. Когда встречаются несколько земляков где-нибудь в Москве, возникает уже очаг: они друг в друге пробуждают древние законы и нормы этики, отношения к любым событиям. И притом киргизы сохранили в своей сущности то, чего лишились урбанизированные европейцы, подчинённые производственным отношениям, которые здесь ещё далеко не заполнили жизнь народа. Я говорю о ведении хозяйства, о быте. Они даже в городах и в сёлах своих в массе сохраняют ата салты – законы
 _____________
1Часть детской послевоенной (1941-45 годов) дразнилки: “Немец-перец-колбаса-кислая капуста съел мышонка без хвоста и сказал: "Как вкусно!"”

предков, древнюю религиозность. А тем более когда перекочёвывают на джайлоо, где даже домов кирпичных нет, а только древние жилища – юрты, где весь уклад жизни тот же, что они имели тысячелетия, где сами условия и устроение юрт, обстановка в них возрождают в их мировосприятии направляющие их древность и истоки… Я понятно сказал?
— Ты хорошо сказал; и хорошо, что ты это сказал – мне как раз не хватало вот этой самой мысли. Всё время чувствовал что-то важное, какую-то квинтэссенцию, но поймать её не мог. А ты мне её открыл.
— Ну, мне это нетрудно – знаешь почему?
— Потому что ты живёшь с ними и среди них, поэтому знаешь менталитет киргизов.
— Да, это верно. Но могу сказать тебе, что киргиз не представил бы тебе эту твою квинтэссенцию, потому что он живёт ею, она является имманентной для него, потому и не замечаемой им. И русские консультанты тоже не замечают её, потому что не видят её в индивидуальном менталитете и не воспринимают – я не раз сталкивался с их непониманием. Они даже в играх, вот хотя бы в кыз-куумай, ничего, кроме спортивного состязания, не увидели бы: ну гоняется джигит за девушкой – и всё тут. Поймает – его счастье, не догонит – проиграл с позором.
— А что за этим? — спросил Баранов, уже улавливая какую-то часть склада ума Виталия и воспринимая за его словами его глубинность.
— Игра кыз-куумай предваряет большое событие в их жизни. Причём взаимоотношения, предстоящие не только в жизни этих молодых людей – участников игры, но и их родов: эта игра как бы символизирует помолвку молодых людей, объявляет публично, что вон эти или вот те отныне жених и невеста. И сородичи уже настраиваются на предстоящую свадьбу: договариваются о калыме; родственники участвуют в его собирании; для них готовится юрта со всеми её украшениями, в которую должен, похитив, привезти невесту сын… Да и прочие игры и обрядовые действия – это Книга Жизни кыргызов.
— Ты много знаешь и понимаешь, Витан, — с удивлением констатировал Арсений.
— Арсен, у меня положение особое – нахожусь в двух позициях одновременно. Я не просто наблюдаю быт киргизов, не со стороны любопытствую, а живу бытом, интересами населения горной области, не разбавленного европейским, и принимаю их. И в то же время вынужден наблюдать со стороны – в силу русского восприятия и в силу необходимости понять мир и душу народа… Я говорил о якутах и эвенках – у них я отметил точно такую же особенность, поскольку они имеют тюркское происхождение, но среди них я не находился столь долгое время, так что не могу говорить о них, как о киргизах. И наш кыргыз эли не растерял основу, не отказывается от неё, потому он такой красивый в своей национальной особенности, потому он для меня как родной и я люблю его, не разделяя на племена и роды. Именно из-за его глубинности в мировосприятии, из-за его неискусственности. Николай Фёдорович, думаю, что именно это и вас поразило и наполнило. Верно? Или я ошибаюсь?
Баранов, очень внимательно следивший за диалогом братьев, признательно пожал лежащую на колене ладонь Виталия:
— Верно. И мне тоже, как и Арсению Тимофеевичу, вы сейчас открыли причину, почему мне было радостно общаться с людьми на джайлоо: с простыми чабанами, с руководителями, которые не отдалились от народа, а составляют с ним целое. Ведь и наша родная глубина пробуждается и раскрывается при этом. И именно это раскрытие помогает нам слиться с ментальностью других народов.
— Ну а то, что мы там оказались, – оно, Арсен, только катализировало проявление каада-салты, ата салты и всего составляющего в своей чистоте менталитет кыргыз эли.
— Нет, брат, я обязательно укажу твоё имя как эксперта, потому что не могу же я выдать это  ценное  наблюдение за своё,  а читать  что-либо на эту тему мне не приходилось – если
вообще хоть что-то об этом написано,— пообещал Арсений и, усмехнувшись, заявил: — Всё, превращаюсь в слушателя. А вы повествуйте, делитесь впечатлениями и радуйте мой слух.
Николай Фёдорович с удовольствием принял предложение и под впечатлением нового открытия, прозвучавшего только что, его вопросы, общие обсуждения, комментарии снова заполнили салон автомобиля. Вера сначала тоже принимала участие в разговоре, делилась своими впечатлениями и переживаниями, но вскоре утомилась: усталость от долгого пути и всего пережитого стала клонить её в сон; тема стала ей неинтересной. Она, приклонив голову к плечу матери, задремала.
Наталья Николаевна не интересовалась беседой – погрузившись в себя, она искала свой новый путь в жизни, поскольку прежний внезапно оборвался. Даже не зашёл в тупик, а именно оборвался. В пропасть, где пугающая пустота, мрак и ужас одиночества…

А фрунзенцы в ожидании автобуса решали, куда им теперь ехать. Салон покинули не все: Михаил Иванович беспробудно спал под действием алкоголя и психического срыва, собственно и погрузившего его в сон; и его супруга, к плечу которой он прижимался, не могла оставить его и не могла уже быть со всеми.
Лариса Викторовна не знала всей правды и не понимала, за что начальник разгневался на её мужа, своего заместителя. Михаил Иванович и раньше не отличался корректностью, однако Владимир Андреевич не одёргивал его. Что же произошло здесь? Всё из-за нарынца? Так он не из своего же Министерства! А водитель сам напросился на то, чтобы ему указали его место. Но, однако, начальник впал в гнев. Может, это московский полковник вынудил его так поступить: может, его дочка всё поняла – а она поняла! – и нажаловалась? Но почему-то он без полковника шёл в автобус поговорить с Михаилом Ивановичем. И почему же он решил сделать это прямо среди пастухов? И странно как-то сказал, что для Михаила Ивановича лучше, если он долго ещё не проснётся.
Лариса Викторовна не понимала, не могла понять и не собиралась принимать, что муж её в чём-то неправ. И она сама – так же. Мир – он для сильных, способных, а не для тех, кто должен служить сильным и не прекословить. В этом они давно с Михаилом Ивановичем условились, поняв друг друга ещё при первой встрече. На том и состоялась их совместная жизнь. И вдруг всё изменилось – переменилось до невероятности. Она и потеряла точку опоры во взаимоотношениях с начальнической четой: и в утрате мужем управления группой смешалась: чтобы её Михаил не только шефу не смог твёрдо указать норму в общении с собой, но и не сумел поставить на место водителя – это нонсенс, невозможность!.. Но именно невозможное состоялось на её глазах… Однако, полагаясь на способности и на связи Михаила Ивановича, она решила прекратить переживания, не травмировать себя ими, а возложить надежду на то, что, проснувшись и протрезвев, муж легко сумеет восстановить себя и своё положение. А если нет? Если нет?! Ну нет, такого просто и быть не может! Владимиру Андреевичу и его старухе давно пора на пенсию – надо их подтолкнуть, и вопрос с конфликтами закроется сам собой. Только домой бы поскорее вернуться, а там Михаил Иванович запустит свой механизм. Аппарат его поддержит…
А остальные обсуждали дальнейшее проведение пикника. О поездке на Сонг-Кёль уже не могло быть и речи: природой насладились и отдохнули. Но, главное: распалась команда, а ехать группой, в которой возник неразрешимый конфликт – причём конфликт не только личностный, но и социальный! – было просто неприемлемо.
Однако осталось мясо на шашлыки, осталось шампанское, сладости. И не отметили ещё одно мероприятие – день рождения Нины Васильевны. Она первая и предложила:
— А давайте поедем к нам на дачу в Воронцовку!
— Все? — спросил её супруг.
— Нет, они, — «они» Нина Васильевна произнесла с заметным нажимом и с видимым пренебрежением, — пусть останутся во Фрунзе. Довезём до дома и оставим. А остальных приглашаю. Приглашаем, так, Владимир Андреевич? — с этим приговором она обвела взглядом спутников, стоящих рядом; только на Игоре взгляд её, тенью по нему скользнув, не задержался.
Владимир Андреевич незамедлительно согласился. Ему совершенно и никак не хотелось каверзно оканчивать довольно приятное, заполненное красочными событиями мероприятие. Тем более день рождения жены.
Молодёжь – девушки, принятые Ниной Васильевной в свою компанию, и Анатолий с Олегом,  – которой вовсе не хотелось внезапно прерывать замечательный отдых и в ночи возвращаться домой, обрадовалась. Так совпали желания всех: одни едут домой, другие – на продолжение пикника и веселья. И Анатолий отправился к Усману-аке сообщить о новых планах, порадовав его тем, что Михаила Ивановича с собою они не берут.
Игорь к своему удивлению остался в одиночестве. Мало того, что покровители от него отказались, поиздевавшись, так и дружок туда же, в сторону отвалил. С чего бы эта нелепая странность образовалась – обычно с ним были девушки, а Анатолий Маёшкой1  примыкал к нему, а тут всё переменилось!
«Маёшкой» пренебрежительно Игорь стал назвать Анатолия как-то ненароком, после прочтения лермонтовского стиха «Монго», в котором автор сравнил себя с несчастным французом, вынужденным всюду таскаться за друзьями, но лишённым их удовольствий. И это ему понравилось. Вслух, однако, произносить кличку, данную им другу, Игорь, себе не позволял, тем более что Анатолий не только не был карликом или горбуном, но и не являлся неуклюжим.
И получается теперь, что он сам от прежней компании отдалился, и в этой ему места нет. Сам он превратился в Маё…

___________
1 Маёшка (Маё) – кличка от имени карлика-горбуна Mayeux из старого французского романа.

***

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Горничная Турсун вошла в номер с ведром – будет делать уборку. К братьям она вошла в последнюю очередь, узнав от дежурной, что они поздно заселились и просили их не будить до полудня. Чтобы не мешать ей трудиться, Виталий с Арсением вышли в коридор, стали у окна. И услышали знакомые голоса – семья Барановых громко обсуждала что-то или кого-то. Ветром, дувшим по утрам с северо-востока узкой речной долины и во все гостиничные окна залетавшим с той стороны, прираспахнуло дверь номера, но увлечённое своим страстным разговором семейство не замечало сквозняка.
— Обойдёмся без них, — говорила Вера. — Не нравятся мне они. И маме не нравятся.
— Это не их вина. И не их проблема, — насмешливо отвечал ей отец. — Твоей маме трудно понравиться. Она только что вот с женой командира гарнизона повздорила.
— Да как она посмела назвать меня «милочкой»?! — взвился голос Натальи Николаевны с глубоко вросшей в него стервозной интонацией. — Это ты виноват! Если бы ты не вышел в отставку, сейчас бы уже генералом был. Тогда бы она не посмела так ко мне обращаться. “Ми-илочка”, — по-бабьи передразнила Наталья Николаевна оскорбившую её своевольным обращением местную командиршу. — Я ей ещё покажу «милочку»! До конца дней своих она отсюда не выберется! Я её научу манерам!
— Вот так мы и общаемся с людьми, — опять же насмешливо констатировал Николай Фёдорович. — Ну а тебе, Вера, почему эти ребята не нравятся? Чем они тебе не угодили?
— Ничем. Пошлые какие-то. Разговоры в машине всю дорогу вели дурацкие – это при девушке заниматься нелепыми воспоминаниями и говорить то о комсомоле и о партии, то о какой-то истории, то ещё о чём-то нелепом.
Арсений с Виталием поняли, что речь в полковничьей семье идёт о них. Они сначала недоумённо переглянулись, потом тихо засмеялись и стали внимательно слушать вольные  высказывания о себе, чтобы понять, как же им теперь общаться с семейством, столь строгим в оценке людей. Вернее, с мадам и с её дочерью, откровенно уничижавшими недавних своих спутников, помогавших им и...
По мере развития разговора они то улыбались, то переглядывались и смущались, не зная, что делать – Турсун не закончила уборку, а для улицы, чтобы пойти прогуляться, они не были одеты, вследствие чего оказались вынужденными слушателями чужих откровений, разносившихся по всему коридору.
— А ты о чём хотела бы говорить?
— О моих друзьях и о том, что мне интересно.
— Предложила бы тему, может, они и поддержали бы её. Хотя, думаю, подобными предметами обсуждения ты их вряд ли удивила бы – для чего им слушать о твоих друзьях и о ваших вечеринках?
— Вы всё время болтали, слова невозможно было вставить.
— Ты же спала!— удивлённо возразил отец. — А они давно не виделись, почему же им не общаться друг с другом?
— Спала – а что было делать? Не участвовать же в ваших разговорах. И потом я плохо спала.  Всё время просыпалась – живот чуть не лопался от киргизского угощения. И куда им столько мяса лезет?! И не защищай их:пошлые они и не нравятся мне.
— Ты ела, а киргизы виноваты?..  И ты уже сказала, о том, что Виталий и Арсений тебе не нравятся. Но они не пошлые. Те, кто интересуется историей и культурой своего народа, Вера, не может быть пошлым, — мягко возразил Николай Фёдорович.
— Они же не своего народа культурой интересуются, а киргизской, — настаивала на  своём Вера. — А на пастбище их же попросили уехать после этого пошлого обжорства, а они: “Мы не можем сейчас, когда про Манаса поют”. Чепуха какая-то пошлая. 
Похоже, что у Веры слово «пошлый» было любимым, поскольку все негативные оценки её определялись им. Вряд ли она сама могла бы объяснить, в чём заключается пошлость того, что она критиковала. И вряд ли ей хотелось объяснять. А после того как в водителе Виталии
семья перестала нуждаться, ей не интересным стал он сам как человек. И с ним – брат его, такой же провинциал, хоть и из Украины.
Это заметил Николай Фёдорович, ему стало грустно; но, стремясь сохранить контакт с Верой – особенно сейчас, после состоявшегося разрыва с женой, – он постарался общаться с нею спокойным убеждающим тоном:
— А киргизы – разве не наш народ? И если они так хорошо знают жизнь киргизов, то им наверняка хорошо известна история России. Не думаешь?
— Не думаю. О российской культуре они почему-то молчали.
— А ты сама её знаешь? Если знаешь, что же ты молчала? Надо было заговорить, вот и увидела бы, что они могут сказать.
— Что ты пристал к девочке? — возмутилась Наталья Николаевна по новому поводу, но вновь склочно-стервозно, как, несомненно, проводила все беседы в семье, когда не было свидетелей. — Тебе нравятся мужланы и провинциальные плебеи, так мы тут причём?
— Они не мужланы и не плебеи. И мне нравятся не мужланы, а мужчины. Такие, как эти двое. Они не предадут, из таких получаются настоящие защитники Родины.
— Надоел ты со своими «защитниками Родины», — презрительно заявила Вера. — Ты же не с солдатами и не с курсантами Академии говоришь, а с дочерью. Или тебе всё равно? Мне не защитники Родины нужны, а мой, собственный защитник.
Полковник Баранов вдруг увидел и осознал то, что не допускал, не хотел допустить, всю свою жизнь в семье отдаваясь её интересам. Пренебрежительность, ненависть к нему дочери, некогда, в младенческие годы посеянные в неё и со всей тщательностью взращиваемые её матерью, как оказалось, хорошо проросли и заполнили душу девушки. Она презирала его, отталкивала, демонстрировала чуждость его мировоззрения. И использовала его лишь в моменты появления у неё личных интересов: когда  устраивалась учиться, когда нуждалась в деньгах, когда хотела что-нибудь обрести.
Среда и родственники – по большей части, родственницы: мать, бабушка и тёти – уже успешно взрастили в ней типичную паучиху, для которой мужчина является лишь носителем потенции и белка. Когда надобность в нём как в мужчине исчезает, его можно съесть. Чтобы потом, «скорбно» попереживав утрату, заняться поисками нового носителя: перспективного и более энергичного, более... съедобного. Роль мужчин к роли поставщиков удовольствий свелась у Веры давно, ещё к четырнадцати-пятнадцати годам, так что менять своё отношение к мужикам она не собиралась. И уже не смогла бы, даже влюбись она всерьёз и надолго...
А сейчас, после событий на джайлоо, где её унизили два министерских мерзавца, она  объединяла ненависть к отцу с неприязнью ко всем мужчинам. Об участии в специально устроенном унизительном спектакле женщины, Ларисы Викторовны, о её коварстве Вера намеренно не вспоминала. Или, если не скрывать от себя, помнила как о полезном приёме, которым можно будет при случае воспользоваться: женщина должна уметь постоять за себя.
— Тот, кто не способен защитить Родину, не защитит и тебя, — проговорил полковник, пытаясь сохранить в голосе мягкость. — К тому же трудно защищать девушку, не способную за себя постоять.
Вера даже вздрогнула от созвучия мыслей и произнесённых ей слов, имевших, однако, совсем иной смысл. Ответила не сразу. Когда заговорила, голос её прозвучал несколько растерянно, и она сказала первое, что пришло ей на ум:
— Пусть в «Зои  Космодемьянские» фанатички записываются – это не для нормальных девушек...
— О чём ты? — удивился Николай Фёдорович. — Кстати, на фронтах в войну служило более восьмисот тысяч женщин, девушек. И десятки миллионов работали для фронта в тылу. Но я имел в виду другое...
— Ты заговариваешься! — вступилась за дочь Наталья Николаевна по-прежнему, не скрывая раздражения. — И Вера права: мужчина обязан прежде всех дел о своей жене и о  семье позаботиться. Ты без отца рос, вот и не знаешь, чем должен заниматься настоящий мужчина. И мать свою ты, как и отец твой, покинул пораньше – всё о себе думаешь.
— Да, ты права, отец покинул нас: и сыновей своих, меня и братца маленького; и мать нашу... Когда раненым под Курском в танке горел, тогда он и покинул нас.
— А кто его заставлял идти на фронт? Мой отец тоже защищал страну – грудь в орденах, а о семье не забывал, сумел обеспечить нам нормальную жизнь. А он был сельским батраком в молодости.
— Это хорошо видно по его дочери, по её поведению в обществе – не только мне, даже окружающим стыдно за него.
— Хам!
— Почему же я хам? Ты творишь на людях пошлости, а я хам?.. И ты ведь гордишься своим батрацко-плебейским происхождением и демонстрируешь его… А в войну твой отец отсиживался на тыловых работах. И там он заботился о своей семье, о «нормальной жизни» для неё, унося домой имущество, конфискованное у арестованных якобы врагов народа. И расстреливал беременных женщин. Так он защищал страну…
— Что-о?! — вскричала Наталья Николаевна сначала наполненным ужасом, затем вдруг осипшим голосом. — Откуда ты?..  Да как ты смеешь?!. Как ты смеешь такое говорить о моём отце?!.
Женщина и мать, она не могла поверить в возможность такой чудовищности вообще, а тем более поверить, что расстрелами занимался родной отец. Что он стрелял в беременных женщин, убивая тем самым и зародившееся чадо.
— Я знаю него самого: в минуту пьяного озлобления на правительство он рассказывал мне это. Его удалили из органов ещё после расстрела Берии, потому и злится.
— Он не мог такое сказать!.. Не смей!.. Почему ты не остановил его, почему ты слушал его?! Это неправда! Слышишь?! Вера, не верь ему, он лжёт! Такого!.. Быть такого не могло!..
— Это правда, — жёстко прервал полковник поток Натальи Николаевны, очищающей отца. — Такого о себе лгать никто не будет, а я после проверил...
— Как ты посмел проверять моего отца?! Ты – мерзкий  шпион, ты – ничтожество!..
— Я проверял не службу Николая Ивановича, твоего отца, а вообще возможность таких событий.
— И что?..
— Действительно, Наташа, в войну расстреливали женщин, что на мобилизационных  работах беременели . Так сказать, «за симуляцию»... И твоему отцу приходилось делать это – он служил в тех самых органах...
— Замолчи, мне не нужны твои оправдания! — без переходов становясь самой собой, какой есть во всей жизни, какой сделали её отец и мать, возопила Наталья Николаевна. — А тем сучкам надо было не о себе заботиться, когда весь народ страдал, а о стране.
— Ну да, ведь ваша семья страдала так же, как и «весь народ страдал»! Или, может, больше? А о стране надо заботиться так, как ты подготовила дочь? Так, как заботился о ней твой отец, таща в дом всё ценное, что отбирал у жертв? Кстати, за то его и уволили из органов. Но – благо для вас – почему-то не расстреляли. Так что ты ничем не навредишь ни начальнику здешнего гарнизона, ни кому-то ещё – зубов с ядом не стало…
— Я тебя ненавижу. И не смей называть Веру своей дочерью: она не твоя, она моя дочь!
— Ты меня ненавидишь уже двадцать лет.
— Да, я тебя ненавижу. Ты обманул меня – ненавижу! Я уйду от тебя... Мы сегодня же уйдём от тебя...
— Вера, а ты ведь за военного замуж собралась – за танкиста Владимира Гончарова. Как же будешь с ним жить с такой твоей моралью?
— Владимир не потащит меня в какие-то тьмутаракани, как ты маму таскал, — довольно злобно и с ехидством ответила отцу Вера. — Он после Академии будет в Подмосковье служить, а потом и в Москву переведётся.
— Твой Владимир уже служит заместителем командира полка в дивизии моего брата. Здесь, в Нарыне. Поэтому мы и приехали сюда все вместе – хотел тебе сделать подарок. — Голос полковника содержал огорчение и великое разочарование. И боль.
— Ка-ак?! Что-о?!! — одновременно выкрикнули возмущение поражённые известием москвички. Вера, выкрикнув, в ужасе замолчала; Наталья Николаевна же, поняв, как низко пал её уже бывший муж, продолжила выкрикивать: — Это ты ему устроил! Для чего ты это сделал? Для своего брата ты это сделал, сломав судьбу хорошего человека и дочери!..
— Он сам попросился в трудные условия, чтобы стать настоящим офицером…
Турсун вышла из номера, кивнула Виталию: “Байке, можно заходить”. Молодые люди, не дослушав полковника, поспешили к себе, чтобы избавиться от самообличения семейства Барановых. Быстро надели на себя одежду для выхода в свет нарынского общества – Виталий поделился с Арсением кое-чем из своего гардероба – и столь же быстро покинули гостиницу.

— Да-а, Арсений, эта мадама – хуже ядерной войны, — саркастически1 проговорил Виталий, как только они вышли на улицу. — За дорогу чего только не услышал от неё, на самого нападала как фурия, но чтобы с мужем так говорить! На мужа, с которым прожила долгую жизнь, так набрасываться! Это жена офицера?.. Здесь, брат, таких стервозных мне пока не довелось встретить, хотя  в Нарыне немало офицерских семей, а здешние русские женщины в основном-то и есть жёны офицеров. Впрочем, может, это мне таких встретить просто «не повезло»? Или оттого, что мы все здесь «провинциалы»?
— Мадам Баранова, как ты её называешь, никогда не была женой офицера, — возразил ему Арсений.
— А кем же она была всё это время?
— Офицершей. Что смотришь? Что ли суть не улавливаешь? Она была лейтенантшей, старлейкой, капитаншей... Пожалуй, лейтенантшей она тоже не была, а сразу стала...
— Капитаншей, — подсказал сзади полковник Баранов Арсению, призадумавшемуся было над «званием» Натальи  Николаевны, и пояснил: — Мне пришлось побывать в разных точках Земли, где много стреляют, а там офицеры в званиях растут быстрее, чем в мирных условиях службы.
Он увидел братьев ещё выходящими из гостиницы и сам поспешно вышел, чтобы уйти от очередной склоки и присоединиться к своим спутникам. А когда догнал, оказался в их положении – невольно подслушивающего. Заметив, как братья вздрогнули и растерянно обернулись к нему, он понял, что смутил их своим внезапным появлением и с горькой усмешкой произнёс:
— Вольно ж вам было подслушивать чужие разговоры и обсуждать чьи-то проблемы.
— Извините нас, Николай Фёдорович, — сделав головной поклон, стал каяться Арсений, в то время как Виталий с неопределённой миной чему-то ухмылялся, — мы там оказались вынужденными слушателями вашего семейного… разговора...
— Не извиняйтесь, пожалуйста, — перебил его Баранов. — Похоже, вся гостиница была вынужденной слушательницей нашего, как вы деликатно назвали, разговора – слишком бурно мы вели себя. А вы, несомненно, имеете право сейчас говорить о  нас, учитывая, что слышали и нашу семейную оценку, данную вам. Верно? Да и в дороге…
Собеседники не ответили, только улыбнулись. Баранов, сжав их руки у локтей, сказал:
— За свою семью и за себя прошу у вас прощения. И прошу позволить мне пригласить  вас в ресторан – говорят, есть такое заведение. К тому же теперь моя очередь вас угощать, чтобы отблагодарить за то, что оказали нам услугу по приезду сюда и за горный праздник.
— Спасибо, Николай Фёдорович, мы как раз туда и шли пообедать, — ответил ему Виталий. — Ресторан наш, конечно, считается таковым... Но он вовсе не кафешантан1 – ни музыки, ни интима. Однако можно вкусно поесть – по-нашему, по-азиатски вкусно, — с ироничной улыбкой пояснил гид по Нарыну, и Баранов его понял и горько усмехнулся. — И выпить там можно. И официантки обслуживают – в меру своих способностей...
________________
1Сарказм (греческое sarkasmos, от sarkazo, буквально – «рву мясо») – язвительная насмешка, высшая степень иронии, основанная не только на усиленном контрасте подразумеваемого и выражаемого, но и на немедленном намеренном обнажении подразумеваемого: “Пожалел волк кобылу, оставил хвост да гриву”.
2Кафешантан – увеселительное заведение, кафе с открытой сценой, на которой исполняются песенки и танцы.

— Но поговорить там можно?
— Вполне. Он, как правило, полупустой, да ещё в это время. А нарынцы – народ хоть и любопытный, вроде детей, но подслушивать себе не позволяют.
— Ну что ж, тогда ведите нас и попутно покажите нам красоты своего города.
— А вот с этим нет проблем: ресторан недалеко, а все красоты города размещены на пространстве в семьсот метров по ширине и в одиннадцать километров в длину. На трёх продольных улицах, из которых лишь одна, центральная, тянется через весь город – мы на ней стоим. Впереди перед нами, вы можете видеть панораму гор, что встают прямо из-за последних домов крайней улицы. А за домами третьей улицы, что за нашей спиной, шумит река Нарын, над которой возвышаются чапы – так здесь называются горы без растительности и камней. Если будет желание, после обеда мы можем пройтись и вверх и вниз. Или на маршрутном такси проехаться: оно ходит от одного конца города до другого – до аэродрома.
— У вас и аэродром есть?! — изобразил изумление Арсений.
— А как же?! — откровенно удивился Виталий вопросу друга. — Чабаны с отарами на чём, думаешь, в горы перекочёвывают? Думаешь на лошадях и на машинах? Не-ет, только на самолётах. Мы люди цивилизованные…
— Брехун, — уверенно констатировал Арсений, чем заставил Баранова отвлечься от горьких мыслей и улыбнуться.
— Вы всегда так общаетесь? — спросил  Николай  Фёдорович обоих.
— А с ним иначе нельзя – он над всем подсмеивается, — выдал Арсений справку на Виталия.
— Человеку со стороны ты, конечно, кажешься шибко мудрым, серьёзным, так что вали всё на меня... пока тебя не раскусили, — отплатил ему Виталий.
Баранов засмеялся. Арсений, указывая на появившееся перед ними одноэтажное  здание с вывеской «Ресторан «Нарын»», остановился и спросил:
— Это и есть искомое нами чревоугодное заведение? М-да, не «Троянда»...
— Кто она такая – Троянда? Твоя любимая нимфа2? Или, может быть, что она такое?  Например, кабак в Трое? — полюбопытствовал Виталий.
— В Трое не был, потому, что там из предприятий общепита имелось – не знаю. И с нимфами не знаком... А «Троянда» – ресторан в Донецке. Я в нём отмечаю день заработной платы и юбилеи страны.
— А фрунзенские ты уже забыл, что сразу о «Троянде» заговорил? Кстати, что оно такое означает – это шикарное  словечко «троянда»?
— Нет, фрунзенские не забыл, просто рефлекс сравнения с более близким душе. А троянда – это роза. Цветок такой, если ты понимаешь, о чём я говорю. Донецк – город роз:  все его площади ими украшены, даже территории некоторых заводов.
— Ну, у нас в Нарыне тоже роза имеется – роза ветров3, если ты понимаешь, о чём я говорю, — поддел Виталий бывшего землеустроителя Арсения в ответ на его подначку о цветах. — Причём она только в двух направлениях благоухает: ночью – на север, а днём – в южную сторону.
— Это всё, что ты знаешь о розах?
— Других в Нарыне я не видел. Разве что старую татарку с таким именем...
— А официанток в вашем «Нарыне» как зовут? Тоже цветочными именами?
— Ага, почти угадал: одну зовут Айгуль, другую – Джазгуль.
Баранов, отдыхая душой в легко возникающем трёпе братьев, поинтересовался:
— А что значат их имена?
— Айгуль – лунный цветок, Джазгуль – весенний цветок.
— Красиво. И кто же нас будет обслуживать?
— Сядем за столик Джазгули: я ей как-то вернул лишнюю сдачу – и у них тоже   
____________
1Нимфы (др.-греч.;;;;;;, лат. Nymphae – невесты)  — божества природы в древнегреческой мифологии в виде девушек, олицетворяющих живительные и плодоносные силы Земли, природные объекты и явления.
2Роза  ветров – графическое изображение направлений ветра (суточных, месячных, годовых).

бывают обратные «ошибки», – с тех пор она меня уважает и всегда хорошо обслуживает.
— В дни твоей зарплаты, — понимающе кивнул головой Арсений.
— В дни вспышек моей гурманной изысканности, — важно уточнил Виталий. — Ладно, коль уж вы решились на кухню нарынского ресторана, так нечего стоять, пошли.

Зал ресторана встретил их тишиной и пустотой. Лишь один столик был накрыт – в том же ряду, который  Виталий  избрал  для  своей компании.  Остальные столы, сервированные
по-общепитовски узаконенным набором минеральных вод, светили нетронутой белизной скатертей и салфеток. Накрытый стол кормил и поил четвёрку посетителей «русской» расы. Один из них, сидевший лицом к входу, увидел Виталия, широко улыбнулся и приветственно поднял обе руки сразу. Виталий ответил тем же жестом, своей улыбкой и репликой: “Привет, Владимир. Ты ещё не уехал?”.
То был майор из республиканского Министерства внутренних дел. Некоторое время они делили номер. Майор, вселившись, сходу попросил временного сожителя быть с ним в общении  попроще  и  обходиться  без  лишних  атрибутов. И сразу, узнав, кто его сосед и какое у того отношение к милиции, стал выяснять, кого из милицейской среды имеют в общих друзьях. Рассказывал о любимой работе, которой полностью отдавался, пока однажды на задержании не получил преступный удар по затылку, из-за чего его после долгого лечения списали с оперативной службы на бумажную.
Будучи сам здоровяком, в каждом человеке ценил прежде всех особенностей физическое тело. Остальное – потом. И в Виталии оценил шею. “У тебя шея как у быка…”, — несколько раз за пару часов их знакомства повторил Владимир, на что Виталий, не считавший себя могучей силой, всякий раз добавлял: “...хвост”.
Сидевшие рядом с майором его сотрапезники обернулись и кивнули головами: в них Виталий узнал местных областных правоохранителей – следователя из прокуратуры и двух  следователей из областной милиции. Майор приглашающе махнул рукой, но Виталий отказался: “Спасибо, Владимир, мы тут, своей компанией”. Ему отнюдь не импонировали его собеседники, люди с весьма одиозным1 менталитетом, с шутками ментовского уровня. Из-за них он отселился от Владимира в другой номер – и, к его радости, соседом в нём оказался Кубанычбек, художественный руководитель областного драмтеатра, обновленного и, к радости горожан, получившего недавно построенное красивое здание, вписывающееся в фон возвышающихся за ним чапов.
Заказ делал полковник. Выбрав блюда из меню, откорректированного  рекомендациями  Джазгули, он некоторое время молча оглядывал оформление зала, решая, что сказать людям, начинающим жизнь и пересекшимся с его. Неспешно взял бутылку с минеральной водой нарынских приграничных источников, повертел, изучил содержимое в них минералов – не из потребности пить, а чтобы не сидеть без дела за пустым столом, – налил воду в стаканы.
Молодые люди, приняв полковничье застольное старшинство и уважая гостя, также молчали. Арсений осматривался, осваиваясь. Виталий приценивался сразу к обоим, исследуя прежнего и нового для него Арсения и неожиданно вошедшего в его судьбу московского полковника, который, оказывается, тоже может страдать. Он ожидал, что Баранов по поводу  семьи как-то объяснится, поскольку ему, Виталию, достался весьма приличный кусок от взаимоотношений в ней и от её примы – Натальи Николаевны.
Ожидание не обмануло; однако Николай Фёдорович отнюдь не сразу о больном повёл речь. Заговорил он совершенно о другом, к его семейному конфликту, казалось бы, не имеющему отношения. 
— Ребята, вот что меня занимает: я всё вспоминаю слова, сказанные вами, Арсений Тимофеевич, на джайлоо. О том, что всё имеет своё продолжение, о котором мы узнаём лишь тогда, когда дело уже совершено, и из него неудержимо лезут последствия. И ещё о ваших вопросах: что может произойти вследствие того, что мы
____________
1Одиозный (от латинского odiosus – ненавистный, противный) – тип, известный своими отрицательными качествами, вызывающий резко неприязненное отношение.

приехали неприглашёнными на народный праздник; и что может произойти благодаря поступку Виталия Тимофеевича…
Арсений, вглядываясь в собеседника, приготовился внимательно выслушать его мысли на заданную им самим тему. Виталий же сходу согласился с бывшим своим попутчиком:
— Ну да, Арсений интересную сентенцию выдал – просто в точку: столько разных событий и обстоятельств образовалось с самыми неожиданными из них уже последствиями.
Баранов принял его солидарность, однако сам он подразумевал более значительное – более содержательное, более масштабное и глубокое. Мысль о том, что вложено в сказанное Арсением, занимала его всю дорогу, пока он вёл автомобиль с джайлоо в Нарын и обсуждал со спутниками свои впечатления; он возвращался к ней то и дело даже сквозь семейные огорчения и проблемы. Ему захотелось выразить свои раздумья новым знакомцам, чтобы в словесном изложении осознать правильность своих соображений. Именно им, несмотря на их в сравнении с ним молодость. Ведь эти молодые собеседники пробудили его нынешнее аналитическое состояние; это они странным образом оказали на него некое воздействие, которое сплело его с ними.
— Да, верно. На наших глазах происходило бурное спонтанное рождение и развитие событий, и мы оказались вынужденными стать и причиной их, и участниками. В том числе и в моей семье, — с горечью отметил Николай Фёдорович. — Но я хочу иное сказать. Об источниках событий и, соответственно, о масштабности и значимости их. О том, какими путями и откуда они пришли к своей реализации и где и как отразятся.
Арсения удивил и порадовал  широкомасштабный и глубинный подход малознакомого ещё ему человека к его собственным размышлениям, и он уважительно сказал:
— Мне это интересно.
— И я буду рад, если вы поведаете нам ваши философские выводы, — подтвердил и Виталий ожидания Николая Фёдоровича.
— Вот что мне показалось важным и интересным: все события, что произошли в некой географической точке, где мы вчера побывали, на самом деле стали следствием предыдущих событий на большом географическом пространстве. И во времени. Событий глобальных, исторических, социальных, личностных… Вам, конечно, обстановка здесь привычна, вы с нею сроднились, в ней живёте, а мне, человеку прибывшему из другого мира, всё здесь увиденное и услышанное дало большую информационную основу для анализа и понимания. В частности, благодаря вашим рассказам, Виталий Тимофеевич, и рассказам вашего товарища Петра об истории этого края. У меня всё перемешалось в голове, и пока ещё не сложилась та красочная мозаика, которая существует на небольшом географическом пространстве под названием Киргизстан. Жизнь киргизского народа на Алтае и Енисее, его частые войны с калмыками, с маньчжурами, с китайцами; переселение его в эти горы Тянь-Шаня и Памира. И снова войны с теми же народами и ещё и с Кокандом, а также и между своими племенами… Присоединение к Российской империи, заселение этих же азиатских земель русскими и другими европейскими народами, а потом некими дунганами и уйгурами, о которых я вовсе ничего не знаю. Вся эта смесь менталитетов, которая вдруг проявилась для меня в придорожном кафе, где мы обедали. То есть смешение народов и их нравов и, в то же время, сохранение национальных особенностей… А вы при всём этом разнообразии мирно сосуществуете, если не считать мелких частных недоразумений.
— Всё просто: мы – не американцы, мы – русские люди, — пояснил Арсений последнюю
мысль собеседника. — А русский народ – толерантный и потому воспринимает культуру других народов не просто терпимо, как указал у реки Виталий хаму Михаилу Ивановичу, но и лояльно относится к вере и к нравам других народов. И, как сильный, подчиняет этому толерантному отношению другие народы, жившие до прихода России и поселившихся в последующие годы. Здесь, в Средней Азии, как и на Кавказе, не было чётко сформированных государств, а пришедшая к ним из России Советская власть создала республики со своими границами и правительствами. Оформленные в границы государства создала там, где были только племенные и национальные объединения и межплеменные же и межнациональные войны и стычки за территории; где экономика была в основном отгонно-скотоводческой.
 Виталий поддержал коструктив речи Арсения:
 — Наше миролюбие удерживает других от столкновений. И менталитеты наши – тут вы правы – настолько перемешались, что мы, то есть все нации, здесь в той или иной мере стали единым народом и легко воспринимаем друг друга. Это если не считать таких, как Бекеш и Михаил Иванович, которые любят лишь себя и не терпят не только иных по национальности, но и своих сородичей. Более того, солидарная общность разнообразия народов стала одним из богатств республики.
Николай Фёдорович внимательно выслушал братьев и, помолчав немного, отметил:
— Конечно, вы правы. Просто мне ещё усвоить надо, как это десятки национальностей помещаются на относительно небольшой территории и успешно способствуют друг другу во всём: в экономике, в образовании, в здравоохранении… Однако вернёмся к тому, что меня задело – к событиям на джайлоо и к вашим словам, Арсений Тимофеевич... Но прежде, Виталий Тимофеевич, я обязан повторить, что очень признателен вам за то, что вы взяли нас с собою в Нарын да ещё и повезли на горный той. Благодаря этому мне открылась душа киргизского народа  – его обычаи, законы, мораль, история. И красота его – красота в людях, во всём быте, в играх, в гостеприимстве. Всё это распространилось и на нас – на русских людей, незваных там гостей. Кстати, я заметил, что после концерта в горах мне приятно и интересно слушать киргизские песни по радио; а ведь когда ехали в поезде, они для меня звучали по поездной радиосети как-то отстранённо, не проникновенно.
— Николай Фёдорович, вы увидели это свежим взглядом, и мы уже говорили об этом, когда были в дороге ещё возле Кочкорки. Как и то, что и сами тянь-шаньцы вспомнили о законах гостеприимства благодаря появлению среди них случайных гостей, да ещё и из другого народа – ведь это же отметил секретарь райкома. — Арсений, комментируя восприятие и оценку полковника, взглянул на брата, ожидая от него поддержку.
Виталий не стал ничего говорить, а лишь согласно кивнул: всё это он высказал в дороге. Полковник отметил:
— Что вы сказали сейчас – это тоже один из моментов, на который я обратил внимание и который как раз и вписывается в ваше высказывание о последствиях нашего приезда. Но главную роль в этом сыграл наш Виталий Тимофеевич – и о значении его участия вы, Арсений Тимофеевич, также верно сказали.
— Опять обо мне говорят, — резко и недовольно проворчал Виталий.
— Виталий, можешь ворчать, но именно благодаря тебе, благодаря тому, как ты принял вызов, как отстаивал честь не только русских, но и киргизов от поругания пошлыми людими, там всё раскрылось и в горцах и во фрунзенцах. Не только в массе, но и в каждом отдельном человеке: хорошее и скверное.
— Я полагаю, что если б вы, Виталий Тимофеевич, не поехали, то события на празднике происходили бы совсем иначе, — поддержал Николай Фёдорович Арсения доводами. — И появление специалистов Министерства торговли само по себе не произвело бы воздействия ни на сам праздник, ни на его хозяев – обычные случайно заехавшие люди. А вот с вами, Виталий Тимофеевич, всё переменилось: события, что стали происходить там, оказались неожиданными для всех и вскрыли, как верно отметил Арсений Тимофеевич, внутреннее  содержание  души и менталитета  народа.  В том числе и менталитета  группы служащих из Министерства, и каждого человека в их группе – она ведь даже распалась в результате того,
что каждому из них пришлось проявить свою суть. У меня сложилось впечатление, что вы, Виталий Тимофеевич, сыграли роль камня…
— … преткновения, — насмешливо закончил Виталий фразу за собеседника.
— Нет, не камня преткновения, — возразил ему Николай Фёдорович и, глядя в глаза его, как-то задумчиво пояснил: — Вы тот камень, который пробивает, защищает, о который разбиваются.
— Ого! — выдал Виталий.
— В жизненном потоке, как в горных реках, много камней, — продолжал  Баранов,  не обращая внимания на его реакцию. — Есть и камни преткновения, и камешки, попадающие в систему – неважно в какую: в механическую или в социальную – и тем нарушающие нормальный процесс. А есть и подобные вам. Ваша порядочность и ваше достоинство не позволяют наносить вред. И если о такой камень что-то или кто-то разбивается, то лишь потому, что сами они нарушают законы движения. А зачастую, разбившись, они лишаются своей скорлупы и обнажают своё истинное содержание, как расколотые орехи. То есть души людей проявляют при этом свою суть, показывают, какие у них – гнилые или здоровые – ядра под скорлупой. И неважно, индивиды это, целые народы или небольшие социальные группы, какие встретились на том джайлоо – то есть чабаны, руководство, наши спутники из Министерства.
Он говорил, не прекращая вглядываться в Виталия, чтобы понять не совсем обычного, даже до странности удивительного молодого человека, встретившегося вдруг на его пути. Его брата Арсения Николай Фёдорович разглядел как-то сразу – в нём увидел исследователя  и источник мудрости или по меньшей мере её проводника. А вот этот человек, то и дело вмиг меняющийся: он – то насмешник, то – знаток истории, культуры и ещё многого, то – лихой наездник, способный на чрезвычайный риск и на безоглядное отстаивание своего и чужого достоинства… Он был ещё не понят полковником, имевшим большой опыт общения с самыми различными людьми. Никак не мог полковник раскрыть его суть, спрятанную под прочным кремнёвым панцирем – от кого, для чего он прячет её? Закрывает, но не скрывает: как выстреливает ею внезапно, поражая вызвавших её проявление, и… снова нет её, снова он другой. Понимает ли хотя бы Арсений брата своего?..
Виталий слушал Баранова уже без ёрничества, внимательно и, в свою очередь, столь же внимательно вглядывался в полковника, всё больше удивлявшего и радующего его. Когда Николай Фёдорович замолчал, он ничего ему не ответил, а откинувшись на спинку стула, поднял свой стакан с водой и медленно её выпил.
Арсению понравился разговор с неожиданным толкованием размышлений, возникших в в нём в кульминационный момент происходившего на празднике и им высказанных. Для него самого это было обычным состоянием работы сознания, но редко ему находится собеседник, способный не только так глубоко, но и вообще погрузиться в тему диалога. Больше – предпочитающих полезному диалогу поверхностные объяснения или откровенное празднословие. Он понял смысл того, что волновало старшего товарища, и подхватил его дискурс1, раскрывая содержание его рассуждения:
— Виталий, это ведь ты, когда Бекеш изобразил, что извиняется, своими словами и требованиями пробудил в хозяевах тоя чувство ответственности за соблюдение ата салты – законов предков. В общей массе народа и в каждом чабане и руководителе в отдельности. И каждый по-своему проявил себя: кто – достойно, кто – скверно. В нашей группе каждый тоже по-особенному воспринял и потом проявил себя... К примеру, ты знаешь, — Арсений вдруг улыбнулся: — что в тебя влюбился Анатолий?
— Что это ты? Что я – девица вам красная?
— Не девица, а герой. Ты заметил, как он изменился? Как из Игоревой тени превратился в самостоятельную личность?
— Вообще-то, я не успел его рассмотреть: ни на перевале, пока мы ехали, ни потом – не
до него было. Да и ничем он не проявлялся. Только вот не побоялся начальнику выговорить и потребовать от него извинений и шефу отдела рассказать об оскорблении Советбека и чабанов. Но я не думал, что это нечто новое в нём.
— Вот именно, новое. Он в самом деле ничем не проявлял себя до того момента. Я долго наблюдал за ним в автобусе и в местах отдыха, так что хорошо увидел его неприметность в  коллективе. Но при этом своему товарищу Игорю он был очень нужен. Как опора. А когда ты признался, что впервые, да ещё и публично, да в условиях, когда от твоего поступка зависело так много, рискнул сесть на буйного скакуна и сумел овладеть им, он тоже будто  ___________
1Дискурс – это многозначное понятие. В частности в истории классической философии использовалось для характеристики последовательного перехода от одного дискретного шага к другому и развертывания мышления, выраженного в понятиях и суждениях – в противовес интуитивному схватыванию целого ещё до выявления и характеристики его частей.
столкнулся с камнем, о который разбился его панцирь. Услышав тебя, он отошёл от группы к реке задумчивый; а позже, когда вернулся, – это был уже другой Анатолий: словно ты своим поступком вошёл в него и пробудил его. Он ведь в результате собственной трансформации потом и выговорил своему начальнику за его подлое хамство.
— Хм! — громко ухмыльнулся Виталий. — Оказывается, от меня какая-то польза кому-то досталась – приятно слышать!
— Да, многим там многое досталось, — вновь возвращаясь к своим навязчивым мыслям, подтвердил Николай Фёдорович. — И последствия их придётся усваивать и расхлёбывать долго. Тому же Михаилу Ивановичу. Да и Владимиру Андреевичу, как начальнику его. —  Помолчал короткое мгновение и откровенно произнёс: — Я тоже там себя проверял…
— Вы хорошо показали себя, Николай Фёдорович, когда у реки осадили чиновника из Министерства, метавшего в меня свой гнев, — сказал Виталий, признательно положив ладонь на руку полковника. — Вы и Олег с Арсением прикрыли меня. За это я благодарен вам. Настоящая мужская и офицерская позиция… Да и когда я мчался на Боороне к толпе, вы не сдвинулись с места, в то время как почти все шарахнулись. 
Полковник в ответ так же признательно пожал ему руку. А Арсений вновь с улыбкой спросил:
— А с чего это ты вздумал народ пугать?
— Так от злости, брат, от злости: мало того, что посмеяться вздумали, так ещё и дураком назвали.
— Да, за такое не на дуэль вызывают, а хлещут по щекам, — сочувственно отреагировал полковник.
— А Виталий хотел просто прокатиться на нём, верхом, — вспомнил Арсений.
Все трое засмеялись.
— Тебе, Виталик, родители не то имя дали, им надо было назвать тебя Петром или, по-иудейски, Кифой. То есть, Камнем.
— Нет уж, пусть Прохоренко Петькой зовётся, а я останусь скромным мальчиком Виталиком, — едковато возразил Виталий.
Николай Фёдорович снова всмотрелся в его лицо, открытое и насмешливое, и сказал:
— Сейчас мне понятен ваш разговор с Петром о лидерстве: Пётр в словах демонстрирует себя вождём, а вы – лидер действия, и в любой группе вас сразу видно, в любом событии ждут от вас решения и поступка.
Лицо Виталия скривилось в недовольной гримасе; полковник, понявший его выражение, поднял в знак примирения руку и с покаянной улыбкой признал свою оплошку:
— Виноват, виноват. Знаю, что вы не терпите похвальбы, а потому прошу прощения за то, что сказал вам. Но это из чистой благодарности: вы спасли там всех нас и положение хозяев, в том числе.
Признание полковника прервали каблучки официантки, подходившей к ним с тяжёлым подносом, заполненным блюдами, графином с коньяком и бокалами. Николай Фёдорович поблагодарил её за быстроту и уважительность обслуживания, разлил коньяк по бокалам, поднял свой, задумчиво повертел и сказал, переводя взгляд с одного слушателя на другого:
— Я очень рад, ребята, тому, что вы сейчас со мною. И благодарен вам за это... — Посмотрел в пронзительные глаза Арсения, кивнул ему; уловив огоньки в прищуренных очах Виталия, усмехнулся: — Мы прибыли немного неудачно, если можно так выразиться: брату позавчера пришлось уехать с группой офицеров в объезд приграничной зоны для рекогносцировки1 – вернётся через три дня; а вчера утром пришла телеграмма его жене о смерти её отца, и она уехала. Так что, учитывая ещё и семейный разрыв, я бы попросту прозябал здесь, если бы не вы… И, обещая быть не слишком назойливым, хочу напроситься к вам в компанию, если моя персона не испортит ваши планы.
— У нас, Николай Фёдорович, очень много планов, — медленно и так намекающе заговорил Виталий, что Арсений уж было собрался пинком под столом упрекнуть его за невежливость. — Но все они в силу малозначимости могут подвинуться и вообще уступить место одному, а именно: продолжению ознакомления гостей стольного Нарынграда с его  достопримечательностями. Просто обожаю показывать свои киргизские города москвичам и донбассцам. Если вы не против такого гида и...
Подняв руку, Арсений остановил поток краснобайства1:
— Понятно, многоуважаемый киргизстанец и гид. Мы принимаем вас и постараемся не очень огорчать вашу персону проявлениями невнимания и варварства. Николай Фёдорович, спасибо вам за ваше доверие к нам. Пусть наш Тянь-Шань поможет вам в ваших делах.
— Будьте всё же счастливы, Николай Фёдорович, — предложил Виталий, посерьёзнев в лице и в тональности слов сочувствия полковнику.
— Будьте и вы счастливы, — ответил Баранов под звон соприкоснувшихся бокалов.
Одним глотком вбросив в себя первую порцию жидкости, Виталий поморщился и поторопился заесть напиток салатом.
— Вам не нравится коньяк? — спросил его Баранов, неспешно отпивая из бокала и оценивая вкус нового для себя киргизстанского коньяка.
— Мне не нравится всё спиртное, — ответствовал Виталий. — Но в хорошей компании могу немного выпить. Остальное за меня употребит мой братец – он, смотрю, настолько привык по «Трояндам» бродить, что без вина и есть не станет.
Арсений молча улыбнулся и, как и полковник, не спеша, маленькими глотками пил свой коньяк, а потом так же медленно стал ковырять в тарелке капусту с помидорами. После обильного угощения в горах он ещё не успел проголодаться до такой степени, чтобы всерьёз заниматься кулинарией ресторана.
       Разговор, непраздно затеянный полковником, но прерванный обслуживанием, несколько притушился первыми тостами и легкомысленным словоблудием Виталия. Но возврат к нему был неизбежен – тема, сугубо личная, однако втянувшая в себя и пробудившая чувства не только самого полковника, но и Арсения с Виталием, едва стала раскрываться и оставленной в недосказанности быть не могла. Баранову собеседование со спутниками почти фатально необходимо: не из приличия лишь пригласил он их в ресторан – хотя приглашение было уместным и в виде его благодарности, о чём он уже сообщил спутникам, и оно само по себе явилось бы вполне достаточным основанием для общения за столом с коньяком и закусками. Но не в сей час. Для Николая Фёдоровича эти часы были моментом истины – его попыткой понять себя, своё поражение в стремлении к семейной идиллии. И нужен был выход чувств и эмоций, бурной волной поднявшихся в нём.
— И вновь хочу я поблагодарить вас – и вместе с тем попросить у вас прощения – за то,   что вы позволяете мне излить свои мысли – и даже себя – перед вами. Брату я, пожалуй, не смогу всё это рассказать, а вам открывается легко.
— Как случайным попутчикам в поезде, — без насмешливости улыбнулся Виталий.
Полковник оценил его участливость и понимание, но уточнил:
— В некоторой степени вы, Виталий Тимофеевич, правы – мы случайно встретились и вскоре пути наши разойдутся. Это с одной стороны. Но с другой... Я, вообще-то, никогда никому не исповедуюсь, а вам – другое дело. Вы оказались свидетелями и, более того, в существенной степени участниками – я объясню вам, что имею в виду. Так что вам я просто
обязан пояснить услышанное и увиденное вами. Во-вторых, то, что вам дорога честь ваша и тех, с кем живёте, даёт мне уверенность, что и моя честь для вас не является ничтожной пустышкой.
— Ничья честь не должна страдать, — заявил свою позицию Виталий. — У подлецов её нет, потому они всегда должны и будут публично изобличаться. Среди нас таких нет.
Почти торжественное заявление Виталия собеседники, уже научившиеся лавировать в постоянно меняющемся характере его речей, восприняли всерьёз.
— Так вот о вашем участии в моей драме. Вам пришлось стать участниками – не просто участниками, а… Да, Виталий Тимофеевич, и в моей судьбе, в судьбе моей
__________
1Рекогносцировка – обследование территории с целью проведения на ней военных и невоенных действий.
2Краснобайство – красноречие, говорливость.

семьи вы сыграли ту же роль – роль камня-кремня в стремнине, о который окончательно разбился утлый чёлн, называемый моей семьёй… Весь путь и всё время, проведённые с вами, Наталья Николаевна наталкивалась на вас, намеренно наталкивалась, пытаясь смести со своего пути. И всякий раз
отшатывалась, поражённая. Подобных конфузов она никогда не терпела и не сносила. А с вами сломалась. Окончательно. Это произошло во время первой остановки у Калмак-таша, когда вы хоть и аллегорично, но недвусмысленно и откровенно намекнули, кто она есть…
— Извините, Николай Фёдорович, но я уже…
— Не извиняйтесь. Я знаю, как вам было тяжело, несмотря на то, что вы… камень. Кому понравится, что на него налетают, да ещё и грязные?..  Мне было стыдно и оскорбительно за то, что вам досталось. Я даже поразился тому, что вы вообще не высадили нас где-нибудь посреди дороги. Ну и мне тоже досталось – всё, что вы отражали, Наталья Николаевна потом в избранных выражениях перекинула в меня, разрушая последние связи наших супружеских отношений. А финал вы уже знаете вместе со всеми проживающими в гостинице. Вот так разбилось, рассыпалось семейное устроение моей жизни.
— Вы полагаете, что я, не желая того, разрушил ваш брак?
— Виталий Тимофеевич, вы, быть может, ускорили распад брака, но в самом распаде не виновны. Вы же слышали признание Натальи Николаевны в двадцатилетней ненависти ко мне, так что корить вам себя не за что. Ни в коем случае. Напротив, я опять-таки благодарю вас – с вашим участием всё стало на свои места. Ну а я, как тот Анатолий, тоже разбился – разбилась моя скорлупа, мой панцирь… И я понял, что сам себе создал не богиню, а нечто демоническое… Оттого и дом мой оказался таким… Кстати, не переведёте ли мне, что вы такое сказали во время тоя в юрте, отчего все посмотрели на Наталью Николаевну и на меня?
Виталий вдруг, нахально ухмыльнувшись, отвернулся, стал пристально глядеть куда-то в сторону. Удивлённый полковник посмотрел на него и перевёл вопрошающий взгляд на Арсения. Тот с улыбкой стукнул брата кулаком в плечо:
— Шут…ник! Николай Фёдорович, он просто сказал, что Наталья Николаевна ничего не знает и ничего не понимает – правда, он её назвал «этой женщиной», – а вот вы достойный и очень хороший человек.
Баранов понял смысл характеристики, вынесенной ему и жене в юрте, понял и почему сейчас Виталий так странно повёл себя – он ведь позволил себе там то, что не позволял никому в отношении себя. Усмехнулся подобно сидящему напротив чудаку и, приподняв бокал с недопитым коньяком, заметил:
— Славные вы, ребята. За вас!
Виталий уже открыто рассмеялся, вовлекая в веселье брата, плеснул воды в бокал и провозгласил:
— Мы все тут славные – за нас, хороших! Да, вы ешьте-ешьте! Пищу надо воспринимать горячей, ничего с вашим коньяком не сделается – успеете его выпить.
Витальевы выходки опять прервали исповедную беседу; чтобы продолжить её, вернуться в её колею, надо было вновь настроить себя на доверительную серьёзность, и мужчины приступили к трапезе, в молчании поглощая первое из принесённых блюд и тем временем же осмысливая сказанное и воспринятое. Однако насыщение наступило раньше, чем внимание обратилось на второе – на куурдак. Отложив приборы, потянулись к стаканам с минералкой, и полковник обратился к Арсению с вопросом, который бы явился проводником в то, что он намеревался преподнести о себе:
— Если я правильно понял, Арсений Тимофеевич, вы были женаты. Можно ли узнать, что послужило причиной разрыва?
Люди, как правило, любят порассказывать о себе – для того чтобы снять с себя решение  выпавшего на них. Но, более открытый, чем Виталий, Арсений, подобно ему, исповедований избегал, не считая способом решения личных проблем откровениями о себе и не желая на кого бы ни было возлагать ответственность за происходящее с ним. Но на откровенность доверившегося собеседника надо было отвечать своею. И вопрос Баранова не обязывал его всё раскрывать – он, вероятно, решил просто показать параллельность в их судьбах. Потому
ответил Арсений коротко:
— Не знаю, чем моя личность привлекла бывшую мою супругу, и что надеялась она от меня получить, но вскоре после брака оказалось, что я не в состоянии стать величиной мирового уровня – в смысле работы в дипломатическом корпусе и обзавестись нужными связями. И брызгами морских волн не интересуюсь, и в среде актёров у меня нет знакомств. Детей иметь ей не хотелось, а я, со своей стороны, без детей не торопился создавать быт, достойный донецкой интеллигенции. Всё… На том спустя всего пару месяцев мой кораблик семейной идиллии разломился и затонул безвозвратно.
— А что вас привлекло в бывшей  супруге?
Арсений задумался, нахмурился. Он не любил расставаться ни с кем. С женщиной же,  посланной ему судьбой, тем более. Перечисляя причины развода, сам он не очень-то был  уверен в том, что именно они явились основой размолвок: должно было существовать нечто большее, чего он не знал, но что прервало его семейную жизнь. Его жена ему была всё ещё нужна, в ней он видел идеал – нет, не женщины, как видел Виталий, не человека – идеал самой жизни, её целесообразность и заполненность.
— Наверное, она нужна мне была, чтобы я мог совершенствоваться, что-то творить, к чему-то стремиться...
— “И муравей создал себе богиню по образу и духу своему”1, — процитировал Виталий стих из песни Булата Окуджавы, обращаясь к обоим неудачливым творцам освящающих смысл и радость их существования богинь.
— Молодец, — похвалил его Арсений.
Николай Фёдорович, улыбнувшись, подхватил:
— Совершенно верно, Виталий Тимофеевич. Каждый мужчина, подобно московскому муравью, создаёт себе свою Юнону, Афродиту, Грацию2. И вам предстоит пройти тот же путь. Ваш брат уже испытал его, но я надеюсь, что когда-нибудь он не просто встретит на своём пути ту женщину, для которой станет не источником удовольствий, но именно создаст её себе такой, что пойдёт с ним по всей его жизни. И вам желаю того же.
— У вас с Натальей Николаевной так же было? То есть она шла с вами по вашей жизни хотя бы вначале? — спросил у него Виталий.
— Нет, Виталий Тимофеевич, не так. С самого начала не так. Она шла. Но не со мной, а за моими возможностями – как и у вас, Арсений Тимофеевич.
Баранов на короткое время задумался, раскрыть ли семейную жизнь свою полностью или уже достаточно пооткровенничал. Сомнений в доверии собеседникам не было – сам устроил этот разговор. Ему не хотелось загружать их чрезмерной информацией. Арсений и Виталий, из его молчания полагая, что он не станет развивать тему, и, показывая, что не настаивают на продолжении её, вернулись к восприятию ресторанной кухни. И сами задумались о своём: о том, что было с ними вчера и что им предстоит в скором времени.
Однако Николай Фёдорович заговорил о той своей жизни, что в одночасье закончилась в присутствии его собеседников, – заговорил без вступления, а продолжая уличный разговор  их о том, как Наталья Николаевна стала «капитаншей». Внезапностью речи и содержанием темы он заставил спутников, отрешившись от просмотра собственных путей, включиться всем вниманием в повествование, в суть того, что намеревался поведать собеседник.
— Как я вам уже сказал, несколько лет я провёл в локальных войнах: воевал, был инструктором, советником, Из одного региона перемещался в другой, из одной войны – в другой конфликт. И всё это время служба была почти без отпусков... Когда после серьёзного ранения наконец остановился и вышел в длительный отпуск – по 
____________
1 Строка из стихотворения барда Булата  Окуджавы “Песня о московском муравье”.
2Юнона — древнеримская богиня, супруга Юпитера, богиня брака и рождения, материнства, женщин и женской производительной силы. Она, прежде всего, покровительница браков, охранительница семьи и семейных постановлений.
Афроди;та (др.-греч.;;;;;;;;, в древности истолковывалось как производное от ;;;;; — «пена») — в греческой мифологии богиня красоты и любви, включавшаяся в число двенадцати великих олимпийских богов. Она также богиня плодородия, вечной весны и жизни. Она — богиня браков и даже родов. Любовной власти Афродиты подчинялись боги и люди Грации, в римской мифологии благодетельные богини, олицетворяющие радостное, доброе и вечно юное начало жизни, дочери Юпитера, нимф и богинь.

здоровью и по контракту, – а затем продолжил службу уже в Союзе, поступив в академию имени Фрунзе, мне жизнь в мирной стране показалась и прекрасной, и такой простой, лёгкой, что думалось, будто всё подвластно мне, всё смогу. Мимоходом решал чьи-нибудь проблемы, помогал деньгами – накопил за годы, легко вписывался в компании... Тут и появилась на жизненном моём пути Наталья Николаевна, яркая женщина с неуёмными желаниями. Демоническая, если говорить аллегорически.
— А может, и не аллегорически, — тихо и медленно проговорил Арсений.
— Вы думаете? — вскинул Баранов на него удивлённый взгляд.
Арсений встретил его взгляд, но отвечать не стал. Николай Фёдорович ещё некоторое время всматривался в его лицо, и продолжил, всё чаще посматривая на Арсения:
— Она была необходима мне тем, что доставляла удовольствие и радость бесконечными “хочу!”. А у меня была потребность и возможность удовлетворять их. И чем больше она хотела, тем веселее мне становилось. Жена моя не стеснялась – и сейчас не стесняется – в проявлении и в усовершенствовании своих желаний, а я стремился их предугадать и сделать лучше и больше, чем она хотела. Только немного удивляло и огорчало – сначала, потом-то причина стала понятной, – что все потребности Натальи Николаевны сводились к обретению вещей, к увеселениям, к украшениям, к блеску жизни и волн морских... Ну и к обладанию мужем – военным, на парадном кителе которого сверкает золото наград и впереди лишь ослепительная карьера в Московском округе... Так же она воспитала и дочь…
— Почему же произошло такое разочарование, что жена вас возненавидела? И почему вы не разошлись ещё тогда, в начале её ненависти?
Вопросы, поставленные Виталием, вновь прервали повествование. Они существом своим требовали столь глубокого вскрытия сути супружеских отношений, что Николай Фёдорович переглянулся с Арсением, прежде чем ответить Виталию.
— Что ж, объясню это. Но позвольте, я всё как-то по порядку поведаю... Моя идиллия продолжалась лишь два года – до окончания Академии и получения назначения. Мне было предложено несколько мест, в том числе и Московский округ… Я выбрал приграничный. Кавказ. Дело в том, что служить в Московском округе предпочитают те, кто трудностей боится и стремится к скорому карьерному росту – туда часто приезжает высшее руководство Армии: там – парадность. А я с боевым прошлым, в котором не было места щёгольству, а постоянно была только грязная, убивающая жизни и нежность война, трудно вписывался в офицерский состав пристоличного округа. Я, извините за фразу, как и каждый боевой офицер, привык действовать, а не демонстрировать. Но именно в этом моём выборе, Виталий Тимофеевич, и заключается ответ на ваш первый вопрос. То есть мой выбор явился крахом её чаяний, породившим в супруге ненависть ко мне. Наталья Николаевна сначала наотрез отказалась ехать в глушь из столицы. Два года прожила у своих родителей. Даже писем не писала. Потом ей пришлось приехать. Отец её, человек суровых правил из украинской селянской семьи, старый чекист и нквдешник заставил её исполнять супружеский долг: то есть находиться возле мужа. Со мною Наталья Николаевна сменила несколько гарнизонов в различных регионах, меняла образы жизни и жилищные условия: то квартиры, то домишки без коммунальных удобств и с печью, которую дровами топить надо, чтобы не замерзать, а воду вёдрами носить. И… — полковник приостановился и с усмешкой произнёс: — со мною одновременно она делала карьеру. Начав её в гарнизоне с майорской жены, зависимой от капризов жён старших офицеров, доросла до командирши дивизии. Правда, в районе, весьма отдалённом от европейской части страны – примерно, как этот нарынский край.
Длилось её нудное прозябание довольно долго. До тех самых пор, пока я не поссорился с проверяющими контролёрами, выходцами из того самого Московского округа, и не ушёл из действующих войск. Меня пригласили в Академию – к тому времени я уже стал кандидатом
наук… Ну а её восприимчивость к любым неудобствам прекрасно вам уже известна, не так ли, Виталий Тимофеевич? Несколько раз Наталья Николаевна убегала к родителям, страдая без родного ей комфорта. Но суровый Николай Левонтьевич, которому и самому было тесно в его квартире – а он очень любит покричать, комментируя трансляции футбола и хоккея по радио или устраивая политические и семейные разборки, – долгого сосуществования с нею, капризной, не терпел. И изгонял. Ну и по возвращении её всё это выливалось на меня. В присутствии дочери. Веру, правда, её родители привечали на более долгий срок, так что более половины своей жизни она прожила в Москве, со мною общалась мало и неохотно… —  полковник запнулся, оглядел собеседников и вдруг признался: — Вера не родная мне.
— Мы заметили это – возраст её не соответствует вашему, чтобы быть родной дочерью, — корректно проговорил Арсений. 
Он не обсуждал с братом чужую тайну, но не сомневался, что Виталий в стремлении всё рассчитывать и раскладывать на логические полочки, сразу, как только узнал от самого полковника, что Наталья Николаевна встретилась ему, когда он был уже капитаном, не замедлил тут же произвести арифметические расчёты. Сказал же Баранову для того, чтобы тот понял, что они его и повесть его о себе воспринимают и уважают. Виталий воздержался поддерживать тему родства, чтобы не усугублять тяжесть огорчения Баранова от семейных неурядиц, от того, что родных детей жена ему не подарила. Но спросил:
— Наталья Николаевна не хотела развестись с вами?
— Пыталась. Но я был против, а суд естественно поддержал меня, поскольку разрушать семью, тем более семью военного из-за капризов было против идеологии государства. А против я был потому же, Виталий Тимофеевич, что и брата вашего до сих пор волнует. Мужчина, создав себе богиню, становится её рабом. Мы всегда нуждаемся в женщине, чтобы, как вы, Арсений Тимофеевич, верно отметили, самосовершенствоваться в служении ей же. Без неё мы ничего бы не стали делать, а для неё готовы на любой риск. Это если женщина умеет принимать то, что мы ей даем, и умеет благодарить за полученное. А если не умеет, как в моём случае, мы всё равно не можем её бросить – такова наша генетика. К тому же дети... Которых мы любим и для которых отдаём свои жизни. Но которые,.. как зачастую оказывается,.. являются у наших жён средством нашего порабощения... И со временем уже сами выступают против своих отцов – это вы, возможно, поняли из нашего конфликта в номере гостиницы.
— Да, это мы поняли, — вступил в разговор Арсений. —  А ещё мы услышали, что у вашей дочери есть жених, и он служит здесь же, с вашим братом…
— Да, майор Гончаров, один из лучших выпускников, тоже решил не в Московском округе отслуживать, а стать настоящим боевым офицером. Я и порекомендовал ему просить назначение в дивизию, формируемую возле города Нарына, близ китайской границы: и проверит себя, и покажет во вновь формируемой части; и близость с китайской границей, на которой давно уже весьма неспокойно, не позволит расслабляться.
— Да, напряжённость здесь заметная, — отметил Виталий, выводя беседу из границ семейных отношений полковника, сочтя уже избыточным для себя и брата внедряться в чужие тайны. — Потому и сформирована танковая дивизия в нарынском приграничьи.
— Какая напряжённость? — с удивлением спросил Арсений. — Что-то не видно тревоги.
— Не видно, — согласился с доводом Виталий.— Но по ту сторону только границы с Киргизстаном китайцы выставили семьдесят дивизий. Секретарь райкома Мугалимов о том же говорил. Так что у нас в ходу сейчас актуальная песенка о китайских десантниках: “Лица жёлтые над городом кружатся…”1.
Собеседники рассмеялись, и полковник подтвердил:
— Да, верно, потому и сформирована дивизия – в случае конфликта здесь откроется прямая дорога вглубь страны.
— По той самой дороге через перевал Торугарт, которая называется Дорогой дружбы. А сейчас она закрыта на замок, — пояснил Виталий географию.
— А ты, Виталик, откуда знаешь о китайских дивизиях – ты что, и их учитываешь в своём землеустройстве?
— Естественно: нас, специалистов, привлекают к учениям по гражданской обороне в качестве наблюдателей. — В марте в том же Кочкорском районе принимал участие.
____________
1Преобразованный текст песни “Листья желтые” поэта Игоря Шаферана и композитора Раймонда Паулся.

Полковник уважительно посмотрел на Виталия, открывшемся ещё одной ответственной особенностью, но сказать что-либо солидарное не смог, потому что на вдруг вновь ставшем ироничным лице собеседника засветилась улыбка, когда он продолжил отвечать брату:
— Кроме того, надо же знать, куда их разместить, если навалятся – где могильник им устроить!..  А тайны, как ты сам помнишь, мы не храним: что по секрету известно одному, рассказываем всем. Вот недавно в Кочкорке шпиона арестовали – банщиком работал.
Улыбка и лёгкое балагурство Виталия развеяли тяжкий настрой за столом; Арсений с Барановым приняли его шутливость:
— Он что, сообщал китайцам количество израсходованного мыла? — спросил в той же шутливой форме Николай Фёдорович, всерьёз удивившись, что некий банщик мог оказаться шпионом.
— Ну да – это ведь очень важная информация для врага. К тому же в бане люди много говорят; вот он и собирал слухи, фильтровал, отжимал мыльную воду и сухой остаток передавал в Бейджин.
— Гротеск1 на шпиона, — оценил Баранов репризу Виталия о деятельности банщика.
— Что-что, а это он умеет – кроме погонь за горными амазонками и других подвигов, — пришпилил брата Арсений. — Виталь, а что такое Бейджин?   
— Китайское название Пекина. А ты не знал?
— Нет, даже не подозревал. Теперь буду удивлять народ в Донецке.
А Виталий, без перехода сделавшись опять серьёзным, ошеломил сотрапезников:
— У нас ещё одного шпиона задержали – замполита пограничной заставы. У него и передатчик был. Наряд нашёл шпионскую рацию в пещерке и, когда вернулся на заставу, пошёл с докладом к командиру. А замполита в это время там не было – он мимо наряда куда-то прошёл, так что не узнал об обнаружении оборудования. Устроили возле неё засаду, и…
— Удалось схватить? — уже заинтересованно спросил полковник, по опыту знавший цену вреда от предательства, тем более в опасной близости врага и в условиях возможного вторжения вражеских дивизий в страну.
— Взяли.
— Русский?
— Да. Вероятно, тоже был огорчён, что далеко от Москвы границу защищать отправили. А может, жене не хватало на платья и на красивую жизнь…
Переводом темы к проблеме материальных благ в службе и в семейной жизни балагур вернул разговор к его началу. Николай Фёдорович столь же серьёзно сообщил:
— Да, здесь служба не сахарная. Особенно в дивизии моего брата.
— Мы здесь знаем, что дивизия новая, собранная с бору по сосенке. В неё из всех частей
СССР собирали, — продемонстрировал Виталий осведомлённость в вопросе формирования прибывшей в область танковой дивизии. — А кто хороших воинов и офицеров из своих полков и дивизий отчислит?..  Так что уже услышали об их «подвигах» – танкисты показали себя дебошами в городе.
— Ничего, мне пришлось служить в такой формируемой части – в той самой дивизии, которой я впоследствии командовал. Справятся, если командир хороший. А такие офицеры, как мой брат и майор Гончаров сумеют ему помочь. Только его, Владимира Гончарова, мне жаль – отреклась от него невеста, Вера…
Виталий, чтобы прекратить грустный мотив, возвращающий беседу к истоку, заявил:
— Говорим, говорим. А кто пить и есть будет?! Ну-ка подняли бокалы за Армию нашу и победу её над всеми нашими врагами! А потом двинем по красотам города, покажу вам реку Нарын. Заметили, что всё у нас Нарыном именуется: река, город, ресторан…
— Очень заметили оригинальность названий, — засмеялся Арсений. — За Нарын и, как ты, брат, сказал, за Армию нашу!..
____________
1Гротеск (фр. grotesque, буквально – причудливый, комичный) – вид художественной о;бразности, комически или трагикомически обобщающий и заостряющий жизненные отношения посредством причудливого и контрастного сочетания реального и фантастического, правдоподобия и карикатуры.

Снова махом выпив всё содержимое бокала, Виталий негромко проворчал:
— Только бы она не погибла через десяток лет в… предстоящей революции.
Полковник отреагировал резко: непроизвольно стукнув, поставил бокал с невыпитым коньяком и требовательно посмотрел на произнёсшего невероятное, несуразное пророчество. Арсений укоризненно покачал головой, давая понять брату неуместность его слов.
— Кажется, я что-то странное выдал, — усмехнулся Виталий. — Простите.
— Вы не говорите и не делаете ничего, что не соответствует вашему восприятию и вашему отношению к событиям, — возразил Николай Фёдорович. — Но то, что сейчас вами было сказано, выходит за пределы возможного в нашей стране, в которой набирает силу социализм, а сама страна имеет в мире всё возрастающий вес.
Арсений, ещё раз укорив брата взглядом, ответил полковнику за него:
— К сожалению, Виталий прав. Всё произойдёт через десять-пятнадцать лет. Мы к этому выводу пришли в результате серьёзного анализа социальных процессов. То, что выдают в заключениях профессиональные социологи, является только картинками существующего положения, не содержащими существа… Социология – это совокупность психологии, права и экономики, а государственные социологи – они представляют профессуру, совершенно отдалённую от реальности производственных отношений. Причём, каждый занимается своей узкой сферой – правом, экономикой или психологией, не интересуясь смежными. И свою работу они выполняют по заказу соответствующих органов, априори определяющих плоды их работы. Оттого результаты их деятельности подобны слону в заключениях слепцов. Но, Николай Фёдорович, всё же простите Виталия – неуместно он сказал. И постарайтесь забыть то, что услышали от нас сейчас, – это опасно. Брат просто из доверия к вам проговорился.
Полковник с большим вниманием слушавший пояснение Арсения, кивнул головой в знак принятия его просьбы и пообещал:
— Нет, я никому никогда не скажу о нашем разговоре. Но вы ошеломили меня – в чём признаюсь вам, – а потому вынужден буду обдумать всё, чтобы либо опровергнуть хотя бы для себя ваше утверждение, либо как-то усвоить его. Но всё равно, давайте за процветание страны нашей поднимем бокалы…

* * *

Ввечеру в номер, занимаемый братьями, когда в ней находился лишь Арсений, вошла Наталья Николаевна.
— Добрый  вечер, Арсений Тимофеевич, — сказала она, очень любезно улыбаясь. И не ожидая ответа, продолжила: — Я пришла поблагодарить вас за ваш рыцарский поступок и пригласить на прогулку по городу со мной и с моей дочерью.
Она выделила слова «моей дочерью». Арсений заметил значимый оттенок в её фразе и обратил внимание на то, что Наталья Николаевна следит за его реакцией на её намеренное выделение. А упоминание о рыцарстве она употребила потому, что ей захотелось, чтобы ей
было посвящёно участие Арсения в состязаниях на джайлоо, как водитель гадкой машины посвятил свои успехи супруге министерского работника.
— Благодарю, Наталья Николаевна, за ваше внимание к моему случайному поступку, — поклонился Арсений визитёрше, — но я о нём не думаю как о рыцарском – он незначителен. Во всяком случае, в том событии на джайлоо, о котором вы говорите, к тому же имеющему отношения не ко мне... — Не завершив предложение с ясно предполагаемым окончанием, он остановился; но чтобы не создавать паузу и не позволить даме излить своё красноречие, он тут же перешёл к другому пункту цели Натальи Николаевниного визита: — И извините меня, пожалуйста, за отказ от чести сопровождать вас с вашей дочерью на прогулке: я устал за день и ложусь спать.
— Но ведь ещё только восемь часов! — недовольно удивилась Наталья Николаевна.
— Мы с Виталием прошлой ночью почти не спали, а потом весь день общались и двигались по этому самому городу.
Объяснение Арсения убедило Наталью Николаевну в правильности её намерения:
— Вот видите, вы уже знаете город. Вы показали его моему мужу, а теперь покажите нам. В номере скучно, по радио какая-то дребедень, в коридоре снуют, разговаривают...
Вслушиваясь в голос незваной гостьи, в её логику, Арсений начал понимать, как Наталья Николаевна мыслит, как выбирает себе нужного человека и как убеждает его стать её жертвой. Он ещё раз попытался достучаться до содержимого светской дамы:
— Наталья Николаевна, вы не слышите, что я говорю? Я устал, я хочу спать. Если вам хочется погулять, попросите Николая Фёдоровича сопровождать вас. По-моему, мне даже неуместно быть вашим спутником, когда рядом находится ваш муж.
— Вы же слышали наш утренний разговор и теперь знаете, что я намерена расстаться с ним. Мы с Верой уже переселились в другой номер. Мне очень даже хочется, чтобы именно вы были нашим спутником.
Коротко обдумав слова женщины, Арсений спросил её:
— Вам будет вполне удобно, если я стану раздеваться ко сну при вас?
— А вы это сделаете? — кокетливо удивилась Наталья Николаевна.
Не отвечая, Арсений стал снимать с себя рубашку. Если Арсений и предполагал в этой женщине элементы скромности, то в отсутствии их убедился сразу – Наталья Николаевна не была сконфужена, она откровенно изучала торс бывшего строительного рабочего. Зато был удивлён Виталий, вернувшийся в комнату в этот живописный момент. Настолько удивлён, что не нашёл ничего лучшего, чем спросить:
— Наталья Николаевна будет спать с нами? Арсений, ты что, берёшь её к себе в постель? Ну и вкус у тебя. По мне, так ни она, ни её доченька...
Не договорив и нагло глядя в глаза женщины, принялся расстёгивать брючный ремень.  Лицо Натальи Николаевны, выражавшее сначала резкий переход от кокетливого удивления к досаде в миг его появления, стало быстро бледнеть, зеленеть и вытягиваться. До предела натянутая тетива оскорблённого самолюбия её с визгом сорвалась:
— Хам! — фальцетом крикнула Виталию женщина, издёрганная унижениями. — А вы!..  А вы!..  Вы ещё пожалеете!.. — с надрывом пообещала она Арсению и скрылась за дверью.
— Ну ты брякнул! — воскликнул Арсений, когда пока ещё Баранова выметнулась из номера, и громкий стук её шагов отдалился. — Что это ты?
— Если хочешь, пойди к ней и нижайше попроси прощения. А я, наконец-то, отдохну от центровых попутчиц.
— Но…
— Никаких «но». Это ты мне объясни, что за картину я увидел!
— Да просто иначе не мог никак заставить её уйти – она хотела, чтобы я сопровождал её с дочерью на прогулке по городу.
— Что же ты отказался? — насмешливо хмыкнув, спросил Виталий.
— А ты думаешь, что это было бы порядочно по отношению к Николаю Фёдоровичу? Но если бы и не это – я просто слишком устал: поездка в горы, скачки, ночное пиршество, наша экскурсия по Нарыну… Мне этого – уже с избытком. Так что, если добавить сюда Наталью Николаевну с её амбициями…
— Если бы ты знал, как меня она за дорогу достала! Да и доченька её – сам слышал, каково её мнение о нас с тобой образовалось, как только она перестала в нас нуждаться.
— Но тебе всё равно не следовало пошлить. Для чего ты так ляпнул?
— Всего лишь хотел усилить твою аргументацию, когда понял, что она тебя достаёт. А потом, она уже не под моей опекой и я могу высказывать ей всё, что думаю о ней в ответ на её беспардонную стервозность. Ты знаешь, это иногда даже приятно!
— Докатился до мелкой мести?
— Точно. До мелкой, малюсенькой мести. На большее я не способен.
— Уверен? А Бекеш – небось, убил бы его?
— Ты так думаешь? Отхлестал бы камчой. Если бы Боорон прежде меня не забил бы мерзавца и не разорвал.
— Вы друг друга стоите…
— Не буду спорить. Даже, если ты скажешь, что мы с Боороном одной крови и одного уровня в менталитете.
Арсений подошёл к другу, положил руки ему на плечи и, всматриваясь в глаза, сказал:
— Ты сильно изменился, брат. За твоей поверхностной задиристостью большая глубина. Пожалуй, даже мудрость.
— Тебе, Арсен, сверху виднее. — Виталий на пару сантиметров ниже Арсения, что часто служило поводом для взаимных шуток. — Давай спать – я тоже вымотался.
— Да уж, если я устал, то ты, действительно, вымотался. И ещё держишься...
Постучав в дверь, в номер вошел полковник Баранов. Братья переглянулись – не иначе, как Наталья Николаевна потребовала от мужа возмездия для оскорбителей, и полковник – так некстати! – станет разбираться.
— Извините, ребята, что зашёл к вам сейчас – вы, я вижу, укладываетесь спать? А мне, после высказывания вами оценки состояния и будущего нашей страны, необходимо с вами поговорить  – другой возможности может не образоваться, — заговорил Николай Фёдорович.
— Всё в порядке, Николай Фёдорович. Мы рады вам и готовы к разговору, — поспешно застёгиваясь, приветливо ответил ему Виталий.
Арсений также быстро надел рубашку и, пригласив полковника к столу, подсел рядом. Виталий устроился по другую сторону от полковника. Братья выжидающе смотрели на старшего человека, с которым их свела дорога, который даже вошёл в их судьбы соучастием в поездке, в праздничных мероприятиях на джайлоо, своим доверчивым  исповеданием.
— Просто скажу вам, друзья мои,.. – позвольте мне вас так называть?
— Вполне, — доброжелательно согласился Виталий.
Арсений с улыбкой кивнул головой. Баранов меж тем оставался серьёзным.
— Благодарю вас за доверие. Так вот повторюсь: вы меня ошеломили утверждением о предстоящей  революции, из-за чего у  меня  возникла  потребность пообщаться с вами на эту тему основательно, чтобы понять сказанное вами. И ещё. Очень не хочется, чтобы вы оказались диссидентами – вы мне…
Полковник Баранов по своему призванию честно исполняя воинский долг на Родине и далеко за её рубежами, был далёк от участия во всех её политических событиях, хотя именно с его воинским участием и происходили эти самые события. И оттого реплика Виталия о предстоящих радикальных преобразованиях в СССР и даже об их сроках, реплика, случайно произнесённая и предназначенная, скорее, не ему, а другу и потом вынужденно раскрытая ему Арсением, настолько – по его убеждению – не соответствует реальности, что походит на некий искусственный заговор, не имеющий под собою никакой социально-политической платформы.
В стране, в которой в программах Партии и на практике утверждается незыблемость социалистического устройства и всё более централизуются экономика и всё управление народным хозяйством, которая распространила своё влияние на половину стран западной Европы, на часть Азии, Африки и даже Америки, абсолютно не было и нет ни условий, ни революционных сил для изменения общественного устройства. Коммунизм – вот что должно мирным эволюционным образом заменить социалистическую формацию.
Утверждать иное могут только враги. Но все службы безопасности социалистического лагеря, административные и идеологические органы, как и все организации и учреждения – партийные, профсоюзные, комсомольские, пионерские, школы, вузы – пресекают всяческое инакомыслие на корню даже в малом. И все боятся не только что-либо негативное говорить о политике Партии и Правительства, но и не позволяют себе и другим критиковать действия начальствующего состава предприятий, районов, республик, страны. А здесь и сейчас он вдруг услышал речи о революции!..
Как-то опереточно-абсурдно должно бы это звучать из уст молодых людей, увлёкшихся политикой, если бы… Если бы он, полковник Баранов не имел возможности удостовериться в том, что оба его спутника – люди слова и дела. А утверждение в их речах неизбежности революции звучало сильно. Ему надо разобраться в существе вопроса, чтобы не составить о них ложного представления. А после всего пережитого вместе, после его раскрытия личной драмы им же Николаю Фёдоровичу совершенно не хотелось ошибиться в них. Потому он сразу и заговорил о диссидентстве как о недостойном этих молодых, но уже его друзей.
Арсений понял полковника с полуслова. Приподняв над столом руку, он остановил  его наполненную грустью речь.
— Извините, что перебиваю вас, Николай Фёдорович, но вы можете быть спокойными – никогда мы с Виталием не станем диссидентами и никогда не предадим ни страну, ни народ.
— Не говоря уж о воинской присяге, — вступил Виталий с поддержкой Арсения, — и о других важных моментах, определяющих наш патриотизм, вы меня и Арсения за дорогу уже узнали, так что можете понять, что мы никогда не сможем стать предателями своих родов, своего народа.
— Что же, в таком случае, определило столь негативное отношение к политическому и экономическому состоянию страны? Ваше отношение.
— Витан, я отвечу за нас обоих, хорошо? — спросил брата Арсений.
— Отвечай, у тебя лучше получится, — согласился тот.
— Именно её политическое и экономическое состояние. Николай Фёдорович, вы же не думаете, что диссиденты и диссидентство меняют общественное устройство целой страны? По нашему с Виталием мнению, диссиденты – это люди, не нашедшие себе удобного места в своей стране, и оттого они занимаются злопыхательством. Как в девятнадцатом веке некая масса так называемой интеллигенции, не нашедшая себе места в общественном служении, предававшая всё отечественное нигилизму и трусливо бежавшая в заграничье. Она и в революциях двадцатого века оказалась лишней, путающейся под ногами серой  массой.  Так и эти новоявленные, якобы творческие личности, – всё непризнанные гении. Сбежали – и страна ничего от того не потеряла… А нам с Виталием нетерпимо вмешательство других стран в нашу жизнь – всяческих «Голосов свободы» и прочих «голосов». Наша жизнь – это наша жизнь, наши дела. И чужая пропаганда, диссиденты, прочие беглецы в якобы трудное для них время нам не нужны, всё это враги, пятая колонна наших врагов… У нас – у меня, у Виталия – совершенно иная позиция: каково бы ни было политическое или экономическое состояние страны, каким бы ни было государство – это мы. Это наша Родина. В любой стране есть свои проблемы, и их надо решать изнутри, а не бежать за границу и оттуда оплёвывать свой народ за чьи-то деньги. Никакое диссидентство на нас не влияло, когда мы делали анализ и прогноз нашего общественного устройства. Тем паче что общественные отношения – объективная вещь, которая существует и развивается сама по себе. Это она влияет на личности, а не её составляющие частицы – на неё.
— И вы открыли законы развития общества? Помимо тех, которые давно открыли Маркс и Ленин?
— Николай Фёдорович, вы говорите об их законах неизбежной последовательной смены исторических формаций – рабовладельчество-феодализм-капитализм-коммунизм?
— А что, вы с ними не согласны? — несколько удивился Баранов.
— Во-первых, мы не согласны с тем, что у нас в стране…
— Подожди, Арсений, — остановил брата Виталий. — Простите, Николай Фёдорович, мы хотим вам сказать откровенно и всё. Не для того, чтобы вовлечь вас в какие-то авантюры – мы сами их избегаем, – а потому, что вы пришли к нам для этого. Но хотите ли вы в самом деле знать всё? — Увидев, как недоумённо двинул брови Баранов, Виталий пояснил: — Я не
оскорбляю своим вопросом ни вашу учёность, ни ваше стремление к познанию, уважаемый Николай Федорович, однако некоторые вещи при всей весомо значительной очевидности не замечаются большинством людей в силу их привычки или воспитания. Когда же вещи и процессы для них высвечиваются, то в их душах становится так грустно, что лучше было бы и вовсе ни о чём не знать… Кроме того, мы должны вам полностью довериться.
Виталий остановился, глянул на Арсения, взглядом спрашивая, согласен ли он с ним, с тем, что им сказано полковнику. Арсений согласно кивнул, и братья вместе стали ждать, что скажет их гость и – главное – как он отреагирует.
Николай Фёдорович поочерёдно оглядел молодых собеседников, усмехнулся своим мыслям, в которых были и необычайная поездка с неожиданно глубокими беседами, и его откровение, и этот разговор с молодёжью, что сейчас здесь в горах выступает в роли его просветителя. И вполне серьёзно ответил:
— Поскольку терроризм и диверсионная деятельность не входят в список ваших дел, то несомненно довериться мне вы можете полностью. Ну а с тем, что мне станет грустно, я как-нибудь постараюсь справиться.
— В таком случае продолжай, Арсений, — резюмировал Виталий договорённость.
Однако Арсений не стал сразу продолжать высказывание того, на чём его остановил Виталий, а прежде открыто посмотрел в лицо полковника и тихо произнёс:
— Не совсем так, Николай Фёдорович. Взрывать и разрушать экономику и политическое устройство мы не собираемся – всё произойдёт само собой. Но диверсия… Диверсия-то предполагается в наших действиях, поскольку мы разрушаем представления и внедрённую идеологию в тех людях, кто приобщается к нам. Вы ведь пришли сюда не как сотрудник КГБ, выявляющий инакомыслие – вы пришли к нам за тем, чтобы понять причины, побудившие нас с Виталием заговорить о революции в СССР. Поэтому я вынужден от себя и от имени брата спросить вас ещё раз: готовы ли вы к тому, чтобы до конца понять, а следовательно, и принять эти причины? При том, что они могут разрушить в вас прежние идеалы.
Развитие разговора непредвиденно выходило за пределы того, чего ожидал Баранов, когда шёл к молодым людям поговорить. Он предполагал простую, почти бытовую форму разговора, в которой получил бы простые разъяснения сказанного ему ранее и того, что они имели в виду, говоря о революции. И ещё объяснения причин, что заставили их, разумных людей, вести опасные разговоры о ней. Но теперь слова и каждая фраза, произнесённые братьями, вынуждали его в своих ответах и вопросах также углубляться в небытовой уровень диалога, помимо его воли вовлекающего, затягивающего в неведомые ему глубины.
— Если причины имеют реальную основу, если они истинные, то я приму их во всей полноте. Но, возможно, мне в силу моего положения известно больше, нежели доступно вам. А потому мы либо придём к тому, о чём вы говорите, либо мне удастся изменить ваше обоснование.
— К сожалению, знание фактов и событий далеко не всегда, и уж не всем позволяет верно их оценивать. Особенно когда основополагающие теории либо хромают на обе ноги, либо ещё не выработаны.
— Вы о чём сейчас говорите, Арсений Тимофеевич?
— Факты каждый субъект компонует и переставляет, как ему представляется истинным и разумным. И интерпретирует соответственно своему восприятию, — пояснил Виталий возражение брата.
— Да, именно так, — принял Арсений Витальево разъяснение. — Попробую объяснить наглядно, что мы имеем в виду. Я с утра мимоходом покопался в библиотечке уважаемого Виталия и – будто к этому нашему разговору – отметил в некоторых книгах интересные высказывания.
Арсений встал из-за стола и подошёл к гостиничному шкафу. На его двух полках в два ряда стиснуто стояли книги Витальевой библиотечки: от забавной, полной британского комизма книжки Джерома К. Джерома «Трое в одной лодке, не считая собаки» и фантастики Александра Беляева до «Войны и мира» Льва Толстого  и  «Братьев Карамазовых»  Фёдора Достоевского; от представителей древнейшей эллинистической философии – Аристотеля и Секста Эмпирика – до классиков марксизма-ленинизма.
— Братец, пока я разбираюсь в твоём собрании книг, ты организуй нам чай, пожалуйста. А то сухая беседа быстро утомляет. Только прежде объясни, будь добр, откуда у тебя такие книги? Я и в просвещённом Донецке не могу найти их в свободной продаже, а ты здесь, смотрю, приобрёл с полдюжины.
Виталий, поднимаясь со своего места, чтобы наполнить чайник водою, усмехнулся:
— Так то ж в «просвещённом» Донецке. В этом, кстати, и дело.
— Не понял! — искренне отреагировал Арсений.
— А что тут непонятного. Вся причина – в плановой экономике государства. Эта тема, Николай Фёдорович, — вдруг, будто бы сменяя тему разговора, обратился Виталий к Баранову, — имеет прямое отношение к нашей беседе. Планово-экономические службы интересуются численностью населения и соответственно распределяют блага в равной мере по всем территориям. И не учитывают тот факт, что в горах население не читает русскую литературу.  В результате всё, что быстро раскупается во Фрунзе, в российских и в иных, как ты, брат, говоришь, «просвещённых» городах, я могу здесь купить запросто. Тем более что книги – вещь среди горожан модная, их имеющие доступ к товарам урывают «для мебели», а здесь книги европейцев не в почёте.
— Планирование – не моя тема, так что глубоко её исследовать не приходится. Но кое-что мне знакомо из практики по моей прежней службе, — ответил Николай Фёдорович на обращение к нему Виталия. — Согласен, что далеко не всё, что требуется по реальным условиям, включается в планы снабжения. И мне для части доводилось получать далеко не всё. Тыловикам приходилось «выбивать» и выторговывать необходимое: те детали и то вооружение, которые имелись без надобности в других частях.
— Вот об этом мы тоже поговорим, — пообещал ему Виталий, наливая в чайник воду из графина. — Вы тут без меня пообщайтесь, я в буфет схожу. А то к чаю у нас ничего нет…
Когда он спустился на первый этаж и подошёл к буфету, тот уже закрывался. Уставшие продавцы  подсчитывали выручку за смену и на нового посетителя покосились недовольно.
Однако покупатель попросил бутылку коньяка, стоившую шесть рублей, и буфетчицы перестали на него обижаться. К коньяку Виталий взял кусок холодного варёного мяса, хлеба, печенья, конфет. И, поскольку очереди не было, вернулся он в номер быстро и с порога весело спросил:
— Какую политическую платформу вы разобрали за время моего отсутствия? Какие мысли произвели?
— Ты ходишь быстрее, чем рождаются мысли, — в тон ему ответил Арсений. — Что это ты принёс? Опять киргизстанский коньяк? Ты же не пьёшь…
— Моё непитиё не может ограничивать моё гостеприимство. А других коньяков нам не поставляют. И киргизстанская продукция не хуже иных. «Кыргыз коньягы» стоит того, чтобы пригубить его немножко. Нарежь-ка, Арсен, мясо, а я посуду приготовлю.
Складывая продукты на стол, Виталий углядел в руках Баранова раскрытую книгу «Война» из своего собрания и спросил у обоих:
— Что это вы у Стаднюка изыскали?
— О противоречии фактов и событий глубоко выверенной, так сказать, теории, что алогично, по мнению автора, — ответил тезисно Арсений, нарезая полосками мясо.
— Странно, —  сказал Николай Фёдорович, отвлекаясь от чтения и полуприкрыв книгу, — со Стаднюком Иваном Фотиевичем встречался не раз в академии, где он собирал материалы, и в библиотеке сиживали и общались, и был я одним из первых его читателей, а этому аспекту романа как-то не уделил особого внимания. Так что придётся ещё раз прочесть книгу и, может быть, иначе восприму её содержание.
— Позвольте мне взглянуть на тему вашего обсуждения, — попросил Виталий.
— Да, пожалуйста, — отзывчиво отреагировал Николай Фёдорович и, протягивая ему книгу, уточнил: — вот здесь, в главе десятой.
— Дай-ка, Витан, я прочту вам то, на что уже обратил внимание Николая Фёдоровича, — предложил Арсений и, переняв от брата произведение, стал читать: — “Не всегда легко в государственной политике сопоставлять явления и факты с теоретическими положениями и вскрывать причинно-следственные связи явлений. Но ещё более непросто взвешивать целесообразность уже сделанного и намеченного, когда зримо надвигающиеся события вдруг кричаще противоречат добытому в тщательном анализе опыту и в зеркале глубоко выверенной теории отражаются в совершенно неправдоподобном и нежелательном виде”.
— Интересная цитата, — после небольшого молчаливого осмысливания прочтённого собеседниками, заговорил Виталий. — Я в ней обратил внимание на два обстоятельства. Первое – это опыт, который добывался в результате анализа. Обычно опыт является объектом анализа, а не его продуктом. И второе – глубоко выверенная теория, в зеркале которой извращаются реальные факты и события…
— Вот об этом мы и говорим сейчас с Николаем Фёдоровичем.
— Ну, если первую часть об опыте можно отнести к технической ошибке автора, то вторая часть с очевидностью указывает на то, что теория не только не выверена, но попросту умозрительна, а её авторы дилетанты, — завершил мысль Виталий. — Реальные события в реальной, основательной теории не могут извращаться. Здесь теоретизирование1 – то есть подгонка фактов в некую теорию или что там ещё насочинено.
— Вы, Виталий Тимофеевич, это сильно сказали.
— Он всегда сильно говорит, — подметил категоричность брата Арсений. — Как и делает. И как говорит, так и делает. Что, хозяин, стол накрыт, можно приступить к трапезе?
— Я вообще-то самый младший среди вас, командовать мне по уставу не положено, — возразил Виталий. — Но коль здесь хозяин я, то прошу, гости уважаемые, дастархан в вашем распоряжении. Наливайте, Николай Фёдорович, как старший во всём, распоряжайтесь.
Баранов разлил коньяк по стаканам, поднял свой и, задумчиво глядя на просвет сквозь янтарную жидкость, лаконично предложил:
— Не принято в офицерском сословии говорить цветистые тосты, какие говорите здесь вы. Даже за Родину. Просто скажу: выпьемте, друзья, за неё и за наше взаимопонимание.
— Выпьем, — поддержал его Виталий. — Чтобы ни случилось со страной, она – наша Родина, наше Отечество. А понимание – оно уже есть: нам просто надо раскрыть себя. 
— На Кавказе говорят, что сосед ближе брата, — включился в тост и Арсений. — Кто знает, что у нас впереди, какие трудности и беды. Лишь бы имена наши неопорочены были делами недостойными. А уважение и взаимопонимание – они всегда живут в сердце.
Чокнулись, глухо звякнув толстым стеклом гранёных стаканов, и медленно впустили в себя насыщенную солнечную влагу киргизстанских виноградников. Николай Федорович оглядывал молодых людей, задумчиво прожёвывая холодную ароматную говядину. Ему было легко, интересно и… странновато.
Чувство странноватости овладело им ещё предыдущей ночью, когда они по его же просьбе в полной темноте под звёздами стояли у Калмак-таша, когда в миг прикосновения к идолу он проникся только что пережитыми на джайлоо картинами древнего быта, давно уже невозможного в задавленной урбанизацией и промышленными концернами Европе. С того момента и до сих пор он не мог привычно воспринимать очевидную действительность, что окружала его и заполняла его сознание, тем более что целый день прогуливались по городу, населённом теми же тянь-шаньцами. Она оказалась иной, полной неведомым содержанием, не представленным ни в учебниках по диамату, ни в военных уставах и наставлениях.
Ехал повидаться с братом и, как он полагал, к будущему зятю, а оказался в гуще захватывающих народных событий, на него обрушилось множество сведений и разного рода информации. И вот ещё этот – то ли философский, то ли просто публичный – разговор о делах, имеющих глубокое историческое значение.
Помолчал, сообразуя сознание со странностью состояния, и без предисловий спросил у обоих мыслителей одновременно:
— Так вы полагаете, что в цитате о теории тоже, так сказать, имеет место техническая ошибка автора? — Николай Фёдорович никак не мог сообразоваться с тем, что теории в самой своей природе ложны.
_____________
1Теоретизирование – рассуждение на теоретические, отвлечённые темы; качество личности – склонность отвлеченно рассуждать на теоретические темы без пользы для дела, без подкрепления своих высказываний конкретными фактами – нельзя теоретизировать, прежде чем появятся факты; подстраивание фактов под свою теорию, а не построение теории на основе фактов; такое истолкование фактов науки, которое делает их полностью зависимыми от теории и лишает их познавательной ценности. преувеличенное значение теоретического и абстрактного мышления: например, вера в то, что теоретическое знание способно изменить мир.
 
— Нет, мы полагаем, что теории, как таковой не существует, — ответил первым Виталий и пояснил: — Теории, изложенные в «Манифесте коммунистической партии»1 Маркса, распропагандированные журналистом-утопистом Энгельсом не имеют под собой реальной основы. Потому, хоть они и были подхвачены Лениным, но впоследствии нашим вождём пролетариата всё время под влиянием реальных произошедших и надвигающихся событий вынужденно корректировались. Таким вот образом и создавался идеологический базис социализма и коммунизма, противоречащий реальности. Дело в том, что идея социализма вступила в противоречие с самой собой – это Ленин понял вскоре после Октября. Так к примеру, его озарения проявились в книге «Государство и революция», которой он перед октябрьским переворотом отвергал государство, – в восемнадцатом году ему пришлось дополнять работу коррективами реальности, указывая необходимость государства и его аппарата. Вот вам образец того, что говорит Стаднюк – факты, события противоречат теории. Но они противоречат надуманной теории, и её приходится всё время подправлять.
— Виталий Тимофеевич, вы снова говорите категорично и лаконично. Какая основа в ваших доводах? И почему вы называете Энгельса утопистом – он ведь, как и Маркс, реалист? Выдающийся диалектик и материалист. И не на утопических идеях основан «Манифест».
— Давай-ка, мой лаконичный брат Витан, я попробую объяснить Николаю Фёдоровичу.
— Валяй – ты же преподаватель, как и наш гость. Так что, коллеги, порассуждайте, а я прилежным мальчиком вас послушаю, — шутливо съехидничал Виталий.
Арсений погладил его по голове, похваливая:
— Хорошенький мальчик, старательный, учись – вырастешь умницей. — И, обратясь к Баранову, пояснил: — Что касается Энгельса, то мы его с братом называем утопистом за то, что он «утопил» целый материк с вроде как нашими бородатыми предками.
— Как это утопил? И почему именно с бородатыми?
— Николай Фёдорович, вы, скорее всего, не читали его «выдающихся трудов», за которые он вознесён на пьедестал создателей диалектического материализма?
— Признаюсь, читал некоторые работы, зачёты и экзамены по ним сдавать приходилось, но давно это было. О каких именно вы сейчас говорите?
— Я имею в виду его статью – а вернее, пасквиль – под названием «Роль труда в процессе превращения обезьяны в человека»…
Арсений, прервав своё пояснение, встал из-за стола и подошёл к Витальевым книгам в шкафу. Вынул из ряда одну из них в сером переплёте, оказавшейся сборником трудов Маркса и Энгельса, раскрыл на нужной странице.
— Чтобы вы, Николай Фёдорович, сами убедились в ложности теоретизма1  от «творца диалектического материализма», рекомендую вам просмотреть статью. Вот она – вы, быть может, читали её?
— Нет, — улыбнулся Баранов. — Для моих специальных целей она не подходила, а на простое самообразование времени не хватает. Вот чтобы приехать сюда, к брату, – и то с трудом декаду выкроил. Но, как вижу, к счастью выкроил и своевременно – много повидал и с вами, интересными молодыми людьми, повстречался. Да ещё и просвещаюсь тут вами. 
— Ну, тогда я прочту пару абзацев, а вы сами сделаете вывод об основоположниках нашей идеологии и о том основании, на котором они создавали свои базисы. Вот они:
“Много сотен тысячелетий тому назад, в еще не поддающийся точному определению промежуток времени того периода в развитии Земли, который геологи называют третичным, предположительно к концу этого периода, жила где-то в жарком поясе – по всей вероятности, на обширном материке, ныне погруженном на дно Индийского океана, – необычайно высокоразвитая порода человекообразных обезьян. Дарвин дал нам описание – приблизительное – этих наших предков. Они были сплошь покрыты волосами, имели бороды и остроконечные уши и жили стадами на деревьях.
______________
1«Манифест Коммунистической партии» (нем. Manifest der Kommunistischen Partei) – работа Карла Маркса и Фридриха Энгельса, в которой авторы, теоретизируя, декларируют и обосновывают цели, задачи и методы борьбы зарождавшихся коммунистических организаций и партий. В этом марксистском сочинении констатируется, что вся предшествующая история человечества есть история борьбы классов – и ничего-то другого в ней не было (Профанизм).

Под влиянием в первую очередь, надо думать, своего образа жизни, требующего, чтобы при лазании руки выполняли иные функции, чем ноги, эти обезьяны начали отвыкать от помощи рук при ходьбе по земле и стали усваивать все более и более прямую походку. Этим был сделан решающий шаг для перехода от обезьяны к человеку”.
— Гениально! — с пафосным сарказмом воскликнул Виталий. — Где-то когда-то якобы утонул какой-то материк, а Дарвин, плывя на кораблике «Бигль», обнаружил его, спустился на дно и побеседовал с нашими пра-предками. А те ему объяснили, как очень просто они изменили конституцию своих тел и весь образ жизни, ну и протчее. На этих, так сказать, «достоверных сведениях» Дарвин потом и сотворил теорию о происхождении видов. А журналист Энгельс и её распропагандировал…  Да, марксизм и дарвинизм – замечательная пара одного пошива. Оба опираются друг на друга и потому стоят твердо, чугунно.
Арсений ласково улыбнулся братцу:
— Вот именно: Дарвин что-то увидел в видовом разнообразии животного мира, но не стал реалистично исследовать причинность и саму возможность видового разнообразия, вследствие чего абсолютно не понял суть эволюции. А Энгельс с его яростным атеизмом скоррелировал1  свою и его идеи  и таким образом создал пресловутую диалектику природы. При внимательном прочтении его книжки, «Диалектики природы», видно, что она полна таких же абсурдов.
— А вы что же, Арсений Тимофеевич, знаете суть эволюции и можете дать разъяснение диалектики природы? 
— Я по сути историк. А действительная история, как наука, без социологии и без знания эволюции не существует. Однако воздержусь говорить что-либо существенное – сам ещё не всё  понимаю. Но одно знаю несомненно: такую великую ахинею  можно только по великой  глупости написать. А тем более – пропагандировать её и на её и на подобной ей основе строить диалектику, писать законы эволюции. Развитие жизни на Земле подчиняется строгим жёстким законам, а не проистекает хаотично и спонтанно в результате изменения условий существования, как это профанационно втирают в наше сознание создатели диамата и их последователи. На самом деле образование видов происходило отнюдь не по-дарвински. Ведь по его теории движущими силами эволюции являются неопределённая изменчивость и
естественный отбор. То есть выживание более приспособленных особей, в результате чего накапливаются наследственные изменения и возникают новые адаптации… Что неизбежно
ведёт к хаосу формо- и видообразования… Знаете ли, Николай Федорович, после написания Дарвином и Энгельсом их сочинений выяснилось, что текущие изменения в формах тел организмов ни в коем случае не отражаются на сути половых клеток.
— Ну вот, видите – выяснилось после того, как они создали теорию, — попытался оправдать «диалектиков» Баранов, подчиняясь жёсткому воздействию массы пропаганды, которую обрушили на сознание населения страны государственные идеологические органы.
— Не вы один, Николай Фёдорович, в тумане этой теории не видите сквозь неё простые истины. Мне в университете от преподавателей приходится подобные аргументы слышать. Главная причина в том, что нет иной теории, которая держала бы их на плаву в познании бесконечного Мироздания. Но это не оправдывает ни их, ни создателей нелепостей. Как и тех теоретиков, которые представляли Землю плоской и вращали над нею небесные тела. Как можно было писать о не существовавшем материке и на основании не существовавшего создавать диалектические учения? Как уже век можно читать полный абсурд, признавая его достоверным? Тем более преподавателям вузов, просвещённым, обученным кандидатам и докторам биологических, медицинских, философских и прочих наук, которые давно знают, что изменения в соматических клетках2 не влияют на содержание половых
_______________
1Корреляция [correlation] – (корреляционная зависимость) – статистическая взаимосвязь двух или нескольких случайных величин (либо величин, которые можно с некоторой допустимой степенью точности считать таковыми), безразлично, определяется ли она некоторой причинной связью или просто случайным совпадением (ложной корреляцией).
2Соматические клетки – клетки, составляющие тело (сому) многоклеточных организмов и не принимающие участия в половом размножении. Таким образом, это все клетки, кроме гамет. Гаметы, или половые клетки, – репродуктивные клетки, участвующие, в частности, в половом размножении.

клеток? А их ведь, как говорится, по всей Земле несть числа: физиков, химиков, биологов, инженеров и просто мало-мальски обученных, запросто управляющихся с эволюцией!
— Жёстко! — воскликнул полковник. — Вы жёстко обосновываете и доводы ваши действительно убедительны своей логикой и фактами.
— Вот смотрите, Николай Фёдорович, что было бы, если бы родительские половые клетки подвергались изменениям в соответствии с изменениями в телесных формах? А то, что все организмы из поколения в поколение  беспорядочно меняли бы свои формы. То есть образование видов в таком случае невозможно вообще – всё находилось бы в хаотичной трансформированности. Ведь если принять дарвинско-энгельсовскую закономерность как истину, то есть то, что в организмах суммируются и передаются потомствам изменения, накопленные в теле индивида, то изменения в результате травм и в виде профессиональных способностей, или уродств, обретённых ими ещё во внутриутробном состоянии, все их последующие потомства должны нести в себе и на себе. А профессионалы, как  ныряльщики  за жемчугом за тысячи лет и десятки поколений давно должны были бы обрасти жабрами и плавниками. Однако в природе ничего подобного не существует. Потому что изменения в наших телах не наследуются потомством и никому и никем не передаются. Уже само наличие видов свидетельствует о том, что беспорядок исключается биосистемой – природой, которая сама может существовать только в упорядоченной схеме.
Но если Дарвин и Энгельс о генетике ничего не знали, они должны были бы увидеть упорядоченность, а не беспорядок в формообразовании, в формировании видов и классов растений и животных. Но нет! До сих пор, несмотря на то, что доказано, что соматические изменения в организме не наследуются, так как зародышевая плазма дифференцирована от соматической плазмы, что половые клетки не связаны с органами тела и не подвергаются мутации, в общественном сознании – как уже говорил – консервативные марксистское и дарвинистское учения преобладают, доминируют. Они и явились бетонно-закостеневшей основой нашего государственного мировоззрения.
Виталий подхватил его мысль:
— Вы, Николай Фёдорович, увидели кыргыз эли в его физическом и духовном обликах. Но как бы они смогли сформироваться и вообще образоваться, если б дарвиновский абсурд оказался реальностью? — И забулькал  коньяком,  наполняя  стаканы.
Баранов, бессознательно проследив за его действиями, удивлённо посмотрел на него, вновь поразившего умением увидеть взаимосвязь, но сказал Арсению с сомнением в голосе:
— Как же мог такой надуманный текст попасть в печать и стать основой теории? Быть может, вы прочли черновой материал статьи и там есть пояснения?
— Вы, уважаемый Николай Фёдорович, — возразил Арсений, протягивая оппоненту книгу, чтобы он сам для себя прочёл цитаты, — сейчас демонстрируете, насколько глубоко находитесь под воздействием пропаганды, под внушением того, что классики марксизма непогрешимы, а их теория есть сама истина в её непреходящей первозданности. Хотя и признаёте обоснованность моих доводов. О причине этого я уже сказал… Нет, это отнюдь не черновик. Все издания статьи нашего идеолога Энгельса представляют один и тот же текст. Да и вся логика его сочинения основывается именно на «утопленном» доводе. 
Баранов внимательно прочёл абзацы статьи и выходные данные книги, которыми её снабдило издательство «Политическая литература», посмотрел на собеседников и, отложив том на прикроватную тумбочку, молча взял стакан.
— Есть эффект первой информации, — сочувственно сказал полковнику Арсений. — Она укореняется в сознание до рефлекторности1, и любые попытки её изменения влекут защитную реакцию. Да и доверие к учителям весомо влияет на сознание. Но самое главное заключается в том, о чём мы вам говорим – нет никакой реальной теории социализма в том его виде, в каком нам его преподносят. А поскольку идея – идея-мечта! – всё-таки нужна, пустоты базиса заполнены вот такими надуманностями… Знаете, чему люди верят больше, что для них является правдой более, чем истина?..
— Тому, во что хочется верить, — усмехнулся Николай Фёдорович.
— Ну да – этому, конечно же. Массовое восприятие устроено так, что люди охотно верят откровенно беспардонной лжи и бьют тех, кто опровергает её истиной, лежащей на виду. Соплеменник Фридриха Энгельса  Гитлер  сказал: “Чтобы  в  ложь  поверили,  она  должна  быть чудовищной. Чем скромнее научный балласт пропаганды, чем исключительнее она принимает во внимание только чувства массы, тем полнее успех”. Это, кстати, один из феноменов воздействия Гитлера на Германию.
— Во ка-ак! — воскликнул Виталий. — Ты и с Гитлером знаком?!
— Хм, однако ж! — одновременно с ним удивлённо откликнулся полковник на наглость фюрера целой нации, улыбнувшись при этом Витальевой реплике; помолчав, серьёзно уже признался: — Вы меня уже значительно поколебали своими анализами трудов –  что же ещё мне предстоит познать?
— Давайте выпьем за радость познания, к каким бы разочарованиям оно нас ни влекло, — предложил Виталий вместо ответа.
Кивнув в знак согласия, Николай Фёдорович протянул руку со стаканом навстречу его и Арсеньеву  стаканам  и  молча  отпил.  Потом  снова  взял  книгу  в  руки,  будучи  в  глубине сознания всё ещё не силах признать ложность её содержания, повертел, не раскрывая, через борьбу с самим собою уже признавая очевидность и не зная теперь, как к ней относиться, и отложил в сторону. Больше он даже не смотрел на неё во всё время разговора.
— Я слушаю вас, ребята. 
— Ну что ж, если вы готовы дойти до сути того, что известно нам, мы продолжим наш экскурс, — вновь заговорил Арсений. — Однако обратите внимание на только что сказанное моим братом, на то, что вам доведётся постичь великие разочарования. За знания дорого приходится платить. Оттого так мало людей стремится к познанию, и познающих в мире – единицы. Сейчас перейдём к другой теме – к революции, из-за чего у нас и состоялся этот разговор, и вы убедитесь в правоте Виталия…  Так вот, мы как данность воспринимаем, что Октябрьскую революцию большевики совершили с целью осчастливления угнетённого трудового населения страны – крестьян и рабочих. Для равенства и братства. Это отнюдь не соответствует истине – это также ложное пропагандистское учение.
 Полковник, слушая собеседника, смотрел на недопитый коньяк в стакане. Последние слова молодого вольнодумца снова вызвали его реакцию недоумения и возражения, он резко вскинул голову, но ничего произнёс, а поставил стакан, положил на стол руки свои и стал слушать, вглядываясь в лицо Арсения.
— Идея социализма, ради которой – или будто бы ради которой – сотворена революция и произошла гражданская война, и были проведены массовые репрессии инакомыслящих, не могла и не может быть жизнеспособной по причинам, пренебрегаемым провозвестниками всеобщего равенства и братства. Причины эти взаимосвязаны и в то же время взаимно противоположны по направленности. Первая причина: социализм предполагает участие в управлении всего населения. Что означает, что в самом корне организации производства и производственных отношений должна быть заложена демократия. То есть не диктат сверху, а управление предприятием самими работниками, основанное на интересах его работников.
Но, во-первых, и вы это знаете: в первые годы после ещё Февральской революции и позже в армии была такая демократия, что командиров избирала солдатня, и она же решала на митингах, наступать или нет, как действовать. К чему это вело и привело, вы знаете. Знаете,  что эту анархию потом пришлось вырубать. Кроме того в таком случае предприятие становится хозрасчётной, самостоятельной экономической структурой, ориентированной на себя, поскольку трудящиеся в каждом предприятии заинтересованы в получении высоких собственных доходов в общем доходе предприятия.
Чего не может позволить идея принадлежности каждого предприятия всем в обществе, независимо от того, работают они на предприятии или нет. Социализм ведь предполагает принадлежность всего всем и право каждого управлять этим всем. Однако принадлежать всё всем с правом голоса этих всех не может – теряются
____________
1Рефлекторность – автоматизм реакций психики и нервной системы на воздействия извне.

чёткость и логика управления. Вы, как опытный командир военной части, знаете это хорошо – не могут солдаты да и все офицеры участвовать в управлении взводами, ротами, полками. Остаётся диктат государственной единоличной власти. Что, в свою очередь, уже означает чью-то монополию на управление, на перераспределение производственных отношений. И, следовательно, на распределение средств производства, благ для населения. А значит, и на духовность членов общества.
Но ведь социализм – по его идее – является не обществом моноличностей, а обществом свободных членов всего социума, имеющих право на свободное выражение своих мыслей! Иначе получается государственный казарменный социализм – что мы и имеем. И у нас в самой свободной стране в мире имеется даже специальная дивизия при МВД – ОМСДОН, – в которую отбираются высокие сильные солдаты для подавления ею массовых выражений недовольства Правительством, для избиения сильными солдатами мирных рабочих, в том числе не способных защитить себя женщин… — Арсений приостановился, нахмурившись в осознании самим сказанного; потом широко улыбнулся и признал: — А знаете, Николай Федорович, понятие «казарменный социализм» я почерпнул у Энгельса из единственной его статейки, в которой мысли его истинны.  Впрочем, и эти мысли не его – он ведь репортёр, он писал только то, что выхватывал у Маркса, у Гегеля и у прочих философствующих. 
Так вот, поскольку труд у нас в стране наемный, и мы все работаем в государственных предприятиях по найму, получая нормированную заработную плату – даже без реального учёта вклада тружеников, – то экономическое состояние нашей страны собой представляет монополистическое государственный капитализм. В котором всё дозировано: мышление, культура, здоровье, оплата, жизненный уровень. Даже несмотря на то что существует основополагающий лозунг: “От каждого – по способностям, каждому – по труду”. И нет никакого участия населения в управлении общественными отношениями – мы стопроцентно избираем в органы власти тех и только тех, кого нас обязывают избирать вышестоящие органы власти. И работники предприятия – даже специалисты – не могут влиять на производство и экономику предприятий. Где же логика социализма?..
Виталий, не дождавшись от Баранова ответа на вопрос брата, поскольку Николай Фёдорович пребывал в задумчивом восприятии, включился в речь брата:
— Однажды ещё в начале семидесятых у меня состоялся разговор с прогрессивным работником фрунзенского горкома партии о том, что система уравниловки  в  оплате  труда  ведёт  к  безответственности,  не  стимулирует  трудовую  и творческую активность. Что качество проектов – в то время мы с Арсением проектированием занимались – оценивают не по техническим критериям, а по количеству орфографических ошибок в «Пояснительных записках» к проектам. Я говорил ему, что и в промышленности так – не качество продукции и повышение производительности ценится, а выполнение плана, спущенного сверху без учёта потенциалов предприятий. На это он мне ответил, что если ввести хозрасчёт в производство и сделать оплату по качеству и производительности, экономика станет неуправляемой, и вскоре всё вернётся к тому, что есть.
— Ты прав, Виталий. Ничего такое государство, как наше, делать не станет, потому что любые прогрессивные идеи разрушают его монолитность. Недавно я прочёл статью профессора-экономиста Валового1 о парадоксах и пороках валового производства, на котором базируется экономика СССР, о нелепости и вредности для экономики оценки её эффективности по валу – то есть по объёму валового  производства продукции. Профессор поместил статью в трёх номерах партийной газеты «Правда», будучи заместителем главного редактора газеты – иначе ему это не удалось бы, потому что содержание статьи весьма разоблачительного характера. У нас в стране ведь так: если посмевших высказаться и не увольняют, не репрессируют, то их попросту не слышат. Как в данном случае – ни диалога, ни плодотворности, ни даже критики – полное молчание Правительства СССР и ЦК партии. И тихая опала профессора – как мне сообщили, его попросту удалили из газеты… Так что, Николай Фёдорович, сами видите, социализм потерялся в начале своего зарождения, а государство не отмерло, как должно было по идее Маркса и марксизма. Оно отменило не  _____________
1Валовой Дмитрий Васильевич – профессор, доктор экономических наук.

себя самого, а социализм, сделав его утопией.
Арсений переглянулся с Виталием, как бы подведя итог своему пояснению, и замолчал, предоставляя Баранову высказаться вопросами, репликами или замечаниями. Но Николай Фёдорович всё так же ничего не говорил, а пристально смотрел в лицо Арсения. Ему сделалось грустно и даже больно – сейчас здесь его случайными знакомцами-попутчиками разрушалось всё то, что было воспринято им за его годы многочисленных учёб, то, чему и ради чего он служил. Разрушались основы его мировосприятия и представлений. Разрушался он сам.
Страна, его Родина оказалась больной, лишённой цели своего пути. По существу ещё единая, ещё управляемая Партией и Правительством и, казалось бы, неуклонно и успешно развивающаяся,  она уже потеряла идеалы и тот механизм, который плодотворно выводил Россию и её союзные страны-республики из феодализма в индустриальные отношения. Механизм, который сделал СССР победителем в страшной мировой войне, поднял страну из послевоенной разрухи, возродив всё её народное хозяйство, и вывел её в передовые во многом.
Теперь руководство страны фактически потеряло политическое и административное управление гражданами, потому что руководящий контроль над народом, оказывается, не на идейном влиянии на народ держится, не на единении государственной системы с ним, а только на силе, на принудительном понуждении к исполнению решений ЦК КПСС и Совета Министров.
Николай Фёдорович вспомнил дорожный разговор о комсомоле и уже иначе воспринял его. Он теперь понял, что за словами Виталия – аргументация, основанная на реальных фактах и на их анализе, в то время как его и Петровы постулаты1 были декларативными, выражавшими не истину, не суть, а их желания, чтобы всё в комсомоле и во всём обществе было так, как впиталось с юных лет. Но действительность совсем иная, она не подчиняется желаниям и воле даже огромных масс. И теперь он уже удивлялся сдержанности доводов, которые Виталий приводил Петру и ему, Баранову, вступившему в разговор малознакомых ещё для него попутчиков со своими замечаниями о смысле работы комсомола и в комсомоле.
В этот час Николай Федорович, полковник танковых войск Баранов, понял и причину разрушительных процессов, что всё более охватывают даже вооружённые силы СССР – с виду  будто  бы  в порядке  отдельных  проявлений  халатности  и недисциплинированности,
неисполнения приказов, а на самом деле уже давно системно, повсеместно разрушающе внедрившихся в огромную Армию великой страны…  Ведь именно они, разрушительные процессы, вынудили его, командира дивизии, оставить службу строевого – боевого! – офицера и перейти в Академию на преподавательскую работу, чтобы посредством которой
восстановить в офицерах чувство ответственности и патриотизма, утраченное многими из них на службе в войсках.
Будь он обывателем, не стал бы и задумываться над всеми проблемами, ставшими перед страной, – отмахнулся бы просто, как принято в среднестатистической мещанской среде. Более того: не расслышал бы предсказания грядущего катаклизма. Но Николай Фёдорович уже по своей роли в армии, по своему уровню ответственности не мог быть обывателем, хотя и не являл собою пионера-инициатора в обществе и не стремился к лаврам общественного деятеля. Однако жизнь его была связана с жизнью страны, и патриотизм свой он ни единым лишь словом демонстрировал, а военными делами утверждал его в себе и в подчинённых.
Баранов почувствовал себя лишённым привычного понимания и смысла установленного алгоритма ежедневных действий. Даже мысли о семье, о конфликте с нею, о предстоящем разводе с женой, постоянным фоном заполнявшие сознание, потеряли болезненную остроту. Что же теперь? Что будет с Родиной? Как самому быть после того, как услышал и узнал?..
Виталий как бы невзначай, ни к кому конкретно не обращаясь, но угадывая состояние старшего собеседника, произнёс:
— Когда я в студенческие времена с подачи Арсена стал заниматься анализом не
__________
1Постулаты – в математике, логике: исходное положение, допущение, принимаемое без доказательств.

только социальных проблем общества, но и проблем физики, мне не раз приходилось туго, не раз я пожалел об этом. Например, как-то всегда был понятен смысл фразы одного француза: “Жизнь – не такая простая штука, как это кажется на первый взгляд, на самом деле она намного проще”1. Но однажды я осознал всю простоту устройства жизни и Мироздания и… два месяца после того осенения ходил без радости, без желаний, без цели – как по голове пыльным мешком стукнутый.
Николай Фёдорович помимо воли улыбнулся, а Арсений, понимая, почему и для чего Виталий так сказал, засмеялся:
— Да, я тебя предупреждал, если ты помнишь, какое опасное это дело – познавать, но ты торопишься всё поскорее понять. Вот и плачь теперь. Это нас истина наказывает за то, что мы не замечаем её, очевидную, а всё придумываем себе иную. И порой чистую и голую её одеваем в одежды, приличествующие по нашему уразумению. Да поярче,  пораскрашеннее… Николай Фёдорович, может, остановимся на этом? Мы вам объяснили, что скрывалось за нашими речами о скорой революции, и показали, что мы не только не враги Советскому Союзу, но даже патриотичнее кричащих с трибун…
— Нет уж. Сам пришёл к вам, сам захотел узнать – самому и расплачиваться. Говорите всё: мне надо истинное состояние понять.
— Ну хорошо. Только разговор будет продолжительным – мы ведь много исследовали, прежде чем понять неизбежность революции и заявить об этом. Но всё то, что известно нам, мы, извините нас за то, пожалуйста, рассказать не сможем – нет времени. К тому же мы пока оцениваем необходимость перемен исходя из факта реальности, из социального состояния и из законов общественных отношений. Но что стоит за ними, за этими отношениями, что и как формирует производительные силы и создаёт причины революционных процессов – всё это нам самим ещё не совсем ясно. Однако главное вы уже получили – отныне вы будете видеть ситуацию и события иначе, с позиций другой совокупности познавательных принципов и приемов отображения политической реальности, чем принято на данном этапе развития науки и самого общества. То есть с позиций совсем другой парадигмы2. Наша с Виталием парадигма предусматривает иной объём и иную широту познания общественных отношений и законов бытия.
— О чём это вы, ребята? Разве того, что вы сказали об общественных отношениях в СССР, недостаточно для революции?
— Общественные события, Николай Фёдорович, классовые и прочие противостояния не есть «вещь в себе», как сказал бы мудрый Гегель. Иначе было бы два неуправляемых варианта социального состояния: либо неизменяемость любого из видов отношений; либо беспрерывная трансформируемость, неоформленность – как и в эволюции растительного и животного миров по-дарвински. То есть хаотичность. Но это не так… За революционными процессами есть нечто иное, большее… Некие параметры и рычаги, управляющие факторы, формирующие основания и ход исторических общественных событий.
— И что же это? Что это за категории? — не скрывая возникшего изумления, спросил Николай Фёдорович у молодого философа, каковым стал им восприниматься Арсений.
— Этого достоверно я пока сказать тоже не могу, Николай Фёдорович. Оно уже где-то в глубине нашего анализа определилось, но ещё не выявило себя настолько, чтобы можно было его сформулировать и преподнести в виде теории.
Виталий поднял руку, обращая внимание на себя:
— Я кое-что хочу добавить к словам Арсения. Все революции имеют свой собственный конструктив, а не тот, что декларируют публично объявляемые идеи. Он – изнутри, в генах зарождающихся и развивающихся событий. И никогда вся восставшая масса не обретает обещанного, а снова и снова попадает в кабалу очередной формации. Мы 
_____________
1 Высказывание Жана Ростана – французского биолога и писателя.
2 В науке и в философии  парадигма  означает определённый набор  или шаблонов мышления, включая теории, методы исследования, постулаты и стандарты, в соответствии с которыми осуществляются последующие построения, обобщения и эксперименты в познаваемой области.

занимаемся этим вопросом управляющих факторов и параметров, категорий, но он не только в социологии. — Уточняя для собеседника объём и масштабы исследований, Виталий сделал паузу, чтобы тот воспринял, что он ещё резолютивно скажет: — Его приходится рассматривать не только с экономических и политических позиций, но и математику с физикой и химией случается тревожить.
— А вы предлагали кому-нибудь результаты исследований?
Виталий и Арсений переглянулись, пытаясь понять вопрос Николая Фёдоровича – что в нём:  непонимание  собеседником,  полковником,  того,  что  нельзя  предлагать  социальные альтернативы Правительству, чья политика основывается на совершенно ином, на ложном идеологическом базисе, и  всякие предложения альтернативы вызовет в нём только реакцию защитного отторжения? Или в вопросе содержится непонимание необходимости и смысла для них самих кропотливой сложной работы, её разумности и рациональности?
Ответил Арсений, исходя из первого предположения, хотя, как братья вскоре поняли из дальнейших расспросов полковника, оба варианта имели место в его мыслях. Николаю Фёдоровичу требовалось верно определить свой личный путь в дальнейшей жизни, коль он почувствовал и понял, что до сих пор жил в условиях неведения Правительством пути, по которому СССР со странами СЭВ и Варшавского договора1 шёл в неведомое будущее.
Ему, как и любому профессионалу-военному, требовалось знать точно, какие действия отныне он должен совершать, кто может ему содействовать или направлять его, к каким результатам должно стремиться.
 — Я вам, Николай Федорович, уже говорил о профессоре Валовом и о его опале, хотя ничего крамольного в статье он не заявлял  –  только указывал на неверную организацию народного хозяйства, пагубно влияющую на экономику, на доходы страны и на уровень жизни. Однажды и я написал письмо в Донецкий обком комсомола о необходимости уже на
данном этапе социальных отношений более активного введения роли народа в управление общественными процессами. Речь, правда, у меня шла в основном об участии населения в охране и поддержании правопорядка в обществе. Это письмо было внимательно прочитано на разных уровнях, что, вероятно, и послужило одним из факторов выдвижения моей кандидатуры в райсовет города. Нереализованного выдвижения, как я уже вам рассказывал, из-за туповатых представителей государственной власти. Но большего резонанса добиться
мне не удалось – письмо ходило по инстанциям, потом было отправлено в областное УВД, где мне некий подполковник милиции лаконичнее Виталия объяснил, что по мере развития социализма будет всё более развиваться и классовая борьба. Что это сказал сам Ленин.
— Какая классовая борьба? — не понял Николай Фёдорович. — У нас два класса: крестьяне и рабочие – борьба между ними, имеется в виду? Что вам сказали?
— Ничего, потому что сами не знают. Посоветовали не вмешиваться в государственное управление. И объяснили, что население допускать к управлению никто не собирается и не позволит. А значит, роль государственного аппарата – в смысле его исполнительных органов – всегда будет преобладающей, населению доверять Правительство не может. Потому ведь и создана ОМСДОН, применяющаяся для обуздания народа. Тем самым подчёркивается фикция социализма. По существу, хотя мы с Виталием давно обратили внимание на противоречие действительности теориям, но именно в то время я и задумался глубоко об основах нашего социализма, о том, чем в действительности являются Октябрьская революция и все за нею последовавшие преобразования. И как долго ещё будет держаться Советская власть. А мой брат, как мы видим, параллельно со мною пришёл к тем же выводам.
— Кстати, — поведал Виталий публике откровение, — в народе сейчас ходит прибаутка:  “Советской власти уже шестьдесят лет – пора ей на пенсию”.
_______________________
1СЭВ – Совет экономической взаимопомощи  – межправительственная  экономическая организация, созданная по решению экономического совещания представителей Болгарии, Венгрии, Польши, Румынии, СССР и Чехословакии. Действовала с 1949-го по 1991-й годы,      Варшавский договор от 14-го мая 1955-го года  – документ, оформивший создание военного союза социалистических государств при ведущей роли Советского Союза  на 34 года. Заключение Варшавского договора явилось ответной мерой на присоединение ФРГ к НАТО. Договор подписан Албанией, Болгарией, Венгрией, ГДР, Польшей, Румынией, СССР и Чехословакией.
— Почему же вы, ребята, столь далёкие от политики и от общественных проблем, занимаетесь такими сложными вопросами? Для чего вы всё это делаете, если результаты обращений к власти нулевые, а использовать плоды своих исследовательских трудов для самих себя, для карьеры вы не хотите? Или хотите?..
Лаконичные конкретные вопросы полковника требовали таких же ответов, и ему снова стал отвечать Виталий – с  привычной маскирующей усмешливостью:
—  Одни охотой и спортом занимаются, другие – коллекционированием, ну а мы, помимо других наших увлечений, заполняем свой досуг тем, что исследуем жизнь как она есть и общественные отношения и природные явления в ней.
— Удовлетворяя только любознательность?
— И её тоже. Но у нас большее… — Недоговорив, Виталий смёл с лица улыбку, отчего оно обрело оттенки, ещё не знакомые Николаю Фёдоровичу, и обратился к Арсению: – Что, брат, откроемся?
— Попробуем.
Баранов с удивлением в очередной раз слушал их странный сговор. Он, уже немного узнав своих молодых друзей, не сомневался, что опять услышит нечто важное, и всё же их короткие переглядывания и такие вот сговоры интриговали его.
— Николай Фёдорович, в другое время и при других обстоятельствах мы могли бы сделать больше и большее. Однако так распорядились судьбы наших родов и история, что делать большее, управлять, решать мы не имеем возможности. Поэтому мы занимаемся только частью того, чем занимались предки наши: изучаем историю, общественные события и прочее... Но это занятие – существенная, необходимая для разумного управления основа, хотя мы, как уже сказал, лишены возможности реализовать её.  Поэтому мы и знаем многое. А чтобы как-то реально участвовать в жизни страны, активно работаем на своих местах, в общественных организациях и просвещаем тех, кто впоследствии будет нужен России. То есть раскрываем истину тем, кому можно доверять, а главное, – кто может понять.
— Так вы из рода?..
— Да, уважаемый Николай Фёдорович, мы – от начала, от создателей государственности русской. Потому мы не собираемся, как вы предположили, делать на революции карьеру – честь не позволяет. И на этом давайте остановим экскурс – как говорит мой брат – в историю наших фамилий. Только одно ещё скажу:  мы не из тех, кто из-за родовитости своей против своего народа воевал и, по-звериному истребив миллионы соотечественников, с тупой бессмысленностью разрушив экономику страны, бежал к врагам своей страны. Чтобы у них лакействовать, работать по найму на заводах «Рено», таксистами, а потом снова мчаться в Россию – уже с фашистами – снова уничтожать её.
Полковник встал. Следом, повинуясь позыву, поднялись и братья.
— Вот теперь мне в вас всё понятно, друзья мои. И… понятно, почему вы, Виталий Тимофеевич, не высадили среди дороги отвратительную компанию москвичей, что сделал бы любой иной – хотя бы тот же Пётр, ваш товарищ.
— Никогда не унижался до того, чтобы сбрасывать с себя ответственность за тех, кто мне доверился, кем бы они ни были. Это не для нас с братом.
— То, что позволено быку, не позволено Юпитеру, — проговорил полковник даже без намёка на юмор, вглядываясь в лица братьев. — Я говорю это откровенно и добавлю лишь, что полностью доверяю вам и принимаю всё, что вы говорите.
Завершая фразу, Николай Фёдорович протянув руку вперёд ладонью вверх. Арсений с Виталием положили свои ладони на его, и все трое сжали кисти, демонстрируя и скрепляя свой маленький союз.
Торжественность момента длилась несколько мгновений – её подпортил Виталий по обыкновению насмешливой с шутовским всхлипом репликой:
— Жаль, что мы себе вот так же не можем доверять.
Сжатие пальцев как-то сразу ослабло. Арсений метнул в брата осуждающий взгляд и, опережая реакцию полковника на очередной ляп Виталия, сказал Баранову, в чьей душе сейчас происходила борьба противоречий, и которому сейчас нужно было не почувствовать себя в этой борьбе одиноким. Особенно на фоне его разрыва с семьёй и на фоне того, что из-за отъезда брата он оставался в чужом для него горном городке в одиночестве:
— Николай Фёдорович, не удивляйтесь поступкам этого шута – вы просто ещё не привыкли к неадекватностям моего маленького братишки. Поэтому сразу сообщаю вам, что учудить он может по всякому поводу. Хотя в этом его юродстве есть большая доля истины: мы действительно не доверяем себе.
— Почему? Вы ведь не с потолка берёте то, о чём говорите, у вас всё взвешено, всё логично и сопоставимо с реальностью.
— Всё, что мы вам сказали сейчас – результат нашего недоверия. И по ответственности своей, и потому, что проверить нас некому. Только собственный контроль. Мы не имеем права ошибиться. А ты, блаженненький, налей-ка своего солнечного коньяка – нам ещё многое надо рассказать нашему… другу.
 Последние слова Арсений произнёс с задержкой, которой он спрашивал у Николая Фёдоровича разрешения так его называть.
Баранов понял причину заминки и просто кивнул в знак согласия. И оттого, что слово было произнесено, и оттого, что московский академический полковник, много старший их, принял его и значение его, в результате чего и его обращение «друзья» наполнилось истинным содержанием, всем стало светлее. И легче стало само общение. А Витальево шутовство оказалось даже необходимым для простоты и лёгкости беседы.
Снова сели. Виталий с послушной миной взял в руки бутылку, осмотрел её, определяя оставшееся количество содержимого, и разлил по стаканам половину. Николай Фёдорович поднял свой стакан:
— А вы действительно любите друг друга. У вас прекрасная дружба – пью за неё!
— Что ли, правда, любим? Мур-мур! — снова соскоморошничал Виталий; и тут же став  серьёзным, возгласил: — Будьте и вы, Николай Фёдорович, с нами до конца – пусть и с вами наша дружба будет также прекрасной. Пью за неё!
Арсений кивнул и коротко ответил обоим:
— За дружбу!..
После испития разговор на некоторое время в компании прервался. Личное переплелось с общим, случайная встреча ещё вчера чужих и не знакомых друг другу людей стремительно, в течение нескольких часов стала переходить в дружбу. Ну как не задуматься о случайностях и закономерностях жизни, о том, что такое предрёк Арсений на джайлоо, спрашивая брата, понимает ли он, к чему приведёт их приезд на праздник…
Но у Виталия не было способности отвлекаться на абстрактное от реального в процессе его воплощения и размышлять о том, что не включалось в регламент текущего события. Он опять-таки просто и без обиняков заговорил на тему их вечеринки. Начал с вопросительного вступления:
— Социализм?.. — приостановился, дожидаясь, когда сотрапезники стряхнут с себя облачка раздумья, и уже твёрдо произнёс: — Социализм…  Хм. Социализм – по его идее и по существу, будь он реально воплотим, – должен представлять собой гибкую живую легко трансформирующуюся в изменяющихся обстоятельствах формацию как ступень в развитии общества. С высокоразвитыми технологиями и автоматизацией производства, с высоким и качественным жизненным уровнем населения. А у нас только военная сфера развивается, и та промышленность, что направлена на военное производство. Во всём остальном мы за загнивающим капитализмом плетёмся и всё догоняем, догоняем западные страны, Японию, Америку. Как черепаха Ахиллеса.
Собеседники улыбнулись сравнению, в котором Виталий поменял местами Ахиллеса и черепаху, но Арсений всё же решил подправить выражение:
— В апории Зенона Элейского1 быстроногий Ахиллес никогда не догонит неторопливую  ____________
1 Апория (греч. – “безысходность, безвыходное положение”) – вымышленная, алогическая ситуация, которая не может существовать в реальности. Наиболее известны апории Зенона из Элеи (V-й век до н. э.).

черепаху, если в начале движения черепаха находится впереди Ахиллеса.
— То в апории. И у идеологов, сравнивающих капитализм с черепахой, — возразил ему Виталий. — А у нас реальность, и мы о ней говорим и из неё исходим. Это у нас, а не у них черепашья неповоротливость во всём. В ценообразовании, в планирования. Планирование –  вообще фикция и смех. Оно не от земли идёт, не от производств, а спускается с высот правительственных отраслям и предприятиям без учитывания потребностей и возможностей низовых объектов экономики, без учёта реального спроса населения. Это у нас вечная гонка за западными технологиями, а не опережение их из-за того, что инициативы граждан и даже
целых коллективов не поддерживаются. В то время как в капиталистических странах можно собственную инициативу самому реализовать. Взять хотя бы ситуацию с билетами на фрунзенском автовокзале – государственный транспорт не может обеспечивать потребность населения, а частникам нельзя оказывать этому самому советскому населению услугу, и оно от того страдает.
      Баранов, чьи семейные злоключения начались именно в связи с отсутствием возможности ехать на автобусе, охотно поддержал Виталия в этом вопросе:
— Да, конечно, могло бы государство включить их в план перевозок, и всем было бы удобно, и даже доход в виде налогов государство могло бы получать с перевозчиков. Да, кстати, а почему, останавливая многие автомобили, нашу машину гаишники ни разу не остановили?
— Да кому на ум придёт, Николай Фёдорович, путешествовать без дела на этом старом «козле»? Тем более что номера государственные и к тому же нарынские. Вот и пропускали нас. А Кочкорку, где могли бы всё же остановить, мы объехали стороной да ещё и ночью… Но вернёмся к теме. В результате такого псевдопланирования и товары, что мы производим, совсем другого порядка, чем там: и качество низкое, и номенклатура, и разнообразие их ограничено. Мы держимся только за нефть, за прочие ресурсы, благодаря чему даже чуть-чуть развиваемся, – а там вводят новые технологии. Так что получается, что у них более реальный социализм, чем у нас.
Виталий имел в виду то, что на развитие социалистических стран большое влияние оказал мировой энергетический кризис 1973-74-х годов, выразившийся в росте цен на нефть. Западные страны, стремясь ослабить зависимость от импорта сырья и топлива, оперативно перестраивали свои народнохозяйственные структуры путем внедрения биотехнологий, а также  ресурсо- и энергосберегающих технологий в виде производства микропроцессоров. А неисчерпаемые – по представлениям Правительств СССР и стран СЭВ – запасы ресурсов в Союзе ССР и негибкая система ценообразования во взаимной торговле лишают страны СЭВ
нормальных стимулов к таким новациям. Всё это обернулось серьёзнейшим отставанием от передовых стран на ключевых направлениях научно-технического прогресса.
— Что-то очень похоже на голос «Свободной Европы», — заметил Николай Фёдорович. — Они ведь правдоподобно рассказывают нам о наших проблемах.
— Нет, это не с голоса врагов. Арсений ведь только что говорил, что нам нетерпимо вмешательство чужих пропагандистов, даже когда в их передачах пробивается какая-то правда. О проблемах наших мы с Арсением сами знаем давно – мы ведь идеологической работой в комсомоле занимались. Ещё в 1961-ом году Джон Кеннеди при вступлении на пост президента США заявил, что штаты не могут победить Советский Союз в обычной войне. СССР для них – неприступная крепость. Соединённые штаты могут победить Советский Союз только лишь другими методами: идеологическими, психологическими, пропагандой, экономикой. И знаем, что для американцев, для западных стран важно не только разрушить наше доверие к своему Правительству, но и друг к другу. И память о прошлом, о героях Войны, о том, что только благодаря нашей армии был уничтожены фашизм и его машина массового истребления населения всех стран. Нет, Николай Фёдорович, я досыта наслушался этих голосов. — Виталий усмехнулся и с характерной своей небрежностью добавил: — На сакмане, когда пас овец. Тогда, наряду с изучением «Прибавочной стоимости» Маркса, я слушал голоса забугорных доброжелателей.
— И овцы слушали? — уточнился Арсений.
— Приходилось беднягам. Когда корма не хватало, они стояли возле меня и внимали. И
ведь всё понимали – блеяли, знаешь ли, в соответствии с тем, что говорилось.
— А как они комментировали?
— Врут буржуины, утверждали мне овечки. О проблемах мы и без них знаем, так что даже зло берёт за то, что из-за бугра убогих нас «просвещают»; а с полуправдой они всю свою подноготность проталкивают. Нет, Николай Фёдорович, не с их голосов я сейчас сказал. Мы признались, что не доверяем себе, и потому, прежде чем что-то произнести, долго проверяем факты. А для анализа берём только выверенное. Например, материалы из международного журнала «Проблемы мира и социализма” – в нём представляется в относительно истинном виде многое из того, что нашей газетной пропагандой извращается. Я этот журнал, как член партии, вместо «Правды» выписываю.
— Ты продолжаешь меня радовать, Витан, — сказал ему Арсений. — За время нашей разлуки ты очень далеко прошёл в познании общества и общественных отношений. И вижу, несмотря на то что мы не переписывались друг с другом на эту тему, мы в самом деле шли и идём параллельно и рядом.
— Да, брат, я тоже обратил на это внимание. Но сознаюсь, что тебя я слушаю с большим удовольствием, чем выдаю своё – ты увеличиваешь мой багаж и помогаешь мне самому до конца понять то, что я уже знаю.
— А как же, Виталий Тимофеевич, — спросил Николай Фёдорович, — как же в… вас… совмещается членство в партии и революционное настроение?
— Мужчины, а не перейти ли нам на более упрощённую форму, коль мы друзья? — вместо ответа неожиданно предложил Виталий, заметив утончённостью своего восприятия запинки полковника. — А то смотрю, нас, совместно съевших барана и выпивших безмерно коньяка, переживших некоторые события, уже смущают эти несоответствия. Меня вполне можно называть просто Виталием, а его, — кивнул инициатор на брата,— просто Арсением. Мы вообще укоротили свои имена до Витана и Арсена. Это не уличные прозвища, они – из древности нашей.
— Действительно, — принял Николай Фёдорович предложение Виталия, — после наших взаимных откровений и оттого, что мы приняли друг друга, простота между нами лучше и искреннее будет.
— И да быть тебе, свет Николай, старшим братом нам с Арсением, и да…
— Быть-быть, — прервал Виталия Арсений; и, положив ладони на запястья старшего и младшего друзей, промолвил: — Прекрасно, так пусть и будет.
— Эх, Арсен, не дал душе излиться и обряд соблюсти, а ещё знаток старины глубокой, — укорил брата Виталий.
— А разница в возрасте,.. — продолжил Арсений, оставив без внимания его обиду, — наш с Виталием брат в свои девятнадцать лет 12-го июля 1943-го года погиб у реки Зуша под Орлом. В начале наступления в Курско-Орловской битве. Он был командиром отделения пулемётного взвода, комсомольцем; вместе с ним много однополчан погибло. Его тоже звали Николаем – это как-то символично.
— И мой отец в тот же день погиб под Прохоровкой – повёл горящий танк на таран, — ответил ему Николай Федорович. — Что ж, получается, что мы соединились кровью наших родных в той войне, и теперь встретились здесь, через тридцать шесть лет после их гибели. Согласен, это и символично, и многое значит, и обязывает, и ведёт.
— Тогда… скрепим братство испитием чаши вкруговую, — настоял на исполнении обряда Виталий и вылил остатки коньяка в стакан Баранова: — Слово, брат старший.
— Будем! — поднявшись, твёрдо произнёс Николай Фёдорович и отпил треть напитка.
— Будем! — произнесли Арсений с Виталием тост старшего и в тон ему, поочерёдно принимая символический сосуд братства и отпивая из него.
И ещё раз все трое произнесли рождённый обет: “Будем!”, — когда Николай Фёдорович вновь подставил свою ладонь под ладони Арсения и Виталия. И усталость покинула тела собеседников, и сон их улетучился. Слишком волнующая, тревожная была тема беседы, и вкупе с нею – развитие взаимных симпатий с принятием обета братства.   
— Ну, так я отвечу всё-таки на вопрос о моей партийности? — спросил Виталий, когда братство состоялось и можно стало вернуться к беседе; не дожидаясь согласия, он стал пояснять: — Сейчас я ничего не могу сказать о совместимости моей революционности с партийностью, потому что всё будет зависеть от дальнейших событий. Но ведь, в сущности, мы с Арсеном по природе своей коммунисты и государственники. И было бы хорошо, если бы наша партия провела преобразования: всё, что нам нужно – это чтобы и страна цвела, и люди богаты были, и порядок в стране соблюдался. Но пока до этих радостей нам далеко и преодолеть стране предстоит многое. Не Америка разрушает наш строй, наши общественные отношения. Разрушение рождается изнутри. Потом, конечно, враги воспользуются нашей неразберихой, но всё дело в несоответствии желаемого нами с действительностью. То, что делается сейчас – это насилие. У нас ведь крепостное право, по существу, ещё полностью не отменено.
— Как не отменено? Какое крепостное право? — изумился Николай Фёдорович.
Арсений тоже удивился, хоть и не настолько, как Баранов:
— Что, паспорта колхозникам всё ещё не выдали?
— Их только недавно стали выдавать, и по Нарынской области немногие колхозники
имеют паспорта.
— Поясните, ребята, о чём вы? — попросил Николай Фёдорович.
— При крепостном режиме в царское время если свободный женился на крепостной, то вынужден был жить в деревне своей закрепощённой жены, если не мог её выкупить, —  издалека стал разъяснять Виталий вопрос советского крепостного режима. — В период с 1925-го года по нынешнее время паспорта колхозным крестьянам не выдавались за редким исключением. Это делалось для предотвращения бегства из колхозного рая его населением. В связи с этим в народе родилась песенка:
На горе колхоз, под горой совхоз,
А мне миленький задавал вопрос.
Задавал вопрос, сам глядел в глаза,
Ты колхозница, тебя любить нельзя.
— Да, знаю эту песню, но как-то не задумывался над её содержанием. А ведь и правда, получается то же, что и в царском крепостном режиме. Даже жениться по своей воле нельзя – сам в неволю попадёшь, — с удивлением сказал Николай Фёдорович.
— Это не только в колхозах, — добавил Арсений. — В Донбассе у молодых шахтёров забирают документы, отправляют в забой и держат там года два. Иначе в штреки1, где только на коленках да лёжа можно рубить уголь, никого не загонишь.
— Ну, там хоть зарплата, да ещё и шахтёрская, — подкорректировал Виталий Арсеньеву параллель. — А вы задумывались, каким образом создавались колхозы?
— Но это-то ясно – обобществлялись поголовье скота и земельные наделы, — без тени сомнения ответил Баранов.
Николай Фёдорович был эрудированным человеком и компетентным преподавателем военной  академии. Но в силу профессии был очень далёк от сельской жизни, от шахтёров и от иных тружеников народного хозяйства, трудом и лишениями обеспечивавших военную мощь страны.
— Нет, уважаемые мои собеседники, — категорично возразил Виталий. — Если бы просто обобществлялись, то доход поступал бы в закрома общего хозяйства и распределялся между крестьянами. Однако этого не было – вся продукция зерноводства, растениеводства, животноводство изымалась государством. То есть государство, вместо того, чтобы вложить свой капитал и материальные средства для создания сельхозпредприятий, попросту реквизировало у крестьян собственность, обобрало семьдесят процентов населения, похерив  тем и лозунг: “Земля –
___________
1Штрек (от немецким Strecke, букв. – расстояние) – горизонтальная подземная горная выработка, не имеющая непосредственного выхода на поверхность, проведённая по простиранию залегающего месторождения.

крестьянам”. А колхозники только несколько лет как стали получать заработную плату в деньгах. До того им натурой платили в таких минимальных размерах, что не прожить. Колхозники работали за трудодни по триста с лишком дней в году и от зари до зари. А на трудодень в среднем по стране выдавали фунт – четыреста грамм – зерна, что не обеспечивало даже ленинградской блокадной дневной нормы хлеба. Таким образом за год работы в качестве оплаты колхозник получал от ста до ста пятидесяти килограммов зерна. И то если урожайный год; а нет – так и вовсе не выдавали ничего. И пенсия – двадцать пять рублей в месяц. Так что работа на колхозных полях и фермах была своего рода барщиной. Селяне лишь за счёт малого подсобного хозяйства держались. Но и с него налог деньгами и натурой брали, даже если доход был небольшим. Крестьяне рассчитывались за участок деньгами, а если держали коров – молоком, свиней – мясом; за яблони – яблоками, а ягодами – за ягодники. Так чтобы не сдавать молоко, крестьяне вместо коров стали коз разводить, с которых налог не брался, и с тех пор их называют сталинскими коровами.
Баранов, сжав губы, воспринимал очередную колючую порцию реальной, шокирующей информации – его будто секли, стегали. То, что сейчас здесь в гостиничном номере он слышал, ошеломляло его, понуждало напряжённо и трудно осмысливать сведения и вновь искать для себя хоть какую-то точку опоры. Но в чём, где теперь её искать? В прежних устоях мировосприятия? Или создавать новую, с учётом выявившей себя реальности?
— Однако нельзя долго держать население огромной страны в неведении, в напряжении, в лишении свободы самореализации, — тем временем продолжал Виталий сообщать ему свои  и  Арсеньевы обдуманные  мысли.  — В  нашей  политике принято говорить “народ”, а не “граждане”, “люди”. Это помимо чванства руководителей любого ранга по отношению к рабочим и даже к инженерам. Такое отношение руководства страны к нам лишает каждого гражданина права на собственное самовыражение, на индивидуальность: совокупное “народ” – это и обезличивание индивидуальностей, и одновременно превращение массы индивидов, личностей в массу с единым психическим, нравственным, ментальным состоянием, с единым устремлением… У нас государственные психологи докатались до того, что – по их мнению – личностью каждый индивид может состояться только в общей массе, где его обработают до нужных пределов. Вот тогда и только тогда он станет личностью. Этот вздор исключает то, что в действительности каждый индивидуум, каждый человек имеет собственные желания, собственные потребности и представления – даже в трудные для страны времена, такие, как войны, массовые бедствия, не говоря уж о тихих застойных периодах. Но правители всегда закрывают на это свои глаза и уши, потому что они не могут править теми, кто проявляет свою персонализацию1, собственное видение и своё участие в общем процессе. Народом-то править легче, чем людьми. Потому централизация всего всё более и более усиливается, а население, граждане всё дальше отстраняются от управления. Это ведёт к духовному и материальному обнищанию. Следствием и будет революция.
— Но какая это будет революция? Вновь социалистическая? Или уже следующая фаза – коммунистическая? В чём её смысл, если и так, мирным путём можно перейти в другую формацию? — недоумённо спросил Николай Фёдорович.
Он естественным для всех советских людей образом находился под воздействием государственно-партийной идеи и не мог отойти от восприятия того, что jбщественные формации линейно и однонаправлено последовательно преобразуются из «низших» фаз в «высшие». Вплоть до коммунизма.
Принять иное видение было ему тем труднее, что он, человек военный, опирался на впитанные рефлексы воинской дисциплины и исполнительности и привык исполнять и отдавать приказы в соответствии с уставами и с конкретной боевой обстановкой. В строгой субординации: приказы – сверху вниз, исполнение – снизу вверх. Не cпорить, не заниматься размышлениями, абстрагированными от ставившихся перед ним воинских служебных задач. Рассуждать в армии было всегда делом запретным – только приказывать подчинённым или только исполнять нисходящие приказы.
__________
1 Персонализация (от лат, «личность») – обретение субъектом общечеловеческих, общественно значимых, индивидуально-неповторимых свойств и качеств, позволяющих оригинально выполнять социальную роль.
 
И ещё его по той же причине удивлял и смущал Виталий. Почему в отличие от него, от старшего, от полковника, доцента он так легко оперирует столь важными категориями и понятиями, как общественные формации, социальные отношения, эволюция?.. Если Арсений всё время знакомства – меньшее, чем время знакомства с Виталием – проявлялся вдумчивым сдержанным молодым человеком, способным говорить коротко и обстоятельно, но всякий раз взвешенно и глубокомысленно, то Виталий – при всей его эрудированности в жизни и культуре народов, населяющих Киргизстан, корректности – никак не виделся мыслителем,   знатоком общественных отношений, политэкономии и диалектического материализма. Более того: на джайлоо – на этом живописном горном пастбище – среди киргизов он повёл себя довольно- таки экспансивно. Да, он защищал и защитил честь своих русских соплеменников, чужих ему и которым сам оказался чуждым. Но сделал он это жёстко, разрушив вторжением своим в праздник некую идиллию, нарушив обычную упорядоченность. Виталия Николай Фёдорович соотносил скорее с собою и с другими сослуживцами, чем с теоретиками. 
“Интересно, а я? —отвлекаясь от обсуждаемой темы, подумал о своей роли Николай Фёдорович. — Как бы повёл себя я, если бы оказался в его положении? Принял бы вызов или воздержался бы?.. Да, там я его понял и даже потом вступился за его честь, которую туристы пытались потоптать, чьи честь и достоинство защищены им. Что же тогда? Вероятно – нет, несомненно, – я сделал бы нечто подобное. Что же меня в нём смущает? То, что не только на поле, где кипели страсти, он нашёл себе место и сумел убедительно победить, но к тому же он значительнее меня, полковника, командира крупной части и преподавателя академии, разбирается в том, что мне самому давно следовало бы знать?.. Всё же, какое странное противоречие видимости его и его содержания!.. Можно было бы подумать, что он лишь воспроизводит мысли своего брата Арсения, если бы не очевидная глубина его собственного мышления, на которой основываются его доводы и утверждения. Или – и это более  истинно! – дело в его происхождении, в его генетической основе? В таком случае всё, чем Виталий кажется, является лишь прикрытием его настоящего? И я должен быть  благодарен случаю,  Петру и ему самому за то, что мы встретились и – с его же подачи – стали не просто друзьями, но и?.. Несомненно, даже очень несомненно, я должен быть благодарен...”.
— Я не любитель разрушать иллюзии, чьи бы и какие бы они ни были — отвечая на вопросы Баранова, заговорил Арсений, тем останавливая его размышления: он понял, что Витальевы лаконичные аргументы жестоко обдирают их собеседника, их нового друга, за которого теперь и они с Виталием несут ответственность – так же, как он за них. — Только доверие и доверительность, только духовное родство между нами обязывают нас с Виталием говорить обо всём в истинном виде…  Да, “мирный переход социализма в коммунизм”… Какая знакомая песня!.. Николай, не было у нас социалистической революции в октябре семнадцатого года! Не было революции для и ради равенства и братства! Тогда произошла государственная революция. Цель Октября – вне зависимости от воли и желаний всех её участников – заключалась в восстановлении государственности России во всех её пределах. Именно и только необходимость восстановления государственности Российской империи, утраченной ею за долгий период с Петровых времён до Николая Кровавого привела к революционным преобразованиям. Это исторический объективный процесс. Это истинный конструктив революции семнадцатого года. Тот конструктив, который имел в виду Виталий. А предстоящая революция разрушит чрезмерную интегрированность государства: то есть произойдёт дифференцирующая революция – вот ответ на твои вопросы, Николай. Таким образом в России осуществляется ротация общественных отношений: интегрированность и дифференцированность, всегда не просто находящиеся в противоположности, а всегда остро враждующие.
— Сильно! — сказал Николай Фёдорович. — Очень сильно. А как же идея социализма? Как же вожди революции – они ведь десятилетия готовили социалистическую революцию. И совершили её!..
— Никакие вожди-герои не способны произвести какой бы то ни было ход в истории, а всякая революция – это общественное неконтролируемое людьми явление. Просто люди от собственного самомнения, от мании величия возносят своё участие в процессах и создают себе героев-вождей, якобы изменяющих историю. В данном случае всё очень просто: идея социализма, даже если она оказалась квазиидеей1,то есть идеей квазисоциализма, явилась лишь удобной ширмой для настоящей цели революции. Учитывая, что для реализации идеи социализма, как и для восстановления государственности, требовалось полное овладение государством средствами производства и производительными силами, производственными отношениями. А лидеры? По существу, лидеры революции не знали и не вполне понимали движущего смысла её, потому что, как правило, лидеры ни одной революции не имеют никакого понятия об истинных целях изменения общественных отношений. Так было и в английской революции, и во французских, и в российских. Потому мы уверенно можем сказать, что и в предстоящей революции специалистов также не окажется вообще, либо их будет очень мало.
— Мы имеем в виду тех специалистов, — пояснил Виталий, — кто понимает причину и смысл Октябрьской революции – от неё в анализе событий надо исходить… Да, и причину предстоящего аннулирования её результатов… Мало тех, кто сейчас способен понять, почему грядущая революция неизбежна и для чего она произойдёт, к каким последствиям приведёт. Их и потом будет настолько мало, что голос их не будет слышен –горлодёры-властолюбцы задавят. Следствием чего опять-таки образуется путаница в приоритетах, в определении политического и экономического курсов. Всё утрясается самостоятельно, а в метаморфизме2 процесса происходит и ротация в стане вождей, включая казни недавних сподвижников.
— Верно говоришь, Витан, — согласился с прогнозом брата Арсений. — Тогда, в двадцатых годах, в среде вождей Октября образовалась группа, которая всё же – чутьём ли или даже своей исторической назначенностью – уловила содержание новой эволюционной парадигмы и провела её идею под маской социализма. Это были Сталин и его сторонники. А врагами революции оказались сторонники феодально-буржуазных отношений, монархисты и... революционеры, сторонники безгосударственного социализма – этого всенародного и по сути анархичного царства всеобщего благоденствия…
— Да, вы действительно не жалеете меня, — засмеялся Баранов. — Столько лет – побольше вашего – жил с сознанием, что у нас социализм, равенство и братство! Внедрял это в солдат и офицеров, а теперь… 
— Идея прекрасная, манящая, — согласился с ним Виталий. — Нам с Арсеном порой самим грустно от того, что мы разобрались в бессмысленности её содержания. Вернее, в отсутствии такового. В действительности, как мы уже говорили, у нас реализовался общественный строй, который можно назвать и государственным – казарменным – социализмом, и государственно-монополистическим капитализмом. Всё принадлежит лишь государству и только ему; а народ, граждане – исполнители, производительная сила. Не более того. Но любая идея не может просто существовать в зависшем состоянии долго – если она истинна, то должна быть реализованной, если ложна, то превращается в фарс. Идея социализма была актуальна в свете той парадигмы, что появилась в девятнадцатом веке, и в двадцатых-сороковых годах нашего века являлась движущей силой. Но она не была идеей истинной и потому не реализуется никогда. Просто для свершения государственной революции в ней шулерски подменились приоритеты. Ведь по идее марксизма государство должно было бы являться не довлеющим, а лишь способствующим фактором. Даже притом, что собственность перестанет быть индивидуализированной, а сделается общим достоянием.
— В принципе, здесь я с вами согласен, — признал Николай Фёдорович. — Государство не  может прекратить своё существование. Даже при социализме.  Хотя… Вы уже показали, что у нас нет социализма, а то сочетание государственных
__________________
1 Квази – первая часть сложных слов в значении: мнимый, ненастоящий.
2 Метаморфизм  – процесс структурного изменения под воздействием определённых условий, обстоятельств.

имеется в нашей стране, никак нельзя назвать социалистическим, то есть народным. Но тем не менее, как быть армии без единоначалия, без насилия вышестоящих над нижестоящими? А это и есть государство.  Не случайно  армию называют государством в государстве. Так что у марксизма это отмирание государства действительно утопично: пока существуют враждебные политические лагеря, пока происходят войны, государство будет необходимым. Примерно на эту тему у меня имеется статья в академическом “Вестнике” – вот он, со мною. В нём две статьи мои, одна – о защите государства. Я привёз его брату и сейчас принёс сюда,  чтобы показать  насколько  опасно современное международное положение. И на примере других стран  показать, что внутренние враги опасны не менее внешних. Принёс потому, что мне подумалось, что вы во враждебном лагере, чего, как уже говорил вам, мне совсем не хотелось. Это теперь не актуально, а сейчас мы о государстве говорим, о его необходимости в определённых исторических условиях.
Николай Фёдорович, высказавшись и полагая, что в вопросе о государстве он солидарен с братьями; более того: полагая, что наконец понял смысл того, что разъясняли ему молодые люди, с улыбкой посмотрел на них в ожидании согласия с его пониманием необходимости государства в любом обществе, устройству или даже существованию  которого угрожают внутренние и внешние враги.
Арсений в свою очередь посмотрел на Виталия, взглядом спрашивая его, согласен ли он с мнением полковника. Виталий отрицательно качнул головой и кивком же предложил брату высказать свою точку зрения. Он сам ещё не мог бы ответить старшему их другу достойно их беседы и образовавшихся отношений, хотя уже имел ясное понимание, что в вопросе о государстве в советской – да и не только – идеологии много путаницы. Полковник, уловив в молчаливом обмене мнениями несогласие с его высказыванием, погасил улыбку:
— Я вижу, что вы не принимаете мою точку зрения. Разве мы не об одном говорим?
— Сталин, вероятно, одобрил бы такое отношение к государству, — сказал Арсений. — Он, не отрицая открыто идею апологетов марксизма о безгосударственном социализме, говорил, что государство нужно будет по крайней мере до тех пор, пока существуют враги. Но дело в том, что ложна сама концепция того, что есть государство, равно как ложны постулаты марксизма о семье, о собственности, о труде.
Произнеся последнюю фразу, Арсений приостановился, предоставляя собеседникам возможность если не поддержать это его утверждение, то хотя бы настроиться на нечто неожиданное, что будет сейчас им сказано.  С тем чтобы самому определиться в изложении дальнейших рассуждений для понимания его собеседниками.
— Я смотрю, у вас рассуждения обо всех существенных категориях и системах познания значительно отличаются от общепринятых, и с вами многие учёные не согласятся – вы им противоречите, — констатировал Николай Фёдорович философскую концептуальность1 братьев, мысленно подытожив все их высказывания и определения. — Это не в укор вам говорю, ребята, – я ведь уже сказал, что поверил вам.  А кроме того мы побратались – и это святое, – то и рассуждения наши не могут иметь никаких околичностей2. Короче говоря, мне нужна ясность не только в том, что вы говорите, но и в той позиции, с которой вы говорите.
— Да, нам нужно дать понимание нашей позиции, иначе ничто из того, что мы говорим, не будет достаточно аргументированным. Но учти, уважаемый Николай, что в силу своего происхождения мы вынуждены мыслить по-государственному, а не узковедомственно, не ограниченно. А значит, глубоко и всерьёз. Однако при этом мы свободны от предвзятостей идеологов административного аппарата, утверждающего существующее положение, и от идеологических противников, кем бы они ни были. Мы стоим на иной позиции наблюдения, в связи с чем и парадигма у нас иная, позволяющая воспринимать действительность в более реальном её виде.
— Как у зрителей шахматной баталии, — с ухмылкой подколол Виталий. — Со стороны  ___________
1 Концептуальность, концептуальный – производные от слова «концепция». Концепция – система взглядов и способов достижения целей, общее понимание явлений или система взглядов на явления, процессы, события.
2Околичность – намеренная недомолвка, намек.

нам видится лучше.
Арсений не стал реагировать на очередной прикол брата и даже не остановился в рассуждениях:
— Дело в том, что категории государство, общественные формации, революции друг с другом взаимосвязаны, оказывая воздействие друг на друга. Поэтому только при совокупном полноценном их исследовании и можно получить истинный, а не ущербный результат. В принципе, именно государство своим состоянием создаёт формы общественных отношений и производит революции…
— Парадоксально звучит, если исходить из принятой теории марксизма о государстве, — усмехнулся Николай Фёдорович. — Но поскольку у вас иное понимание, комментировать это суждение не буду. Воздержусь, пока.
— Хорошо, — согласился Арсений с отказом Баранова от комментария. — Постараюсь довести это моё понимание до нашего общего. Я отметил, что концепция о государстве ложна на том основании, что само понятие “государство” в науке трактуется абсурдно. Абсурдность заложена в марксовские и в ленинские труды, а от них она распространяется дальше. Просто удобно полагать, что государство есть продукт непримиримости классовых противоречий, что оно есть сила, стоящая над обществом, все более и более отчуждающая себя от общества, что оно есть аппарат насилия, — что ты, Николай, сейчас и утверждал, говоря, что насилие вышестоящих над нижестоящими и есть государство.
— В чём же абсурдность? И что есть государство, если не то, что ты перечислил? — требовательно спросил Николай Фёдорович. — Я воспитан на этом, а потому мне сейчас надо понять всю глубину недостоверности существующих положений, иначе я попросту не приму то, что вы мне говорите.
Виталий насторожился:
— Серьёзное положение. И серьёзное затруднение в разговоре. Арсений, постарайся изложить всё так, чтобы даже я понял, потому что у меня самого ещё не сложилось чётко формулируемое понимания этой философской категории, — попросил он брата даже без намёка на юмор.
— Ну, объяснить тебе – это-то действительно, самое трудное: до самого успеет дойти, пока тебе вдалбливаешь, — улыбнулся тем не менее Арсений, — Что ж попробую говорить так, чтоб и сам я понял, что имею в виду. Сразу сформулирую идею: государство – это не вышестоящая сила и не аппарат, а имманентность любого общества – любого, а не только человеческого. Абсурдность высказанных классиками марксизма алогизмов о государстве заключается, по-моему, в следующей позиции. Если государство – продукт непримиримости классовых противоречий, то оно, значит, возникло из противоречия, явилось следствием противоречий, а, значит, никакой решающей силы иметь не может. Ибо следствие не может влиять на причину. В таком случае оно либо неуничтожаемо, поскольку причина – те противоречия – не уничтожаема; либо исчезает сразу, лишь только наступает бесклассовость – как в СССР, например. У нас антагонистических классов нет, у нас все трудящиеся, и эксплуатация человека человеком ликвидирована. Однако курьёзный факт – государство у нас существует, а классовых противоречий нет никаких! Следовательно, первое определение абсурдно. Или нет, Витан?
— Давай дальше, потом поговорим.
— Хорошо. Второе определение: государство – сила, стоящая над обществом. Что это за сила? Откуда она взялась? Есть общество – объект воздействия, а государство есть сила над ним, то какова природа этой надобщественной силы? Значит ли это, что существует некая структура надземная, которая направляет некую воздействующую на сообщество людей силу? То есть, люди в принципе и по сути своей природы подневольны; а, следовательно, государство – это категория или фактор,  существующие вне социума человечества? Для меня это выше понимания, так что, Витан, это ты мне станешь терпеливо объяснять природу и действующие начала этой силы. Одно ясно, никакими революциями сила, существующая сама по себе вне человечества, уничтожена быть не может. Разве что найдём мы её хозяев и
отберём её у них.
— Когда я говорю, что вышестоящие управляют нижестоящими, то и имею в виду, что государство есть сила, стоящая над обществом, — не согласился с последним выводом Арсения Николай Фёдорович.
— Да, но я ведь и поставил вопрос о природе государства как силы, стоящей над обществом – и ни у кого, поверьте, вы не найдёте ответ на загадку. А о вопросе управления мы поговорим непременно. И я постараюсь показать природу управления и воздействие его. Если мы примем твоё утверждение, Николай, что управление вышестоящих нижестоящими и есть сила, стоящая над обществом, то получается, что вышестоящие – все вышестоящие – не есть часть общества, а есть пастухи над стадом, поскольку пастухи не входят в состав стада, а являются чем-то высшим по отношению к оному. Так у нас тогда половина общества пастухи – от звеньевого и кладовщика до министров и выше. А что в этом случае является обществом?
— Не сходится у меня с твоим выводом, Арсений, — не согласился, однако, Николай Фёдорович. — Что же в таком случае есть государство?
— Прости, Николай, за то, что разрушаю твои представления, но мы условились идти до конца. А твоё неприятие… Ему виной – устоявшееся твоё представление, как и почти всего человечества, образовавшееся вследствие давно и без раздумий воспринятой информации. А эффект первой информации колоссален, её очень трудно заменить иной – долго стирать приходится. И то следы остаются. Но сейчас я всё же постараюсь изложить саму идею государства логично и базисно. Так, чтобы мы непременно пришли к новому восприятию идеи и сути государства – если, конечно, у вас не будет серьёзных возражений по поводу того, что я преподнесу вам, уважаемые оппоненты… Только разберём ещё один аспект марксистской теории о государстве. Государство – это аппарат… Чей же это аппарат? Кто им управляет? Вот Виталий считает, что даже самогонный аппарат кому-то принадлежит, хоть он и противозаконен… И если государство – аппарат, то оно является только средством, а не самостоятельной довлеющей силой! А поскольку государственные органы – армия, полиция
и прочие части аппарата – являются чьей-то принадлежностью, то никто его, этот аппарат, у собственника забрать не может: у претендента таковой аппарат отсутствует, так что отбирать ему просто нечем!... Так кому же, в конце концов, они принадлежат, если же они – сила, стоящая над обществом?..
Засыпав собеседников вопросами и выводами из теории, логическими по содержанию, но опровергающими саму же теорию в её существе, чего он в силу своей замечательной корректности обычно избегал, Арсений замолчал, предоставляя друзьям воспринять им сказанное и либо принять его, либо опровергнуть. Но Виталий даже не стал шутить, как по обыкновению поступал в затруднительных ситуациях, а Николай Фёдорович молча ждал обещанного откровения о том, чем же является государство.
— Как я понимаю, моё утверждение об алогизме и абсурдности существующих теорий о государстве пока никто не хочет опровергнуть? — уточнился Арсений. — Ну что ж, тогда я предлагаю вам иную формулировку понятия «государство». Итак, государство – категория, неотделимая от человечества. Оно присуще ему всегда, и никогда человечество без него не будет существовать. Присуще как имманентность, как внутреннее содержание, основа  существования. А поскольку человечество есть сумма социумов и даже индивидов, то государственность – это основная категория и всех социумов: страны в целом, трудовых, военных и прочих микросоциумов. И даже индивида. Причём всех видов животных.
— Что ты, братишка, натворил – весь мир мой переменил. А Маркс с Энгельсом в гробах перевернулись, — кратко откомментировал услышанное Виталий и посмотрел на Николая Фёдоровича – тот, однако, ничем не проявил удивления и, в отличие от Виталия, ждал по-военному разъяснительное продолжение. — Давай, Арсений, объясняй-ка мне, убогонькому умишком, что ты сейчас сказал.
— Государство можно сформулировать по разному; это либо основной интерес общества и каждой его составляющей части; либо общий знаменатель интересов, если выявить основной не представляется возможным, поскольку интересов у индивидов общества множество. Суть в том, что, хотя большинство из них типичны для каждого, но есть и индивидуальные особенности каждого гражданина и каждых национальных, социальных, профессиональных групп. А потому государство выражает собой основной, превалирующий интерес всех членов общества. Он и является общим знаменателем интересов.
— Тогда уж вектор интересов – так конкретнее, — предложил Николай Фёдорович, и Виталий с ним согласился.
— Да, можно сказать и так: вектор интересов. Это лаконично и верно при определённых условиях общественной жизни. Но знаменатель значимее – он выражает множественность и разнообразность интересов. Как в математике – чем различнее и множественнее числа, тем большим является их общий знаменатель. И государственный аппарат, соответственно, тем больше и разнонаправленнее, чем больше и разнообразнее интересы. Таким образом, государство, как имманентность, существует всегда в каждом из нас и в любом обществе. В индивидах основной на данный период интерес подавляет или тормозит другие интересы; и в группах  – аналогично; и в каждой стране –  точно так же. Он выражается конституцией – написана она или нет. Впрочем, даже некоторые люди пишут для себя перспективные планы, программы. Но по исполнении интересов, желаний, потребностей или под влиянием каких-то внешних факторов наши интересы, желания, потребности постоянно трансформируются. Соответственно меняются наши конституции.
— Это что, вроде сезонов? Зима, холодно, снег лежит, и мы в шубы лезем; потеплело – снег ушел, и мы разделись?— спросил Виталий.
— Можно, можно так сказать. Когда меняются обстоятельства, тогда общенациональный интерес частично или радикально меняет своё содержание. И действительно: то, что было важным зимой, весна сбрасывает, как снег с крыш и деревьев. Хорошо, когда всё общество принимает эти перемены, тогда революционный процесс происходит в тихой бескровной форме. А если же нет, если общенациональный интерес раскалывается, тогда происходят кровавые перевороты с гражданскими войнами. Но в любом случае – снова формируется государство. Новое государство, новая конституция. Так что государство ни отменить нельзя, ни отмереть оно не может. Ну а государственный аппарат – в различных его уровнях – это исполнительный орган государства: то есть орган, реализующий интересы общества в жизнь.
— Это же совершенно иное понятие о государстве! — воскликнул Николай Фёдорович, восприняв, наконец, идею Арсеньевой концепции. — Действительно, Марксу с Энгельсом грустно стало бы от таких аргументов.
— Они бы их попросту не приняли бы, — с довольно грустной усмешкой определил позицию «отцов диалектик» Арсений.
— Вероятно, так. Но и мне, как военному человеку, всегда надо доводить задачу полно и ясно. А потому, Арсений, если нетрудно, приведи конкретности…
— Извольте, друзья. Одна из них присутствует в этом гостиничном номере. Вот здесь нас трое, но у нас уже существует государство. И даже государственный аппарат во всей его сложности.
— А кто у нас правительство и прочее? — наивно спросил Виталий.
— Ну, правительство у нас тоже есть, есть и лидер. Только это зависит от конкретной обстановки. Вот если сейчас вдруг кто-то постучится в дверь, мы включим защиту – то есть сработает служба безопасности. Не только в силу инстинкта, но и в силу того, что мы сейчас занимаемся делом, за которое большое наше государство нас растерзает. А ведь именно этот интерес нас в данный момент соединяет. Помимо прочих. Ещё: поскольку мы люди и хотим есть и пить, – ты у нас исполняешь службу доставки и питания.
— Даже не смешно, хотя посмеяться стоило бы…
— Теперь, Николай, об армии, о – так сказать – «государстве в государстве». Никакие приказы и распоряжения вышестоящих не имели бы силы для нижестоящих, если бы каждый воин, каждый офицер не были бы носителями того государства, который и образует армию. Ведь дисциплина основывается не на страхе, а на сознательных действиях военнослужащих. Как, впрочем, и в любом гражданском коллективе. Так что государство не принадлежит никому – оно есть генетическое достояние каждого из нас. Потому его и нельзя сломать: оно может только трансформироваться соответственно изменения основного интереса… А те самые диссиденты и прочие «пятые колонны», работающие на врагов, – они ведь исключают свой интерес из общенационального. Они создают свои микросоциумные квазигосударства, заключают с врагами сепаратные соглашения с целью захвата власти над всем обществом и диктата надобщенационального интереса… У них ничего не получится, если само общество не начнёт, так сказать, «заболевать» новыми радикальными интересами. Именно это явится причиной скорой революции – десять лет для истории малый срок. — Помолчав немного, Арсений завершил разъяснение: — Вот и вся сущность государства и государственности. И их революций. Судите сами.
Судить собеседники не спешили: их просто поразило и то, чем оказалось государство в действительности; и то, как просто Арсений раскрыл его суть; и что сказать-то против его доводов было нечего. Абсолютно нечего. Но как же тогда совместить всё это со всеми философскими и политическими установками, толкованиями?
— Опять простота вместо мистификации на мировом уровне. Ведь понял уже давно, что жизнь – шибко простая штука, а всё же срывает в осложнение… Эх, выпить не осталось, а то даже я стаканчик проглотил бы, — горестно вздохнул, наконец, Виталий в наступившей тишине, чем открыл окно для высказываний. — Это же очевидно, а мы не замечаем то, о чём мы сами и говорим! Рабовладельческое государство, феодальное государство, буржуазное государство, социалистическое государство – и всё это в одной стране, все виды государства в одном и том же обществе. Сами говорим и сами забиваем себе голову терминами: сила над обществом, средство насилия…
— Да, совершенно иные понятия и формулировки, — повторил Николай Фёдорович, поддерживая Витальево возмущение. — Почему столь живуче представление о государстве как о силе, стоящей над обществом и как об аппарате насилия?
— Это надо объяснить? — спросил Арсений с затаённой тоской в голосе. — Не люблю я выступать в роли судьи…
— Назвался груздем – полезай в горшок, — велел ему Виталий. — Спасай наши души.
Арсений недовольно посмотрел на брата:
— Да просто всё, так же просто, как твоя “шибко простая жизнь”. Две причины определяют живучесть принятого представления о государстве. Первая заключается в том, что называется парадигмой. Когда-то считалось, что Земля плоская и Солнце со звёздами вращаются вокруг неё. Потом точка зрения и объём знаний изменились, в результате мы знаем, что Земля представляет собой некое подобие шара, носится в звёздной галактике вокруг Светила и сама вокруг своей оси вращается.  Но – заметьте – знаем мы это только теоретически, поскольку видеть или иначе как-то физически ощущать этого мы не можем. Аналогично и с другими нашими познаниями – для изменения уровня и качества каждого из них нужна новая парадигма. А это трудное дело. Потому и в итоге такого примитивного, условно говоря, «понимания» сути вещей, у нас даже понятие «государство» оторвано от своей сущности и превращено в фетиш и в пугало, «довлеющее над обществом».
Вторая причина ещё проще и… циничнее. Население любой страны представляет собой не только активную действующую массу – народ, совершающий подвиги в освобождении страны от захватчиков и возрождающий страну из руин, строящий и осваивающий. Но и ленивый паразитирующий плебс1. Так вот населению нужно, чтобы государством был не он, плебс, а высшая сила с аппаратом насилия над ним, несчастненьким. Просто удобно полагать, что государство есть сила, стоящая над обществом, что   
____________
1Плебс (лат. Plebs – простой народ) – 1) в Древнем Риме: преобладающая масса свободного населения, первоначально не пользовавшаяся политическими правами в противоположность патрициям; 2) в Западной Европе в средние века и позже: широкие слои городской бедноты.

государство есть аппарат насилия. И тем снимать с себя ответственность не только за происходящее, но и даже за правительство. А ведь давно известно,  что народ всегда недоволен своими правителями, и в то же время известно, что народ имеет то правительство, какого он сам достоин. Народу нужна правда, а плебсу – ложь. Но ложь должна быть сменяемой, свежей, потому что новые поколения наступают на пятки своим предшественникам – не только дедам и отцам, но и старшим братьям.
— Тут уж ничего не скажешь – плебсу как раз и нужна ложь. Такая ложь, какую он хочет получать, — Виталий подхватил так страстно, что вскрыл себя для собеседников и показал им то, что обычно скрывал – насколько страдает он от всеобщего обмана, от того, что не может развенчать его и сказать свою правду. — Такая ложь, какую рекомендовал Гитлер бесноватый. Потому в истории сейчас и существует байка о норманнах-варягах, пришедших на Русь править. Не было у нас никаких шведов-норвегов-финнов – свои князья возглавили и создали государственность русскую, князья-славяне из северных земель. Но князь-чужак принимается этим пресловутым плебсом легче, чем свой, из народа. Потому Ванька Третий-губитель и породил сказку о собственной пришлости чуть ли не из Рима, чуть ли не от Юлия Цезаря…
С тех пор, как Виталий узнал, кто конкретно виновен в лишении его рода княжеского удела и даже в изгнании из пределов Московской Руси, он все грехи отца и потомков Ивана Третьего взвалил на него, как на символ и воплощение коварства и подлости. Даже Ивана Четвёртого, больше деда известного под именем Грозный, он не так корил – этот царь всего лишь подобие и наследник своего предка.
Впрочем, на его реплику не обратили особого внимания, поскольку над ними витала и больше волновала тема актуальная, насущная. Оттого полковник, сросшийся с идеей  социализма, воспринимая логику Арсения и Виталия как верную, вновь требовательно спросил, будучи не в состоянии ещё и не имея ещё желания отрекаться от родной идеи:
— А при чём здесь социализм? Он почему должен исчезнуть? 
— Мы уже говорили о том, что у нас в действительности оказалось: вся собственность, бывшая частной, стала общественной, но никто в обществе не стал собственником этого общего богатства – единовластным собственником стало государство. То есть совокупный основной интерес всех составляющих общество индивидов, но уже неподконтрольный никому из индивидов, его носителей.
— Как в семье?
— Да. Следовательно, и общественным производством индивид не вправе, не может единолично управлять. Таким образом, государство, этот основной интерес, становится и догматом, диктатором во всём. Ему мало только завладеть материальными благами, оно – как любой социальный организм – стремится стать всевластным и захватить даже мышление
людей. А подавив в них иные потребности и интересы, оно не позволяет людям массово,  народно  заявить  об  ином своём  основном  национальном интересе. То есть формирует из населения страны послушную массу биороботов. Это не только там, где вся экономика принадлежит одному государству. В любой стране – будь то рабовладельческая, феодальная или капиталистическая – происходит точно то же самое. У нас, в СССР, простое и особенное положение, потому и социальные и межличностные отношения в населении совсем иные, чем в странах с другими формациями. Люди, поверив в идею равенства, братства и всеобщего благоденствия, были готовы на временные трудности, на напряжённые трудовые и военные подвиги. Но любое терпение, если не получает нужное ему удовлетворение, кончается. Правительству давно уже следовало начать отход от этой нереализуемой идеи, от активного внедрения её в сознание народа и от своей программы полной централизации экономики. 
— Чем же плоха централизация экономики? Ведь она даёт возможность управления и правильного планирования.
— Дорого далась народу эта централизация. Пояснения нужны?
— Да, нужны.
—  Три волны её прошло по стране: сталинская, хрущёвская и брежневская. В результате сталинской, когда всё направилось на индустриализацию страны, погибло от голода великое множество народа. Особенно в центральных российских областях – и тебе это, наверное, известно. Хрущёвская тоже наследила. Но вот то, что население заметило, но не все поняли причину – недавнее исчезновение продуктов питания. А причина в том, что пять лет назад по решению Политбюро партии и Правительства в СССР произвели, по сути, ликвидацию частного поголовья в сельской местности. То есть отобрали у частников пастбища и сенокосы, а в результате в городе из магазинов исчезли мясо, колбаса, масло. Цены на молочную продукцию поднялись. И на рынке мясо стало гораздо дороже. Вот к каким результатам привела, откровенно говоря, бездумная беспардонная централизация. Надеюсь, ты не считаешь это достижением социализма? И вообще, социалистическим общественно необходимым процессом? Ведь селянам и после уборки урожая запрещалось и запрещаться подбирать в полях его остатки, чтобы прокормиться.
— Грустно. Я, конечно же, не стану говорить о том, что ради какой-то цели необходимо идти на великие жертвы – это цинично и…
Виталий, слушая брата о том, что ему самому по жизни было прекрасно известно, перебил Николая Фёдоровича:
— Вот именно, –  и… В это «и» многое следует включить – не перечислишь.
— Так что же, социализм – бедствие для народа?
— Нет, Николай, не бедствие, — возразил Виталий. — Бедствием явилось нагнетание обстоятельств, безумное стремление действовать вопреки законам экономики. Заталкивание фактов в ту пресловутую идею, которая была надумана. А к этому добавляется ещё и национальный вопрос. С одной стороны, Советская власть сделала многое для развития языков, литературы, национальных культур, включая театры и музыку, а также для здоровья и самого существования этносов в виде республик, обеспечив там местную национальную власть, границы. Причём, к примеру, у таджиков вообще не было своей собственной территории, они входили в состав других ханств и эмиратов; а Украине от России были переданы огромные промышленные области и целый полуостров. Но в то же время государство и в самой России, и в союзных республиках всё унифицирует, в результате мы все потеряли свою настоящую историю. И русские уже перестают быть русскими; киргизы – киргизами; литовцы – литовцами. Ну и так далее. Какой-то вненациональный конгломерат без учёта истории, менталитетов и интересов населения, составляющего наш общий народ...
Что проявляется хотя бы в переименованиях исторически значимых территорий, городов и прочего. Повсюду мы видим революционные названия «Путь к коммунизму», «Пик коммунизма» и тому подобное. Или же, к примеру, название города Твери, имевшего громадное значение в истории Руси, переименовали в название город Калинин, ничего не дающее народу. А Согдийскую область переименовали в Ленинабадскую, притом, что название Согдийского государства впервые упоминается в священной книге «Авесте»1. И содержание книг, фильмов, музыки – всё подвергается редактированию и цензуре.
— Виталий прав, — продолжил мысль брата Арсений, — бедствие заключается в нарушении логики экономики, социологии и прочих факторов и событий. Диалектика – настоящая диалектика эволюции общества и природы, забытая и избитая идеологами и правителями, – требует, что необходимо следовать логике законов и развивать базу, а не высасывать из неё, как это делалось и продолжает делаться. Если это всё будет остановлено нашим Правительством, в чём сейчас мы очень сомневаемся, то взрыва – яростного взрыва не будет. Но пока что Правительство, обманывая народ, обманывает себя. Идеологи КПСС думают, что всё подчинено им, что мы и впредь будем послушным овечьим стадом, которое даже на смерть идёт молча за козлом-провокатором. Нам заявили, что социализм в принципе  _________
1“»Аве;ста» (в изданиях до 1917-го года «Зендавеста») – собрание священных текстов Спитамы Заратуштры, старейший памятник древнеиранской литературы, составленный на особом, более нигде не зафиксированном языке, называемом в иранистике “авестийским». Согласно пехлевийским источникам, «Авеста» – откровение, полученное Спитамой Заратуштрой от Ахуры Мазды – единого Бога, основателя всего сущего.
уже построен – тут они поступили в некотором роде для себя благоразумно: вроде как цель достигнута, и теперь следует переходить к новой цели – к коммунизму. Однако страна топчется на месте, цены растут, товаров, питания для народа производится всё меньше, у нас низкий жизненный уровень. Граждане отстранены от проявления своего потенциала, от участия в государственных делах. И люди давно поняли, что коммунизм – недостижимый горизонт. Потому и говорят, что Советской власти пора на пенсию.
— Что ж, признаю, вы убедили меня в том, что страна наша переживает великий кризис, — вздохнув, с огорчением заговорил Николай Федорович. — Согласен и что идеология у нас давно опирается на извращённость реальности, и что ложь переживает самоё себя и уже оборачивается против её конструкторов. По существу, хоть я и самому себе не признавался в том, но мне известно, что сейчас лишь ужесточение репрессий против тех, кто осознаёт пагубность внутренней политики, удерживает страну в этом её состоянии. Но тем сильнее, разрушительнее для страны, для населения, для государства же и даже для всего мира будут последствия революции. Они будут обвальными, как наводнение, и снесут сдерживающие запоры и плотины. Приходилось ли вам видеть, как вода размывает и сносит плотину?
— Нет, мне как-то не довелось такое наблюдать. Наверное, это грандиозно? — заявил Виталий; Арсений только отрицательно качнул головой.
— Дважды я был свидетелем, как во избежание сноса плотины в большое половодье колхозное руководство приказывало аварийно прокапывать по земляному телу плотины сточную канаву; а вода, устремившись по новому руслу, за несколько часов размывала грунт полностью, и от плотины и прудов оставались только воспоминания. Потом поток из этих прудов несётся дальше и уже запросто сносит плотины дальше по течению. Я боюсь, что вы уже оказались правы – Правительство СССР не готово изменить политику, и грандиозный размыв плотины разрушит всё созданное не только в СССР, но и во всём соцлагере. А с ними – и во всём мире произойдут катастрофические катаклизмы.
— Мы-то понимаем, что произойдёт, и нам от этого страшно и грустно, — признался Арсений. — Тем более, что специалистов-«гидротехников» в нашем огромном колхозе нет, а значит ни предотвратить разрушение, ни объяснить происходящее будет некому.
Виталий на высказывания друзей отреагировал резко, как приговорил:
— И вообще, вся перспектива не нравится – лучше было бы, если б наше Правительство взялось за ум и за управление… Впрочем, это вздорная мечта и мои слова эти вздорны. Ты, Николай, прав: Правительство не готово и не будет готово. Так что нечего питать иллюзии.

Шёл уже третий час их беседы, но ни Виталий с Арсением, ни Николай Фёдорович не замечали течения времени. И сон к ним боялся приблизиться. От трагичной фразы Баранова
и обмена мнениями о том, что Правительство не готово изменить политику, что грандиозное разрушение плотин разрушит всё созданное, повеяло безотрадностью.
Разговор остановился. Но не потому, что исчерпался – собеседникам самим нужно стало осознать глубину его и его последствия. А осознать последствия они обязаны были – ведь не просто так говорили, и в их отношениях многое изменилось, и к двоим размышлявшим о судьбе их страны присоединился третий…
Виталий, которому думалось легче во время каких-либо действий, взял чайник, раньше наполненный водой, и включил в сеть. Потом помыл стаканы, расставил по столу, выложил сладости и стал ждать, когда вскипит вода, вслушиваясь в нарастающий шум закипания. Всё делал молча, не вторгаясь в напряжённую работу ума других.
Беседа возобновилась лишь после того, как чайник сделал своё дело, а Виталий – своё, заварив чай и разлив его по стаканам. Он же и заговорил первым:
— Ну вот, старший брат, мы тебе многое открыли. Теперь ты – с нами, хочешь ты того или нет.
Николай Фёдорович посмотрел на него, никак не выражая ни вопроса, ни удивления, ни возражения. Просто ждал дальнейших слов. Он проникся идеей неизбежности перемен, воспринял её истинность, но не представлял ещё свою жизнь в новом видении перспективы страны. До того он просто служил ей, занимая различные должности, заботился о своих подчинённых и о семье. Теперь же вдруг увиделся конец и такому его служению и просто прежнему существованию.
— Мы, открывшись тебе, теперь рассчитываем на тебя. Нет, — тут же с улыбкой поправился Виталий, — не на то, что ты станешь создавать боевые группы – они нам ни к чему. И не на то, что ты станешь пропагандировать идею революции…
— Ну, это как сказать, — перебил брата Арсений.
— В каком смысле? — не сдержал вопросы Николай Фёдорович. — В каком смысле пропагандировать? Что я должен буду делать?
— Служить, — лаконично определил его роль Виталий. — И готовить Армию к тому, что произойдёт, чтобы она не погибла и, более того, не поднялась против народа.
— Виталий прав, — согласился Арсений. — Теперь, когда ты знаешь, что ждёт Страну, ты не можешь не понять, что Армию тоже ждут потрясения. И надо, чтобы патриотизм офицеров и солдат – хотя бы в большей их части – и готовность их служить Стране не исчезли, чтобы честь в них не была утрачена. А для этого придётся и внести в программы дополнительные тематики, и вести с теми, кому можно довериться, предупредительные разговоры. То есть настраивать их на ответственность в высшей степени. Чем ближе к предстоящему, тем больше – идёт время проверки на прочность и на патриотизм. То есть ты понял, что мы сейчас говорим о защите нашей страны; и ты уже не снарядами и пулями должен защищать её, а иными делами – тем более, что ты на высоком посту, а не в танковой колонне.
— Да, я это прекрасно уяснил – пробрали вы меня и преобразовали. И это за такой короткий срок! Откуда вы такие, ребята?! — удивлённо, даже с долей изумления спросил полковник Баранов. — Вы признались мне в начале разговора, что просвещаете тех, кто впоследствии будет нужен России. Это ведь такая социальная позиция, какую я ни в ком никогда не встретил за всю свою жизнь. Вы на себя возлагаете ответственность за Страну!
— Ну, теперь и на тебя, так что нам уже легче будет,— засмеялся Виталий; и тут же всерьёз возразил: — Может, так, как мы, и не делает больше никто, но многие честные люди на своих местах добросовестно выполняют свой долг.
— Долг по должности. А вы-то? Вы по какому велению вот эту работу делаете? Не в разрушение страны и власти, а в их спасение.
— О нас мы уже говорили, давай больше не обсуждать тему нашей ответственности. Притом, что тебе самому будет трудно, — вновь возразил Виталий. — На гражданской службе всё иное – каждая организация, по сути, сама по себе. А Армия – единый организм, в котором ты уже заешь, что будет, а другие даже не подозревают. До самого конца, пока не произойдёт революция, не будут ожидать того, что произойдёт. И вообще, пейте чай – он хорош, пока горячий…


Эти три человека вели разговор, важнейший для страны, но не нужный ей ни в тот вечер, ни ещё несколько лет. Они обсуждали реальное состояние экономики народного хозяйства, предсказывали трагедию великого Союза ССР, предполагая катастрофическое разрешение болезненного состояния Страны, предполагая, насколько прескверным станет её состояние после внезапного – революционного – изменения общественных отношений.
Но даже они, не желая губительного исхода для Страны, не предполагали, насколько истинным окажется их прогноз – насколько нелепо станет действовать Правительство, неуклюже пытаясь спасти коммунистический строй и Советскую державу, и действительно пророет в теле плотины аварийную канаву в виде гласности, перестройки и хозяйственных кооперативов.
Но, как и предполагали, в результате из рук вон плохого разрешения конфликта Правительством своего противостояния народу, поток, в который на короткое время сонное прозябание «плебса» превратится, снесёт существующие закаменелые административно-политические препоны и плотины. И не только в СССР, но и во всех «братских» и в других странах: плотину в виде «железного занавеса», плотину в виде Берлинской стены и многое другое.
А вместо них образует новые плотины в виде политических, военных и национальных границ между бывшими союзными республиками бывшего СССР. И они, дружественные братские республики, станут закукливаться, изолироваться, обосабливая себя от других дружественных братских республик и заявляя об обретении независимости. Какой такой независимости? От кого? От самих себя?.. Дорого им воздастся эта их освобождённость: разрушенностью экономик и ненавистью межнациональной дастся она им по глупости их олигофренической.
Не только экономика развалится – разрушится духовность народа. Дружба –  не только между республиками, но и между людьми одной нации, одной крови, – станет дорогим коммерческим товаром, а коварство, предательство – расхожим популярным средством для достижения целей. Даже родственные связи – братьев, сестёр, родителей – примутся закладывать и продавать. Многое сгорит и потеряется.
И последствия катаклизма растекутся по всему миру, поскольку разрушение экономики огромной великой страны и её экономических связей с экономиками всего мира приведёт к глобальному кризису. Аналогично тому, как разрушилась экономика во всём мире, и кризис привёл мир к великой войне вследствие Октябрьской революции в Российской империи.
Но никто из власть имущих и даже из «академиков» этого не увидит своей логикой, никто не проанализирует и не спрогнозирует ситуации и обстоятельства. Потому что никому не окажутся по силам восприятие и оценка событий, происшедших в нашей Стране и в мире вообще – распад монолитного государства, распад социалистического лагеря и Варшавского договора. А главное – восприятие и оценка причин разрушения идеи социализма, «плавно переходящего в коммунизм». Не по силам, не по уму ни государственным научным академикам, ни государственным органам управления. А ведь основной критерий  качества  подготовленности политического и административного руководства Страной и её идеологов – это способность знать и понимать прошлое, верно понимать и оценивать современную реальность и делать из них оптимальный прогноз предстоящего. А не подтасовывать факты в колоде залежалых фальшивых теорий.
Однако руководству страны действительно непросто взвешивать целесообразность уже сделанного и намеченного, когда зримо надвигающиеся события кричаще противоречат всему опыту диктаторского управления и в зеркале глубоко воспринятой им его же теории, надуманной, ложной, эти события отражаются в совершенно нежелательном для него виде.
И для большинства населения бывшего СССР и иных мировых стран, революционные трансформации и преобразования объявятся совершенно внезапным сверхошеломляющим явлением. Настолько невероятным, что и спустя полтора десятилетия после свершения революции различного рода политологи и социологи попытаются осмыслить, понять и разъяснить себе и другим суть события. И не смогут. В массе заявлений и публикаций не будет ни одного объяснения, хоть сколь-нибудь последовательного и соответствующего истине.
А между тем события, происходящие в России, а затем и во всём мире – логическое следствие того, что было до них. Они взаимосвязаны, и их скорая неизбежность перемен видна была уже в начале семидесятых годов ХХ-го века. Просто надо было уметь видеть суть происходящего, знать, чем оно и его последствия неизбежно чреваты, и тогда стало бы понятным, что оно может родить и как к ним готовиться.
Дорогу надо видеть. Иначе и далее двигаться будем, словно утлый чёлн без компаса и руля. А утлые суда волны разбивают.
Кризис советской экономики не будет вызван кризисом мировой экономики – напротив, мировой кризис будет вызван событиями дифференциации административного устройства и народного хозяйства СССР и стран СЭВ.
Советский Союз – не изолированная страна, а мировая держава, связи и экономические, и политические, и военные которого со многими странами переплели весь мир. Поэтому события, сотрясающие даже в малейшем столь великую страну, незамедлительно вызовут реакцию на всём Земном шаре. Потому следовало бы предполагать, как болезненно на всём человечестве радикальные перемены в СССР отзовутся. Это тоже не было предусмотрено планами Правительства СССР и правительств других держав. Даже тех, которые очень хотели развала Советского Союза.
Происшедшими в начале двадцатого века в Российской империи событиями, а именно тем, что в результате Октябрьской революции семнадцатого года произошла интеграция внутренней экономики, включая все энергетические, материальные и информационные ресурсы, был порождён великий кризис тридцатых годов. Это произошло вследствие того, что интегрирование экономики в одних руках нарушило все существовавшие до того и отлаженные хозяйственно-экономические связи мировой экономики.
Кризисы конца двадцатого века и дальнейшего времени вызовутся к движению иными, диаметрально-противоположными революции 1917-го года событиями настоящей эпохи. То есть распоясавшимся антиподом господствовавшего до того фактора–интеграции. А именно:  денационализацией и дифференциацией экономики в бывшем СССР и в странах бывшего СЭВ. Что естественно и неизбежно должно будет привести и приведёт к распаду мировых экономических и политических связей.
Неизбежность разрушения социалистической системы общественных отношений на стадии «развитого социализма» очевидна задолго до его разрушения, потому что по всем физическим и социальным законам сверхчрезмерная интеграция потенциалов и ресурсов логически должна завершиться мощным взрывом.
Правительство СССР информировалось об этом, но пренебрегло предупреждением. Хотя, будь оно разумным, как о том мечтали собеседники в Нарыне, а государство – гибким, всё  могло бы пойти иным путём, плодотворным. Государство обязано брать на себя стабилизацию и организацию движения общественно-экономических процессов, никак не вмешиваясь в продуктивную деятельность предприятий. Что означает: государство обязано по-настоящему планировать экономику и предотвращать аварийность в ней и в общественных отношениях.
Элементарным примером разумного присутствия государственного управления без вмешательства государства во внутренние дела участников производственно-экономических процессов является регулирование автомобильного движения. Здесь нет вторжения администрации в дела и намерения участников движения, но распределение рядов, информационное обеспечение и контроль безопасности создают возможность движения, развития, удовлетворения потребностей. Конечно же, коллизии и конфликты всё равно неизбежны  –  амбиции и тщеславие, деконгруэнтность1 и прочие личностные особенности всегда будут создавать на некоторое время аварии и заторы, но они не прекращают процессы, не разрушают дороги.
Отсюда следует вывод, что государство при любых деформациях социумов обязано исполнять  функции координатора, организатора. В противном случае обществом овладевает хаотичность, а государство, государственность растворяются в хаотичности общественного переустройства.
За хаосом, конечно же и непременно, последуют значительные трансформации социума, и его государство вновь выкристаллизуется в некую форму. Но беда в том, что обществу придётся расплатиться за «свободу» от государственного контроля перерасходом и утратой ресурсов, материальных и духовных благ. Безвременьем, разрухой и бездольем.
Революция семнадцатого года правомерно была названа Великой, так как её целью было не выравнивание социального уровня населения страны, а восстановление управляемости страной, восстановление российской государственности.
Смена режимов, смена государства, экономическая социально-политическая революция в стране является необходимостью для какой-либо дифференциации общества, для
____________
1Конгруэнтность (лат. congruens, -ntis — соразмерный, соответствующий, непротиворечащие друг другу) согласованность элементов системы между собой.  Приставка «де» – это сокращение от приставки «дез»; обозначает действие, противоположное тому, которое производится без данной частицы.

какого-либо разрушения его скованности.  Но  если дифференциации предшествует жёсткий – и жестокий – диктат государства, то его скверно сменит квазидемократия, псевдодемократия, анархическая демократия. Всё, что угодно, но только не реальное разумное управление.
Ведь демократия – значит управление страной всем народом. А это возможно?  Никогда. Никогда народ, не имеющий единой идеи и единой культуры, не будет следить даже за  порядком на улицах – у него в себе самом нет порядка…
Впрочем, эффект этой революции будет столь же временным, как и предшествующей – до следующей трансформации общества, вновь всё в Стране интегрирующей… 

С того вечера, в который трое вели свой знаменательный разговор в гостиничном номере в городе Нарыне до того времени, как произойдёт предсказанная революция, действительно понадобятся предсказанные и десять, и пятнадцать лет.  Что явится решающим толчком, эти три аналитика не знали, но то, что понадобится таковой пускатель – последние капли, песчинки – они знали.
И действительно: понадобится даже и скорая смерть одного за другим трёх китов старой коммунистическо-большевистской гвардии, сплачивавшей народ Страны в тесных жёстких объятиях: долголетнего в должности Генсека партии Брежнева Леонида Ильича и сменявших его на короткое время в тех же должностях Генерального секретаря ЦК КПСС и Председателя Президиума Верховного Совета СССР Андропова Юрия Владимировича и Константина Устиновича Черненко.
Скорый последовательный уход трёх Генеральных секретарей ЦК КПСС символизирует агонию устарелого государства и явится, в частности, побудительным фактором к приходу более молодого партийца, Горбачёва, спонтанно, без теоретического обоснования и без подготовки Страны и её Правительства попытавшегося ослабить нажим государства на интересы населения и реформировать политическое положение СССР.
Что и приведёт к тому самому пресловутому «размыву плотины», о котором говорилось в гостинице, затерянной в узкой Нарынской долине в глубине Тянь-Шаня за десятилетие до губительного размыва…

***

В понедельник после каверзного пикника Владимир Андреевич пришёл на работу на полчаса раньше обычного – он решил, минуя начальника Управления, попросить министра принять его, чтобы сообщить  о событиях на джайлоо прежде, чем министр узнает обо всём от, быть может, Первого секретаря компартии Киргизии Усубалиева. И тем предотвратить гнев высшего партийного руководителя республики на министра и на всё Министерство.
Ему предстояла трудная задача – проинформировать руководство так, чтобы самому не оказаться виновным в происшествии и, в то же время, просить от министра определённых санкций для своего заместителя, Севрюженко. Ведь без наказания не обойтись – слишком нагло, цинично повёл себя Михаил Иванович по отношению к хозяевам торжества и по отношению к группе своих спутников, не задумываясь о последствиях своих хамских речей. А последствия вмиг стали резонансными…
Он успел вовремя. Успел и рассказать всё о происходившем на празднике, и оправдать необходимость поездки группы на джайлоо – тем, что, во-первых, нужно было повидаться с руководителями района, чтобы представить им материалы проведённой проверки; и, во-вторых, просто провести отдых в горах, что было им согласовано с начальником Управления и оплачено из собственных средств. И успел ещё объяснить, как решался вопрос о поступке Михаила Ивановича на месте.
Министр весьма внимательно слушал начальника отдела, прервавшего своим нештатным визитом его запланированные на утро дела, несколько раз сорвался по ходу повествования и чрезвычайно строго спрашивал, понимает ли сам Владимир Андреевич, что там произошло и в каком положении оказалось Министерство.
Владимир Андреевич, на чью голову под старость свалилось столь тяжкое несчастье и, вследствие того, бремя ответственности за целое ведомство, чувствуя дрожь в ногах и руках, ответил, тем не менее, твёрдо:
— Да, я всё понимаю. Хорошо понимаю. Именно поэтому и пришёл к вам – не для того чтобы себя обелять, а чтобы вы узнали об этом раньше, чем вам позвонят из ЦК компартии.
— Как это – позвонят из ЦК компартии?! — поразился министр. — Почему мне должны звонить из ЦК компартии?! И откуда вы знаете, что мне должны будут оттуда позвонить?
Владимир Андреевич дополнил исповедь сообщением о решении второго секретаря райкома партии проинформировать Усубалиева о нанесении оскорбления Герою Соцтруда министерским работником. Министр от слов начальника отдела слова растерял и, яростно глядя на Владимира Андреевича, только резко вздохнул и столь же резко выдохнул.
— Мугалимов обещал не поднимать национальный вопрос. Тем более что хозяева в лице некоторых негодяев первыми оскорбили приехавшую к ним в гости нашу группу, — успокаивая министра, продолжил Владимир Андреевич своё признательное объяснение; о других спутниках, по случаю присоединившихся к ним, Владимир Андреевич говорить не стал во избежание усложнения ситуации и ненужных расспросов. — А мы всё сделали, чтобы не дать разгореться скандалу. Один из специалистов отдела, обычно застенчивый, тихий, сразу же, при хозяине праздника, оскорблённом Севрюженко, выговорил Михаилу Ивановичу некорректность его поступка и потребовал от него извинения, что потом было положительно оценено руководством района и области.
Едва завершилась его фраза, раздался телефонный звонок прямой связи с Центральным комитетом. Министр непроизвольно вздрогнул, про себя пробормотав: “Помяни лихо – оно и явится”, и, прежде чем поднять трубку, значительно посмотрел на посетителя.
— Мне выйти? — спросил Владимир Андреевич.
— Нет уж, вы можете мне понадобиться. Это если по вашему вопросу. А нет, так,.. — не договорив, министр снял с аппарата трубку и тут же на него навалился гневный поток.
Трубка прямой связи и без того обладает хорошим звуком, а в данном случае просто гремела. Министр отвёл телефон от уха, чтобы ещё и физически не травмировать мозг, уже обеспокоенный полученными с утра огорошившими известиями, и чтобы и Владимир Андреевич слышал высокопартийный гнев, виновником которого вольно или невольно сам оказался.
То, что неслось из кабинета ЦК КП Киргизии в кабинет министра, дублировало известие Владимира Андреевича, но излагалось с таким идеологическим содержанием и с такой патетикой1,  что простому начальнику отдела, хоть и искушённому в канцелярских делах, но не подпадавшему под грозу такого уровня, сделалось жутковато. Он несколько стушевался, виновато посмотрел на своего министра и... поразился – министр, с серьёзным видом воспринимая возмездие за нерадивость в подборе кадров, за ненадлежащий контроль за их моральным уровнем, за их сознательностью, с озорной ухмылкой подмигнул несчастному, угнетённому подчинённому.
А едва в бушевании разноса образовалась пауза, вклинился в него с покаяниями и с сообщением:
— Я уже в курсе того, что произошло.
Эта короткая фраза приуспокоила страсть на другом конце телефонной связи, и там довольно резко, но уже доброжелательнее спросили:
— В курсе? Когда вам стало это известно? Что намерены делать со своим… негодяем?
— Мне об этом сообщил его руководитель, начальник отдела, и мы сейчас как раз и думаем о том, как наказать… виновника. Кстати, как я понял, Владимир Андреевич лично принёс извинения прославленному чабану Советбеку Байтемирову и, в лице руководства района и области, всему присутствовавшему там народу.
_____________
1 Патетика или па;фос (греч.;;;;; – страдание, страсть, возбуждение, воодушевление) –  приём обращения к эмоциям аудитории.. Соответствует стилю, манере или способу выражения чувств, которые характеризуются эмоциональной возвышенностью, воодушевлением, драматизацией.

— Да, это нам известно – он поступил мудро и достойно. Однако это не смягчает вину его заместителя. Товарищ Усубалиев навёл о нём справки, знает о нём всё и считает, что он не имеет права работать в Министерстве и в других органах власти. Он должен быть уволен немедленно.
— По собственному желанию?
— Нет! Вы что, не понимаете, что он порочит Советскую власть, причём находясь на ответственной должности? Такой человек не должен представлять исполнительные органы Советской власти вообще. Поэтому уволить его Министерство должно по несоответствию занимаемой должности. С позорной, но правдивой – учтите это! – характеристикой. На вас лично товарищ Усубалиев возлагает полноту ответственности за исполнение данного указания. Ещё учтите, что этот вопрос поставлен в ЦК компартии Киргизстана на контроль и будет обсуждаться в качестве недоработок партийных организаций на местах.
— Я понял вас, товарищ Сердюков.
— Кстати, он кандидат или член партии?
Министр взглянул на Владимира Андреевича, тот тихо произнёс: “Подал заявление о вступлении в кандидаты, скоро оно должно быть рассмотрено”.  Его фраза в точности была передана, на что сразу пришла жёсткая резолюция:
— Отказать. Немедленно отказать. И не просто не рассматривать заявление, а принять решение по нему. Такое, чтобы в партию дорога навсегда была закрыта этому,.. — товарищ Сердюков запнулся, но тут же признался: — не знаю, как и назвать его. В общем, вы меня поняли. 
— Понял хорошо, товарищ Сердюков. Можете передать Турдакуну Усубалиевичу, что его указание будет исполнено. Я сейчас же соберу руководителей всех служб и дам все необходимые распоряжения. А завтра утром доложу об исполнении.
— Хорошо, правильно, — отметил товарищ Сердюков. — Только вот что… Не надо особо афишировать эту тему, незачем плодить слухи, порочащие Министерство и вообще органы власти. Предупредите об этом всех, кто будет привлечён к решению данного вопроса.
— Согласен с вами, товарищ Сердюков, я тоже так считаю, — ответил министр, которому вовсе не светило, чтобы о руководимом им ведомстве ползли кляузные слухи по городу и по республике.
— Да, давайте тихо, кулуарно, то есть, разрешим ситуацию… Да, ещё один момент имеется в этом деле. Как сообщил второй секретарь райкома партии, товарищ Мугалимов, со слов самого товарища Байтемирова, там, на джайлоо, этот… заместитель начальника отдела пригрозил увольнением сотруднику, требовавшему от него извинений перед оскорблённым им Героем Социалистического Труда. Проследите, чтобы он не был обижен.  До свидания.
Товарищ Сердюков отключил телефонный аппарат, а аппарат Министерства завертелся – министр велел секретарше срочно вызвать причастных к вопросу предстоящего увольнения опального Михаила Ивановича; Владимиру Андреевичу дал лист бумаги со словами:
— Слышали, какую характеристику надо написать? Пишите. Здесь, сейчас же. пишите — Помолчав, произнёс неожиданное: — Да, Владимир Андреевич, знаю вашего заместителя и знаю его деловые и иные качества. Хм! Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло. Так что смелее пишите в соответствии с тем, что он заслужил. А я пока займусь делами, от которых вы меня отвлекли. Впрочем,.. благодарю вас за это, иначе б… Ну вы понимаете…
Однако министр оказался вновь вынужденным оторваться от важных дел своих – вошёл неприглашённый к разбору дела второй заместитель министра, и его появление в очередной раз прервало намеченную министром на утро работу и прервало доверительный диалог министра с начальником отдела. Увидев в кабинете пишущего Владимира Андреевича, заместитель министра удивился и слегка придержал своё движение к столу министра:
— Вы здесь? Что, уже объяснительную пишите? Или заявление о выходе на пенсию?
— Какую объяснительную? Какое заявление?— удивился теперь уже министр. — Вы о чём говорите, Джолчубек Эсенгалиевич?
А Владимир Андреевич в недоумении уставился в лицо усаживающегося заместителя министра.
— О том, что он натворил в Кочкорском районе, устроив увеселительную поездку вместо работы. И, позволив областному специалисту оскорбить своего заместителя, сам ещё более унизил его перед подчинёнными и перед районным руководством.
— О каком областном специалисте идёт речь, Владимир Андреевич?— вопрошающий взгляд министр перевёл на руководителя службы. — О нём вы мне ничего не сообщили.
И без того уже многострадающий, Владимир Андреевич тяжело вздохнул, догадавшись о причине появления заместителя министра, о её источнике. Он понял, что Михаил Иванович решил форсировать события по своему продвижению, а для этого не просто вовлёк в необходимые успеху затеи одного из своих покровителей, но и сочинил небылицы в расчёте, что никто не сможет опровергнуть его ложь. И правда ведь: поездка на пикник во время работы произошла, причём по воле Владимира Андреевича; столкновение с областным специалистом произошло; оскорбление тем специалистом министерскому сотруднику было нанесено; он, Владимир Андреевич, публично выговорил заместителя, защищая случайного,  неминистерского человека, да в присутствии  подчинённых. Правда, районного   руководства   не было, но это неважно  –  есть несколько правдоподобных обстоятельств – значит, к ним можно присовокупить и несколько сочинённых.
Владимир Андреевич раскрыл было рот, чтобы пояснить министру, что произошло на самом деле, но министр поднятием руки остановил его намерение, потому что в кабинет стали входить приглашённые руководители, приветствуя министра и его визитёров. Они были удивлены столь ранним вызовом да к тому же в столь необычном составе.
Министр не дал им возможности особенно раздумывать над причиной вызова, сразу же введя их в курс события:
— Товарищи, я собрал вас по весьма важному и весьма неприятному делу, суть которого – сразу предупреждаю – не должна быть известна никому, кроме тех, кто должен знать её. Речь идёт о недостойном поступке заместителя начальника отдела, Севрюженко Михаила Ивановича.
— Почему?! — возмущённо воскликнул заместитель министра.— Почему о каком-то его недостойном поступке, а не о делишках и поступках его начальника? Я вижу, он уже успел оговорить своего заместителя…
— Джолчубек Эсенгалиевич, не перебивайте меня, будьте добры. Я вас не приглашал, но коль вы здесь, послушайте о своём подопечном. Да, Владимир Андреевич проинформировал меня о том, что натворил его заместитель, и я благодарен ему за это, потому что вскоре мне позвонили из ЦК компартии, от товарища Усубалиева, и сообщили ещё больше и похуже, чем я услышал от Владимира Андреевича. Причём там дали такую оценку проступку Севрюженко, что всё Министерство оказалось замаранным. И долго будет отмываться.
Заместитель министра ошалело замолчал и стал быстро переводить взгляд с министра на Владимира Андреевича и обратно. Такого не ожидал, когда шёл решать вопрос повышения своего протеже по службе. Его сильно огорчило не только то, что позиция кардинально переменилась, но и то, что он теперь не сможет помочь сыну своего друга, который, являясь завотделом в ЦК КП Киргизии, некогда помог ему самому устроиться в его теперешней должности.
А Владимир Андреевич смущённый, огорчённый событием и нелепым на старости лет вниманием к нему высокопоставленных коллег – а по существу, всего Министерства, поскольку эти-то коллеги и есть костяк ведомства, – сидел, ссутулившись, и слушал, не поднимая голову.
Остальные вовсе ничего не понимали, не будучи ни верно, ни облыжно введёнными в курс события, и выжидающе смотрели на главу Министерства, посматривая также на заместителя министра и на Владимира Андреевича и видя в них противников в каком-то противостоянии. Министр не стал задерживаться на вторжении в его речь, ограничившись сказанным:
— Так вот, как вы, товарищи, поняли, работник Министерства совершил проступок, который был рассмотрен в ЦК компартии и по которому нам необходимо срочно принять соответствующие меры.
— Объявить выговор?— спросил начальник Управления, к которому относился опальный сейчас отдел.
— Нет. Уволить и немедленно. От сегодняшнего числа.
— По собственному желанию? — поинтересовался руководитель кадровой службы.
— По несоответствию занимаемой должности, — категорично ответил министр; но, смягчившись, пояснил:— Я тоже, заботясь о чести нашего Министерства, предложил было вариант «по собственному желанию». Однако меня внушительно поправили – и справедливо поправили, – объяснив, что Севрюженко опорочил Советскую власть и Партию. Увольнение по несоответствию – это указание товарища Усубалиева и моё решение.
Заместитель министра попытался уточнить один момент, чтобы сын его друга как-то не слишком сильно был наказан:
— А товарищ Усубалиев знает, что Мих…
— Я не принимаю неразумных решений, — перебил его министр, чтобы не прозвучала информация о связях Михаила Ивановича, посредством которых заместитель подспудно попытался предотвратить исполнение решения министра. Это ограничение его власти и полномочий министру очень не понравилось, что он постарался показать сразу же и о чём не забыл наперёд. — А товарищ Усубалиев о Севрюженко знает всё. Но если вы сомневаетесь, можете спросить об этом у самого товарища Усубалиева.
Министерский номенклатурный статус Джолчубека Эсенгалиевича в Центральном комитете республиканской компартии от силы тянул на уровень заместителя заведующего отделом, потому ни о каких расспросах им лично самого Первого секретаря не могло быть и речи. Джолчубек Эсенгалиевич потупился; министр, заметив впечатление, произведённое его словами, сказал, намекая на последствия для Севрюженко старшего:
— Михаил Иванович не ребёнок, отвечать должен сам. Сейчас я вам сообщу то, что мне было доведено Центральным комитетом, и вы поймёте всю подоплёку события и причину столь жёсткого наказания работника нашего Министерства.
Излагая события руководителям служб столь же сурово, как ему самому пришлось воспринять от административно-идеологического органа, министр включил в изложение и причину приезда группы специалистов на джайлоо, обосновав рабочей необходимостью. При этом он строго посмотрел на заместителя, указывая тем самым ему на необоснованность его утверждения о нарушении начальником экономического отдела трудовой дисциплины. Однако счёл уместным упомянуть и право его на организованный выезд в горы:
— Вы, Владимир Андреевич, ведь согласовали выезд своего отдела на отдых?
Он уже был в курсе этого, но должен был представить приглашённым руководителям полную невиновность Владимира Андреевича, притом, что его заместитель обвиняется в невероятном позорящем честь Министерства проступке.
— Да, конечно же, я согласовал. Хотел сделать супруге подарок в день рождения. И оплатил и автобус, и ГСМ, и работу водителя в выходные дни. Вот квитанция. — С этими словами он вынул из папки платёжный документ, уже знакомый министру, показал сначала ему и, когда тот кивнул головой, подал его заместителю.
Джолчубек Эсенгалиевич взял документ в руки, внимательно всё прочёл, увидел сумму оплаты и огорчился, что не поговорил с Владимиром Андреевичем до того, как пошёл к министру решать вопрос о снятии его с должности на основании нарушения им закона и злоупотребления служебным положением.
Министр подождал, пока заместитель ознакомится с содержанием квитанции, и уже гневным тоном завершил:
— И когда Герой Социалистического Труда товарищ Байтемиров подошёл со всем уважением к Севрюженко пригласить к дастархану на бешбармак, Севрюженко не только и не просто отказался, но и выругал его самыми скверными матерными словами.
В кабинете сообщение произвело беззвучный взрыв – такого прегрешения даже от Михаила Ивановича, которого знали как неуёмного бузотёра, никто не предполагал. Все, кроме Джолчубека Эсенгалиевича, вздрогнули, отшатнувшись. Заместитель министра напротив, опешив, сначала всмотрелся в лицо министра, затем пристально посмотрел на Владимира Андреевича, потом склонил голову и стал натирать виски. Он вдруг осознал, как жестоко подставил его подопечный своего отца, и его, покровителя, и всё Министерство. И мало того, клеветой хотел усугубить положение, в которое вогнал Министерство – ведь истина вскрылась бы всё равно!
— Так что видите, что ни о каком выговоре или увольнении по собственному желанию не может быть и речи. Дело весьма резонансное – товарищу Усубалиеву о нём сообщили партийные органы Кочкорского района…  И кроме того, это напоминание о том, что Партия строго следит за моральным уровнем каждого члена нашего советского общества, и ни одна провинность не пройдёт незамеченной и ненаказанной.
Приглашённые смутились и стали просматривать свои движения по службе и вне службы, определяя, в каких грехах они могут быть уличены, за что с ними могут бдительные партийные органы разделаться так же, как сейчас с Севрюженко.
Министр задумался на минутку и обратился к начальнику экономического отдела:
— Владимир Андреевич, вы, кажется, подготовили докладную записку? Подайте её мне – сейчас она уже уместна. И число поставьте то, в которое произошло обсуждаемое нами событие, чтобы не было так, будто мы… Мы ведь до звонка начали разбирать дело – вы понимаете меня?
Владимир Андреевич понял, что имел в виду министр: вначале он отклонил докладную как страшную змею, а затем, после телефонного разговора с партийным аппаратом, счёл её уже вполне уместной и даже необходимой в качестве доказательства превентивных действий самого Министерства по реагированию на провинность своего работника.
Всё правильно, и Владимир Андреевич разумно оценил и первую реакцию министра как верную в той ситуации, и указание его о представлении записки сейчас. Он дописал дату и подал листки главе ведомства.
— А что ещё за история там со специалистом из области? — вновь обратился к нему министр. — Может быть, она что-то прояснит нам в постыдном поступке Севрюженко? Может, это как-то обоснует его срыв?
Владимир Андреевич, коротко взглянул на заместителя министра, в этой ситуации уже далеко не столь опасного.
— К сожалению, товарищ министр, напротив, – усугубляет. Я не стал рассказывать, чтобы и без того большую вину моего заместителя не увеличить другими его деяниями.
— Расскажите, только коротко, а то ритм работы и так уже сбился. Но нам нужно знать всё достоверно, чтобы потом ещё что-то не выявилось и не свалилось на нас внезапным звонком откуда-нибудь.
— Этот нарынский специалист, главный инженер-землеустроитель, — Владимир Андреевич по ошибке увеличил статус Виталия, — по стечению обстоятельств оказался на джайлоо одновременно с нами, когда мы прибыли туда, чтобы повидаться с нужными нам руководителями. С нарынским специалистом были полковник из московской военной Академии и ещё несколько спутников. Пока мы разбирались, как в массе народа нам найти руководство, хозяева неожиданно бросили нам, русским, вызов – предложили участвовать в скачках. Причём вызов был сделан таким образом, что не принять было невозможно. Но скачка – это не простая езда, и оказалось, что только он сумеет достойно показать русское наездничество. Однако ему подвели самого мощного в районе коня, боевого. И вот в трудную для него минуту, в то время как ему все стали сочувствовать, Михаил Иванович в спину громко назвал его дураком.
— Как? За что же?!
Даже министр поразился ещё одному невероятному поступку Михаила Ивановича, его предательству, если разобраться по существу. Остальные тоже не поняли, почему, для чего
их интеллигентный коллега позволил себе бессмысленное оскорбление.
— У Михаила Ивановича не было никаких оснований для того, — пояснил Владимир Андреевич, сам демонстрируя непонимание. — Они впервые встретились и познакомились на джайлоо. Поэтому я не могу объяснить это его оскорбление незнакомого ему человека, решившегося защитить наше и в том числе и его достоинство, ничем иным, как нелепым проявлением высокомерия.
— И как, справился землеустроитель с жеребцом? — подумав, что существо конфликта изложено и понятно и уже просто, по-человечески заинтересовавшись новым событием, спросил министр.
— И справился с конём, и в очень опасных для жизни ситуациях и в нескольких трудных состязаниях вышел победителем, в том числе, в козлодрании. Но Михаил Иванович вновь проявил себя с дурной стороны. Опять-таки, после того как победителя благодарили все: и
хозяева, и руководство, и мы с его спутниками, Михаил Иванович принялся оскорблять его –вероятно уже из зависти. А потом оскорбил и нашего водителя Усмана-аке, которого все знают, как исполнительного добросовестного работника и уважительного отзывчивого человека. Мои увещевания он не принял во внимание. Ну а позже грязными словами и оскорблениями излился на Героя Социалистического Труда и на всех чабанов.
— Это всё – правда?— сердитым тоном спросил Джолчубек Эсенгалиевич.
— К сожалению, это – факт, и его могут подтвердить наши коллеги, — ответил ему Владимир Андреевич и, обернувшись к министру, пояснил: — в частности, сотрудник отдела Столяров, о котором вам говорил товарищ Сердюков. А сотрудник облсельхозуправления в существенной степени поспособствовал нам в урегулировании проблемы, которую образовал там Севрюженко.
Имя товарища Сердюкова было известно всем руководящим лицам республики, потому сомнения по поводу обличения Севрюженко сразу же испарились. А Владимир Андреевич продолжая информирование, произнёс такое, что обычно не говорится вслух – признание члена партии в своей ошибке. Но это признание было вызвано указанием того же товарища Сердюкова, от имени Партии предопределившим отказать Севрюженко в доступе в её ряды.
— Я вынужден как старый член партии признать, что ошибся, давая Севрюженко Михаилу Ивановичу свою рекомендацию для вступления в ряды КПСС. И раньше я замечал за ним проявления несдержанности и грубости, но относил все их к усталости, к молодости. Теперь же, после того как он запросто публично и грязно унижал людей, ничего аморального не сотворивших и ничего обидного для него лично не сделавших, я увидел его истинное лицо и присущие ему свойства его характера. И понял, что он недостоин вступления в Партию.
Владимир Андреевич не жалел сейчас самолюбия Севрюженко, он отплачивал ему за всё, чем тот прославил себя и чем нанёс не одно огорчение сотрудникам и ему, начальнику отдела. И ещё он вспоминал разбор отношений у реки на джайлоо и то, как Виталий Тимофеевич сказал, что он может доверять лишь тем, кто в трудных обстоятельствах рядом с ним, кто участвует с ним в делах. Это также вдохновляло сейчас Владимира Андреевича, он чувствовал, что возмещает своему заместителю то, что должен был возместить ещё тогда. Быть может, в таком случае не оскорбил бы Севрюженко Советбека Байтемирова. Впрочем, вряд ли – он неисправим.
А признанием в своей партийной ошибке Владимир Андреевич оказывал услугу министру, которому нужно было основание для того, чтобы исполнить второе указание ЦК партии по Севрюженко. Министр понял его и обвёл взглядом собравшихся, остановив его сначала на секретаре парторганизации, а затем – более продолжительно – на своём заместителе.
Джолчубек Эсенгалиевич, когда Владимир Андреевич представил картину, отличную от представленной ему Севрюженко, происшедшего на далёком джайлоо, порадовался тому, что не позвонил с утра пораньше в Нарын Буйлашеву – как того требовал Севрюженко, – чтобы тот наказал своего специалиста. Что отложил с ним разговор на более позднее время. Одновременно он подумал о том, что все его основания растворились, исчезли, оставив подопечного безо всякой опоры, что Севрюженко повис, удерживаясь только за него, своего покровителя в Министерстве, за отца в Центральном комитете да ещё за пару-тройку людей, способных оказать ему какую-нибудь страховочную поддержку. И в таких-то условиях он и вздумал столкнуть своего начальника?!!
А впрочем, это был его единственный выход, чтобы не самому ему оправдываться, а атаковать. Он пошёл ва-банк: пан или пропал. И пропал…
Но тут до Джолчубека Эсенгалиевича дошли ещё две истины. Во-первых, Севрюженко хотел сместить человека, члена Партии, давшего ему свою партийную рекомендацию, то есть поручившегося за него – а это уже совершенно нелепый поступок: вместо того чтобы прислушиваться  к  его указаниям,  он  вздумал  сначала игнорировать его, а потом и вовсе компрометировать и сталкивать! А второе – это то, что и он, Джолчубек Эсенгалиевич, тоже дал свою рекомендацию, и теперь ему самому надо как-то выбираться из ямы, выкопанной и ему его протеже. Называется, чочко койду – подложил свинью!.. Не потому ли министр так пристально на него смотрит?
А руководитель ведомства, завершив обзорную ревизию начальствующего состава, тем завершил и незапланированное заседание:
— Всё, товарищи, ясно. Решение принято, Управлению кадров подготовить приказ с соблюдением всех необходимых норм трудового законодательства. Основание приказа – докладная записка начальника отдела. Предупреждаю, чтобы никаких изменений решения в оформлении увольнения, а также в характеристике, которую сейчас напишет Владимир Андреевич, не было. Я не собираюсь из-за Севрюженко расставаться с партбилетом и вам не советую – вопрос на контроле в ЦК партии. А вам, Алмазбек Алиевич, необходимо в срочном порядке рассмотреть заявление Севрюженко о вступлении в КПСС и вынести такое решение, чтобы и в дальнейшем у него не было возможности пристроиться. Основание – докладная записка и пояснения Владимира Андреевича. И последнее: напоминаю о неразглашении этого вопроса и содержания данного заседания. Идите, готовьтесь к коллегии.
Судьба Михаила Ивановича была решена.
Приглашённые стали подниматься и выходить из кабинета. Владимира Андреевича министр остановил:
— Задержитесь, Владимир Андреевич, и здесь допишите характеристику. Пишите коротко – на полстраницы. Укажите заносчивость, завистливость, неисполнительность.
Владимир Андреевич со вздохом снова сел за стол и стал доделывать свою скорбную работу.
— Ничего, Владимир Андреевич, — поняв его состояние, успокаивающе обратился к нему министр, — такова наша руководительская доля: и награждать, и наказывать. А что за работник Столяров?
Владимир Андреевич немного призадумался и вдруг, осенённый внезапно возникшей мыслью, ответил:
— Знаете, товарищ министр, Анатолий Кириллович Столяров сначала, когда пришёл в отдел, показался мне невзрачным человеком. Он всё время держался в тени, молчал. Но работу всегда выполняет быстро и очень качественно. И успевает помогать другим коллегам, в том числе ведущим специалистам и даже моему заместителю. Как активный комсомолец, он член комитета комсомола Министерства. И заметно и активно участвует в семинарах по повышению политической и профессиональной грамотности. А в этой поездке он вдруг резко изменился: проявил решительность, ответственность. Вот и Севрюженко, заместителю начальника отдела, не побоялся высказать о его неуважительности к людям, хотя тот и пригрозил его уволить. Чем в тех обстоятельствах очень помог нашему Министерству – его благодарили сам пострадавший Байтемиров и руководство района и области. А в прошедшие выходные он больше о работе говорил, чем о развлечениях.
— Ну что же, присмотритесь к нему, поддержите. Нам, Владимир Андреевич, не только Севрюженки нужны, но и такие Столяровы, чтобы за тех работу исполнять. Вы понимаете?

Владимир Андреевич возвращался в отдел как после тяжёлой физической работы – разбитый, усталый. Но спокойный. Он был совершенно спокоен за себя, за честь отдела, за то, что интриги теперь на некоторое время стихнут. Подходя к комнате исполнителей, он услышал голос Михаила Ивановича:
— Ты написал заявление об увольнении? Пиши сейчас, при мне, а не то я тебя уволю.
Владимир Андреевич открыл дверь, и ему стало и смешно и грустно: уже уволенный, но ещё не ведающий о том уже бывший его заместитель опирался о стол Анатолия Столярова и повелевал немедленно уволиться.
Анатолий спокойно смотрел Севрюженко в глаза. Выслушав приговор, он уверенным тоном ответил:
— Если есть основание для моего увольнения, пусть начальник отдела меня уволит. А заявление я писать не буду.
 Голос молодого специалиста прозвучал с таким достоинством, что Михаил Иванович вскипел:
— Я! Я тебя уволю! Сейчас же напишу приказ. Сдавай материалы Игорю!
— Михаил Иванович, пройдёмте в кабинет, — негромко сказал Владимир Андреевич.
Севрюженко глянул на него поворотом головы и, не поприветствовав даже, снова обернулся к бесцеремонно сидевшему перед ним наглецу, посмевшему в горах сделать ему дерзкое указание. Потом повелел Игорю:
— Прими у него дела. И смотри, чтобы в них всё было в порядке.
— Михаил Иванович, вы хотите, чтобы я здесь, при всех объявил решение министра? — вновь обратился к Севрюженко Владимир Андреевич, столь же негромко, но повелительно.
Михаил Иванович резко повернулся, вышел из комнаты в коридор, а там, обгоняя начальника, направился к общему их кабинету, сам открыл его и остановился меж столами. Он уже полагал себя назначенным на должность начальника и потому не хотел садиться за заместительский; но стол начальника надо было ещё принять…
Владимир Андреевич, к его удивлению, уверенно прошел к своему месту и утвердил себя в кресле.
— Я слушаю вас, — раздражённо произнёс Михаил Иванович.
— Слушаете? Это хорошо. Внимательно слушайте – повторять не буду. — Владимир Андреевич, внутренне усмехнувшись, не дал Севрюженко время осмыслить предисловие и без паузы заявил: — Я, Михаил Иванович, в отличие от вас, не стану предлагать вам писать заявление об увольнении по собственному желанию. Вы уволены.
— Как вы смеете такое заявлять?! Вы это мне заявляете?!
Михаил Иванович никогда не терпел фиаско в намерениях и продвижениях. Оттого, затеяв ещё в прошедшую субботу замысел по устранению препятствия в виде Владимира Андреевича и включив в него отца и заместителя министра, знал уверенно и твёрдо, что он уже начальник отдела; и уже распоряжался сотрудниками как начальник отдела. И вдруг – не назначение, а увольнение! И кто говорит об этом?!
— Вы уволены по статье за совершение поступков, несовместимых с занимаемой вами должностью, — не реагируя на крик Севрюженко, продолжал вещать Владимир Андреевич. — Подробнее вам разъяснят в Управлении кадров. А за объяснением можете обратиться к отцу. К заместителю министра обращаться не советую – не примет. Всё. Я сказал, а вы поняли. Сдайте дела. Можете мне их сдать вместе с ключами от стола и от шкафа. И ещё: подойдите в партком – там будет рассматриваться ваше заявление.
Михаила Ивановича от возмущения и от неожиданного срыва замысла всего затрясло. Побледневший до зеленоватости, он бросил ключи на бывший свой стол, круто развернулся, толкнул дверь и быстро, твёрдо ступая, куда-то зашагал. Больше в отделе он не появился, и в последний раз бывшие коллеги встретились, когда решался вопрос об отказе Севрюженко в приёме в партию.
А Владимир Андреевич тут же снял трубку внутренней связи и вызвал к себе Анатолия
Столярова и Игоря Попова.
Анатолий вошёл внешне невозмутимый, хотя некоторая озабоченность отпечаталась в его взгляде на начальника отдела. В руках держал папку с документами.
Игорь со смешанным чувством поглядывал на товарища. Он, полагал, что решается вопрос о его увольнении, хотя и был удивлён странным, вроде как необоснованным гневом Севрюженко на Столярова. Но в то же время он знал, что от Михаила Ивановича можно дождаться всякого и более того, причем, спонтанно: сам на злосчастном джайлоо пострадал  от него за ни за что. Он уже и жалел Анатолия, а больше – себя, поскольку лишался его поддержки и помощи в работе; и немного злорадствовал из-за того, что Анатолий предал его, общаясь с Олегом и с девушками, а не с ним. Потому сейчас он ждал, что и начальник отдела прикажет принять его дела.
— Как ваши дела, как идёт обработка материалов?— кивнув обоим на их приветствия, задал обоим же вопросы; и тут же переадресовал их: — Начните вы, Игорь Алексеевич.
— Я начал обработку; закончу её дня через четыре. Или через пять – если проявятся существенные ошибки в работе Кочкорского отдела.
— А у вас, Анатолий Кириллович?
— Я могу представить готовые результаты сейчас.
— Уже? Когда успели? — подивился Владимир Андреевич столь скорому исполнению работы.
— Михаил Иванович сказал, что я в понедельник буду уволен, вот я и обработал материалы в выходные и этой ночью, чтобы у меня не было задолженности.
В душе Владимира Андреевича разлилось тепло, мягко коснулось сердца. Слегка увлажнившимся голосом, обращаясь непосредственно к Столярову, он сказал:
— Вы уволены не будете. А Михаил Иванович с этого дня не работает в Министерстве. — Увидев, как поразились молодые сотрудники, он добавил, опять-таки обращаясь к Столярову: — По причине вам, Анатолий Кириллович, известной и понятной.
Анатолий кинул быстрый взгляд на Игоря и ответил начальнику:
— Да, я понимаю.
— Вот и хорошо. А другим знать об этом не следует, чтобы не распространялись нехорошие слухи о нашем отделе и о Министерстве вообще.
Игорь удивлённо смотрел то на одного, то на другого, не будучи способным понять ничего ни из их заговорщических слов, ни из невысказанного ими. И удивлялся необычному общению начальника отдела и его товарища, в котором Анатолий чувствовал себя отнюдь не стеснённым. Владимир Андреевич пристально посмотрел на него и распорядился:
— Игорь Алексеевич, ускорьте работу. Выявите все ошибки Кочкорского отдела и не наделайте свои. Идите. А вы, Анатолий Кириллович, дайте мне ваши материалы и возьмите на… том столе материалы, собранные Михаилом Ивановичем. Справитесь?
— Мне не раз приходилось выполнять работу Михаила Ивановича, так что думаю… Нет, справлюсь.
Игорь был уже за дверью, когда Владимир Андреевич давал Анатолию поручение, превышающее полномочия простого исполнителя. Он хорошо услышал задание и опять же уверенный ответ своего товарища, и вновь удивился, что вместо наказания тихоне Анатолию было поручено исполнение важной работы, и обиделся до огорчения. Дальнейший разговор начальника с подчинённым слышать ему не довелось  – и слава Богу, – иначе он бы ещё более расстроился.
— Хорошо. Я в вас уверен, потому и поручаю это дело. И вот что, когда будете делать свод, сделайте два варианта: один полный, со всеми огрехами наших кочкорских коллег, а в другом, который представим на подписание, некоторые их… ошибки – какие возможно – притушите, чтобы порицание на них не слишком большое легло. Понимаете?
— Да, Владимир Андреевич, понимаю. Ведь неважно как, главное, чтобы ошибки были исправлены. Это же наше структурное подразделение.
Владимир Андреевич вновь порадовался – в этот раз административности мышления и
содержательности молодого специалиста. Сам же он подразумевал ещё и то, что его отдел оказался виновным в скандальном происшествии, а потому надо искупиться перед районом.
— Вы всё правильно поняли. Значит, я могу доверить вам свод результатов проверки. А то вот один остался, могу не успеть сделать сам.
Анатолий, разобравшись в папках на столе, взял нужные бумаги и хотел уже пойти на своё рабочее место, но тут Владимир Андреевич обратился к нему с вопросом, странным для
служебного кабинета:
— А скажите, Анатолий Кириллович, что случилось с вами? Если можно, конечно. Вы как-то сильно изменились во время поездки. Из-за девушки, с которой там познакомились? Влюбились? Поверьте, это для меня не праздные вопросы.
— Я благодарю вас, Владимир Андреевич, за доверие и отвечу вам честно. Это поступки Виталия Тимофеевича так подействовали на меня, что я сумел… раскрыться.
— Он вам понравился?
— И он, и его такое трудное выступление в защиту всей нашей группы, и то, что он не побоялся честно признаться.
— Мне тоже понравился, — с улыбкой доверился подчинённому Владимир Андреевич и мягко благословил: — Ну, идите, трудитесь, а я своими делами займусь.

Откровенность Столярова о побудительном толчке к его самораскрытию заставила Владимира Андреевича задуматься о последствиях, которые произвела поездка в Кочкорку. Точнее, на джайлоо. Ему вспомнилась вначале показавшаяся странной речь брата Виталия Тимофеевича, в частности, его провидческая фраза: “Что  будет после благодаря твоему поступку? И вообще, вследствие того, что мы сюда приехали?”
В тот момент она им не осозналась, да и возможности не получилось. Но сейчас, когда всё меняется вне зависимости от чьей бы то ни было воли и не так, как того кто-либо хочет, слова воспринялись как некое глубинное предречение – ведь действительность и правда в сказанном: всякий поступок и слово каждого в группе породили и продолжают порождать последствия!
Каждый внёс свою лепту, свой доброкачественный или злокачественный вклад, что произвело определённый отклик и продолжение. Но ведь не только и не столько действия сотрудников заставили произойти сегодняшние события – они родились совсем в другой среде, а отозвались на целом Министерстве.
В самом деле, если бы не пьяная выходка молодых чабанов, никакого потрясения не было бы и в помине. Впрочем, и их глупость ничего, кроме раздражения не создала бы, если бы не этот Виталий Тимофеевич. Но что такое весомое он сделал? Он ничего особенного, экстравагантного1 не совершил! Его реакции и действия были простыми естественными – вынужденно принял вызов и победил; просто и честно признался в том, что впервые сел на буйного скакуна, с коварной целью подведённому ему (а сел потому, что ради защиты чести русских не мог уже отказаться от этого жеребца); проявил достоинство, которому претит даже дружелюбное покровительство… Они-то, простые естественные действия и слова, и произвели взрывы – взрывы в душах присутствовавших и в их отношениях. Вот то, что удивительно...
Едва  закрылась  дверь  за  Анатолием Столяровым, Владимир  Андреевич  отложил  в  сторону представленные им материалы, как непервостепенные, и стал писать представления о повышении Столярова до ведущего специалиста и о назначении его на должность ВрИО – временно исполняющего обязанности – заместителя начальника отдела.  Он осознавал, что делал, ясно понимал, почему и для чего возносит простого специалиста-исполнителя. И что это его действие неизбежно породит, что из него будет вытекать.
К такому шагу, о котором он ещё в субботу и даже утром сегодня не думал, его подвигли многие соображения как личного характера, так и продиктованные служебной надобностью.
______________
1Экстравагантность– стремление быть необычным, желание выделиться из толпы; склонность к формам поведения, связанным с необычным стилем жизни, с оригинальным восприятием окружающей реальности.

К личным отнёс нежелание работать с назначенным со стороны сотрудником, который, несомненно, будет молодым, перспективным и с амбициями. Да ещё и непременно хоть с какими-то да связями. А он устал от такого, условно говоря, работника, от которого отдел имел не результат работы, а проблемы в выполнении плана и интриги во взаимоотношениях. Назначение Столярова, молодого, которым вполне можно управлять, умного и честно исполняющего свой служебный долг специалиста, вполне гарантировало его собственное  спокойствие  и спокойную  работу отдела. К тому же, назначенный временно исполняющим,  не имеющий за спиной покровителя, он будет  стараться  оправдать  доверие. А стараться придётся весьма существенно – должность довольно ответственная.
Главной служебной причиной было то, что работу отдела надо было продолжать, не меняя отлаженный ход работы, а любой новичок должен будет ещё долго входить в курс её,
познавать многие азбуки в ней, будет стремиться хоть что-либо, но подделать под себя.
Руководствуясь этими соображениями, он и обосновал ими представления, исключив из изложения причин личную заинтересованность. С тем и пошёл к начальнику Управления. Чем очень удивил его, поскольку сам подбор кандидатуры на замещение образовавшейся вакансии заместителя, хотя и не обсуждался ещё, но обсуждение его уже предполагается, и кандидаты вроде как имеются.
Особенно начальник Управления был поражён молодым возрастом Столярова. Но на всё у Владимира Андреевича были свои резоны и ответы. В том числе намёк на обстоятельство, что министру о нём говорил сам товарищ Сердюков.
— А что именно товарищ Сердюков говорил министру? Вы ведь присутствовали при их разговоре.
— Я плохо слышал, — вынужденно слукавил Владимир Андреевич. — Но потом, когда все разошлись, министр очень интересовался Анатолием Кирилловичем и рекомендовал поддержать его.
— Однако должность весьма и весьма ответственная.
— К сожалению, вынужден констатировать, что Севрюженко вообще не исполнял её. Он как-то признался мне, что работать – не для него, его дело – командовать. Из-за чего часть его работы приходилось мне самому делать, а часть поручалась отделу. В том числе в большем объёме именно Столярову. Так что он знает уже многое. А его назначение тем более необходимо, что сейчас нужно срочно обработать материалы проверки, потом везти их в район – для этого нужен не простой исполнитель, а обладающий правом подписи. Нового же, назначенного в отдел со стороны, ещё обучать потребуется и вводить в курс. К тому же Столяров прекрасно проявил себя в известной вам ситуации, а Министерству надо как-то очиститься перед кочкорскими людьми.
— Вы предлагаете назначить Столярова ВрИО заместителя? Почему?
— Вот как раз для того, чтобы увидеть его в этой роли и, если уж понадобится, заменить его без осложнений назначенным со стороны. Да и он сам освоится в должности, а тогда уже можно будет рассмотреть вопрос…
— Ладно, убедили. Только теперь мне придётся убеждать министра, — миролюбиво согласился начальник Управления; и, накладывая резолюцию на представления, проворчал: “Нет ничего постояннее временных сооружений”…
…Приказ о соответствующих назначениях Столярова Анатолия Кирилловича был подписан и на следующий день объявлен по Министерству.

***

С семьёй Николай Фёдорович распрощался во вторник.
Хотя ещё в субботу, после конфликта во всеуслышание, Наталья Николаевна пожелала уехать самостоятельно с дочкой в Москву. Но не смогла, поскольку для этого требовалось не только как-то уехать из Нарына, но и из Фрунзе ещё улететь или поездом уехать. Потому они оказались заложницами обстоятельств, вынужденными невесть сколько ждать, пока Баранов, затащивший их сюда, навстречается и наобщается с братом, чтобы, наконец, увёз их домой. В утешение Наталья Николаевна потребовала от администрации гостиницы, чтобы её с дочерью переселили в отдельный двухместный номер и этажом выше.
Обе в дни вынужденного проживания в этом даже не провинциальном, а в глухом диком городке старались не встречаться с Николаем Фёдоровичем, бывшем, как они стали его называть, мужем и отчимом. И старательно избегали встреч с выходцами из этих самых диких гор, Виталием и Арсением. Уехать же им помог случай, который – к их досаде – использовал для них всё тот же надоевший им наглый шофёр Виталий, о чём они узнали, уже находясь в дороге.
Случай образовал проездом остановившийся в гостинице на одну ночь заместитель министра сельского строительства республики. Его подселили к Николаю Фёдоровичу в связи с тем, что в понедельник гостиница по обыкновению заполнялась, номеров свободных к вечеру уже не было; а он, узнав, что будет соседствовать с московским полковником, даже обрадовался. Водителя его служебной «Волги» поселили в другой, четырёхместный, номер. А в том двухместном номере помимо обычных кроватей и стола имеется ещё и холодильник и посуда в большем количестве, чем в иных номерах.
Когда Николай Фёдорович, весь понедельник общавшийся лишь с Арсением, поскольку брат должен был вернуться в часть ночью, а Виталий честно трудился на своей ниве, по окончании его трудового дня привёл братьев к себе в номер, там они застали нежданного гостя. Не совсем, правда, неожиданного, так как о подселении их предупредила дежурная. Но тем не менее не очень и желанного – сдружившейся компании было о чём говорить на разные темы, чего не хотелось открывать иным людям.
Виталий с Арсением в этой ситуации подумали, что беседы не получится, но Николай Фёдорович, не пожелавший остаться без их общества, решительно велел им не оставлять его одного с незнакомым человеком. Тем более что его жёстко терзало чувство одиночества, ворвавшееся в него вместе с пусть и не внезапной, но всё же состоявшейся утратой семьи. Он из деликатности постучал в дверь и по-хозяйски вошёл. Новый поселенец, постарше Баранова, сидел за столом рядом с греющимся чайником; рядом стоял молодой человек, нарезавший мясо и хлеб. Оба киргизской национальности. Николай Фёдорович взглянул на Виталия, предоставляя ему первому приветствовать земляков в принятых здесь обычаях.
— Ассалам алейким, — просто, без обращения произнёс Виталий традиционную фразу, означающую: “Мир вам”.
Новых жильцов несколько смутило вторжение в номер сразу трёх человек, но, тем не менее, старший, встав со стула, приветствовал полным слогом “Алейкиме салам”; младший сказал проще: “Алейки салам”, что, впрочем, не меняло сути ответного “И вам мир” (притом, что в народе бытовым употреблением этих выражений значение и смысл арабских слов как-то затёрлись, затерялись, и они превратились в обыденное приветственное выражение).
Николай Фёдорович и Арсений в солидарность с ним сказали тоже обыденное русское слово: “Здравствуйте”, обращённое сразу к обоим жильцам гостиницы. Старший, сильно прихрамывая правой ногой, шагнул навстречу вошедшими, и, пожимая им в приветствии руки, стал виниться, обращаясь непосредственно к полковнику:
— Мы своей неожиданной остановкой в Нарыне внесли сумбур в вашу жизнь. Но это только на одну ночь – завтра уедем.
Речь его была не только уважительной, но и очень интеллигентной. Николай Фёдорович, как хозяин номера, ответил на извинения столь же учтиво:
— Вы нам отнюдь не мешаете, мы рады вам как нашим соседям. Но мы помешали вам, вероятно, – вы, смотрю, готовитесь ужинать.
— Как вы могли нам помешать? И вы тоже садитесь с нами покушать. Правда, у нас стол небогатый, но всё, что на нём – для вас. Давайте познакомимся: Медетов Эмиль Адиевич, заместитель министра строительства. В сельском хозяйстве. А этот парень – мой водитель, Касымбай.
Николай Фёдорович первый представился, за ним – молодые люди. Медетов с интересом воспринимал сведения каждого; особенно его заинтересовал Виталий, как работающий в глуши Киргизстана (но ни он, ни Виталий в тот момент ещё не знали, что краткая нынешняя встреча их будет иметь длительное продолжение, превратившееся в многолетнюю дружбу, но в другое время, в местах, очень отдалённых от Нарына и даже от киргизстанских земель).
Когда знакомство состоялось, Николай Фёдорович сказал за всех:
— Ну что же, принимаем ваше приглашение и разделим с вами трапезу. Только добавим к вашим запасам то, что имеем мы.
Собравшись в полном составе после окончания Витальева рабочего дня, компания ещё не решила, пойти ли в ресторан или поужинать в номере у Баранова, уже наполнившего холодильник продуктами из магазина. Поэтому приглашение оказалось своевременным и удачным – оно сразу сближало тех, кому совместно предстояло провести ночь. Николай Фёдорович достал свои запасы, Медетов велел Касымбаю вскрыть поданные на стол банки и порезать колбасу, а потом сходить в буфет за вином.
Эмиль Адиевич оказался интересным сведущим в ряде сфер собеседником с богатой личной родовой историей. Разговор начался с традиционных вопросов: “Когда приехали? Как доехали? Как дела идут?”; с других расспросов. Услышав от Баранова о поездке на джайлоо и о тамошних приключениях на празднике, искренне порадовался за всех, отметив, что это им дёёлёт кушу – птица счастья –  оказала такую славную услугу. Имя Мугалимова, второго секретаря райкома партии, вызвало его откровенность о том, что они вместе учились в Высшей партийной школе, в которую был направлен, уже имея высшее строительное образование и опыт в строительстве сельскохозяйственных объектов.
Так Николаю Фёдоровичу представилась новая возможность узнать о Киргизстане и о происходящих в нём событиях из уст ровесника-киргиза, которому, несомненно, известно больше, чем рассказывавшему о них в дороге комсомольцу Петру Прохоренко. И даже больше, чем могли знать Арсений с Виталием. Он воспользовался удачной оказией, чтобы от человека, всеми корнями исходящего из народа кыргызов и от внука непосредственного участника многих событий, к тому же просвещённого и эрудированного, познать истоки и силу его народа и основу дружеской связи столь многих наций, населяющих Тянь-Шань и Памир. Чтобы уже не только в интерпретации случайного спутника, Прохоренко, знать о событиях в Киргизстане в предреволюционные годы и о других  судьбоносных событиях в жизни киргизского народа.
Потому он довольно скоро попросил Медетова изложить ему своё знание и понимание того, что довелось воспринять в необычайном путешествии по республике и по его культуре, истории.
— Мне вот два мои друга много рассказали о вашем народе: о жизни на Алтае и Енисее, о войне с калмыками и китайцами, о переселении народа в эти земли. Я слушал их рассказ как некое эпическое повествование. У вас очень значительная история, яркая, в которой и красота, и жестокая борьба, и богатый внутренний мир.
Благодарный проникновенно-искреннему отношению доцента Академии к судьбе его народа, Медетов по-доброму ему улыбнулся, поблагодарил его молодых проводников в историю кыргызов и стал открывать страницы истории, не написанные в учебные пособия, рассказывать о том далёком, что передавалось в основном в устных преданиях.
Отметив, что Виталий с Арсением постарались представить жизнь кыргызов правильно, широко и глубоко, сказал, что даже великий эпос “Манас”, равного которому нет в мире, не охватывает богатство, колорит, всю драматичность и героизм кыргызов и произошедших катастрофических событиях. А со времён жизни и подвигов Манаса их у народа накопилось множество, включая восстание шестидесятитрёхлетней давности, бурно прошедшее и через судьбу его рода.
— Вы знаете, почему китайцы построили свою Великую стену? — с этим неожиданным вопросом по ходу повествования Эмиль Адиевич обратился к Виталию.
— Честно говоря, я только общие представления имею об этом, — признался нарынец Виталий: местные жители не очень хорошо осведомлены о древних хрониках народа.
— А я как раз ищу ответ на этот вопрос для своей работы, — сообщил Арсений. — Там ведь были и гунны, и джунгары, и ещё многие, кто мог нападать на Поднебесную.
— Когда я учился в ВПШ при ЦК КПСС, со мною вместе учился один китаец. Вот он мне открыл то, что в наших учебниках не пишется: китайские императоры вынуждены были построить эту огромную стену из-за моего народа. В то время кыргызы государство имели мощное и угрожали разорением большому соседу. Ведь китайцы тоже были опасны для нас, они то и дело нападали и там, и здесь, на Тянь-Шане и на Памире. Так что я сам узнал правду с другой стороны границы.
Известие о китайской стене оказалось поразительным и для Виталия с его неординарным восприятием всего. А Николай Фёдорович был в восторге от новой встречи, от беседы, в которой сам ещё более пополнился, как сам же и отметил – на следующий день он высказался об этом Арсению и Виталию: “Я думал, что узнал уже Киргизстан, но теперь, после вчерашней беседы, после рассказов Эмиля Адиевича, представившим как бы изнутри народа те же события, о которых вы мне поведали, я ещё больше понял его необычность, глубину и смысл его истории и традиций”.

Дед Эмиля Адиевича был муллой киргизского племени кытай и звался Медет-молдо. Сородичами был очень любим, так как помимо прочих благих дел для своего племени он совершил одно великое – сохранил его. В 1916–ом году, в период восстания киргизов против белого царя, он собрал племя и увёл его от мести за резню российских переселенцев в Китай.
Многочисленным беженцам из разных племён Киргизии, поселившимся на китайской территории – в Уч-Турфане, в Аксуйском оазисе, в Кашгарской провинции, в Кульдже, – пришлось пережить большие трудности ещё по пути туда: не выдержав трудностей бегства по горам в зимних условиях, много людей погибло; много скота пало на переходах; оружие у них, достигших Китая, отобрали китайские пограничники, попутно обобрав их на правах таможни и силы. Затем безоружных беженцев стали грабить и обирать коренные жители и чиновники – уйгуры, калмыки: они отбирали скот, драгоценности, деньги, вещи. Забирали девушек и молодых женщин. В чужой стране кыргызы, по сути, попали в рабство... Что было хуже: остаться на родине под угрозой наказания за восстание или на чужбине подвергнуться смерти от голода и болезней, познать муки физические и духовные?
А ведь кыргызы помогли уйгурам в их восстании под предводительством Джахангир-хана против цинской власти Китая. Цинские правители проводили политику по ущемлению прав мусульман в северных регионах; устраивали массовые казни участников антицинского сопротивления с конфискацией их имущества; насильственно переселяли крупные группы уйгуров в Илийский край; поголовно истребили жителей Уч-Турфана; назначали не местных чиновников управлять покоренными городами принудили жителей Кашгара и Уч-Турфана к бесплатному возведению крепостей; вводили унизительные для мусульман китайские церемонии и совершали другое дискриминационное зло. И когда уйгуры восстали, племена кыргызов присоединились к ним… Правда, давно это было – девяносто лет назад, – а память у людей короткая. А  благодарность – и того меньше.
Лишённые имущества и скота – а его сохранилось очень мало: четверть поголовья лошадей, одна десятая – овец, половина верблюдов, на которых совершили великое кочевье, а коровы пали все, – люди голодали и вымирали целыми семьями. Спасла российская революция. Ещё Временное правительство стало прилагать усилия и выделять средства для возврата и спасения вымирающих в Китае киргизов, но манапы и другие местные чиновники присваивали средства, выделяемые российской казной для их вернувшихся сородичей-беженцев...  Эмиль Адиевич считает, что спасла народ уже Советская власть, пришедшая на его родину. Она – великое благо для киргизов.
Но до той поры племя Медета-молдо жило, как и все племена, в условиях лишений и жёсткой эксплуатации в уйгурском Уч-Турфане. Однако Медет-молдо и там был уважаемым человеком, поскольку муллы уйгурами, осёдлым народом, более приверженным исламу, чтятся лучше, чем вечно кочующими киргизами, вследствие чего он сумел оказать влияние на местных чиновников и феодалов. И постоянно всеми силами заботился о сородичах. Однажды даже спас от гибельного зиндана – ямы-тюрьмы – молодого  сильного  джигита за нападение на уйгура-надсмотрщика, хлеставшего плетью киргизскую подёнщицу. И тем внёс вклад в развитие киргизской культуры, поскольку спасённый им джигит Дёёлёс оказался впоследствии родителем будущего знаменитого композитора – Насыра Дёёлёсёва...
После революции, то есть после свержения белого царя самими русскими, Медет-молдо снова привёл своё племя на территорию современного Кеминского района, где оно обитало до бегства, и там расселил.
Умер он сорок лет назад, но благодарность ему живёт в  народе до сих пор. Как и байки о мулле Медете. К примеру, о том, как молдо, переправляясь через бурный поток реки Чу, потерял одну калошу с сапога; на берегу он снял другую и бросил в реку со словами: “Это для пары тому, кто поймает первую калошу”. Ещё о том, что, уважаемый баями и биями, он часто одаривался ими, но сразу раздавал полученный скот другим соплеменникам. Однажды к нему в гости приехал богатый бий и спросил его о вкусе кумыса от подаренных кобылиц, на что молдо ответил: “Кумыс от тех кобылиц можно попить у разных людей в округе”…

Внимательно воспринимая историю медетовского рода и его судьбу в общей истории киргизского народа, Николай Федорович тем не менее всё стремился понять то же, о чём не раз говорил своим молодым друзьям – об интеграции двух десятков народов на территории Киргизстана.
— Эмиль Адиевич, вы можете мне объяснить такой вот парадокс: киргизский народ восстал против русских в шестнадцатом году. А при этом совместными усилиями населения Киргизстана и, вероятно, и Казахстана была построена грандиозная система БЧК, который по праву можно называть каналом Дружбы народов СССР. В то время как при строительстве Панамского канала столько много интриг международных произошло, разделивших страны, перессоривших соседей, что они до сих пор между собою конфликтуют – особенно под коварными воздействиями США. Я наблюдаю вашу жизнь и в городе Фрунзе, и в дороге – в придорожном кафе, – в горах и, наконец, здесь, в Нарыне: везде многонациональность; и при этом у вас по всей республике мир и покой, настоящая дружба киргизов и русских.
Медетов не задумался над ответом – он знал его причину из повествования близких, испытавших все перипетии того события, из истории, которую изучал в Высшей партийной школе, из собственных наблюдений.
— Это не совсем правильно говорить, что киргизы восстали против русских, а русские поднялись против киргизов. В действительности это была классовая борьба. Если бы русские хотели изгнать или даже уничтожить киргизов, они легко бы это сделали. И так ведь многие племена  ушли в Китай. Однако едва произошла революция, уже Временное правительство позволило народу вернуться в родные места. Только должной помощи не оказало и много народа погибло от голода, холода и на обратном пути. А когда большевики взяли власть, новое правительство во главе с Лениным посодействовало тому, чтобы мой народ получил полноценную помощь. Причём никого – даже руководителей восстания – не наказали и ничем не преследовали. А сыновья манапов и даже некоторые манапы были поставлены в руководство республикой. Вот и мой дед, который был муллой, как я уже говорил, не был репрессирован. Его сын, мой отец, Адый Медетович, до войны с фашистами был учителем. Когда началась война, он по заданию военкомата в селе Ак-Бешим из школьников и из другой молодёжи сформировал подразделение и обучал военным действиям. Оттуда же, из Ак-Бешима, в первые месяцы войны вместе со своими школьниками отправился воевать. Вернулся в родные места после победы из-под Кенигсберга. Снова стал работать учителем, а чуть позже – завучем. Потом его назначили на ответственную идеологическую должность редактора в “Киргосиздате”. А я был принят в КПСС и даже направлен на учёбу в ВПШ.
Арсений, отметив, что Медетов не даёт объяснения причины восстания, попросил:
— Можно мне кое-что пояснить, а вы, Эмиль Адиевич, потом с позиций своих знаний ещё разъясните?
— Хорошо. Вы, как я понял, историк?
— Да, пишу диплом по истории и культуре нашего киргизского народа.
— Молодец, — тоном совсем как у Мугалимова похвалил Арсения Медетов.
— Суть в том, что русская администрация размещалась только в больших населённых пунктах – в городах и сёлах. А на остальной территории управлением племенами и родами занимались чиновники, назначенные из тех же племён и родов, то есть всё местная знать: манапы,  бии,  баи,  болуши-волостные.  Они-то  и обирали  свой  народ. А ответственность за своё грабительство возлагали на русское начальство, которое якобы всё требует и требует.
— Верно, Арсений, — согласился с ним Медетов. — Народ и поднялся на своих правителей, но тем всё-таки удалось обманом повернуть восстание против России. Если бы русская администрация была ближе к народу, она смогла бы многие вопросы решить мирным путём и даже наказать мошенников-болушей. Но получилось так, что агитаторами являлись те, кто и был виновен – манапы, бии, волостные. А к тому же Турция активно стала вести пропаганду священной исламской борьбы против неверных. Так межклассовая борьба трансформировалась в межнациональную. Но Ленин понял это, и Советская власть решила все вопросы по существу. В результате наша республика стала богатеть и жизнь простого народа намного улучшилась. Если бы не война с Германией, так совсем бы хорошо было. Но тогда, в шестнадцатом году, вместе с киргизами в восстании приняли активное участие трудящиеся слои узбеков, казахов и дунган, проживающих в сельской местности, в горах. Потому что дехкане, чабаны были наиболее угнетены: на них сваливался груз налогов и поборов. И ими легче управлять, их легче направить – они более доверчивы. Городская буржуазия, ремесленники, а также мелкие чиновники из местного населения оставались нейтральными. И большинство  баев, манапов и купцов, хорошо устроивших свою жизнь при российском правлении, даже были настроены против восставших – ведь с самого начала народ с них-то из хотел получить отобранное. Эта знать открыто участвовала в подавлении восстания. Особенно в Южной Киргизии.
— Но именно в северной части я не увидел никакой вражды, — подчеркнул Баранов.
— Враждебного отношения и тогда не было. Но политика царского правительства и местных феодалов, отбиравших удобные для распашки земли, пастбища у племён и родов,  создала обстановку нетерпимости. Сейчас всё хорошо и здесь, в глубине Тянь-Шаня, и в Чуйской долине. Но тогда в Северной Киргизии часть манапов по мере развития событий всё больше вовлекалась в мятеж. Их участие в восстании понятно – эгоизм: административное устройство, контроль их власти уездным и волостным начальством ущемляло их интересы, ограничивало самовластие. Потому они и повели восстание по националистическому пути –  им хотелось вернуть себе утраченную ими безраздельную власть. Рассчитывали, что в случае победы мятежа восстановятся старый порядок, старый феодальный строй и их безраздельное
господство над родами и племенами. Они с самого начала даже стали объявлять себя ханами. К тому же очень боялись, что народ всё-таки поймёт, кто истинный виновник бедствий. Имена их хорошо известны: Канаат Абукин, Мукуш Шабданов, Батыркан Ногаев – это на севере; Абдырахман Балапанов – на Иссык-Куле. Его сын Жусуп, кстати, стал впоследствии советским руководителем – в двадцать шесть лет был назначен Председателем Совета Народных комиссаров Киргизской АССР. Эти и другие знатные представители, используя неорганизованность и темноту восставших кочевников, сумели взять в руки повстанческое движение, что и привело к великой трагедии.
— Я хочу отметить ещё одно, — сказал Арсений, рассматривая генезис всех процессов в непосредственной или, хотя бы, косвенной связи со многими другими, произошедшими уже или происходящими. — Восстания состоялись не только на территории современного Киргизстана, но и на территориях Казахстана и Туркмении. Однако, как и киргизское, все они имели место на фоне революционных событий в самой России. То есть их бы вообще не
было, если бы власть в Российской империи была прочной. Но революционные движения расшатали её власть, и собственно они и стали побудительным толчком к восстаниям по всей империи. Хотя все события будто бы развивались самостоятельно в каждом регионе, в действительности все социальные процессы всегда взаимосвязаны и движут огромные массы людей на большом пространстве. А Россия побуждала и будет побуждать другие народы к активным действиям.
Эти слова Арсения напомнили Баранову доводы, которые тот приводил субботним вечером во время их тайного, но весьма значительного разговора о предстоящей революции.
— Молодец, — снова похвалил начинающего историка Медетов. — Вы верно отметили связь восстаний нашей бедноты–букары со всероссийским социальным протестом.
Виталий, молча слушавший обсуждение событий, состоявшихся в этих самых местах несколько десятилетий назад, решил внести в разговор ещё один по его убеждению важный в межнациональных отношениях элемент восстания – поскольку его никто не затронул по понятным ему причинам. Для Баранова – тема ещё только начала раскрываться; Арсений почему-то умолчал – может, не знал о нём; а Медетов, вероятно, просто не придал значения некоторым национальным оттенкам. О молодом водителе Касымбае и говорить нечего – он, как и его начальник, не видел национальных различий переселенцев; да к тому же в силу своего статуса не мог полноценно участвовать в беседе – только слушал.
В момент образовавшейся паузы, в которой собеседники молча оценивали сказанное, он негромко проговорил:
— Уважаемые историки, вы вот всё говорите о русских в том кровавом противостоянии, но это неправильно. Когда мы ехали из Фрунзе, — обратился он к Николаю Фёдоровичу, — мы с Петром Прохоренко вам говорили, что все мы здесь русские, даже немцы, украинцы, молдаване. Потому что для киргизов меж нами разницы в этом нет. Так, Касымбай? Верно, байке?
Статус республиканского чиновника не пропитал чуткого Медетова номенклатурностью насквозь, доверительность и простота превалировали; и очень скоро Виталий стал называть его “байке”, что было тому приятно – так он и сказал Николаю Фёдоровичу в ответ на его вопрос, как он относится к такому обращению. И пояснил, что “байке” – особая форма уважения в народе. Касымбай молча покивал в согласии с Виталием головой; и Медетов, заинтересовавшись вступлением Виталия в разговор и тем, что он стал говорить, тоже с ним согласился:
— Европейцы не различают киргизов, узбеков, таджиков – все мы для них азиаты; так и наш народ, особенно те из него, кто редко общается с другими нациями, о различии не имеет никакого представления – все здесь русские.
Поблагодарив Медетова и Касымбая, Виталий стал пояснять, что имеет в виду:
— В тот период, когда произошло восстание, здесь не было столько национальностей, как появилось позже – во время войны и после неё. Сначала, ещё в семидесятых годах девятнадцатого века, в качестве опоры появились переселенцы из Украины, а русские уже потом стали прибывать, большей частью – в первые годы двадцатого века. Собственно, кто и в какой момент пролил первую кровь – неизвестно. Но когда киргизы восстали и пролили первую кровь переселенцев, отступать им стало некуда. Они стали уничтожать поселенцев. Однако именно украинцы, или хохлы, как их здесь называют, были настроены по-своему националистически и довольно агрессивно. Это они во многом именно своим отношением к киргизам создали почву для межнационального конфликта. И именно они убивали киргизов. Причём очень жестоко. В своих родных местах на Украине они устраивали еврейские погромы, избивая и убивая без жалости; вот и тут такое делали. Например, в Беловодском они жестоко забили и расстреляли пленных киргизов.
— Верно, Виталий, — поддержал брата Арсений. — Не все украинцы были палачами, но всё же именно из них…
— Об этом я читал в дневниках деда Олега Книжника – нашего с Арсением друга, — пояснил Виталий собеседникам, а для Баранова уточнил дополнительно: — Того, который с нами на джайлоо был. Его дед Леонский в шестнадцатилетнем возрасте в ту пору жил в Беловодском и вёл подробные записи. Он помнит, как беловодчанин Степан Улисько и другие односельчане-активисты занимались геноцидом и пытались и его семью втянуть в убийства киргизов. И через два года они же вместе с дунганами подняли мятеж против Советской власти в Пишпеке. И дед Петра тоже участвовал в избиении киргизов и в борьбе против советской власти – потому он и пытался выведать у меня, не участвовал ли и мой дед. Нет, он не участвовал – наши с Арсением деды воевали не с киргизами, а с эсерами-беловодчанами. Вот такие дела; а говорят, что это русские виноваты. Надо разделять, а то все окажутся виноватыми, даже те, кто защищал киргизский народ от кровожадных карателей.
Неожиданная информация, конкретно разделившая единое понятие «русские» на нации, принимавшие участие в короткой, но жестокой войне, произвела впечатление: ведь это очень серьёзный вопрос – кто? В самом деле – это слишком серьёзный вопрос и не следует, нельзя им пренебрегать. Подлость и зло творящие не любят показывать своё истинное лицо, лучше под какой-нибудь маской завуалироваться. Особенно если она, эта маска, значительна, и под нею превосходно можно скрыть себя.
Баранов заговорил первым:
— Если это так, в чём я, зная Виталия и веря ему, не сомневаюсь, то действительно, под прикрытием наименования нашего, русского, народа другие творили националистические злодейства, а виновной оказалась Россия.
— Во время войны западные украинцы-националисты уничтожили сотни тысяч людей: русских, белорусов, поляков, — поддержал Медетов и при этом значительно посмотрел на водителя.
Поняв взгляд начальника, Касымбай уверил, что он никому ничего не рассказывает:
— Мен эч кимге эч нерсе айтканым жок.
— Айтпа, — требованием “Не говори” утвердил Медетов скрытность своего верного Касымбая и продолжил: — В Высшей партийной школе при ЦК КПСС я узнал, что, для того чтобы не вызывать в стране опасные тенденции по межнациональному вопросу, народу говорят: “Немцы деревню Хатынь с жителями сожгли”. Правительство скрывает, что это дело рук украинских националистов-бандеровцев.
— Да, верно, бандеровцы во время войны и долго после неё здорово лютовали, — согласился с уважаемым собеседником Виталий и пояснил: — Я их встречал в Красноярском краю в тайге, куда их поселили после уничтожения бандеровщины. Они и там проявляют свою злобу на Россию и на Советскую власть.
— То есть они под немцев замаскировались, — по-военному сформулировал полковник. — Что ж, тоже удобная ширма – немцы во всём виноваты.
Арсений усмехнулся:
— Ещё Пушкин отмечал, говоря о западных украинцах: “Хохол с натуги ворот рвёт, за ляхом тянется к европам, спеша за шнапс и бутерброд служить в неметчине холопом”. — И, много зная об украинских руководителях из современной политической жизни, сообщил шокировавшее собеседников: — Шелест, когда был первым секретарём ЦК компартии Украины,  даже с публичной трибуны в запале заявил, что теперь Украина может обойтись без России. И стал требовать, чтобы Украине предоставили право выступать самостоятельно на внешнем рынке. 
— То есть он решил, что, восстановившись после войны за счёт всего Советского Союза и обогатившись за счёт территорий России – левобережных поднепровских областей и Крыма, – Украина может послать весь СССР подальше? — поинтересовался Виталий.
— Да, такие амбиции у Шелеста были, — подтвердил эрудированный в партийных делах страны Эмиль Адиевич. — Ещё он активно участвовал в смещении Хрущёва с поста Первого секретаря ЦК КПСС. А Хрущёв его всё время поддерживал и даже за год до этого сделал первым секретарём ЦК компартии Украины, минуя должности второго секретаря ЦК и Председателя Совета Министров республики.
— Хохол по ветру держит нос, — неожиданно даже и для Виталия жёстко-иронично резюмировал Николай Фёдорович – сказалась его боль от мерзких отношений с женой, происходящей из того же рода-племени, а в участии своего тестя в предвоенных и военных событиях страны он увидел те же тенденции.
Разговор стал грустным из-за заполнения его столь негативными темами, и Виталий решил, что историческую тему, исчерпавшую себя до нужной в текущем разговоре глубины, лучше перевести в другое, более спокойное и даже более безопасное русло.
— Байке, — обратился он к Медетову, — вы приехали в Нарын или уезжаете из него?
— Завтра уезжаем. Я здесь немного задержался, чтобы решить вопросы с областным руководством. Вы в Ат-Баши были?
— Да, байке, пришлось проездом там побывать. И на пересчёте скота в том районе был. А что там?
— Сегодня в Ат-Баши районную ремонтную машинно-тракторную станцию открывали. Руководство района очень странное – ничего не хочет делать самостоятельно. Построили МТС руками рабочих и специалистов из Фрунзе, а когда открыли, секретарь райкома говорит: ”Теперь давайте специалистов”. Мы его спрашиваем: “Инженеров?” — “Нет, —  говорит, — инженеры и руководители у нас свои имеются. Нам нужны рабочие и мастера”. Получается, построили ремонтную базу, а работать  в ней некому. Кто из Чуйской долины или из Иссык-Кульской области захочет сюда ехать? В Ат-Баши ни жилья, ни других нормальных условий.
— А почему своих рабочих в Ат-Баши нет? — спросил Николай Фёдорович.
Эмиль Адиевич рассмеялся:
— Там на трактористов и водителей набирают из чабанских детей, которые русский язык плохо знают. Поэтому они с трудом обучаются управлять техникой. А ремонт – это им уже не по силам.
— Байке, — вступился в защиту нарынцев водитель Касымбай, — во Фрунзе хорошие специалисты, но и они не во всём разбираются. Когда в нашей “Волге” что-нибудь ломается, к разным слесарям приходится обращаться.
— Эй, ким? Ты сам должен уметь всё исправлять, — с долей удивления выразил своё недовольство репликой водителя Эмиль Адиевич, что усилил обращением “Эй, ким”.
— Простите, байке, — повинился Касымбай за то, что влез в разговор начальников.
Шеф его кивнул ему в знак прощения и, обращаясь к московскому гостю, пояснил:
— В Ат-Баши трактористы простой ремонт не могут выполнить, так что они вообще не справятся, если надо будет сложные ремонтные работы производить или отрихтовать капот, крыло машины.
— У меня есть к вам одна просьба, байке, — снова обратился к новому для компании знакомому Виталий.
— Какая? Постараюсь сделать, если это в моих силах.
Виталий пристально посмотрел на Николая Фёдоровича и к его удивлению изложил просьбу, разрешавшую его трудное положение. Сам полковник Баранов с таковой ни за что не стал бы обращаться:
— Здесь в гостинице живут жена и дочь Николая Фёдоровича. Но возникли проблемы, и им необходимо срочно уехать или улететь в Москву. А они даже из Нарына не могут выехать – на автобусах нет мест. Да и во Фрунзе не разберутся, а, скорее, заблудятся.
Эмиль Адиевич внимательно выслушал просьбу, в которой не было ничего личного или требовало бы от него совершить некорректный поступок, и спокойно ответил:
— Я могу их взять с собой. А билеты в Москву у них имеются?
Николай Фёдорович благодарно улыбнулся Виталию, по своей инициативе снявшего с него его озабоченность, достал из кармана билеты и отделил два: Натальи Николаевны и Веры. Эмиль Адиевич взял их, посмотрел на дату и отдал водителю:
— Касым, завтра я позвоню в кассу, а ты, как только приедем, поменяешь билеты на ближайший рейс. Если задержка на день будет – ничего? — Вопрос относился к Баранову. — Устроим в гостиницу “Турист” возле вокзала. И к поезду доставим.
— Если так всё получится, Эмиль Адиевич, это будет прекрасно, — сдержанно, но очень признательно ответил Медетову Николай Фёдорович и снова, переведя взгляд на Виталия, благодарно кивнул ему. — А будете по делам или в отпуске в Москве, я сумею отплатить вам добром.

Утром следующего дня Медетов из кабинета Председателя облисполкома позвонил начальнику фрунзенского вокзала, билеты забронировались, и москвички уехали из Нарына – в мягком салоне министерской “Волги” с самим заместителем министра, интеллигентным спутником. Это не с нарынским мужланом ехать в его задрипанном «газике».
Но перед выездом, когда Николай Фёдорович зашёл к ним объявить о возможности уехать и вскоре быть в Москве, Наталья Николаевна снова высказалась ему в полном наборе аргументов и фраз, многократно использованных ею за всю пору их сосуществования.
Видимо, ее жажда мести за “поруганную, погубленную жизнь” – как вновь без стеснения кричала Наталья Николаевна – никогда не удовлетворится, думал Николай Фёдорович, слушая её очередное истеричное выступление. Что, впрочем, его уже не огорчило, а даже обрадовало тем, что яростью она попросту смыла из его души болезненное чувство утраты. Он лишь сказал на прощание: “Надеюсь, когда я вернусь в Москву, в моей академической квартире вас уже не застану. В смысле, вы уже будете жить в родительской квартире. Вы ведь там и прописаны”.
Легко произнесённая Николаем Фёдоровичем фраза своей простотой показала Наталье Николаевне, что мерзавец Баранов совсем не страдает от разрыва с нею, и чуть не привела её к очередной вспышке астмы или к отёку Квинке – дочь спасла её, подав стакан воды и таблетку.

А Виталий в среду в авральном порядке почти со всем управлением был отправлен на сенокос в отдалённый Тогуз-Тороузский район. Животноводство области в зимнем периоде нуждается в гарантированных кормах – одно из изменений, вошедших в советский период в быт скотоводов, спасавшее поголовье овец, коров и лошадей от падежа из-за бескормицы.
Но для заготовки кормов требуются люди, вследствие чего непроизводительную массу служащих из различных ведомств и сфер в очередной раз оторвали от кабинетных столов, поселили в палатках и дали им в руки косы, грабли, вилы.
Сначала Виталий получил звание старшего сводной из специалистов разных областных ведомств бригады, являясь при этом равноправным косарём среди своих сотрудников по управлению, – на затерянном в складках гор участке. Потом его перевели в штаб по заготовке кормов наблюдателем – в урочище с красивым названием Бытбылдык, что на русском языке означает
“Перепёлка”. Где он, изнывая от безделья, в паре с областным врачом Аманом пил кумыс…
Так он внезапно расстался –  как  и  неожиданно  встретился  –  с  братом  и  другом  Арсением и со ставшим ему другом и братом Николаем Фёдоровичем. Чтобы в очередной раз встретиться опять же – как обычно – при необычных обстоятельствах…

***

ЭПИЛОГ

К тому времени, как начали неспешно назревать, а затем стремительно развиваться революционные метаморфозы, оба мудреца, Арсений и Виталий, совершившие прогнозный прорыв через дебри государственной идеологии, оставили идею революции без их участия.
Спустя два года после разговора с полковником Барановым, внёсшим великое смятение в душу и разум военачальника и военного доцента, Виталий вдруг осознал, что реального положительного эффекта для населения СССР революция не даст, что никакая революция не делает всё человечество счастливым, а лишь перемешивает его слои: кто был в верхних слоях, опускается вниз, а нижние устремляются вверх, расталкивая попутчиков и давя конкурентов. Как человек практической и экономической обоснованности в делах, он вывел эту фатально неизбежную закономерность, написал об этом Арсению, на что тот согласился с ним, обосновав социологически его психологическое открытие непредотвратимой алчной ротации и дополнив примерами из истории. А коль не даст счастья всему народу, чего ради упираться – для кого-то широкую дорогу к власти прорубать?
Арсений жил погружением в информационно-смысловое содержание в исторических процессах и занялся социологией, необходимой по его убеждённости всякому историку; социология породила потребность в психологических исследованиях, поскольку социумы составляют индивиды; а из всего сложившегося базиса возникла неистребимая потребность в духовном познании Мироздания…
Виталий, после разочарования в общественно-политической деятельности – сначала в рядах ВЛКСМ, потом в партийных, а теперь ещё и в предстоящей революции, – закрылся, стал полностью отдаваться работе. Досуг заполнил изучением физики и стремлением понять, как математика влияет на все био- и небиопроцессы на Земле и не только… А к тому времени он, уже женатый, со своей семьёй покинул родные пенаты азиатские, уехав в лесные края великой России.
Правда, он женился, по обыкновению устроив очередной сюрприз для родных и друзей, для избранницы и даже для себя самого – иначе он не мог поступить, иначе это был бы не Виталий. Арсений, вскоре расставшись с ним после нарынских встреч, не сомневался, что брат чем-то снова удивит его и, ожидая от него какой-нибудь сюрприз, отнюдь не удивился его спонтанной женитьбе, когда – не прошло и полугода со дня встречи в Тянь-Шане– в Донецк в середине декабря пришла категоричная телеграмма: “Женюсь. Будь 28-го декабря у меня”.
Прекрасно – будь и всё тут!.. Ещё летом Виталий вообще не помышлял бракосочетаться, да и не было с его неупорядоченной жизнью у него никого даже на примете. И вот нате вам! Благо, зимние школьные каникулы позволили выделить время на короткую поездку во Фрунзе, чтобы присутствовать на знаменательном событии.
Как Виталий решил проблему создания семьи, выяснилось по приезде Арсения к моменту бракосочетания. Оказалось, что это был натуральный экспромт: ни ухаживаний, ни свиданий под луной с посещением культурных мест или ресторанов – хотя бы в том же Нарыне. Он выдумал женитьбу, и она состоялась…
Причиной послужило то, что его никак не отпускали в заслуженный трудовой отпуск, поскольку декабрь, конечный месяц года, – это начало отчётной страды по всей великой территории СССР, а Виталий как раз отвечал за учёт земель в целой области. Но ему захотелось, и он, чтобы исключить помехи, взял да просто так и ляпнул, что едет жениться.
Против такого довода руководство – а всё его руководство, включая министерское, было киргизской национальности, священно относящейся к институту семьи, –  возразить не смогло, и заявление на отпуск было подписано незамедлительно. Только на дорогу первый секретарь обкома КП Киргизии Савитахунов нагрузил его партийным поручением – вроде пустяковым поручением, но оно в один момент и превратило шутку обещания в серьёзность его исполнения.
А всего-то и надо было: пойти туда, потом туда и собрать сведения об освоении целины в Киргизской ССР в середине пятидесятых, в эпоху поднятия целины, в которую некий Брежнев, ставший впоследствии Генеральным секретарём ЦК КПСС, как-то сумел отметиться. А десятилетия спустя этот самый некий Брежнев, уже Генсек КПСС, заделался летописцем и – так сказать – “написал” с помощью журналистов в 1977-78-х годах эпические летописи «Малую землю», «Возрождение» и «Целину». То ли брошюрки, то ли книжки про своё судьботворное участие в военных и в иных великих событиях великой Страны, за которые получил Ленинскую премию, как внёсший существенный вклад в советскую литературу. Какой вклад? В какую литературу?..
Каждая из книжек, изданная много-многомиллионным тиражом, была обязательна для изучения в школах, в вузах и в партийных и комсомольских организациях на всех уровнях, потому что кабы не участие Брежнева, так ни победы СССР в Великой Отечественной, ни возрождения страны после разрушившей всё её хозяйство Великой Отечественной, ни освоения целинных земель никак не состоялось бы. Поэтому и секретарю Нарынского обкома партии в качестве наглядного пособия срочно понадобились сведения о количестве целинных земель Нарынской области, превращённых в пашню…
В первый же день отпуска Виталий зашёл в республиканский архив, в котором работал Олег Книжник: с его помощью по мандату обкома КП Киргизии быстро собрал необходимые сведения. В тот же день дополнил их в родном проектном институте «КИРГИЗГИПРОЗЕМ». И выяснил, что все склоны гор киргизстанские, распаханные в рамках массово проведённой кампании освоения той же весной потеряли свой веками накопленный плодородный слой – он был смыт дождями и тающими снегами.
Так что только Нарынская область, одна из четырёх в республике, в один момент из-за властных политических амбиций и интриг союзного и республиканского руководства – а, по существу, из-за избыточного кретинизма – потеряла более сотни тысяч гектар пастбищ и сенокосов, основного богатства скотоводческого региона. Которые были потом переведены в залежь, в перелоги, в прочие бесполезные несельскохозяйственные земли1. При том, что большую часть территории республики – в том числе и Нарынской – занимают скалистые участки со снежниками и ледниками. Так что урон экономике республики и всему СССР был нанесён огромный – бедствие, подобное разорению войной. Обрадовать первого секретаря обкома Алымбека Савитахуновича у Виталия не получилось – лучше бы он не давал этого поручения…
Но для самого Виталия, для познания им политэкономии Страны сведения о бедствии, в которое были ввергнуты непригодные для распашки горные луга Киргизии, оказалось весьма полезным. Попавший ему в руки по поручению обкома закрытый от народа материал по внутренней политике и по экономике Страны явился дополнительным для его прогноза обоснованием непреложной необходимости предстоящей в стране социально-экономической и политической революции – неизбежностью которой проникся сугубо военный Николай Баранов.
И то же поручение обкома решило семейный вопрос Виталия – ведь иначе ему пришлось бы вернуться в Нарын холостяком и пустословом! Но дивны пути наши и чужие и дивны последствия поступков наших и чужих… Где-то когда-то Брежнев в роли второго секретаря ЦК компартии Казахстана побывал на казахстанской целине; потом он, уже в роли Генсека ЦК КПСС, написал о своём подвижничестве на ней, потом ЦК КПСС обязал все организации обсудить мемуары Генсека; и первый секретарь обкома компартии Киргизии вынужден был послать гонца в столицу республики за сведениями; и гонец Виталий добросовестно стал исполнять задание. А это привело его к людям, не слишком озабоченным его партийным поручением, зато проявившим великую озабоченность его личной судьбой и устроившим его будущее.
В проектном институте Виталий зашёл к первым в своей трудовой жизни коллегам – к  _______________
1Залежь – необрабатываемая длительный период пашня. Кратковременная (8-15 лет) залежь в степных районах называется перелогом, в лесостепных –  залогом. Только спустя 2-3 года обнищавшая почва пашни начинает покрываться редкими островками одно- и двулетних растений.

Петру Фатуну и его супруге Вере Кочуровой, с которыми в геоботанических экспедициях вместе с Арсением начал свою трудовую деятельность на студенческих каникулах. В те годы Фатун был руководителем группы. С ними он объездил на конях склоны и ущелья в Джумгальском районе центрального Тянь-Шаня и в Ляйлякском – на юге Ошской области Памирского региона. 
Обрадованные геоботаники встретили Виталия с нежностью опекунов – ведь когда-то они  взяли на себя ответственность за делавших первые самостоятельные шаги студентов и с тех пор интересовались всеми их передвижениями. А как все семейные граждане встречают неженатиков? Так же точно, как и эти супруги, первыми словами затребовавшие сведения о семейном положении. Виталий признался в безбрачии; супруги переглянулись и тут же решили, что сейчас же найдут ему жену.
Они устроили для подопечного настоящие смотрины потенциальных невест: Пётр Фёдорович уже состоялся начальником «Геоботанической экспедиции», и его Вера стала приглашать к начальнику на беседу молодых незамужних сотрудниц... В результате со всеми семейными делами Виталий устроился в три недели: и познакомился с избранницей; и во время третьей встречи заявил избраннице о браке, внезапностью введя её в ступор; и убедил бюрократический регистрирующий орган отойти от привычных норм и в короткий срок обручить его; и свадьбу организовал.
Так Виталий сумел без проволочек сдержать данное руководству слово, сформировав своё семейное бытиё. Что определило и дальнейшую его жизнь со всеми её перипетиями, в том числе семейными каверзностями, заставлявшими его то и дело вспоминать сокровенный мужской разговор в ресторане «Нарын» города Нарына о муравье, возмечтавшем о богине…

Причина переселения Виталия с семьёй в края северные была весьма банальной – квартирный вопрос. В Нарыне о получении квартиры и речи не было, и город Фрунзе даже пятнадцатилетний срок ожидания её не гарантировал. Во время визита к родителям жены, жителям чудного удмуртского края, он зашёл в подобный киргизскому Удмуртский «ГИПРОЗЕМ», и там ему пообещали невероятное – возможность получить квартиру в Ижевске в течение трёх лет. Сказка! Но реальная, поскольку Партия и Правительство Страны затеяли новую кампанию – освоение Нечерноземья российского. Даже более чем реальная – Виталий обрёл жилище в течение полутора лет со дня приезда.
Радости только особой он не обрёл – не стала Удмуртия ему родной. В ней его угнетало почти всё: погода, странная природа, до невозможности чудные люди… Что же его держало в Ижевске после получения квартиры, Виталий сам не понимал, хотя мог бы теперь запросто обменять квартиру на аналогичную в любом другом городе.
Ласкали его душу только два обстоятельства: хотя не было здесь любимых гор, но было много хвойных и смешанных лесов, а Виталий с детства мечтал жить в лесной зоне – вроде как странность для человека, родившегося в голой песчаной пустынек – но, вероятно, то был генетический зов; ещё было много разнообразных грибов, собирать которые Виталий тоже мечтал ещё с детства – вероятно, по той же причине. А остальное!..
Удмуртский август, на который выпал отпуск, месяц первого, ознакомительного его приезда встретил температурой в восемь градусов – а во Фрунзе в это самое время даже ночью температура не опускалась ниже тридцати трёх градусов. И холодными затяжными дождями – что соответствовало фрунзенскому ноябрю. Здесь не было ни винограда, ни свежих южных фруктов, ни свеженьких овощей – всё это произрастало только на рынке и в магазинах уже в помятом состоянии.
И столица Удмуртии никакой архитектурной красотой не блещет – однообразные железобетонные серые пятиэтажки и такие же однообразные скверной кладки кирпичные постройки красного и серого цветов…
И люди местные – после южан с их яркостью платьев и рубашек – поражали серою одеждою: даже женщины старались одеваться неброско, чтобы не выделяться красочностью  платьев и прочего – только вблизи можно было рассмотреть на их платьях некие узоры в блеклых расцветках их одеяний. Типичные утки или куры-пеструшки. Но и мужчины – не селезни и петухи: птичьи селезни и петухи при невзрачных самочках полыхают красками – чтобы хищников на себя отвлекать от своих уток и кур, – а мужчины ижевские оказались ещё более серыми, чем их самки.
И, что также поражало, праздничные флаги, развешиваемые на центральных улицах по всем столбам в городах Удмуртии, тоже были то ли от создания блеклыми, то ли выцвели от многих дождей и стирок, то ли это родной колорит Удмуртии, соответствующий духовному содержанию населения, боящемуся проявиться богатством и сочностью красок.
Народ всё больше малорослый – мужчины не превышают высотный барьер в один метр семьдесят сантиметров. Высокорослые – это либо свежие переселенцы, либо их первое поколение. И ещё: “Лица большинства ижевчан не обезображены интеллектом”, —  сказал кто-то, впервые побывав в Ижевске в начале восьмидесятых.
Главная проблема для Виталия была в том, что малорослой оказалась и культура этих людей. Во всяком случае, уровень ижевской культуры он воспринимал на одном уровне с культурой неандертальцев. Горожане всех возрастов, полов и национальностей спокойно сморкаются и плюются на тротуары; мат в любом разговоре звенит в воздухе – хоть уши смолой залепляй; справляют малую и большую нужду открыто под стенами домов и у деревьев – по причине отсутствия общественных туалетов: изначально не предусмотрены отцами и генпланом города; а воздержание не есть достоинство населяющих город. Правда, говорят, что голландки, идя по тротуару, прямо на него на ходу пускают струю, приподняв юбки – так то голландки. А здесь Россия! Но… – Ижевск.
Когда Виталий по телефону сообщил Арсению, что думает о своих новых согражданах, Арсений удивился столь резкому определению брата. Тогда Виталий заявил: “А пусть знают, что я о них думаю”, объяснив причину такого личного отношения. В качестве иллюстрации рассказал, как незадолго до этого разговора буквально за несколько шагов перед ним один неандер ижевский снайперски поразил уличную урну, выстрелив в неё за два метра соплёй из носа. И как та сопля победно повисла на поражённой поборнице чистоты, демонстрируя содержание мозгов ижевчан. Арсений спросил у него: “Ты это им сказал?”, на что получил ответ: “Вот ещё! Буду я с ними объясняться – много чести! Всё равно не поймут”.
И, тем не менее, остро реагирующий на все негативы Виталий почему-то не умчался в края иные, где чисто не потому, что культура там является социологическим понятием, а потому, что культура определяется сознанием населения.

***

СЛОВО  К ЧИТАТЕЛЯМ
С ЧЕСТЬЮ И С ДОСТОИНСТВОМ

Вы прочли один том из эпохального романа “Дорога без конца…”. Прочли с упоением.
Вы получили. Каждый получил и общее для всех, и своё особенное: познал себя, открыл для себя пути и получил и обрёл Знание.
Вы увидели красоту и силу благородства. И вы имеете подобное в себе.
Значит, вас коснулась Истина. Она ждёт вас, чтобы одарить по мыслям, по речам  по делам. Но с благими мыслями обо всём, с благими речами всем, с благими деяниями.
Ибо Она более всего ненавидит ложь, являющуюся основой коварства, предательства, зависти, клеветы, убийств. За что раздаёт возмездие несущим ложь. И награды раздаёт в первую очередь: быстро и полно.

Потому, честь и достоинство имея в себе, а не самолюбие тщеславное, посылайте свои общения, обращения и заявку на исключительное право на роман по электронному адресу:
knjaz_witana_itar@mail.ru  или сообщениями в ОК и в ВК, на скайпе panasonik781.
И вам дастся в полной мере для вас.

Успеете написать – получите ответ.

                Писатель князь Будыльский