Единоверческая

  Может сейчас сказали бы – дети ещё совсем, но это от всеобщей эпидемии инфантилизма. А тогда в 1923 году – это были двое взрослых людей, которые подались в Петроград из деревни. В Псковской губернии был голод. Клавдии на тот момент было 18 годков, а её мужу, Ивану, 23. По причине крайней нужды, жильё они нашли себе на окраине города, на Охте, недорогое и крохотное – это была комнатёнка в доме на Единоверческой улице, как раз напротив Большеохтинского кладбища.  Это место показалось Ивану и Клавдии намоленным и святым. И это была правда. Недалеко стояла Единоверческая церковь Преподобной Марии, похожая на старинный русский терем, которую отстроили в конце 19 века. На этой улице, в южной части кладбища, были ещё две старообрядческие церкви. Совсем недалеко возвышался прекрасный храм  очень похожий на Владимирский собор в Херсонесе, который Клавдия видела в детстве в Крыму. Это была церковь Казанской Иконы Божьей Матери. Её построили по заказу купцов Елисеевых, которые вложили в неё миллион рублей. Ещё при кладбище была маленькая Никольская церковь, которая стоит до сих пор и избежала сноса в период лихолетья и оголтелого уничтожения всего, что связано с религией, которую называли опиумом для народа.  Рядом с Никольской стоял храм во имя Святого Георгия Победоносца. В честь этого святого кладбище сначала и называлось Георгиевским.
    Своего первенца, в декабре 1924 года, Клавдия побоялась рожать в большом городе и поехала в родной Новоржев, однако после родов не осталась там, поняла, что здесь её уже ничто не держит, и, что за год жизни в Петрограде она проросла корнями – стала городской. Деревенское происхождение всё же взяло своё, и тайно она крестила новорождённого  в тихой Никольской церкви: побоялась оставить сына без святого крещения, хотя к тому времени, уже прятала крестик и икону от посторонних глаз и на службу не ходила. В стране шла открытая борьба с религией. Через три года родилась девочка и её тоже крестили в Никольской, родители на крестинах не были – всё было доверено старушке: церковной приживалке. Нательные крестики Клавдия на детей не одевала, хранила их в укромном месте рядом с иконой.
    Сын подрастал, и всё своё детство проводил на кладбище среди могил и склепов. К тому времени некрополь уже весь был разграблен. Все Единоверческие церкви были  безжалостно снесены в 1929-30 годах. Закрыли и снесли необычайной красоты церковь-терем Преподобной Марии. Большой храм, церковь Казанской Иконы Божьей Матери, усыпальница купцов Елисеевых, который имел полную мозаичную отделку и самую лучшую акустику в Петербурге, был взорван тоже в 1929 году, церковь во славу Святого  Георгия Победоносца уничтожена позднее – в середине 30-х.
     Иван был занят на тяжёлой физической работе и его, было похоже, не заботила яростная борьба государства с религией, а Клавдия переживала это тяжело. Тем более, что взрыв церкви привел к тому, что на стене их дома образовалась трещина – плохая примета: в деревне, где она родилась, говорили, что это  кривая дорожка для детей, а в приметы она свято верила.
     В то время шайка подростков промышляла на кладбище: искала спрятанные сокровища. Они приметили юркого мальчишку и  частенько прибегали к его помощи. Нил, так звали его, мог легко пролезать в узкие щели между плитами и в маленькие окошки. Пока мазурики орудовали только на кладбище, но планировали обворовывать граждан и запускать пацана в форточки, присмотренных для грабежа квартир.   Когда, летом 1931 года участковый выследил шайку, то самого маленького Нила, в участок не определил, а отвёл к матери, с наставлением как следует высечь его, чтобы больше неповадно было. Клавдия, удручённая взрывом храма, после которого зазмеилась трещина по стене их комнаты, молча сняла со стены вожжи и отходила сына так, что запомнил он эту порку на всю жизнь. В его детском сознании тоже что-то переломилось: он стал очень уважать свою мать, она казалось ему сильнее бандитов и участкового. А Клавдия, после экзекуции, пошла в школу и записала сына в первый класс, хоть на тот момент ему ещё не исполнилось семь лет. Рассуждала она просто: пусть лучше в школу ходит, чем по кладбищу с шайкой воров болтается. До войны это была школа № 10, а до революции здесь была Елисеевская женская богадельня под названием Анастасьевская, рядом с ней и стоял храм Казанской Божьей матери. Нил учился прилежно, удивительно, но та порка пошла ему впрок. Тетрадей и учебников у детей не было. В стране было очень плохо с бумагой, поэтому писали на полях газет и старых книжек, на обёрточной бумаге и на обратной стороне бланков. Последнее было роскошью, учебник был один на класс. Для Нила Клавдия раздобыла где-то  серую бумагу и обрезки обоев, из этого она делала некоторое подобие тетрадки, сбоку прошивая суровыми нитками грубую бумагу.
     Единственная церковь, которая избежала сноса, был неприметный Никольский храм, в котором Клавдия крестила своих детей. Эта церковь не закрывалась никогда и всегда была действующей. Ни Иван, ни Клавдия, ни их дочь Наталья храм не посещали. Другое дело Нил, он тоже не ходил на службу, однако часто наведывался к старушке-крёстной: готовил уроки, подкармливался, а то и ночевал. Это было оттого, что многочисленная армия родственников и знакомых по деревне осаждали крохотное жилице и частенько вповалку спали прямо на полу, не оставляя места мальчику.
     Тридцатые годы, несмотря на многочисленные репрессии, были милостивы к этой семье, у них была работа, дети учились в школе, а на лето отправлялись в деревню под Новоржевом. Это было счастливое солнечное время для них. После семилетки Нил поступил в ремесленное училище – стал взрослым и самостоятельным: ему выдали форму и поставили на довольствие.   
  Улица Единоверческая стала Партизанской в середине 30-х. Таким образом, уже ничто не напоминало жителям о том, что когда-то в 1803 году купец-старообрядец Иван Иванович Милов купил у православного Георгиевского кладбища землю, на которой было устроено Единоверческое кладбище.
     В 41-м беда была одна на всех. В начале июня Наталью, как всегда, отправили в деревню к тётке, сестре Клавдии. Так она и осталась там на всё время оккупации, вестей оттуда не было никаких. Иван с первых дней войны ушел на фронт и оказался под Ленинградом, на Невском пятачке. Его, тяжелораненого, привезли в блокадный Ленинград – он умер от ран. Нил с Клавдией, еле передвигающие ноги от голода и холода, похоронили его на родном Большеохтинском.
     Одна бомбёжка, в декабре 41-го, была особенно страшной – старая трещина в комнате разошлась, появились другие, и  раскололся потолок. Чудом дом не рухнул, но здание уже было непригодно для жилья…
Им дали небольшую комнату, на другом берегу Невы, на Песках.  Охта оказалась за мостом, вся их прожитая довоенная жизнь осталась за широкой тёмной Невой, которая как трещина разделила их жизнь на -  до войны и после…
    В наши дни нет того давнего великолепия некрополя на Большеохтинском кладбище, редкие молящиеся заходят на службу в Никольскую церковь. Однако здесь часто можно встретить старушку: седая, сгорбленная, с палочкой. Это - Наталья, она ставит свечи у распятия и читает молитву «Со святыми упокой»: поминает родителей - Ивана, Клавдию и брата Нила.