Лиза. Часть 18

Я тщательно поправлял, стоя у зеркала, рубашку и единственный подаренный халат, я с досадой трогал отросшую за три дня щетину, лихорадочно думая, чем бы сейчас побриться, чтобы не уколоть ненароком нежную кожу любимой девушки. Я весело раскланивался на ходу с прислугой, также весело желая всем самого доброго утра, и оно, действительно было на редкость добрым. Потерявшись в столетиях, потеряв счёт пасмурным дням и неделям, я забыл уже, каким  прекрасным и удивительно ярким бывает это долгожданное зимнее солнышко.

Мороз и солнце - день чудесный!
Ещё ты дремлешь, друг прелестный?
Пора, красавица, проснись!
Открой сомкнуты негой взоры!

Пушкинские строки сами собой оживали в голове так, что хотелось кричать их на весь дом. Я представлял её спящей и просыпающейся в этой неге, как сладко она потягивается с закрытыми глазами и улыбается,  вспоминая прошедший вечер.
 
Вся столовая была наполнена утренним светом, вся искрилась начищенным металлом ложек, ножей и вилок, отражаясь в сияющей эмали искусно расписанного фарфора. Уже вкусно пахло свежим хлебом и булочками, щедрой дрожжевой сдобой, чем-то медовым и пряно-ванильным. Я чувствовал лёгкий, приятный голод и в сладком замирании сердца предвкушал долгожданную встречу с ней. Я представлял, в чём она появится к завтраку? В том же платье или наденет сегодня что-нибудь другое, более светлое и праздничное? И что мы будем делать потом, после завтрака? В такую чудесную погоду уже можно было выйти с ней на улицу, пройтись по саду, спуститься к той дивной, уединённой беседке над прудом. Радужные картины рисовались в душе, одна другой краше и приятней, но взгляд, обегая накрытый стол, не мог понять, почему до сих пор её нет? Неужели она ещё спит? Чуть заспанная Екатерина Дмитриевна появилась в просторном, бесформенном утреннем платье и в белом атласном чепце на голове, Яков Иванович - в своём строгом, бордовом халате. Всё было очаровательно милым и по-семейному домашним, но душа не находила себе покоя, не понимая, почему не приходит она?

Вошла растерянная Агафья в пёстром сарафане и красивом голубом платочке, повязанном поверх тёмной косы, неловко поклонилась в дальних дверях.

-- Барышня Лисавета велели сказать, чтоб не ждали её да не тревожили, покуда сама не выйдет.

Слова словно ударили под дых, даже ослепили на мгновение. Что случилось? Почему? Все уже непонимающе и вопросительно смотрели на меня. Яков Иванович опять повернулся к Агафье.

-- Что, Лизонька нездорова?
-- Нет, об том ничего не сказывали. Оделись поутру да сказать велели, что опосля выйдут.

Яков Иванович отпустил её с недовольным изумлением и также недоуменно глянул на меня. Я поспешил в том же недоумении оправдаться.

-- Она вчера выпила последнее лекарство и всё было нормально... Хотя, от него бывают побочные явления...

Тысячи мыслей кошмарным уже кружились роем в распухающей от внезапного волнения голове. Я что-то сделал вчера не так? Её оскорбили мои чувства и моя нелепая, назойливая любовь? Но ведь она была так искренне взаимной. Что же тогда? Стало плохо от антибиотиков? Но, если это действительно так, она должна была первым делом позвать меня, именно меня, того, кто стал для неё самым главным доктором и не только доктором.

Яков Иванович кивнул Матрёне подавать. Быстрый завтрак прошёл в тишине и тревожном молчании. Едва все поднялись из-за стола, я всё-таки решился спросить разрешения у её родителей.

-- Мне кажется, я должен прямо сейчас поговорить с Елизаветой Яковлевной и всё у неё выяснить?
-- Да-да, непременно,-- первой оживилась Екатерина Дмитриевна.
-- Сделайте любезность, Георгий Яковлевич,-- поддержал её похмуревший Яков Иванович, -- Не держите нас в тревожном неведении.

Сердце готово было вылететь из груди, пока ноги, ничего не чувствуя под собой, поднимались по частым ступенькам. Остановившись у двери, я попытался хоть чуть перевести дух и может быть услышать, что делается сейчас там, за дверью? В комнате было совершенно тихо и, выждав несколько мучительных секунд, я несколько раз негромко стукнул в крашеное дерево. Каждое прошедшее мгновение показалось вечностью. Не услыхав никакого ответа, я приложил губы к узенькой щёлке между закрытой дверью и наличником.

-- Лиза, это я. Позвольте войти...

И вновь бесконечные мгновения тяжёлыми ударами сердца безжалостно избивали кровоточащую душу. Наконец из глубины комнаты донеслось тихое и едва слышимое: "Да. Входите"

Я открыл дверь, сделал шаг, остановился, не в силах справиться с клокочущим в груди волнением. Она сидела на стульчике за маленьким столиком, поставленным у окна, в прежнем тёмном платье, без лент, украшений и кружев, судорожно прижимая к столу небольшие круглые пяльцы с натянутой в них белой тканью и не сводя мучительно опущенных глаз с фарфоровой Луизы, стоящей тут же на столике у шитья. За окном во всю бескрайнюю ширь синело пронзительно яркое небо, под которым самой нелепой радостью искрился в утреннем солнце ослепительно белый, девственно чистый снег.

-- Лиза, что случилось? Скажи мне хоть слово...

Она качнула головой, словно умоляя ничего больше не говорить, и на белую ткань упало, расползаясь по ней тёмными кругами, несколько невидимых слёз. Сердце готово было разорваться от этих слёз и её молчания, не в силах ничего понять и сообразить, не зная, как быть и что делать сейчас? Уйти или кинуться к ней в ноги, умоляя сказать хоть что-то внятное? Я стоял, не двигаясь с места, боясь, что любое моё движение или слово вновь причинит ей мучительную боль.

Не поворачивая в мою сторону лица, она указала рукой на диванчик.

-- Присядьте, прошу Вас...

Послушно присаживаясь, я пытался понять, что прозвучало в её голосе и что осталось сказанным лишь в мыслях? Боль, повсюду слышалась невыносимая, пронзительная боль. Эта боль уже проникала острым ножом в моё сердце, сжимая его почти до стона. Я невольно положил руку на грудь, боясь, что не смогу больше вытерпеть. Украдкой смахнув слезинку, она долго и мучительно собиралась с мыслями.

-- Георгий Яковлевич,-- слова давались с большим трудом и казалось, что она вот-вот опять расплачется, -- Скажите мне... В том Вашем грядущем... Кто-нибудь ждёт сейчас Вашего возвращения?

В жутком волнении я не понял сразу, почему она спрашивает меня именно об этом?

-- Нет, Лиза, никто... Дети давно уже стали взрослые, живут своей жизнью...

Она вдруг спросила совсем тихо, почти беззвучно:

-- А Ваша жена? Она ждёт Вас?

Самый главный вопрос, который она, наконец-то, решилась задать, в один миг поставил всё происходящее на свои понятные места. Я тут же с самым искренним убеждением затряс головой.

-- У меня нет жены...
-- Нет? -- её тихий и почти совсем уже умерший голос ожил, загоревшись искрой надежды,-- Вы - вдовец?

Эта искра ударила в сердце жгучей, огненной болью, словно пронзившая его пуля. Я в одно мгновение предельно ясно понял и осознал, что это было последней невидимой ниточкой между нами, за которую она отчаянно пыталась схватиться. Закрыв глаза, я нагнул голову и тяжело качнул ей, не в состоянии видеть, как мой ответ безжалостно оборвёт эту ниточку.

-- Нет, Лиза, я - не вдовец...
-- Не вдовец? -- вопрос прозвучал удивительно спокойно, лишь чуть растерянно, но я уже слышал самый последний и самый отчаянный стон, вырвавшийся из её души, -- Но, как же?
-- Лиза, -- я поднял голову, не соображая, что сказать и как всё объяснить, - Я уже много лет один... Мы расстались... Официально... В моём времени так принято, и в этом нет ничего предосудительного...

Я замолчал, пытаясь найти самые нужные и самые важные аргументы, и вдруг с ужасом увидел, что каждое, сказанное мной, слово не убеждало, а лишь сильнее и безжалостнее убивало её.

-- Лиза, поверь, -- я пытался напрячь все оставшиеся мысли, но они тонули в мучительной боли и страхе, -- Я чист перед тобой, моя душа чиста, и все мои чувства к тебе абсолютно искренние.

Она в полном отчаянии затрясла головой.

-- Я верю Вам и всё вижу, -- замолчав на секунду, она вдруг глянула в окно, потом на смиренно висящий в углу образ Богородицы, -- Ни к чему мне таить более чувства свои... Я люблю Вас, люблю с того вечера и того дивного сна. Я верю, Вы любите меня также сильно, как я Вас... Но Бог? Он же всё видит и всё знает. Его священные узы даются единожды на всю жизнь. На всю жизнь! Вы слышите???

-- Лиза... Дело в том, Лиза...

Слова застревали в горле или где-то ещё. Её неожиданное признание, о котором я так возвышенно и наивно грезил в ночной тиши, оказалось вдруг страшным и жутким, переполненным одной лишь мучительной болью.

-- Нет, не говорите ничего, -- она отчаянно перебила меня,-- Если Вы любите меня, если я дорога Вам, хоть самую малость, не говорите более ничего. Бог не простит нам этого греха. Это его испытание. Он вернул мне жизнь и послал Вас, чтобы испытать меня. Испытать любовью. Я должна выдержать это испытание. И Вас он за что-то испытывает. Мне не ведома Ваша жизнь, но я знаю...

Разорванная в мелкие клочья душа поторопилась перебить её.

-- Лиза...

Она протестующе затрясла головой и подняла руки, словно желая немедленно заткнуть ладонями уши.

-- Лиза, послушай! Моя душа чиста перед тобой и перед Богом. Я никогда и ни с кем не был обвенчан! Ты слышишь меня??? Никогда!!!
-- Что же Вы говорите такое? -- она кинула на меня не понимающий, искренне удивлённый взгляд, -- Вы столько лет жили в грехе? Без Божьего благословения? И дети Ваши в грехе рождённые? Чем же Вы лучше моего дядюшки?

Я всё понимал, все её мысли и отчаянное неприятие такой любви. Сердце остановилось, седеющая голова тяжело и бессильно упала в закрывшие лицо руки. Всё так легко и просто наяву и так непреодолимо в душе. Ставшее обыкновенным и само собой разумеющимся в моей прежней жизни, новая жизнь не приняла и отторгла, отторгла вопреки всему, даже самому светлому и самому чистому на свете чувству, для которого не существуют понятия времени и закона.

Я не знал, с чего начать рассказ, понимая, что могу рассказывать всё, ничего не боясь и ничего уже не скрывая. Все оборванные меж нами нити не оборвали единственного - нашей любви, и я был уверен, что этой любви не страшна теперь никакая правда и никакой грех, будь он мнимый или абсолютно истинный. Я говорил, не отнимая от рук опущенной головы, никуда не глядя и почти не открывая глаз. Вся жизнь плыла передо мной, чуть подёргиваясь, словно нервное пламя свечи, и я читал её вслух не столько Лизе, сколько себе самому, предельно подробно и безжалостно честно. Пройдя длинный, извилистый путь, рассказ дошёл, наконец, до самого главного.

-- Лиза, я люблю тебя. Люблю, как никогда и никого не любил за всю свою немалую жизнь. Я не ожидал от себя этого чувства. Наверное, так, действительно, было велено Богом. Он лишил меня всего, Он отнял у меня всю прежнюю жизнь, дом, всё, что я сделал и нажил за пятьдесят два года, взамен подарил тебя и твою любовь. Если Он решит отнять даже это, у меня не останется ничего, вообще ничего. Мне даже уйти некуда из вашего дома, разве что замёрзнуть в снегу... Я не знаю, что будет дальше, но любовь не может быть ни наказанием, ни испытанием, поверь. И греха на мне нет, и церкви нашей, и колокольни. Там ничего нет, Лиза, понимаешь? Ничего... Там всё по-другому, вся жизнь... Люди уже сотню лет живут без венчания. Так теперь принято везде...

Горячая, влажная ладонь, неожиданно коснувшись моего плеча, тут же стремительно соскользнула с него.

-- Миленький мой, про... ...

Тихий голос над головой оборвался, и её тело, изогнувшись, рухнуло к моим ногам.

=======================================
Часть 19: http://www.proza.ru/2017/09/12/1591