Реанимация

Я открыла глаза, и смутно осознала, что лежу в узком проходе около ванны и туалета, на полу. Вокруг перешагивали через меня какие-то люди, я слышала их разговор:
- Пульса нет…Давления тоже…
Я опять исчезаю. Потом выплываю снова. Людей уже намного больше, они все движутся вокруг меня, но речь всё та же:
- Давления нет… Пульса тоже… Кладите её на одеяло. Понесли. Едем в больницу.
Я пытаюсь протестовать. Еле слышно хриплю: «Не надо в больницу…»
В ответ слышу уверенный мужской голос: «А с тобой вообще никто не разговаривает!»
Меня привозят сначала в ближайшую к дому больницу, так как ещё дома, оказывается, моим мужу и сыну авторитетно заявили сначала врачи первой «Скорой», а следом и «Реанимации», что жить мне осталось не более двух часов!
Обожаю наших врачей! Всегда найдут тёплые слова поддержки для находящихся в панике родственников.
Ближняя к дому больница меня, естественно, не приняла. Кому же нужен лишний труп, показания портить. Но и в «Скорой» сидели не дураки. Им тоже вешать на себя лишний труп ни к чему. Отписываться потом замучаешься. Оставался последний и беспроигрышный вариант – дежурная больница обязана принять. Туда все радостно и рванули. Муж догонял на своей.
Я, к слову сказать, опять впала в беспамятство, мне там было хорошо, и всё, о чём я теперь пишу, это сложенные пазлы из рассказов мужа, сына, и собственных всплесков памяти, оформившихся в картинку уже после ТОГО.
Один из эпизодов в «Скорой». Меня трясёт мужик в синей врачебной форме и грозно вопрошает: «Говори, чего наглоталась? Какие таблетки пила?». Таблетки я пью 3 раза в день – от давления, от стенокардии, от тахикардии, от язвы желудка, и много ещё от чего. Я пытаюсь вспомнить все названия и начинаю их добросовестно перечислять. Но мужика явно интересует другое. Он уже рычит на меня: «Сейчас скажешь мне всё, что ты выпила и в какой дозировке, и я отвожу тебя в психушку!» Я, опять начиная уплывать, успеваю подумать, что похоже, в психушку надо мужику. Как меня довезли и выгрузили, я не помню. Видимо была без сознания. В приёмном покое моих мужиков ещё раз обнадёжили, что жить мне осталось около двух часов, и велели им убираться оттуда.
Умру – позвонят.
Началась вся эта катавасия где-то с половины первого ночи, и к 5 утра я уже была в реанимации дежурной больницы. Скорости космические! Сто раз могла улететь за это время, но то ли капельница с адреналином сделала своё дело, то ли просто время не пришло, но классической фразы из всех крутых фильмов про врачей: «Скорее, доктор, мы её теряем!!!», я так и не услышала. Хотя, может она и звучала, только я была без пульса и давления, и не услышала её. Ну да и Бог с ней!
Интересные моменты начались прямо сразу с вызова «Скорой помощи». Делая вызов, сын спросил у диспетчера, есть ли в арсенале их помощи Кордиамин. Спросил он это не забавы ради, а памятуя о том, что, когда нужна была помощь при микроинсульте, приехавшие врачи сказали, что у них кроме анальгина и димедрола больше ничего нет. Анальгин и димедрол больному при микроинсульте необходимы так же, как козе баян. Я понимаю, что во всех экстренных случаях они обязаны по инструкции срочно доставить пациента в стационар. Желательно живым. Но жизнь так разнообразна, что на все случаи инструкции не придумаешь.
Ведь оказывали первую помощь на дому в советские времена. У меня часто болела мама, «Скорую» вызывать я научилась рано, и я помню, как приезжали внимательные, грамотные, чуткие врачи, и оказывали помощь, снимали различные приступы, и обходились без госпитализации. И находились около больной столько, сколько было нужно, пока не убеждались, что больному стало лучше. Прошли времена, модернизировали и оптимизировали работу «Скорой помощи», урезав им зарплаты, штаты, количество автомобилей, сменили кучу Министров здравоохранения, каждый из которых, продолжал разваливать то, что не успели развалить предыдущие. Ни для кого в нашем городе не секрет, что 2 крупнейшие больницы, именуемые «народными», потому что лечится там простой народ, не чиновники, не бизнесмены (для них есть места получше, и об этом тоже все знают), давно уже в народе прозвали фабриками смерти. А ведь когда-то это были одни из лучших и престижных стационаров! Там работали высокие профессионалы, любящие свою работу и людей, и люди отвечали им тем же. Сломали всё это, понятное дело, в 90-ые и 2000-ые.
Люди в белых халатах ушли в престижные клиники лечить богатых. И их не упрекнёшь в этом. Они тоже люди. У них тоже семьи. И им тоже надо на что-то жить.
А на смену им, в больницы, ставшие народными, пришли молодые люди в голубых или синих костюмах, со счётчиками в глазах, и жизнь человека обрела реальную цену. Я не хочу охаивать всех поголовно. Среди молодых тоже встречаются редкие экземпляры – порядочные, ответственные, любящие свою работу. Но они белые вороны. Лично я считаю, что уйдут окончательно на пенсию поколение, которому сейчас от 50 до 70, и лечить нас будет некому. И нам не рождаемость надо повышать, а спасать тех, кому сейчас от младенчества до 70. У нас каждое следующее поколение больнее предыдущего. У нас инсульты и инфаркты у 20-летних. Куда мы катимся? В следующую реорганизацию здравоохранения, которая каждый раз оказывается хуже предыдущей, продолжая разваливать и разваливать когда-то лучшую систему здравоохранения в мире?
Я по жизни много общалась с медиками. Так вышло, что с начала, с детства болела сама, и часто и по долгу лежала в больницах. Потом стала часто болеть мама. Потом опять сама. И у меня всегда было благоговейное отношение к врачам. Они для меня были чуть ли не небожителями, спасающими чужие жизни. Я готова была целовать им руки. Но мне никогда в голову не приходило, что нельзя подходить к врачу без денег. И мне ни разу! Никто не намекнул, что надо бы ручку позолотить. Они были для меня людьми лучшей в мире профессии, самыми интеллигентными, самыми добрыми, самыми порядочными, с любовью исполняющими свой долг, данную когда-то Клятву Гиппократа. Это замечательное время закончилось лично для меня в 2006 году. Тогда я с ужасом поняла, что отныне всё будет по-другому. И наши чуткие, честные, грамотные врачи начинают куда-то исчезать.
Так вот, на вопрос сына, диспетчер начала игру в «Угадайку».
- Вам Скорая нужна или лекарство?
Сын говорит, что нужна Скорая с нужным лекарством
- Диспетчер: «Так Скорая или лекарство?»
И так раз пять. Я без пульса и без давления. Но кого это волнует, кроме моего сына и мужа. Понятное дело, если бы сын прокололся, его бы послали в аптеку.
Дальше как в сказке. Всё чудесатее и чудесатее! Прибыла первая «Скорая». И угадайте, ЧТО их в первую очередь заинтересовало? Думаете, я, лежащая на полу, без пульса и давления? Как же! Они увидели «О, ужас!» сложенную инвалидную коляску. Начались допросы с пристрастием.
- Откуда у нас инвалидная коляска? Я инвалид? Нет? Тогда почему у нас инвалидная коляска? Не положено!
Коляску мы приобрели по случаю, с рук, так как я часто теряю сознание. И чтобы моим мужикам не надрывать пупы и позвоночники, дотаскивая меня 85-килограмовую до кровати, решили эту проблему таким образом.
Они требовали документы на коляску, читали лекцию, что инвалидная коляска может быть назначена только лечащим врачом, а я всё лежала и лежала на полу бездыханная.
Л-ю-ю-ю-д-и-и!
Вы больного спасать приехали или лекции читать, и смотреть по сторонам что в квартире имеется?
Кто-нибудь что-нибудь понял?
Я поняла только одно, что «Скорая медицинская помощь» перестала быть таковой по определению. Её, многострадальную, из средства оказания больным людям первой неотложной помощи, превратили в средство для транспортировки до стационара. Умудрившись ещё при этом не укомплектовать её здоровыми мужиками, переносящих больных из квартиры в машину.
Мне повезло. На Реанимобиле приехали здоровые ребята, и вместе с врачом из первой Скорой, мужем и сыном, меня аккуратно донесли.
Мужчине, которого фельдшер тащила на глазах у всей нашей необъятной Родины за шиворот к носилкам, потому что приехала на вызов одна, недоукомлектованная, повезло меньше. Он, по слухам, умер.
Видимо после того, как это показали по всем каналам, и осудили во всех ток-шоу, мне сказочно свезло! 4 мужика плюс 2 своих! Доставили в наилучшем виде.
Я не просто так пыталась оказаться от госпитализации. У меня жутчайшая аллергия на все резкие запахи – духи, лаки, краски, дезодоранты, шампуни, гели, короче, на всё, где есть отдушки, на табачный и обычный дым и, естественно, на хлорку и всё, хлорсодерщащее. Ну какая мне больница?! Не помру дома, так в больнице анафилактический шок на что-нибудь. Какая по большому счёту разница – где и от чего помирать при таком раскладе.
Первый день в реанимации прошёл тихо, и я бы даже сказала душевно, если бы меня непонятно зачем то и дело не будили. Я спала. У меня ничего не болело. Мне было хорошо. Но кому-то от этого было плохо, и меня постоянно тормошили непонятно за какой надобностью. Допускаю, что это был не сон, а потеря сознания, и меня пытались таким образом выдернуть из небытия, вернуть к жизни. Мне это не нравилось. Как только меня оставляли в покое, я тут же заныривала обратно в мягкую обволакивающую пелену. Сутки пролетели незаметно. Я лежала тихо, никому не мешала, капельница капала, тонометр периодически измерял давление, но так как монитор висел сзади над моей головой, то видеть результаты у меня не получалось. А когда ожила на столько, что не прочь была бы и полюбопытствовать о состоянии своего собственного пульса и давления, то быстро поняла, что вопросы здесь задают врачи, а моё дело внятно на них отвечать. Прямо как на следствии.
Идиллия закончилась утром следующего дня. Сначала привезли довольно преклонного возраста бабулю, которая на всю реанимацию блажила, что ей дали несладкий чай! Потом слишком тоненький кусочек хлеба! Претензии всё множились, и она громогласно ведала о них миру. Так, чтоб везде слышали! Мне было трудно говорить, я ещё была слишком слаба, но как же мне хотелось рявкнуть в тон ей: «Ты что, жрать сюда приехала? Или чайку с сахарком попить заскочила на каталке в реанимацию?» Когда она достала всех, кто-то пообещал заклеить ей рот скотчем, если она не заткнётся. Я мысленно пожелала ей кляп.
Придя в чувство, и оглядевшись, я пришла к выводу, что надо делать отсюда ноги. Пока не помыли пол с хлоркой, пока не перевели в отделение, где бабки от нечего делать наводят красоту, а косметику я могу пережить только детскую без отдушки. Ясен пень, никого кроме меня это не волновало, и вот тут мои планы вошли в противоречие с планами эскулапов.
Сначала зашла миловидная приветливая докторша и спросила – как я себя чувствую. Я честно ответила, что хочу домой. Видимо, она восприняла это как бред, и быстренько ретировалась, не став развивать тему.
Сколько прошло времени, я не знаю, потому что часов в реанимации не было, календаря тоже, и ориентироваться во времени в таком состоянии было проблематично. В общем, через некоторое время вошла вторая белокурая Жизель, и с тем же вопросом – как я себя чувствую, сообщила мне, что она кардиолог. Я поняла, но никак не отреагировала. А на что мне реагировать? Ну кардиолог и кардиолог. Я о своём сердце знаю побольше некоторых кардиологов. Не дождавшись от меня никакой реакции, она спросила, какой сегодня день. Памятуя, что привезли меня сюда ночью с понедельника на вторник, я ответила, что среда, и я хочу домой. Видимо, не смотря на правильно названный день недели, я не произвела впечатление вменяемой, и она тоже ушла, оставив моё пожелание на уровне пожелания.
Но они не знали кого им привезли.
А я знала, что если я что-то решила, да это что-то ещё подкреплено моей интуицией, то меня не остановит даже танк.
Я полежала ещё несколько часов, безропотно позволила сделать мне все обследования, которые они посчитали нужными, и села на кровати. Мне надоело лежать.
И тут я вижу монитор, который висел над моей головой…
Двое суток мне впаривали, что я живу на капельнице, что мне поднимают давление, что как только её отключают, моё давление резко падает…
Эту песню пели и мужу, и сыну, и мне. И тут до меня доходит, что, во-первых, капельницу мне ни разу не отключали, даже не пытались! А во-вторых, давление мне нагнали гормонами до таких высот, которые я уже считаю началом гипертонического криза и в обычной ситуации начинаю немедленно снижать. Я поняла, что, если мне сейчас, немедленно не отключат капельницу, в лучшем случае мне грозит гипертонический криз, в худшем – инсульт.
Но говорить об этом с врачами бесполезно. Они лучше нас знают что с нами делать, и терпеть не могут грамотных пациентов.
Я не любительница тянуть кота за хвост, и, если решила, что надо делать, сразу начинаю претворять свой план в жизнь.
Операция «Выписка домой прямиком из реанимации, минуя промежуточные станции типа «Кардиология», «Неврология», и даже «Терапия» стартовала!
Правда пока об этом знала только я. Имея из личных вещей только ночнушку, в которой меня привезли, и нелегально переданный мобильник, я стала собираться домой.
Для начала я вежливо попросила позвать врача. Он довольно быстро подошёл. Я не стала вступать в дискуссию о методах моего лечения, и высказывать свои сомнения по поводу правильности проводимой мне терапии. Я, в конце концов, не врач, и мои аргументы явно выглядели бы бледно на фоне уверенных заявлений дипломированного врача. Да и сил на споры у меня не было. Но у меня была сумасшедшая интуиция, которая вопила, что отсюда надо бежать, и цель – сделать это как можно скорее.
Я ни на минуту не забывала, что именно в этой больнице умерли без всяких предвестников мой свёкор 63 лет от инсульта, и свекровь 65 лет от инфаркта. Никто из них перед этим ни на что не жаловался, и считали себя здоровыми людьми. В больницу их обоих доставили живыми.
Но вернёмся к нашим баранам. Театр Абсурда начал своё представление.
Кстати, ничего плохого о подошедшем ко мне докторе сказать не могу и не хочу. Общение было непродолжительным, забавным, и оценить его как специалиста в области медицины, у меня просто не было ни времени, ни сил, ни желания. Мне надо было домой. Моё заявление, что я хочу прямо сейчас уйти домой, вызвало у бедного доктора ступор. Он, тщательно выбирая выражения, и контролируя тон голоса, стал убеждать меня, что это невозможно.
- Почему? Я что, в тюрьме? – поинтересовалась я. Доктор начал объяснять мне, что в тюрьму привозят по решению суда, а меня сюда доставили на «Скорой помощи».
- Ну? И? Значит я могу отсюда уйти?
Доктор явно не знал как себя вести. Пациентка, ещё сутки назад валявшаяся без сознания, и которой жить они насчитали не более двух часов, сейчас сидела перед ним на реанимационной койке, и настоятельно требовала отпустить её домой. А на все его страшилки о неминуемой смерти, если меня отключат от капельницы, отвечала, что моя жизнь – что хочу с ней, то и делаю. Большая девочка – сама разберусь.
Доктор собрался с духом, и заранее извиняясь за грубость, сказал, что рекомендует мне обратиться к психиатру. Я и так уже развлекалась, но тут меня чуть не распучило от хохота. Мне стало жалко психиатра, к которому я приду. Если приду, конечно. Ему же бедолаге тогда придётся самому искать психиатра. Ни к какому психиатру я, конечно, не собиралась, но, чтобы успокоить бедного доктора, сказала, что всенепременно, сразу же, как только, воспользуюсь его рекомендацией. Но с мёртвой точки мы не сдвинулись.
Я снова пошла в атаку, и сказала, что подпишу любые бумаги, снимающие с них всякую ответственность за мою дальнейшую жизнь. И тут этот обаяшка выдал такое, что мы все ржём до сих пор! Он, сердешный, предложил мне написать отказ от лечения на всю оставшуюся жизнь, чтобы никогда, ни одна «Скорая помощь» не приезжала ко мне на вызов, и ни при каких обстоятельствах не отвозила меня ни в одну больницу, и заверить всё это нотариально!!! Браво, Доктор! Вы превзошли самого себя!
Я малость подрастерялась от такого предложения, всё-таки, беря во внимание моё самочувствие и место, где мы находимся, я не придумала ничего лучше, как задумчиво глядя в открытое окно, а находились мы на первом этаже, и сидя на кровати босиком в одной ночнушке (больше у меня ничего не было), я протянула: «Ну что, доктор, мне босиком и в ночнушке вылезать в окно и в таком виде ловить такси?» Настала очередь доктора уронить челюсть.
-Доктор, вы производите впечатление умного человека. У вас такое умное лицо! Давайте я подпишу все ваши бумаги, и мы расстанемся с миром!
Я источала дружелюбие и понимание этой непростой для него ситуации.
Наконец-то консенсус был достигнут.
Я позвонила мужу, чтобы забирал меня домой, подписала одну-разъединую бумажонку об отказе от лечения, и меня почётно на инвалидной коляске довезли до нашей машины. Даже машине разрешили подъехать прямо к дверям больницы, пропустив за шлагбаум.
Приехав домой, я напилась досыта воды, проглотила что-то заботливо подсунутое мне мужем и сыном, и завалилась спать в свою постель. Так сладко и долго я не спала давно.
Кстати, диагноз мне так и не поставили, я для себя решила, что это был очередной сердечный приступ. Приступы стенокардии у меня начались много лет назад, и протекают всегда так, что я не знаю – выйду я из этого приступа живой или нет.
Каждый сердечный приступ для меня маленькая смерть. В последние годы они стали случаться чаще по ночам, чем днём, а в последний год стали сопровождаться ещё и потерей сознания. В связи с чем и была приобретена инвалидная коляска.
Возможно я бы не выжила, если бы вовремя мне не прокапали адреналин и допамин. За что, конечно, спасибо вам, люди в синих костюмах, но лучше бы это сделали на дому. Никакой существенной помощи, кроме этих капельниц, я в реанимации не получила. И зачем было огород городить? Нет, в выписке, конечно, всё написали честь-по-чести, как положено. А как же иначе! Диагноз списали из предыдущей выписки из другой больницы, где я лечилась ранее.
Только вот на мой вопрос перед уходом: «Доктор, а что вообще со мной было?», последовало продолжительное молчание. А на последующий вопрос: «Ну вы же должны будете что-то написать в выписке…Какой диагноз?», доктор ещё подумал и выдал – гипотензивный шок! Я тогда подумала, что я не врач, и не могу знать всех диагнозов, возможно есть и такой, но, когда я рассказала это своему лечащему врачу, она долго до слёз хохотала.
Таким образом слухи о моей смерти оказались ну очень сильно преувеличены.





Август 2017.