Мамзель

Велосипед Иваныча буквально летел по заросшей бузиной, карагачём и клёном дамбе, отделявшей окраину города от расположенных в прибрежной зоне реки дачных обществ. Октябрь прошлой ночью передал права ноябрю, и песчаная дорога была сплошь усыпана покрытыми инеем опавшими листьями. Лужи и колеи подмёрзли и шуршали под колёсами как тонкая корочка свежего песчаного пирога.
В ушах торчали «затычки» наушников, «привязанные» к болтавшемуся в нагрудном кармане его старенькой дачной куртки плейеру. Глядя на ползущие слева пустые и прибранные к зиме дачные участки, он подумал, что, наверное, он последний из сити-могикан, кто еще не упаковал свою дачу в спячку, а потому нужно спешить – день в середине осени не такой уж и долгий, а успеть предстояло немало: убрать дозревшую капусту и зачистить граблями этот угол участка, уложить под стену домика старую лозу винограда, убрать давно пожухлую яблоневую листву, затем рассовать по укромным местам особо ценный огородный инвентарь, прибраться в «теремке» (вот уж где был истинно холостяцкий бардак), потом пожарить на костре пару дешевых сосисок, смолоть их под пивко… А там уже и домой, под душ, сварганить субботний ужин, поработать над статьями для сайтов…

Иваныч – Владимир Иванович Дёмин. 49 лет. По гороскопу Весы. Сам себе руководитель, ипэшник, веб-редактор и админ нескольких сайтов. Журналист и почти писатель (кандидат в члены ряда творческих союзов писчей братии). Третий год в разводе. Проживает один (однушка в спальном районе, доставшаяся вместе с дачей при разводе и дележе совместно нажитого, тогда супруге по суду отдали половину бывшей их двухкомнатной квартиры и бывшую его допотопную иномарку). Сыну 25 – тот студент одного из столичных вузов, там (в Москве) и прописался на жизнь, работу и подработку, а потому в родном городке носу не показывал уже года три. За хозяйку в квартире Иваныча – кошка Муха, которая за всю свою кошачью жизнь ни разу не была вне этой каменной клетки…

…В месте, где дамбу пересекала дорога, ведущая к городскому пляжу, и где в кустах традиционно глыбились горы-свалки из пакетов с отходами, пластиковыми бутылками, строительным и прочим мусором, на глаза Иванычу попали несколько бродячих собак. Они были завсегдатаями этих мест, питались здесь всем, чем дачники поделятся и что сами отроют в отходах, жили, размножались, болели и умирали. Их всегда было около десяти-двенадцати, но члены стаи отчасти менялись каждый сезон. В этот раз к дороге на шум велосипеда выбежали две уже знакомых ему рыжих дворняжки и новенькая, оказавшаяся таксой.
- О! Какая мамзель! – Иваныч тормознул. - Ты-то откуда здесь? Поди породистая и дорого должна стоить. Вот и ошейник у тебя симпатющий, по статусу, как положено… Иди сюда. Сосиску будешь?
«Мамзель» ни сделала ни шага навстречу сосиске, только насторожилась. Зато рыжие её собратья уже кружили у самых ног и ловили каждый жест их очередного «спонсора».
- Ну-ну, не свалите меня. – Иваныч разлупил одну из сосисок, разломил на три части, бросил по куску рыжим. Их челюсти дружно и почти синхронно хлопнули, и куски были проглочены в доли секунды. – Лови и ты. – Третий кусок полетел в сторону таксы и попал бы ей точнёхонько в нос, но она и не подумала ловить его, еще и отвернулась – почти демонстративно. Рыжие не дали пропасть упавшему на песок куску – с рыком кинулись за ним. Один из них успел чуть быстрее и уже довольно облизывался, другому пришлось довольствоваться лишь шкуркой от сосиски.
- Нос воротишь? Да ладно! Нормальная сосиска, в ней даже запах мяса присутствует. Или ты у нас сытая? Мож, гордая? А! Я понял. Ты же сама как коричневая сосиска, как хот-дог с ушками, вот и не хочешь себе подобных лопать. Не так ли, мадмуазель?  Ну, коли не хошь, насильно миловать не буду. Тоже мне столбовая дворянка! Такса-клякса-мамзелякса… – Иваныч вновь уселся на велик, покатил дальше, а когда оглянулся, рыжие дворняги уже забыли про «спонсора» и, как и до этого, копались в свалке. Но такса стояла на прежнем месте и смотрела ему в спину.

Солнце первого дня ноября быстро катилось за горизонт, на даче становилось холодно. Костерок, конечно, согревал и манил посидеть возле него подольше, может, даже поностальгировать и вспомнить, как под сполохи его огня пишутся стихи, но дома ждали дела. Иваныч швырнул в тлеющие угли пустую пивную полторашку, укрепил в корзинке на заднем колесе пару вилков капусты и покатил в сторону дамбы. На перекрестке со свалками притормозил. В кармане, где до этого был плейер, болталась так и оставшаяся нетронутой вторая сосиска, которую он решил скормить хвостатым бродяжкам – рыжим ли, таксе ли…

Несколько метров не доезжая до свалки, он спешился, приставив велоколёсого друга к ближайшему столбу электролинии, что шла по всей длине дамбы. Достал сосиску. Огляделся. Рыжих не было ни видно, ни слышно, прочих – тоже.
- Ну и где вы все? – Иваныч наигранно грубовато подошел поближе к горе мусора, негромко (громко просто не умел), подзывающее посвистел, но и на свист тоже никто не отозвался. – Ры-жи-ки! Мам-зель! Как вас там еще звать? Комон хир! Комон! Ваш спонсор пришёл. Есть последняя дармовая сосиска… Блин. Никого. Куда вы все подевались-то? По пустырю что ль шастаете? Да, вроде как, не время для собачьих свадеб. Или в город на охоту рванули?
Он еще несколько раз свистнул. Бесполезно. Никого. Вернув сосиску в карман, что-то недовольно бормоча под нос, вернулся к велосипеду. И…
У велосипеда замерев и неотрывно следя за каждым движением последнего дачника  сидела Мамзель!
- О! Знакомый таксометр на коротеньких ножках и в фирменном ошейнике! Ну, хоть ты показалась. Ты же – пардонте, сучка? Как и моя кошка? Мамзель же ты? А у меня тебе сосиска. На, бери, ешь. Я до весны теперь на дачу не ездок, так что спонсора у вашей собачьей братии, считай, полгода не будет… И чем вы только всё это время питаетесь? А?
Мамзель и носом не повела в сторону протянутой сосиски. Но обнюхала ладонь и лизнула ближе к запястью. Длинный тощий, как у всех такс, её хвостище при этом выдал что-то типа слабого виляния. Только сейчас Иваныч заметил, как сильно такса дрожала от холода.
- Так. Вижу, ты недавно в стае оказалась. Не комильфо тебе – домашней миледи – по осенним свалкам да с блохастыми уличными псинами шляться. А что тогда зимой ты делать будешь? Чем кормиться-то бу? На же, вот… Я понимаю, что это не нормальная еда, не мясная, но другой не держим. Мы – хомоманиноусы, хомо-мани-ноусы, то есть гуманоиды безденежные – и сами такой частенько питаемся. Ну, не хошь, так не ешь. Может, тебя твои хозяева мраморной говядинкой кормили? Или ты к собачьему сухому комбикорму привыкла? Ну, нет у меня с собой ничего такого. Дома у Мухи, конечно, есть кошачьи консервы, но тута вот только такая-никакая сосиска…
Убрав сосиску в карман, Иваныч снова протянул ладонь к остромордой породистой собеседнице. Та уже смелее ткнулась в неё носом и снова лизнула шершавым теплым языком. Привстала, сделала крохотный шажок навстречу, но тут же отбежала на полметра.
- Есть контакт! Ну, мож, теперь расскажешь, как тут оказалась такая, как ты, сосиска. Э… Извините, мадмуазель, стройняжка… По дорогому ошейнику судя, раньше-то ты неплохо жила… А? Что молчишь?

Мамзель ответила бы, если бы понимала, о чём ее спрашивает этот одинокий дачник. Рассказала бы, что пару дней назад её неизвестно почему забыли здесь хозяева. Ей не верилось, что ее выбросили, как надоевшую. Ведь она была для них одним из «показателей успеха и богатства» - служила игрушкой для детей и "для снятия напряжения" у взрослых. У неё всё было хорошо, и единственным, что её не устраивало в собачьей жизни, было унизительное и смешное имя Сосиска (сокращенно Сиска)…

- Что молчишь? А, Мамзель? И ты не хочешь со мной разговаривать. Правильно. Кто я, а кто ты! Ты – аристократка, а я одинокий старый пёс. Полтинник скоро, лысина да брюхо и в делах непруха. В статьях одна чернуха, в стихах одна порнуха. Да-да. В последнее время на это дерьмо клиентский спрос… Всё лучшее из написанного - в прошлом. Жена – в прошлом. Сын… Как звучит его голос, не помню уже… Такие вот собачьи мои дела! Дела-а-а-а….
Вдруг Иваныч замер. Ладонь медленно потянулась к груди, протиснулась под куртку на уровне сердца, прижалась.
- Ой. Чё это? Ёшкин шницель! Сердечко что ли? Колет как-то… Да ладно, рано мне еще отключаться-то. - Дачник потихоньку выпрямился. В груди кольнуло посильнее. Рука инстинктивно стала искать телефон, чтобы, если что, набрать 03. Старательно натягиваемая улыбка вновь получилась косо.
- Так. Звонить пока не буду. Вот посижу чуток, подышу, глядишь и оклемаюсь. Да не, эт не сердце! С чего ему-то болеть? Эт какая-нибудь там межрёберная невралгия – перетрудился, наверное, на даче…
Иваныч, как в замедленном кино, снял с заднего багажника пакет с капустой, положил на землю у велосипедного колеса и, сев на кочаны, откинувшись спиной, стал озираться по сторонам в поисках хоть кого-то человекоподобного. Но на дачах было тихо и безлюдно. Единственные звуки цивилизации доносились с окраины города – до него было около километра. Там, впереди - в окраинных дворах и многоэтажках - уже загорались первые окна и фонари. Позади же, где-то очень далеко, за дачами, за рекой и за лесом, что были дальше дач, едва слышался гул приближающегося поезда.
- Надеюсь, не последний мой поезд. Надеюсь, не с того света и не за мной… А кочаны промёрзшие и задницу изрядно холодят. А дома Муха, наверное, и не чует, как ее сожитель двуногий последний раз капусту жопой греет…
Шутка про самого себя получилась грубой и не очень весёлой, но немного приободрила и слегка пристывшую задницу, и сердечко, и голову, что буквально судорожно и спешно выбирала, что предпринимать во спасение остальной части тела. Звонить в скорую? Подождать, что будет дальше? Готовиться в последний путь?
- Япона-бого-шницель-мля… Мамзель твою за ногу… Я ж даже завещание не написал. Сам себе реактор, сам себе вредактор! Говорила мне Иришка, вози с собой на дачу набор таблеток. Когда еще женой была, говорила, да и в первый после развода год в переписке в соцсетях всё советовала, а я посмеивался. Возраст, мол, не тот, чтобы «запасные колёса» с собой возить, да и спортивная закалка в молодости гарантию еще не всю выработала. Может, ей, жене-то бывшей, позвонить? Как давно не звонил! Честное слово, уже соскучился по ее голосу. И по её шарлотке, где много-много-много яблок... Даже по ее постоянным нравоучениям, доставучим правилам, советам и рецептам… Привычка, наверное… Или я её до сих пор люблю? Люблю ведь… Да, Мамзель, люблю. Просто идиотом был, когда сразу дал согласие на развод. Ну, устали тогда оба. Ну, наорали друг на друга лишнего. Зря мы так. Честное слово, зря. Поверь, Мамзель. А теперь вот один тут, под столбом у свалки, как собачий спонсор загибаюсь нечаянно… Эх, жизнь моя писучая, сучка кобелячья… Несмешно. Ф-фух-х… Прощай, Иришь. Извини, что дураком упрямым жил, дураком и помираю.

Вдоль дамбы подул ветер. Стало еще холоднее. Стемнело. Боль в груди потихоньку утихла и Иваныч перестал ругаться сам с собой, попробовал подняться – нет, снова резануло под левой лопаткой.
- Сидеть! – скомандовал он сам себе. – Сидеть, кому сказал.
В ответ на эти команды услышал возле самых ног своих робкий скулёж – Мамзель всё ещё сидела рядом, словно виноватая в чем-то.
- Да я не тебе скомандовал… Ты тут не причём. Но спасибо за понимание.
Такса что-то проскулила в ответ и прижалась к нему сбоку, положив мордочку на лапы, легла рядом. Ногой он почувствовал тепло ее маленького тельца.
- Есть контакт! Спасибо. Так и быть, звоним 03. Ноль-три.

Сотовый телефон экраном слегка осветил сгущающиеся сумерки, затем одну за другой обозначил набранные цифры. В горле Иваныча резко пересохло, а язык слал заплетаться. И всё, что более чётко удалось ему произнести
- Скорая? Се... Дё... Мам-мзель...
Сотовый выпал из руки...
Голос в упавшей трубке несколько раз переспросил: «Скорая слушает. Что у вас? Аллё? Что у вас? Вас не слышно… Не отключайте и не вешайте трубку…»
Мамзель встала на задние лапы, несколько раз лизнула Иваныча в щеку, потом что-то тявкнула в лежавший около него телефон, снова лизнула онемевшего дачника. Села рядом и стала непрерывно тявкать то в сторону громыхавшего за дачами поезда, то в сторону города, то над трубкой сотового… Ни Иваныч, ни поезд, ни город не ответили ей никак. Лишь в уже погасшей трубке кто-то повторял: «Только не отключайтесь… Только не отключайтесь…».

- Шестая! Вася! Шестая! Приём! Приём… Ну где вы… Шестая… Ау… Срочный вызов…
- Привет, Настюнь. Мы как раз подъезжаем с вызова. На Подгорной напрасно были. Холостой рейс оказался. Алкаш чудил.. А что у тебя? Что там за срочность?
- Привет, Шестая! Вася, рули на восточную окраину – по мобильному звонку полиция пробила там странный вызов на наш номер…
- Так. Странный вызов на 03? Полиция? Номер и место пробили? Когда успели-то?
- Дак уже минут 10 мы все тут на ушах стоим. Какой-то известный местный не то писатель, не то журналист набрал «скорую» и до сих пор только одно слово и сказал… Мож, слышал о Дёмине?
- Не-а. И не слышал такого написателя. И вообще мне без разницы, к кому срочно лететь, лишь бы не к алкашам снова… Короче, наводку дай, куда точнее ехать.
- Говорят, сигнал до сих пор маячит где-то на дамбе. Там - направо, примерно в километре от поворота с Гагарина на Алтайскую. Где ещё перекресток и поворот с выездом на пляж…
- А… Ясно… Минут через восемь должны быть там. Держи нас в курсе. Слышь, Насть, а вдруг полиция там уже всё разрулила. Зазря опять ехать что-то не хочется.
- Не-а. Как раз они от вас сообщения ждут, по той же причине. Тоже много вызовов ложных было...
- Понял. Всё, как всегда. Лишь бы не «двухсотый». Ты в самом начале сказала, что вызов странный. Что странного-то?
- Э-э-э... В трубку или около неё постоянно кто-то тявкает.
- И что с того? Ну тявкает там кто-то... Не писатель же. Ты же не думаешь, что это чья-то глупая шутка?
- В самые первые секунды я успела разобрать несколько слов, ты не поверишь, - на французском. А после кто-то, видимо, Дёмин, прохрипел про какую-то «Мамзель».
- Я по-французски и по-собачьему не разговариваю. Может, после этого рейса придётся брать уроки. Потом и тебя научу. Весело заживём. Ну, ладно. Всё. Отбой.
- Давай, Шестая! Давай, Вася…
- Отбой, говорю.
- Отбой…

…«Скорая» чиркнула светом фар по зарослям и свалке под ним, притормозила. Она только-только встала в паре метров от столба, где у велосипеда лежали Иваныч и такса, а медсестра уже снимала показатели: пульс, глаза, дыхание… Водитель Василий на автопилоте доставал из салона носилки…
Через несколько секунд рядом, визжа тормозами, застопорил ход уазик наряда полиции.
- О! И вы тут! – Василий, прищурясь и ладонью прикрывая глаза от бьющего света, рассматривал силуэты приближающихся полицейских. – Похоже, не ваш клиент. Из нормальных, вроде.
- Не ревнуйте, ребята. – Спокойно парировал невысокий старлей, не убирая сотового телефона от уха. - Нашему начальству из мэрии приказали проконтролировать ситуацию с этим… - с Дёминым В.И. Посмотрим, доложим, и забирайте…
- Докладывайте. – Медсестра сухо и чётко стала констатировать ему итоги своей работы за последние 30 секунд. – Мужчина лет 50-55. Жив. Без сознания. По первым признакам – сердечник. Давление стабильно, но предельно низкое. Насчет алкоголя – запах есть, но несильный… Пиво, видать. Так. Мы его забираем. Вам надо решить, что делать с его капустой и велосипедом. И… Тут с ним – такса. Наверное, его собачка… Ни на шаг не отходит, как привязанная. Вы её забирать будете?
- Ну, щас, – старлей недовольно забрюзжал. - Нам и велик-то с капустой совать некуда, а вы ещё и псину нам сплавляете. Не… Нам оно надо? Нам бы его телефон отыскать… 
- Ага. А нам эту псину надо, значит! - Василий начинал злиться.
- Вась, грузим. Ты помог бы, товарищ старший лейтенант, - не глядя в сторону полицейского сказала медсестра.
- Ладно, давай подсоблю… - Старлей подошёл к носилкам. – Сержант. Петров! В руках у него телефона нет. Поищи пока рядом. В нагрудном кармане – лишь... э... - сосиска. В другом – пара визиток на имя Дёмина Владимира… Как же точно наши его вычислили!
- А зачем искать-то? – молоденький сержантик Петров не упускал шанса выпендрить напоказ свою смекалистость. - Пусть дежурный или кто там еще позвонят по определившемуся номеру… Сразу и найдём. Делов-то. Вот досчитайте до десяти…
Через десять секунд мобильник Иваныча уже оттаивал в руках старлея, который листал базу телефонных номеров, чтобы сообщить родственникам больного. Первый из подходящих был записан как «Жена Ира».
- Напишут же. Как будто у него есть еще жена Кира, и жена Даша, и жена Саша. Алё. Нет – это не Володя. Вы Ирина Дёмина? Вечер добрый. Старший лейтенант полиции Большаков это. Ваш муж Владимир Дёмин найден на окраине города. Да не пугайтесь. Живой, но, наверное, сердечко ему чинить потребуется и срочно. «Скорая» его приняла. Сейчас спросим, куда повезут.
- В главную городскую… - не дожидаясь личного обращения, ответил шофер неотложки.
- Говорят, в главную… Это ваше дело – можете приезжать, можете не приезжать. Вам, как жене, виднее…

Когда скрюченного, чуть живого Иваныча укладывали на носилки, чтобы погрузить в «скорую», ему под коленки юркнула такса.
- Ну, сосиска даёт. Точно он её хозяин. – Медсестра не стала прогонять собаку. – И что мы там с тобой делать будем? Его ж сейчас в реанимацию положат. А тебя куда класть?
- Тань, поехали, что-то мне его хрип не нравится. Ведь чуть дышит уже, - торопил её Василий.
- Не рули мной, пока не женился. Сама слышу. Поехали…

Через пару неделью оклемавшегося Дёмина из больницы забирали двое. Бывшая жена Ирина и такса Мамзель. За эти несколько дней в их жизни переменилось многое – и всё из-за Иваныча. Первая вернулась хозяйкой в его однушку. Вторая уже устала там от игр в догонялки с кошкой Мухой. Первая простила бывшему мужу всё бывшее. Вторая привыкла спать в прихожей на его тапочках. Первая простила себе бывшей все претензии в его адрес. Вторая иногда чувствовала себя героиней – когда хозяйка её кормила её нормальным собачьим кормом, брала на руки или водила гулять на розовом кошачьем ошейнике.
- Ну и пусть розовый, пусть от него кошкой пахнет. Потерпишь, Мамзель. Зато всё как положено. – Ирина во время этих прогулок с новой знакомой из собачьего племени подолгу беседовала с ней обо всём на свете. Но больше всего о том, какой никудышный муж у неё. - …Был. Но без него было хуже. Потому что все остальные мужики – сво… А он теперь исправится. С пивом завяжет. Работать поменьше будет, но за нормальные деньги… Да и в меню ему нужно срочно поправки вносить…
Мамзель с ней не спорила. Она в эти минуты была совершенно счастлива. И каждый день по нескольку раз вспоминала, как в тот вечер неустанно тявкала на город, на поезд, на скрюченного на земле Иваныча, зовя на помощь хоть кого-то, как лизала ему глаза и губы, не давая заснуть и замёрзнуть. Вспоминала, как ощущала себя его спасительницей, считая, что это она дотявкалась через телефон до потом пришедших на помощь людей, как потом почти трое суток жила на станции скорой помощи, где подружилась со всеми сменами, с дежурными и даже с заведующей. Конечно, своё имя она никому не сообщала – потому что не могла изъясняться на человеческом языке. Но в бреду Иваныч только и делал, что звал её. Медики сначала подумали, что он так жену свою кличет, боялись ту спросить, что бы это имя значило… Потом приметили, как такса на слово «Мамзель» реагирует, поняли, что кличка эта её. А потом и сам Дёмин, пришедший в себя, подтвердил такую их версию…
- Вот и я! Привет, мои милые дамы, привет мадам Ирэн и Мамзель! – исколотый шприцами и капельницами Дёмин, отлежавший все бока и от скуки семь раз сошедший с ума, бодрился, как старенький опель после капремонта. – Починку прошёл. Мотор к дальнейшей работе готов.
- Готов он. К работе, – улыбаясь и наигранно серьёзно парировала жена. – Я запрещаю тебе в ближайший месяц и думать о работе… И поаккуратнее на ступеньках. Не лети так шустро. Я ж на каблуках. Надеюсь, то же самое думает по этому поводу и наша Мамзель?
Бежавшая на поводке Мамзель обернулась, бодро завиляла хвостом.
- То есть вы обе мне запрещаете…
- Да. И… Да, я решила вернуться. Примешь?
- Я люблю тебя.
- Ты не ответил.
- Это ответ.
- Хорошо.
- Я серьёзно. Я ж как заново живу, заново дышу. Я ж теперь такие книги писать начну, о каких до реанимации и не думал. ...А ты насовсем вернулась?
- Посмотрю на твоё поведение. Шучу-шучу. Потому что скучала. Все три года.  Три года твои странички в соцсетях тайно отслеживала. Думала, всё какую-нибудь кралю заведёшь. Не завёл.
- Извини.
- Извинить, что не завёл?
- Извини за эти три года.
- Да не... Всё нормально. Лишь бы у тебя всё теперь было хорошо.
- А мне хорошо. С тобой. С вами.
- Хорошо, что хорошо. А нас, между прочим, такси уже ждёт. Муха тоже. И шоколадная шарлотка твоя любимая.
- Яблок в ней много-много-много?
- «Много-много-много», как всегда.
- Как всегда. Ты знаешь… Тогда, вечером на дамбе я простился с тобой навсегда. И сейчас боюсь отпустить.
- Аты и не опускай. И я не отпущу. Хватит, побыла гордой дурой.
- То есть моя собачья жизнь закончилась?
- Ты хотел сказать «Холостяцкая»? Да. Закончилась.
- Именно собачья. Мамзель знает, о чём я. Я ж ей в тот вечер у столба на дамбе почти исповедовался...