Утёс

   
   С Вовкой я был знаком с начала моей трудовой деятельности, жили соседями по общаге, женились на двоюродных сёстрах. На Алтай Вовка выехал первым, я за ним.  В этих краях я Вовку в живых уже не застал...
   В каждом веке приходит время с модой на самоубийц. На XX век пришлись аж два жизнененавистнических периода. В 90-х вешались ежедневно. Уходили с безысходного перепою и в упадническом трансе, под наркотой, не вынеся нищеты безнадёжной и хамства благораспределителей. А и по сей день жизнь человеческая ценится ничем не дороже, чем в военное время. Люди мрут от денатуратов, отравленные безысходной нуждой; мрут от равнодушия врачей, неустроенности и разочарований. И никому нет дела до этих отвергнутых, ненужных, что расплодились  в последнее время из рабочего племени, и выпали неудачниками из привилегированных классов в презренный отстой. Истребление народа российского продолжается. Дикий искусственный отбор, который променяли на естественный. Возврат к первобытным временам, когда право на жизнь необходимо было заслужить.
   Первым повесился Женька, Вовка - вслед за ним, по примеру. Так и лежат рядком в одной оградке. Вместе не скучно.

   Я частенько навещал братанов на кладбище ранее. Прибирался на могилках, одобряемый родственниками, поминал, разговаривал; спрашивал, как дальше жить в этом диком мире. Ответа не было...
   Со временем я забросил посещения кладбища. Традиции сдерживают мою разнузданную жизнь на слабом поводу. Подзабыл я о беседах с потусторонним мудрым миром, не советовался по жизни, брёл так - наугад, по кочкам и колдобинам. Вниз катился бездумно, без завтрашнего дня. Вот и приплыл к затягивающему дну.
   Мудрость приходит с возрастом, заменяя молодую логику зрелой философией. Я отодрал свой досуг от телеэкрана и вышел в мир на людей посмотреть, себя показать. В городе оказалось тоскливо. Глупо гулять по паркам, которые обслуживаешь по роду своей профессиональной деятельности. Это всё одно, что после работы отдыхать в рабочих каптёрках и курилках. Так я пошёл в гору, что закрывала мои северные горизонты..

   Природа не обделила Бию берегами, всё как у всех у городской речки: правый берег крут, левый - не очень, с песчаными пляжами и небольшими склонами, чтобы было, откуда сигать детворе в холодные речные воды.
   Четверть миллиона лет прошло с тех пор, как послушная, казалось, речка взбрыкнула вдруг и отвернула своё русло на десяток километров к югу, оставив за собой полукилометровые наносные кручи, которые образовали собой Гору Лесозавода. Старое речное русло, обсохнув под южным сибирским солнцем и причесавшись тайгой, подготовило угодные места для поселений. И раскинулся в здешних краях город, растянулся между горой и речкой на долгие десятки километров. Гора защищала город от северных ветров, а речка сглаживала летний зной своей прохладой.
   Древняя гора - хранительница былых времён. В районе посёлка Боровое, где речка врезается в водоупорные глинистые пласты горы, прежде чем отпрянуть от своего древнего, давно пройденного пути, оползни не раз уже вскрывали законсервированные тайны былых времён и обнажали скелеты диковинных зверей плейстоценовой эпохи.
   Архейские чудеса появляются только здесь, где природные схватки реки с берегами не позволяют людям вмешиваться в естественный ход земных преобразований. Вниз по течению древний берег давно заселён пришлым людом. Дома тут врезаются в гору и укрепляют её склоны отходами жизнедеятельности человека. Гора в городской черте по весне сверкает в отблесках битого стекла и пластика, пугая своими замусоренными оврагами и балками гостей города. Новейшие исторические захоронения вряд ли когда заинтересуют археологов далёкого будущего.
   По равнинным верховым участкам береговой террасы расположились урывками городские кладбища, растянулись на многие километры по всей пограничной черте города. И растут эти кладбища из года в год, соревнуясь своей обширностью с городскими застройками.
   Привольно здесь лежать мёртвым, на верхотуре. Далеко отсюда видать незалёжные земли, где трудились когда-то рассчитавшиеся с жизнью души. Собираются они, наверное, тёмными ночами в смрадные компашки, смотрят с высоты на наше шуршание по жизни, обсуждают нас, рассуждают, судят - это точно.
   А ручьи с горы, родники извечные, живительные, впитывают кладбищенский прах и несут его в реку, делясь информацией с бессмертным всепланетным разумом о суетной отрывистой человеческой жизни. Бегут родники по склону и насыщаются последствиями людских безобразий, неразумной нашей жизнедеятельностью. Родникам хорошо: чем больше соберут они знаний по своему недалёкому пути, тем полнее окажется смысл их пробега сверху в реку. Родникам хорошо, для людей такой расклад губителен. Для людей родниковая вода испокон веков - живительная. И пьёт человек свою же заразу, не ведая о ядовитой родниковой свежести. И родники не ведают о своей образовавшейся вдруг вредоносности.
   Человек всегда был дружен с родниками, таковым он и остаётся, покуда он, человек, полнится огромной признательностью за влагу родниковую. И пьют люди воду, целительную некогда, загрязняют мысли своими же отбросами. Мутят люди свои взгляды на жизнь через родники отравленные, засоряют мозги мистикой и мракобесием; тупеют и мрут в погоне за ложью.

   Я решился влезть в гору промеж застроек на склоне. Проще было бы подняться по железной лестнице и в обход пройти к кладбищу через центральный вход, как делают это все пристойные люди. Я же вышел ближе к вечеру и экономил время: знал точно, что дорога здесь была проторена давно.
    Только вот в каком переулке пролегла эта дорога наверх? Всё здесь заросло, перестроилось заново. Люди существуют в горе несмотря ни на что. Живут, благоустраиваются, трудятся. Поднимаются на самогоноварении, возвышаясь над своими отравленными нуждой соседями, выделяются из развалюшек добротными хоромами. Всё как везде в мире: кто-то жнёт, а кто - жуёт.
   Нащупал тропу меж заборов по интуиции. Тут, на верхней дороге, хозяева наезжают в свои лачуги наскоками - огороды возделать, шашлычки поджарить, выпить на фоне далёких горизонтов; к красоте приобщиться затуманенным разумом.
   Сегодня - никого. Только собаки встречают из-за заборов недовольным лаем. У собак правильной дороги не спросить. Собаки знают одно: чужим в этих краях не место, чужак должен быть облаян. Пришелец непутёвый - клыком тому под зад!
   Неужто ошибся, и дорога моя ведёт в тупик? А солнце уж садится. Обидно будет окончить свою вылазку провалом, не достигнуть цели из-за нелепой ошибки, и я упорно продолжил своё неуверенное восхождение под отчаянный собачий лай:
   "Куда прёшь, неудачник? Чужие здесь не ходят"!

  И вдруг, из-за поворота - люди, цыгане! Зыркнули в меня своими удивлёнными взглядами, пробрали холодком по коже неожиданным появлением. Цыганский взгляд способен пронзить до самых костей.
   "Цыганская чета. Муж и жена", - догадался я о семейной принадлежности парочки. Встряхнулся, собрался, возвратился в действительность, настроил дрогнувший голос и спросил с натянутой уверенностью:
   -Приведёт меня эта дорога на кладбище?
   Мужчина засветил в меня испуганным взглядом, будто в нелюдя какого. Сказать пытается что-то. Голос дрожит недосказанными междометиями. Перегаром дышит. Видать, и вправду признал во мне соборованного. Испугался не на шутку, дрожит весь, ступает неуверенно в обход меня.
   Женщина оказалась с юмором, вмиг раскусила мистические страхи муженька и мою неуверенность:
   -Дорога всегда куда-нибудь, да приведёт. Да ты не расстраивайся, все там будем, в конце дороги той. Дорога твоя верная, конец пути близок.
   С достоинством оценил цыганскую шутку-страшилку. Поблагодарил, улыбнулся и прошёл наверх уверенной походкой. Обернулся, прощаясь с неожиданной встречей, и с удовлетворением отметил согбенную спину цыгана, его ватную походку, как он спускался неуверенно, скользя по размокшей глине склона.

   В тот день я так и не нашёл оградку с братанами, не смог проведать Вовку с Женькою. Передал им привет через других усопших. Да и в последующие мои посещения не вышло у меня отыскать места покаянные. Бродил по кладбищенским дорожкам наугад, вёл беседы с безответными надгробьями, вопросы неразрешимые испрашивал, угадывал в посмертных фотографиях неординарные судьбы. Созидательные целеустремления в те времена были достижимы при должном упорстве, не то что в нынешнее время.
   В тот вечер я не достиг намеченной цели, кладбищенский покой встал для меня неприветливой преградой. Не место на кладбищах в потёмках живым. Это не наше время. При лунном свете разговаривают те, кто прожил уже, и нам, людям действующим, ушедших предков не понять.
   Я понял свою неуместность в этих местах бессильным холодом в поджилках и заспешил прочь с гиблых мест. А напоследок мне открылся крест над рекой, который возвышался над всем низменным в стороне от могильных плит. Крест с гордостью держал своё трёхметровое распятие над прибрежным утёсом и городом, выказывал свою стать речным извилинам, что лазурью прорезали зелень берегов далеко внизу.
   Кто ставил этот крест, в каких знаковых целях? Сакральные безответные вопросы засели во мне, но пройти на утёс в этот день я не решился. Приметил дорогу по краю плато и начал скоро спускаться, чтобы до темноты успеть к обжитым местам.

   К кресту я вышел в выходные, в полдень - это время для живых бесед и раздумий о насущном. Прошёл к краю утёса, поддался сковывающему страху стометровой высоты и насладился сладострастием от опасности. Не летать мне сегодня, не прыгнуть в воздушные объятья восходящих потоков! Трус! Жизнь во мне победила!
   Я присел на траву без оглядки, расставил колени и свесил с них кисти рук по-шукшински. Не старался скопировать любимого писателя, присел в такой позе неосознанно, потому что удобно, потому что думается так легче и видится вширь.
   Утёс показывал всё те же, узнаваемые места. Знакомый вид никогда не надоест, погода всегда подкрасит родной пейзаж приятным глазу колором, удивит неожиданным изменением в цвете. Ветер обласкает теплом и свежестью, не даст застояться мысли.
   Человек, прикоснувшись взглядом к наземным просторам, всегда найдёт что-то приятное для себя: кому-то обозримые дали навеют высокие мысли, другой просветлеет душой от открывшихся красот; а кто-то просто будет безотрывно смотреть на всё это очарование, отдохнёт от дел суетных.

   По правую руку, далеко внизу, раскинулся город, зажатый горой и тайгой левобережья. Запестрел советскими многоэтажками, вытесняющими частные подворья, которые спрятались в огородах и садах.
   Заброшенные заводы уже не портят вида, спрятавшись в отдалении. Заросшие и неухоженные, разрушенные производственные помещения напоминают брошенные индийские храмы, захваченные удушающими джунглями. Наводит тоску один высотный элеватор, зияя оконными проёмами, словно пустыми глазницами.
   Бывшие военные гарнизоны, ещё недавно выпотрошенные до голых стен, сегодня прикрыты нарисованными окнами. Эти здания выглядят бесполезными игрушками - не безысходно.
   Даже далёкие трубы ТЭЦ, что обкуривают удушающим дымом стратосферу, отсюда кажутся удивительно интересными.
   Церквей приумножилось в городе за последнее время! Их купола, как и предначертано, вселяют светлую радость в душу. Не все... Отсюда, сверху, видно всё! Восстановленные на старых молебных местах, церкви сияют святостью. Освящённые, угодные пастве и Богу, выделяются уместностью. А вон те купола, что красуются средь элитного посёлка, выпячиваются новомодным шиком. Эта церковь воздвигнута с целью увековечить имена новых хозяев города. Имена те станут известны, только не как меценатов, а как вандалов, разрушителей души русской, алтайских неповторимых нравов и традиций.
   По церквям и разрушениям возможно просчитать противовес добра и зла в городе. Зла немерено! Не видать за озлобленной чернухой светлого добра.

   Перепутались мысли между мистикой и явью. Не дают успокоения ни таёжные дальние горизонты, ни речка красавица, ни горный Алтай, недоступный своей отдалённостью. Растянулись горы по горизонту и не подпускают к себе, дозволено лишь угадывать их суровую стать, спрятанную за далёкой голубизной.
   Глупо считать, что мысль, какой бы глубиной она ни полнилась, сможет изменить что-либо в этом циничном мире людей, развернуть слепую тягу к накопительству на путь справедливости и человеколюбия.
   Ничего не выйдет из этих посиделок на утёсе! Надо спускаться к людям и разговаривать. Только словом возможно разбудить в человеке совесть и покаяние. Громким словом правды! И никакие кресты не помогут в извечной битве добра и зла.
   К чему этот крест? Кто его ставил здесь, вдали от хоженых троп? Зачем было приложено столько нерациональных усилий?

   Теперь я не гадаю, куда мне пойти побродить в часы воскресного безделья, где отвлечься от нескончаемых бытовых  проблем - иду в гору. Стал мне тот утёс с крестом некоторой отдушиной от дел суетных. Да и предназначенность распятия я разгадал: стоит тот крест дозором над городом. А не может быть по-другому! Отсюда обозреваются все подступы с востока, и основатели Бикатунского острога без сомнения выставляли тут свои дозорные отряды.
   Река с утёса просматривается на многие вёрсты вверх по течению, а её излучина открывается полностью, во всей своей красе, не скрывая замечательного Малинового острова. Красуется речка до самого Восточного обводного моста, по которому снуют машины нескончаемым потоком. Бийск - город шоферов, транспортная завязка Чуйского тракта.
   Нет, не пройти по реке незамеченным. Да и по тайге вряд ли удавалось тайком подобраться к бийской крепости. Тайга выдаст ворога через пойменные открытые луга, залысины на бессчётных холмах, дымом от костров, вспугнутой разбойничьими отрядами дичью. Вечно беспокойные птицы не позволят захватчику скрытно пройти по тайге.
   Сегодня бессменным дозорным сидит на кресте коршун. Приосанился. Гордый. Украшает собой деяние человеческое. Долг его высокий, доверие оказано нешуточное - окрестности защищать. Вот и бахвалится птица, вся из себя. Есть у коршуна такое право - гордиться собой. Сколько раз поднимался к кресту, сидит коршун на самом его венчике, бдит. Завидев меня, взлетает, а по уходу снова занимает своё почётное место. Мудрая птица.

   Не удавалось мне ни разу поговорить с кем у того креста. Все мои походы к утёсу заканчивались одиночными размышлениями. Хотя людей я здесь видел, и не раз: то они ко мне навстречу выйдут, приобщившись к высоким устремлениям, то я повстречаю по пути домой семью с подростками.
   Однажды пацанята рыбачки прошли под крестом и спустились к реке по кручам. Я бы не рискнул. Даже страшно стало за безрассудных мальчишек. Хотел окликнуть их уже, пристрожить, да осёкся вовремя. Пацаны, они местные. Знают всё лучше меня, им не впервой.
   Ходят здесь люди, здороваются, но не мешают друг другу своим неуместным присутствием. Очередей к кресту не бывает. Кто устанавливает эту свободную очередность? Неужто мёртвые? Без компьютеров, по одному зрелому суждению! В поликлиниках бы установить подобную очерёдность. Да не привечают врачи мёртвых. Для врача умерший всё одно, что для дорожника провалы и колдобины на трассе.

   Не понимаю людей, которые прячутся от летних дождей. Тёплые, очищающие дожди. Скоротечные ливни бодрят как ничто другое, и обсыхаешь после них в одночасье на благом услужливом ветру.
   Тучи раскрасили раскинувшиеся внизу просторы в невероятные цвета, упали проливными тотальными дождями на потемневшую тайгу, прикрыли своими мягкими покрывалами горы на горизонте.
   Грозовой фронт просматривается отчётливо, проходит стеной по предгорьям. Возможно наблюдать перемещения ливней, они поливают выборочно, ступенчато, проходят к западу под воздействием неунывающих ветров.
   Тучи не покрывают небо сплошной серостью, как это случается по осени. Одиночные тучи набухают громадами и оставляют просветы для небесной голубизны. В этой какофонии атмосферного буйства не бывает однотонности, цвета изменчивы и раскрашивают небо невероятными оттенками.
   Вот солнечный луч пробился над горизонтом, и всё осветилось вокруг яркостью, до рези в глазах. Дождь кончился. Алтай чист. И душа моя прояснилась от смуты.

   Я спускался уже, когда приметил парочку у обрыва. Сидят, досматривают последние кадры промытого заката - кино, просмотр которого я только закончил. К кресту не прошли почему-то. Да и здесь они выбрали для себя неплохое место - на серединных рядах. Им лучше знать.
   Нисколько не помешал молодёжи, даже поздороваться не рискнул, чтобы не мешать их миросозерцанию. И всё же бросились на меня щенки зрелой сворой - защитники хозяйские. Облаяли вконец! Самый настырный всё укусить норовил за штанину, да не дорос ещё. Молодцы! Что ещё тут сказать? Охрана...
   Девушка поднялась с насиженного места:
   -Рекс! Фу! Белка, ко мне! - и запричитала что-то неразборчивое, не замолкая ни на минуту. Собаки послушно побежали к хозяйке.
   Я взглянул в лицо девушки и ужаснулся: такого искорёженного лица не придумал бы Хичкок. Стройное девичье тело без изъянов, чисто женская походка и такое страшное лицо! Одета неплохо. Сегодня носят отрепья разве только рабочие по долгу службы. С модельным бельём на свалках проблем нет. Бомжи гарцуют в фильдеперсовых джинсах небесной лазури - мечта хиппи и битлаков из 70-х.
   Мужчина сидел не шелохнувшись, продолжал смотреть в горизонты. Девушка зашелестела по траве за мной параллельным курсом. Провожала с собаками. Блажила что-то неразборчивое то ли мне, то ли псам - не понять.
    "Сумасшедшие, - определил я. - А может из этих, усопших? Больно уж лицо у ней покорёжено, люди таких не носят. Да и место тут располагает к воскрешению".
   Не ощутил я ни страха, ни беспокойства какого от неожиданной встречи. Эти люди опасности собой не представляли. Взглянул напоследок на страшную девушку, кашлянул в кулак, чтобы хоть как-то отметить внимание к ней, и продолжил спуск в город. Девушка отстала и вернулась к своему парню.

   По пути меня всё больше одолевал стыд за мои мысли о встреченной паре. Ну чем они не люди? Разве виновата девушка, что зачата была в пьяном бреду. Им так же, как и нам, нужно быть людьми, строить что-нибудь, мечтать, стремиться. Красота им нужна и благодать, и стараются они быть похожими на окружающих.
   Сумасшедшие. А кто определял их умственный статус? Это ещё посчитать придётся, кто больше неправ из нас в наших мыслях-раздумьях. Не я ли только вот вещал с креста, с небес пытался силой мысли выправить нездоровое городское сообщество? Кто услышит мои мысли? Кому они станут нужны? В глаза им надо орать благим матом, чтобы совесть в людях проснулась. Поставили чернь в ранг псов цепных, презрели люд работный и забыли о людях - нет нас, так удобней!
   Получили они блага немыслимые и тешат ими своё раздутое тщеславие. А ведь не для этого им всё дано, всё позволено. Обязаны они, власть предержащие, своими возможностями нести обездоленным жизнь достойную, ценность человеческую доказывать. Отвернулись, не поняв.
   А ведь так просто поднять отрепье до статуса человека: дай ему работу достойную с видимым результатом и поблагодари за труд. Сделай из изгоя человека нужного. Всего-то делов. Поднимется человек и воспрянет из грязи - это точно!

   Так зачем нужен тот крест с утёса неприступного, когда всё на земле делается? С какой целью его ставили, когда город вот уж век, как ни от кого защищать не надо?
   Идут к кресту люди, ноги на подъёме заламывают. Нужен он людям к чему-то. Так может, исправится всё в нашем мире неразумном с помощью креста того?
   Крест - надеждой.